Блондинки начинают и выигрывают

Глава 16

— Что, братан, спиртного прикупить желаешь? Небось едешь с девчонками на дачу, решил бухлом затариться? Проходи, не стесняйся, набирай. Презервативы у меня тоже есть. С лимонным вкусом. Мой магазин только открылся, потому и цены держу ниже плинтуса. Можно сказать, себе в убыток торгую, только чтоб не разориться. Эй, Лилька, обслужи клиента! Маруся, почему пыль на полке? Что значит «не успела вытереть»? Она не успела — а мне штраф санинспекции плати?

Во народ, во народ!.. Ни черта работать не хочет! А ведь было время, сидели мои девки в холодном ларьке на станции, ни тебе туалета, ни тебе покушать. А теперь я им вон какие хоромы воздвиг — а все не довольны. Так и норовят на халяву проскочить, вкалывать поменьше. Нет, избаловался народ, работать окончательно не желает.

Взять хоть моих продавщиц. Кажись, работа чистая, непыльная, сиди себе за кассой да покупателю вежливо лицом свети. Контингент местный, профессора да артисты с окрестных дач, да бывшая интеллигенция — все у меня отовариваются. Слова грубого даже под наркозом не скажут. Так нет, эти финтифлюшки так и норовят нахамить. Право слово, хоть самому за прилавок становись!

А что делать? Уволишь этих — другие, точно такие же, придут. Я их породу бабскую наизусть знаю. Знаешь, сколько их через мои руки прошло? И не сосчитать! Я ведь, можно сказать, ветеран торгового фронта. Двенадцать лет этим делом занимаюсь!

Что рот открыл? Думаешь, как это я такой огроменный магазин забабахал? А ведь с малого начинал, со «сникерсов» да с сигарет. А теперь вон как развернулся! Магазин мой, он, считай, в округе самый крупный. Ассортимент у меня, цены опять же… Народ пошел, грех жаловаться!

Жилка во мне есть коммерческая, потому что чувствую я это дело во как! Знал ведь, что выгода будет, прямо нутро свербело, так хотелось магазин открыть. Еще сеструхе своей твердил: бизнес — это не в пример лучше, чем обыкновенному клерку штаны в конторе портить. И не в пример выгоднее. И главное, сам себе хозяин. Никто над душой не стоит. В шесть утра проснулся — что делать? Делать нечего. Ну, иду я в магазин, посмотреть, все ли в порядке. Да и ночью иногда подымусь глянуть, все ли благополучно. Ну и на дню раз двадцать забежишь по делу. Красота!

Вот шурин мой (это он, кстати, мне деньжат-то на строительство и подкинул), долдон эдакий, долго кочевряжился, не хотел в дело вступать. Сеструха еле уломала! Парень он ничего, но, надо сказать, с тараканами в голове. Он ведь у меня, родственник этот, на головку шибко ушибленный, с мозгой у него не все гладко. Вертится эта мозга вроде бы как положено, но только не в том направлении. Кажется, по науке должна она по часовой стрелке вертеться, а она все против норовит.

Как же я его уговорил? Да просто! Словами. Почти и рук-то не прикладывал. Я ж такой человек: сказано — сделано. Мне кого угодно уговорить — проблем нет.

Какие аргументы? Да простые аргументы! Русские.

Он, конечно, поначалу елозил, сопротивлялся, болезнью оправдывался. Но я к нему подход быстро нашел… Какой? Это уж, брателла, мой профессиональный секрет.

А ты что же, шурина моего знаешь? Откуда?.. Да ты что! Гляди, как тесен мир… Куда ни ткнись — везде на знакомого наткнешься. Или на бывшего знакомого.

Ну и как он тебе в последнее время? Что, давно не встречались?.. А я недавно только видел его. Ну, как тебе сказать, что с ним… Вроде говорит, что вылечился уже. Улыбается даже. А в остальном — все такой же. И тараканы есть, не без этого, а как же!

А после той истории… Ну, ты слыхал, конечно, когда его в овраге нашли… Ну, понятное дело, не его нашли, а другого, но это не важно… После этого он на поправку пошел. Денег мне занял — без писка. Веселый такой ходит, жизнерадостный, как пингвин.

Почему? Ну, известно почему. Потому что кончается на «у». Это ж, как дважды два, ясно. Вылечился человек — вот и радуется. Недавно даже со мной в баню пошел. Несколько лет все брезговал, кривился, как черт на распятие, а теперь пошел. Потому что вылечился.

