Блю из Уайт-сити

Глава первая Пузыри, чайники и Вронки Тери

О встрече с женщиной, которая переменит всю мою жизнь, заранее было ясно только одно: это произойдет, когда я буду пытаться что-нибудь ей продать. Именно так я знакомлюсь со всеми своими женщинами. Это одна из многих прелестей моей работы.

Дело было с полгода назад, однако я помню все совершенно отчетливо. Две спальни, при одной — отдельная ванная с туалетом, выход на обустроенную крышу, газовое центральное отопление, кухня-столовая, совсем рядом — все удовольствия Кинг-стрит и Хаммерсмита[1]. Цену за квартиру заломили грабительскую. Но она бы ее купила, не вмешайся я вовремя. Запросто подписала бы все бумаги.

Продажами я зарабатываю на жизнь — помогаю сбывать дома, крошечные квартирки, очаровательные двухуровневые апартаменты, требующие косметического ремонта просторные квартиры на первом этаже с выходом в сад. Короче — и чтоб уж все вам стало окончательно ясно — я агент по недвижимости.

Работа агента никогда не была пределом моих мечтаний. Говорю это не в оправдание — я не стыжусь того, чем занимаюсь. Не то, что какие-нибудь вырожденцы Руперты или янтарноокие Аманды во флердоранжах. Собственно, у меня даже есть университетский диплом по специальности «политология и философия»: я окончил Университет Западного Мидлсекса, или, если вам милее точные наименования — мой друг Нодж настаивает на употреблении непременно точных наименований, — Технический колледж Стейнса.

Вы можете поинтересоваться, что вообще будущий агент по недвижимости делал в университете. Там ведь не читают курсов типа «Назначение и семантика мухлевания: умение впарить и частичное сокрытие истины. Введение». Нет, тому, что я знаю, ни в одном заведении научиться невозможно. Мое занятие скорее сродни искусству. Продать дом — это как симфонию написать.

Впрочем, я особо не перегружал себя учебой. Пожалуй, я вообще ничем и никогда себя не перегружаю. Просто делаю то, что у меня получается, до тех пор, пока это у меня получается. Нет, видимо, все-таки я пошел в университет просто потому, что так мне было удобнее. Хотелось еще на три годика отсрочить необходимость искать работу, да и, по слухам, университетский курс, несмотря на претенциозное название, был не слишком сложным. Вот я и подал документы. Школьные выпускные экзамены я сдал легко (я умен; во всяком случае, настолько, чтобы умело скрывать свой ум) и к тому же полагал, что университет не будет так уж сильно отличаться от школы — те же тошнотворные учебники, та же нехитрая техника сдачи экзаменов. Плюс ко всему моя тогдашняя девушка жила неподалеку от университета, и мы с ней собирались быть вместе до конца жизни. Еще мне казалось, что с дипломом в кармане я наконец-то перестану чувствовать себя лохом из Шепердс-Буш[2], что он поможет мне найти приличную работу.

Но вскоре выяснилось, что все это — банальные детские иллюзии. С девушкой мы разбежались, и на целых полгода я остался при собственных умелых руках. Да и учеба, вопреки надеждам, оказалась далеко не халявной — порой от бесконечного думанья у меня даже болела голова. Забавное это дело — думать, скажу я вам. Думаешь, а вокруг головы будто невидимые облачка витают. И об этом еще надо подумать, и о том…

Лохом из Шепердс-Буш я быть не перестал, но зато сделался лохом с претензиями. Диплом Стейнса — особенно, когда он отнюдь не с отличием, — увы, не является автоматическим пропуском в любую профессию и, более того, даже закрывает доступ ко многим разновидностям квалифицированного и полуквалифицированного физического труда. Каменщики, водопроводчики, электрики и им подобные образованного человека за версту чуют, будто от него дрянным одеколоном разит. Образование они ненавидят. (Если только дело не касается их собственных детей. Образование для детей — святое! Но во взрослых они образованность терпеть не могут.)

Короче, после университета я полгода сидел без дела. Жизнь становилась все более тяжелой — как в финансовом плане, так и в психологическом, — пока в один прекрасный день мой дядюшка, с которым я почти не общался, не рассказал, что его приятель ищет человека для работы в риэлторском агентстве.

«Фарли, Рэтчетт и Гуинн» — маленькое агентство с большими амбициями. Его хозяева были готовы из кожи вон лезть ради комиссионных, мне деньги тоже не помешали бы. Во второй половине восьмидесятых рынок жилья пока еще шел на подъем, других предложений мне не поступало, так что я решил попробовать. И с тех пор назад не оглядывался. Просто я настолько глубоко влез в это дело, что уже не могу вылезти наружу и поглядеть на него со стороны. Это как приставучая привычка. Теперь-то я понимаю, что жизнь, в общем, и есть привычка. Стоит сделать что-нибудь раз, другой, третий — и ты уже, сам того не заметив, стал тем, в кого тебя превратила твоя привычка, и даже вообразить себя не можешь никем другим.

В привычке ли дело, в правильном ли выборе, или и в том и другом вместе, — но торговля недвижимостью подошла мне как нельзя лучше. Правда, иногда это занятие представляется мне каким-то… ну пустым, что ли. Не приносящим удовлетворения.

Если присмотреться, в моей работе можно углядеть элемент, скажем так, непристойности. Я вторгаюсь в жизнь других людей. Выставляю напоказ их личное, интимное пространство, словно часы в витрине на Оксфорд-стрит, стараюсь повыгоднее загнать их стены, их воздух, их представления о красоте и уюте. Я каждый раз оказываюсь бесцеремонным чужаком, вечным посторонним. Короче, не пришей кобыле хвост, тогда как должен бы производить совсем другое впечатление — уверенного в себе, решительного оптимиста. Но зато мне хорошо платят. У меня все отлично. По сравнению с Ноджем — это уж точно.

Не то чтобы мы с ним соревновались. Да и откуда взяться соревнованию там, где все дело в простой привычке, в привычке и везении? У каждого своя жизнь. У каждого все складывается по-своему.

И вместе с тем с какого-то боку моя работа, по всей видимости, вполне осмысленна. Недавно я осознал, что к тридцати годам уже прочно стою на ногах, полностью состоялся в качестве агента по недвижимости, торговца пространством, пустотой. Может, и вправду нашей жизнью управляют некие неведомые законы, о которых любит поговорить Вероника. Ведь почему-то же Нодж, мечтавший в школе путешествовать по миру, стал таксистом, Тони, больше всего на свете обожавший любоваться на себя в зеркало, теперь владелец парикмахерской, а Колин проводит все время за компьютером, в общении с машиной.

