Глава 11

Таня

Игорь Феоктистович оборвал свой рассказ внезапно. Вдруг схватился за голову, простонал:

– Не могу, не могу больше! Ведь умерла, а все равно: давит!

Выхватил из кармана серебряный колокольчик, бешено им затряс.

В солярий тут же вбежала горничная, та же Зухра:

– Да, Игорь Феоктистович?

Новоявленный барин коротко велел:

– Коньяку.

А едва прислужница удалилась – устало откинулся в кресле. Пробормотал:

– Нет, все! Не будем о ней. Пусть в аду горит.

– Хорошо, давайте не будем, – с готовностью откликнулась Таня. И вкрадчиво добавила: – Может, ну ее вообще, эту книгу, а?

Игорь Феоктистович задумался. Татьяна затаила дыхание... Но Холмогоров произнес:

– Нет уж. Раз взялись – значит, надо заканчивать. Я, к счастью, не единственный источник...

Он задумался, понурил голову. Несчастный. Уязвимый. Страдающий. И у Тани вдруг вырвалось:

– Скажите, вы любили Марину?

– Любил, не любил – какая теперь разница? – вздохнул вдовец.

– Пожалуйста, ответьте, – попросила девушка. – Это не для книжки. Я просто сама понять хочу...

– Да, – задумчиво произнес Холмогоров, – наверное, я ее любил... Когда-то давно. Пока она была юной, провинциальной, беззащитной девчонкой. Из нее могла получиться хорошая жена – если бы все шло, как прежде, если бы наша страна оставалась все тем же совком. Но жизнь повернулась совсем по-другому, Маринка в свой бизнес влезла... – Он остро взглянул на Татьяну. – Она была готова ради него на все. На измену, предательство. А я так не умею. Не могу все на деньги мерить...

«Красивые слова, – мелькнуло у Татьяны. – А на самом деле она просто была удачлива в бизнесе, а ты – нет. И наверняка ей дико завидовал».

Явилась Зухра с коньяком. Игорь Феоктистович нетвердой рукой плеснул себе добрых граммов сто. Татьяне не предложил. Махом выпил. Закусывать не стал. Тяжело поднялся из кресла, бросил Садовниковой:

– Пошли.

– Куда?

– В кабинет. В Маринкины бумаги тебя запущу. В какие можно, конечно.

И двинул прочь из солярия. Таня поплелась за ним.

Дверь в кабинет оказалась приоткрыта.

– Инте-ересно... – зловеще пробормотал Феоктистович. Коршуном ринулся к двери, но окончательно распахивать ее не стал – прильнул ухом к щелке. Таня, заинтригованная, встала рядом.

Из кабинета донесся голос Фаины:

– Ты идиот! Я ведь просила тебя!

Похоже, она говорила по хозяйскому «спутнику». Ох, загадочную жизнь ведут некоторые мирные экономки!

Тане жутко хотелось услышать продолжение ее разговора, но Игорь Феоктистович решил по-своему: резко распахнул дверь. «Ну и глупо», – мелькнуло у Садовниковой.

– Что ты здесь делаешь, Фаина? – пророкотал хозяин.

Та, естественно, немедленно бросила трубку. Но оправдываться не стала. С достоинством вскинула подбородок:

– Вы разве не видели? Я говорила по телефону.

– С кем? – продолжил допрос Холмогоров.

– А это, извините, вас не касается, – последовал ответ.

– Послушай, Фаина, – насупился мужчина, – по-моему, ты забываешься. Вспомни, кто здесь хозяин.

И тут же нарвался. Потому что домработница лишь усмехнулась – и без малейшей боязни произнесла:

Хозяйкой, Игорь Феоктистович, здесь Марина Евгеньевна была. А вы – при ней довесок.

– Уволю! – пригрозил «довесок».

– Сама уйду – сразу после похорон, – отрезала женщина. И царственно выплыла из кабинета.

– Ладно, – пробормотал вдовец, – я тебе устрою райскую жизнь! Ни в один приличный дом не возьмут! – И обратился к Садовниковой: – Теперь с тобой. Вот тут, смотри, – он выдвинул один из ящиков, – Маринкины дневники. Она их не часто вела, по записи в неделю, но все же... Посмотри, вдруг что найдешь для книги. Здесь, – Холмогоров открыл другой ящик, – наши семейные фотографии. Забирай все в свою комнату. Посмотришь, потом обратно отдашь. Только ничего не потеряй.

– Будет исполнено, – кивнула Таня.

И увидела: лицо Игоря Феоктистовича просияло. Он искренне радовался, что хоть кто-то слушается.


