Боги минувших времен: стихотворения

Вам, призраки богов, которые витали

С улыбкой надо мной, когда душа моя

Рвалась из цепких пут бессилья и печали,

Вам труд мой посвятил благоговейно я.

Он ваш, всецело ваш; лишь вы одни владели

Моими грезами, показывая мир,

В котором нимфы шли на пение свирели

Туда, где их стерег насмешливый сатир.

Где музы пели гимн восторженному Фебу,

Где Пан задумчивый в Диану был влюблен,

Где бешеных коней по вспыхнувшему небу,

Дрожа от ужаса, гнал бледный Фаэтон.

Где лира звонкая любимца муз Орфея

Рыдала жалобно в зловещей тишине,

И адский злобный пес, от ужаса немея,

Дороги преградить не смел его жене.

Где с громким хохотом веселою толпою

Кентавры пьяные ловили ореад,

А те бежали прочь кремнистою тропою

И прятались в тени нависнувших громад.

Где в сумраке лесов, себе избравши пару,

Богиня древняя любовных сладких чар

С улыбкой странною к красавцу Издубару

В безумном трепете ласкалася Истар…

Из тьмы забвения встают передо мною

Когда-то славные большие города.

Народ по улицам идет живой волною;

В богатых гаванях стеснилися суда.

Шумит толпа людей на множестве наречий.

С небес безоблачных палящий льется зной.

Крик, грохот колесниц и говор человечий,

И ржанье — все слилось в мелодии одной…

Передо мной встают картины разрушенья,

Под лязг оружия и грозный шум войны.

Я вижу, как идут в последнее сраженье

Троянцы мрачные, отчаянья полны…

Багровый дым стоит над грудами развалин

Дворцов разграбленных и взятых крепостей.

Я слышу вопли жен, исторгнутых из спален,

Плач убиваемых на их груди детей.

Мелькают всадники, царевен похищая;

Доспехов слышится бряцание и звон.

Пожар трещит, поет. И словно волчья стая,

Враги с оружием бегут со всех сторон.

И кто-то яростный в гремящей колеснице,

В дыму и пламени, летит во весь опор.

То грозный бог Нергал с перунами в деснице

Таинственных судеб свершает приговор…

И приговор другой. В досаде сходят с Иды

Две олимпиянки. Их не сбылись мечты.

Сверкает яблоко меж пальцев у Киприды,

Богини царственной любви и красоты.

Паллада с Герою летят домой сердито.

Их победившая стоит перед судьей.

Он также побежден, богиня Афродита,

Как побежден весь мир таинственно тобой…

Вы, тени гордые, царившие когда-то

На детски радостной, смеющейся земле,

Вы, отлетевшие отсюда без возврата,

Свою печаль укрыть в холодной вечной мгле,

Вы вдохновлявшие меня на гимн певучий,

О, боги светлые цветущих дней былых, —

Примите этот дар, исполненный созвучий,

Примите, дивные, мой слабый, робкий стих!

Через туман голубой,

Робко дыханье тая.

Быстро лечу за тобой

Муза, подруга моя,

Я над блаженной страной,

Там, где спокойна волна,

Там, где в прохладе ночной

Стонет кифары струна;

Там, где кентавры толпой,

Громко копытом звеня,

Скачут кремнистой тропой,

Скачут на свой водопой

С хохотом мимо меня…

Хохот их громок и дик:

Странно звучит он в горах.

Вторит им филина крик.

Воют шакалы впотьмах…

Ночь над землею царит.

В тучи оделась луна

И из-за них серебрит

Плащ Посейдона она.

Горы блестят под луной.

Чуть шелестят тополя.

В честь Артемиды поля

Дымкой курятся ночной…

Лишь начнут виноград убирать,

Мы встаем из тумана забвенья

И воздушною легкою тенью

Возвращаемся к жизни опять.

При сиянии алой зари,

Над землею мы вновь пролетаем

И печальные взоры кидаем

На разбитые в прах алтари…

Благовонной струей фимиам

Аравийский на них подымался.

Камень алой струей орошался,

Кровью жертвы, предложенной нам…

Мы печально летим над землей,

Безотрадные взоры кидая,

И картины родимого края

Перед нами встают чередой.

Фракиец Рес, убитый Диомедом,

К земле чужой беспомощно приник.

Как бог Арей стремился он к победам,

Как бог Арей бесстрашен и велик…

Не прогремит его победный клик

Вослед толпам врагов оторопелых;

Погас огонь в очах безумно смелых,

И смерти тень легла на бледный лик.

Разбиты грезы юного героя:

Под звуки труб и ликований стон

Спасенная его не встретит Троя.

Убит во сне, а не в разгаре боя,

В шатре своем, весь кровью обагрен,

Фракийский царь вкушает вечный сон.

