Блондинки от «Бергдорф»

6

Откуда-то донесся шепот:

— Если она не пришла на распродажу «Шанель», должно быть, плохи дела. Может, она и вправду как бы любила его?

— Я всегда считала, что снимки у него на редкость мерзкие, — прошипели в ответ. — В жизни не вышла бы за того, кто считает, что утонувший грузовик — предмет искусства.

Я услышала скрип двери.

— Ш-ш-ш, вы, двое! Разбудите ее! Я еду в аптеку за ксанаксом. Последите за ней, только тихо!

Дверь закрылась, и этот кто-то исчез. Где я?

Не было сил шевельнуть ногами или руками или открыть глаза. Тело казалось куском сыра бри, слишком долго пролежавшим на столе. Каждые несколько минут в лоб, над правой бровью, словно вонзалась острая игла. Молчание. Несколько вздохов. Потом:

— Господи, взгляни на нее. Выглядит совершенно ана, но не то что топ-модель, а как будто ее держали в подвале без еды и воды! Йо-о-о…

— Оказывается, она заявилась в пять утра, жалуясь на жесточайший Приступ Стыда и крича, что свадьбы не будет. Джулия говорит, что она была в краденой шиншилле, «танга», и… собственно, все.

Очевидно, свадьба сорвалась. Какое несчастье! Самое божественное в успокаивающих таблетках вроде ксанакса — это возможность быть в эпицентре собственной личной романтической трагедии и даже не заметить этого.

— Она, наверное, потрясающе выглядела бы в свадебном платье. О-о-о, как печа-а-а-а-льно. Вера Вонг на стенку полезет! Говорят, она летала в Индию три раза, чтобы лично наблюдать, как расшивают жемчугом вуаль! Это была бы самая изысканная вуаль, когда-либо созданная Верой. Целый год ушел бы только на вышивку. Что она теперь с ней будет делать?

— Почему бы тебе не помочь? Купи вуаль себе на свадьбу. С твоей стороны будет очень благородно взять на себя расходы. Кроме того, именно у тебя останется эксклюзивная вуаль Веры.

— О да-а-а!!! Я могла бы взять вуаль, в виде одолжения, которого, учти, никто от меня не требовал.

— Все на Парк-авеню, 660, сочтут, что ты самая великодушная из ее подруг. Господи, можешь себе представить все унижение расторгнутой помолвки? Вообрази: ты — девушка-которая-почти-вышла-замуж. Как ей теперь спокойно зайти в Киприани, выпить бокал «Беллини»? О-о Господи, какой стыд!

Остается надеяться, что эти добросердечные люди доставили меня в уютную психушку вроде Отделения Разорванных Помолвок на горе Синай.

— Сама знаешь, как я не люблю сплетен, и, надеюсь, ты никому не передашь, но я слышала, будто все кончилось, потому что Зак поймал ее, когда она передавала Джулии SMS, пока он… ну, сама понимаешь…

— Что?

Шепот, шепот. Бесконечные «пс-с-ст», «ах-х-х», «ш-ш-ш»…

— Не-е-ет!

— Да-а-а!

— О Боже! Просто класс! Как по-твоему, она научит меня это делать?

Я разлепила веки. В комнате было почти темно, и я едва различила две светлые гривы, лихорадочно мотавшиеся взад-вперед.

— Дафна тебя научит, — с трудом пролепетала я. Обе головы резко вскинулись. На меня уставились Джолин и Лара.

— О, слава Богу! — выдохнула Джолин. — Она жива.

— Где я? — пробормотала я.

— В гостевой спальне номера Джулии. Только что отделанной Трейси Кларксон, которая занимается абсолютно всеми домами голливудских звезд. Представить невозможно, до чего здесь шикарно!

— Почему я здесь?

— Твой жених бесчеловечно бросил тебя после того, как занимался с тобой сексом и…

— Ой! — взвизгнула Лара. — Совсем необязательно перечислять все интимные сексуальные подробности! Даже ксанакс не стирает подобных деталей. Каждый кошмарный момент был выжжен в мозгу раскаленным железом. Меня тошнило от ужаса и потрясения. Теперь я точно знаю, что чувствовала та бедная девочка в «Изгоняющем дьявола».

— Дорогая, ты должна поесть, — заметила Лара. — Сейчас закажем что-нибудь в номер. Что ты хочешь?

— Только серебряный фруктовый нож.

— Что? — удивилась Джолин.

— Серебряный нож для фруктов, — повторила я. — Чтобы элегантно перерезать запястья.

— Совершенная клиника, — прошептала Джолин Ларе. «О, хорошо, — подумала я, — недолго ждать той минуты, когда меня отправят на курорт „Уи-Кэа“», этот чудесный центр психотерапии в Калифорнии. Нью-йоркские журналисты регулярно впадают в клиническую депрессию, поскольку это означает, что можно брать отпуск почти ежемесячно и заодно заняться собственными делишками. Говорят, там обеспечивают даже самый модный нынче японский массаж нагретыми камнями.

Самое трагичное в ксанаксе — это когда рано или поздно кто-то вроде Джулии объявляет, что с тебя хватит, и больше не дадут ни таблетки. Когда несколько часов спустя действие последней окончательно выветривается, страх проникает сквозь стеклянные двери и забирается под шелковые простыни Джулии. Одиночество змеей обвивало мое тело, как дым от ее свечей «Диптик». Я покрылась потом: лицо увлажнилось, кожа горела, в мозгу угнездилось омерзительное осознание того, что разбитое сердце есть разбитое сердце — независимо от того, кто обставлял гостевую спальню, где ты страдаешь от разбитого сердца. Нужно предупредить Джулию, что, к несчастью, белье от Фретт абсолютно не защищает от личной романтической трагедии. Я позвала Джулию, и она осторожно прокралась в комнату.

— Пожалуйста, позволь позвонить Заку, — взмолилась я. — Мне нужно все выяснить.

С самого моего появления вчерашней ночью Джулия не подпускала меня к телефону.

— Только помолвки и разводы делают людей по-настоящему счастливыми, — заявила она. — Тебе повезло: ты легко отделалась. Не звони ему, только хуже будет.

— Но я люблю его, — слабо прошептала я.

— Ты не влюблена в него. Ты его хочешь. Как можно любить мужчину, которого почти не видишь? Мой психоаналитик считает, что ты одержима романтическим идеалом. Тебе нужна не реальность, а идея. Реальность же заключается в том, что он чудовище.

Больше всего на свете ненавижу мнение профессионала, которого я не спрашивала. Шринк Джулии понятия не имеет о моем Том Самом и Единственном.

— Почему тогда он посылал мне все эти подарки, твердил, что я самая остроумная девушка на Манхэттене, и просил выйти за него? Это не имеет смысла, — умоляюще бормотала я.

— Знаешь что? Имеет, и вполне. Для парня вроде Зака, с бездной вкуса и уймой денег, ничего не стоит увлечь девушку. Куда труднее действительно быть рядом с кем-то, сделать этого кого-то частью своей жизни. Он предпочитает погоню, — пояснила Джулия, словно вдруг стала Опрой или кем-то в этом роде.