Марусе, продавщице моей, очень уж понравился он в бане. Очень, говорит, мужчина интересный, во всех направлениях… А я ей так грозно: ни-ни, шурина моего не смей трогать! Он моей любимой сеструхе — муж, а не черт-те что. Так, конечно, шуры-муры затевать можно, но в ограниченных пределах. А на большее даже и не рассчитывай, говорю! Посягать на эту, как ее… короче, на святость брака я не позволю ни за какие коврижки! Впрочем, он и сам не больно-то за ней ухлестывал. Оно и понятно. Тараканы, знаешь, брат, дело такое серьезное. Никогда не знаешь, когда они в черепушке опять зашебуршатся.

Вот опять же, в сауне той… Накатило на него, понимаешь. Сидим в парилке, паримся. Девки от жара визжат, рыбками в бассейн плюхаются. Ну, пиво, «морской коктейль» — все как полагается. Рассупонился я, и что-то меня на сентиментальности потянуло.

— А помнишь, братан, — говорю, — как ты на своей свадьбе напился и по ошибке официантку за невесту принял?

— Нет, — говорит, — не помню абсолютно. А что?

Ладно, думаю, это нормально. Столько выпив, всяких мелочей не упомнишь.

— Ну, как же не помнишь, — продолжаю укоризненно, — Ирка моя тогда в слезы, говорит, разводиться пойду завтра же? Помнишь?

— Да? — удивляется. — Надо же, совершенно не помню! И что потом было?

— Как что потом? Потом она, дурында эдакая, рыдать стала, тушь у нее вся размазалась, фата в «селедку под шубой» залезла… Ну, а тебя холодной водой отливали, чтобы в чувство привести. Господи, когда ж это было… Сколько лет прошло?

— Да уж, немало.

— А точнее?

— Лучше пива налей… Знатное у тебя пиво, Толян… Вот однажды поехал я на гастроли в Чехию, так там пиво…

— Не, ты мне зубы не заговаривай, — пальчиком ему грожу строго. — В каком году это было? Отвечай!

— В девяносто третьем.

— Врешь, — хитро так щурюсь, — меня не проведешь! Брешешь ты, брателла, как сивый мерин. В девяносто первом это было, точно. Я тогда свой первый ларек открыл на станции. Аккурат перед вашей с Иркой свадьбой.

— Да? — удивляется как ни в чем не бывало. — А почему мне всегда казалось, что в девяносто третьем? Я в тот год в Чехии был, так там пиво…

— Налей, — обрываю его, — еще… В Чехии, придурок, ты был не в тот год, а в следующий… Вместе с Иркой. Она еще в положении была, помнишь? А ты помнишь, сволочь, что я вам на свадьбу подарил?

— Не-а, — и лыбится на меня, розовый, как младенец, — не помню. Абсолютно, брат, не помню, братан, извини, брателла…

Нормально, думаю. Называется приехали. Как официантку щупал — не помнит, но это со всяким бывает… Свадьбу не помнит — пусть. Там и вспоминать-то нечего, может. Но мой подарок не помнить — вот это да! А ведь я ему, шельмецу такому, сварочный аппарат подарил! У меня как раз лишний оставался, я им арматуру для своего первого ларька варил. Мне тогда он уже без надобности был, а ему пригодился бы, как новобрачному. А он вон как с моим подарком обошелся, даже не помнит!

— Ладно, — говорю, — брательник, без обид. Проехали… А потом Пашка у тебя родился. Помнишь? Это было… Это было… В каком году, помнишь?

— Не-а, — отвечает, — не помню.

И опять лыбится, сама невинность во взоре.

Отлично, думаю! Вон как они, тараканы-то, как разбушевались! Так, должно быть, ползают, так и шелестят. Это от жары, должно быть.

— Выпей еще пива, — говорю заботливо, — охладись, а то тебе вредно.

А ну как он от температуры окончательно сдвинется? Ох и влетит же мне от сеструхи!

— Ну ты хоть что-нибудь помнишь? — пытаю его озабоченно.

— Не-а, — говорит, — ничего не помню. Здесь помню — а здесь как будто нет, белый лист. Только мутнеется что-то. Розовое.

— Это от пива, — киваю, — а как меня зовут, помнишь?

— Нет, — отвечает и хмурится жалобно.

— А как тебя зовут, помнишь?

— Это помню.

— Ну тогда нормально, — с облегчением вздыхаю.

