Биография smerti

Таня

Тане снилось: ее испепеляет взор синих глаз. Огромных, страдающих... На нее, во сне, смотрел Стасик. Несчастный сын Холмогоровой. Колясочник. Одинокий, никчемный. Татьяна всегда стеснялась инвалидов. Ей было неудобно, что она – молодая и сильная, а они – непоправимо больны. Но сейчас вместо привычной неловкости на душе было тревожно. И еще почему-то хотелось: прижать это лицо с глазами цвета южного моря к своим губам... Ничего сексуального! Просто пожалеть. Поддержать.

Таня вздрогнула и проснулась. И увидела: сквозь незадернутые портьеры в спальню виден кусочек ярко-голубого неба. А на его фоне, контрастом, бледное лицо. И те же синие глаза, которые только что преследовали ее во сне.

Стасик. Его инвалидная коляска стоит вплотную к ее постели.

– Что... что ты тут делаешь? – хрипло пробормотала Татьяна.

И инстинктивно отодвинулась от него. В самый дальний уголок кровати.

А он, как всегда, молчал. Лишь смотрел – своим странным синим взором. Взглядом человека, не принадлежащего к миру нормальных...

Ну, знаете ли! Хотя Таня всегда старалась не обижать убогих, но этот перешел всякие границы. «Пошел вон!» – едва не вырвалось у нее. Это что же получается – у Стасика есть ключи от ее комнаты?!

– Как ты сюда попал? – строго спросила Татьяна. – У тебя есть ключ? Просто кивни, если «да».

Но тот, видно, совсем дурачок: даже не шевельнулся.

Девушка мельком взглянула на часы: одиннадцать утра. Холмогорова – ввиду Таниного ранения – милостиво позволила ей пропустить завтрак. И даже, если гостья пожелает, пообедать в спальне. Садовникова, дурочка, еще обрадовалась: хоть подобие частной жизни... И, едва хозяйка покинула ее комнату, провалилась в глубокий сон.

Только пока она расслаблялась, в ее спальню незваным гостем инвалид Стасик пожаловал. А она спит всегда голышом. И извращенец в коляске на нее, спящую, наверняка глазел и слюни пускал... Вот ведь гадство!

Выгнать его самой? Или бежать за Холмогоровой? В любом случае придется выбираться из постели, и убогому Стасику достанется лакомое зрелище – ее обнаженного стройного тела.

Проклятое семейство! Таня решительным жестом взялась за покрывало и вдруг услышала:

– Я отвернусь.

Голос глухой, неуверенный – будто человек год не разговаривал. Но не заикается. И не шепелявит.

Она в изумлении взглянула на молодого человека – и снова натянула покрывало до подбородка. А тот виновато опустил глаза и пробормотал:

– Я не должен был... Я виноват... Но дверь была не заперта, и я подумал... – Снова наградил ее восхитительным синим всполохом своих глаз и закончил: – Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

– Ты... ты можешь говорить? – пробормотала Татьяна.

Вопрос получился идиотским. Лицо Стаса болезненно дернулось. Но он взял себя в руки и небрежно ответствовал:

– Могу. По-русски, по-английски, по-немецки. Еще – хинди и немного японский. Какой язык ты предпочитаешь?

– Извини, – тихо произнесла Таня.

– Нечего извиняться, – пожал плечами он. – Вы ж, нормальные, – горестно выделил он последнее слово, – как считаете? Раз инвалид, ходить не может – значит, обязательно и на голову повернутый. – Стас горько усмехнулся. – К тому же я действительно болен. Мне даже пенсия по инвалидности полагается.

Таня опустила глаза.

До чего странно... Инвалидов полагается жалеть. С ними все разговаривают мягко, но несколько свысока. Но Стас – какой-то нетипичный инвалид. Странные фантазии вдруг приходят в голову: как он вдруг встает из своего кресла, сжимает ее в объятиях...

«Таня, ты извращенка! – оборвала себя Садовникова. – К тому же Стасу лет двадцать с мелочью, а в мои годы с такими мальчишками просто стыдно. Да и какие могут быть объятия у человека, который передвигается в инвалидной коляске?»

Девушка украдкой взглянула на его руки. Выглядят вполне здоровыми, под рукавами футболки проступают бицепсы.

А Стасик виновато произнес:

– Мама говорит, я тебя спас... Это не так, конечно... Я просто был в саду, смотрел на закат. А потом тебя увидел. Ты была очень грустной и даже, кажется, плакала. А потом стала асаны делать... Из шивананды-йоги, да?

– Понятия не имею. – Тане вдруг стало весело. – Я йог начинающий. Сходила на пару занятий, что запомнила, иногда пытаюсь повторить.

