«Марга!» – крикнул Шер-Мен.



Прожектор кружил своим лучом вокруг тела даяка Пунана. С минуту еще было слышно бульканье в перерезанной глотке гладиатора. Потом наступила полная тишина. Публика молчала. Мое собственное сердце было готово выскочить из груди.


Шер-Мен повернулся к поверженному противнику спиной и пошел по арене к своему, оставленному на скамье бешмету.



Только один человек из всех собравшихся крикнул, как крикнул бы в театре любой европеец: «Браво!». И захлопал в ладоши. Это был Рами Радж-сингх. Зрители пришли в себя от шока. От аплодисментов заложило уши.



Я поднялся с места и начал спускаться. Подошел к Шер-Мену. Поздоровался на русском. Представился. Спросил, не осетин ли он.


– Да, осетин. Имя – Чермен, – ответил юноша.



Завязался разговор. Я спросил, не в плену ли он. Рассказал, что сам я в Персии с миссией выкупа из рабства плененных христиан, правда, армян, но никто не осудит, если деньги будут заплачены за осетина…



К нам подошел Мирза Ибрагим-бек. Спросил у меня карточку участника тотализатора. Я порылся в кармане, достал и вернул Мирзе картонный кружок с цифрой «12». Мирза пробежал глазами записи на грифельной доске, нашел запись за номером «12». Вдруг его брови поползли вверх, губы задрожали. Он объявил, что моя ставка практически сняла в тотализаторе банк. Кроме меня на Чермена больше не поставил никто. На мой вопрос, простите купца, сколько мне причитается, Мирза, помолчав пару минут, видно считал в уме, ответил – больше двадцати тысяч немецких марок серебром за вычетом букмекерского процента. Целое состояние. Пообещал сделать точный расчет и выплатить мне сумму серебром немедленно. Я ответил ему, что возьму и марками, и кранами, но пусть он включит в сумму внесенные мною сто рублей по курсу стоимости золота и вернет рубли натурой. Мирза убежал. Я повернулся к Чермену, спросил, с кем могу поговорить на предмет выкупа его из плена, сказал ему, «поедем домой сынок, я сам из Владикавказа, половина моего выигрыша – твоя». Чермен ответил, что попал в плен год назад, был продан на здешний рудник, но работать отказался. Защищаясь от кнута, голой ладонью, как клинком, убил охранника. Так, впервые попал на эту арену. Сегодня был первый бой, в котором он участвовал как свободный человек. Вчера его выкупил у Мирзы богатый индус. Завтра он уезжает с ним в Хиндустан, в Кашмир. Подписал контракт на службу в личную охрану Рами Радж-сингха. Я спросил Чермена, почему он не возвращается в родные места. Со слезами на глазах он ответил, что нет дома, в котором он родился и вырос, нет его семьи, все убиты… Он вернется домой через три года, если будет на то Божья воля, заново отстроит дом, найдет своих врагов и воздаст им по заслугам! Прощаясь со мной, Чермен передал мне стальной, несколько смятый портсигар, с просьбой сохранить для него эту единственную память о родном доме, пообещал по возвращению разыскать меня и щедро отблагодарить за его хранение.



Беседа закончилась. Публика вернулась в гостиный зал. Охрана убрала с арены труп и тушила огни.


К нам подошел Рами Радж-сингх. Я слегка поклонился ему. Он ответил тем же.



В гостином зале меня ждал Джемшид-хан и Мирза Ибрагим-бек с тяжелой сумой драгоценного металла. Я понял, Мирза – бедный человек, он всегда будет бедным, даже если будет управляющим алмазных рудников. Дал ему за труды золотой русский пятирублёвик. Мирза сказал «бесяр ташаккур». Большое спасибо!



Мы уехали. Ночь прошла без сна. Дорогу назад в Исфахан нам освещала заря нового дня.


*****


Моя келья в монастыре Аменапркич ждала меня.


С маленького образа, освещаемого лампадкой, укоризненно смотрел на меня Спаситель. Господи помилуй! На каком мерзостном языческом ристалище довелось побывать мне да еще в пасхальную неделю!


Бессонная ночь свалила меня на мое ложе мертвым сном. В полдень монах разбудил меня на обед. Я вручил ему сто рублей как пожертвование обители и снова уснул. К вечеру монах принялся будить меня снова. Я готов был отдать еще сотню, лишь бы оставили меня в покое. Но монах был настойчив: «Брат мой, вас у ворот ждут, просят как можно быстрее придти».


Это был Джемшид. Я услышал такое, что сон слетел с меня мгновенно.



Через десять минут мой фаэтон уже скрипел своими рессорами по мосту Аллаверды-хана в тридцать три арки через реку Зайенде-Руд, катил по кремнистой пыльной дороге на север мимо голубиных башен, мимо дворцов и мечетей, старых кладбищ и глинобитных лачуг… Скоро и эти признаки обитаемых мест исчезли. Мы бежали из Исфахана, из «Исфахан нест фе джайан» – Исфахана – Половины мира… Наступала ночь, но мы и не думали останавливаться. Джемшид сел ко мне в экипаж. Он был мрачен. Я не донимал его расспросами. Созреет – расскажет сам. На козлах рядом с моим кучером по приказу Джемшида сел один из нукеров – бахтиар. Это хорошо. Кочевники в темноте видят, как кошки. Авось не разобьемся!



Наконец, Джемшид заговорил: «Сегодня днем взрывом обрушен грот с немецкой миссией в Загросе. Завал такой, что и быками скалы не растащить. Наверное, есть погибшие. О судьбе братьев Брауншвейгов известий нет. Можно было бы предположить случайный взрыв динамита, который у немцев, безусловно должен был бы быть, но через час прогремел второй взрыв в одиннадцатой штольне – основном руднике, где добывалась порода, содержащая свинец. Два взрыва один за другим – это уже не случайность, это саботаж. В организации взрыва подозревают подъесаула Персидской казачьей бригады бахтиара Джемшид-хана младшего, служащего под началом русского полковника, и русского купца господина Татунца. Отец дал нам возможность скрыться по времени до утра. Утром он будет держать совет с вождями племен, которые были заинтересованы в добыче свинца, имели в ней свою долю. Главное, не попасть им под горячую руку. Пока я в бригаде, меня не достанут. А вам, господин Татунц, прямая дорога домой в Россию. Персия для вас не безопасна. Здесь казнят быстро.»…


Я попытался возражать: «Подозрение не есть уверенность. Где, какие доказательства? Только общие рассуждения на политические темы, вроде того, что Россия не в ладах с Турцией и, соответственно, и с Германией? А почему не заподозрить индуса – министра одного из штатов Индии, колонии Великобритании, прямого врага Германии? Как его, бриллиантового? Рами Радж-сингха!».


Мне в ответ: «Рами Радж-сингх вне подозрений. Он известен как борец за свободу Индии! Он на наших глазах получил от немцев винтовки для борьбы с англичанами».


Я остался при своем мнении: «Вот это, как раз нам и неизвестно. Пока это – только слова самого Рами Радж-сингха. Только он и мог организовать масштабную акцию со взрывами, больше некому. А нас – подставил!»…



Дорога была трудной. Меня беспокоили наши лошади. Боялся погони. Слава Богу, в Тегеран добрались без происшествий.



Прощаясь со мной, Джемшид-хан протянул мне сверток выделанной козьей кожи, перетянутый провощенной шерстяной бечевкой, размером с большую книгу.


– Это вам, господин Татунц на память о наших приключениях. Помните, я обещал вам подарок по вашему выбору? Я свое слово всегда держу.



– О каком подарке вы говорите, дорогой Джемшид-хан?! Это я вам обязан. Мой адрес у вас есть. Приезжайте во Владикавказ!



– Подождите, не развязывайте. Дома посмотрите. Это карты караванных дорог. Хорошие карты, немецкие. Не бойтесь, я не украл их, хоть и достались они мне в немецкой миссии в Загросе. Мирза, подлец, продал!



Мы простились.


Я сменил на колесах фаэтона дутики, сменил коней и в сопровождении двух нукеров, оставленных Джемшидом, не задерживаясь в Тегеране, отправился своей дорогой, уже кажущейся мне бесконечной, через Казвин, Тебриз, Джульфу в Россию. Господи, когда же я вернусь во Владикавказ!..


На этом записи в Дневнике Самвела Татунца обрываются.


ГЛАВА 15.



Новый «Рено». Недотёпа Илларион, шофёр и переводчик. Дзебоев и Дневник Татунца. Семейство Войтинских. Ёланта и Збигнев. Снова Карасакал. Подготовка к охоте на хиндустанского волка.



Асхабад. 7 декабря 1911 года.



Наконец-то, и полковник Дзебоев списал с баланса хозяйственной службы Управления делами Закаспийской области свой старый надежный тарантас, как сам он называл персональный четырехместный фаэтон, а уж если еще точнее – ландо немецкой работы берлинского каретника Шиллера.


Кони вернулись в конюшню Первого Таманского казачьего полка в Кеши. Они еще послужат. Бессменный возничий, старший урядник Шишкин Василий Игнатьич отслуживший царю-батюшке полных двадцать пять лет, был уволен с положенным пенсионом в звании вахмистра. С легкой руки Дзебоева открыл в Асхабаде шорную мастерскую, купил у не прижившегося переселенца на окраине города приличный домочек с участком, утыканным саженцами вишен и урюков, обзавелся хозяйством и… женился! И в пятьдесят мужчина еще имеет шанс создать свое собственное гнездо вместо спального места в казарме.


Все течет, все движется. Вот только, как ни старались прекрасные полковые дамы Асхабадского гарнизона женить князя – Владимир Георгиевич Дзебоев так и не нашел себе вторую подругу по сердцу…



Да, все движется. Вот к дому Адъютанта Начальника Закаспийской области подкатил новенький «Рено». За автомобилем с лаем бегут уличные дворняжки. «Рено» пару раз стрельнул сизым выхлопом бензинового перегара и остановился. Собачонки разбежались. Клаксон подал голос. Скрипнула резная калитка тутового дерева. Вышел Дзебоев.



– Здра жла, ваше высокоблагородие! – попытался встать по стойке смирно, не выходя из машины, новоиспеченный шофер – вахмистр Илья Кузьмич Веретенников. Стукнулся головой о потолок кабины, попытался выйти, но зацепился ременной перевязью своей неуставной любимой чеченской шашки за руль машины, чуть не упал. – Виноват,с…



– Здравствуй, Илья Кузьмич. Зачем кричишь, зачем сигналишь? Шесть утра, народ спит еще. Ты мне в соседях врагов наживёшь. Почему сам за рулем? – Дзебоев отчитывал Веретенникова спокойно, скорее, для порядка, чем в наказание. Илья Кузьмич давно, еще с японской, стал для Дзебоева и дядькой, и вестовым, и агентом для особых поручений, а тут, не успели новую машину обкатать, а Веретенников уже и водить выучился!



– Так занят вольноопределяющийся. Всю ночь за вашим столом с бумагами просидел. Говорит, по утру работу вам обязан сдать.



– Все равно непорядок. Пока аттестацию в артдивизионе не пройдешь, за руль не смей садиться. Разобьешь авто – не расплатишься! Давай, заводи!



– Ваше сиятельство… Виноват, ручку не покрутите?..



*****


В Управлении кабинет Дзебоева был заперт изнутри на ключ. Владимир Георгиевич постучал раз, другой… Прислушался. Ни шороха. Попытался своим ключом вытолкнуть другой ключ из замочной скважины. Не получилось. Шум поднимать, барабанить в собственную дверь не стал. Вернулся к дежурке, снял трубку телефона. Набрал ноль двадцать один. Услышал звонок в собственном кабинете, а в телефонной трубке – заспанное хмыканье, а потом звук удара чего-то, упавшего со стола на пол. Замок щелкнул, дверь отворилась. В дверях появился длинный нескладный юноша в армейской форме пехотного вольноопределяющегося. Попытался встать по стойке смирно, приставил безвольную ладонь с оттопыренным большим пальцем к непокрытой голове, ухитрившись поднять правое плечо выше левого. Открыл рот, несколько раз глотнул воздух, а потом выдал:


– Барев дзес, Владимир Георгиевич!



Дзебоев покачал головой:


– Барев, барев… Зайди в кабинет, не маячь в коридоре, пока тебя на Ширам-Кую не отправили в бессрочную командировку!



В кабинете Дзебоева ждало невиданное зрелище: вдребезги разбитый хрустальный графин, опрокинутая бронзовая чернильница, залитый водой и чернилами письменный стол. Паркет, усыпанный разлетевшимися листами писчей бумаги.



Дзебоев, не снимая шинели, присел на стул у самой двери. Вопросительно взглянул на вольноопределяющегося.


– Что случилось, Илларион? Страшный сон приснился?



– Я работал всю ночь, все сделал, перевел, даже распечатал больше половины на русском… А потом, наверное, уснул за столом. Вдруг – звонок над самым ухом, такой громкий… Я растерялся.



– Понятно. В следующий раз не пугайтесь звонка, господин вольноопределяющийся. Называйте меня, как положено по уставу – господин полковник. Понятно?



– Да, Владимир… Слушаюсь, господин полковник!



– Приберись здесь, приготовься к отчету, – Дзебоев снял шинель. – Я сейчас пройдусь по службам, вернусь через десять минут.



Про себя подумал: «Понятно, почему его отец приложил столько усилий, чтобы пристроить своего недоросля на военную службу. Последняя отчаянная попытка сделать из недотёпы мужчину!».



Отцом вольноопределяющегося Иллариона Ованесяна был сам владелец винзавода и виноторговец Петрос Лазаревич Ованесян. К Дзебоеву на прием он явился по своей собственной инициативе, просил за сына, выпускника Тифлисской первой классической мужской гимназии, золотого медалиста.