Что до меня, то я хотел другой — более яркой, более масштабной жизни. Не исключено, что именно это желание и стало подспудной причиной — если подспудные причины вообще существуют — моего поступления в университет. Нужны мне были, что ли, эти политология с философией? Нет, я хотел именно большой и яркой жизни. Скорее всего, потому-то я и сделался агентом по недвижимости — чтобы день за днем заглядывать в чужие окна, чтобы иметь безграничную свободу выбора. Работая риэлтором, я учусь — учусь выдавать себя за кого-то другого, дабы в конце концов самому стать этим другим. По привычке.

Но это еще не все. Я всегда хотел нравиться. Полагаю, все хотят. Просто не все готовы в этом сознаться. Нравиться людям — для меня даже не желание, а жизненная необходимость. Я не выношу, когда кто-то меня не любит. Поэтому мне так по душе и пришлась работа, построенная на том, чтобы располагать к себе людей, внушать им доверие. А потом вовсе необязательно поддерживать дружбу. Когда по хорошей цене продаешь чью-то квартиру или находишь клиенту подходящее жилье, он начинает тебя любить. Меня целуют, обнимают, хвалят и благодарят. Это здорово поднимает самооценку. А дальше «до свидания» и вперед — обхаживать нового клиента.

Спустя какое-то время — восьмидесятые они и есть восьмидесятые, — я заработал некоторое количество денег, позволившее мне перейти в новое качество. Как и мой родной Шепердс-Буш, я похорошел и выглядел теперь вполне перспективным, но скоро понял, что этого недостаточно. Деньги — вещь, конечно, прекрасная. Можно покупать дорогие костюмы, машины, всякие приятные мелочи, можно поселиться в 6-м Западном округе, оттуда перебраться в 11-й округ и в конце концов обосноваться в собственном домике в пределах 8-го Западного. Но они все равно каким-то образом обязательно меня раскалывали — я про тех, к чьему обществу мне так хотелось принадлежать, про людей с томными интонациями, изъясняющихся непонятными для посторонних намеками, тщательно скрывая при этом высокомерие по отношению к окружающим, про знатоков вин и оперного репертуара, про обладателей обширных связей. Тут мне стало ясно: если я действительно хочу вырваться из Шепердс-Буш, для этого понадобится что-то еще помимо солидного счета в банке. Наступили, а потом и подошли к концу — вместе с моим третьим десятком — девяностые, и вот я ощутил острую необходимость в ком-то, кто быстренько научил бы меня искусству прощания с прошлым. А еще мне был нужен символ того, что я уже не тот, за кого все меня упорно принимают.

Впервые повстречав Веронику, я не углядел в ней своего пропуска из Шепердс-Буш. То есть я не собирался влюбляться в нее. Поначалу она была для меня всего лишь доверчивым клиентом, очередным объектом надувательства.

Мы договорились встретиться в большом многоквартирном доме в Западном Кенсингтоне, на квартире, примечательной умопомрачительными ежемесячными взносами за техническое обслуживание и по старинке алчным домовладельцем, существование которого мне следовало как-то скрыть. На заработанные в прошлом месяце комиссионные я с ног до головы упаковался от «Прадо», дочерна загорел, две недели провалявшись на пляжах Самуи в Таиланде, у подъезда меня поджидал новенький «бимер». Я чуть не физически ощущал свои немалые деньги, как если бы они были каким-то редкостным ароматическим маслом и меня им надушили. Весь мир был у меня в кармане. Казалось, я легко получу все, что пожелаю, все, чего только потребуют мои деньги. Деньги — это ведь не металлические кругляши, не бумажки, не пластиковые карточки и не выписки о состоянии счета. Деньги — это наше ощущение, как и все остальное в мире.

Зазвонил звонок, и я впустил ее в квартиру — тесную, неопрятную и выставленную на продажу по безбожно завышенной цене. Не один я это понимал, ей все тоже немедленно стало ясно. Да это и Дэвид Бланкетт[3] разглядел бы, причем даже ночью. Но так все и задумано: вовсе не предполагалось, что она клюнет на первую же квартиру. Каждый клиент должен пройти психологическую обработку, направленную на снижение его запросов. Когда, изрядно помытарив покупателя, мы наконец подсовываем ему что-нибудь мало-мальски пристойное, он обеими руками хватается за выгоднейшее, с его точки зрения, предложение. В том, что касается психологии потребностей и их ограничения, мы и «Моссад» много чему можем научить.

А она была высший класс — я это с первого взгляда понял, сразу, как только она вошла. Туфли от Маноло Бланика, короткое черно-белое платье а-ля Бриджит Бардо, по-видимому, от «Аньес Б.», ослепительно рыжие волосы, коротко стриженные под Питера Пэна. Рост — пять футов пять дюймов, чуть ниже меня. В общем, неплохо, но все же ближе к Зоуи Болл, чем к Еве Херциговой[4]. Нежная матовая кожа словно бы с усилием натянута на высокие скулы. Особенно мне понравился нос, такой крупный, что я еще подумал: Бог взял и шмякнул в середину ее лица кусок теста и не стал из него ничего лепить — не знаю, шутки ли ради или просто с устатку. В общем, нос мясистый, но очень симпатичный. Глаза слегка асимметричные — один побольше, другой поменьше. Веки тяжелые, ленивые: такие обычно свидетельствуют о недюжинном либидо. Очень стройная, длинные потрясающие ноги. Груди считай что и нет, но эта деталь как раз не имеет для меня особенного значения. Она выглядела на свой возраст, не моложе, но и не старше: ей было около тридцати, возможно, немного за тридцать.

Шикарная женщина, однако шикарная не до ужаса — может, двумя рангами повыше меня, но уж точно не тремя. Три — дистанция непреодолимая. Я трезво смотрю на подобные вещи. Я ведь риэлтор, а эта работа здорово учит трезвому взгляду на мир. Я знаю, что чего стоит, и знаю, что такое люди с раздутой самооценкой. К нам в офис такие приходят каждый день — мы их называем пузырями или чайниками, — они требуют показывать дома, которые им и близко не по карману, пускают слюни над интерьерами и встроенным оборудованием, на которые за всю жизнь не заработают, наивно лелеют мечты о том, что когда-нибудь в неясном будущем обзаведутся жильем и будут чувствовать себя в его стенах, как в рекламном ролике или на картинке в «Вог декор». Это — все что угодно, только не трезвый взгляд на вещи. У каждого есть свой потолок.

Вероника как раз и была моим потолком. До нее можно было дотронуться — если привстать на цыпочки. Она давала это понять, но слишком не подчеркивала. Выше классовых перегородок, понятное дело, не прыгнешь. Без труда можно представить себе пары: старик и юная девица, черный и белая, красавец и дурнушка, богатый и бедная… Но такого, чтобы союз состоялся, несмотря на различия в классовой принадлежности, в Англии не случалось — по крайней мере, я ни о чем подобном не слыхал. Мы с Вероникой этими самыми различиями готовы были пренебречь — хотя тогда это было еще вилами на воде писано.