Таня занесла документы в свою комнату и во второй раз отправилась в кухню. Нужно взять наконец яблоко. И еще хорошо бы в холодильнике сыра набрать. И колбаски. И йогуртов. Оттащить съестное в спальню и устроить там собственный ужин. Безо всех этих рож! Без властной Фаины. Без жалкого Игоря Феоктистовича. Без сладкой парочки – Нелли с Антоном. И, конечно, без странного, слегка сумасшедшего в своих откровениях, Стасика.

Девушка взглянула на часы: восемь вечера. В кухне сейчас наверняка идет подготовка к ужину. Вряд ли там кто-то посторонний болтается...

Но Таня ошиблась – никаких соблазнительных запахов в кухне не вилось. И никого из персонала там не было. У рабочего стола находился один-единственный человек – хозяйский сын Стас Холмогоров.

Только он ли это?! Кислотная, будто на дискотеку парень собрался, майка. Стройные ноги в джинсах. Кроссовки. И никакой инвалидной коляски. Вполне уверенно стоит на своих ногах, деловито кромсает ножом ананас.

– Ста-ас... – выдохнула Таня. И глупо прибавила: – Это ты?

Да с чего она взяла, что тот сумасшедший? Шикарный парень. Красивый. Мускулистый. Да еще и жутко богатый.

Юноша довольно ухмыльнулся:

– Он самый. Что, не ожидала?

Он вполне уверенно подошел к ней. Правую ногу, правда, чуть подволакивал, но хромота в глаза совсем не бросалась. И вообще: давненько она не встречала таких красавцев! Легкий загар. Сильные руки. Небрежная стильная стрижка. Ну, а огромные синие глаза – нечто абсолютно невозможное!

– Совершенно не понимаю, зачем тебе понадобился маскарад с инвалидной коляской... – пробормотала Татьяна.

Стас не смутился:

– Я же тебе сказал. Боялся, что ты надо мной смеяться начнешь. Но теперь понял: не будешь. Вот и встал. – Он кивнул на рабочий стол. – Захотел фруктовый салат сделать. Для тебя. Ананасы, киви, манго, кумкват. Любишь такой?

– Ты умеешь готовить? – поразилась она.

– Не умею. – Он откинул со лба прядь волос. – Но для тебя – решил научиться.

– А где повар и прочие? – поинтересовалась Татьяна.

– Я их выгнал. Закончу – скажу, чтоб возвращались.

Хорошенькая ситуация: люди обязаны приготовить ужин, но не могут – потому что их хозяин выгнал. Конечно, Стасик теперь мультимиллионер, может себе позволить любые выходки...

– Ну, что? – Он заглянул ей в глаза. – Попробуешь мое произведение искусства?

– С удовольствием, – улыбнулась Татьяна. И призналась: – Только я сюда за более серьезной едой пришла. Хотела у себя в комнате поужинать.

– Что, надоело смотреть на наш зоопарк? – усмехнулся парень.

– Еще как! – не стала притворяться девушка.

– А у меня к тебе, кстати, встречное предложение. – Стасик осторожно коснулся ее руки. – Хочешь со мной в Красную Долину съездить?

– Когда?

– Да хоть сейчас. Там и поужинаем.

– Так темно же! Марина Евгеньевна говорила...

– Да фигня! И в темноте на внедорожнике можно, – перебил он. – У него знаешь, какие фары мощнейшие?

«А как же мой одинокий ужин? Безо всех этих рож?» – мелькнуло у нее.

Впрочем, лицо Стасика назвать рожей никак нельзя было. Таня, за свои тридцать с хвостиком, подобных красавцев ни разу не встречала. К тому же быстро соображала она, от поездки с ним и явная польза будет. В Красной Долине ведь мобильная связь работает, а ей давно хотелось позвонить наконец отчиму. Поговорить с Валерочкой без свидетелей, а не с хозяйского «спутника».

– А кто будет за рулем? – осторожно спросила Таня.

– Могу, конечно, я. Но тогда точно, как в сказке, будет: и умерли в один день... – Стасик пожал плечами. – Какая разница – Васька или Мишка. Не помню, кто там сегодня при внедорожнике дежурит.

До чего неприятны эти барские интонации! Хотя, надо признать, командовать у Стасика получается значительно лучше, чем у его нескладного папаши.

– А отпустят нас? – продолжала сомневаться девушка.

– А кто нам может запретить? – вновь усмехнулся парень. И презрительно добавил: – Не папаня же!