Стыдно было бы признаться, но… Впрочем, зачем признаваться: факт в пределах Управления стал практически общеизвестным: автомобиль «Рено» был принят на баланс хозяйственной службой управления делами, как добровольное пожертвование верноподданным России Ованесяном. Но не все знали, и знать было незачем, что «довеском» к автомобилю стал его шофёр и механик – родной сын Ованесяна Илларион. Ну, кому был обязан объяснять Дзебоев, что ему был нужен не шофёр, и не автомобиль, а грамотный переводчик с армянского?! Грамотный переводчик с системным государственным российским образованием. И не со стороны, а свой собственный. Молодой, никогда и никем не скомпроментированный, не подвергавшийся уголовному преследованию. Не распропагандированный революционерами и националистами. В погонах, с ответственностью за разглашение государственной тайны! Вот, растяпа и недотёпа Илларион идеально и подошёл для этой работы у заведующего Особым отделом Закаспийской области. А главное – по его собственному желанию, осознанно принятому решению и письменному прошению!



Через десять минут Дзебоев вернулся. В кабинете было прибрано. Дзебоев звонком вызвал Веретенникова.


– Илья Кузьмич! Срочно подыщи толкового краснодеревщика. Пусть сменит зеленое сукно на моём письменном столе, чернила опрокинулись.



Веретенников бесшумно исчез. Дзебоев повернулся к молодому Ованесяну.


– Давай докладывай! Сам дневник Татунца не пострадал?



– Цел, господин полковник, не пострадал, повезло.



– Кому повезло, дневнику или тебе? Завтра оплошность отработаешь. Час строевой подготовки и час огневой. На стрельбище в Гаудан поедешь, может со мной, может с вахмистром Брянцевым, будешь в его распоряжении до обеда. Как понял?



– Слушаюсь, господин полковник, убыть завтра с утра до обеда в распоряжение вахмистра Брянцева! А когда мне личное оружие получить можно будет?



– Когда лучше Брянцева стрелять научишься!



– Значит скоро. Я быстро любимое дело осваиваю.



– Господин вольноопределяющийся! Будете много без разрешения разговаривать, будете много заниматься строевой подготовкой! К делу. Читайте, я слушаю.



Илларион вздохнул, покосился на свободный стул, но искушать своего начальника больше не стал. Начал стоя читать вслух машинописный текст, набитый уже на русском:


– «Дневник купца второй гильдии Самвела Татунца. «Описание пути из Владикавказа через Тифлис, Эчмиадзин и Джульфу по Персидским землям Курдистана - Атрпатакана, Мазандарана, Хорасана, Луристана, Бахтиарстана… и прочим по городам Тебризу, Тегерану, Куму, Исфахану и иным, не столь значительным, в годы 1906-1907 от Рождества Христова»…


Вечером того же дня и всю последующую за ним ночь Владимир Георгиевич читал и перечитывал Дневник купца Самвела Татунца. Не мог оторваться от последних страниц с описанием гладиаторского поединка в пещере Загроса. Целовал имя, пропечатанное «Ундервудом» на бумаге через чёрную кальку – Чермен… Имя своего сына. Молился Георгию Победоносцу. Просил Богородицу сохранить его сына. Плакал. Не осушал слез…



Долго и много думал. Впервые в его руках были показания живого свидетеля, общавшегося с Рами Радж-сингхом – Гюль Падишахом. Но, надо же такому случиться: в руках Гюль Падишаха – сын Чермен! От этой мысли хотелось выть волком и рвать ногтями собственное тело до крови!



Конечно, этот Дневник и сборник крупномасштабных топографических карт Персии и Турецких Месопотамии, Сирии и Анатолии – оперативный материал, имеющий ценность стратегического значения. Нет оснований не доверять ему.


Эти документы должны уйти «наверх» по инстанции. Мозг страдал от боли: этот материал должен быть доложен Заведующему Особым отделом Департимента Полиции Российской Империи. Подумать только, что идет в руки Ерёмина! Обязательно возникнет обвинение, что все эти четыре года Дзебоев был кровными узами повязан с Британцем! Какая дубина против Кудашева, Дзебоева и Джунковского!


Джунковского… Джунковского!



Глянул на часы – половина шестого. Почти утро, хоть, по-зимнему, на дворе совсем темно. Стало душно. Снизу вверх тяжелым поленом спазм придавил сердце… Дотянулся до звонка. Появилась прислуга – и муж, и жена.


– Окно, валерьянки, доктора, – с паузами после каждого слова попросил Дзебоев.



Выпил склянку лекарства, лег в постель. Отдышался. Морозный воздух, волной вливаясь в теплую комнату, освежал горячую голову. Хорошо. Вот, уже легче…


– Телефон мне в постель, – попросил Дзебоев.



Телефон в постель подать не удалось, для этого понадобился бы телефонист. Пришлось вставать. Ему помогли расположиться в кресле со спальной подушкой под головой, прикрыли одеялом. Дзебоев кивком головы показал на дверь.



Оставшись один, снял трубку.


– Доброе утро, барышня! Это «Кремнёвый» беспокоит. Да. Соедините меня с Ташкентом. Да, с Ташкентом. Позывной «Маскарад». Спасибо, жду.



Положил трубку. Ждать пришлось долго. Дзебоев так в кресле и задремал. Минут через сорок телефонный звонок согнал сон.


– Да, Дзебоев у телефона. Алло! Здравия желаю, господин полковник. Здравствуйте, Евгений Фёдорович!



– Здравствуйте, Владимир Георгиевич! Уже трудитесь? Надеюсь, живы и здоровы?



– Спасибо, ничего серьезного. Просто есть некие новости, которые я обязан доложить вам лично в устной форме, и лишь после согласования подготовить необходимый документ. Прошу вызвать меня на доклад в Ташкент.



– Нет проблем, Владимир Георгиевич! На будущее: вы можете выезжать в Ташкент, не испрашивая у меня разрешения, правда, не всегда меня в кабинете застать можно – Туркестанский край – огромная территория!



– Спасибо. Непременно воспользуюсь.



– Погодите благодарить. Вы знаете мою привычку посещать вверенные мне подразделения без предупреждения. Постараюсь впредь ставить вас в известность. Если вы подождете меня три, максимум четыре дня, мы встретимся в Асхабаде. Если есть возможность не принимать решения немедленно – отложите это решение!



– Без вас – не решу! Жду.



– Вот и славно. До скорого. Отбой связи.



*****


Асхабад. 11 декабря 1911 года.



Да, Илларион Ованесян имел свои странности. Одной из них была и такая: за рулем автомобиля сидел уже не подросток-недотёпа, а преображённый молодой, собранный энергичный мужчина. Пристальный взгляд на дорогу, в зеркало заднего вида, снова на дорогу, клаксон зазевавшемуся пешеходу, лихой обгон арбы с гигантским вьюком верблюжьей колючки, перекрывшей обзор дороги!


От Дзебоева эта черта личности его нового подопечного не укрылась. «Хорошо, – подумал он, – значит не все потеряно. Посмотрим, не даст ли наган в руке новый толчок к переформированию характера!». Мелькнула некая догадка. Решил проверить свою мысль, не откладывая.



– Как отдыхалось? – спросил Дзебоев своего шофёра, – как отец, здоров ли?



– Отца неделю не видел, но оснований нет для беспокойства. Ночую, где по штату положено, в казарме артдивизиона вместе с другими шоферами и механиками. Говорят, скоро еще автомобили подойдут, отдельное автподразделение сформировано будет. Как положено – с гаражами, теплыми зимними боксами, ремонтной базой.



– Не обижают? По маме не скучаешь?



– Не обижают. Может, у меня еще нет настоящей силы в руках, но имею авторитет другого порядка – лучше всех знаю материальную часть и «Руссо-Балтов», и «Рено», и «Даймлеров». Кто меня обижать будет, если при моем появлении сразу начинается – «не поможешь, что-то зажигание или бензонасос барахлит»… А нормально отладить работу цилиндров на максимальное сжатие, вообще, кроме меня никто не может! Что касается моей дорогой мамы, я по ней скучать буду, когда мне ее громогласный голос и визг пятерых моих сестер во сне сниться перестанет!



Звук работающего мотора «Рено» взял ноту повыше – дорога пошла в гору. Фирюзинское ущелье. Декабрь, снег.


С заднего сиденья послышались женский горестный всхлип, торопливый шепот на польском.


Дзебоев обернулся. Две женщины в шубках и меховых лисьих шапках сидят обнявшись. Та, что постарше, похоже, успокаивает молодую.


– Как у наших дам настроение? Не замерзли?


– Pan Puіkownik! Nie snezimne. Jolanta trochк ukachalo. Gуry, snieg, prawo luki ... Przez dіugi czas?



………………………………………..


* Польский. – Пан полковник! Нам не холодно. Ёланту немножко укачало. Горы, снег, справа пропасть… Еще долго?


………………………………………..



– Почти приехали.



Мост. Река Фирюзинка в туманном шлейфе пара на легком морозце. Поворот. Ущелье несколько раздвинулось, стало светлее. Поселок Ванновский, три версты голого зимнего сада. Еще мост, снова поворот, и машина вошла в ворота дачи Начальника области.



Приехали. Фирюза.


Спрыгнувший с коня вахмистр Брянцев открыл дверь автомобиля. Полковник Дзебоев вышел первым. Следом за ним – женщины.


На пороге летней открытой веранды одноэтажного дома стоял ротмистр Кудашев. Из трубы вился дымок. Роскошными хлопьями падал снег…


Кудашев открыл двери дома, кивнул кому-то, стоявшему за дверью. Из дома в одном мундире без шинели и шапки вышел высокий молодой поручик. На секунду остановился, прикрыл глаза ладонью, ослеплённый неожиданной белизной окружающего мира. И вдруг услышал свое имя, одновременно произнесенное дорогими узнаваемыми голосами – «Збышек!»…



*****


Збигнев Войтинский, его мама Мария Войтинская и дальняя родственница из Варшавы Ёланта, тоже Войтинская, разговаривали и обедали в просторной дачной гостиной. Смежная со спальней, гостиная имела печь, которая не топилась со дня постройки дома. Но вахмистр Веретенников сумел еще накануне встречи очистить дымоход от воробьиных гнезд, промазать, где нужно, щели и хорошо протопить, не жалея заготовленного на летние шашлыки саксаула. Обед был приготовлен вахмистром Дмитрием Митрохиным. Он был, по-казачьи, прост: щи из квашеной капусты, перловая каша, взвар из сушёных фруктов – вишни, груш и урюка на сахаре. Ни мяса, ни осетрины. Предпоследняя неделя Рождественского поста. Но и встреча – не пикник.



Дзебоев и Кудашев обедали в кабинете начальника. Унтер-офицеры и вольноопределяющийся – на кухне.


– Надолго предоставили свидание? – спросил Кудашев.



– Как и планировали, на трое суток. Это при условии, что не возникнут обстоятельства, которые нас вынудят прервать свидание. Войтинский и его мать сегодня должны решить свою некую проблемную часть его судьбы. По результату и мы будем решать, что делать с Войтинским дальше, – ответил Дзебоев.



– Я обеспечиваю безопасность встречи, или достаточно Брянцева с его десятком?



– Приказом – Брянцев. Но я лично попросил бы вас, Александр Георгиевич, здесь эти три дня поприсутствовать. Через час после обеда Войтинский должен передать нам номера банковских счетов и пароли на них, открытых Ядвигой Полонской, а позже, в случае необходимости, и заверенное нотариусом свидетельство о вступлении в наследство, оставшееся после смерти той же Ядвиги Полонской. Кроме того, Войтинский должен будет дать официальную подписку на предмет дальнейшей службы, как офицера, прикомандированного в Особый отдел Управления полиции, подписки о неразглашении государственной тайны и прочее. Только в этом случае прокурор закроет в отношении Войтинского уголовное дело, как лица, добровольно и активно сотрудничавшего со следствием. Первые бумаги я возьму с собой, банковские счета будут проверены, такая возможность будет изыскана. Если все сложится, Войтинский вернется в общество его полноправным членом с сохранением чина, выслуги, наград и прочего. Если нет – пойдет под военно-полевой суд. Утром начнут – вечером закончат. Без права апелляции. С саботажником, одним из организаторов терракции, в Асхабаде церемониться не будут. На следующее утро приговор будет приведен в исполнение. Войтинский все это знает. Согласен. Просил только одного – встречи с матерью и своей давней невестой. Он семьянин, о семье, о добром родовом имени заботится больше, чем о своей жизни. Думаю, все сложится. Войтинский нам в Персии будет нужен…



*****



Напряжение первого дня встречи Збигнева с матерью и кузиной, которую последний раз видел в Варшаве еще подростком, было неизбежным. Слезы, вздохи, шёпот, вздрагивание при каждом шорохе и скрипе мебели потихоньку стали сходить на нет. Щедрый огонь в печи, несколько рюмок вишнёвой домашней наливки, домашние пироги с сыром и яблоками мало помалу позволили расслабиться. Мама рассказывала о жизни в Вильно, о своих девочках, жизнью которых она только жила после смерти мужа. Сетовала, что Збышек мало пишет. Не отрывала от него своей руки. Целовала в голову, в лоб, в глаза… В тот первый день Ёланта не сказала Збигневу и десяти слов. Она понимала – первый день встречи принадлежит матери! Сам Збышек говорил мало. Так и не смог толком объяснить, почему его встреча организована так таинственно. Особых инструкций на этот счет он не получил.


Дзебоев рассчитал просто: если встреча пройдет с результатом, противным его ожиданиям, значит, так тому и быть. Значит, кандидатура Войтинского не надежна.


Ночь Войтинский провел на диване, застланном солдатской постелью в гостиной, женщины – в спальне, на господском ложе.



Лишь солнце нового дня показалось из-за горной гряды и осветило сквозь изукрашенные морозным узором стекла окон спальни, Ёланта тихо, стараясь не разбудить будущую свекровь, соскользнула с постели. В одной рубашке подошла к окну, дыханием оттаила на морозном стекле «глазок», увидала двор усаженный вдоль забора заснеженными деревьями, сверкающими на поднимающемся солнце фантастическим сверкающим морозным кружевом… А несколько в стороне – обнаженного по пояс Збышека, обтирающегося снегом!