— Пожалуйста, дай мне позвонить…

— Лучше отдохни, — мило улыбнулась она и вышла из комнаты. Но оставила сотовый на постели. Я набрала номер Зака, и после моего обычного торга с ассистенткой он все же подошел к телефону.

— Да, — сказал Зак вполне нормальным тоном. Может, ничего такого не случилось?

— А если нам встретиться и… ну, понимаешь… обсудить…

— Я слишком занят, — перебил меня Зак.

— Но это очень серьезно. Нам нужно поговорить, — настаивала я.

— Я уезжаю из города. Потом перезвоню, — бросил он и отключился.

Меня охватило отчаяние. Даже зная, что Зак вел себя возмутительно, я, кажется, все еще любила его. Нет ничего мучительнее, чем безумно любить кого-то, кто больше не влюблен в тебя безумно. Как мы могли дойти от «до чего же забавно, что ты не умеешь готовить» до такого? Я чувствовала себя героиней одного из омерзительно тоскливых и до ужаса угнетающих фильмов с Мэрил Стрип, где все живут на окраине, носят дешевую одежду и не понимают, что происходит с их отношениями.

— Теперь я никогда не верну его, — запричитала я, когда Джулия заглянула в спальню. — До чего же мне тяжело! Я позвонила, и он сказал, что уезжает из города!

— Не понимаю, почему ты нарываешься на новые оплеухи, — раздраженно пожала плечами Джулия. — Я же говорила, он чудовище, и ты только сейчас получила очередное доказательство.

Я понимала, что Джулия права, но легче от этого не становилось. Подобные иррациональные модели поведения присущи многим нью-йоркским девушкам: чем хуже мужчина обращается с ними, тем отчаяннее они борются за него. Если им удается снова заполучить его, он еще больше издевается над ними. Тогда они сами разрывают все отношения, потому что он жесток и подл, впрочем, как всегда, а они выглядят нормальными, рациональными и собранными. Основной смысл эксперимента — отвергнуть самой, вместо того чтобы быть отвергнутой. Уж Джулии, кажется, следовало бы это понять, поскольку она, возможно, самая иррациональная девица в городе.

Правда, Джулия очень старалась развеселить меня. Но почему-то все, что бы ни сказала она или кто-то другой, угнетало меня еще больше. Особенно когда Джулия заявила:

— Он не заслуживает такой классной и хорошенькой девушки, как ты.

Мне стало совсем плохо. Видите ли, именно это я сама говорю не особенно красивым или шикарным девушкам, чтобы утешить после того, как их бросил очередной бойфренд.

Я не покидала гостевую спальню Джулии трое суток. Зак ни разу не позвонил. У меня развился тяжелый случай «разрыврексии», болезни, которая поражает всех девушек в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, когда анорексия приобретает угрожающие формы и ты вполне можешь влезть в детские размеры. Я ничего не могла есть, даже ванильные кексы, заказанные Джулией специально для меня в кондитерской «Магнолия». Кожа да кости — вот все, что от меня осталось. Лара честно старалась утешить меня, повторяя, что хотела бы заполучить «разрыврексию» и не тратить целого состояния на специалистов по питанию и личных тренеров. Но правда заключалась в том, что я выглядела, как зубочистка, и чувствовала себя большим кровоточащим куском плоти, чем-то вроде сырого бифштекса. Только лучше уж быть бифштексом, потому что бифштекс нужен всем, а я не нужна никому. То есть самое время поселиться в Отеле, где разбиваются сердца, когда чувствуешь себя менее желанной, чем сырое мясо.

Имелись и другие признаки того, что со мной очень-очень неладно. Например, я могла слушать только одну музыку — Мэрайя Кэри, что в обратной перспективе кажется еще тревожнее, чем «разрыврексия». Когда Джулия предложила позвонить Ксении, польской маникюрше, овладевшей всеми новыми приемами и трюками, предлагаемыми журналом «Дабл-ю», я пробормотала: «Нет, спасибо». Должно быть, это было самой настоящей клинической депрессией. И в депрессию впала я, настолько помешанная на уходе за руками, что мои ногти начинали болеть, если хотя бы полдня обходились без розового лака «Кэнди Дарлин». Но знаете что? Ноющие ногти — ничто по сравнению с испытанной мной болью.

На четвертый день Джулия объявила, что ведет меня развлечься. Близнецы Вандонбилт устраивали благотворительный ленч в пользу школы для гватемальских девочек. Близнецы заставляли Джулию ужасно стыдиться себя, поскольку были гораздо богаче, но всегда вели себя скромнее некуда и постоянно помогали другим людям.

— И знаешь, вечно склоняют головы набок, словно в самом деле слушают тебя, а сами говорят еле слышно, ну прямо идеальные создания. Однако в минуту слабости едут к «Барниз», тратят миллиарды на косметику и полагают, что этого никто не замечает, — сказала Джулия.

— Не хочу, идти. Мне так стыдно. Не могу выйти из дома. Лучше просижу тут до самой смерти.

— Послушай, солнышко, я тоже не хочу идти, но эти девицы Ванди — мои кузины, и мне нужно показать, что я так же щедра, как они. Не понимаю, почему они живут в этой средненькой квартирке и носят средненькую одежду, хотя могут иметь лучшее, что предлагают Дольче и Габбана! — воскликнула Джулия и тихо добавила: — Не оставаться же тебе здесь вечно. Когда-то нужно показаться на людях.

Я сползла с постели и каким-то образом умудрилась одеться. Взглянув в зеркало, я ужаснулась: волосы напоминали солому, лицо отекло. Брюки спадали с бедер, а майка болталась, как на чучеле. Я почти не отличалась от жалких фанаток Марка Джейкобса, вшивающихся по субботам у магазинов Марка на Бликер-стрит. Разница состояла в одном: они выбрасывают уйму денег на то, чтобы выглядеть такими истощенными. Но Джулии, надевшей жизнерадостный розовый сарафанчик, понравилась моя безутешная внешность.

— Настоящий героиновый шик! — констатировала она — Ванди покончат с собой от зависти, увидев тебя!

Я подумала: должно быть хоть что-то положительное в этом визите.

Джулия хотела сначала заехать в «Пастис» выпить чашечку кофе с молоком без кофеина.

— У меня бесшабашное настроение. Хочу в даунтаун! — объявила она.

Я пришла в ужас: «Пастис» — едва ли не самое оживленное место в Нью-Йорке. Вдруг там окажутся люди, которые сразу определят, что я только что разорвала помолвку?

— Не волнуйся, — отмахнулась Джулия, заметив мое беспокойство. — Вряд ли мы наткнемся там на знакомых. Никто не заглядывает в Вест-Виллидж до двенадцати.

Пока водитель вез нас в даунтаун, мне стало немного легче. Хорошо наконец подняться с постели, и очень приятно сидеть в новой машине Джулии, микроавтобусе с роскошными сиденьями цвета жженого сахара.