А тот лыбится… Так бы ему по сияющей морде и врезал, если б не родственник он мне был. Чтоб мозга у него за мозгу не смела бы заходить, чтоб на место окончательно встала. По часовой стрелке или как там положено. Чтоб тараканы его угомонились.

А девки слушают наш разговор, прыскают, смехом заливаются.

— Ох и шутник же у вас братец, Анатолий, — хохочут, — прямо Хазанов вылитый! Ему бы только в телевизоре выступать.

А тот и рад. Раздухарился так, что ему удержу нет, и понес, соколик, что ни попадя.

— В телевизоре я, — говорит, — бывал уже, и в театре…

— Стоп, — говорю, — твои байки мы уже слышали. Заканчиваем на этом, не то придется чумовоз вызывать и тебя в Ганнушкина везти.

Схватил я его в охапку, отвез до хаты и сдал с рук на руки сестрице, как товар по накладной. Сдал, принял, количество, ассортимент, сертификат качества…

— Ну, что он там тебе наболтал? — Ирка интересуется.

Пришлось рассказать все как было. А она, Иришка, ну его чихвостить: «Ах ты, такой-сякой, немытый-немазаный! Говорила, не пей!»

А тот только лыбится и пузыри, как младенец, от счастья пускает. И лепечет что-то невнятное.

— Притворство, — говорит, — ты придумано лукавым, чтоб женщины толпой шли в западню: ведь так легко на воске ваших душ красивой лжи запечатлеть свой образ. Да, вы слабы. Но ваша ли вина, что женщина такой сотворена?.. Она сварлива так, для виду только, на деле же голубки незлобивей, не вспыльчива совсем, ясна как утро, терпением Гризельду превзойдет, а чистотой Лукреции подобна… — И целует ей ручку.

У меня аж слезу вышибло от такой чувствительной сцены. Даже внутри что-то колыхнулось. Вспомнилось чего-то, как Лилька в прошлом году хотела от меня родить, но я ей запретил. А потом и прочие сентиментальные мысли полезли в башку…

Расчувствовался, одним словом. И даже шурину простил, что он про мой свадебный подарок запамятовал. Ладно, все же больной человек… И сеструха моя на него прямо не надышится. Ну чисто голубята!

Все бы ничего у них. Большего и не надо, кабы не эти треклятые тараканы. Такого хорошего парня с катушек сбивают!

Насчет этого типа, который на него работал? Нет, ничего не знаю. Слышал, конечно, даже один раз встречались — и только.

Только и могу сказать про него, что он человек деловой, я эту породу сразу вижу. Не то, что мой шурин-пентюх. Мы даже одно время собирались с ним какао-бобами на паях торговать.

Интересуешься, где он теперь?.. Да откуда мне знать! Нету. Сгинул. Испарился. Не то в воду канул, не то под землю провалился.

А в овраге он ли был или кто заместо него там улегся, этого мне знать не дано. Меня там поблизости даже не стояло. Милиция, конечно, мной уже интересовалась по обязанности, но алиби у меня железобетонное. Вон и Маринка засвидетельствовала, что тогда мы с ней… Гм-м… Ну, понятное дело… То есть вместе были.

Или, может, не Маринка, а Лилька? Не важно. Главное — дело.

Дверь отворил Кеша. В прихожей было темно, и я поначалу не заметил в облике своего питомца ничего необычного. По недовольному его бурчанию стало ясно, что настроение сегодня у него паршивое и настроен он антагонистически. Причина Кешиного неудовольствия выяснилась, как только мы вышли на свет. Под глазом, наплывая одной стороной на висок, а другой упираясь в разбухшую переносицу, фиолетовел огромный фингал.

— Кто тебя так? — ахнул я в ужасе. На моих глазах шли прахом все непосильные старания последних нескольких месяцев! Кешина внешность была варварски испорчена.

— Валюха, — буркнул Кеша, скрываясь в своей комнате, — звездарахнула со всей дури, безмозглая остолопка…

При этих словах с кухни белой павой самолично выплыла авторша рукотворного чуда.

— И еще раз звездарахну! — грозно пообещала она, уперев кулаки в наливные бока. — Только попробуй еще раз эту шалаву в дом притащить.