Не раздумывая, выпускница варшавской консерватории пианистка и певица Ёланта Войтинская в одной ночной рубашке до пят и босиком бросилась бежать во двор на свежий чистый снег, к своему любимому, к своему рыцарю, любовь к которому уже успела и горько оплакать, и вновь ощутить всем своим сердцем, всем своим юным девичьим телом…



Трудно к офицеру конвойной стражи подойти незамеченным им со спины, даже если он не на службе. Не получилось у Ёланты в шутку обнять его сзади, закрыть ладошками его глаза. Збигнев резко повернулся. Тонкий льняной холст ночной рубашки – плохая защита для упругих девичьих грудей, попавших в крепкие мужские руки. Кровь бросилась в лицо девушки. Ёланта почувствовала, что теряет сознание. Изо всей силы сцепила руки на шее Збигнева.


Войтинский поднял Ёланту на руки.



– Глупая, ну зачем же босиком по снегу! – горячим шёпотом сказал он ей на ухо.


Резким поворотом головы вправо, влево, огляделся. Как никогда сейчас он боялся всевидящего жандармского ока. Никого! Войтинский вздохнул, и быстрым шагом прошел со своей драгоценной ношей в дом. Заглянули в спальню. Мария Станиславовна Войтинская благополучно компенсировала физическое и душевное перенапряжение последних дней добрым крепким сном до самого полудня. Будить ее к завтраку не стали.


За обедом Збигнев и Ёланта объявили маме, что решили связать свои судьбы узами брака.


Пришлось серьезно обсуждать вопросы безвременной кончины Ядвиги Полонской, срока траура, вступление в наследство умершей, брачный контракт нового союза, условия и перспективы совместной жизни в новом для Збигнева браке, содержание молодой супруги, матери и сестер…



Збигнев протянул матери три листа бумаги.


– Читайте и запомните! Это два моих банковских вклада, и один покойной супруги. Первым вкладом в Государственный банк Российской Империи можно будет распоряжаться только в случае моей смерти, официально вступив в права наследования по закону. Супруга и мать, находящаяся на иждивении сына, имеют равные права. Сумма, как видите, достаточная, чтобы можно было скромно, но спокойно жить на проценты – шесть с половиной годовых. Процент небольшой, но надежный. Второй вклад в коммерческом частном Русско-Азиатском банке Алексея Ивановича Путилова – двадцать два процента годовых. Банк не только благополучно вышел из экономического кризиса девятьсот пятого – девятьсот восьмого, но и учетверил капитал. Это депозит на предъявителя. Помните, вклад на пароле «Костюшко» – пишется, не забудьте, кириллицей! И условный номер «1794183018461863». Номер шестнадцатизначный, трудный, но для чужих – не для нас! Это четыре даты польских восстаний! Ошибетесь – никогда денег не получите! Проценты можно снимать каждые три месяца. Если их не трогать, на проценты тоже начисляются проценты – это называется капитализация.



Слушая Збигнева, Мария Станиславовна все более и более мрачнела, наконец, не выдержала:


– Збигнев, сыночек, зачем нам все это?! Пусть остается, как было. Ты присылал нам, что считал нужным, мы были рады!



– Да, правда! – подхватила Ёланта. – Я, вообще, ничего в бумагах и депозитах не понимаю!



Збигнев улыбнулся:


– Так и будет, пока я жив-здоров и не в экспедиции на Северном полюсе! А случись что со мной, без этих знаний и без бумаг, деньги так и будут лежать невостребованными в банке столько, сколько сможет просуществовать банк. Еще раз поясняю: вы будете распоряжаться этими деньгами, если от меня не будет известий в течение одного года. Понятно? Знаете же, я человек военный. Будет приказ – поеду на Мадагаскар! А из такой дали на корабле письмо долго идти будет…



Мама не выдержала, расплакалась. Збигнев подошел сзади к креслу, в котором она сидела, обнял ее, поцеловал в висок. Покраснел носик и у Ёланты, она осмелела, сама прижалась к Збигневу. Достался и ей поцелуй.



Войтинский снова подошел к столу, взял третий лист бумаги.


– Прошу предельного внимания. Это самый серьезный депозит. В швейцарском банке. Депозит Ядвиги Полонской. Она была очень состоятельной женщиной. Очень большой вклад в драгоценностях – в ювелирных изделиях. Золото, бриллианты и прочее. Я не знаю на какую сумму. Если бы не ее инициатива, никогда не узнал бы об этом депозите. Здесь – название банка, точный адрес, имя владельца, пароль и номер банковской ячейки хранения. Полюбоваться сокровищем можно в любой рабочий банковский день. Снять проценты тоже раз в три месяца. Процент совсем небольшой – четыре с половиной, но учитывая сумму вклада, это должны быть очень приличные деньги. Это все. Запомнили?


Женщины переглянулись.


– Как будто, да!



Збигнев бросил исписанные листы в топившуюся печь. День прошел в разговорах, воспоминаниях, чаепитии, бесконечной карточной игре в польский банчок на грецкие орехи, привезенные мамой.



*****



Дзебоев возвратился в Асхабад с полным пакетом подписанных Войтинским документов. Владимир Георгиевич сознательно пошел на риск предоставления семейству Войтинским личного свидания без явных свидетелей.



Основные факторы риска были учтены. Он постарался усыпить бдительность опекаемых созданием если не у самого Войтинского, так у его мамы и кузины, иллюзии свободы в пределах периметра фирюзинской дачи Начальника области.



Войтинские могли вести откровенный разговор, как на прогулках по заснеженному двору дачи, так и в отведенных помещениях гостиной и спальни. Они раза два за три дня мельком видели офицера – смотрителя дачи, его казака-вестового и повара, трижды в день накрывавшего в гостиной стол. Но не знали, и не могли знать о том, что «секретом» казаков дача надежно блокирована и в сторону границы, и в сторону тыла.


Однако, они так никогда и не узнали, что все разговоры в пределах гостиной и спальни были прослушаны и самым скрупулёзным образом застенографированы.



Дзебоеву пришлось привлечь к этой весьма деликатной работе лиц, которые уже были кое-чем обязаны Особому отделу. Супруги Гагринские – Владимир и Гелена, в девичестве Котушинская, служили телефонистами на станции Рахтазамера. Сам Людвиг Леопольдович сконструировал микрофоны, провел под плинтусами и обоями провода из спальни и гостиной в комнату для прислуги, в которой и провели трое суток Гагринские. Четвертые сутки Гагринскому понадобились на расшифровку стенографических записей.



Дзебоев, в принципе, должен был бы быть доволен, но в своих сомнениях он не исключал того, что Ядвига Полонская могла иметь и не один вклад в банке, и не только в швейцарском…



*****


13 декабря 1911 года.



На утро третьего дня семейство Войтинских покинуло Фирюзу. На заднем сиденье «Рено» поместились все трое – сам Збигнев Войтинский, его мама Мария Станиславовна и Ёланта. Ёланта была переполнена ощущением внезапно нахлынувшего счастья, любви, нежности и страсти… Ей хотелось, и она уже не стыдилась своих мыслей, ласкать своего Збышека, и быть обласканной им самой!


Старшим машины ехал рядом с шофером Кудашев. За всю дорогу он не проронил ни слова.


В Асхабаде остановились у двухэтажного дома напротив второго городского сада. Район новостройки – здесь уже поднимаются корпуса городской тепловой электростанции, прокладывается линия железной дороги.


Вышли из машины.


– Прошу за мной! – Кудашев вошел в подъезд, начал подниматься на второй этаж. За ним – женщины. В арьегарде Войтинский с чемоданом и саквояжами своей мамы.



Квартира еще несла в себе запахи свежеоструганного дерева, масляной краски, известковой побелки. Вошедшая Мария Станиславовна чуть повела носом, сказала:


– Свежо. Это хорошо, здесь нет клопов.



Кудашев протянул Войтинскому два ключа.


– Располагайтесь, господин поручик. Две комнаты и санитарный узел, он же кухня. Кран с хорошей водой из Золотого Ключа и прочие удобства во дворе. В доме есть сторож и дворник. Регистрацию в полиции проходить не будете. На кухне вас ждет самовар с кипятком, корзинка с бубликами и коробка с сахаром. Пейте чай, прощайтесь. Ровно через шестьдесят минут я заеду за пани и панной, через полтора часа поезд. Вот билеты до Москвы. Далее до Вильно – самостоятельно. Лично вам, Войтинский, на вокзале пока появляться не нужно. Честь имею. Помните, через час у подъезда.



Войтинские огляделись. В гостиной стол, накрытый свежей цветной клеенкой и три стула. В спальной – две узкие железные солдатские кровати, заправленные суконными синими одеялами. Ни платяных, ни посудных, ни книжных шкафов.



Ёланта была несколько растеряна. Но пани Войтинской понравилось.


– Замечательно. Мебель купишь сам, по своему вкусу и возможностям. Эту солдатскую обстановку сдашь на полковой склад. Хорошо. Идемте пить чай, прощаться. У нас мало времени. Идем, моя девочка. Будем жить вместе, вспоминать эти счастливые три дня и ждать Збышека в отпуск!



Ёланта побледнела:


– Я остаюсь. Я никуда не поеду. Збигнев мой жених, сегодня станет моим мужем. И ныне, и присно, и по наш последний день в этом мире! Мое слово!



Пани Войтинская спорить не стала, только похлопала Ёланте кончиками пальцев.


– Браво! Истинная дочь Войтинских. В этом роду слабых и плаксивых женщин не бывало! Пусть будет так. И мой наказ – как минует пост, чтоб в костеле покаялись, причастились, получили отпущение грехов и обвенчались. Жаль меня не будет. Я в этот день со всеми девочками в Вильно в костел пойду!



*****


С Карасакалом проще, чем с Войтинским, не было. Правда, в тюрьме от так и не побывал, но допросов у прокурора не избежал.


Со дня доставки из Шайтан-щели в Асхабад Караджа-батыр, он же Карасакал, содержался в Кеши на гаупт-вахте Первого Таманского казачьего полка. За все время своего подневольного содержания Карасакал ни разу не доставил хлопот своим стражам, ни о чем не попросил ни казаков, ни прокурора, ни жандармов. Казачий рацион рядового состава его вполне устраивал, табак-чилим тоже в кисете не переводился. В помещении, рассчитанном на четверых, Карасакал спал один. Днем больше любил находиться на воздухе.


Любимым зрелищем стала конная подготовка молодых казаков на открытом манеже.



Одно время дневальные приспособились с его помощью ломать саксаул для кухонных нужд.


Саксаул – пустынный кустарник, его ствол как бы скручен из множества побегов, тверд, как камень, но хрупок. Ни пила, ни топор не берет. Старики говорят, что иной ствол может достигать высоты в три сажени, а его заросли раньше называли саксауловыми лесами. Когда это было? В Закаспии саксаул – единственное топливо. Только начальству да железнодорожникам есть льгота – привозной уголь. А всем прочим? Сосна – дорогой деловой лес. Куда проще – в пески смотаться, саксаула набрать. Правда, в этом году там, где ломали в прошлом, саксаула уже нет…



Карасакал от работы не отказался, не почел для себя такой подневольный труд унижением. Его сильное тело требовало физической нагрузки. Казаков физической силой и ловкостью не удивить. Однако, такого рельефа мышц обнаженного торса во всем полку никто не видел. Карасакал легко поднимал здоровеную саксаулину над головой. С силой бил о каменный осколок, до половины вкопанный в землю именно для этой цели. От саксаулины отлетал обломок. Еще удар, еще! Казачёк-воспитанник подбирал обломки, относил на кухню. Полчаса работы – воз саксаула превращен в щепы. Кашевар приносит Карасакалу большую миску горячего вареного риса с топленым коровьим маслом.


И этот дар в прок пойдет, и от положенного рациона отказа не будет.



*****


Проводив пани Войтинскую до купе второго класса поезда Красноводск – Ташкент, проследив за тем, чтобы она случайно не осталась на перроне, ротмистр Кудашев вернулся на Куропаткина к дому, что напротив второго городского сада. Особиста сопровождал вольноопределяющийся Илларион, нагруженный узлами и чемоданами. Вместе поднялись к восьмой квартире. Постучались. Дверь открыл Войтинский.


– Прошу пана!



Кудашев вошел, протянул Войтинскому руку:


– Будем знакомиться на новом уровне, теперь как товарищи по оружию, господин Збигнев Мечислав Мария Войтинский! Так правильно, не ошибся?


– Будем знакомы, Александр Георгиевич! – Войтинский пожал Кудашеву руку.



На стук в дверь и разговор из спальни вышла панна Ёланта. Увидев Кудашева, молча присела в малом книксене.


Одним наклоном головы поклонился и Кудашев:


– Панна…


Посторонился, пропуская вольноопределяющегося Иллариона с вещами.


– Получите, господин Войтинский, это ваши вещи со старой квартиры, включая письма, записные книжки, деньги. Вот опись, надеюсь, ничего не забыто. Вам пока на улицу Вокзальную и в круг старых товарищей по конвойной команде нельзя. Подполковник Држевский, равно как и вы, завтра-послезавтра получит соответствующее распоряжение о переводе вас на службу в Особый отдел.



Войтинский, не глядя, расписался в реестре, передал бумагу Кудашеву.


– Спасибо, господин ротмистр. Когда и куда на службу?



– Завтра в девять утра встретимся на общевойсковом стрельбище на Гаудане. Огневая спецподготовка. Форма одежды повседневная зимняя. Личное оружие получите там же. По городу передвигаетесь самостоятельно, свободно, но с одним условием: если, случайно, встретитесь с кем-либо из старых сослуживцев, уходите от разговора и расспросов. У вас новая жизнь, и эта жизнь более не предполагает тесных контактов в обществе.



– Да, я понимаю.



– Поберегите подругу от опасной информации.



– Это моя обязанность.



– И последнее на сегодня. Вы должны знать: ваш бывший товарищ подпоручик Хенрык Котушинский на следствии повел себя далеко не лучшим образом. Однако, все-таки, как и вы, подал прошение на высочайшее имя о помиловании. Принято внесудебное решение не ломать юноше жизнь. В настоящее время он в прежнем звании следует к месту своей службы в Восточную Сибирь.



– Понятно. Благодарю вас, Александр Георгиевич.



Кудашев принял из рук Иллариона белый пакет и протянул его Войтинскому:


– Думаю, вам сегодня не стоит бегать по лавкам. Посидите смирно дома! Здесь, как говорят поляки, «шампань» и сладкое. Ну, до завтра!