Я больше не рыдала. Не билась в истерике. Я даже болтала на посторонние темы, пока мы мчались по Пятой авеню.

— Хочешь поехать на побережье в этот уик-энд? Домик для гостей в полном твоем распоряжении. Папочка будет рад увидеться с тобой, — предложила Джулия.

— Конечно! — воодушевилась я.

— Вот и молодец! Не успеешь оглянуться, как снова станешь прежней.

Но в этом-то вся и беда человека с разбитым сердцем: как только становится чуть легче, боль наносит новый удар исподтишка, и ты впадаешь в такую истерику, какой не закатывала раньше. Пока мы пересекали Пятьдесят седьмую улицу, я заметила громадный рекламный щит с гигантским кольцом, украшенным тремя бриллиантами. Под снимком сверкали слова:

Я разразилась рыданиями. Первый раз за день. Почему люди в «Де Бирс» пытаются довести меня до крайности? Неужели не знают, что реклама обручальных колец чрезвычайно травматична для тех, кто одинок?

— О Господи! — всполошилась Джулия. — Что стряслось?

— Вон та реклама обручальных колец… Я сразу вспомнила.

— Но, солнышко, у тебя никогда не было обручального кольца, так что это не важно.

— Зна-а-аю, — проныла я. — Представь, если бы у м-меня б-было обруч-ч-чальное кольцо — ик, — к-как бы я расстроилась. О Господи, я не в-вынесу этого!

— О, дорогая, возьми салфетку от Версаче, от них мне всегда становится легче.

Я вытерла нос и попыталась сосредоточиться на чем-то нейтральном, вроде интерьера автомобильного салона. Потом вытащила журнал «Нью-Йорк» из карманчика сбоку. Светло-розовый заголовок гласил:

Кем бы ни был редактор журнала «Нью-Йорк», нужно быть полным психом, чтобы печатать такое. Кстати, это напомнило мне о работе: я совершенно забыла договориться о новом интервью с наследницей из Палм-Бич. Меня уволят!

Я зажмурилась и не открывала глаз, пока мы не прибыли в «Пастис».

Как и предсказывала Джулия, в кафе было пусто. Сев за угловой столик, мы пили кофе. Я снова почувствовала себя гораздо лучше: место было потрясным, а официант — просто класс. Джулия читала журнал «Ас», а я проглотила кусочек яйца «бенедикт».

— Джулия, как по-твоему, со мной это действительно случилось? — вдруг спросила я.

— Ну, вся история попала в журнал «Ас». А все, что попадает в журнал «Ас», считается едва ли не правительственным сообщением, — ответила Джулия, показывая мне раздел «Горячие новости. Экстра!».

Я ахнула. Как вы уже поняли, я свято верю во все сплетни. А поскольку сплетня попала в манхэттенский журнал, значит, все правда. Какой кошмар!

— О-о-о нет, теперь я не смогу сохранить это в секрете! — взвыла я. — Мне так стыдно!

— Взгляни на это с другой стороны, — посоветовала Джулия. — Теперь тебе не придется пройти через ад, сообщая каждому, что свадьбы не будет, поскольку все уже прочитают об этом. Так даже лучше, солнышко. Бесплатная негативная реклама имеет свои преимущества.

— Привет! — прочирикал кто-то. Голосок принадлежал Кристал Филд, такой хорошенькой девушке, что мне в моем состоянии было трудно это вынести. Стройная, загорелая, с крошечной корзинкой, из которой выглядывал уморительный карликовый шпиц с красным бантиком. Карликовые собачки ужасно модны (их можно взять на самолет к Париж как ручную кладь), как и мини-корзинки из Чайнатауна. Кристал тоже в большой моде. Дело в том, что она идеальна. Поверьте, ее появление в этот момент моей жизни было tres большой трагедией. Кристал угнетающе неотразима. Несколько секунд спустя к нам присоединился Билли, ее бойфренд. Билли очень шикарен и очень популярен. Они держались за руки, поскольку были официально «влюблены». Но это меня не трогало. Кристал и Билли слишком «в моде», чтобы вступать в истинные отношения. Долго это не продлится.

— Вы оба так загорели, — заметила Джулия.

— Медовый месяц, — улыбнулся Билли. — Мы только что вернулись.

Почему счастливые парочки испытывают несправедливую потребность безнаказанно изводить одиноких людей вроде меня? Это уже сверхэгоизм. И тут Кристал спросила:

— А когда твоя свадьба?

Несколько секунд я таращилась на нее. В жизни не переживала более унизительных мгновений. Придется сказать кому-то при всех, что я осталась без жениха! Я так долго не отвечала, что Кристал и Билли нервно переглянулись, а собачка залаяла.

Наконец я обронила:

— Свадьбы не будет.

Молчание. Никто не знал, что сказать перед лицом такой трагедии в «Пастис», месте, где клиенты жаждут лишь удовольствий.

— Ох! — Рот Кристал от удивления округлился аккуратной буковкой «о».

— Да, это уж точно, ох, — согласился Билли. Они извинились и быстро ушли.

Никто не хотел находиться рядом с романтическим банкротством, вроде moi, из опасения подхватить инфекцию. Любовь в Нью-Йорке была повсюду. Только мне ничего не доставалось. Подобное чувство я пережила в тот раз, когда Гуччи выбросил в продажу сумочку «Джеки». Сумочки были распроданы за считанные минуты и достались всем, кроме меня. Я внесла свое имя в список, надеясь, что, может быть, рано или поздно получу сумочку, похоже, она мне так и не достанется. Их просто не хватит на всех, как и любви.

К тому времени как мы прибыли chez[39] Ванди, я ощущала почти такую же уверенность в себе, как Челси Клинтон до того, как она узнала о распрямляющих волосы щипцах. Джулия заверила меня, что никто не придет к Ванди в сопровождении симпатичных мужей.

Близнецы жили в перестроенной под квартиру небольшой фабрике, в нижней части Малберри-стрит. Все расположились на разбросанных по полу гигантских подушках от Мосс и пили чай-антиоксидант. На Веронике и Вайолет Вандонбилт были сшитые на заказ жакеты, с изречением поперек спины: «ЭТО НАШ МИР, ВЫ ТОЛЬКО ЖИВЕТЕ В НЕМ». Завидев нас, они одновременно наклонили головы и хором сказали:

— О-о-о! Нам та-а-а-ак тебя жа-а-аль. Услышав обо всем, мы специально пригласили нашего акупунктуриста. Горячо обнимаем.

И тут все вдруг стали спрашивать Джулию, почему это Ванди так меня жалеют, и не успела я оглянуться, как вся компания принялась горячо меня обнимать (хорошо, что только на словах). Джулия поспешно отвела меня в сторону, на укромную подушку.

— Даже близко не подходи к этому их акупунктуристу, — предупредила она. — Господи, с чего такая любезность? Мне просто не по себе при мысли о том, что они даже не знают тебя и все же сразу предлагают иглы. Заметила, как часто они встряхивают волосами? Какая дешевка!