Татьяна еще раз глянула в его огромные, слегка тревожные глазищи. Многообещающая программа: ночь, лето, горы, внедорожник, крики ночных птиц... И еще одна шальная мысль в голову взошла: вдруг Стасик ее поцелует...

Впрочем, сие мечтание Таня тут же отогнала. Какие могут быть поцелуи, когда послезавтра Марину Евгеньевну хоронят... Татьяну все больше занимало: кто помог Холмогоровой умереть? И она уже прикидывала, какие вопросы задать отчиму, чтобы тот помог ей разобраться.

«Представляю, какой тираж будет у книжки, – вдруг мелькнуло у личной писательницы Холмогоровых, – если я в ней не только биографию Марины Евгеньевны изложу, но и изобличу ее убийцу!»

Только пока никаких дельных версий у нее не было. Может, Валерочка на мысль натолкнет – с его-то огромным опытом оперативной работы...

И Таня решительно кивнула:

– Поехали, Стасик.

Ослепительно улыбнулась и добавила:

– С тобой – хоть на край света.


Стасик все организовал: на въезде в Красную Долину их уже ждал «Мерседес».

– И ресторан заказан, самый лучший в поселке, – гордо сообщил Холмогоров-младший.

Таня (ей его хлопоты были и смешны, и приятны) с энтузиазмом произнесла:

– Замечательно, Стас. Только мне позвонить надо. Подождешь?

И, не дожидаясь, пока молодой человек начнет возражать, выпрыгнула из внедорожника. Отошла метров на двести, устроилась на очень кстати оказавшейся там лавочке. Мобильник – ура! – был в зоне приема, и Садовникова поспешно отщелкала номер отчима.

Валерий Петрович ответил с первого же гудка. Явно обрадовался:

– Танюшка! Наконец-то! Ну, как у тебя дела?

– Ох, Валерочка... – вздохнула она. И немедленно огорошила: – Дела ужасные. Слушай внимательно, а то времени мало.

И рассказала – про смерть Марины Евгеньевны; про то, что умереть миллионерше помогли; про начальника охраны с безумными подозрениями в ее адрес...

Полковник отреагировал предсказуемо:

– Немедленно возвращайся домой.

– Да не могу я! – досадливо откликнулась Таня.

Признаваться, что влипла с договором, ей очень не хотелось, но что делать.

– Пока книжку не закончу, не смогу уехать, – пробормотала девушка. – Иначе аванс возвращать придется. А я его... ну, ты знаешь.

– Ох, Таня, Таня... – застонал толстяк. – Да черт с ним, с авансом! Ты понимаешь, что сильно рискуешь? Головой!

– Да ладно тебе, не причитай, – нарочито бодрым тоном ответила она. – Все безопасно. Ко мне ни у кого претензий нет. Работаю, как и раньше.

– Хорошо, – мгновенно откликнулся отчим. – Тогда пообещай: ты будешь заниматься исключительно книгой. Одной ею. Больше никуда не полезешь. А то я тебя знаю...

– Ладно, не полезу, – вздохнула Таня. И в принципе она не обманывала. Просто не стала рассказывать полковнику, что вычисление убийцы по ее плану – тоже часть книги. – Я вообще сейчас о другом. Скажи, если человек почти тридцать лет назад без вести пропал, о нем узнать уже невозможно?

– Смотря, что за человек, – осторожно заметил Валерий Петрович.

Таня и рассказала про Матвея Максимовича Алтухова, соратника и друга Холмогоровой. Об их общем детстве. О кладбище, о Петюне, о том, что Петюня таинственным образом исчез. И что Марина Евгеньевна вдруг сейчас, двадцать семь лет спустя, обвиняла в его гибели Матвея Максимовича. Обвинила нарочито, напоказ, явно не по делу.

– Вот и любопытно мне стало: куда этот Петя исчез? Может, он жив? А если нет, то как умер? – закончила она.

– А даже если Матвей Максимович его убил? – хмыкнул отчим. – Срок давности все равно давно истек.

– Да я просто понять хочу. Для себя. В свете сложившихся обстоятельств. Что за человек Алтухов, например? Способен ли он на убийство?

– Знаешь, Танюшка, какая мне поговорка на ум приходит? – небрежно произнес отчим.

– Знаю, – откликнулась она. – Всяк сверчок знай свой шесток. То есть хочешь сказать: пиши свою книжку, а в расследование не лезь.

– Нет, я имел в виду другую: «Лес рубят – щепки летят». А если ты вдруг права? Если убийца – действительно Алтухов? Ведь раз человек решился Холмогорову убить – миллиардершу, имеющую собственную службу охраны, – то твоя драгоценная жизнь его точно не смутит.