*****


13 декабря 1911 года.


От второго городского сада до аула Кеши десять минут на авто. «Рено» адъютанта командующего войсками в Первом Таманском казачьем полку знают, на территорию части пропускают беспрепятственно. Во дворик гаупт-вахты Кудашев прошел, остановив доклад караульного прижатым к губам пальцем. Подошел к помещению, в котором содержался Карасакал, прислушался.


Услышал громкий разговор двух мужчин. Фразы на фарси перемежались арабскими:


– Алиф! Шин! Дад! Мин!


– Хорошо. Только быстрее. В два раза быстрее!


– Ха, Даль, Заль, Ра, Лям, Йа, Ха, Нун, Мим, Лям!


– Хорошо. Дальше.


– Алиф максура, Ба, Та, Са, Джим…


– Достаточно. Теперь проверим домашнее задание. Покажи тетрадь по каллиграфии!



Кудашев вошел, не постучавшись. Не положено. Из-за стола встали Карасакал и персидский купец пряностями Иса Мешеди – доверенное лицо полковника Дзебоева. Поздоровались.


– Как успехи? – спросил Кудашев. – Все еще алфавит изучаем?


– Что вы, господин офицер, – чуть ли не с обидой протянул Иса. – Просто с алфавита начинается каждый урок. Но сегодня я опробовал свою новую методику обучения: приготовил таблички с написанием букв разными каллиграфическими стилями. Господин Карасакал ни разу не ошибся. Я в своей жизни не встречал человека с лучшей памятью. Всего месяц занятий, а мы уже свободно читаем Коран на арабском и «Шах-наме» великого Абулькасима Фирдоуси на персидском! И не только читаем. Сами пишем. Вы только послушайте!


При этих словах Карасакал прижал правую руку к сердцу, улыбнулся и поклонился Кудашеву.


Улыбнулся и Кудашев:


– Читайте, жду!



Карасакал взял свою тетрадь, и, не глядя в нее, прочитал на фарси:



«Отважный забавляется борьбой.


Его судьба – лук, меч, копье, дорога.


Зовет он смертный бой Большой игрой!


Дрожат враги за каменной стеной,


Услышав звук его стального рога».



Кудашев несколько раз хлопнул в ладоши:


– Замечательно. Рад успехам и ученика, и учителя!


Протянул Иса Мешеди синий конверт. Продолжил:


– Здесь жалование за истёкший месяц – двадцать пять рублей. С завтрашнего дня у вас будет второй ученик. Условия секретности вашей работы остаются прежними. Меняется размер оплаты. Будете получать семьдесят пять рублей в месяц ассигнациями. В конверте имя и адрес. Согласны?



– Согласен, конечно, согласен, господин ротмистр! Совсем плохо торговля идет, Продаю, продаю имбирь-перец, а на вырученные за день деньги могу купить стакан прошлогоднего подсолнечника. Если бы не вы, за место в каравансарае заплатить было бы нечем! Спасибо! Ташаккур! Бесяр ташаккур! Большое спасибо!


Кланяясь и пятясь, не поворачиваясь к Кудашеву спиной, купец покинул помещение. Карасакал и ротмистр остались одни.



– Как настроение, дорогой Караджа-батыр? – спросил Кудашев. – Не надоело здесь сидеть?



– Жду мужского разговора, вот и сижу, – ответил Карасакал. – Не ждал бы – давно бы ушел. Думаю, дождался.



– Интересный ответ. Ответ умного человека,– улыбнулся Кудашев. – Но откуда такая уверенность?



– Полагаю, у всех народов есть поговорка, смысл которой тот же, что и у туркменской: «Враг моего врага – мой друг»! Человек, которому я верно служил, человек, которому я верил – прострелил мне голову! Человек, которого я почитал как святого, оказался просто колдуном-порханом – индусом-полукровкой! Я говорю о Гюль Падишахе. Вы, господин – молодой Кудаш-бек – в одиночку взяли в плен самого опасного зверя во всем Хиндустане и в Персии. Такой подвиг достоин высокого уважения! Я хотел бы быть нукером у такого сардара. И вам такой нукер нужен. Иначе, зачем вы держали меня здесь, где казаки не видели во мне врага, а не отправили в тюрьму? Зачем обучили меня чтению, письму и счету на персидском и арабском? Я могу сам ответить: вы не смогли удержать в клетке хиндустанского волка. Вы собираетесь на большую охоту, и я вам нужен!



– И откуда такая информация? О том, что не удержали в клетке хиндустанского волка?



– Не всегда брошенным в воду камнем можно попасть в рыбу, но всегда от камня по воде расходятся круги! Я никого не спрашивал ни о чем. И никто не спешил ко мне с новостями, как на Большом Тегеранском базаре. Я просто думал. В мире мало способных поймать птицу в небе. Гораздо больше тех, кто и куриного яйца в руках не удержит… Я был уверен, что Гюль Падишах в тюрьме не задержится. Это я не хотел возвращаться в Шираз без своего коня, без своих нукеров, босым и голодным. Если вернете мне моего Кара-Бургута и мою саблю, я принесу вам его голову!



– Не боитесь Гюль Падишаха? Он же – колдун?!



В ответ Карасакал только презрительно сухо сплюнул в сторону.


Кудашев счел этот жест как демонстрацию силы и готовности к действию.



– Смотрите, сами напросились. Я сардар требовательный, но в своих нукеров не стреляю! Если так, значит, пора знакомиться ближе. Приглашаю вас, Караджа-батыр, в мой дом. Покушаем, чаю попьем, поговорим. Я привез вам русский костюм, пальто, чтобы вы не бросались в глаза прохожим. Шофер поможет одеться. Поедем на машине. Если разговор будет интересным и добрым, завтра начнем готовиться к охоте. Утром поедем стрелять по мишеням, нельзя терять сноровку! Согласны?



Карасакал утвердительно кивнул головой.


Кудашев протянул Карасакалу руку, ощутил крепкое пожатие батыра. Разложил на столе бумаги.


– Эти бумаги на двух языках: на русском и на фарси. Я читаю, вы, Карасакал подписываете. Понятно?



Карасакал кивнул, взял в руки перо. Не пожалев своего большого пальца, окунул его прямо в чернильницу и скрепил бумаги отпечатком, потом аккуратно расписался арабскими буквами: «Караджа-батыр, афшар».



Из помещения на воздух вышли вместе. У забора на длинном поводе в руках казака смирно стоял вороной жеребец с седой чёлкой.


– Кара-Бургут… – только и смог вымолвить Карасакал.



Трудно сказать, заплакал бы афшар при встрече с родной матерью. Но, увидев своего ахал-текинца, не смог сдержать слёз.


*****


Пока вольноопределяющийся Илларион Ованесян занимался с Карасакалом, ротмистр Кудашев общался с полковниками Первого Таманского казачьего полка – Федором Петровичем Филимоновым и Максимом Аверьяновичем Барановым. Предъявил Постановление прокурора о прекращении сыска в отношении персидскоподданного туркмена из племени афшар Караджа-батыра и Предписание о направлении Караджа-батыра в распоряжение Особого отдела. Получил соответствующий пропуск на имя начальника гаупт-вахты.



Илларион тоже времени зря не терял: заставил гаупт-вахтенных караульных бегом протопить баньку. Отследил помывку освобождающегося. Лично укоротил черную раздвоенную бороду Карасакала. Переодел его. Карасакал в зеркале сам себя не узнал!



*****



Так, и Караджа-батыр, он же Карасакал, поселился в доме на Куропаткина, что напротив второго городского сада. Его квартира номер четыре тоже располагалась на втором этаже, но в первом подъезде. В услужение Карасакалу был направлен пожилой туркмен-хивинец по имени Меред-Кул. Лет двадцать назад за некую дерзость хан Хивы приказал вырвать молодому пастуху Мереду язык. Изуродованный, Меред бежал из Хивы, был пленен текинцами и продан в рабство асхабадскому купцу-персиянину. Так он стал Меред-Кулом. Освобожденный, он работал на железной дороге, потом садовником у сменявшихся начальников области. Понимал все диалекты тюркского, русскую речь, персидский. И умел молчать. За что его и ценил полковник Дзебоев. Первое, что сделал для Карасакала его новый слуга, – приготовил отменный плов!


ГЛАВА 16.



Отель «Берлин», письмо до востребования. Чем «Веблей» лучше «Нагана». Кто предатель? Митька-«експлаприятор» и надворный советник Воронов. Тайны Дневника Татунца.



Германская империя. Гамбург.


11 ноября 1911 года. Отель «Берлин», Ландграффенштрассе, 4.



Как это все случилось?


Минул без малого год, как Илья Ильич Безведерников был вынужден покинуть благословенный Баден-Баден, бросив на произвол судьбы саму надежду поправить свои финансовые дела за карточным столом.


В Бадене на первых порах фортуна улыбалась ему. По обыкновению, на исходе бессонной ночи он возвращался в свой номер с карманами, набитыми золотом – от русских пятнадцатирублевых «империалов» до английских соверенов. Однажды с ним расплатились луидорами вперемежку с наполеондорами! Жизнь мостила дорогу в будущее золотом!



Все начиналось просто.



И во что только не превращает людей любовь! Робкий от рождения может в одночасье превратиться в витязя-защитника. Некрасивый – в красавца писаного. А скромный учитель математики реального училища в профессионального ландскнехта зелёного ломберного поля!


Богатое купеческое общество, правда, не из своих, а из «залётных» молодых и весёлых игроков в покер и польский банчок, охотно приняло математика в свои ряды. Наступил день, когда набережная родного Симбирска перестала радовать сердце. Решение было принято, когда милый друг Лизонька-модистка однажды объявила: «Хочу в Париж!».



Было лето. Была любовь. Были деньги. И до начала учебного года был целый месяц! Роскошный пароход-дворец «Император Александр II» доставил влюбленную пару по Волге, а потом по Каспийскому морю в Баку. Ах, не каждым молодоженам достается подобное свадебное путешествие. Какую стерляжью уху ели! Какой икрой шампанское «Вдова Клико» заедали!


На берег Апшерона Илья Ильич спустился, удвоив свой первоначальный капитал. В Баку не задержались: жара, копоть, запах керосина. По Кавказу прокатились с шиком. Лизонька сверкала собственной юностью, красотой и бриллиантами в розовых ушках…


Ах, есть что вспомнить!


Так, забыв о начавшемся новом учебном годе в Симбирском городском реальном училище, молодая и успешная влюбленная пара, побывав в Париже, остановилась надолго в Бадене. Илья Ильич открыл текущий счет в коммерческом банке на свое имя и долгосрочный депозит на имя возлюбленной. На всякий случай оставил по своему счету доверенность на имя Лизоньки. Не раз и не два предлагал он подруге узаконить их более чем фривольные отношения, обвенчаться в русской православной церкви. Лиза была не против. Однако, все было недосуг.



Его рабочий день заканчивался, когда для других день Божий только начинался.


В гостиничном номере, ставшим на многие месяцы родным домом, Илью Ильича встречала его дорогая Лизонька – златокудрый ангел небесный, верный товарищ в скитаниях по европейским городам и весям. Они завтракали в постели устрицами и шампанским, отдыхали до обеда. Потом катались по пригородам в наемном лакированном ландо, запряженном русскими серыми в яблоках рысаками, обедали в самых лучших пригородных ресторанах. Лизонька умела себя подать и пользовалась успехом в самом изысканном курортном обществе.


Вечером ужинали с новыми друзьями, слушали музыку, танцевали. После полуночи Илья Ильич присаживался за игорный стол, а Лизонька уходила в номер отдыхать. И так – изо дня в день.



Но однажды всему пришел конец.


Лизонька не встретила своего любимого Илюшечку. Портье объявил, что «мадам съехала». Илья Ильич бросился искать, как он говорил, «свою невесту». Никто из его новых друзей и из старых партнеров по преферансу ничего не сообщил ему о Лизоньке. Многие, из знавших их обоих, просто молча улыбались в лицо Илье Ильичу.



Последним ударом стало известие, полученное в банке. Лизонька на основании доверенности обнулила счет на имя Ильи Безведерникова. О состоянии счета, открытом на имя Елизаветы Молодкиной, в банке информацию сообщить отказались.



Четыре дня Илья Ильич пил. Сначала шампанское, потом коньяк, на четвертый – разливное красное… На пятый день его попросили покинуть отель.



На большой дороге, в полуобморочном состоянии, в жару и в бреду, Илью Ильича подобрала труппа бродячих цирковых артистов. Пожалели, не проехали мимо. Через три дня Илья Ильич пришел в себя, был в состоянии рассказать свою историю. Ему посочувствовали. Предостерегли: профессиональный игрок в карты, то есть, превративший азартную игру в основное средство существования, может быть посажен в тюрьму. То, что сходит с рук в высшем обществе, не сойдет иному, к этому обществу не причастному. Однако, предложили место в фургоне, пищу, номер с карточными фокусами в программе.



Илья Ильич счел все произошедшее с ним – промыслом Провидения. Полгода странствий на нищенском и полусвободном уровне существования. Вот только когда захотелось домой в Россию!


В Гамбурге вожаку удалось пробить для своей труппы ангажемент на целых три месяца в шапито, разбитом в портовом районе. Труппа начала зарабатывать. Получил некоторые деньги и Илья Ильич. Его новый номер математика-счетчика неожиданно стал пользоваться успехом. Уже дважды прямо в цирке после представления он получал предложения постоянной работы в качестве счетовода либо экспедитора. Первый раз – на торговое судно, во второй раз – в портовый склад.


Отказался. Хотелось домой.


Заработав, и сэкономив за несколько месяцев полсотни марок, Илья Ильич справил себе более-менее приличный костюм и башмаки.


Пошел в порт. Хотел, было, устроиться на русское судно, идущее в Россию. Желательно без билета, отработать проезд. Без толку провел пол дня, заблудившись в грузовых складских терминалах. Выбравшись, наконец, к морскому пассажирскому вокзалу, ничего утешительного для себя не узнал. Нечего было и мечтать на цирковой заработок уплыть на родину пассажиром. Устроиться матросом, либо кочегаром к топке – это еще суметь нужно. Руки не те.