— Да никого я не тащил, — огрызнулся Кеша и объяснил мне обидчиво: — Какая-то психичка ворвалась среди бела дня, может, квартиру спутала, а эта дурында мне со всего маху ка-ак…

— И когда это ты, Кешенька, все успеваешь? — съехидничала Валюшка. — И книжки учить, и романы на стороне крутить? Вот скажу про тебя мужу своему, он тебя вообще навсегда зарежет…

— Вот что, красавица… Иди-ка ты отсюда, — проговорил я, властно выпроваживая соседку за полный локоть, — к мужу!

Валюха надменно фыркнула и удалилась с гордо поднятой головой. Ей на смену из полутьмы коридора выступил деньголюбивый Мишка-переросток.

— А ваш братец сегодня по матушке три раза выражались, — подобострастно вымолвил он, обращаясь ко мне. — Вот, у меня все записано, смотрите. Первый раз, когда эта девка на него с поцелуями накинулась, потом два раза, когда Валька его бить начала…

— Вот сволочь! — беззлобно проговорил Кеша, любуясь в зеркале своим багрово-фиолетовым чудом. — Из таких вот и вырастают… Павлики Морозовы!

Я выскреб из кармана всю мелочь, какая была, и выпроводил корыстного подростка. Мне все это очень сильно не нравилось. Я вложил в Кешину физиономию несколько тысяч потом и кровью заработанных рублей, и мне было неприятно, когда всякие знойные женщины пытались пустить насмарку мою кропотливую работу.

Выяснилось следующее. Кеша, как прилежный ученик, корпел днем над домашним заданием, когда у него внезапно закончились сигареты. Тогда он решил сгонять в соседний магазин за пачкой «Явы». Накинул на плечи куртку и помчался, стараясь не тратить драгоценное время на всякие хозяйственные мелочи, ибо его ожидало святое таинство учебного процесса.

Расплачиваясь в магазине, он мельком увидел хорошенькую, со вкусом одетую девушку. При виде него юная особа застыла с восхищенно приоткрытым ртом, удивленно хлопая глазами. Казалось, будто она повстречалась не то с самим Филиппом Киркоровым, не то с его папой.

«Я сразу понял, что она в меня втрескалась, — самодовольно поведал Кеша. — От меня всегда женщины с ума сходили, особенно девушки».

Но, заметив сей отрадный факт, Кеша вовсе не стал форсировать отношения и просить у девицы номер телефона. Он только подмигнул ей, как бы пытаясь ободрить безнадежно втюрившуюся бедняжку, и отправился восвояси.

Возвращаясь домой, он заметил боковым зрением, что девушка следует за ним. «Наверное, ей по пути», — подумал Кеша и, бодро насвистывая, несколько раз оглянулся на хорошенькую незнакомку. Та не отставала.

Войдя в подъезд, Кеша бросил прощальный, полный любовной тоски взгляд на юную красотку. Но барышня застыла в нерешительности, не смея далее следовать за предметом своего обожания.

Кеша вернулся домой и уже успел выкурить сигарету на кухне, когда раздался звонок в дверь. Его словно кто-то толкнул в грудь — из головы не шла прекрасная незнакомка.

Увидев на пороге предмет своих мечтаний, он только и промолвил с улыбкой «А, это ты?», как девушка, даже не дожидаясь формального приглашения, ураганом ворвалась в дом и, задыхаясь от волнения, прошептала нежным, как шепот лесного колокольчика, голосом: «Что ты здесь делаешь?»

«Живу», — ответил Кеша недоуменно и увел незнакомку в комнату. Там, решив, что барышня сходит с ума от плотского вожделения, он принялся снимать с нее верхнюю одежду, имея в виду самые благородные намерения — попить чайку или водочки, смотря по темпераменту гостьи. Но, увлекшись романтическими предожиданиями, он совсем упустил из виду тот факт, что с минуты на минуту должна была вернуться со своей торговой работы Валюшка, придерживавшаяся в любовных отношениях старозаветных моногамных принципов, совершенно неактуальных в наше время, когда на свете в изобилии прозябают вот такие хорошенькие особы, обделенные мужской лаской.

Итак, Кеша разоблачал (в смысле облачения, а не разоблачения) незнакомку, а та между тем стрекотала что-то непонятное, что-то вроде того, что как странно, что они встретились в таком странном месте и что он, Кеша, себя очень странно ведет, но она вообще-то понимает его странности и снисходит к ним, но эта странная квартира весьма странна.