Ванди подошли и сели с нами. Джулия, сияя улыбками, начала расспрашивать, что они затевают. — Я открываю лечебницу в Бауэри площадью тридцать тысяч квадратных футов, — сообщила Вероника.

— А я покупаю ювелирный магазин на Элизабет-стрит, — похвасталась Вайолет.

— Чудесно! — воскликнула Джулия. — Как великодушно со стороны папочки Ванди!

— Нас спонсирует LVMH[40], — дружно ответили они.

— Какой миленький браслет, — заметила Джулия, поспешно меняя тему и хватая Веронику за руку. — Что это?

На Веронике был плоский золотой браслет с выгравированным числом 622.

— О, у Джона точно такой же, — проворковала Вероника. — Номер нашего «люкса» для новобрачных в «Киприани Венис». М-м-м…

Даже столь высокочувствительные милые люди, как Ванди, не удержались и напомнили мне о том, что у меня нет медового месяца и, возможно, никогда не будет.

Я украдкой вытерла непрошеную слезу.

— О не-е-ет! — разразились близнецы. — Помни, мы с тобой!

Вынести это было невозможно. Все мое тело, до кончиков ногтей, внезапно обдало болью. Казалось, я вот-вот истеку кровью. Спасибо Господу за Джулию! Извинившись, она потащила меня к машине, и мы помчались по городу к тишине и безопасности ее номера.

Это становилось все серьезнее. Я поняла: если в скорейшем времени не найду замену Заку, жизнь на Манхэттене станет такой пыткой, что придется переехать в совершенно чужие места вроде Бруклина.

На следующий день я вернулась к себе. На автоответчике было всего одно сообщение. От мамочки.

«Мы все знаем. Уверена, что хочешь отменить свадьбу? Мне ужасно неловко перед жителями деревни. Придется вторично звонить в замок и все отменять. Не могла бы ты на этот раз сделать все сама? О'кей. Не пропадай, хорошо?»

Квартира выглядела странно опустевшей. Телефон не звонил. И никаких приглашений. Как я и подозревала, бесплатной одежды от модных дизайнеров после разрыва помолвки тоже ожидать не приходилось.

Я слонялась по квартире в ночной рубашке (хотя ужасно шикарной и дорогой), гадая, как выполнить задание редакции. Они хотели как можно скорее получить историю с Палм-Бич, но я сейчас была способна только сидеть в кабинете, предаваясь отчаянию. В комнатах царила такая тишина, что я впервые почувствовала себя сродни несчастным девушкам, имевшим DVD-плейеры.

Поэтому я решила немедленно поехать, купить себе такой же и смотреть фильмы до конца жизни, поскольку меня все равно никогда и никуда больше не пригласят. Оделась и вышла из дома. По пути в «Уиз» на Юнион-сквер я остановилась у «Магнолии», купила ванильный кекс с глазурью и съела в такси. Эти кексы такие сладкие, что, клянусь, заниматься подобным самолечением очень даже полезно. Мне сразу полегчало, хотя и на несколько минут.

Одной поездки в «Уиз» на Юнион-сквер вполне достаточно, чтобы, даже в лучшие времена, ногти заныли как сумасшедшие.

«Господи, — думала я, пробираясь мимо миллиона моделей мобильников к телевизорам, — пузырек шампанского потерял игристость. Неудивительно, что у меня такая депрессия».

Выбрав плейер, я встала в очередь к кассе. Но тут зазвонил мой сотовый. Это оказалась Джулия. Она спросила, где я сейчас. Я объяснила. Джулия так и отпала.

— Гребаный «Уиз»? Покупаешь плейер? У тебя нервный срыв.

— Никакого нервного срыва у меня нет, — возразила я, захлебываясь истерическими слезами. — Я на сто процентов, абсолютно, полностью в порядке.

Минут через пятнадцать прибыла Джулия и потащила меня в машину. Мы отправились прямиком в «Бергдорф»: Джулия не могла пропустить сеанс осветления корней у Ариетт даже из-за моего нервного срыва. Едва мы поднялись в салон, нас немедленно проводили в красильную. Сев, я наблюдала, как Ариетт принялась за волосы Джулии. К сожалению, она с таким же энтузиазмом взялась за меня, пытаясь узнать все пикантные подробности разорванной помолвки. Однако Джулия, как верная подруга, решительно отвергла подобное вмешательство в мою личную жизнь.

— Ариетт, — сказала она. — «Беби-блонд», пожалуйста, Думайте в направлении КБК, не Кортни Лав, и, прошу, не упоминайте о разорванных отношениях моей подруги. А тебе, солнышко, необходима терапия, прямо сейчас. У тебя действительно нервный срыв. Поверь, я переживаю нечто подобное с утра до вечера, всю неделю, так что знаю, о чем говорю!

— Только через мой труп! — отрезала я, хорошо зная, что сотворила эта самая терапия с Джулией. Уж она отнюдь не годится для рекламы психоанализа.

— Ладно, — согласилась Джулия.

Я ушам своим не поверила. Неужели мне удалось отделаться так легко?!

— У меня идея получше. Знаешь, что я делаю каждый раз, когда не могу избавиться от нервного срыва, а терапия не помогает? — Я покачала головой. — Восстанавливаюсь в «Ритце», — пояснила Джулия.

Она считает, что пребывание в парижском отеле «Ритц» способно излечить все психические заболевания. Даже такие супер-пупер неприятные, как шизофрения. Но Париж? С разбитым сердцем? Это убьет меня.

— Я хочу прожить в твоей гостевой спальне следующие шесть лет, и этого вполне достаточно, — заметила я.

— Поскольку ты психически нездорова и сама не знаешь что для тебя лучше, я забираю тебя и отправляю в Париж! — объявила Джулия. — Если все равно собираешься спятить, по крайней мере делай это с шиком. Потом месяцами будешь рассказывать, как сходила с ума в Париже.

Глаза Джулии сверкали от предвкушения потенциальных светских преимуществ лучшей подруги с растерзанной нервной системой.

— О, не плачь! Ты только что избежала кошмарного брака с психом-фотографом, делающим совершенно бредовые снимки. Господи, — тяжело вздохнула она, — иногда мне так хочется быть на твоем месте! Нервный срыв! Просто завидно.

Джулия в чем-то была права. Даже утонув в омуте романтических бедствий, я сознавала всю привлекательность страданий от ультраутонченного коллапса в Париже, рядом с уймой модных магазинов. Уж лучше погибнуть там, чем в каком-то жутком, убийственном месте вроде психиатрического отделения медицинского центра «Бет Израэль», где, насколько я знаю, вообще нет хороших бутиков. Только одно вызывало острый приступ паранойи — чертово интервью. Поэтому я приняла совершенно безответственное, но твердое решение сообщить о поездке во Францию после того, как вернусь в Нью-Йорк. Таким образом, никто не остановит меня, заявив, что необходимо срочно написать статью.