Осталось поглазеть на чистую публику, идущую от причала к станции городской железной дороги и к автомобильной стоянке. Вдруг, услышал оклик, видимо адресованный ему, на русском: «Эй, парень!». Оглянулся. Ему из автомобиля махал рукой солидный господин в английском кашемировом пальто.



– Вы мне? – не поверил своим ушам Илья Ильич.



– О! На русского напоролся. И где – на краю света. Иди сюда, любезнейший. Прокатимся до центра? У меня здесь пара коробок, нужно будет на третий этаж без лифта донести. Самому неудобно. А тебе заработок. Пять марок дам. Серебром! – русский жестом приглашал Безведерникова в открытую заднюю дверь «Даймлера».



Обижаться на «любезнейшего» Илье Ильичу было, вроде, и не к лицу. А пять марок серебром уже казались подарком судьбы. Он сел на заднее сиденье автомобиля рядом с двумя коробками, зашитыми в просмоленную парусину. Русский господин тяжело хлопнулся рядом с водителем. Тронулись.



– Ты кто? – спросил русский.



– Я Илья Ильич, преподаватель математики из Симбирска, – представился Безведерников.



– А я Воскобойников из Самары, купец второй гильдии. Воском торгую. Сюда сколько не привези, все мало будет. В следующий раз пароход отряжу. А по виду и не признаешь, что из учёных. Несчастье какое?



– Именно, несчастье… Приехал отдохнуть, обокрали. Болел. Теперь домой добраться не могу. И родных никого. Господин Воскобойников! Помогли бы волжанину-соотечественнику. Я не без работы, в реальном преподаю. Домой вернусь – отдам до копейки!



– Математик, говоришь? А сколько будет, если семьсот шестьдесят четыре на двадцать семь умножить, а потом на полтора разделить?



– Тринадцать тысяч семьсот пятьдесят два!



Воскобойников достал блокнот, карандашик с золотым колпачком и начал в столбик решать на страничке задачку. Повернулся к Безведерникову:



– Точно! Тринадцать тысяч семьсот пятьдесят два. И секунды не думал. Да тебе цены нет. Извините, господин Безведерников, ваш внешний вид внутренней сущности не соответствует.



Автомобиль выехал на центральную площадь, сделал круг, на минуту остановился возле ратуши. Купец выглянул в окно. Поманил Илью Ильича рукой:


– На доме надпись видите? Сумеете прочесть и перевести?



Выглянул в окно и Безведерников. Старинное здание с флагом и гербом с изображением крепостных ворот. По фронтону надпись на латыни.


Прочитал: «Libertatem quam peperere maiores digne studeat servare posteritas».



– А перевести на русский?



– «Пусть потомки с честью хранят свободу, которую добились для нас наши предки!».



– Замечательно. Вот, что значит настоящее образование. А я выше реального не пошел. Заленился. А как, Илья Ильич, у вас с немецким дело обстоит?



– С немецким и французским на короткой ноге, с английским хуже, но разговорный на всех свободный. Память, она для всего – память. И для чисел, и для языков.



– Считайте, договорились! Держите, это обещанные пять марок. Я вас посылками обременять не буду, в каждой почти по пуду, сам донесу. Я готов предложить вам сто пятьдесят рублей ассигнациями ежемесячно с сегодняшнего дня. Будете при мне. Не лакеем, избави бог. Управляющим, или просто советником. Считать с ходу будете, на переговорах переводчиком. Мне такой, как вы человек, ох, как нужен! Согласны?



У Безведерникова пересохло во рту.


– Согласен, – еле слышно выдохнул он.



– Замечательно, – обрадовался Воскобойников, – Вот уж не думал, что в Гамбурге что-то путное для меня отыщется. Наш союз нужно скрепить хлебом-солью. Пора обедать. Илья Ильич! Прикажите нашему кучеру где-нибудь у хорошего ресторана остановиться.


Илья Ильич перевел просьбу своего нового хозяина шоферу. Тот кивнул. Минуты через три «Даймлер» прижался к тротуару и остановился.


– Отель «Берлин», один из лучших в Гамбурге, – на немецком отрекомендовал водитель. – Здесь прекрасный ресторан. Можете идти обедать. Я подожду.



Илья Ильич вышел из машины вслед за Воскобойниковым. Воскобойников глянул на здание отеля, прочитал вслух по складам: «Берлин», переспросил:


– «Берлин»?


– Да, «Берлин»! – в один голос подтвердили шофер и Илья Ильич.



– Ах, ты чёрт! Надо же, десять раз собирался, а случайно попал в точку. Меня здесь в почтовом отделении письмо уже пару месяцев ждет от дамы. Интимное! Дама из высшего общества, баронесса, чистокровная пруссачка с синими, как небо глазами! Получить бы надо… Аккуратно, чтобы не скомпроментировать! Уу, как сердце колотится!



– Какие проблемы, господин Воскобойников? Выдают корреспонденцию до востребования везде одинаково. Покажешь паспорт – получишь конверт. Так и в Самаре, так и в Гамбурге. Хотите, я за вас получу? Давайте паспорт.



– Илья Ильич! Золото, а не человек. Сходите, я в машине посижу, что-то с сердцем нехорошо. Разволновался. Старая любовь не забывается. Только паспорт не надо. Письмо интимное. Без имен. Здесь это можно. Назовете номер, очень простой, легко запомнить: пятнадцать пятёрок пропуск две пятерки. Не забудете?


– Что вы! Не пригласить ли врача? В отеле должен быть.



– Нет, это недомогание. Несите письмо!



Безведерников вошел в отель. В просторном роскошном холле огляделся. Рядом с конторкой портье увидел полированный бронзовый диск на подставке с надписью «Почта». Подошел.


Из-за стола поднялся служащий в синей униформе отеля с надписью на кепи без козырька золотом «Берлин».


– Добрый день, господин! Чем могу служить.


– Добрый день! Мне письмо «до востребования».


– Один момент. Ваш паспорт, пожалуйста.


– Письмо не именное, интимное. Оно по цифровому паролю.


– Нет проблем. Назовите пароль.


– Пятнадцать пятёрок пропуск две пятерки.



Служащий с минуту рылся на полках за стойкой. Поднялся с извинениями:


– Я помню, такое письмо было. Оно у нас уже давно. Возможно его забрали в архив. Прикажете посмотреть в архиве?


Илья Ильич кивнул головой:


– Да.



Служащий протянул Безведерникову чистую карточку:


– Будьте любезны, напишите здесь пароль. Я пошлю юнгу в архив. Через минуту письмо будет у вас.



Илья Ильич написал ряд цифр. Юнга в униформе, взяв карточку, бегом улетел под лестницу в полуподвальное помещение. Через минуту появился снова с письмом в руках в сопровождении мужчины крепкого телосложения.


– Ваше письмо!


Илья Ильич сделал шаг навстречу посыльному. Услышал от мужчины:


– Простите, господин, за письмо нужно расписаться. Не пройдете в архив?



Вслед за служащими отеля Илья Ильич спустился по мраморной лестнице, убранной ковровой дорожкой в полуподвал. Подошел к закрытой решеткой двери. Над небольшим оконцем в решетке надпись «Архив». Человек в помещении архива раскрыл гроссбух и подал его Безведерникову. Раскрытый гроссбух в оконце не пролезал. Илья Ильич просунул за книгой обе руки.


В этот момент на его запястья были ловко накинуты и защелкнуты наручники.



*****



Закаспийская область. Асхабад.


14 декабря 1911 года.



Ротмистр Кудашев решил было проводить со своими особистами занятия по огневой подготовке на общевойсковом гарнизонном стрельбище, что на Гаудане, но его отговорил, случайно столкнувшийся с ним исполняющий обязанности Начальника Жандармского Полицейского Управления Средне-Азиатской Железной Дороги ротмистр фон Кюстер. Предложил прокатиться, посмотреть собственный стрелковый тир на открытом воздухе. Кудашев несколько замялся, не сразу ответил.



Кюстер не смутился:


– Я понимаю. Сам не люблю «светить» своих людей. Потому и собственный тир построил. Думаете, на стрельбище будет лучше? Еще в очереди на огневой рубеж вровень с пехтурой настоитесь! Поехали, познакомитесь, мой урядник все покажет. Когда нужно – приезжаете со своими людьми, сами открываете, сами стреляете, сами за все отвечаете. Но, простите, в журнале отметку о работе и соблюдении правил безопасности сделаете собственноручно.



Сели, поехали. Шесть верст. Совсем недалеко, рядом с аулом Берзенги.


Узкая долина. Рельеф местности плоский, степной, с севера от Асхабада укрыт складками холмистой возвышенности, на юге – предгорья Копет-Дага.



Стрельбище не стрельбище, но тир отменный! Огневая зона метров триста в глубину. Линия огня не менее сотни метров. По периметру проволочное ограждение с болтающимися для предупредительного звона консервными банками и табличками с надписями: «Стой! Стреляют!».



Два домика службы стрельбища, крытые от непогоды коновязи и специальные столы с бортиками для чистки оружия, деревянная наблюдательная вышка. Тщательно выровненная площадка может быть использована как строевой плац, на котором можно выстроить стрелковый взвод. Огневой рубеж обозначен полосатыми красно-белыми столбиками высотой в аршин. Пулеприемный вал заменяет крутая стена высокого холма.


Явно гордясь своим детищем, Кюстер со знанием дела знакомил Кудашева с мишенным полем, с окопами, отрытыми глубиной в полуторный профиль.


– В длину в двадцать пять саженей по фронту! Это позволяет в ручном режиме осуществить любой маневр мишенями: от бегущей фигуры до фигур непредсказуемо появляющихся и исчезающих!


Кудашеву понравилось. Он понял – в таких окопах можно безопасно перемещаться, держа в руках прочные деревянные шесты с набитыми на них силуэтами, вырезанными из фанеры и окрашенными в зеленовато-серый цвет. Мишени изображают фигуры противника «в полный рост», «по-грудь» и двойную фигуру – «пулемет».



– Не хотите попробовать по бегущей фигуре, Александр Георгиевич? – ротмистр фон Кюстер встал на линию огня в двадцать пять метров.



Кудашев понял, отказаться – обидеть Кюстера.


– Я, правда, не спортсмен, Иоганн Иоганнович, не люблю без толку патроны жечь. Однако, давайте, попробуем. Хоть знать буду, как завтра с моими ребятами занятия проведу.



Урядник жандармерии – дневальный по тиру – спрыгнул в окоп. Через минуту над окопом показалась мишень.


– Готовы? – спросил Кудашева Кюстер. Увидев утвердительный кивок, крикнул уряднику: – Пошёл!



Мишень двинулась слева на право от стрелков по фронту.



Кюстер стрелял, удерживая «Наган» двумя руками, выдерживая горизонтальную линию прицела, поворачиваясь всем торсом вслед за движущейся фигурой.



Кудашев стрелял одной правой от пояса, особо не торопясь, не напрягая правую руку, держа левую, как баланс при сабельном ударе, но также, не изменяя положения крепко поставленных ног, поворачиваясь за мишенью всем торсом.



– Готово! – крикнул Кюстер.



– Ротмистр Кудашев стрельбу окончил! – ответил Кудашев.



Убрали оружие в кобуры. Пошли смотреть мишень.



– Я такого за всю жизнь не видел, – не смог сдержать удивления Кюстер. – Портрет кисти Дюрера… Это же в золотую раму вставить можно!



– Ладно, в раму… Будет нужно, еще нарисуем. Спасибо, Иоганн Иоганнович! Значит, я могу воспользоваться тиром? Пусть ваш дневальный остается, он нам не помешает, наоборот, поможет.



Кюстер смотрел на Кудашева, как будто увидел его в первый раз. Молча завел машину. Молча тронулся. До самого Асхабада не сказал ни слова.



Дневальный по стрельбищу урядник выбрался из окопа, вытащил мишень, пригляделся. Приглядевшись, перекрестился.



Руку своего начальника он узнал сразу: в мишени семь дырок плотным роем размером с яблоко в центре ростовой фигуры. А вот работа господина Кудашева: следы поражения строго по вертикали – от головы до колена – тоже семь дырок!



*****



Занятия по огневой подготовке Кудашев проводил по всем правилам. Начал с изучения мер безопасности при обращении с оружием. Его «кадеты» – Войтинский и Карасакал – отвечали на все вопросы мгновенно и безошибочно. Иного от них и ожидать было нельзя. Много времени не потребовалось. Продолжили занятие изучением материальной части.



Каждый получил по револьверу.



Кудашев поднял свой стволом вверх:


– Разрешите представить: револьвер системы Веблей-Фосбери*. Английский. Хорошая сталь. Ударно-спусковой механизм двойного действия. Калибр по русским мерам – 4 целых 55 сотых линии. Так что, диаметр пули в полтора раза больше диаметра пули привычного уже нам «Нагана». Недостаток: очень чувствителен к загрязнению. В азиатских условиях всепроникающей пыли, сами понимаете. Достоинства прямо вытекают из недостатков. Высокая точность сопряжения частей механизма выливаются в высокую точность поражения цели. Минимальная отдача для такого калибра. Высокая останавливающая способность пули. Барабан на шесть патронов.


…………………………….


* Револьвер системы Веблей-Фосбери. Серийный выпуск английской оружейной компании Webley & Scott – «Веблей энд Скотт» 1901 года. Калибр .455 по системе British Service – «Бритиш Сервис» или 11,56 миллиметров по метрическим стандартам, или по русским – 4 целых 55 сотых линии.


…………………………….


Войтинский поднял руку:


– Разрешите вопрос, господин ротмистр! Не проще ли остаться с «Наганом»? Пусть калибр меньше, но и он рассчитан на остановку скачущей лошади с расстояния в пятьдесят метров! – Войтинский несколько раз крутанул «Веблей» на указательном пальце, останавливая его после каждого оборота и изготавливаясь к стрельбе. – И, сбалансирован, полагаю, хуже «Нагана»…



– Магазин пуст, вот и баланс не тот, господин поручик. На территории, предполагаемой для нашей совместной работы, поставку и продажу стрелкового оружия осуществляет английская оружейная компания «Веблей энд Скотт». Так что эта модель в ваших руках вызовет меньше вопросов, нежели «Наган». А патроны для нагана в три линии вы просто нигде не достанете. Еще вопросы?