– А я серьезно занимался. Кундалини, хатхой... И сам, по пособиям, и инструкторов мама привозила. Все думал, ходить научусь по-человечески. – Он вздохнул.

И снова у Тани вырвалось дурацкое:

– А ты что, совсем не можешь?

И снова он не подал виду, что вопрос ему тяжек. Лишь усмехнулся:

– Нормально – не могу. Только изображаю. Слышала, песня есть такая? «Ковыляй потихонечку...» У меня одна нога короче другой, поэтому по-человечески не получается, как ни старайся, – жестко закончил он.

Таня остро взглянула на парня:

– Но встать и идти сам ты можешь.

– Могу, – кивнул Стас. – Но зачем?

– Хотя бы затем, чтобы мать порадовалась, – пожала плечами Таня. – Она, по-моему, очень страдает из-за того, что ты в инвалидном кресле...

Синие глаза внезапно налились гневом:

– Ой, только не надо! Мать пожалела... Да ей абсолютно на меня наплевать, ей только бизнес интересен! Я ей только мешаю. Она, если б ты знала... она...

Таня обратилась в слух. Но Стасик внезапно умолк, и давить на него девушка не стала. Тихо произнесла:

– Я вообще-то давно хотела с тобой познакомиться. Еще тогда, в саду. А ты не стал со мной разговаривать.

– Не хотел. Тогда.

– А что сейчас изменилось?

Парень широко улыбнулся:

– Присмотрелся к тебе. И понял, что ты добрая. И красивая...

– А как ты присматривался? – усмехнулась Татьяна. – Подглядывал?

Он не смутился:

– Мне подглядывать проще. По крайней мере, никто не жалеет.

– А чего тебя жалеть? – улыбнулась девушка. – Молодой, красивый, богатый. Пять языков знаешь. По вечерам гуляешь в прекрасном личном саду... – И резко перевела разговор: – Ты видел, кто в меня стрелял?

– Я видел, откуда стреляли, – вздохнул Стас. – Метров с пятнадцати, из-за тополей. Гильзы нашли, они валялись там же. Но мать сказала, что обязательно охранников еще раз туда пошлет. Чтобы те все как следует осмотрели.

«Ага, – мелькнуло у Тани, – а сообщить в милицию Марине Евгеньевне и в голову не пришло. Ну, да, конечно, за что мне пятьдесят тысяч евро платить, как не за молчание?»

Но Стасик может оказаться кладезем информации. Если, конечно, его не спугнуть...

И Таня осторожно заговорила:

– Слушай, Стас... Бог с ним, с покушением. Все ведь со мной в порядке. Может, действительно, какой-то охотник сумасшедший...

– У нас в горах много дураков бродит, – согласился тот.

«Ага, дурак с гор проник в частный сад. Так я и поверила!» – не согласилась Таня. Но она хотела спросить о другом.

– У вас в доме, говорят, два года назад горничная погибла...

– Да, – не стал запираться парень, – Кирка. Кира Буренко.

Синие глаза смотрят беспечно – будто они о погоде разговаривают. И Таня тоже постаралась выдержать небрежный тон:

– А что с ней случилось?

– Мыла пол. Упала. Ударилась виском о камин, – заученно произнес Стасик.

Крепко же их всех Марина Евгеньевна натаскала!

– А уголовное дело тогда почему завели?

– А что, было уголовное дело? – вскинул свои глазищи инвалид. Совсем по-мальчишески шмыгнул носом и прибавил: – Я даже вообще про это не знал. Маман меня от травмирующих факторов оберегает.

– И еще, говорят, тело горничной было все в синяках, – не сдавалась Таня. – Похоже, девушку кто-то бил. Постоянно.

Она не сводила со Стасика глаз и увидела: в его прежде беспечном лице что-то дернулось. Но вслух он твердо произнес:

– И про это я тоже совсем не знаю...

Посмотрел на нее в упор и с интересом спросил:

– А что, мама собирается про тот случай в своей книге писать?

«Интересные формулировки у богатых: убийство у них называется «случаем»!» – саркастически подумала Таня и саркастически же ответила:

– Нет. О случае она писать не собирается. Я для себя интересуюсь.

– А зачем тебе? Про него уже и не помнит никто!

– Просто жаль девчонку, – вздохнула Татьяна. – Молодая ведь была, всего двадцать четыре года.

– Ну, что поделаешь... – равнодушно произнес Стас.

И синие глаза сразу перестали казаться горными озерами. И объятий его расхотелось. Черствые они, богатеи-то.

А он еще и пошутил вдобавок:

– Может, ты думаешь, в нашем доме ее призрак поселился?

– В призраков я не верю, – покачала головой Татьяна. – Просто мне некомфортно, когда я чего-то не понимаю. Может, поможешь разобраться?