Близ Коринфа, в роще Афродиты

Возле храма дремлют кипарисы.

И безмолвны мраморные плиты

Над могилой ветреной Лаисы.

Спит она под белою плитою,

Озаренной светом Артемиды;

Спит, хранима статуей святою,

Изваяньем черной Мелениды…

Ночью ведьмы ходят над землею;

Злой вампир отыскивает пищу,

И, тройной качая головою,

Тень Гекаты бродит по кладбищу.

Пусть порой скользит она сердито

Над могилой ветреной Лаисы.

Жриц своих не выдаст Афродита,

И стоят на страже кипарисы…

Слава, слава Богине Земли,

Ей, Деметре, плоды приносящее!

К ней на праздник мы ныне пришли

Отовсюду толпою шумящей.

Трон воздвигните царственный ей;

Колесницу уставьте снопами.

В честь богини пшеничных полей

Пойте гимны такими словами:

Ты научила людей

Вспахивать землю Твою,

В борозды семя кидать.

Ты посылаешь дождей

Нам благодатных струю,

Плодоносящая Мать.

Желтою ризою нив

Ты одеваешь поля,

Наши венчая труды.

Слыша Твой властный призыв,

Людям приносит земля

Сладкой гранаты плоды.

Мать Прозерпины, алтарь

Твой покрывают снопы;

К небу возносится дым…

Будь же и ныне как встарь,

Слыша моленья толпы,

Ласкова к людям Твоим!

У Сангара реки во фригийской земле

Над серебряной светлой волной

На миндальных ветвях распустились в тепле

Лепестки ароматной весной.

И шептали цветы, наклонившись к воде:

«Наше дерево жизни полно.

Нет на свете подобных деревьев нигде;

Родилось от богини оно.

Наше дерево дивную тайну хранит,

Что поведана в мире лишь нам,

И открыть нам велел наш отец Агдистид

Эту тайну одним лишь плодам».

И подслушала их дочь Сангара реки,

Эти речи миндальных цветов,

И всю ночь умоляла она лепестки

Ей поведать о тайне богов.

Но душисто молчали цветы миндаля

В эту летнюю теплую ночь,

И напрасно взывала, прося и моля,

К ним Сангара прелестная дочь…

Но цветы отцвели. У заветной воды,

Агдистидову тайну храня,

Наливаются соками жизни плоды,

Отягченные ветви клоня…

N час прохлады ночной расступилась волна,

И из сонных тоскующих вод

Дочь Сангара выходит, желаний полна,

И срывает таинственный плод.

О, как сладостен трепетной деве он был,

Как блаженно вздыхала она,

Как победно таинственных жизненных сил

Разливалась но телу волна!

Ей казалось, что в чаще миндальных ветвей

Чудный голос ей что-то шептал;

Кто-то, близкий и милый, склонившись над ней,

Ей стыдливое тело ласкал…

Не вернулася нимфа к Сангару реке

На прохладное мягкое дно,

Но в ущелья ушла, и от всех вдалеке

Ею было дитя рождено.

Синеокий малютка родился у ней —

Имя Аттиса мальчик носил, —

Сын, зачатый под сенью миндальных ветвей,

Плод таинственных жизненных сил.

Аттис, светлой печалью тоскующий бог,

Ты блаженство и радость людей!

Из колючей сосны ты надвинул венок

На руно шелковистых кудрей.

Отразилося небо во взоре твоем.

Что-то давишь ты легкой пятой.

И бегут по ногам ярко-алым ручьем

Струйки крови одна за другой…

Ты стоишь уже выше страстей и тревог,

Смытых кровью горячей твоей…

Аттис, светлой печалью тоскующий бог,

Избавленье и радость людей!

Мчатся бешеные кони.

Хлещет бич. Вопят возницы.

Рвут и режут вражьи брони

Боевые колесницы.

Мертвых тел ложатся груды

Под копьем и булавою.

Кони ржут. Ревут верблюды.

Стрелы свищут над толпою.

Как Нергала изваянье,

Недвижим, на колеснице

В вихре воплей и стенанья

Скачет царь с мечом в деснице.

Он с улыбкой упоенья

Смотрит, взорами сверкая,

Как пред ним в разгар сраженья

Рыжих львов несется стая…

Кто между скал по ущелью

Звонкой свирельною трелью

Спать не дает ореадам?

Кто он, мечтательным взглядом

В облик бесстрастный Дианы

Впившийся, словно влюбленный?..

Тихо седые туманы

В высь поднялися над бездной,

И над землей, упоенной

Негою полночи звездной,

Полные страсти и муки,

Легче зефира,

К небу возносятся звуки

Песни сатира…

Ожерелье несметной цены

Из жемчужин далекой страны

Мне один подарил.