– Усвоили. Вопросов нет.



– Тогда приступим к изучению частей и механизмов. Все во внимании! Порядок неполной разборки. Неполную разборку револьвера производить в такой последовательности: первое – выдвинуть шомпол из оси барабана: взять револьвер левой рукой за рукоятку, правой рукой повернуть шомпол за головку налево и выдвинуть его до отказа; второе – вынуть ось барабана: удерживая револьвер левой рукой за рукоятку, правой рукой повернуть шомпольную трубку настолько, чтобы черта на верхней части ее пришлась против черты на пояске ствола, и вынуть за головку ось барабана; третье – вынуть барабан: откинуть дверцу вниз к спусковой скобе, вынуть барабан в правую сторону и закрыть дверцу…



– А стрелять сегодня будем? – спросил Караджа-батыр.


*****



В тот же вечер.


Асхабад. Канцелярия Начальника области.


Кабинет полковника Дзебоева.



Полковник Джунковский сдержал слово и приехал в Асхабад без задержки и ссылки на объективные обстоятельства. Генерал-майор Шостак был в отъезде. В шесть вечера Джунковский прямо с порога прошел в кабинет адъютанта командующего войсками и заведующего Особым отделом управления полиции области полковника Дзебоева.


Через минуту в кабинет вошел ротмистр Кудашев.


– Прошу прощения за опоздание. Проводил полевые занятия по огневой и тактической подготовке. Вестовой не сразу нашел меня!



– Хорошо, присаживайтесь, господин ротмистр, – Джунковский возглавил совещание. – Начнем, пожалуй, без церемоний, с процессуального действия опознания.



Джунковский достал из портфеля и разложил на столе четыре фотографические карточки.


– Ротмистр Кудашев, прошу вас!



Кудашев встал, подошел к столу.



– Не могли бы вы опознать на этих фотографиях лицо, которое вам известно?



Фотографии были не лучшего качества, но Кудашев уверенно сдвинул одну из них на середину стола.


– Этот человек мне знаком!



– Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились.



– Этот человек в день 25 ноября в городе Санкт-Петербурге был соучастником преступной группы, пытавшейся ограбить лавку купца Самвела Татунца. Человек, стрелявший в меня, назвал его Митькой. Дословно он крикнул: «Митька – к кассе! Деньги, драгоценности в сумку!».



– Хорошо ли вы рассмотрели этого грабителя? Как я понимаю, у вас не было на это времени, – задал вопрос Джунковский.



– Действительно, я видел его лицо дважды: когда он бежал к кассе от двери, а потом, уже получив пулю в грудь, видел, как он бежал от кассы к двери. Стрелять я в него не стал, хоть и имел для этого возможность. Этот человек был безоружен!



– Вы запомнили его лицо за две, три секунды в экстремальной ситуации перестрелки и ранения?! – в достаточно жесткой манере повторил свой вопрос Джунковский.



Кудашев не смутился:


– Прошу прощения, господин полковник! Я имею опыт рекогносцировок в условиях тяжелых боев на пересечённой местности под артиллерийским обстрелом шрапнелью мелинитовыми снарядами. Я, может, и не скажу сразу, какого цвета автомобиль, который сейчас стоит у подъезда, но если мне покажут сотню фотографий японских офицеров, я смогу без ошибки выбрать десяток, с которыми мне приходилось общаться. И не только в спокойной обстановке!



– Не горячитесь, господин ротмистр. Никто не хочет вас обидеть. Никто не сомневается в вашей искренности. Вопросы задавались согласно процессуальным формам, вы же юрист! Опознали «Митьку» правильно. Точно так же его по фото опознали, правда, из пятнадцати снимков, ваши знакомые Самвел Татунц и его дочь Каринэ. Теперь мы окончательно удостоверились, человек на фото – условно нами названный «Митька-експлаприятор» самарский крестьянин Дмитрий Погорелец сын Иванов. Благодарю, Александр Георгиевич! – полковник Джунковский кивком головы дал понять, что вопрос с опознанием исчерпан. Продолжил:



– Как вы помните, Александр Георгиевич, я остался в Санкт-Петербурге на несколько дней по своим делам и не поехал с вами в штабном вагоне. В этот же день я из неофициального, но доверенного мне источника, узнал о совершенном на вас покушении. У меня были основания связать воедино два факта – факт вашего ареста и факт покушения. Я начал собственный негласный сыск. В ночь под утро следующего дня Дмитрий Погорелец был арестован и допрошен. Арест произведен вполне официально. Погорелец из предложенных ему двадцати пяти фотографий разных лиц мужского пола одного возраста и социального положения выбрал одну, по которой опознал человека, от которого Яшка Ферт получил пистолет «Браунинг» и сто рублей ассигнацией. Акт опознания проводился участковым полицейским приставом капитаном общей полиции Кондратьевым при участии помощника прокурора Сергея Андреевича Сухорукова. Этим человеком является помощник заведующего Особым отделом надворный советник Воронов, доверенное лицо полковника Ерёмина!



– Помню помощника, он мне крест вынес: статский черный фрак, орден Святой Анны третьей степени – за двенадцать лет «беспорочной службы», – вставил Кудашев.



– Фотография Воронова попала в колоду для опознания не случайно и не по моей инициативе. Воронова успели несколько раз засечь филеры наружного наблюдения, как лицо, активно вращающееся в криминальной среде. Ерёмину пришлось отчитываться перед помощником прокурора,– продолжил Джунковский.



– Отчитался? – поинтересовался Дзебоев.



– Конечно. Воронов, яко бы, по собственной инициативе и без уведомления Ерёмина пытался внедрить агента в качестве «сочувствующего» в среду боевиков Эс Эр. Предъявил расписку в приеме денег за подлинной подписью Яшки Ферта – крестьянина Семена Ивановича Сырова. К нападению на ротмистра Кудашева Воронов, а тем более – Ерёмин – отношения не имеют!



Дзебоев подвел черту:


– Я предполагал и ранее, что покушение на Кудашева – второе звено в цепи событий после неудачи с привлечением его к уголовной ответственности за соучастие в побеге Британца. Невозможно предположить, что человек, получивший деньги и оружие от Воронова, стрелял в Кудашева по чистой случайности. За этими действиями скрывается определенная логика провокатора на уровне мышления продавшегося полицейского пристава: Кудашев арестовал преступника, Кудашев же якобы вошел с ним в сговор и помог бежать… От Кудашева якобы избавился бежавший Гюль Падишах руками маргинального элемента… Когда успел только? Уму непостижимо!



В разговор вступил Кудашев:


– Более того: не факт, что на Финляндском вокзале билет на имя Кудашева купил сам Британец. Этим человеком вполне мог быть и Воронов! Чем же еще можно было снять ответственность не только Ерёмина, но и Начальника Департамента Полиции за побег из-под стражи секретного арестанта Трубецкого бастиона?!



Джунковский подтвердил сказанное кивком головы:


– Есть и еще один факт. Мне известны ваши сомнения на предмет получения письма по паролю «пятнадцать пятёрок пропуск две пятёрки». Имело место предположение о том, что пергамент с цветком лотоса – фальшивка, изготовленная с целью ареста нашего агента в Гамбурге. Вот, что вышло из этого предположения: все с точностью до наоборот. Читайте, что пишет германская пресса – «Deutsche Zeitung» – «… Русские шпионы в Гамбурге!». Это письмо попытался забрать на почте отеля «Берлин» некий Илья Безведерников, уроженец Симбирска. Вряд ли это настоящий агент. Просто обыватель, использованный в «тёмную». А вот истинный агент знал пароль. Направить русского агента в Германию, в Гамбург, или озадачить уже внедренного агента мог только Ерёмин. Ни Джунковский, ни Дзебоев такими возможностями не располагают!



Джунковский встал, поискал на столе глазами пепельницу, придвинул ее к себе поближе, закурил.



Дзебоев воспользовался паузой, привлек внимание офицеров:


– Минутку, господа! Полагаю, это совещание в полчаса закончено не будет. Как хозяин этого кабинета, предлагаю продолжить его за самоваром!



Никто не отказался. Чисто деловой сухой тон общения плавно перешел в дружескую беседу. Пили чай. Курили.



– Разрешите вопрос, Евгений Федорович? – обратился к Джунковскому Дзебоев.



– Прошу, без церемоний. Раньше закончим!



– Цинично, но факт. «Is fecit, qui prodest» – «Сделал тот, кому выгодно». Это еще в Древнем Риме знали. Однако, стоит только задать вопрос, откуда фальшивка, и сразу найдется ответ: от Дзебоева. Откуда у Ерёмина такое жгучее желание – избавиться от меня любой ценой?



– Полагаю, не только от вас, Владимир Георгиевич. В первую очередь, от меня. И даже не от меня, а от лица, которое не сегодня-завтра найдет самому Ерёмину добрую замену.



– Почти понятно. Не спрашиваю об этом лице. Но что теперь?



Джунковский смахнул с кителя крошки печенья, сделал несколько глотков чая. Ответил:


– Равновесие восстановлено. У Ерёмина нет претензий к Кудашеву. Кудашев – герой, Ерёминым обласканный. Результат пока один: существует скрытый конфликт между Особым отделом Российской Империи и Особым отделом Туркестана. Для Ерёмина такое равновесие невыносимо, ибо конфликт инициирован им. А проигрывать он не любит. Амбиции не позволяют. Ему уже эполеты Шефа Отдельного Корпуса жандармов снятся.



– Прошу прощения, Евгений Федорович… Нет равновесия! Позвольте ознакомить вас с новым ставшим известным фактом. Четыре года назад в руки Гюль Падишаха попал живым мой сын Чермен. Следовательно, можно предполагать, все это время существовала связь, остававшаяся для нас тайной, между Рами Радж-сингхом, как он тогда назывался, и мною, адъютантом командующего войсками области…



Джунковский поставил на стол пустой стакан, поднялся с места.


Встал и Дзебоев. Кудашеву ничего не оставалось, как тоже подняться. Несколько мгновений тягостного молчания.



Дзебоев продолжил:


– Именно это обстоятельство и побудило меня просить у вас конфиденциальной аудиенции. В день, когда Ерёмин прочтет Дневник Самвела Татунца, будут арестованы и ротмистр Кудашев, и полковник Дзебоев по обвинению в государственной измене. Я сам против себя самого могу обвинительную речь для прокурора написать… Вот подлинник документа, вот машинописная распечатка, вот короткая справка. Прошу ознакомиться!


Положил раскрытую папку с бумагами на стол перед Джунковским.


Джунковский подвинул документы ближе к настольной лампе, пересел на место Дзебоева.


Каминные часы пробили полночь. Электростанция отключила свет. Дзебоев зажег свечи.



– И часто у вас так? – спросил Джунковский.



– Норма, – ответил Дзебоев. – До пяти утра света не будет.



– Нет, протянул Джунковский, – я ничего толком уже не вижу. Читать буду завтра. Спрячьте до утра в сейф папочку, но принесите ее мне в Гранд-отель с утра пораньше. После обеда обсудим все предметно и обстоятельно. А пока перескажите все своими словами!



В два ночи закончили совещание. Джунковский резюмировал:


– Владимир Георгиевич! Я знал о трагедии в вашей семье, о личном горе… Известие о том, что ваш сын жив – дорогого стоит. Позвольте вас поздравить! Конечно, ситуация, как в романе. Но река жизни, провидение, еще и не такие повороты делают. Будем думать. Есть факт – его нужно использовать в свою пользу! Конечно, Дневник купца Татунца не должен попасть в руки Ерёмина. И не попадет. Позаботимся. У меня для вас тоже большая папка документов имеется. Из Санкт-Петербурга. Завтра вместе знакомиться будем. Но на сегодня закончим.


– Утро вечера мудренее, – вздохнул Дзебоев.


ГЛАВА 17.

Снова под ударом Гюль Падишаха? Заграноперация «Бирюза». Подполковник Калинин. Снова Мак'Лессон. "Оборона Севастополя". Снова Красноводск. "Персидская экспедиция".



15 декабря 1911 года. Асхабад. Резиденция Особого отдела. Кабинет полковника Дзебоева.



В четырнадцать ноль-ноль Джунковский продолжил совещание в прежнем составе присутствующих офицеров, но на сей раз в резиденции Особого отдела, что на улице Таманской, плавно переходящей в Фирюзинский тракт.



Было видно – Джунковский крепко не в духе. Люди его породы воспитаны в умении сдерживать негативные эмоции. Его скрытое раздражение проявлялось лишь в более аккуратных движениях, голосе, потерявшем свою окраску, да в предельной вежливости.



– Господа офицеры, – начал Джунковский. – Я уполномочен ознакомить вас планом заграничной операции в рамках политического сыска под условным названием «Бирюза», разработанную и утвержденную Особым отделом Департамента полиции в Санкт-Петербурге.



Джунковский вынул из портфеля темно-синюю коленкоровую папку с тисненым гербом и крупными заглавными буквами «МВД». Подумал и достал вторую серого картона, в которой Дзебоев и Кудашев узнали ту, в которой Джунковскому были переданы документы Самвела Татунца. Помолчал. С минуту смотрел в окно, словно, собираясь с мыслями. Потом продолжил:


– Не могу начать новую большую работу, не разрешив вопросов актуальных. Вопросов, которыми сегодняшней ночью озадачил меня полковник Дзебоев.


При упоминании имени полковник Дзебоев встал со своего места. Не услышал привычного в таком случае «Прошу садиться».



Джунковский повернулся к Дзебоеву и, глядя ему прямо в глаза, задал вопрос:


– Скажите пожалуйста, Владимир Георгиевич, как долго по времени вы имели возможность ознакомится с Дневником Самвела Татунца?



– Со дня, следующего после прибытия из Санкт-Петербурга ротмистра Кудашева по день вчерашний. С четвертого декабря по тринадцатое, всего полных десять дней.



– Благодарю вас. Ротмистр Кудашев, вам такой же вопрос.