– Ну, могу, конечно, предположить... – задумчиво произнес молодой человек. – Может, Фаина ее била? Она могла, стопроцентно. Жутко невыдержанная. Знаешь, как бесится, если где-то пыль не протерли!

– Ага. И стреляла в меня тоже Фаина, – усмехнулась Татьяна. Похоже, парень над ней просто издевается.

– Нет, стрелять она вряд ли могла, да и от оружейного сейфа ключи только у мамы... – совершенно серьезно откликнулся юноша. И вдруг произнес странное: – Маман сегодня сказала, что ты с этой книгой кому-то дорогу переходишь.

– Я?!

– И еще она сказала, я слово в слово подслушал: «Матвей думает, я про это напишу. Что ж, пусть думает. Больше будет бояться».

– Интересно...

– Только я тебе ничего не говорил! – быстро произнес молодой человек.

И в тот момент в ее комнату вихрем ворвалась Холмогорова. Удивленно взглянула на сына:

– Ой, Стасик! Что ты здесь делаешь?

Впрочем, ответа ждать не стала. Без перехода выпалила:

– Таня! Пошли быстрей! Давай, чтоб через пять минут была в солярии!

– Мама! Мы вообще-то с Таней разговариваем! – с укором воскликнул Стас.

– Меня это не интересует. Татьяна сейчас на работе, – отрезала Марина Евгеньевна. Стремительно выскочила из комнаты. И, уже из коридора, примирительно крикнула: – Я через час уеду – и болтайте тогда, сколько влезет.

– Вот так всегда... – горько произнес Станислав. – Она спешит, у нее – есть час. А другие ее не интересуют. Понадобился – немедленно к ноге, исполнять! Надоел? Пошел вон! – Он взглянул на нее своими огромными глазищами и тоном требовательного ребенка попросил: – Не ходи. Давай еще поговорим.

– Не могу, – виновато вздохнула Таня. – У нас с твоей мамой договор: работаем в любое время, когда она может. – И попросила: – Извини, Стас... Выйди, пожалуйста. Мне одеться надо. Давай действительно потом поболтаем.

Парень послушно развернул свое кресло. Но уже на пороге притормозил и с неожиданной злобой выдохнул:

– Она всегда мне все портит! – И нервно обхватил тонкими пальцами голову.

– Ну ничего же не случилось, Стас! Давай через час в столовой встретимся, – примирительно предложила Таня.

Но он будто не слышал. Распахнул сильным рывком дверь. По коридору зашелестели колеса его инвалидной коляски. И Таня услышала, как любящий сын пробормотал: «Чтоб ты сдохла, гадина!»

Или ей показалось?

Едва Татьяна вошла в солярий, Холмогорова покинула хозяйское кресло и кинулась ей навстречу:

– Проходи, Танечка, садись!

«Медведь в лесу сдох – хозяйка приветствует своего смерда вставанием!» – мелькнуло у Садовниковой.

И правда, что с Мариной Евгеньевной стряслось? Улыбается, да еще и к бару подошла, сама над бутылками колдует...

– Коньячку? – спросила миллионерша. – За твое счастливое спасение...

Таня с опаской взглянула на содержимое бара. Будем надеяться, что абхазского суррогата, коим давеча поил ее муж Холмогоровой, здесь не окажется. Осторожно поинтересовалась:

– А мы работаем – или пьем?

– Мы пьем – и работаем! – весело откликнулась миллионерша.

Плеснула в два бокала вполне безопасного, на Танин взгляд, «Мартеля Х.О.» и провозгласила:

– Причем пьем, Татьяна, исключительно за тебя! За твою недюжинную, прямо-таки фантастическую интуицию!

Холмогорова махом выплеснула в себя добрых семьдесят граммов коньяка. А закусывать не стала. Плюхнулась в свое кресло и триумфально произнесла:

– Угадала ты с Инессой!

– Да вы что? – опешила Татьяна. – Неужели та самая, из вашего детства?

– Ну, на сто процентов я не уверена, – слегка сбавила бравурный тон Холмогорова. – Фотография, сама понимаешь, ни о чем не говорит – сколько лет прошло. Но мои люди сегодня ее комнату осмотрели. И нашли там много чего интересного.

Таня обратилась в слух.

А Марина Евгеньевна с некоторым разочарованием продолжила:

– Ничего такого, правда, с чем бы можно было в милицию идти, не нашлось. Но зачем, спрашивается, скромной кастелянше толстенный талмуд об истории и происхождении ядов? Или визитная карточка ведущего сотрудника НИИ эпидемиологии? Я консультировалась: в лаборатории этого НИИ имеются штаммы всех известных кишечных инфекций. Полагаю, договориться и приобрести их вполне возможно... А дальше все достаточно просто – мимо общего котла пройти и незаметно подбросить. Одного грамма на всю «Юнону» хватит.