«О-о-о, — думала я, поднимаясь в самолет „Эр Франс“ на следующий вечер, — этот crise de nerfs (нервный срыв по-французски) проходит потрясающе. Блестяще!»

В ту ночь я была почти весела. Даже когда я заметила через проход от нас с Джулией влюбленную молодую пару, они пытались расстроить меня тем, что публично распивали на двоих пузырек с эхинацеей, словно Том и Николь до развода или что-то в этом роде: ну знаете, одна капля ей, одна — ему. Но я только улыбнулась и подумала, что когда влюблюсь в следующий раз, сделаю то же самое. Нет, я определенно выздоравливала.

Когда наутро мы прибыли в отель, все портье за стойкой просияли от удовольствия, увидев нас.

— Поздравляю, mes cheries[41], — сказал один из них, месье Дюре. Он всегда выполняет все желания Джулии и знает ее нужды «лучше собственных».

— Merci, monsieur, — ответила я на своем временами прорезающемся французском, который уже сослужил мне весьма полезную службу.

Французы так милы к людям с нервным срывом, что представить невозможно, почему у них такая гнусная репутация. Мистер Дюре оказался умнейшим и добрейшим человеком из всех, кого я встречала за всю свою жизнь.

— Итак, Дюре, куда вы поместите нас? Надеюсь, в самый божественный номер! — воскликнула Джулия. — О, и нельзя ли немедленно прислать нам кофе с молоком? И совсем petit foie gras[42] тоже было бы неплохо.

Дюре повел нас на первый этаж, к двойным дверям, выкрашенным в серо-зеленый цвет. На них золотыми буквами было написано:

— Volia! Наш plus romantique[43] люкс! Мы так счастливы узнать о вашей помолвке, — объявил Дюре, величественно распахивая двери.

Жаль, что я так и не увидела интерьера, поскольку отключилась прямо на пороге. Как оказалось — к счастью, потому что это дало горничным время сменить все бледно-розовые «обручальные» розы на фиалки, прежде чем я очнулась.

— Дюре, это разрыв помолвки, — сердито прошептала Джулия как раз в тот момент, когда я пришла в себя.

— Вот как? Что такое разрыв?

— Это когда свадьба отменяется, — вздохнула я.

— А, значит, vous-etes[44] старая дева? — допытывался он.

— Oui, — кивнула я. За следующие десять минут я истратила целую коробку бумажных носовых платков от Версаче, несмотря на всю прелесть нашего номера, состоявшего из гигантской гостиной с балконом и видом на Вандомскую площадь. К гостиной примыкали две спальни с отдельными ванными, набитыми разными сортами мыла с логотипом «Ритц», шампунями и гелем для душа в фигурных флакончиках «Ритц». В обычной обстановке это подняло бы мне настроение, но сегодня роскошь аксессуаров не произвела на меня никакого воздействия.

Проблема с негативными умственными состояниями состоит в том, что они почти так же непредсказуемы, как экс-бойфренды: никогда не знаешь, когда им взбредет в голову вернуться. Сейчас ты чувствуешь себя столь же счастливой, как звезда рэпа в лимузине с тонированными стеклами, а в следующую секунду что-то уносит твои мысли в место, почти такое же уродливое, как вестибюль Трамп-Тауэр. (Я подчеркиваю — почти, потому что самое уродливое, травмирующее любые эмоции место, куда вы можете попасть, не так безвкусно обставлено, как этот позолоченный интерьер.) Я, должно быть, совершенно рехнулась, вообразив, что в Париже ситуация улучшится. Но проводила дни, таскаясь за Джулией в «Гермес» и «JAR», где она купила кольцо с квадратным бриллиантом коньячного цвета за триста тридцать две тысячи, поскольку прослышала, что Роман Полански подарил своей прекрасной молодой жене-француженке точно такое же.

Правда, надевать его было нельзя: страховка действовала, когда оно лежало в сейфе.

«Ритц» угнетал меня больше самых жутких платьев Лоры Буш. Дюре едва со мной здоровался. Горничные бросали жалостливые взгляды, даже когда я давала им на чай банкноты в пятьдесят евро, позаимствованные у Джулии. Кроме того, здесь совершенно не было Потенциальных Мужей — а ведь я надеялась, что таковой немедленно избавит меня от чувства неполноценности. Я пришла к пагубному заключению, что, несмотря на все блестящие высказывания Глории Стайнем, Камиллы Палья и Эрики Йонг по этому предмету, для меня будет tres унизительным появиться в Нью-Йорке без жениха.

Мысли лихорадочно метались: если на то пошло, кто захочет жениться на мне?! Я не слишком интересна, не такая уж хорошенькая (просто люди из любезности делают вид, что я ничего), и немногие бойфренды, имевшиеся у меня, проводили со мной время из жалости. Никогда больше я не получу круглый столик в «Да Сильвано»; можно забыть о фирменной пасте с белыми трюфелями, которую шеф-повар «Киприани» готовил только для избранных гостей; мою платиновую дисконтную карту «Бергдорф» могут отнять в ту же минуту, когда совет директоров узнает о случившемся. Увидев, как далеко зашла моя «разрыврексия», дизайнеры перестанут присылать мне одежду взаймы; VIP-номер в «Бунгало-8» будет недоступен и мне в жизни не удастся посмотреть новый фильм прежде всех остальных, потому что приглашений на премьеры теперь не видать как своих ушей. Если очень уж повезет, допустят на семейный просмотр фильма недели на канале «Шоутайм»[45].

Да и обществом Джулии мне недолго осталось наслаждаться. На третье утро она приметила единственного ПМ во всем отеле: Тодда Бринтона II, двадцатисемилетнего наследника замороженных «телеужинов Бринтон»[46]. Он был в безупречной европейской униформе золотой молодежи — выглаженной белой сорочке, золотых запонках, джинсах, туфлях на тонкой подошве. Джулия считала, что Тодд ужасно эротичен, потому что похож на итальянского автогонщика, но вместе с тем — американец, поэтому она понимает каждое его слово. С тех пор как они встретились, я почти не видела ее.

— Как насчет Чарли? — спросила я как-то поздно вечером, когда мы пили коктейли за угловым столиком в баре «Хемингуэй».

— Он так умен! — поспешно воскликнула Джулия. — Все время звонит. Обожает меня. Думаю, Чарли вполне может прилететь. Очень беспокоится о тебе… И не смотри на меня так: нет ничего плохого в том, чтобы иметь сразу двух бойфрендов. Мой шринк считает, что для меня это очень полезно, поскольку я не зацикливаюсь ни на одном из них.

