Битва

НАДЕНЬ ШЛЕМ

Господи, как же я счастлива! Вперед, через промозглый, сильный ветер, оставляя за собой машины и возмущая водителей своей отвратительной ездой. Повсюду сплошная синтетика: высосанные из пальца теории, надуманные планы, бетонные дорожные разделители абстрактных идей, пятна моторного масла усеивают дорожное покрытие, свет вспыхивает в грязных стеклах машин. Мошки яростно бросаются на мое стремительно несущееся лицо, находя лишь смерть.

Мы промчались на мотоцикле прямо через все Торжище. Сначала Торжище, потом автостоянка, и вот мы на Восточном шоссе № 4, на пути в город Нью-Йорк. Им уже вряд ли удастся нас остановить.

Я пристраиваюсь за автобусом, который останавливается в Бергенфилде. Мимо проносятся машины по трем полосам, пока мы застряли позади автобуса, который дребезжит и скрипит на обочине. Приземистая старушка в ситцевом платьишке, сквозь которое просвечивается сорочка, стоит на автобусной остановке с грудой пакетов. «Харлей» рычит и что-то недовольно бормочет, пока мы с Сук Хи глотаем автобусные выхлопные газы. Старушка оборачивается и смотрит на меня через плечо, забираясь в автобус. Она крутит пальцем у головы, а потом тычет им в мою сторону.

К этому времени я уже на таком взводе, что, будь у меня оружие, я бы скорее всего всадила в нее пару пуль. Но чего нет — того нет, а через минуту автобус снова двигается, но я по-прежнему тащусь в отвратительном облаке, потому что на «харлее» страшно перестраиваться в другую полосу. Через минуту поднимаю голову и в заднем окне автобуса снова вижу эту старушку. Ей, должно быть, около семидесяти, она смахивает на испанку, а губы ее накрашены ярко-ярко. Она опять тычет в меня пальцем, а потом снова принимается показывать себе на голову. Она что-то говорит, но слов не разобрать.

Я прихожу к выводу, что она доминиканка, а ее знаки не что иное, как какое-нибудь проклятие вуду. Я бросаю «харлей» прямо в гущу движения и жму на газ. Мы проезжаем мимо автобуса со старухой-ведьмой, я замечаю, что бензина осталось совсем мало, и понимаю, что бензин тоже является частью проклятия.

Затем, секунд через тридцать, меня осеняет. Те слова, что она мне говорила.

— Надень шлем!

Я хохочу.

Потом с трудом сдерживаю рыдания.

Часть меня осталась в этом автобусе, рядом со старушкой. Я так отчетливо представляю ее себе. Вижу, как она возвращается в свой маленький домик с полуэтажами, в котором она сдает в аренду цокольный этаж. Захватив гору «почтового мусора», идет на кухню со старомодными ящичками из искусственного дерева. В ящичках полно сухого печенья «Риц», а в холодильнике стоит кола «Шоп-Райт». Она проверяет автоответчик в надежде, что звонила дочь, но там висит только сообщение от Агнесс, соседки, интересующейся, можно ли ей заскочить и воспользоваться ее сушилкой, потому что у самой Агнесс сушилка не работает.

Внезапно мне кажется, что мой враг — никто.

И все из-за этой глупой женщины. Она ведь ничего не знает, ничего, ни капли, она никогда не изучала физику и скорее всего полагает, будто бы Холокоста никогда не было. Она никогда и не слыхала о сверхновой звезде 19971Т, поэтому даже и не догадывается, что вселенная — летящая частица, скорость которой постоянно растет. Она только и умеет, что сплетничать с подругами и готовить обед в День благодарения на шестнадцать персон. Может, она умеет делать и какие-нибудь другие штуки, столь же не вписывающиеся в мировой порядок. Но именно благодаря этой глупой старушке, уговаривающей меня надеть шлем, я чувствую себя другой.