Однажды она упомянула какого-то безвестного Сашу, потом принялась называть своего визави Иннокентием Ивановичем («Страна знает своих героев!» — самодовольно комментировал этот факт рассказчик), потом пообещала быть его до гроба, потом сделала попытку расплакаться и даже уткнулась уже мокрым лицом в разгоряченную интересным приключением Кешину грудь, как в комнату (предварительно не постучавшись!) ворвалась грубая и нервная Валюха. Увидев трогательную картину братской любви и сестринской нежности, она немедленно устроила скандал с мордобоем.

Валька обругала девушку вертихвосткой и еще того хлеще, погрозила кулаком, а потом стала обзывать Кешу «коблом несчастным» и развязала совершенно неприличную потасовку, которая и закончилась трагическим повреждением Кешиной внешности.

Опешив от торгового напора бойкой Валюшки, незнакомка жалобно пискнула что-то и убежала, схватив пальто в охапку. На прощанье она крикнула Кеше: «Встретимся на работе!» И была плутовка такова.

Вот вкратце вся цепь трагических событий, приведших моего воспитанника в угнетенное состояние духа.

Последняя фраза странной гостьи полностью объяснила мне суть дела. Подтвердила эту суть еще и перчатка, забытая полоумной девицей на стуле.

— А пахнет-то как, — с тоской проговорил Кеша, втягивая воздух. — Духами дорогими.

— «Кензо», — подтвердил я мрачно. — Подарено Восьмого марта прошлого года в знак вечной признательности.

Бедная Алина! Наверное, у нее голова идет кругом от этой истории и моего дикого поведения в ней…

— Она увидела тебя в магазине и подумала, что это я. Сразу подходить не стала, потому что не знала, с женой я или один, да еще тел ей дурацки подмигнул, что вообще сбило девушку с толку. Очевидно, она решила, что ты подаешь ей тайные знаки. Вот она и пошла за тобой. И так далеко зашла, что в конце концов напоролась на Валентину.

Кеша осторожно потрогал свой синяк и лишь протяжно вздохнул, будто вспоминая о чем-то хорошем и навсегда ушедшем.

— Она по тебе сохнет? — спросил он прямо.

— Не то чтобы. — Я неопределенно дернул плечом. — Никак не могу ей втолковать, что служебные романы должны заканчиваться вместе со службой, в шесть вечера.

— Хорошая девушка, — вздохнул Кеша. — Она мне нравится. Я бы женился на ней.

— Кажется, ты на Валентине хотел жениться?

Кеша опять осторожно тронул налившуюся кровью скулу и неохотно заметил:

— С ней у меня было-то всего… Полраза. Только ухаживал, а она… Вообразила себе невесть чего! И вообще она к моему духовному уровню теперь не подходит.

Одновременно с последними словами раздался грохот атлетического кулака, барабанившего в запертую дверь. Деревянное полотнище жалобно выгнулось под мощным напором.

— Я щас тебе покажу «полраза», — негодовала Валюшка. — А кто меня подговаривал мужа бросить, моего милого Нисхата Желтыбаевича, этого святого человека с отдельной комнатой в хорошем районе? Кто мне платья блестящие дарил, кто называл меня сдобной булочкой?

— Батоном хлеба, скорее. Буханкой! — грубо огрызнулся Кеша, находясь под спасительным прикрытием двери.

— Ну, Кешка! — злобно зашипела Валюшка в замочную скважину. — Припомню это я тебе, ой как припомню… Поскачешь ты у меня белым козликом по белу светушку. Сживу я тебя из нашей квартиры, как есть сживу, и братец твой тебе не поможет. Участковому все про тебя расскажу, поведаю про все аферы ваши с бумагами и компьютерами, он тебя в тюрьму посадит и вышлет к черту на кулички, куда Макар телят не гонял, в твой Сыктывкар! Вот! Съел?

По коридору загремели удаляющиеся шаги.

Кеша сжался под моим вопросительным взглядом.

— Что она знает?

— Да ничего она не знает, — дрожащим от испуга голосом начал оправдываться он. — Грозится только. Про бумаги проговорился спьяну, вот она и…

— Нарушение пункта седьмого договора. А заодно и пятого, — грозно напомнил я.

— Так это когда еще было! Я ведь теперь понимаю все. Я ж изменился. Не пью, по матушке не выражаюсь и вообще вырос как личность.

Я мрачно усмехнулся и положил на стол ноутбук.

— Ладно, личность… С Алиной я как-нибудь сам разберусь, а ты, если еще будешь крутить шашни… Докрутишься!

Кеша горячо закивал, преданно ловя мой строгий взгляд.