Ну так вот. Она была симпатичной, но отнюдь не красавицей. И находилась на распутье, приходила в себя — похоже, после окончания долго длившегося романа, — уже начиная слегка беспокоиться относительно дальнейших перспектив. Я бросил взгляд на ее часы: «Раймонд Вейль» — не самые дорогие и слишком новые для фамильной драгоценности.

Из того, что она пришла смотреть такую квартиру, я заключил: она вполне обеспечена, но не баснословно богата. Увидев у нее в руках книжку — что-то там Вирджинии Вулф, — понял: передо мной особа образованная, а заметив, что несколько начальных страниц совсем замусолены, решил, что эту книжку она читает исключительно из чувства долга — не ради удовольствия. И это мне понравилось: значит, передо мной женщина, понимающая, насколько важно уметь произвести первое впечатление.

Я пошел по очевидному пути — спросил, собирается ли она жить здесь с кем-то (нет, она совсем недавно рассталась с приятелем), собирается ли она в таком случае жить одна (да — но в ее ответе я не расслышал ни лукавства, ни кокетства). Она сказала, что ее зовут Вронки. Я решил было, что ослышался, но она пояснила: Вронки — это уменьшительное от Вероника. Полностью: Вероника Тери.

— Мы состоим в отдаленном родстве с семейством Бирбом-Тери, если это вам что-то говорит, — промурлыкала она себе под нос.

Последнюю часть фразы Вронки произнесла с придыханием, нарочитым придыханием, давая понять, что это такая шутка, но все равно было заметно, что втайне она гордится родством. И хотя я абсолютно не представлял, кто такие эти Бер-Бомтури, ее слова произвели на меня впечатление.

Она прошлась по квартире, похмыкивая и бормоча что-то себе под нос, осматривая ее не слишком придирчиво, и это заложило основу взаимопонимания.

Я сказал ей то, что она знала и сама: ей эта квартира не подходит, за те же деньги можно купить и лучше, а эта — такая дрянь, что на нее смотреть противно, да и хозяин — старый подлец. Таково начало психологической обработки. Клиента нужно расположить к себе, он должен проникнуться к тебе доверием. Если клиент — женщина, ее неплохо бы уложить в постель, но только непременно после того, как сделка совершена. Я привык доводить любое дело до конца.

Она явно была мне благодарна, но и, понятным образом, удивлена — с какой это, собственно, стати я запросто выдал ей все минусы квартиры. Она повела бровью, шмыгнула мясистым носиком и поинтересовалась причинами моей откровенности. Я ответил, что она слишком хороша для такого жилища и что она мне, вообще, нравится. Неторопливо — так, чтобы она успела отметить мою финансовую обеспеченность, — взглянув на свой «Роллекс», я сказал, что мне пора уезжать, и предложил ее подвезти.

Она предложение приняла, так что у меня появилась возможность продемонстрировать ей свой «бимер», а это тоже немаловажно. Я был в ударе, и по пути мне удалось пару раз рассмешить ее байками про Грязного Боба, владельца дома, от покупки квартиры в котором я так вовремя ее предостерег; я рассказал, как он периодически наведывается в свои владения и портит что-нибудь в электричестве или водопроводе, чтобы потом слупить с арендаторов деньги за ремонт. Но я, разумеется, умолчал о том, что Грязный Боб — наш лучший клиент, и если бы начальство услышало от меня хоть одно неуважительное слово в его адрес, не миновать мне строгого нагоняя.

На Кенсингтон-хай-стрит, прежде чем выйти из машины, она чуток помешкала, словно чего-то от меня ожидая, но начинать такие игры было еще рановато. Я пообещал позвонить, как только подвернется какой-нибудь приемлемый вариант. Продавая квартиру, продавая самого себя, никогда не следует торопить события. Главное не показать покупателю, насколько ты в нем заинтересован. Покупатели, конечно же, все понимают, но продавцу без этого правила никак нельзя.

Вторым номером шла квартира позади «Олимпии»[5] — чуть лучше первой, но все равно ужасная, за что я принес свои извинения, объяснив, что, мол, выполняю волю начальства. Снова и речи не заходило о покупке — эта квартира была лишь очередными подмостками, на которых я разыгрывал свою пьесу. Агентство «Фарли, Рэтчетт и Гуинн» работает под лозунгом: «Дерьмо — вперед!»

Дело было в четверг через пять дней после нашей первой встречи, с которой прошло достаточно много времени, чтобы клиентка осознала всю сложность поиска квартиры, но при этом и не так много, чтобы она заподозрила меня в бездеятельности. Я видел, что она доверяет мне, что я даже нравлюсь ей. И кроме того, я вроде бы знал о ней уже довольно много — она, скорее всего, редактор на телевидении, возможно, ассистент продюсера, а хочет быть режиссером, однако никогда им не станет. Зарплата — тысяч 25–30, плюс какие-то деньги в доверительном фонде. Одна бабушка умерла, вторая пока держится. Достижения полной финансовой независимости, то есть кончины вышеназванной бабушки, ждать еще лет пять или десять. В общем и целом, неплохой кандидат для интрижки продолжительностью от одной ночи до нескольких — скажем, пяти. (Если ночей больше пяти, партнерша превращается в «твою девушку». Я стараюсь, по возможности, ограничиваться четырьмя.)

Как бы там ни было, на покупку квартиры она настроилась решительно. Вот мы и оказались в очередном жилище рядом с «Олимпией». Пахло здесь отвратительно, стены покрашены ужасающе, но зато по сравнению с первым вариантом имелась и пара несомненных плюсов. Прежде всего, квартира располагалась не на первом этаже, и если не обращать внимания на дурацкие люстры в стиле семидесятых и на ковры цвета зеленоватых соплей, внутри она была вполне ничего — высокие потолки, большие окна. Цена, однако же, снова не лезла ни в какие ворота. Я знал, что Веронике эта квартира не подойдет — а подойдет другая, которую я уже приметил рядом с Буш-Грин[6]. Она принадлежала все тому же Грязному Бобу, владевшему ею через подставную компанию, но я предпочел об этом не упоминать.