– А что сама Инесса говорит? – поинтересовалась Татьяна.

– Увы... – развела руками Холмогорова. – Ее найти не могут. На работу сегодня не вышла, в комнате со вчерашней ночи не появлялась. Пронюхала, похоже, что ее обнаружили.

– Ну, визитная карточка ничего не доказывает, – пробормотала Таня. – Да и талмуд о ядах тоже.

– Согласна. Но я ее фотографию Фаине показала, и та говорит, что у этой Инессы энергетика страшнейшая. И в ауре сплошная чернота. В «Юноне» она в любом случае больше не работает. Я уже приказ подписала.

Садовникова изумленно взглянула на хозяйку:

– Вы серьезно?

– Абсолютно, – отрезала та.

– А если Инесса ни в чем не виновата? – продолжила гнуть свое Таня. – Вдруг она в самом деле родилась и выросла в Новосибирске, а вас никогда в жизни не видела? И никаких штаммов не приобретала? А вы ее ни за что уволите... И в вещах ее рылись...

– Значит, ей не повезло, – хмыкнула Холмогорова. И лукаво взглянула на свою личную писательницу: – А ведь именно ты Инессу под проверку подвела...

Таня сердито сжала губы и резко перевела разговор:

– Скажите, Марина Евгеньевна, сколько вашему сыну лет?

– Двадцать два, – пожала плечами та. И снова усмехнулась: – Ты для него несколько старовата.

– Я и не претендую, – с достоинством ответила Садовникова.

– О чем вы, кстати, столь мило беседовали? – мимоходом поинтересовалась хозяйка.

Таня смело взглянула ей в лицо:

– Да так... Я его про Киру расспрашивала. Про ту горничную, что у вас в доме погибла.

Хозяйку вопрос не смутил – Таню встретила очередная веселая улыбка:

– А, ты все о ней! Я уже в курсе, что ты интересуешься. Что, будешь и меня пытать? Велкам. Только ничего нового я тебе не скажу. Кира действительно ударилась виском о камин. – Миллионерша с вызовом взглянула на подчиненную.

– А...

– Знаю-знаю, – перебила Холмогорова, – следующим вопросом будет: откуда у нее на теле взялись синяки?

Она легко подняла из глубокого кресла массивное тело. Снова подошла к бару, плеснула себе еще добрых сто граммов... Татьяне выпить больше не предлагала. В два глотка осушила рюмку и небрежно произнесла:

– Била ее я.

– Что-о? – изумленно выдохнула Садовникова.

Холмогорова дурашливо, будто клоун на цирковой арене, поклонилась. С напускным покаянием произнесла:

– Вот такая я самодурка. Люблю, когда люди работают добросовестно. А Кирка страшная лоботряска была. Кругом бардак, пыль! Да и вечно нос свой совала, куда не просят. Вот и получала за это. От меня лично. Еще вопросы будут?

– Нет... – растерянно пробормотала Татьяна.

А Марина Евгеньевна как ни в чем не бывало произнесла:

– Ну а теперь, когда мы всех разоблачили, давай наконец работать.

Отставила пустую рюмку и приказала:

– Включай диктофон.

Саша поцеловал ей руку!!!

Это нереально, это фантастика, просто с ума сойти! Великий актер улыбнулся ей. И ласково коснулся плеча. И заглянул в глаза. А потом склонил голову, и его губы коснулись ее руки! Руки девушки, которая ходит в жутких, купленных – о, позор! – в «Детском мире», джинсах! Девушки с непонятного пегого цвета волосами... Девушки с неухоженным, на лбу вечные прыщики, лицом...

Она всегда считала себя самой последней в этом пестром, ярком столичном мире. Но сегодня ее руку поцеловал не кто-нибудь – Пыльцов!

Получилось все, на удивление, до обыденного просто.

После первой пары к ней вдруг подошел Игорек. Буднично, словно тетрадку с лекциями просил, произнес:

– Ты сегодня вечером не занята?

Сердце екнуло от предвкушения чего-то хорошего, и у Марины вырвалось:

– Нет, конечно!

Игорь самодовольно улыбнулся и продолжил:

– Тогда в Театр драмы со мной пойдешь. Мне Сашка на сегодня две контрамарки дал...

Марина даже не сразу поняла, что небрежным именем «Сашка» он назвал ее бога. Ослепительного и недосягаемого Пыльцова.

– Ты не шутишь? – растерянно пробормотала она.