– Ну, коли ты пословицами заговорил, тогда... тогда вспомни еще одну: «Волков бояться, в лес не ходить»! – парировала падчерица. – На самом деле, тут и без Матвея Максимовича кандидатов на роль злодея полно. Муж, к примеру, Игорь Холмогоров. Он все капиталы жены унаследовал. И весь бизнес тоже – Матвей Максимович им только управляет. Или, скажем, заместитель Холмогоровой, Антон Шахов. Чем не кандидат? Я точно знаю: он Марину Евгеньевну обкрадывал. Более того – она была в курсе. Сама мне сказала, что собирается его за руку схватить.

– Таня, Таня... – вздохнул полковник. – И ты еще говоришь, что ни во что не лезешь?!

– Не могу же я совсем устраниться, – пробурчала та в ответ.

– Ты, наверное, и убийство горничной пытаешься расследовать, – неожиданно сменил тему отчим. – Я угадал?

– Да что там расследовать... – усмехнулась Садовникова. – Я все уже узнала. Горничная Кира грозилась на Стасика, сына хозяйки, в суд подать, за то, что парень ее избил. Миллион отступных требовала. Ну, тогда Марина Евгеньевна организовала, чтоб горничную грохнули, а потом дело замяла. Представила все так, что девушка якобы головой о камин ударилась.

– И кто тебе это рассказал? – настороженно поинтересовался отчим.

– Сам Стасик и рассказал. – Таня со своей лавочки улыбнулась молодому человеку, терпеливо поджидавшему ее у «Мерседеса».

– С чего бы такая откровенность?

– А он в меня, кажется, влюбился. – Таня послала Холмогорову-младшему воздушный поцелуй.

– Очень сомнительно, – отрезал отчим.

– Ты сомневаешься, что в меня можно влюбиться?! – возмутилась Татьяна.

– Я сомневаюсь, что Марина Евгеньевна стала бы заказывать убийство горничной. Зачем? Откупиться – проще, чем убить.

– Горничная оскорбила Стасика. Сын пожаловался матери, и...

– Таня, Таня! – перебил Валерий Петрович. – Ты сама понимаешь, что говоришь? Сын попросил Холмогорову убить горничную, и та послушно исполнила его волю?

Таня не могла не признать: доводы отчима резонны.

– Но кто же тогда убил? – растерянно спросила она.

– А вот это профессионалы должны выяснять, а уж никак не ты, – заявил полковник. И решительно предложил: – Давай сделаем так. У меня кое-какие сбережения есть. И у мамы твоей, насколько я знаю, тоже. И у тебя самой наверняка что-то осталось. Скинемся, вернем аванс – и возвращайся домой.

– Вот еще! – возмутилась Таня. – У меня, между прочим, уже четыре главы готовы. Получится, я бесплатно работала?!

– Я уже понял, Татьяна: на собственную жизнь тебе плевать, – вновь посуровел отчим.

– Ой, Валерочка, ты прямо как мама стал. Паникер, – протянула падчерица... И капризным тоном добавила: – Чем причитать, лучше бы помог мне. Про Петюню, во-первых, узнай. Может, еще чего полезного сможешь – по твоим бесценным каналам. И вообще: все обдумай. – И подольстилась: – Одна голова хороша, а две, особенно если одна из них с твоими мозгами, куда лучше.

Стасик уже не притопывал, на часы не поглядывал – неотрывно смотрел на Татьяну, и в глазах его светилась мольба.

– Ну все, толстячок, – заспешила закончить разговор Татьяна. Неловко соврала: – У телефона батарейка садится.

– Знаешь что, Таня, – твердо произнес отчим, – я прилечу к тебе. Завтра. Первым же рейсом.

Только этого не хватало!

– Что ты, Валерочка! Нельзя! Послезавтра ведь похороны. Полно народу съедется. Тебе и остановиться будет негде. Да и неудобно: чужая семья, а ты им кто?

Солнце уже скатилось за гору, и в наступившем сумраке фигура Стаса смотрелась работой Микеланджело.

– Не волнуйся, толстячок! Все у меня будет шикарно. Ну, ладно, чао, мамуле привет... – весело произнесла Таня, нажала на «отбой» и, будто ее магнитом тянули, пошла на блеск невозможно синих глаз.

Какое-то наваждение, ей-богу! Впрочем, она ведь не замуж за парня собралась. Просто поужинать за одним столиком с красивым и богатым мужчиной...