Квартира возле Буш-Грин была вполне продаваемой. Разумеется, не «удачное приобретение» — таких вообще не бывает, разве что вы профессионал вроде меня или скупаете жилье оптом для перепродажи. Не дворец, но явно конкурентоспособная, еще бы немножко, и ее можно было бы назвать пристойной. Конечно, и у этой квартиры недостатков хватило бы на целый список, длинный, как агрегат Тони, но я полагал, что Вероника хочет переехать побыстрее, что она доверяет мне и примет на веру все, что бы я ей ни сказал. И еще, к своему удивлению, за разговором с ней я обнаружил, что она мне по-настоящему нравится — не только внешне, но и манерой держаться. Она — как бы это лучше сказать? — сначала думала и только потом, выдержав паузу и все взвесив, говорила. Это свидетельство владения собой почему-то необыкновенно привлекает меня в людях. Может, потому, что мне самому этого качества всегда не хватало. Ход событий увлекает меня, несет вперед, сбивает мне дыхание…

В общем, я твердо решил не позволить ей купить ту, вторую квартиру. Мы немножко поболтали о том и о сем, теперь уже слегка кокетничая друг с другом, посмеялись. Работать с покупательницами мне нравится куда больше, чем с покупателями, — женщины относятся к покупке жилья романтичнее, поэтому с ними проще, и они никогда не совершают бессмысленных телодвижений — не пытаются простучать стены или приподнять ковер, чтобы проверить состояние половых досок.

Я постарался внушить ей, что действовать надо безотлагательно, объяснив, сколь ограничено предложение квартир, и что все хорошие живо скупают те, кто платит наличными и всю сумму сразу. Я соглашался со всем, что она говорила, — с покупателем всегда нужно соглашаться, как бы туп он ни был, Вронки же, как я успел заметить, была отнюдь не глупа. А потом я разыграл заготовленный спектакль.

— Вронки, эта квартира тебе определенно не подходит. Если честно, ты можешь рассчитывать на кое-что получше. Но ситуация на рынке жилья сейчас тяжелая, и надо уметь подождать. Правда, у нас тут по случайности… — На секунду я прервался и выдержал паузу, словно мне неожиданно пришла в голову замечательная мысль. — Погоди-ка… Только что сообразил… Дай-ка я попробую провернуть одну штуку. Хуже точно не будет. Только позвоню в офис.

Я достал мобильный телефон — мой шестизарядный револьвер, мой верный охотничий нож, — и набрал номер. На другом конце, у меня дома, отозвался автоответчик: «Привет, это Фрэнки. Если у тебя есть что сказать, говори и отваливай!»

— Алло, Джайлз? Привет, это Фрэнки Блю… Да… Нет, я в «Олимпии» с мисс Тери. Руперта поблизости нет?.. А, есть?.. Ага, давай.

Я повернулся к Веронике, с интересом наблюдавшей за развитием сюжета. Интересные сюжеты — вот что пленяет людей. Вероника была захвачена, вся теперь в моем распоряжении. От этой мысли я завелся, так что оставалось лишь надеяться, что она не станет смотреть мне в область ширинки. У меня, правда, никогда особенно не выпирает, не то что у Тони, а посему, даже посмотрев, она вряд ли бы что-нибудь заметила. Но на всякий случай я быстренько переступил с ноги на ногу, незаметно приводя себя в относительный порядок, и послал Вронки свою самую жизнеутверждающую улыбку. Она улыбнулась в ответ. Тут я увидел, что зубы у Вероники малость кривоваты, и по этому пункту снял у нее одну десятую балла.

— Руперт, привет. Я правильно понимаю, что та двухуровневая квартирка у Буш-Грин уже ушла?.. Угу… Угу… Да ну? Вот это удача! А ключи у кого? Здорово! Нет… Слушай, а ты не можешь соврать, что их потеряли? Придержи их, хорошо? Я приеду… погоди-ка… — Я повернулся к Вронки, прикрыв ладонью микрофон. Автоответчик, понятно, исправно записывал мой бессовестный экспромт. — Слушай, Вронки, нам, кажется, здорово повезло. Только сегодня утром на продажу выставили одну квартиру, но кроме нас на нее нацелились «Фаркуорсонс» и «Бракстон и Хэллидей». Хозяева хотят продать ее как можно скорее, а у «Фаркуорсонс» есть покупатель, готовый заплатить все сразу. Из этой конторы уже два раза звонили и просили ключи. Если поторопимся, мы еще успеем их опередить, но только ехать туда надо прямо сейчас.

Вероника покачала головой и прикусила губу.

— Я… я не могу. Через полчаса я должна быть на работе.

Я помолчал несколько секунд, затем снова заговорил в телефон:

— Руперт, погоди минутку… Нет, прошу тебя… Слушай, я приеду прямо сейчас… Нет! Ни в коем случае не отдавай ключи!

Я кивнул в сторону местного телефонного аппарата и сказал голосом, не допускающим возражений — да нет, я просто-напросто приказал ей:

— Позвони на работу. Скажи, что у тебя заболела голова.

И надо заметить, вышло это у меня здорово.

Она на секунду задумалась, всего только на секунду. Потом решительно кивнула. А я наградил ее лучезарной улыбкой бизнесмена, заключившего наконец удачную сделку, и заговорил в мобильник:

— Тогда мы прямо сейчас заедем и заберем ключи. Только не выпускай их из виду!.. Ага, отлично. Спасибо, Руп. Ты настоящий друг.

Я противно хохотнул в телефон — никогда так не смеюсь, особенно если мне по-настоящему смешно. Автоответчик пискнул мне в ухо.

— Да нет! Ничего подобного! Просто очень симпатичная девушка… Ну да, и это тоже, если уж тебе так интересно… Хм-м-м… Ладно, ладно! Если хочешь знать, даже у меня душа — не камень.

Я выключил телефон, сунул его в карман, где уже лежали ключи от квартиры на Буш-Грин. Дальше по сценарию надо было заехать в офис — может, перекинуться парой слов с Рупертом и Джайлзом, может, даже выпить кофе.

— Что все это значит? — застенчиво спросила Вероника.

— Что именно?

— Ты сказал: «ничего подобного».

— А, это… Просто Руперт пошутил.

— Как?

— Мне неудобно.

— Ничего страшного.

— Он сказал, что мне, наверное, очень хочется, чтобы ты туда со мной поехала.

Она слегка покраснела. Искорка, едва заметная, мелькнула под ее тяжелыми веками. Отлично. Значит, осталась-таки в ней толика невинности — и это после всех пережитых романов, размолвок и измен, поползших колготок и неспособности понять другого, проплаканных носовых платков, тайных дневников и ночных бесед с готовыми посочувствовать подружками.

Мы вместе поехали в Шепердс-Буш, и там я оставил ее сидеть в машине, а сам пошел в наш офис — якобы за ключами. В офисе мы с Джайлзом от души посмеялись над моей затеей. Вот она какова великая сила мухлежа, мухлевания и обмухлевывания.

