Бог и Лёнька

7

Мы ушли с кладбища после всех, когда там оставались только полиция да плачущие над могилами женщины с детьми.

Мы шли по степи молча, разговаривать не хотелось. Тяжёлый камень лежал на сердце. Уже вечерело, и мы подходили к окраине посёлка, когда нас догнал фаэтон, мчавшийся со стороны Пастуховского рудника.

В фаэтоне на мягком кожаном сиденье полувалялся пьяный отец Иоанн. Пышные длинные волосы его были встрёпаны; одна нога, обутая в сапог, свесилась на крыло фаэтона.

Цыбуля, сидевший рядом, придерживал его за длинный, до пят, лиловый подрясник.

Горькую обиду почувствовал я: отец Иоанн, которого я уважал, оказывается, заодно с Цыбулей. Значит, ему не было жалко погибших рабочих, он притворялся, когда отпевал их на кладбище. А я-то думал, что, когда он кончит отпевать шахтёров, ангелы вознесут его на небо и там он будет рассказывать богу, как погибли шахтёры и как он, отец Иоанн, хоронил их. Бог будет слушать и плакать от жалости… А выходит, что отец Иоанн обманул и нас с Васькой, и шахтёров, и самого бога… Напился, как свинья, длинногривый.

— Бог его накажет, правда, Вась? — спросил я.

— Накажет белыми пирогами да полбутылкой водки, — сердито отозвался Васька.

— Почему пирогами?

— Потому что… — Васька нахмурился и замолк, точно сердился, что я сам не догадываюсь, почему бог накажет отца Иоанна белыми пирогами, — потому что…

Он оглянулся, хотя на целую версту не было ни души, и с отчаянной решимостью прошептал:

— Если хочешь знать… я тебе скажу: бога совсем нема.

Я остановился, поражённый.

— Чего спугался? Говорю, нема бога, значит — нема.

— Как — нема, что ты сказал, Вась, перекрестись скорей!

— Незачем мне креститься. Подпольщики-шахтёры врать не будут.

— А куда делся бог?

— Никуда. Его и не было вовсе.

— Как? Я вчера своими глазами бога видел в церкви.

— Картинки ты видел.

— Нет, иконы.

— Это и есть картинки. Их буржуи намалевали, чтобы…

Васька не договорил, сердитым движением достал из-за пазухи афишку и ткнул пальцем в то место, где на карусели были нарисованы духовные лица:

— Чего здесь написано, прочитай.

— «Мы морочим вас».

— То-то же, понимать надо.

Но я ничего не понимал. Не верить Ваське я не мог, а верить было страшно.

— Вась, а что, и… и… божьей матери нема? — содрогаясь, спросил я.

— Нема.

— А рай?

— Что?

— Есть рай?

— «Рай, рай» — ложись да помирай, — хмуро ответил Васька.

Мы помолчали.

— А кто же создал деревья, шахты и… разные огурцы?

Мои вопросы начинали сердить Ваську.

— Ты слыхал, что Сиротка говорил про бога на кладбище? — спросил он с досадой.

— А что?

— Нет, ты скажи: слыхал?

— Слыхал.

— Ну и всё.

Потрясённый, я пришёл домой. Матери не было. Из переднего угла глядел на меня сердитыми глазами Николай-угодник. Страшен был его тёмный иконописный лик.

«Как же так, бога нема? — думал я. — А молитвенники, а церкви, а Иисус Христос и, наконец, вот — Николай-угодник? Если это картинки, то почему святой так зло смотрит на меня? Наверное, уже знает о нашем разговоре с Васькой».

Я вытащил из-за иконы затрёпанный святой календарь. Вот великомученица Варвара с печальными, как у Алёшки Пупка, глазами. Ещё бабушка когда-то учила меня, что этой святой нужно молиться «от нечаянной смерти и головной боли». А вот ещё какой-то лысый святой в юбке, с книгой в руке, кажись, преподобный Трофим, которому нужно молиться первого февраля «об истреблении мышей и крыс». А вот мученик Иисус Христос, распятый на кресте. Почему он худущий, как скелет? Потому, что ничего не ел и не пил, всё страдал за грехи людские. Как же нема бога?

Но ведь мне сказал об этом Васька. Никому я так не верил, как Ваське! И опять мне вспомнился пьяный отец Иоанн и девочка-сиротка, плачущая над могилой деда-шахтёра. Зачем нужно было богу, чтобы она плакала, почему бог не вступился за неё?

«Где он, бог, покажи мне его?» — вспомнил я слова Сиротки. И мне захотелось так же смело сказать: «Где бог? Васька сказал: нема бога!»

У кого бы узнать: есть ли бог? Спросить у матери — отстегает, а у отца и спрашивать нечего — в церковь он не ходит.

Вдруг меня осенила догадка: «Что, если самому поговорить с богом?»

Не спуская глаз с иконы, я подошёл к ней. Николай-чудотворец сердито смотрел на меня. Тихо, чтобы чудотворец не совсем отчётливо разобрал мои слова, я спросил:

— Бог, тебя нема, да?

Ожидая грозящего громового удара, я втянул голову в плечи и зажмурился. Всё было тихо. Я пощупал язык — не отсох ли? Язык шевелился.

— Нема бога! — повторил я громче.

Святой тупо глядел на меня тёмными пятнами очей.

— Нема бога! Бога нема! — выкрикнул я. На душе стало легко и весело. — И не было бога, одни картинки! — Продолжая кричать, я ударил ногой в дверь и выскочил во двор.

Ярко светило солнце, и небо над головой показалось мне просторнее, чем было.

— Бога нема! — завопил я на всю улицу и увидел на заборе рыжего Илюху.

Он смотрел на меня, вытаращив глаза. Челюсть у него отвисла.

— Ну, чего уставился? Нема твоего бога, и ангелов нема!

Илюха хотел перекреститься, но от страха не сумел, спрыгнул с забора и пустился наутёк.

— Держи Илью-пророка! — закричал я вдогонку и побежал через дорогу к Ваське.

Вдруг я весь обомлел: у Васькиной калитки стоял городовой Загребай. Я с разбегу чуть не ткнулся ему в живот. Городовой схватил меня за шиворот:

— А ну, стой! Это кто тебе сказал, что бога нема? Идём к отцу, кто твой отец?

— Я больше не буду, дяденька…

— Врёшь… Ишь распустились — «бога нема»! Я тебе дам «бога нема»!

Внезапно городовой поднёс к моему лицу волосатый кулак:

— Вот он, бог, видал?

Я молчал, глядя на огромный, пахнущий солёными огурцами кулак. Городовой держал его у самых моих глаз, закрыв кулачищем весь свет.

— Ну, что это? — спросил он грозно.

Я не знал, как отвечать. Городовой заорал:

— Что это, я спрашиваю?

— Б…бог, — робко выговорил я.

— То-то же.

Городовой дал мне подзатыльник, и я помчался прочь.