Кудашев также поднялся, ответил:


– Этот Дневник читал еще при мне сам Самвел Татунц в ночь происшествия. Потом я перечитывал его неоднократно в вагоне поезда в пути до самого Асхабада. Раз пять перечитал, это точно. Помню его почти наизусть.



– Это хорошо. Теперь вопрос к вам обоим: почему ни ротмистр Кудашев в своем Отчете о поездке в Санкт-Петербург, ни полковник Дзебоев в своей Справке на мое имя не упомянули два весьма интересных нам имени, двух персонажей, описанных в Дневнике Самвела Татунца?



Кудашев и Дзебоев молча переглянулись.



– Что с вами? – Джунковский прибавил металла в голосе. – Ну, совсем мои сыщики нюх потеряли! Повторяю, эти имена уже были вам известны ранее!



Кудашева осенило:


– Да! Вспомнил – Готлиб и Зигфрид. Из шифровки на пергаменте с лотосом!



– Да! Слава Богу. Теперь вспомните дату написания шифровки!



Кудашев, сжал кулаки, медленно набрал в грудь воздух и процитировал на память:



– «ДОРОГОЙ ГОТВАЛЬД НАША АВАНТЮРА ИНДИЙСКИМИ АЛМАЗАМИ ПРОВАЛИЛАСЬ УМИРАЮ ДИЗЕНТЕРИИ БОЛЬНИЦЕ ШИРАЗЕ НАДЕЖНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ПЕРГАМЕНТ ПОЙДЕТ ПОСОЛЬСТВО СТАМБУЛ ДЛЯ ТЕБЯ МЕСЯЦ НАЗАД ТЕГЕРАНА ОТПРАВЛЕНО ПИСЬМО ГАМБУРГ ОТЕЛЬ БЕРЛИН ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ПАРОЛЬ ПЯТНАДЦАТЬ ПЯТЕРОК ПРОПУСК ДВЕ ПЯТЕРКИ СПИСКИ БРИТАНСКОЙ АГЕНТУРЫ РОССИИ СУМЕЙ НА ЭТОМ ЗАРАБОТАТЬ ПРОЩАЙ ОБНИМАЮ ЗИГФРИД ЯНВАРЬ 1907 ГОД».



Повторил:


– Январь 1907 год – дата написания Зигфридом шифрограммы, адресованной Готлибу. А Самвел Татунц встречался с братьями Зигфридом и Готлибом Брауншвейгами в апреле 1907 года!



Джунковский обратился к Дзебоеву:


– Что вы на это скажете, Владимир Георгиевич?



– Виноват, Евгений Федорович. Этот недогляд – следствие моей личной трагедии.



– Объяснение принято. По-человечески, все понятно, логично и объяснимо. Пойдем дальше! Вряд ли в Иране на 1907 год были две пары братьев с именами Зигфрид и Готлиб. Теперь и без глубокого анализа ясно, что имеющиеся у нас два документа противоречивы. Противоречие вот в чем. Самвел Татунц встречался с братьями Брауншвейг – здоровыми энергичными богатыми мужчинами в расцвете лет, инженерами, уже много лет – успешными предпринимателями и контрабандистами. Письмо же написано явно умирающим нищим авантюристом. Так что братья Брауншвейг к Зигфриду и Готлибу из шифровки прямого отношения не имеют. Что в остатке? Некто в Персии в январе 1907 года решил в форме дезинформации неизвестного адресата подбросить эту шифровку в германское посольство в Стамбуле. Три версии – первая: скомпроментировать реальных Брауншвейгов; вторая: по проявленному интересу выявить в среде сотрудников германского посольства информатора английской или российской миссий; третья – устроить в честном семействе дипломатов скандал по принципу – «разделяй и властвуй»! Для нас с вами важно другое: кто, все-таки, направил русского агента в отель «Берлин»? Дзебоев, Кудашев, Джунковский или Ерёмин? Думайте. Я не могу быть уверенным, что когда-либо этот вопрос не станет задавать всем нам российская контрразведка!



Джунковский сел, закурил.


Дзебоев без команды тяжело опустился на стул. Кудашев последовал примеру начальства.



Дзебоев встал, открыл форточку, расстегнул на воротнике крючки. Кудашев без команды выглянул в коридор, поманил вахмистра Митрохина, знаками изобразил кипящий самовар.


– Да, – вздохнул Дзебоев, – не думал, что доживу до допроса в контрразведке. Но раз вопрос поставлен, будем готовы ответить на него. Разрешите несколько скорректировать список подозреваемых, Евгений Федорович. Вы великодушно сами себя в этот список внесли. Так почему остался в стороне барон фон Кюстер? Именно ротмистр Кюстер, исполняющий обязанности начальника Полицейского жандармского управления Средне-Азиатской железной дороги, начинавший службу криптографом, осуществлял расшифровку той злополучной криптограммы!



– Спасибо, что вспомнили, Владимир Георгиевич! – поблагодарил Джунковский Дзебоева кивком головы. – Я тоже вспомнил, что сам лично рекомендовал Кюстера, как специалиста-криптографа!



– Господа, офицеры! – вступил в разговор и Кудашев. – Позвольте отдать должное нашему противнику – Гюль Падишаху. Как одним клочком пергамента он ухитрился из прошлого – через четыре с лишним года после его написания – внести чуму недоверия в наш стан! Он верен своему принципу – «разделяй и властвуй»! Добивается малыми средствами весомых результатов. Мы, что, пошли у него на поводу?



– Цена этому «клочку пергамента» достаточно высока. Из-за него люди гибли. Лично вы, ротмистр Кудашев, чуть было не потеряли невесту, сами лично рисковали жизнью! Забыли? Я еще вчера дал обещание Владимиру Георгиевичу, что Ерёмин не получит Дневник Татунца… Ну, хотя бы ту его часть, где упоминается Дзебоев-младший. Но! Служба у нас такая, господин Кудашев. Самое страшное в нашей работе – предательство! Вам ли не знать? Последний шрам от пули еще, верно, спать не дает? – уже улыбаясь одними глазами, спросил Джунковский, по-видимому, сбросивший мучившее его напряжение.



– Что верно, то верно, – Кудашев взял со стола принесенный Митрохиным стакан чая.



Сделали перерыв на чаепитие.


Через двадцать минут Джунковский продолжил совещание.



Прежде, чем раскрыть синюю коленкоровую папку, отобрал у Дзебоева и Кудашева подписки об ознакомлении и неразглашении. Потом начал вполголоса ровно и неторопливо читать машинописные тексты приказа и плана заграноперации «Бирюза». Через час сделали еще один перерыв на чай и перекур. Еще через час Джунковский, прочитав последний лист, закрыл папку, аккуратно, но туго, на бантик завязал тесёмки. Передал Дзебоеву.


– С этого момента, господин полковник, вы руководитель и лично ответственный за операцию «Бирюза». Папка хранится у вас. Гриф – «совершенно секретно». Время на подготовку – месяц. Не позже, чем пятнадцатого января группа должна убыть на территорию операции – в Персию. Начнем обсуждение? Предупреждаю, оно формально, силы иметь не будет. За нас все продумали, и все решили. Но, поговорить мы можем, это в наших интересах! Прошу!



Дзебоев поднял руку:


– Разрешите вопрос?



– Прошу вас.



– План операции «Бирюза» – серьезный и объемный документ. Его изучение потребует нескольких дней работы. Мой комментарий будет бессистемным, так как я просто пройдусь по наиболее «болевым» моментам нашей предполагаемой работы.


Первое: в Плане практически отсутствуют рекомендации, выработанные здесь, в Асхабаде, подготовленные мною в форме «Стратагемы» и дошедшие до Ерёмина в форме, отредактированной полковником Джунковским и ротмистром Кудашевым.


Второе: изменена цель операции. Предполагалось: Первое – серьезная работа по созданию агентурной сети на всей территории Персии и частично Британской Индии с резидентурами в стратегически важных для России населенных пунктах, создании надежных систем связи, как традиционной – конно-фельдегерской со станциями использования гужевого транспорта, так и с тайным использованием действующих телеграфных линий. Второе – арест и доставка в Россию преступника, условно называемого Британцем, совершившего в России уголовное преступление и бежавшего от наказания. Вместо этого мы имеем на руках приказ физически уничтожить Гюль Падишаха и доставить в Санкт Петербург «неоспоримые доказательства» этой акции! Как это прикажете понимать? Как в случае успеха, так и в случае провала эта акция, ставшая достоянием общественности, может вызвать международный скандал. Организация внесудебной расправы может быть трактована как политическое убийство. Еще не известно, в каком новом качестве и под какой личиной возникнет Гюль Падишах. Под главный удар ставится в первую очередь вся кадровая вертикаль Особого отдела Управления полиции Туркестана включая Закаспийскую область. Не исключаю, что Ерёмин умышленно, провокационно готовит провал группы.


Третье: Беспокойство вызывает положение, согласно которому Кудашев и Минкин убывают в загранкомандировку с подлинными паспортами и прочими документами на имена подданных британской Короны канадцев Котович.


Полагаю, прикрытие российских агентов легендой и документами реальных лиц – погибших в России канадских ученых-эпидемиологов – ненадежным. Интеллижент Сервис понадобится менее суток, чтобы сделать запрос в Торонто и получить оттуда ответ… След реальных ученых приведет в Россию, в которой они погибли в дебрях Куги-Танга от клещевого энцефалита, а в результате мы получим обвинение в убийстве с целью использовать их документы в Большой игре!



Кудашев никогда не видел Дзебоева таким взволнованным. По его лицу пошли красные пятна, ему часто не хватало воздуха, чтобы закончить фразу.


От Джунковского тоже не укрылось состояние Дзебоева.



– Перерыв! – объявил Джунковский. – Предлагаю поехать куда-нибудь пообедать. Я четвертые сутки на сухомятке. Борща хочу!



В запертую дверь кабинета два коротких стука.


Вошел вахмистр Брянцев, обратился к Джунковскому:


– Ваше высокоблагородие господин полковник! У ворот в отдел Вас пехотный подполковник спрашивает! На открытом извозчике подъехал. Мокрый весь от снега с дождем…



– Эка новость! Как меня и здесь разыскали?! Проведи его в приемную для посетителей. Помоги раздеться, напои горячим чаем. Я через минуту буду.


Обратившись к офицерам, Джунковский добавил:


– Обед не отменяется. Одеваемся. Постараюсь не задерживаться.



Вышел.


Однако, ждать его пришлось минут двадцать. Вернулся Джунковский не один. Рядом с ним среднего роста старший офицер пехоты в мундире без головного убора. Темные волосы, короткая стрижка, но не брился, видно, неделю. На лице короткий розовый осколочный шрам. На груди орден Святой Анны с мечами и бантом и большая звезда ордена «Лев и Солнце». Пронзительный немигающий взгляд. Кисть левой руки затянута тугой чёрной перчаткой. На левом рукаве мундира свежее масляное пятно.



– Господа офицеры! Прошу знакомиться, подполковник Калинин, Главное Управление Генерального Штаба, служба полковника Монкевица, – представил новоприбывшего полковник Джунковский. – Господин подполковник, представляю вам полковника Дзебоева и ротмистра Кудашева.



И у Дзебоева, и у Кудашева в головах щёлкнуло одновременно: «Разведка!».



Подполковник, не соблюдая субординации, здороваясь, первым протянул руку Кудашеву, стоявшему к нему ближе, потом Дзебоеву.


– Господа офицеры! Будем знакомы. Прошу простить мой внешний вид. Срочность моей миссии заставила меня использовать не только пассажирские, но и товарные поезда. Будка машиниста – не самое комфортное место для путешествия.



Дзебоев уже звонил вахмистру Митрохину:


– Бери машину, бегом в Гранд-отель. Обед на четыре персоны с огня в судках на четвертой скорости сюда! Не забудь «Смирновскую» с белой крышечкой за шестьдесят копеек!


И, обернувшись к Калинину:


– Господин подполковник! Прошу к столу. Горячий чай с лимоном, с мёдом. Через полчаса обедать будем.


– Хорошо. По гороховому супчику страсть как соскучился. Поговорим после обеда. Я к вам по очень важному делу. Но есть вопрос безотлагательный.



– Мы во внимании, – Дзебоев чувствовал, все они на пороге новых событий.



– Дневник владикавказского купца Самвела Татунца еще у вас? Не отправили в Особый отдел Санкт-Петербурга?



*****



Через час совещание было продолжено.


Подполковник Калинин умел приковать внимание слушателей к своему выступлению. Ровный, хорошо поставленный командный голос на уровне камерного восприятия немногочисленной аудитории, без повышенных тонов, но с правильно расставленными интонацией акцентами не давал участникам совещания расслабиться, уйти в собственные мысли. Начал просто. С самого главного.



– Я, подполковник Калинин, уполномочен в устной форме, с вручением в отдельных случаях предписаний в письменном виде, сообщить совершенно секретную информацию. Мои полномочия могут быть подтверждены присутствующим на совещании полковником Джунковским.



Первое: – От имени Помощника первого обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба генерал-майора Монкевица Николая Августовича поблагодарить заведующего Особым отделом Закаспийской области адъютанта командующего войсками области полковника Дзебоева Владимира Георгиевича за работу, проделанную по делу особо опасного государственного преступника иноподданного лица, условно называемого Гюль Падишахом, завершившуюся на первом этапе арестом этого лица.



Полковник Дзебоев поднялся с места, принял стойку «смирно» и снова сел.


Подполковник Калинин кивнул, и продолжил:



Второе: – Прекратить работу вашего Отдела по подготовке заграноперации «Бирюза».



Третье: – Освободить заместителя Заведующего Особым отделом Управления полиции Закаспийской области ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Георгия Александровича Кудашева от занимаемой должности со дня получения настоящего распоряжения.



Четвертое: – Откомандировать заместителя Заведующего Особым отделом Управления полиции Закаспийской области ротмистра Отдельного Корпуса жандармов Георгия Александровича Кудашева в распоряжение 1-го квартирмейстерства ГУГШ со статусом – офицер для особых поручений. Сохранить за А.Г.Кудашевым территориально существующее рабочее место, выплаты жалования и дополнительных «георгиевских» по прежнему месту службы. Перевод с Особым отделом Департамента полиции Российской Империи согласован.