От офиса я повез ее прямиком к Буш-Грин. По пути мне захотелось несколько сократить дистанцию между нами, и я решил проверить свою догадку насчет того, что она работает на телевидении. Я прикинул другие варианты: ничто не мешало ей работать в какой-нибудь небольшой, но очень приличной пиар-компании или, скажем, менеджером по авторским правам в книжном издательстве. Но все-таки я готов был поставить три против одного на то, что она с телевидения — многие сотрудники Би-би-си приобретали в Буш-Грин квартиры с одной или двумя спальнями, так как оттуда рукой подать до телецентра.

— Слушай, а почему ты ищешь квартиру именно в этом районе? Близко до работы?

— Да.

— Я так и подумал. Постой, угадаю, чем ты занимаешься. Снимаешь документальные фильмы.

Она рассмеялась — красивым смехом, низким и грубоватым:

— Чего-чего?

— Нет-нет, молчи! У тебя в брошку вмонтирована камера. Ты как раз делаешь сюжет об агентах по недвижимости.

— A-а, ты решил, что я работаю на Би-би-си?

— Скорее всего, ты режиссер программы или, может, редактор: режешь и монтируешь пленки.

Она загадочно улыбнулась и сказала:

— Боюсь, ты совсем не попал. Резать-то я действительно режу, но ничего не монтирую.

Я пожал плечами и свернул на улицу, где находился нужный нам дом.

— Вот. Приехали. Место гениальное. Никакие кризисы его не затронут. Там в конце улицы есть теннисный клуб. Но ты ведь вряд ли играешь?

— Да, это не мое.

— Жаль. Да, кстати, за углом только что открылся суши-бар. Смотри, вот наша вывеска.

На ветру покачивалась старая, выцветшая от непогоды деревянная дощечка с надписью «Фарли, Рэтчетт и Гуинн». На вид ей было лет сто, но на самом деле она тут висела месяца два, не больше.

— Ты здорово подсуетился.

— В смысле?

— Если квартиру выставили на продажу только сегодня утром…

— А куда деваться? На жилье в этом районе большой спрос. Особенно хорошо идут квартиры с одной и двумя спальнями — их расхватывают сотрудники Би-би-си.

— Я же сказала, что не работаю на Би-би-си.

— Ах, ну да. Извини. Подожди-ка… вот сюда и встанем. А кем ты все-таки работаешь? Минутку, сейчас припаркуюсь… — Я дал задний ход, сосредоточенно вычисляя, сколько там позади остается места. — Да прибудет со мной сила, Оби-ван Кеноби[7]. Надо всего лишь… быть в согласии с мирозданием.

— Я патологоанатом.

Я стукнул задним бампером и без того помятый «форд-эскорт». Зазвенело разбитое стекло.

— Нет-нет, так неправильно, — не повышая голоса, сказала Вероника.

Меня охватил легкий ужас. С тротуара мои маневры отслеживал какой-то старикашка, а я терпеть не могу, когда на меня пялятся в процессе парковки — сразу вспоминаешь, как стояли над душой школьные учителя, и от этого начинает тошнить. Старику же, как на зло, нравилось наблюдать за мной. Все лучше, чем потихоньку помирать — иного занятия у него явно запланировано не было. Я попробовал вписаться снова, и дедок замахал руками, показывая, как это сделать. С пятой попытки мне таки удалось встать нормально. Я вылез наружу, чтобы оценить причиненный ущерб.

— Смотрите, впредь будьте осторожнее, — посоветовал дед, а я в ответ через силу изобразил улыбку.

Фальшиво улыбаться — один из главных моих профессиональных навыков, но эта улыбка далась мне нелегко, потому что я терпеть не могу стариков. От них пахнет смертью. А я не люблю о ней вспоминать — поэтому-то меня так передернуло, когда Вероника упомянула, что работает патологоанатомом. Похоже, она не шутила.

Она тоже вышла из машины и сочувственно поцокала языком:

— Только задняя фара. У тебя ведь есть страховка?

— Да ладно, забудь. Я все равно отвезу тебя на работу.

— Вообще-то моим клиентам торопиться некуда.

Криво усмехнувшись, я направился к парадному входу — двери с витражным стеклом во вкусе тридцатых. Я как напрягся, так все и не мог расслабиться — отчасти из-за разбитой фары, отчасти из-за известия о том, чем занимается Вероника. Она что, нарочно приберегала это напоследок? Да нет, вряд ли. Просто я задал вопрос, она на него ответила. Так вышло по чистой случайности, и нечего тут воображать.

— Прелестно, а? Таких дверей не много осталось.

— Мыть их замучаешься.

— Да, Вронки, что правда, то правда. Ну да ладно — главное внутри.

Я отпер дверь. За ней воняло так, будто кто-то не спустил воду в туалете. Неважное начало. Мы поднялись на несколько ступенек и очутились на первом этаже. Мебель из квартиры вывезли, ковровое покрытие с полов поотодрали, и от этого помещение казалось очень просторным. Его заливал солнечный свет, потолки были высокие.

— Приятно, когда в квартире так просторно.

— Протопить ее будет трудно.

— Опять твоя правда, но, знаешь ли, здесь отличная отопительная система. Буквально только что установили.

Отопления, понятное дело, никто менять и не думал, отчего я слегка растерялся. А тут вдобавок еще заметил, что по свежеоштукатуренной и свежепокрашенной стене, вдоль которой мы поднимались на второй этаж, проползла извилистая трещинка. До сих пор я все недоумевал, почему в целом доме именно эта стена выглядит абсолютно безупречно. Но сейчас сообразил, что напоролся на очередной фирменный трюк Грязного Боба: под домом проседал грунт, и поэтому Боб назначил божескую цену, чтобы поскорее сбыть его с рук не слишком въедливому покупателю. Похоже, эти мои размышления несколько затянулись — Вероника успела отследить направление моего взгляда.

— Что-то не нравится мне это.

— На твоем месте я бы не стал грузиться. Весь Лондон стоит на глине. Если хочешь чего-то незыблемого, поищи в другом месте.

— Но…

— В последние годы лето редко бывало сухим. И тем не менее стенка пока не обрушилась, а ей ведь уже больше ста лет.

Мне не впервой выпускать дымовую завесу, однако тема наклевывалась весьма скользкая. Я попытался увлечь Веронику дальше наверх:

— Там есть чудесная душевая, а рядом комната, из которой вышел бы замечательный кабинет на случай, если вдруг понадобится брать работу на дом… — Я зажмурился.

Как-то слишком быстро я теряю заданную нить. А тут еще Вероника зашагала по ступенькам так размашисто, что юбка уже не скрывала бедер. Ноги были умопомрачительными.

— Ох, извини. Конечно, не станешь же ты…

— Успокойся, все нормально. У меня накапливается куча бумаг — с ними я разбираюсь дома. Разумеется, после работы я никого… в смысле не вскрываю. Это — только в больнице.