Хм, романтический вечер на следующий день после смерти матери. Если задуматься, очень странно. Как ни старался Стас казаться веселым и беззаботным, а нет-нет, да проскальзывала печаль в его взгляде. Нервный глоток вина... Задрожавшая в руках салфетка...

Но в остальном он оказался великолепен. Какая там хромота, какой ДЦП! Все присутствовавшие в ресторане дамы Татьяну завистливейшими взглядами пожирали. Потому что ни у кого, даже у самых юных-прекрасных, не было спутника со столь синими глазами. Такого же мускулистого, загорелого, стильно одетого. Да и платиновая кредитная карточка кое-что значила, и пучеглазый представительский «Мерседес», караулящий их у входа...

Стасик кутил капитально. Едва переступили порог ресторана, вручил метрдотелю купюру в сто евро. Столько же досталось и официанту. Халдеи впечатлились. Забегали, будто им горчицы в ботинки насыпали. «Какую вам будет угодно музыку? Повар лично подойдет, чтобы порекомендовать лучшие блюда...»

Таня, конечно, ухмылялась про себя купеческому размаху Стасика, а все равно ей было приятно. Давненько перед ней столь эффектно перья не распушали. Нет, некоторые ее прежние поклонники тоже сорили деньгами, но богатые люди – закон жизни! – далеко не самые молодые. С мудрой морщиной между бровей – это как минимум. А тут ее спутник – прекрасный, влюбленный, внимательный и юный, да еще и мультимиллионер!

И она охотно приняла игру. Капризно тыкала пальчиком в самые дорогие блюда, глуповато, в стиле классических блондинок, улыбалась в ответ на его комплименты, послушно смеялась анекдотам (сразу видно, что мальчик домашний, неиспорченный – все про Штирлица ей рассказывал, да про Вовочку).

Никаких разговоров, проливающих свет на гибель Марины Евгеньевны, вести не хотелось. Вообще ничего серьезного: только терпкое вино, нежный аромат козьего сыра, упоительная синева Стасиковых глаз...

И только когда, уже в кромешной тьме, двинулись обратно, Таня не удержалась. Тихо произнесла:

– Стас... Ты сегодня такой веселый был...

– Таня, понимаешь... – смутился он. – Я... я как будто перерождаюсь, когда ты рядом. Вот. Будешь смеяться?

– Не буду, – покачала головой она. – Я о другом. Все-таки у тебя только что мать погибла, а ты гуляешь и веселишься.

– Снова ты об этом! – раздраженно произнес парень. И беспомощно добавил: – Я так старался забыть... И почти забыл.

– Я бы не смогла такое забыть, – пожала плечами Таня. – Даже и пытаться бы не стала.

– Ты – женщина. А я – мужчина. – Стасик усмехнулся. – Мать всегда меня учила: мужик обязан быть сильным. Говорила: капитаны не плачут. – И горько добавил: – Хочешь, расскажу, почему именно капитаны?

– Конечно, расскажи, – поспешно кивнула Таня.

Незаметно пошарила рукой в сумочке и включила диктофон...

Стас

ДЦП – диагноз тухлый. Если б я с ним в детдом попал – от больных детей ведь часто родители отказываются – жил бы, как растение. Не ходил бы, не говорил. Да и если б не в детдом – государственная, бесплатная, медицина с этой болезнью плохо справляется. Что могут предложить? Устаревшие лекарства, ЛФК да массаж в поликлинике... Так называемое поддерживающее лечение. А по жизни: сидел бы на инвалидности, без образования, безо всяких перспектив.

Но моя маманя молодец, конечно. Никогда со мной не сюсюкала. И возиться особо не возилась – сказок не читала, почти никогда не играла. Но на то, чтобы вылечить меня, отдавала все силы. Мне с ней только и пообщаться удавалось, когда она меня к очередному врачу везла. Сама, за рулем. Обычно-то я был с нянями или с отцом, но если к доктору – тут маман всегда брала дело в свои руки. Говорила, что медицина – наука сомнительная, над ней контроль нужен еще строже, чем над бизнесом.

И постоянно мне мозги компостировала, чтоб себя не жалел. Не сдавался. Все время повторяла: «Один раз слабину дашь – и все, проиграл». Заставляла на позитив настраиваться. Один раз, помню, принесла большой лист ватмана. В центре наклеила мою фотографию, а вокруг, сказала, я должен нарисовать свои мечты. Все-все! Мне тогда лет двенадцать было, и я уже, конечно, прекрасно понимал, что не такой, как другие. Инвалид. И сколько бы маманя миллионов ни потратила, нормальным все равно не стану... Ну, я и нарисовал, чтоб ее позлить, вещи, которые мне однозначно недоступны. Я – альпинист. Я – с парашютом. Я – с аквалангом... Думал, она расстроится, как увидит. А мама наоборот – похвалила. Молодец, говорит, правильные цели перед собой ставишь. Хотя какой там альпинизм? Я же тогда в коляске передвигался.

