Бог и Лёнька

1

Поплыли над землёй осенние тучи, мокрые, растрёпанные. Они так низко нависли над посёлком, что цеплялись грязными космами за деревья. Тесно и темно стало жить, как будто тучи давили нас. Дни и ночи хлестал и хлестал холодный ветер с дождём.

Как ни помогал мой отец Анисиму Ивановичу, семья их бедствовала. Часто у них не было в доме даже ведра угля, чтобы растопить плиту. Пришлось Васе определяться на работу.

Сначала его не принимали. Мастер и слышать не хотел, чтобы взять на завод такого маленького. Тогда люди посоветовали тёте Матрёне пойти в церковь, где у отца Иоанна продавались года — кому сколько надо. Год стоил три рубля. За девять целковых отец Иоанн выдал святую бумажку, по которой Ваське вместо одиннадцати лет сразу стало четырнадцать. Тогда его записали в рабочие и даже выдали круглый жестяной номерок с дырочкой и выдавленным числом — 733.

Вечером ребята собрались возле Васькиной землянки, чтобы в последний раз побыть со своим вожаком. Кроме меня и Васьки, пришли трое: гречонок Уча — худенький мальчик-калека с чёрными глазами и горбатым носом, Абдулка Цыган, чей отец ни за что сидел в тюрьме, и ещё рыжий Илюха, которого все мы недолюбливали. Отец Илюхи работал банщиком. Вся их семья славилась жадностью — камня со двора не выпросишь. Илюха вечно ходил сопливый. Лицо и руки были густо усыпаны веснушками. Как будто маляр, балуясь, тряхнул ему в лицо кистью с краской, а Илюха так и не смыл крапинки. Ресницы у Илюхи были белые, как у свиньи. Уважали его только за то, что он умел шевелить ушами.

На улице, погружённой во тьму, было тоскливо и пусто. В чёрном небе мерцали высокие звёзды.

Закутавшись в старые ватные пиджаки, мы тесно сгрудились на лавочке, согревая один другого. Рыжий Илюха, глядя на звёзды, рассказывал нам, что небо — это терем божий, а звёзды — окна в этом терему. Для каждого человека, когда он родится, бог пробивает в небе окошко. На подоконник садится ангел со свечой в руке и сидит. Когда человек умирает, ангел тушит свечку, закрывает окошко и уходит.

«Интересно, где там моё окошко?» — думал я, глядя на звёзды, а они сверкали, как живые, и то вдруг пропадали во тьме, то опять вспыхивали.

— А сам бог в какое окно выглядывает? — спросил Уча, косясь на Илюху чёрными, как два жука, хитрыми и весёлыми глазами.

Илюха презрительно хмыкнул:

— Не знаешь, в какое окно бог смотрит? Эх, ты, а ещё православный! Бог смотрит в самое большое окно.

— В какое? — спросил Абдулка Цыган, большегубый, коренастый татарчонок.

— Гм, в какое… Отгадай!

Абдулка молчал. Мы тоже не знали. Илюха объяснил:

— В луну, вот куда!

Уча ядовито спросил:

— Значит, днём бог ничего не видит? Днём же луны нет!

Илюха рассмеялся:

— Чудак человек! Днём и так видно, безо всякой луны. А ночью надо светить.

— А сейчас бог видит что-нибудь? — спросил вдруг Васька, сидевший до того в молчаливой задумчивости.

— А как же? — поспешно ответил Илюха. — Бог всегда всё видит.

— А луны нету, как же он видит?

Васька удивил всех. И правда, как же бог видит в темноте, если луны нет?

— Тю, дурной, — возмутился Илюха. — Ангелы на небе зачем? Они смотрят и богу рассказывают. У человека всегда слева ангел, а справа чёрт с копытами. Ангел от смерти спасает, а чёрт на грехи наводит. Даже когда мы спим, ангелы караулят около подушки. Сегодня интересный случай был: просыпаюсь утром, чуть глаза открыл, гляжу, а он сидит сбоку.

— Кто?

— Тебе же говорят — ангел. Сидит и дремлет. Я ка-ак вскочу, а он захлопал крыльями и улетел.

— Куда? — спросил я, поражённый словами Илюхи.

— «Куда, куда»! Закудыкал. В трубу улетел.

— Там же сажа.

— Ну и что? Он в ставке́ скупается и опять чистый летит на небо.

— Врёшь ты, Илюха, — с досадой проговорил Васька.

Илюха обиделся:

— Вот у тебя бог отсушит язык за то, что не веришь.

— А у тебя за то, что неправдой живёшь, — сказал Васька.

Илюха горячился:

— Так в божьем писании сказано, а я здесь ни при чём. Да ты сам Лёньке говорил про рай да про чертей, забыл, да? Забыл?