Она слегка улыбнулась. Я решил, что она нарочно смущает меня, что это доставляет ей удовольствие. Она встала у окна и посмотрела вниз, на крышу унылой терраски. Потолок на втором этаже, конечно, низковат, но все равно здесь было симпатично. И вдруг мне показалось, что Вероника клюнула на эту квартиру. Оставалось только по-быстрому ее подсечь, но что-то меня от этого удержало.

— А если конкретнее… что ты делаешь на работе?

Она отвернулась от окна и посмотрела прямо на меня. Она смотрела мне в глаза, пронизывала меня взглядом — я не выдержал и отвернулся. Что-то было в ее взгляде, что-то такое, что пугало и в то же время приводило в восторг. Наверно — да, я понимаю, как по-идиотски это звучит — наверно, это что-то называется искренность. Как бы оно ни называлось, ее взгляд меня встревожил.

— Я вскрываю покойников. Смотрю, что там у них внутри. Устанавливаю причину смерти, — сказала она так, словно бы проверяла меня на выдержку.

Все-таки я прав, Вероника и вправду проверяла меня, потому что уже через секунду она сменила тон и с деловым видом провела пальцем по подоконнику:

— Мне тут нравится. С фэн-шуем, похоже, все в порядке. А ты веришь в фэн-шуй?

У женщин это частая фишка, особенно если им одиноко. Они, бывает, утверждают, что от квартиры исходят какие-то там вибрации, и выслушивать это очень обидно, особенно, когда кажется, что дело уже на мази. С другой стороны, иной раз — как, например, сейчас — подобного рода суеверность оказывается вполне кстати.

Она снова взглянула на меня. Я выдержал ее взгляд.

— Безусловно.

— Ну и что, в таком случае, скажешь?

Я тотчас же ответил:

— Думаю, не стоит упускать этот вариант. Ты практически ничего не потеряешь, даже если потом передумаешь и захочешь ее продать, — так, штуку-другую. По-моему, предложение очень выгодное. Но только решать нужно быстро.

— Нет, я имею в виду — про фэн-шуй.

— A-а, про фэн-шуй…

Я состроил физиономию специалиста по кунфу — что-то в духе Джеки Чана:

— По-моему, фэн-шуй здесь прекрасный. Тебе ведь наверняка известно, что во всяком жилище есть девять областей, каждая из которых соотнесена с одной из сторон жизни. По моему ощущению, здесь все девять областей полны положительной энергии — особенно та из них, которая отвечает за личные отношения.

В моих последних словах намека почти не было.

— Чтобы с определенностью сказать, подходит тебе этот дом или нет, мне надо бы узнать о тебе побольше: дату рождения, нынешнее состояние твоей жизни и энергии, ну и так далее. Но в целом квартира совсем неплоха. Мне, конечно, не очень нравится, что коридор идет прямо от входа через весь дом. А еще, что туалет расположен напротив входной двери. Это может привести к оттоку энергии богатства. В остальном же здесь, по-моему, все как надо. А если и есть какие-то недочеты — их легко исправить с помощью зеркал и растений. Или, разумеется, аквариума.

Сами видите, я серьезно подхожу к домашним заготовкам. Практическое знание дамских фантастических представлений может за год принести несколько тысяч комиссионных.

Немного погодя Вероника сказала:

— Да-да. Конечно.

Мне явно удалось произвести впечатление. Но ее отнюдь нельзя было отнести к разряду пузырей, так как она спросила:

— А как насчет инженерной экспертизы?

— Разумеется. Можно устроить и экспертизу. Но не забывай, квартира приглянулась крутому покупателю, и он еще не купил ее только потому, что я наврал про потерянные ключи. Не многие на моем месте поступили бы также.

Она чуть дольше обычного задержала на мне взгляд, потом посмотрела в сторону, словно бы задала какой-то вопрос — не тот, что произнесла вслух, — и теперь получила ответ на него. Похоже, ответ ее несколько разочаровал. И тут она снова взглянула на меня, как бы удостовериться, что правильно все поняла.

— Так ты думаешь, стоит покупать?

Не понимаю, что тут со мной случилось. Возможно, все дело в том, что как раз в этот момент я заметил дырочку у нее на колготках. От этого зрелища во мне взыграли одновременно и нежная симпатия к ней, и животная, прямо-таки собачья страсть. Мне захотелось немедленно, здесь и сейчас, поцеловать ее, но еще сильнее захотелось ее защитить. Последнее само по себе смешно, поскольку она и близко не нуждалась в защите — разве только от меня и мне подобных. А таких ведь миллионы.

В ту же секунду я понял, что сейчас произойдет. Тело, язык, воздух в горле предали меня — оказалось, всё это предатели. И вот, после долгой, очень долгой паузы, я проговорил:

— Не знаю.

Быть честным мне обычно не труднее, чем врать — правда и ложь далеко не всегда начисто исключают друг друга, ведь, в конце концов, выражать себя и добиваться своего можно по-разному. Но на сей раз между ними вспыхнула ожесточенная борьба. Меня это даже удивило. Я был почти готов к тому, что во мне заговорит слюнявая добродетель, однако по опыту твердо знал: такое бывает только в старинных книжках — у Диккенса и у разных там козлиных морд с бакенбардами.

— Не думаю, что стоит.

У Вероники чуть-чуть округлились глаза, но больше она ничем не выдала удивления. Просто молча стояла передо мной и машинально щелкала застежкой сумочки. Я чувствовал, что она смотрит прямо на меня, но сам уставился мимо нее куда-то за окно. Честно говоря, меня смутило то, что я сказал ей правду. Нет, я и раньше пробовал это делать и всякий раз оставался с неуютным ощущением бестолковости произошедшего. Хорошая ложь, умно и неординарно преподнесенная, не разоблаченная и оказавшая желаемый эффект, приносит гораздо большее удовлетворение. А правда не приносит толком ничего.

— Но почему?

Я вышел из дурацкого оцепенения и более-менее сфокусировал взгляд на ее лице. Чувствовал я себя глупо и беспомощно. Словно бы меня подхватил и понес поток, из которого мне никак не удавалось выбраться. Но коль скоро вернуться к началу я тоже не мог, оставалось лишь нестись вперед:

— Во-первых, потому что дом принадлежит Грязному Бобу. Кроме того, земля под ним проседает. У крошечных трещинок, которые там, на лестнице, в цоколе имеются уже подросшие братики и сестрички, а также дядюшки и кузины.

Я помолчал, вроде как прислушиваясь к собственным словам. Мне уже начинал нравиться производимый ими эффект.