— Давай-ка лучше посмотрим, как ты усвоил программу. Задание следующее. Ты должен просмотреть состояние счета в банке «Банк-инвест», пользуясь таблицей кодов, и провести сумму через систему киберплат. Начали…

— Слышь, чувак, чё тебе надо? Чё ты здесь ходишь, топчешься, разнюхиваешь? Ты чё, из ментовки, что ли? Выясняешь, кто прописан, а кто нет? Так вот, прописанная я здесь законно. Временная регистрация у меня по месту жительства у мужа моего, Нисхата Нигматуллина. Видел небось, косоглазенький такой туточки бегает? Во-во, это мужик мой. Бывший. Потому как я свободная женщина и развожусь с ним, когда захочу.

А ты чего тут шляешься? Землю роешь? Думаешь, не слыхала, как ты старуху Митрофановну пытал, про Кешеньку моего все выспрашивал? Про родимого моего, сокола яснокрылого… Или ясноглазого? Как правильно, не в курсе? Ох, пропал мой соколик, сгинул на чужбинушке, в дальней сторонушке… Оставил меня, любовь свою верную, жену свою истинную. На кого он меня покинул…

Может, на тебя, а? Шучу я, шучу…

Сволочь он, этот Кешка, оказался. То все подкатывал ко мне с речами ласковыми, все шептал: Валентина, красота ваша необыкновенная, не встречал я на земле пригожести такой, в музеях ее нужно выставлять для любования трудящихся. Платье подарил. Дорогое, между прочим. Блестючее все, аж огнем играет на свету. Сама выбирала! В магазине выбирала, как артистка, а не на рынке у метро. Пойдем, говорит, Валентина, оденем твою красоту в неземные одежды. И пошли мы…

Эй, Кешка, Кешка, дрянь голопузая! Ну мужик был, ну мужик!.. А плел как! Турусы на колесах строил — закачаешься. Я, говорил, Валя, хоть и сидел в местах отдаленных, но душу свою нежную сберег на крайний случай. Я говорит, служу моему братцу, как обязан по трудовому договору и в силу родственной любви, но притом душу свою бессмертную продавать не намерен. Я, говорит, может, артист внутри и натура возвышенная, нездешних мест обитатель. Мне, говорил, птице высокого полета, простор нужен. И в тот простор я тебя, Валя, навсегда хочу забрать в качестве своей прекрасной дамы. Очень уж ты, говорил, красивая и на доброту отзывчивая.

Это, значит, намекал он мне на наши возвышенные перспективы.

А я так думаю, это братец его с панталыку сбил. Понимаешь, братец тут у него родный неподалеку обретался, все ему, Кешке, прожекты небывалые разрисовывал, красок не жалел. Мол, будет Кешка жить в своем дому, одеваться как буржуй, на машине ездить, если его станет слушаться. Ну Кешка, дурной, и слушался, рот открывши.

А братец его тот еще типчик. Я таких, с гнилым нутром, сразу различаю, у меня издавна нюх на них! Он Кешку моего по всяким учителям таскал, книжки заставлял изучать. А на меня все косился зло и братца все обрабатывал, чтобы, значит, тот мной заниматься бросил, а все свои освободившиеся силы кинул на изучение предметов жизни.

Но и Кешка тоже не лыком был шит. Ну, как братец за порог, я сразу шасть к нему. И обнимаемся мы, милуемся, пока тошно не станет.

Ну, конечно, меж нами тоже не все гладко было. Пару раз муж мой законный меня из его объятиев выволакивал, домой возвращал. А потом я еще с Коляном повздорила из-за него. Ну ты Коляна видел, сосед мой, на стройке работает. Сын у него еще такой, Мишка, прыщавый весь, как кукушечье яичко. Вспомнил? Ну вот… Сынок его тоже на меня, конечно, заглядывался, но я с ним быстро свои дела закончила. Молод больно. Никакого интересу нет, одни сопли. Скучно!

Так вот, этот братец Кешкин… Все будто бы хотел его в люди вывести. Это так у них называется! Таскал его заместо себя на всякие совещания. Я хотела и с ним тоже, с Сашкой этим, контакт установить, но только он в мою сторону даже и смотреть не пожелал. Весь в свою цель устремленный был, как одно пчелиное жало.