Клиническая депрессия опасно усиливалась. Каждый позолоченный угол этого платного дворца ухудшал мое состояние. Повсюду меня преследовали намеки на смерть. Женщины, накачанные ботоксом и завтракавшие в «Л'Эспадоне», шикарной зеркальной столовой, казались набальзамированными мумиями. Ванна в моей спальне пугала меня своими размерами, и я боялась в ней утонуть. И еще халаты: каждый раз, глядя на чудесные пушистые махровые одеяния персикового цвета с вышитыми золотом буквами «„Ритц“, ПАРИЖ», я думала только о том, как было бы шикарно, если бы меня нашли мертвой в одном из них. До чего же все это трагично: ведь было время, когда столь эксклюзивный гостиничный халат вознес бы меня на седьмое небо. Помню, впервые надев такой светло-серый халат во «Временах года, Мауои», я испытала такие же ощущения, как в тех редких случаях, когда нюхала кокаин. Все очевидно: мне предназначено умереть в халате из «Ритца». Только эта мысль делала меня счастливой в эти дни: я покончу с собой в tres роскошном окружении. Я наконец поняла смысл «Ромео и Джульетты»: легче умереть, чем терпеть боль разбитого сердца. Надену пушистый халат с туфлями от Маноло: я жила в туфлях от Маноло и, честно говоря, хотела бы умереть в них. Наутро я спросила Джулию, каким образом покончила с собой дочь сестры Маффи.

— Героин, — пояснила она. (Я понятия не имела, где продают в Париже героин.) — А тебе зачем? Надеюсь, у тебя не появилось тяги к самоубийству?

— Нет! Сегодня я чувствую себя гораздо лучше, — ответила я. Это, разумеется, было не совсем ложью, потому что теперь, решив умереть, я чудесно себя чувствовала и снова смотрела на жизнь оптимистически.

— Не знаю, почему этим ребятишкам попросту не наглотаться адвила? — заметила Джулия. — Куда легче, чем загнуться от крэка или такой же дряни.

— Адвил? От адвила можно умереть? У меня наверху целая бутылка. Интересно, сколько нужно его выпить?

— Полагаю, все, что больше двух, уже будет передозой, — авторитетно сообщила Джулия.

Ужасно думать, что три маленькие таблеточки от головной-боли могут отправить тебя на тот свет. На всякий случай придется принять восемь. Господи, почему люди не убивают себя чаще, если это так легко?

— Хочешь пойти в «Гермес» сегодня? — спросила Джулия.

— Ты была там только вчера, — напомнила я. — Не находишь, что не мешало бы немного сократиться? Иначе это войдет в привычку.

Если меня скоро не будет на этом свете, я могу сделать только одно — оставить Джулию с полезным моральным наставлением.

— По крайней мере у меня нет такого болезненного пристрастия к «Гарри Уинстону», как у Джолин, — отмахнулась Джулия. — Вот тогда бы я действительно попала в переплет. Так ты идешь или нет?

— Хотелось бы посетить Лувр, — ответила я с невинным видом. — За меня не волнуйся.

Джулия ушла, а я отправилась в спальню. Смерть не будет мгновенной. Сначала мне нужно привести в порядок дела. Такие, как:

1. Мой наряд.

2. Моя предсмертная записка.

3. Мое завещание.

Надеюсь, я достойно подготовлюсь и умру к тому времени, как вернется Джулия. Из «Гермеса» она прямиком отправится на свидание с Тоддом, которое затянется на всю ночь. Джулия редко появлялась в номере раньше шести утра.

Я позвонила в обслуживание номеров и заказала две «Мимозы» и тарелку foie gras. Ничего не скажешь, кое о чем стоит пожалеть: например, обслуживание номеров в «Ритце» столь безупречно, что не успеешь произнести слово «мимоза», как перед тобой уже стоит стакан с коктейлем. И маленькую кнопку справа от ванны, обозначенную FEMMEDECHAMBRE[47], можно нажать, если что-то срочно понадобится, например, пена для ванны или кофе со сливками.

Теперь я, наконец, поняла, почему так обожала стихотворение Сильвии Плат, в котором говорится, что умирание — это искусство, как и все остальное. Я нацарапала прощальную записку на чудесной почтовой бумаге, лежащей в каждом номере. Все должно быть в стиле Вирджинии Вулф: трагично, но остроумно. Она написала лучшую в мире предсмертную записку: очень храбрую, без всякой жалости к себе, и это идеально сработало. То есть все считают ее гением, верно? Я начала писать. Главное — не слишком распространяться.

Я еще не успела передать приветы знакомым, а записка уже длиннее списка гостей в том же «Ритце». Я продолжала:

Далее настала очередь завещания. Вы поразитесь, узнав, как это легко, когда хорошенько все обдумаешь. Завещание гласило:

Мысль о том, что придется оставить все эти шикарные штучки, едва не заставила меня отказаться от самоубийства. Я подписала документ и попросила горничную засвидетельствовать его. Не хотела, чтобы потом кто-то оспорил мое завещание. Далее я напечатала все это, занесла в электронную почту и написала: ОТПРАВИТЬ ПОЗДНЕЕ. Электронные послания будут высланы через двенадцать часов, в 7.30 завтра утром. Опция «ЗАДЕРЖКА ВРЕМЕНИ» в новом компьютере «Титаниум G4 Мак» совершенно гениальна, и я смело рекомендую ее всем самоубийцам. Не хотите же, чтобы вас кто-то нашел и разбудил после того, как вы столько мучились перед смертью! Представляете себе, какой грандиозный Приступ Стыда последует за этим?

Наконец я выбрала наряд: очевидно, халат из «Ритца» — лучший вариант. К нему идеально подойдут мои серебряные туфли от Маноло, отделанные стразами. Я выложила все на кровать и отыскала в косметичке мега-пузырек с адвилом. Задернула шторы, разделась, надела туфли. Поверьте: лучше всего они выглядели, когда на мне вообще ничего не было. Запила восемь таблеток «Мимозой» и легла.

Ничего не случилось. Я была жива, потому что видела стразы, сверкавшие на пальцах; ногти же, как я с ужасом заметила, были выкрашены красным, а не телесно-розовым лаком, который смотрелся бы куда лучше с этими туфлями. Может, восемь адвилов — слишком мало?

Я выпила одну, потом еще и еще, пока таблеток совсем не осталось. Ой… я забыла надеть халат от «Ритц», прежде чем умру! Вот только petit посплю… Потом и надену… через минуту.

Ох. О-о-ох. Ногти. Мои ногти… ужасно, ужасно болят. Голова раскалывается, и меня сейчас вырвет. Что-то шершавое царапало кожу. Меня бил озноб.

Я открыла глаза, но тут же зажмурилась. О Боже! Это уж слишком! Кошмар! Очевидно, я по-прежнему лежу в своей спальне! Это «Ритц» или я уже на небе? Или небо превратилось в номер «Ритца»? Я заметила мужской силуэт:

— Простите, месье, я мертва? — прохрипела я.

— Ни в коем случае.

Какая досада! Почему я не мертва? Что пошло наперекосяк?

— Я нашел тебя.

— Кто это «я», черт подери?

— Это же я, сумасшедшая девчонка!

