Шива:
— Что печалит тебя, сын мой?
Нанди35:
— О Адигуру!36 Ты сидишь в дхьяне в наиточнейшей падмасане37 целую вечность, ты изгибаешь свое тело так, будто оно сделано из глины. Каждый раз, когда я пытаюсь научить свое тело этому искусству, у меня ничего не получается. Мои асаны грубы и безыскусны. Смогу ли я когда-нибудь стать хорошим йогом?
Шива, улыбнувшись, сказал:
— Нанди, мне нравится твое пение.
Знаешь ли ты, что, когда ты поешь радостно и звонко, это вайкхари-йога?38 А когда ты тихонько напеваешь песню себе под нос, это мадхьяма-йога39.
Когда ты позволяешь песне эхом отдаваться в сознании и заполнить все мысли, это пашьянти-йога40.
Когда песня возвращается к начальным звукам и в тишине отзывается с нашим существом, как молитвенное пение, это пара-йога41.
Все это не что иное, как самая настоящая йога, о повелитель быков, сын мой.
Но самая важная йога — это йога доброты.И это была йога доброты. |
---|
Сказав это, Шива закрыл глаза, и из уголков его глаз потек свет. Зазвенел дамру42, ласкаемый снежинками. Лицо Шивы озарилось лучами восходящего солнца. Запела шанкха43, и ее звук пронизал свет, льющийся из его глаз. В тот момент Шива и оставался на своем месте, и в то же время его там не было.
Нанди смотрел на это и забыл даже, что он существует, ибо они оба стали этой музыкой. Свет остался, но Шива исчез.
С того дня Нанди продолжил кормить лесных животных, как это было у него заведено, но настоящая практика йоги уже была для него определена.