Ну и однажды – это было в девяносто шестом году – мама вдруг приезжает домой часов в шесть вечера. Для нее уникально рано – ведь бизнес уже шел по-серьезному, круглые сутки в делах. Так вот, приезжает и говорит мне загадочно: «Ложись, Стасик, сегодня пораньше, потому что завтра мы в пять утра выезжаем». Я, конечно, пристал к ней: «Куда?» А она улыбается: «Мечту твою исполнять». Ну, я разволновался, а мне ж нервничать нельзя. И получилось: всю ночь не спал, с утра капризничаю, голова болит. Медсестра – а она у нас тогда постоянно жила – мне давление померила и запаниковала: сто сорок, для ребенка – экстремально повышенное. Бежит к маме, говорит, мол, надо в «Скорую» звонить. А маман ей: «Никаких „Скорых“. Мы со Стасиком уезжаем». «Куда ему ехать? – паникует медичка. – В постель, и врача вызывать!» Но мама на своем стоит: «У нас встреча назначена, и отменить ее невозможно. Дай ему лекарство какое-нибудь, что там детям можно, и все». Медсестра орет, что нельзя ребенка губить, а мамуля злится: «Выхода нет. Если не сегодня, больше никогда не получится».

И настояла, конечно, на своем: сбили мне давление. Да я и сам постарался взять себя в руки. И повезла меня мама – ни много ни мало! – на спортивный аэродром. Тут, недалеко от Сочи, в маленьком поселке. Приезжаем: еще только рассвело, народу никого, но один самолетик уже двигатель прогревает. А ко мне сразу мужик подваливает, огромный такой. Строго спрашивает: «Это ты, что ли, парашютист?» Я вообще офигел, конечно. А маман за меня отвечает: «Он, он». «Тогда слушай внимательно, – говорит мужик, – проводить инструктаж буду». И начинает рассказывать, как из самолета выпрыгивать, как себя в воздухе вести, как приземляться... Я сначала подумал: они прикалываются. Но, с другой стороны: самолетик-то гудит. И маманя, я успел заметить, инструктору изрядную пачку баксов в руки... Неужели, правда, хотят, чтоб я с парашютом прыгал?! Тут я дико трусить начал и даже, кажется, разревелся, но маманя утешает, мол, я не один буду, а с инструктором, тот меня к своему животу пристегнет. И выпрыгивать, открывать парашют, приземляться он будет, конечно, сам, а я у него типа довесок. Но все равно, конечно, запрещено – и детям прыгать, а уж инвалидам, как я, – тем более. Но мать – она такая, любое «нельзя» пробьет...

Ох, до чего мне страшно было! Высота четыре километра, одного свободного падения – целая минута. И дальше еще под парашютом... А мама почувствовала, что я дрейфлю, и все повторяла: «Смотри, Стасик, не опозорь меня!» Ну, а я ей: «Тебе легко говорить: не опозорь! Сама-то небось не решишься!» А у нее вдруг глаза как полыхнут: «Кто не решится? Я не решусь?!» И к инструктору: «Организуешь?» Тот ей: «Да не вопрос. Оплачивайте еще один взлет – я и с вами прыгну». А мама плечами пожимает: «Зачем ты-то мне нужен? Сама справлюсь». – «Вы, что ли, раньше прыгали?» – удивляется инструктор. А она: «Подумаешь, дурное дело нехитрое».

И уговорила, конечно. Правда, парашют ей мужик дал смешной. Огромный, на всю спину, и на животе еще запаска. Называется, сказал, «дуб» – за неповоротливость, зато риска практически никакого.

И прыгнули мы, оба прыгнули. Я в самолете боялся ужасно: все-таки еще мальчишка, да и диагноз серьезный, привык, что меня холят-оберегают. А тут – четыре тысячи метров, холодина, скоростища... Если б не мама рядом – точно бы отказался. Но как перед ней опозоришься? Она со мной на одном борту летела. И выпрыгнула прежде меня. С тысячи метров. На «дубе», да еще если в первый раз, выше, оказывается, просто нельзя. Никогда не забуду ее лица: я ведь видел, как она боится. У нее в глазах панический был страх, дикий. А губы – улыбались. И анекдоты она травила все десять минут, пока мы взлетали...