А Игорек небрежно хмыкнул:

– Хочешь совет, Марина Батьковна? Избавляйся ты от своей провинциальности! А то как последняя клуша, ей-богу, закудахтала... Подумаешь, позвали тебя в театр. Кивни с достоинством и небрежно согласись.

Вот излагает! Будто сам не провинциал!

Маринка немедленно сбежала с занятий. Помчалась в общагу. Долго героически намывалась в холодной и грязной душевой комнате. Лежала с маской из сметаны и меда на лице – считалось, сей состав выводит прыщи. Пыталась что-то сделать с волосами. И даже – хотя прежде никогда до подобного не унижалась – попробовала выпросить у соседки по комнате, негритянки Сюзанны, настоящие, made in U.S.A., джинсы.

Но когда встретились без пятнадцати семь с Игорьком, все равно ощущала себя нескладной, не уверенной в себе провинциалкой. А он еще и сказал, вместо приветствия:

– Привет, Крысятина!

Тут даже она, последняя в городе, возмутилась:

– Слушай! Ты выражения-то выбирай!

Игорек только плечами пожал:

– А че такого? Крыска – животное симпатичное. Хозяйственная, добрая, аккуратная. Типа тебя.

...Потом был театр – теплый, душистый, светлый. Саша Пыльцов на сцене объяснялся в любви, страдал, восхищался, плакал, ненавидел и умирал. Марина, на приставном стульчике в шестом ряду партера, сидела не дыша. Игорек – он расположился сзади, на таком же приставном стульчике в седьмом ряду – по-хозяйски клал ладони ей на плечи. Рядом с Маринкой, на настоящих креслах, вкушали зрелище две дамы. Ухоженные, с одинаково приглаженными волосами, важные – истинные москвички. Они с неудовольствием взирали на Маринку и оборачивались, чтобы шикнуть на Игоря. А сами болтали без умолку – комментировали спектакль, зрителей, люстру, погоду, желтоватую буфетную белорыбицу... Хоть и шепотом говорили, а мешало ужасно. Но сделать им замечание Марина, конечно, не решилась. Не выдержала только к концу первого акта.

Тогда первая из дам снисходительно произнесла:

– А Пыльцов-то недотягивает. В сравнении с Караченцовым – щенок.

– Ох, не говори! – подхватила вторая. – Мелковат. Сам по себе, может, и неплох, но рядом с грандами совсем теряется.

– Слушайте, вы! – вспылила Маринка. – Задолбали: весь спектакль трепались! Тоже мне, интеллигентки!

Сказала – и голову в плечи втянула. Не сомневалась: сейчас дамы настоящий скандал устроят. И не посмотрят, что на сцене спектакль продолжается. Но те, на удивление, тут же умолкли. А Игорюня со своего седьмого ряда восторженно прошептал:

– А ты ничего себе крыска! Зубастенькая!

Дальше действо смотрели в тишине. А после представления, когда отгремела обычная для Театра драмы овация и толпа зрителей заструилась в гардероб, Игорь небрежно произнес:

– Ашланг, как всегда. Пойдем, что ли, Сашку поздравим?

– Аншлаг, – тихо поправила его Маринка.

– Ох ты, правильная наша! Зато ашланг – красивше! – хмыкнул спутник.

И важно бросил облаченной в театральную униформу старушке, стоявшей у служебного входа:

– Мы к Пыльцову.

Старушку Марина знала. Встречала несколько раз, когда караулила у служебного входа театра. Та выходила вместе с Пыльцовым из дверей, помогала артисту усесться в машину. И кричала замерзшим поклонницам, дежурящим у входа:

– Прочь, прочь отсюда! Дайте пройти человеку!

Но сейчас церберша любезно кивнула им с Игорем. И сообщила:

– Саша у себя.

И вот последний бастион – обитая жалким дерматином дверь с табличкой «ПЫЛЬЦОВ А.А.». А за ней – сам артист. Который, оказалось, вовсе и не сверхчеловек. И рост у него, при ближайшем рассмотрении, самый средний. И ногти, как у всех мужчин, обрезаны небрежно. От него даже пахло, изумилась Маринка, обычно: сигаретами, туалетной водой «О’жен» и немножко потом. Одни глаза жили царственной, мощной, отличной от унылого мира жизнью.

– Привет, Игорек! – небрежно приветствовал Пыльцов ее спутника.

Кивнул на Маринку:

– Очередная прекрасная дама?

И даже целых пару секунд смотрел на нее в упор. А потом небрежно приложился к ручке и снисходительно предложил:

– Автограф?

– Да... если можно... – пролепетала девушка.

– Мышонка Мариной зовут. Фанатеет от тебя капитально, – представил ее Игорек.