— Забыл я или не забыл, то моё дело, — хмуро отозвался Васька, — а врать, что живого ангела видел, незачем.

— Я могу показать перо от крыла ангела, если не веришь.

— Опять врёшь.

— Чтоб я провалился! Когда ангел вылетал в трубу, то зацепился за гвоздик, а перо выпало. Хоть сейчас иди посмотри, за иконами у нас лежит.

— То небось петушиное.

— «Петушиное», как бы не так!

Минуту помолчали. Видя, что никто не возражает, Илюха вздохнул и, указывая пальцем в чёрное, блещущее звёздами небо, продолжал:

— А во-он дорога в рай, видите, где звёзды густой полосой тянутся. По этой дороге праведники после смерти идут в рай. Там у ворот стоит святой Пётр с золотыми ключами и стерегёт. У него на дурницу в рай не проберёшься.

— Документы требует? — простодушно спросил Абдулка.

Васька усмехнулся:

— Пачпорт!

— Не пачпорт, а крест на шее, — поправил Илюха. — Если грешник — крест будет заржавленный, а у праведника — новенький, сияет как солнце. Если святой Пётр увидит, что грешник хочет незаметно в рай пробраться, то сейчас его за шиворот и прогоняет под зад коленкой…

— А кто в раю живёт? — спросил Абдулка.

— В раю живут Адам и Ева.

— Ещё кто?

— Я же говорил: праведники. Те, которые безгрешно жили на земле. Моя бабка там живёт.

— Откуда ты знаешь?

— Во сне видал.

— Тю, во сне… Бабку во сне видеть — это к дождю.

— И вовсе не к дождю… А потом, я где видел бабку? В раю, будто она сидит под райским деревом и золотые яблоки ест, понятно тебе? В раю хорошо, а около ада, прямо у ворот, сидит собака Санхурха о семи головах, страшная-престрашная…

Хотя я чувствовал, что Илюха врёт, всё же было интересно слушать его рассказы.

Поздно в этот вечер разошлись мы по домам. Васе нужно было ложиться, чтобы утром не проспать на работу. Расставаясь, мы взяли друг друга за руки. Наверное, Ваське тоже было тяжело. Он вздохнул и сказал ободряюще:

— Ничего, Лёнь. Зато я денежек заработаю. Батька даст нам гривенник, и накупим мы целую шапку пряников и «Раковых шеек», а хочешь — голубей купим.

— Голубей лучше, — сказал я, стараясь подавить слёзы.

— Ладно, купим голубей: краснопёрых, чернохвостых, «монаха» одного купим…

Безрадостным был наступивший день. Потерянный, слонялся я по улице, не зная, куда себя девать. Поиграл возле калитки с Полканом: закидывал палку и заставлял принести обратно. Потом смотрел в щёлку забора, как Илюхина мать стирала во дворе бельё. Надоело и это. С тоской побрёл я на речку, сел на камень у сухих камышей и, глядя в небо, стал считать облака. Вот проплыло первое, похожее на грязную рубаху с разорванными рукавами, за ним второе, третье…

Интересно, на каком облаке сидит сейчас бог? Ещё бабушка рассказывала: есть у бога золотая книга, где записано, кто когда родился и сколько ему положено жить на земле. Про меня тоже записано. Хотя бы одним глазком поглядеть, сколько мне назначено жить. Я подчистил бы стёклышком и прибавил годика два. Сеньке-колбаснику стёр бы лет десять. А его отца совсем вычеркнул бы из божьей книги. Пусть явится после смерти в рай, а бог проверит по книге и спросит: «Откуда тебя черти принесли? Ты в золотой книге не записан. Проваливай в ад!» — и по шее его, по шее. А в аду черти схватят колбасника за шиворот и на сковородку: «Поджарься, голубчик, потанцуй на горячей сковородочке, а потом в кипящей смоле посидишь да раскалённую плиту языком полижешь…»

В размышлениях я не заметил, долго ли сидел у речки. Надоели облака и степь. Поднялся я и пошёл домой.

А там нежданно-негаданно выпало счастье.

— Сынок, — сказала мать, едва я переступил порог, — сходи-ка на завод, снеси отцу обед. Я что-то занедужила, да и стирки много.

С трудом сдержался я, чтобы не заплясать. Пойти на завод — значит побывать у Васьки, увидеть, где он работает, посидеть с ним. А ещё говорили, что там куют снаряды для войны. Всё это я увижу своими глазами. Захватив судок с обедом, я пошёл из дому не спеша, чтобы мать видела, как я осторожно несу обед. Но едва я вышел за калитку, — гикнул от радости и помчался, расплёскивая суп. Мать кричала мне вслед:

— Душу-то застегни, скаженный!

Я ничего и слышать не хотел.