Ах, если бы только я могла отсечь свою дурацкую башку! Жаль, что у меня есть неокортекс. Бьюсь об заклад, именно из-за него у нас с Алексом вышел такой паршивый секс. Готова поспорить, это моя гребаная гомогенетическая кора головного мозга заставляет меня слишком много думать.

Может статься, это не мир катится в пропасть, а только я? Или, пожалуй, мы на пару с ним катимся, но кому до этого дело?

Может, я и не хочу, чтобы моему миру пришел конец.

Если все погибнет, то как быть с той дамой в автобусе?

Она кажется такой славной. Если бы я позвонила в ее дверь, она бы предложила мне сухого печенья «Риц» и выдохшейся колы. Спросила бы, нравится ли мне учиться, и я скорее всего солгала бы. Она бы изъявила готовность купить все, что я продаю.

— Мне нравится мятное печенье, — сказала бы она.

Я пожалела, что не отношусь к католикам, потому что тогда в самый раз было бы перекреститься. Хотя, если подумать, даже будучи католичкой, я бы вряд ли перекрестилась, потому что боялась отпустить руль.

Я люблю этот мир.

Горючее кончилось прежде, чем мы добрались до Боготы. Я расстроилась, потому что надо было немедленно отправить Сук Хи в больницу, а от Инглвуда нас отделяло еще несколько миль. Но проблемы возникли не у нас одних. Движение на дороге тоже замедлилось. Затем остановилось вообще.

Проклятая пробка. Скорее всего застрял впереди какой-нибудь тягач с прицепом, народ повылезал из машин, чтобы поглазеть, вот и стоим все. Конечно, на мотоцикле можно попытаться прошмыгнуть между машинами, но сильно не развернешься, потому что мои навыки вождения мотоциклов пребывают в плачевном состоянии.

Полицейский вертолет направляется в нашу сторону.

Они знают? Мы попали в засаду?

Сук Хи побледнела, постоянно прикасается к повязке на голове, словно рана болит. Я хотела спросить, как она себя чувствует.

Нет, не хотела. Не хотела я об этом спрашивать. Больше всего мне хотелось повернуть время вспять, чтобы я снова шла к автобусной остановке, а она уже поджидала меня там со своим маленьким шелковым зонтиком, болтая по телефону. Я хотела вернуть свою жизнь. Снова увидеть Кена.

Мотоцикл зачихал и умер. Я принялась его толкать, Сук Хи ковыляла рядом со мной. Впереди я увидела причину затора. Это был чартерный автобус. Создавалось такое впечатление, будто он перегрелся. Оттуда вывалилась куча парней. Они стояли вокруг, рассматривали автобус и переговаривались. Я взглянула на них. Все они казались настоящими красавцами. Я имею в виду, все до одного.

— Ух ты! — сказала Сук Хи, заметно приободрившись. — Мужчины-фотомодели. Давай-ка выясним, правда ли они настолько тупы, как в том гадском фильме.

— Давай-ка не будем, — ответила я, с хрипом толкая «харлей» вперед. — Ну же. За нами гонится полиция. Не могу поверить, что у нас закончился чертов бензин.

«Харлей» просто жуть какой тяжелый. Мы дошли до площадки для разворота, где обычно прячутся фараоны, чтобы засечь водителей-лихачей. Я уже собиралась толкнуть «харлей» на дорогу и сдаться, когда в кустах напротив заметила ту волчицу.

Она, должно быть, увидела меня первой. Она не шевелилась, я тоже.

Сук Хи сидела на корточках в траве, обхватив руками голову, раскачивалась из стороны в сторону. Ей было больно. Не к добру это все.

Мы с волчицей рассматривали друг друга. Шкура у нее серая, я могу сосчитать каждый волосок. Ее тело одним боком повернуто ко мне, спина слегка выгнута, хвост торчит. Волчица оказалась гораздо меньше, чем я представляла, но вот лапы у нее были огромные. Она повернула голову, чтобы смотреть на меня прямо.

Как я уже говорила раньше, мы все состоим из звезд. Поэтому я загадываю желание, словно увидела падающую звезду.