Я снова открыла глаза. Надо мной, сурово хмурясь, стоял Чарли Данлейн. Да как он посмел назвать меня сумасшедшей? Я вполне нормальна, а если и нет, с его стороны крайне бесчувственно именовать меня безумной в такой тяжелый момент.

В руке Черли держал мое завещание. Как бестактно вмешиваться в чужие дела!

Я попыталась вырвать у него бумагу, но у меня слишком кружилась голова.

— Отдай мне! Это мои личные документы! — пробормотала я, пытаясь сесть. Теперь тошнило чуть меньше.

— Я страшно оскорблен тем, что ты ничего мне не оставила!

— Как, черт побери, ты сюда ворвался?

— Дверь была распахнута настежь, — пояснил он уже не так серьезно. Мне показалось, что его губы слегка дрогнули в улыбке.

Чарли рехнулся, совершенно рехнулся. Вот вам и голливудские кинорежиссеры: никаких чувств, все им шуточки!

Я взглянула на часы. Семь утра. Мало того, что это куда раньше моего обычного времени пробуждения в 10.30, я вообще не должна была просыпаться.

— Чарли, объясни, что ты делаешь в моей комнате в семь утра?

— Я только что с самолета, вот и решил заглянуть к тебе, а заодно и спасти.

Чарли, очевидно, понятия не имел о женском движении. Неужели не знает, что еще с семидесятых бегать по чужим номерам и спасать женщин считается незаконным?

— Я не желала, чтобы меня спасали. Хотела умереть.

— Не выйдет.

— Выйдет! Ненавижу тебя, — бросила я. — Как ты смеешь лезть в чужие дела и спасать меня против моей воли? Это непростительно!

— Как я смею? Как ты смеешь! — взбесился Чарли. Мне вдруг стало страшно. — Непростительно то, что наделала ты!

С его стороны было tres нехорошо так злиться после того, что я вынесла. То есть я имею в виду: привет, как насчет дружеского участия? Какой он злой!

— Какой смысл спасать кого-то, если потом не собираешься хотя бы посочувствовать? — прорыдала я.

— Перестань вести себя, как избалованная кукла! Пора бы немного подрасти! — рявкнул Чарли. Он и в самом деле понятия не имел, как вести себя с девушкой.

Я огляделась. Халат из «Ритца» лежал рядом со мной на постели. Я была укрыта серым пальто. Мне оно не принадлежало. Мерзкая мысль заползла в голову: должно быть, это пальто Чарли. Что за унижение!

— Чарли… скажи… ну знаешь… я что, как бы была голая, когда ты меня нашел?

— Нет.

Я испытала невероятное облегчение. Однако оно не продлилось и секунды, потому что он пояснил:

— На тебе были туфли.

Вот оно! Я больше никогда не покончу с собой. Такого позора мне не пережить! Теперь я стала девушкой, которая не может ни замуж выйти, ни умереть достойно. Забудь о «Да Сильвано». Теперь меня не пустят даже в пиццерию «Джонз» на Бликер-стрит!

И тут я вспомнила про электронное послание! Еще можно остановить его: до отправки осталось полчаса.

— Чарли, передай мне компьютер, пожалуйста, — попросила я. Иконка в ящике ОЧЕРЕДЬ НА ОТПРАВКУ тревожно мигала. Я щелкнула мышкой по строке «НЕ ПОСЫЛАТЬ» и с облегчением вздохнула. Только сейчас я заметила, что мне тоже пришло письмо. Из чистого любопытства я открыла его. Сообщение прислала мать:

Увы, завещание каким-то образом успело попасть к адресатам. Да, я не слишком блестяще знаю дополнительные функции моего «Мака». В почтовом ящике оказалось еще несколько писем, но я решила прочесть их позже: груз унижения слишком давил на меня.

— О, Чарли, какое несчастье! Не закажешь ли мне «Беллини»?

— Нет.

Я с недоумением моргнула, словно желая спросить: «Но почему?»

— Тебе только алкоголя не хватало. Сразу станет гораздо хуже, вот увидишь.

— Хуже и быть не может. Никто не чувствует себя хуже, чем я, даже я сама. Что ты думаешь о записке?

— Что я думаю о записке? Да кем ты себя возомнила, Сильвией Плат?

Значит, он понял? По крайней мере, если бы я умерла, всем стало бы ясно, что я прочла кучу серьезной литературы вроде «Миссис Дэллоуэй» и «Долины кукол».

— Забавно, что ты сказал это, потому что я пыталась обставить все в стиле Вирджинии Вулф! — пояснила я. И тут Чарли схватил меня за плечи и начал трясти.

— Да когда же ты повзрослеешь и избавишься от своего невероятного инфантилизма! Все могло кончиться плохо! — заорал он.

— Прекрати, — прохныкала я. — Зачем говорить гадости? Мне и без того паршиво. Жизнь ужасна!

Чарли разжал руки.

— Может, и ужасна. Бывают неприятные моменты. Но как насчет тех, кто тебя любит? Родителей, Джулии, подруг? Неужели тебе не приходило в голову, каким кошмаром обернулась бы для них твоя смерть?

— Конечно, приходило, — соврала я, потому что, с тех пор как Зак порвал со мной, не думала ни о ком, кроме себя. — Если уж на то пошло, я была для них только обузой. Без меня им будет лучше.

— Тебе нужно собраться. И перестать жалеть себя.

— Не могу я собраться. Я слишком несчастна.

— Временами мы все бываем несчастны. Такая уж у нас судьба. Ничего не поделаешь: сердца разбиваются. Нас постигают беды и невзгоды. Но с этим нужно бороться и как-то справляться, вместо того чтобы пытаться сбежать, наглотавшись таблеток, как последняя эгоистка. Будь ты постоянно счастлива, давно бы стала ведущей ток-шоу вроде Кэти Коурик.

Я заплакала. Ну отчего люди так злы к Кэти? Разве получаемые ею шестьдесят миллионов за то, что она должна улыбаться до 2010 года, ее вина?

— Почему ты такой грубый? — всхлипнула я. — Мне нужна хоть капля доброты.

— Доброты? Надевай и попытайся заснуть. — Чарли протянул мне халат.

— Не могу! Это часть наряда, в котором я собиралась покончить с собой. Слушай, почему бы тебе не повести меня на завтрак в кафе «Флор»? Обожаю Сен-Жермен! Это немного развеселит меня.

— Никуда ты не пойдешь. Останешься здесь и выспишься, пока действие лекарства не пройдет.

— Тогда, может, позже ты поведешь меня на роскошный ужин в «Лаперуз»? Представляешь, там подают этот изумительный пылающий торт с суфле. Супер!

— Плевать мне, — ответствовал Чарли, — даже если гребаная Эйфелева башня тоже запылает, мать бы ее так, ты с места не сдвинешься.

Для человека, считающегося твоим хорошим другом, Чарли ужасно злобно настроен. Хуже врага. Неужели никто не объяснял ему, что неэтично ругать потенциальную самоубийцу?