— Существует, конечно, некоторая вероятность того, что дело не в проседании почвы. У парня из соседней квартиры музыкальный центр занимает пол-спальни, а то и больше. Когда центр включен, немножко вибрируют стены. Сейчас сосед уехал в отпуск, на месяц. Он — парень вполне симпатичный, но только уж очень упрямый и отчасти… Как бы это получше сказать?.. Психопат он, короче. Да, а еще крыша с одного угла подгнивает. Грязный Боб нарочно дожидается, пока она не сгниет окончательно, чтобы содрать с жильцов побольше денег за ремонт. Так что, думаю, это не лучший для тебя вариант — при твоих-то возможностях, бытовых привычках и запросах.

Снова наступило долгое молчание. Вероника пыталась подергать себя за прядки волос, но у нее не получалось, потому что волосы у нее такие короткие, что и не прихватишь как следует. Она была все-таки необыкновенно худа, но худа не до уродливости. Худенькие мне нравятся. Нет, я ничего не имею против толстушек, ни в коем случае. Тони, кстати, полноту в женщинах одобряет. Каждому, как говорится, свое. Но по мне, маленькая и худенькая тем и непохожа на меня, что она маленькая и худенькая. Особенно хорошо разница ощущается на ощупь. Я этой разницей дорожу.

Я задумался: интересно, крашеная она или нет? Как-то незаметно, чтобы корни волос у нее были какого-нибудь другого цвета, но это еще ни о чем не говорит. И тут она без тени улыбки — но зато дрогнув слегка своими тяжелыми призывными веками и едва изобразив понимающий кивок — спросила:

— Но зато фэн-шуй здесь хороший, да?

Я покачал головой:

— Не-a, говно здесь, а не фэн-шуй.

В ту же секунду она расхохоталась. Она закатывалась, помирая от смеха, ни капли не похожего на те низкие нагловатые смешки, какие я слышал от нее до сих пор: и без того не округлое лицо совсем уж вытянулось, мясистый носик подергивался, кожа на всей физиономии приобрела тот же перечно-красный оттенок, что и волосы. Этот ее нос меня доконал, и я тоже засмеялся — сначала деликатно, а потом от души. Мы вдоволь поржали дуэтом и вдруг умолкли. В наступившей тишине было слышно, как грохочет по центральной линии подземки поезд отправлением из Шепердс-Буш. Это тоже чуть меня не…

— Ты не хочешь со мной поужинать? — спросила она запросто.

— Где? — Ее вопрос застал меня врасплох.

— Где? Не знаю. Может, в том твоем новом суши-баре?

Я в очередной раз покачал головой.

— То есть и суши-бара нет?

Она опять засмеялась и снова заразила смехом меня. Я все никак не мог успокоиться, но до работы ее довез. В ту пятницу мы впервые ужинали вместе.

Все это произошло шесть месяцев и две недели назад. Тогда я, разумеется, и не подозревал о том, что случится в дальнейшем. Мне нередко удавалось затаскивать в постель женщин, которым я показывал дома — отчасти благодаря тому, что на меня проецировалась роскошь обстановки, отчасти потому, что я вел себя так решительно, будто все эти дома и квартиры принадлежали мне лично. Но с Вероникой было как-то по-другому. Дело не столько в ней самой, сколько в том, как кстати она возникла. Всему свое время, человек входит в твою жизнь, лишь возникнув в ней вовремя. Вот она и оказалась именно такой, как надо, женщиной, встреченной именно в такой, как надо, момент. К тому времени я уже начал смутно подозревать, не признаваясь себе в этом, что понемногу устаю от Колина, Ноджа и Тони, от хождений на футбольные матчи, от дегустаций кухонь разных народов, от пинания мячика на лужайках парков, от поглощения пива и экстази, от пьяных забав, а еще от того, что снова, раз за разом делаю вид, будто все это и есть самое прекрасное на свете времяпрепровождение, такое замечательное, что лучше и не придумаешь. Я начал понемногу уставать от себя самого.

Нет-нет, иногда мне бывало очень здорово с этой троицей, даже и в последнее время. Но чем дальше, тем больше наши отношения напоминали историю, которая все никак не отойдет в прошлое. Застряла комом в настоящем и ни туда, ни сюда. Не исключено, это все оттого, что наши с Колином, Ноджем и Тони встречи были целиком посвящены рассказыванию историй. Мы не трепались ни о чем, не пикировались, не подкалывали друг друга, в наших разговорах не было ни ярких импровизаций, ни иронии, ни намеков, ни намеков на уже прозвучавшие намеки, словом, ничего такого, что бывает, когда между людьми есть живая связь, ничего такого, что заставило бы тебя сгибаться пополам от смеха и беззаконно, безоглядно, по-детски восхищенно радоваться тому, что у тебя есть приятели. Нет, ничего подобного: как я уже сказал, — только истории, прошлое, недавнее и отдаленное. Чем занимался? Где был? Что видел? Как тебе показалась N? Ты ходил на стадион — как тебе игра? Помнишь, когда это случилось? С меня было достаточно. Более чем достаточно.

В конце концов, мне исполнилось тридцать, и жизнь моя поблекла, начала отдавать тлением и тухлятинкой. Встречу с Вероникой я принял за идеальный шанс… подновить, так сказать, свой мир, сделать его если не лучше, то хотя бы не таким, какой он есть. Чтобы жить в нем впредь с другими, уже новыми муками, недовольствами, скукой и заливистым притворным смехом.

Забавным образом, я понял, что мне делать — то есть как разрешить создавшуюся ситуацию — опять же, показывая потенциальным покупателям очередной дом. На сей раз он располагался на границе Шепердс-Буш и Хаммерсмита. К тому времени прошло около месяца с нашего с Вероникой ужина, и мы уже недели три, как «встречались», в смысле трахались. Возможно, тут не было никакой причинно-следственной связи — в чем Вронки уверена на все сто, — просто эти два события совпали по времени. Мне все же как-то не очень в это верится. С другой стороны, разные бывают совпадения.

Тот дом был крайним в ряду на улочке неподалеку от Брук-Грин[8]. Домик вполне симпатичный, и цену за него просили не более непристойную, чем за все остальные дома по соседству. Встреча с потенциальными покупателями была назначена в офисе. Они оказались парочкой старичков — обоим лет за шестьдесят как минимум. Своими морщинистыми физиономиями они походили на двух шарпеев. Смотреть дом старички поехали, следуя за моим «бимером» на каком-то смехотворном рыдване — я в нем предположительно опознал «моррис-майнор». В зеркало заднего вида я наблюдал, как старичок, закинув голову, хохотал чуть не до слез, а его спутница всю дорогу лучезарно улыбалась. Одно это уже было интересно — ведь, насколько я знаю, старики обычно либо ноют и собачатся друг с другом, либо тупо молчат.