Я Кешке говорю: дурной, чего ты лезешь? Чего не хватает тебе? Живешь себе — живи. Кормят тебя, поят — и ладно. Не лезь высоко, оттуда если падать — можно больно удариться. А Кешка мне на это опять долдонит: мол, хочу, Валентина, тебя тоже с собою вознести. Хочу, чтобы ты жила, как королева, вместе со мной в отдельном помещении, одевалась в шикарные платья и красотой своей далеко прославилась. А мы бы с тобой зажили бы как кум королю и горя б не знали.

И ведь права я оказалась! Ой как права, мамочки! Так права, что хоть вешайся. Сманил этот Сашка моего Кешеньку, да и довел его до доски гробовой, до сырости могильной. Отнял у меня моего соколика-а-а… А-а-а…

Откуда знаю? А как же мне не знать! Это ж просто, как дважды два. Ну, ты сам рассуди, если б с Кешенькой все ладно было, разве ж он меня оставил бы в безвестности, в тоске сердечной? Ни за что! Хоть тайком, хоть тишком, но дал бы мне весточку, чтобы, значит, не тревожилась я, чтоб сердце свое понапрасну не надрывала. Потому как у нас ведь не просто шуры-муры были обыкновенные, из тех, что по пять раз на дню случаются, у нас ведь высокое чувство!..

А от Кешеньки моего ни весточки нет, ни знака. Сгинул он, стало быть, в тоске и печали. Лежит сейчас, миленок мой, на дне могилы, в тесной сырости гробовой, сложил свои белы рученьки на груди, глазки свои светлые закры-ы-ыл…

Ты думаешь, иначе оставила бы я его в спокойности жить? Ни за что! Я и телефон братца его тихонько разузнала. Когда Кешенька пропал, звонила ему с намеками. Припугнула малость, чтоб не сильно рыпался. Мол, или колись, мужик, или я в милицию пойду. Да только мы с ним в сумме не сошлись. Посчитал он, что слишком много я затребовала. А мне ведь что, разве много надо? Только чтобы было чем одеться, укрыться да еды малую толику, чтобы с голодухи ножки не протянуть.

Жаднючий у Кешки братец оказался, ужас! За память своего единокровного родственника не захотел ни копейки отвалить!

«Ошибаетесь, Валентина», — только и прошипел по телефону.

Жена его, фифа курносая… Та еще штучка! Я ей талдычу про все, как есть, а она мне с таким апломбом, мол, если будете еще моего супруга шантажировать, мы обратимся в органы. Ишь, напугала ежа голой задницей! Я, может, сама скоро в органы обращусь. Я на них управу найду, я их выведу на чистую воду! Пойду и расскажу все как было. Мол, уморили братца ни за что ни про что, а меня, его вдову безутешную, жену законную, материального вспомоществования лишают, буржуи недорезанные…

Ну, про законную жену это я немного загнула. Конечно, первым делом я паспорт-то у Кешки проверила. И правда, штампа брачного там действительно не наблюдалось, но это еще ничего не значит. О таких вообще говорят — на семи углах женат. А насчет Сыктывкара — точно наврал. Штампик о прописке у него был московский, между прочим. Только фальшивый штампик тот оказался. Я адрес выписала аккуратно, пошла по нему, а там другие люди живут — общежитие! А вот насчет того, сидел он или нет, — не могу сказать убедительно, сама точно не знаю. Татуировку на плече, птичку с когтями, он свел по требованию братца своего, а насчет остального — тоже трудно проверить.

Но ежели так рассудить… Если бы он не сидел, стал бы его братец дурной тайком с ним валандаться? Думаю, что нет. Взял бы себе в дело, обучил всему, вывел в люди, как обещался. А чего, иначе говоря, было скрытничать? Не понимаю я.

И вообще, много в этой истории темного наблюдается. Через пару месяцев посмотрела я однажды — краснокожая паспортина из пиджака выглядывает. Цоп ее. Гляжу, а там уже новая карточка наклеена, где Кешка поперек себя шире. И регистрация уже совсем другая, и место рождения иное обозначено — город Сыктывкар. Чудеса, думаю, да и только. Вот чего они со своим братцем отчебучивают! Документы фальшивые клеют!

Зазноба у Кешки определенно имелась помимо меня. Какая-нито бабенция, чувствую, мозгу ему закрутила как надо. Как я из дому — он шасть к телефону и журчит себе, как канарейка. Тоненько так: фьють-фьють, курлы-курлы. Кешка, говорю, сатаноид такой, чего журчишь? Это я, говорит, с Сашкой разговариваю. А зенки у него блу-удливые при этом, как у мартовского кошака. Я так думаю, имелись у него шуры-муры с той финтифлюшкой, что к нему прибегала на шею вешаться. А иначе с кем ему журчать, кроме меня?