Эта авантюра здорово нас сплотила. Я мамулю просто боготворить начал, в рот ей заглядывал, молился на нее... Но только дальше пошло, как обычно. Я просыпаюсь – ее уже дома нет. И вечером – жду, жду маму, над книжками носом клюю, но сон все равно смаривает. И только глубокой ночью, уже в забытьи, чувствую, как она меня целует.

А у такой любви перспектив, конечно, нет. И постепенно я от мамани отвык. И, от обиды, что она снова меня забросила, стал себя вести, как дебил полный. Когда мама изредка дома оказывалась, специально ее изводил. Конкретного инвалида из себя строил. Падал нарочно – словно меня ноги не держат. Истерики закатывал – такие, что все считали, будто у меня с головой проблемы. Учиться не хотел – тоже назло. Маман мне каких только учителей не нанимала! По иностранному – настоящую англичанку, да не простую, а с дипломом Принстона. По музыке – профессора консерватории, какого-то там лауреата. А для гимнастики – настоящего йога из Индии выписала. Но я их всех тиранил. Что-то вроде хобби: до слез довести. Всех до единого. Даже бесстрастного йога.

Хотя даже обидно было: учителя хорошие, рассказывали интересно. Иногда забывался, слушал их, на вопросы отвечал. Но потом вспоминал, что все они – враги, что мама ими от меня откупается, и снова начинал: швырял учебники, падал на пол, кричал...

Тогда маманя другой метод придумала.

Однажды в субботу, когда ей об очередных моих подвигах доложили, ругаться не стала. А велела мне в ее кабинет подняться. И спрашивает:

– Ты, когда вырастешь, кем хочешь быть?

Я буркнул:

– Никем.

Она настаивать не стала, только плечами пожала:

– Не выбрал, значит, еще профессию. Тогда скажи: ты хочешь руководить или подчиняться?

Я на своем стою:

– Без разницы.

Маман усмехается:

– Не скажи! Руководить – значительно лучше, чем подчиняться.

И приказывает:

– Собирайся. Давно хотела тебе свою работу показать.

А я ее побольнее уколоть хочу:

– Да? Чтоб я тебя опозорил?

Она только плечами пожимает:

– Переживу.

И повезла меня по своим ресторанам. «Песочного дракона» тогда еще не было, но «Каравелла» уже открылась. И еще один работал, самый старый: «Американская мечта». И боулинг только начал раскручиваться, первый, кстати, в этих краях...

Нас везде принимают, как королей. Даже ко мне, сопляку, только на «вы», да не хотите ли, да не изволите... Подарки дарят, каждый понравиться хочет. Я, конечно, в полном восторге. А мама все с тем же вопросом пристает:

– Ну, решил, что лучше? Руководить – или подчиняться?

Тут уж я сказал уверенно:

– Руководить, конечно!

Тогда она мне:

– А чтобы руководить – надо учиться. Без хорошего образования людьми командовать не поставят. А ты, говнюк, что делаешь?

Так и сказала: «говнюк».

Тут я задумался. Говорю ей:

– А я ведь специально все делаю. Потому что ты меня не любишь. Дома совсем не бываешь.

Мама только вздыхает:

– Стасик, заинька! А как же иначе? Один ресторан, другой, боулинг, остальные мои предприятия – их ведь контролировать надо. Кто за меня-то это сделает?!

– Лучше, чем контролировать, дома бы сидела, – бурчу я. – И пусть твои рестораны прогорают.

А она будто не слышит, продолжает:

– Но руководящая должность – не только работа. Раз много работаешь – значит, и позволить себе можешь многое. – И, без перехода: – Хочешь, мы с тобой завтра на яхте пойдем?

А у меня как раз самый возраст – тринадцать лет, я Жюлем Верном бредил. Глаза сразу загорелись:

– Какое водоизмещение? Сколько мачт? А капитан будет?

Она хохочет:

– Про водоизмещение ничего не знаю, про мачты тоже. Я ведь женщина, а тетки в яхтах не понимают. Мне просто предложили ее купить. Цена подходящая, завтра приглашают опробовать. Вот и дашь мне совет, покупать ее или нет. Ты – мужчина. Посмотришь, чего эта посудина стоит.

И на следующий день – я его надолго запомнил, 31 августа 1998 года, – мы с маман отправились на яхту. Оказалось, что пойдем в море. С ума сойти – сами, без капитана, вообще без экипажа!

– Как? – перепугался я. – Кто управлять будет?

А мама строго сказала:

– Ты мужик или кто? Разберешься. Да и я тебе помогу.