А Пыльцов уже размашисто корябал на обороте собственной фотографии: «Милой Мариночке от любящего Саши». Протянул карточку, тепло улыбнулся:

– Пойдет такая надпись?

– Под подушкой будет держать, – ответил за нее Игорек.

А Марина еле сдерживала слезы. Из-за того, что он, такой недосягаемый и прекрасный, совсем рядом с ней. И потому, что теплая надпись про любящего Сашу, конечно, ничего не значит. Сейчас она особенно остро понимала, сколь глубока пропасть между ним, первым в стране красавцем, и нею, нескладной, в советских джинсах, провинциальной девчонкой...

Фотографию с автографом, как и пророчил циничный Игорь, Маринка действительно держала под подушкой. Но к служебному входу театра или к подъезду актера больше не ходила. Разве можно ей мешаться с рядовыми поклонницами? Ведь теперь, после особенных слов Пыльцова, она стала в какой-то степени избранной.

А потом наступили летние каникулы.

Марина сдала сессию со странным результатом: по всем предметам пятерки и только по специальности, по английскому, – трояк. Но и то хорошо, что не пара, что преподша смилостивилась и даже в конце семестра снисходительно похвалила:

– Вы молодец, Марина. Не сдались. Приняли challenge.

– А я никогда не сдаюсь, – усмехнулась девушка. И заверила: – На втором курсе буду за пятерку бороться.

– Не исключаю, что у вас это получится. – Преподавательница взглянула на нее с некоторым даже уважением.

Ничего себе заявление! У них в группе даже у Майка, который всю сознательную жизнь в Лондоне прожил, и то четверка.

И Маринка, окрыленная, отправилась домой. Часы считала, когда наконец окажется на своей территории. Где все вокруг свои и не надо отвечать ни на какие челлендж’и.

Но только и дома счастья не получилось.

В поселке, куда перебралась мама, Марина выдержала лишь неделю. Тоска смертная. Пыльно, тихо, в магазине одни и те же никому не нужные ботинки с тупыми носами. Девчонки-ровесницы все, как одна, озабочены поиском мужа. Родительница целыми днями на здоровье жалуется и чиновников из областного ВТЭКа клянет, за то, что инвалидность ей не дали...

Но когда Марина сбежала в N, тоже лучше не стало. Удивительное дело: из столицы родной городок казался... этаким оазисом в пустыне. Сколько раз, когда ворочалась ночами на жесткой общежитской койке, представляла: вот она идет по центральной, вымощенной цветной плиткой улице... Вот лакомится мороженым в маленьком, с видом на море, кафе... Вот ныряет в воду с самого высокого мостика на городском пляже... И всегда, едва вспоминала о лучшем на земле месте, на сердце сразу тепло становилось.

Ну да, из Москвы городок виделся ладным, спокойным, красивым. Но когда приехала, вдруг впервые в жизни разглядела то, на что раньше не обращала внимания. До чего же облуплены здесь дома... И люди одеваются неряшливо и немодно... И разговоры у них – просто смех и слезы: куры, детские ясли, гастроли заштатного столичного, в Москве в него и не ходит никто, театрика... А элементарные вещи, к которым она уже успела привыкнуть в Москве, местных жителей в тупик ставят. Марина забыла, что существуют люди, которые «Мастера и Маргариту» не читали. И простейших электронных часов никогда в руках не держали. И про то, что знаменитый Пыльцов в Театре драмы играет, не знают...

Даже Матвей, любимый товарищ детских лет, со своими вечными выдумками и анекдотами, показался примитивным и пресным. Шуточки у него – уровня грузчиков винно-водочного магазина, а байки только для дебилов годятся. Да Матвейка и вечно занят теперь – на своем жалком автосервисе карьеру делает, возвращается домой лишь к ночи...

А бывшие одноклассники на нее волком смотрели. Потому что Москву покорять чуть ли не весь класс отправился, а уж несколько отличников-медалистов и вовсе не сомневались, что перед ними двери любых МГУ да МГИМО сами отворятся. Только почти все вернулись с позором. А она, безотцовщина с пропиской на кладбище, поступила аж в Институт европейских языков!

Лучше быть одной, решила Маринка, чем терпеть косые взоры да выслушивать завистливые вопросы. И почти ни с кем в те каникулы не общалась. Если хотелось на пляж – ездила не на городской, где полно знакомых, а на дикий. Пройтись по набережной или даже зайти в кафе предпочитала в одиночку.

«Странная у меня жизнь, – иногда думала Марина. – Я в Москве вроде все время на людях, а по сути – одна. Думала, здесь наобщаюсь. А получилось, что и тут – сама по себе. Ни любви тебе, ни дружбы. И даже поговорить не с кем».