В трудную годину припомнила я все эти сообразные случаю происшествия и подкараулила Кешкиного братца на улице. Подошла к нему, вроде бы случайно мимо пробегала, и говорю:

— Известны вы мне, Александр Батькович, как облупленный! И все ваши делишки пакостные наизусть знаю!

А он вроде сначала как обрадовавшись: «Валентина, это ты?» — но потом опомнился, сник. И морду стал на сторону воротить, точно под нос ему кусок тухлятины сунули.

— О чем вы, — говорит, — мадам?

Кешка тоже меня «мадамой» звал, когда сильно серчал.

— Изрядно вы моего Кешеньку оприходовали, — намекаю я. — Не больно-то вы братца своего возлюбили, распрощались с ним не по-хорошему.

А он мне с таким, значит, змеючим шипением:

— Иннокентий Иваныч сам себе хозяин. Если уж не желает он с вами отношения поддерживать — извиняйте.

— Мне, — отвечаю с намеком, — ваши мерзости доподлинно известны. Я, — говорю, — не постесняюсь, если что, и в милицию забежать, тем более у меня там одна знакомая уборщицей работает. Все там про вас расскажу. И как вы его бумаги странного содержания заставляли подписывать, и как внешность его на свой манер переоборудовали, и как голову ученьем забивали. Это ведь от вас он таких слов поднахватался, что даже стал женщину оскорблять. Профурсетка ты, говорил, амбивалентная. Но, правда, только когда выпьет. А на трезвую голову — редко.

Тогда понял этот ферт ушастый, что не на таковскую напал, чтобы финтили крутить, и отвечает елейно:

— Ах, Валечка, я же вас распрекрасно знаю. Вы же у нас выдающихся душевных качеств женщина, и коня на скаку, и в горящую избу, и так далее… И в милицию вы не пойдете. Да и не станут вас там слушать! Там бандитов ловить не успевают, некогда им за Кешкой гоняться.

А откуда, спрашивается, он меня знает досконально, если мы за все время нашего шапочного знакомства едва ли десятком слов обменялись? Очень странно, думаю.

— Вы же, Валюша, — говорит он между тем с омерзительной улыбочкой, — вам ведь на самом деле не денег нужно, а мести. Обидно вам, значит, что он вас покинул, даже не мяукнув, и отбыл в свой Сыктывкар к семье и детишкам на содержание.

Еще страннее, думаю. Откуда он так хорошо мою всю психологию изучил, когда я сама в ней еще плохо разбираюсь? Откуда он мысли мои потаенные вызнал? По телепатии, что ли? Или подслушал, может, когда я сама с собой на кухне у плиты беседовала? Или когда в душе мылась? Не иначе как в душе, решила я. Небось в щелочку из туалета подсматривал, гаденыш, и все мои рассуждения вызнал до последней мыслишки.

И опять же странно, чего это Кешу в Сыктывкар потянуло? И откуда у него там жена с детишками образовались, если в паспорте (и в том, и в другом) соответствующие страницы чистыми были, как только что вымытый пол. Иначе разве я бы с ним связалась? Только что разве по горячности своей к любви. Ох, отчаянная я ведь баба на это дело…

Чувствуешь, красавчик, а? То-то же… Меня ведь хлебом не корми, дай только возвышенных чувств и страстных томлений. А с моим Нисхатом Желгыбаевичем какая может быть любовь? Только картошка с селедкой, да и то не каждый день…

А ты что же, милый кавалер, Кешеньку моего найти хочешь?

А зачем он тебе?.. Да-а-а?..

Может, зайдешь в комнату чаю выпить или чего покрепче? Ах, да что же это мы все на пороге толчемся, как чужие люди?

Ой, а глазки-то у тебя какие зелененькие… Прямо как у моего Кешки. Очень я обожаю такие глазки у возвышенных мужчин…

Уже уходишь? Ну ты заходи, не забывай… Я гостям завсегда рада. Муж? Его все равно целыми днями дома нет. И ночами тоже. И вообще я женщина свободных взглядов на любовь.

Да бес с ним, с этим паршивцем Кешкой… Захочу, сто таких заведу, стоит только свистнуть. Захочу — тебя окручу, моргнуть не успеешь.

Ой, что ж ты так быстро уходишь? Испугался, что ли?

Ха-ха-ха-ха! Испугался… Вот дурашка!