Пятое: – Ротмистру Кудашеву на месте продолжать физическую, военную и специальную подготовку, уже созданных групп на территории предстоящей операции. Приказ и План новой операции будет доведен ротмистра Кудашева не позже седьмого января наступающего 1912 года. – Ротмистру Кудашеву ознакомиться с оставляемой мною инструкцией. После прочтения – сжечь.



Шестое: – Ротмистру Кудашеву максимально понизить уровень общения с офицерами гарнизона и штатскими лицами. Офицер 1-го квартирмейстерства ГУГШ должен быть избавлен от проблем хозяйственного толка. Все рабочие вопросы решать непосредственно с полковником Джунковским.



Седьмое: – Особому отделу сдать ротмистру Кудашеву всю деловую, сыскную и процессуальную документацию в подлинниках по делу лица, именуемого – Мак’Лессон, Рами Радж-сингх, Гюль Падишах, Британец.



Восьмое: – Особому отделу сдать мне лично Дневник владикавказского купца Самвела Татунца, ныне проживающего в Санкт-Петербурге, а также полный набор германских топографических карт, полученных ротмистром Кудашевым от выше упомянутого Татунца.



Пакет с письменными распоряжениями у полковника Джунковского. После совещания ознакомитесь.



Далее: – Позвольте мне, как лицу, курирующему дело Гюль Падишаха в общих чертах сообщить известную мне информацию из других источников.



Вот Справка, составленная по Донесению военного агента в Калькутте:


Установлено, что в районе Нью Дели в старом средневековом дворце-крепости, условно называемом Раджа-Темпль, дислоцировано одно из подразделений пехотной части, номер которой известен, в составе хозяйственной службы Делийского гарнизона.


Раджа-Темпль расположен в труднодоступном горном районе, хорошо укрыт непроходимыми джунглями. До 1885 года был заброшен и необитаем. От Нью Дели удален приблизительно на 13-14 километров по прямой, лежит на географических координатах NN градусов nn минут северной широты, NN градусов nn минут восточной долготы. Известны, по крайней мере, два пути к Раджа Темплю. И один, и второй пути не проходимы для колесного транспорта, как гужевого, так и авто. Связь поддерживается конным порядком или грузовыми слонами.


Нам так и не удалось установить поименный список должностных лиц.


Ни прямые, ни косвенные агентурные донесения, ни аналитический поиск методами исключения из доступных источников необходимых сведений путем сверки реестров наградных листов, командировочных, отпускных, пенсионных, судебных дел и прочих – положительного результата не дали. Однако, отрицательный результат – это тоже – результат! В сухом остатке на сегодняшний день мы имеет объективную информацию: по указанным координатам реально дислоцировано сверхсекретное войсковое подразделение настолько, насколько не засекречено ни одно другое на территории подмандатного Великобритании Королевства Индии.


Установлено: это подразделение регулярно два раза в год навещает высокопоставленный военный в чине генерал-майора.



Проверена информация, предоставленная полевым командиром Караджа-Батыром – Карасакалом.



Караджа-Батыр провел в Раджа Темпле три месяца. Первоначально им заинтересовались, как природным самородком, имеющим склонность к военному делу и некие организаторские способности, исключительную память. Из него активно «качали» информацию по Персии и Закаспию, которой он располагал.


Гипнотическму порабощению – предположительно, не факт! – был подвергнут с целью исправления таких черт характера, как природные гордость, независимость, недисциплинированность. Насколько сильна гипнотическая зависимость, и имеет ли она место быть, пока не установлено.



Английскому языку, письму и счету не обучали.


В повседневной жизни кадеты школы с ее директором не общались, имени его не знали. Разделенные на пять групп по десять человек, знали только офицеров или унтер-офицеров, которые носили английскую форму без знаков различия по чинам. Обращаться к ним полагалось просто «сэр». Между собой кадетам общаться запрещалось. Офицеры обращались к кадетам, называя их по номерам. Обучение в группе Карасакала велось на фарси. По-видимому, в других группах обучение велось на хинду, на бенгали, разделение было произведено по этно-языковому принципу.


Караджа-батыр школу не окончил. В работе его использовали один раз в рекогносцировке с целью изыскания прохода через Шайтан-щель в хребте Копет-дага.


Миссия была провалена. Одно разорванное звено повлекло за собой второй провал.


На месте преступления был взят сам Гюль Падишах, который согласно показаниям Карасакала являлся директором разведшколы в Раджа Темпле и носил имя Алана Мак’Лессона.


Это имя, которым к Гюль Падишаху обратился приезжий английский офицер, Карасакал услышал только один раз, когда участвовал загонщиком на охоте в джунглях, устроенной в честь гостя, и хорошо его запомнил.



Вполне возможно, что именно это имя является реальным именем лица, именуемого Гюль Падишах. Удалось в так называемом «приказе ношения» 1885 года, опубликованном в «Лондон Гейзетт», отыскать имя Фитцджеральда Мак’Лессона – капитана Первого уланского Бенгальского полка из состава Бенгальской конной дивизии, награжденного «Королевской медалью храбрости». Вполне возможно, Алан Ф. Мак’Лессон получил хорошее военное образование, но проходил обучение под другим, нам неизвестным именем. Его послужной список тоже неизвестен.


Не исключено, что высокий военный «гость» школы, увиденный на охоте Караджа-батыром, был самим генерал-майором сэром Уилфредом Маллесоном – Major-General, Sir Wilfred Malleson. Прошу не путать, имена несколько похожи. Возможно, между ними и существует некая связь, основанная на общем родстве или территории происхождения – землячестве. Артиллерист. В настоящее время – Начальник разведывательного отдела Главного штаба Индийской армии. Руководит отделом разведки в штаб-квартире Британской армии в Индии. Это по форме похоже, но не одно и то же. Член английской миссии в Кабуле в Афганистане.


Предположительно, Алан Ф.Мак’Лессон является доверенным лицом Уилфреда Маллесона, но не факт, что подчинен ему, как кадровый офицер разведки. Вероятнее всего, Алан Ф.Мак’Лессон под псевдонимом Гюль Падишах действует самостоятельно, выполняет поручения Маллесона в разовом порядке, по договоренности. Его можно отнести к редкому, но существующему типу авантюристов, – «волк-одиночка». Этому умозаключению есть некоторые предпосылки.


Наши доверенные лица, располагая весьма немногими сведениями, но в том числе и фотографией Гюль Падишаха – Алана Мак’Лессона, сумели установить некоторые сведения из его реальной биографии. Однако, в общей массе не всегда конкретной информации, поступающей из самых разных источников, начала обрисовываться фигура, имеющая только ей присущие индивидуальные черты и характеристики – внешность, привычки, интересы, приемы «работы», в том числе высокий творческий потенциал и безупречную технику исполнения, в том числе и по ликвидации свидетелей. Эта фигура, наделенная только ей присущими признаками, активно участвовала в девяти из одиннадцати крупных политических противостояний в различных штатах Индии, которые не всегда заканчивались в пользу британской администрации. Речь идет о «дворцовых переворотах», переделах сфер влияния, власти, доходов и контролируемых территорий. Но всегда оставался след, который можно было бы оценить как «гипнотическое воздействие» на ключевое лицо стороны, потерпевшей поражение. Зная сверхжесткую замкнутую феодально-этническую систему власти и кастовую раздробленность обществ, существующую среди коренных народов и племен в перманентной среде интриг и конфликтов, можно только очень смело предполагать, что доступ к первому венценосному лицу, потенциальному объекту насилия, получал доступ человек со стороны. С большой долей вероятности мы допускаем, что этим человеком, способным, если и не внушить доверие к своей персоне, но усыпить бдительность жертвы, выявить самые сокровенные струны души и без малейшей фальши играть на них свою собственную партию, являлся и является Гюль Падишах – Алан Мак’Лессон. Не стоит сбрасывать со счетов и личностные качества Гюль Падишаха, к которым следует отнести его уникальные владения тайными техниками раджа-йоги и гипноза. Примером тому – недавние трагические события в Санкт-Петербурге.


Портрет Мак’Лессона был бы неполным, если бы мы пропустили некоторые черты творческой составляющей его натуры – склонность к некоторой театрализации своих операций. Это одновременно и достоинство, и недостаток. Построение любой масштабной операции, как разведывательного, так и саботажного характера, – условно включает в себя и драматургию, и режиссуру, и актерское мастерство. Полагаю, как человек двух культур, Запада и Востока, Мак’Лессон знаком с творчеством Уильяма Шекспира, знает и любит европейскую театральную школу. Вспомните, он оценил и привлек к работе отвергнутую обществом примадонну Асхабадского Русского театра Ядвигу Полонскую – Анжелу Киприду. И терракцию учинил в том же театре. А что пишет в своем Дневнике Самвел Татунц? Уничтожению немецкой миссии в горах Загроса тоже предшествовало представление – бой гладиаторов, организованный им же, под личиной Рами Радж-сингха. Это к плюсам. К минусам – страсть к театральщине подвигла Мак’Лессона к участию в пьесе, так удачно поставленной в Шайтан-щели! – в качестве ее главного героя… Что и привело к его аресту ротмистром Кудашевым. Полагаю, этого урока Гюль Падишах не забудет.



Общие перспективы нашей работы.


Руководство Первого квартирмейстерства ГУ Ген Штаба не поддерживает идею Особого отдела физического уничтожения Мак’Лессона на территории иностранных государств. Даже в случае благополучного исхода операции этот факт неминуемо будет расценен союзниками по Антанте, как нарушение суверенитета страны, чьим подданным является Мак’Лессон, и как нарушение страны, на территории которой будет исполнена эта акция. Разведка – не криминальная бойня без правил.


Тем не менее, заграничная командировка ротмистра Кудашева Александра Георгиевича в Персию состоится. Цели и задачи, как стратегические, так и тактические будут изложены в Плане операции, название которой будет знать очень узкий круг ответственных лиц.



Трудно переоценить последнюю информацию, предоставленную с подачи ротмистра Кудашева, купцом Татунцем, об активизации деятельности Германии в провинции города Исфахан. Начавшаяся поставка стрелкового оружия – винтовок маузера кочевым иранским племенам курдам и бахтиарам – проверена и подтверждена. Поставки осуществляются в обмен на несанкционированные правительством шах-ин-шаха хищнические разработки оловянно-цинковых и свинцовых месторождений в горах Загрос с последующей отправкой обогащенной руды верблюжьими караванами через перевалы Загроса на запад в Турецкую Сирию. Практически в зоне влияния России, под носом зоны влияния Великобритании.


Свинец – металл войны. Политическая обстановка на Западе Персии не исключает локального военного конфликта с Турцией при непосредственном участии воинских частей России. Сложный горный рельеф предполагаемого театра военных действий – для Генштаба – терра инкогнита. Последние топографическик карты времени подписания Туркманчайского мирного договора – 1828 года. Современными военными картами Иранского Курдистана (Восточного Азербайджана) масштабом не ниже 1:25 000 ГШ не располагает. Это означает, что не может быть и речи о каких бы то ни было реально обоснованных планах военной кампании! Это означает, что все операции могут быть продуманы только на местности на основании оперативных рекогносцировок, связанных с неизбежными неточностями и потерями в личном составе! Карты Ирана, переданные ротмистром Кудашевым, составленные немецкими военными топографами в масштабах 1:25000, точны, максимально детализированы для карт подобного рода. Это карты караванных маршрутов Иран – Исфахан – Турция (Месопотамия) – Багдад – Мосул – Турция (Сирия) – Халеб – Турция (Анатолия) – Измир.


Персидская революция, начавшаяся в 1905-м году переросла в гражданскую войну. Великая страна Персия – древний Иран – двадцать раз могла распасться на двадцать княжеств – территорий, контролируемых кочевыми племенами, самоуправляемыми вновь созданными эджуменами-парламентами крупных городов, национальными территориями, такими как Белуджистан, Луристан, Южный Азербайджан, Курдистан и Иранская Армения. И все эти княжества вели бы не прекращающуюся десятилетиями кровопролитную войну! Не в интересах Российской Империи иметь в своих южных пределах вместо дружественного государства – полыхающую пожарами войны страну. Семь лет бесплодных попыток оздоровления разрушенной экономики и самой власти в Персии дипломатическими усилиями и финансовыми влияниями в экономику, предпринимавшиеся как Великобританией, так и Россией – результата не принесли.


Трон Шах-ин-шаха, трижды за это время сменил правителя*.


....................................


* Наср-эд-Дин-шах. 1848-1896.


* Мозафареддин-шах. 1896-1907.


* Мохаммад Али-шах. 1907-1909.


* Ахмад-шах. 1909-1923.


....................................



Порядок в столице поддерживается исключительно силами Персидской казачьей бригады полковника князя Вадбольского Николая Петровича, сменившего Владимира Платоновича Ляхова. Русскую миссию в Мешхеде и границу Хорасана с Афганистаном охраняют от пуштунских набегов текинские джигиты вашего иррегулярного конного полка.


Турция, под шумок прибирает к рукам территории Иранского Азербайджана. Племена Курдистана вооружаются Турцией не только винтовками Маузера, но и орудиями Круппа. Вы знаете, в пламени войны эскалация неизбежна. Сегодня горит Тебриз, завтра будет гореть Тифлис, послезавтра – Асхабад. Строящаяся немцами железная дорога Берлин – Багдад поможет воссоздать Оттоманскую империю во всем ее агрессивном величии.


Уже нет секрета: Россия вводит свои войска на территорию Персии. Известно письмо Военного министра Сухомлинова Владимира Александровича Председателю Совета Министров Владимиру Николаевичу Коковцеву: «…Считаю настоятельно необходимым скорейшую выработку указаний для действий войск в Персии, а также для усиления их. Для сей последней цели необходимо или немедленное объявление частичной мобилизации войск КавВО или же перевозка на Кавказ потребного числа не мобилизованных войск из Европейской России».


Это война, господа. Правда, она будет называться как-нибудь иначе – «военное присутствие», «персидская экспедиция», но воевать придется всерьез, стрелять – не пробками от шампанского, хоронить – убитых.


Нужна, очень нужна настоящая серьезная грамотная разведка!



Калинин глотнул из стакана остывший чай. Обратился к Кудашеву:

Загрузка...