Как-то, когда сидела в почти пустой по жаркому полуденному времени кафешке, вообще решила, что с ума от одиночества сходит. Потому что вдруг увидела – на грязный, истертый десятками тысяч ног, пол ступил он. Александр Пыльцов. Глаза закрыты темными очками, лицо почти спрятано под бейсболкой. Но разве можно не узнать эту царственную, с гордо откинутой назад головой, походку? Не вспомнить его руки – мускулистые, с небрежно обрезанными ногтями?

Александр на секунду застыл на пороге. Брезгливо повел носом – пахло в кафе действительно не очень. Но все же вошел внутрь. Сел через два столика от нее. И Маринке вдруг пришла в голову безумная мысль: он приехал, пришел за ней! Ведь написал же тогда на фотографии: «Милой Мариночке от любящего Саши...»

Она вскочила, подбежала к столику, выдохнула:

– Саша! Здравствуйте!

И на душе сразу стало горько, когда увидела, как его лицо скривилось от неудовольствия.

– Я вас не знаю, – бросил он.

– Я Марина, – растерянно пролепетала она. – Мы к вам в гримерку однажды с Игорем приходили... С Холмогоровым...

Говорила – и сама понимала, насколько нелепо звучат ее слова.

– Послушайте, вы! Марина, Карина, Ирина, как вас там, без разницы! Неужели не понятно? Я в отпуске и хочу побыть сам с собой! Хотя бы на отдыхе! – неожиданно вспылил актер. – Вы можете мне это позволить?!

– Да... конечно, извините, – пробормотала она.

Бросилась к выходу из кафе.

И еще стыдней получилось, когда вслед за ней устремился неряшливый официант.

– Эй, ты! – заорал. – Куда?! А платить?!

Маринка сунула ему три рубля – в пять раз дороже, чем стоила злосчастная чашка кофе. Сдачи ждать не стала. Выбежала на улицу. Брела по ней, размазывала по лицу слезы.

Вот и верь после этого в любовь. Отпихнули ногой, как паршивую собачонку...

Таня

Михаил Булгаков учил, что своих героев надо любить, и Таня считала: писатель глубоко прав. Но у нее, тоже писателя, полюбить Холмогорову, своего героя, никак не получалось. Вместо любви она жестоко Марине Евгеньевне завидовала. Нет, не ее миллионам, охранникам, «Мерседесу» и роскошному особняку. И не внешности, конечно, – смешно завидовать тетке за сорок с рыхлой фигурой и дряблой кожей, на которую уже не действуют никакие массажи. Да и муж у Марины Евгеньевны жалкий, и с сыном, мягко скажем, у нее не задалось. И врагов у нее полно... Обидно другое. Им обеим когда-то было по семнадцать лет. И они обе поступили в престижные вузы. Только на том сходство и закончилось. Таня, москвичка, жила в собственной квартире. Мама, а пуще – отчим никогда не отказывали ей в деньгах на карманные расходы. Всякие абсолютно необходимые студентке вещи вроде джинсов или приличной косметики, пусть и с боем, но у родителей она выбивала. А Холмогорова начинала свою взрослую жизнь в чужом, равнодушном городе. В облупленной комнатке общаги. Без поддержки, без родных. Да еще и выживать ей приходилось на одну стипендию...

И вот теперь они обе – взрослые, состоявшиеся дамы. Только некогда несчастная провинциалка Холмогорова входит в десятку самых успешных бизнесменов России, а некогда блестящая студентка Садовникова подвизается у нее в карманных писателях... Есть от чего расстроиться.

...Сегодня, когда закончили работать, Марина Евгеньевна не терпящим возражений тоном велела:

– Жди дома, я подъеду к семи.

К ноге, послушная собачка! И ведь зубы не оскалишь после второго-то чека, после пятидесяти тысяч за молчание и беспокойство...

А Холмогорова, хозяйка, властительница, совсем обнаглела. Окончательно перешла на «ты» и обращалась к ней совсем уж бесцеремонно:

– Только смотри мне: в кровати не валяться, себя не жалеть. Ничего страшного с тобой не случилось. А не увижу к вечеру готовой главы – штраф выкачу.

Вот так. Дала указания личной писательнице; приняла из рук горничной роскошный, безупречно наглаженный жакет белого льна; погрузилась в сопровождении свиты из неизменных Нелли с Антоном во внедорожник и отбыла в большую жизнь. А Таня верной приживалкой осталась в особняке.

И тоже решила не теряться. Жалеть себя и валяться в кровати она, конечно, не будет. Но и работать на Холмогорову в настоящий момент совсем не хотелось.