Когда подъехали к месту, «моррис» аккуратно затормозил позади моего «бимера». Старичок вышел, обошел капот, открыл дверцу старушке и в церемонной позе дождался, пока она вылезет из машины. Я был тронут. В наше время такое редко увидишь. Старички все-таки бывают необыкновенно милы.

Мы вошли в дом, и я завел свою вечную песню: комнаты светлые, тра-ля-ля, рядом много магазинов, тра-ля-ля, вообще, тут просторно, тра-ля-ля, даже и косметического ремонта не понадобится, тра-ля-ля и все такое. Они, похоже, совсем меня не слушали — тихонько ходили за мной рука об руку, переговаривались вполголоса, время от времени сдержанно хихикая. Лица у обоих были вполне обыкновенные, но при этом старички явно очень подходили друг другу и, в отличие от прочих старых развалин, не распространяли вокруг себя атмосферу немого укора. И что еще мне показалось необычным, так это постоянные прикосновения — они то и дело легонько дотрагивались до одежды, встречались пальцами рук. Школьники часто себя так ведут, но чтобы старики — я никогда не замечал.

Я заглянул в блокнот: Харри Батсон и Мод Луиза Колдстрим, ищут что-нибудь тысяч за триста. Но тогда почему они ездят на «моррисе»? Может, эти двое тоже из пузырей и чайников? Они хотя бы женаты? Нет, не женаты, и тут я был уверен наверняка, однако это не помешало мне счесть их серьезными клиентами. Несмотря на поношенную одежду, они держались со сдержанным достоинством. К тому же на старушке Мод были драгоценности, на вид не шикарные, но, безусловно, стоившие хороших денег. Не могу объяснить, почему я так решил — просто, работая агентом по недвижимости, приобретаешь нюх на подобные вещи.

В какой-то момент мне приспичило по-большому, и я, оставив старичков одних, поднялся на второй этаж в сортир — я до сих пор частенько употребляю это слово вместо приличествующего риэлтору слова «санузел». Из-за съеденного накануне вечером дхансака[9] я провел там достаточно много времени, а когда вышел, увидел нечто совершенно невообразимое. Я даже решил, что мне это мерещится, и на всякий случай протер глаза.

Старички уединились в спальне — она хороших пропорций, 18 на 14 футов, с новым ковровым покрытием на полу и удобными встроенными шкафами, — и, вы только представьте себе, целовались, разлегшись на двуспальной кровати! Мало того — целовались взасос! Понимаю, в пересказе ситуация получается омерзительная, но меня, странным образом, это зрелище искренне тронуло. Эти уродливые старые развалины вели себя как… как нормальные здоровые люди.

Старик, худощавый, до сих пор державшийся со мной вежливо, но без капли надменности, первым заметил мое появление. Он улыбнулся и вроде бы совершенно не смутился. А старушка — клянусь, ей было без пяти минут семьдесят — встала на ноги и принялась прыгать на кровати.

— Я так думаю, кроватка нам подойдет, а, Харри? — сказала она и подмигнула мне.

— Мод абсолютно ненасытная, — пояснил Харри, а Мод, издав гортанный смешок, снова повалилась на кровать.

Я почувствовал, что краснею. Мод заметила это и сказала добродушно:

— Ничего-ничего, молодой человек, за него не беспокойтесь — он вообще большой шутник. А если бы то, что он про меня говорит, было правдой, тогда бы он мне уже не годился. Бедненький мой престарелый кобелек! Иногда я подумываю, не пора ли поискать развлечений на стороне.

Эти свои слова она сопроводила таким бесстыдным взглядом, что я еще больше покраснел. И тут уж рассмеялся Харри.

Когда они слезали с кровати, Мод чуть было не потеряла равновесия. Харри мгновенно кинулся к ней, подхватил под руку и поддерживал, пока она твердо не встала на ноги. Такая заботливость сразу после фривольного веселья меня… даже не знаю, как сказать. Наверное, растрогала до глубины души.

Они еще немного походили по дому и наконец сказали, что готовы его купить, добавив однако, что войти во владение смогут не раньше, чем через три месяца, так как на днях отправляются в путешествие по Дальнему Востоку. Я подумал, это очередная шутка, но, как выяснилось, они говорили абсолютно серьезно. Харри только что, по случаю своего шестидесятипятилетия, получил большую пенсионную выплату, и они намеревались спустить эти деньги на «наслаждения Востока», как, подмигнув мне, выразилась Мод.

Глядя на них, я пришел в гораздо более приятное расположение духа, чем то, в каком пребывал до сих пор. Раньше, задумываясь о стариках, я вспоминал своих родителей или же родителей Тони, Колина и Ноджа — все они относились друг к другу с полным безразличием, а то и с нескрываемым презрением. Тут мне вдруг пришло в голову: а что, если это и есть та самая «осенняя любовь», про которую пишут в «Женском журнале» — или как там называется излюбленное макулатурное издание моей матушки. Может, они только на прошлой неделе познакомились в клубе «Дарби и Джоан»[10], после чего занимались сексом впервые за последние тридцать лет?

Провожая старичков до их «морриса», я не смог удержаться. Крепко и уверенно — как учил меня дядя Билли — пожав руку Харри, я спросил у него:

— Надеюсь, вас не обидит мое любопытство. Я хотел бы спросить, вы уже давно вместе?

Харри улыбнулся:

— Нет, не очень.

Я кивнул, подумав: «Так и знал».

Мод ткнула Харри в плечо:

— Если тридцать пять лет не кажется вам слишком долгим сроком. Нам вот не кажется, правда, Харри?

— По мне, так очень даже кажется, — ответил он, но при этом рассмеялся.

И тут Харри снова меня удивил: он вдруг взял и обнял меня за плечи. Не с задушевностью пьяницы, а так, словно знал меня всю мою жизнь. Как ни странно, мне это было ничуть не противно, наоборот. Я почувствовал… почувствовал, что именно этого всегда ждал от своего отца. Ждал, чтобы он вот так обнял меня за плечи. Только отец никогда этого не делал.

Харри сказал шепотом, но очень отчетливо:

— Мужчине, сынок, главное остановиться на правильной женщине. Лучше этого в жизни ничего нет. Не будь как нынешние дурные онанисты, не теряй времени. — Он сжал мне плечо, хватка у него оказалась неожиданно сильной. — У тебя, сынок, есть такая женщина?

— Да, наверное. Я тут подумываю про одну.

— У вас все серьезно?

— Скорее всего. — Я сам поразился собственным словам.

— В таком случае не тяни резину. — И он сел в свой дурацкий, похожий на лягушку «моррис».

По какой-то неясной причине его слова застряли у меня в голове, я слышал их даже во сне. И все думал, что хорошо бы на пару с кем-нибудь лет через сто пятьдесят стать похожими на Харри и Мод.