— Ты больна и нуждаешься в отдыхе. Проведешь здесь весь день и всю ночь. Будешь пить горячее молоко, питаться рисом, и ничем больше.

Рисом? Он ненавидит меня, точнее не скажешь. В дверь постучали. Вошла Джулия под руку с Тоддом.

— Привет! Вот так сюрприз! — взвизгнула она, стиснув Чарли. — Ты здесь? А это Тодди. Вот теперь повеселимся!

Джулия ничуть не смутилась, представляя бойфрендов друг другу, но при виде меня ее лицо омрачилось.

— Господи, солнышко, что случилось? Почему ты одета, как уличная особа?

— Не могли бы мы выйти в соседнюю комнату? — перебил ее Чарли. — И может, Тодди лучше зайти попозже? Я должен поговорить с тобой.

Тодд, явно смутившись, исчез, а Чарли повел Джулию в соседнюю комнату и закрыл за собой дверь. Весьма типично. Как раз в тот момент, когда Джулия уже была готова излить столь необходимое мне сочувствие, Чарли ее утаскивает. Господи, что же он во все сует нос? Скорее бы уж возвращался в ЛА, где ему самое место, рядом с другими, такими же невыносимо властными и самоуверенными кинорежиссерами.

Но тут к горлу прихлынула волна тошноты. Спотыкаясь я поплелась в ванную. Опускаю последовавшие за этим неприятные подробности.

Не помню, как вытерпела остаток дня. Джулии ужасно понравились оставленные ей по завещанию вещи. Повосхищавшись, она спросила, нельзя ли все же получить рецепт на амбиен, несмотря на то что я так и не умерла. Осознав, что мне не удалось покончить с собой, мамочка тут же заявила: она совсем не радуется откровенному завещанию дочери, беззастенчиво осудившей ее вкус в выборе одежды. Только одного человека наследство привело в восторг — папочку.

На следующий вечер, когда Джулия удрала на очередную вечеринку, Чарли попросил меня встретиться с ним в баре. Наконец-то он сообразил, что посягавшие на самоубийство нуждаются не в лекциях, а в шампанском. Вчера мне было ужасно плохо: слабость, тошнота, тоска, — но сейчас я почувствовала себя немного лучше и отчаянно пыталась хоть чем-нибудь отвлечься от мыслей о том, что наделала. Представьте себе, как мне было стыдно!

Но когда я спустилась в бар, Чарли даже не заметил моего нового платья от «Хлоэ»; его купила Джулия, чтобы я больше не помышляла о самоубийстве. Чарли был хмурым и серьезным.

— Лучше? — спросил он.

— Безмерно, отчаянно одинока и убита горем. Не закажешь ли коктейль с шампанским?

Чарли подозвал официанта.

— Водку для меня и перье для мадемуазель, пожалуйста.

Господи, до чего женщины правы насчет мужчин! Жалкие эгоисты, все до единого!

— Тебе необходима ясная голова, если хочешь разобраться с собственной жизнью и понять, что делать дальше, — пояснил он.

— Ясная голова не добудет мне другого жениха, — возразила я.

— И жених тебе ни к чему. — Чарли не понимал, что моя жизнь в Нью-Йорке будет непоправимо испорчена, если я срочно не найду другого жениха. В Нью-Йорке все заботились только об одном: кто на ком женат или собирается жениться. Разве он не знает, что мы все еще живем в девятнадцатом веке? Разве не слышал, что случилось с бедняжкой Лили Барт[48]?

— Тебе нужно разобраться в себе, прежде чем влюбиться.

— Я больше никогда не влюблюсь.

— К чему такой пессимизм? Конечно, влюбишься, — отмахнулся он и ни с того ни с сего спросил: — Джулия с кем-то встречается здесь, в Париже?

«Да, и ты видел его», — подумала я. Не хотелось лгать Чарли, но если попадаешь в ситуацию, когда приходится делать выбор между друзьями, другого выхода нет. Я ободряюще улыбнулась:

— Конечно, нет.

— Говори правду, — потребовал он.

Могу я быть супер-пупер честной и признать что-то tres кошмарное?

Но с этой минуты я больше не уделяла особого внимания этой неприятной беседе, поскольку случилось нечто, совершенно мной непредвиденное: я влюбилась.

Пока я разговаривала с Чарли, очень красивый парень смотрел на меня из-за его левого уха таким взглядом, который я описала бы только как бразильский.

— Она без ума от тебя. Только о тебе и говорит, — заверила я Чарли.

Господи, мистер Бразилец вон в том углу выглядел абсолютно знойным, особенно когда повернулся вправо.

Темно-русые волосы и обласканный солнцем лоб. Наверное, только что вернулся с уик-энда на юге Франции или из такого же шикарного места.

— Она встречается с Тоддом, верно? Ответить мне помешал официант.

— Мадемуазель, это для вас. — Он поставил передо мной бокал шампанского. — От принца Эдуардо Савойского.

Официант указал на мистера Совершенство. Я одними губами выговорила merci. Он кивнул в ответ.

— Тодд — гей! — пояснила я суперуверенно. Интересно, будут ли возражать родители принца, если он скажет им, что женится на мне?

— Тодд такой же гей, как, к примеру, Эминем, — заявил Чарли и немного помолчал, глядя в стакан. — Думаю, он по уши влюблен в Джулию.

Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на проблеме Чарли, но то и дело возвращалась к мыслям о том, что его королевское высочество имеет потрясающий летний домик в Сардинии и поместья, разбросанные по всей Италии. Тот самый материал, из которого получаются ПМ.

— Завтра вечером я возвращаюсь в ЛА, — сообщил Чарли, умоляюще глядя на меня. До чего же странно, мы словно поменялись ролями, и теперь он нуждается в моих советах и поддержке. Я взяла себя в руки, чтобы произнести пространную речь о добродетелях Джулии, но вдруг спросила себя: а действительно ли эти двое так уж подходят друг другу? я имею в виду, что Чарли любит командовать, а Джулия — просто малолетняя преступница, вечно уклоняющаяся от выполнения долга. Поэтому я сделала неуклюжую попытку исправить положение.

— Но ты и Джулия… как бы… такие классные… вме… — пробормотала я и осеклась, заметив, что его королевское высочество читает Пруста. До чего же впечатляет! Нет, какой он умный!

Приблизившийся официант подал мне записку: «Ужин 8.30, „Вольтер“».

Не успела я оглянуться, как Чарли отобрал записку, пронзил меня яростным взглядом и повернулся к маячившему поблизости официанту.

— Не скажете ли молодому человеку, что мадемуазель не совсем здорова, поэтому не может пойти сегодня на ужин?

Да как он смеет? И как раз в тот момент, когда мне стало немного легче! Чарли хочет, чтобы я была несчастна, поскольку несчастен он!

— Месье, передайте, что я встречусь с ним здесь, — твердо объявила я, собирая свои вещи.

Чарли снова уставился на меня, но промолчал. Похоже, в этот момент он на самом деле ненавидел меня. Я тоже искренне ненавидела его, так что мы были квиты.