Я моргнула, и она исчезла. Кусты чуть подрагивали там, где она стояла, едва заметно, но они шевелились.

Кто-то стал яростно сигналить, я вздрогнула и поняла, что движение возобновилось. В воздухе плыли испарения двигателей. Я услышала сирены и вой полицейской машины, доносящийся за нашими спинами и перекрывающий нам путь. Я закрываю уши.

Рядом со мной в траве лежит Сук Хи, невозможно прекрасная, снова похожая на себя прежнюю. Белый шарф от Гермеса на ее голове сейчас стал совершенно алым.

Бело-оранжевое полосатое днище большой машины пронеслось очень близко от меня. Я даже подумала, что лишилась какой-нибудь части тела. Машина остановилась, извергая выхлопные газы мне в лицо. Я прищурилась и увидела на солнце очертания спутниковой тарелки. Раздавшийся из громкоговорителей голос был очень знакомым.

— Как делишки, Сун? Вы просили — вы получили. «Тойота» подана.

Я встаю и со всей злостью ударяю ногой по фургону. Мигалки и сирены — это слишком для моих нервов.

— Ты приехала слишком поздно, — закричала я. — Сук Хи надо в больницу, ей не нужна передающая станция.

Я разворачиваюсь к Сук Хи. Она кажется такой маленькой, такой обессиленной и… неуместной. Нечестно все это.

Полицейские вытягивают свои животы из машин. Вам бы и в голову не пришло, что нас с Сук Хи разыскивает полиция, настолько лениво переваливались эти парни. Один из них стал вытаскивать штрафной журнал.

— Поторопись, Сун, — промурлыкал голосок 10-й. — Они тебя сейчас арестуют.

Я снова бью по машине, размазывая по лицу слезы.

— Да плевать мне на них, — рыдаю я. — К черту все! Неужели ты не можешь придумать чего-нибудь получше?

Задние двери фургона раскрываются настежь. Внутри 10Еша, как Волшебник Изумрудного Города вышедшая на свет из-за изумрудного занавеса. В то же время водитель открывает переднюю дверь и бежит вокруг машины. На нем форма, а вокруг шеи болтается стетоскоп, конец засунут в кармашек на груди.

Я смотрю мимо 10-й и наконец отчетливо вижу внутренности фургона, из которого она транслировала все это время. Я увидела прозрачные пластиковые трубки, которые привели меня в такое недоумение. Увидела хирургические инструменты. Увидела пластмассовые контейнеры, промаркированные красным крестиком, и переносной компьютер, показывающий видеоклипы. Увидела дефибриллятор, пустые банки из-под кока-колы и бумажные упаковки с бинтами. Увидела кислородную маску и портативный телевизор.

— Ты собираешься помочь нам вытащить задницу своей подружки отсюда?

10-я толкает, и металлическая каталка/носилки выезжает из задней дверцы, наклоняется и катится на меня. Я успела схватить ее, прежде чем она меня задавила. Парамедик наклонился над Сук Хи. В эту минуту подходят фараоны, на их лицах читается беспокойство.

— 10-я, что там? — шепчу я. Я вся трясусь, и мне кажется, мне грозит опасность развалиться на мелкие кусочки. — Она выкарабкается? Теперь все будет нормально?

По лицу 10-й невозможно ничего понять. Ей следовало бы играть в покер, а не в шахматы, подумала я.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — говорит она. — Теперь игра окончена.

Я судорожно сглатываю и гадаю, как это следует понимать. Варианты?

У меня еще есть мой пистолет и немного патронов. Незаметно снимаю его с предохранителя.

Надень шлем! Да, верно. Шлем нужен сейчас Сук Хи, а не мне. Но все же…

Снова ставлю пистолет на предохранитель.

Полицейские подошли уже так близко, что я чувствую запах «Чапс».

Я разворачиваюсь к первому полицейскому и выдавливаю свою самую милую улыбку. Такое чувство, словно стреляешь в себя. Мне больно, но я справилась.

— Простите, офицер, я что, превысила скорость? — спросила я.