Таня переоделась в купальник и отправилась в хозяйский бассейн. Давно пора насладиться этакой красотой! Целых две двадцатиметровые дорожки, чистейшая голубая вода, белоснежный кафель, ухоженные пальмы в кадушках, солнце, бьющее сквозь стеклянную крышу... И всем великолепием пользуется она одна. Разве сравнишь это помещение со спортивным клубом? Пусть там бассейн и больше (не две дорожки, а пять), но народу – человек двадцать плещется. И хлоркой воняет. И музыка вечно играет самая ненавистная – шансон вперемешку с хип-хопом. А тут Таня тихонько Вивальди включила, дверь за собой заперла и – наслаждайся себе...

«Надо будет еще и в сауну сходить, – разохотилась Садовникова. – А потом – в джакузи поваляться...»

Обидно, конечно, что сии райские блага принадлежат не ей – но хотя бы попользоваться, пока есть возможность...

Таня плавала и плавала, изо всех сил заставляя себя отрешиться от проблем. Как их на йоге учили? Представь, что лежишь на траве, смотришь в небо и повторяй: «Я – это не мои мысли. Мои мысли – это облака...»

Только абстрагироваться никак не получалось.

В конце концов, в нее ведь вчера стреляли! Пусть несерьезно, как говорит Марина Евгеньевна, но все равно, расслабиться после такого сложно.

Тем паче, что когда шла в бассейн, к ней подошел один из охранников. Строго поинтересовался:

– Татьяна Валерьевна, вы куда направляетесь?

Спасибо, хозяйские халдеи хоть по имени-отчеству к ней обращаются.

– Плавать, – пожала плечами Садовникова.

– Ну, это можно, – важно кивнул тот.

– А что, я должна спрашивать у вас разрешения? – подняла бровь Татьяна.

– Вы должны ставить меня в известность, – парировал парень. – Потому что Марина Евгеньевна приказала: мы должны знать обо всех ваших перемещениях. Для вашей же собственной безопасности.

Возразить было нечего. Но до чего же неприятно, когда за тобой присматривают!

Таня быстрым брассом рассекала нежную гладь воды. От бортика к бортику, пятьдесят метров, сто, триста, пятьсот... И все время, как ни взглядывала случайно на огромные окна, видела снаружи, в саду, фигуру охранника.

Работал парень добросовестно: глаз с бассейна не сводил. И пойди пойми: то ли охраняет, то ли подсматривает.

А когда вылезла из воды и устроилась отдохнуть в шезлонге, под одной из раскидистых пальм, охранник и вовсе к окну приклеился. Тоже мне, телохранитель... Явно ведь просто глазеет (благо есть на что поглазеть).

Таня не удержалась: показала надоедале язык. Отвернулась. И вдруг услышала (окна-то открыты) хрип рации. А потом – недоуменный возглас:

– Что-о?

Обернулась: охранник с самым озабоченным лицом приклеился к своей уоки-токи. И на глазах бледнел.

Таня обратилась в слух. Но бодигард лишь коротко рявкнул:

– Мы немедленно выезжаем.

И, не удостоив Садовникову даже мимолетным взглядом, сорвался с места.

– Славу богу, свалил... – облегченно пробормотала Татьяна.

Хотя даже немного обидно стало: пара слов по рации, и ее безопасность больше никого не волнует.

Она решила снова прыгнуть в бассейн, проплыть еще метров триста-четыреста, но увидела: в сад вдруг выбежала Фаина. Ни грана обычной сдержанности – мчит, не разбирая дороги, по направлению к главным воротам. И по лицу слезы размазывает.

Ну, после подобного зрелища – уж совсем не до купания.

Таня, более не заботясь о возможных зрителях, расстегнула мокрый купальник. Бросила его прямо на пол. Мгновенно оделась. И тоже поспешила через сад к главным воротам.

Здесь уже ревел двигателем внедорожник – не тот, что увез днем Холмогорову со свитой, а другой. На заднем сиденье устроилась заплаканная Фаина, рядом разместились двое охранников. Место спереди пустовало.

Таня подлетела к Фаине, выпалила:

– Что случилось?

Та вскинула на нее опухшие, зареванные глаза:

– С Мариной Евгеньевной беда...

– Мадам! Мы уезжаем. Или туда – или сюда! – рявкнул на Татьяну водитель.

Она поспешно прыгнула на переднее место. Внедорожник начал тяжело подавать назад, запахло соляркой. А Фаина на заднем сиденье забормотала:

– Мариночка... Зайка, солнышко... Пожалуйста, держись...

– Что случилось? – обратилась Таня уже к охраннику – тому самому, что надоедал ей подле бассейна.

– «Мерседес» Марины Евгеньевны в аварию попал. По пути в Красную Долину.

– Серьезную?

Охранник опасливо взглянул на Фаину и понизил голос до шепота:

– Сказали, выживших нет.