И улыбается:

– В конце концов, еды на борту полно. Если что, хоть месяц продержимся.

Отшвартоваться от пирса оказалось делом не самым хитрым. Идти, при попутном ветре, в море – вообще легче легкого. Насчет обратного пути мама тоже заверила: ничего, мол, страшного, если на ту же пристань не сможем вернуться. Навигатор благо есть, и спутниковый телефон – тоже. Всегда можно или в другом месте пришвартоваться, или спасательный катер вызвать.

– Поэтому, Стасик, просто наслаждайся! – велела она.

И я, конечно, кайфовал. Сам за штурвалом. Паруса трепещут. Море слегка волнуется. Чайки над кормой вьются.

Мать, я понял, в яхтах все же разбиралась – по крайней мере, советы мне давала дельные. И когда я захотел остановиться у дикого пляжа, сказала, что без проблем.

– А если на мель сядем? – засомневался я.

– Но ты же мой капитан! – возмутилась она. – Вперед, без страха и упрека!

И, незаметно и умело, помогла мне подойти почти к самому берегу. Мы бросили якорь.

– Пообедаем здесь – или на пляже? – спросила мама.

Я, гордый, что смог поставить яхту на рейд у берега (хотя, на самом деле, без маминых подсказок давно бы сидел на мели), предложил перенести провизию на пляж.

– Будет сделано, капитан! – отрапортовала мама.

И уже через четверть часа мы с ней закатили на берегу настоящий пир. Помню, и лобстеры имелись, и семужка, и соки, и домашнее печенье...

А когда обед был закончен, маман, будто бы между делом, сказала:

– Обычному человеку... инженеру, скажем, или учителю... нужно целый год работать, чтобы один сегодняшний день прожить, как мы.

– Да ладно! – не поверил я.

– Аренда яхты такого класса стоит несколько тысяч долларов, – пожимает плечами мамуля. И снова усмехается: – Поэтому еще раз подумай, что лучше: руководить, сутками посвящая себя делу, или подчиняться – и всю жизнь на хлебе-воде сидеть.

Я был почти готов с ней согласиться. Но все-таки окончательно убедила меня не она. В тот день еще один забавный эпизод приключился.

Когда мы уже собирались обратно на яхту и маманя, любуясь закатом, курила тонкую дамскую сигаретку, я вдруг увидел: по пляжу идет мужик. Ну, мужик и мужик, места хоть и дикие, а туристы куда только не забираются. Я на него и внимания не обратил. А маманя, вдруг вижу, вся напряглась. Испугалась, что ли? Я ей и говорю:

– Не бойся, мама! Сама говорила: я – твой капитан. Я тебя защищу.

А она, раздосадовано:

– Не в этом дело...

Мужик тем временем уже в пятидесяти метрах от нее оказывается, и маман вдруг к нему кидается. А тот от нее отстраняется брезгливо:

– Женщина! Я вас не знаю!

А маманя брови нахмурила и заявляет:

– Ты, Саша, мог такое пятнадцать лет назад говорить, когда я сопливой девчонкой была. А сейчас меня не признавать тебе невыгодно.

Тут и я его узнал: Александр Пыльцов, известный актер. Его фильм «Последняя любовь пирата», хоть и старый, а абсолютно клевый. И вообще он мужик оказался нормальный. Много раз потом у нас в гостях бывал. А тогда мама с ним, как с холопом...

– Так и быть, Сашка, – говорит свысока, – извинения приняты. Можешь идти, куда шел.

И он послушно поковылял дальше – будто побитая собака. День жаркий, футболка потная, кроссовки разбиты... А мы с маман на яхту вернулись. И мимо него царственно проплыли. И она ему небрежно ручкой помахала – вся из себя красивая, воздушная...

– Зачем ты с ним так? – спросил я у матери.

И она мне рассказала, как однажды, когда она совсем девчонкой была, так же его случайно встретила. Кинулась к нему, а тот ее послал.

– Вот сегодня, – улыбнулась, – наконец отомстила.

Ни фига себе, подумал тогда я, что деньги могут сделать! Ты становишься круче, чем любой известный актер! Тут и решил: не буду больше дурить. Права мама: лучше нормально работать. И руководить.


– И, конечно, всегда, в любых обстоятельствах, оставаться мужчиной, – добавил молодой человек.

Стас, закончив рассказ и вынырнув уже из воспоминаний, внимательно взглянул в глаза Татьяне. Затем крепко взял девушку за руку. И наконец сделал то, чего она давно ждала: впился губами в ее губы.

Загрузка...