Он любви домогался моей.

Мне богатства дарил и людей…

Но мне не был он мил.

Очарован моей красотой,

Пел мне дивные песни другой;

Пел он, страстью томим,

Пел про кос моих черных волну

И про глаз голубых глубину,

Но он не был любим…

Третий так был прекрасен, что мать

Не решалась его обнимать

И краснела, стыдясь…

Но напрасно колени он мне

Целовал и ласкал в тишине,

Предо мною склонясь…

Не слыхала я песен твоих,

Не дарил ты камней дорогих,

Ни рабов никогда.

У тебя даже нет красоты,

Но за то, что мне нравишься ты,

Я твоя навсегда!

Я очнулась от сна. Возле нет никого.

Покрывало и ложе так смяты…

Кто со мною здесь был? — Я не помню его.

Он ушел, не оставивши платы!

В темных лужах вина алых роз лепестки;

Лепестки среди чаш недопитых,

И двух амфор видны возле ложа куски,

Моим гостем неловким разбитых.

И лежат на полу мой увядший венок

И мой пояс, расшитый стихами,

И рабыня храпит, карауля порог,

Далеко унесенная снами…

На берегу вздыхающего моря

Великий маг, угрюмый Фразиллид,

Бил в бубен свой, прибоя шуму вторя,

И вызывал из бездны нереид.

На властный зов ответили пучины.

То здесь, то там всплывала голова.

Из пены волн, ныряя, как дельфины,

Хор дев спешил на вещие слова.

Остановясь у отмели отлогой,

Уселись все и замерли оне;

Томя их грудь таинственной тревогой,

Речь колдуна звучала в тишине:

«Внемлите мне, о дочери Нерея,

Внемлите мне, о девы глубины!

Вчера весь день, над морем чайкой рея,

На ваше дно глядел я с вышины.

И видел я; у входа в грот прохладный

Там распростерт был отрок на песке,

И семь из вас к нему с улыбкой жадной

С семи строи склонялися в тоске.

И все они, припав к нему, ласкали

Густых кудрей послушное руно.

Я видел сам, как ноги обнимали

Семь нереид попавшему на дно.

Я видел сам – бесстыдными губами

Тянулись вы к его немым устам.

И, наконец, перенесен был вами

Он в темный грот. Я это видел сам.

Тот отрок мой! Верните мне, верните

Холодный труп с измученным лицом.

Меж ним и мной таинственные нити…

Он мне шептал «отец!» перед концом»…

Через реки, скалы и ущелья

Мы к тебе во Фракию сошлись

На твой зов, исполненный веселья,

Сын Семелы, славный Дионис.

Ото всех концов родной Эллады,

Чужды страха, скорби и стыда,

Собралися, стройные менады,

Мы толпой неистовой сюда.

Все в венках, где веточка укропа

С серебристым тополем свилась,

Мы пришли оттуда, где Европа

Мощному Зевесу отдалась;

Из лесов, откуда Аполлона

Вызывал на состязанье Пан;

С берегов, где тело Фаэтона

Принял в волны старый Эридан…

Не извивы легкой белой ткани

Облекают юные тела.

Каплет кровь из шкуры горной лани,

Прилипая к телу, как смола.

Тирсы дев обвили тесно змеи.

Те же змеи вьются вкруг чела.

Очи дев полночной мглы чернее;

Их улыбка знойна и смела…

Все в хитоны женские одеты,

Изгибают в пляске тонкий стан,

Исступленно прыгая, куреты,

И гудит без умолку тимпан.

Стон и вопль несутся отовсюду;

Все слилось в один безумный клик.

Страх в груди – но сердце рвется к чуду,

И восторг наш бешен и велик.

Разгоняя сумрак темно-синий

И треща, как факел от смолы,

Будут петь в огне высоких пиний

Красновато-желтые стволы…

Сбросив шкуры влажные оленьи

И пугая криками зверей,

Все мы пляшем в диком исступленье,

В честь твою, таинственный Загрей!

Опираясь на трость кипарисную,

Будто в сладостный сон погружен,

Замер, позу приняв живописную,

Снежнокудрый мудрец Соломон.

Он надвинул корону алмазную

И глядит, неподвижен и строг,

Как шайтаны толпой безобразною

Ему строят хрустальный чертог.

И, безмолвием тайны объятые,

Безотчетного страха полны,

Робко трудятся девы крылатые

Над постройкой колонн и стены.

Поглощенный тяжелой работою,

Ни один не додумался джинн,

Что не грезит, объятый дремотою,

А навек их угас властелин…

И толпой они трудятся пленною.

Непрерывно работа кипит.

А средь залы с улыбкой надменною

Соломон неподвижно стоит.

Прости, блаженный сад, роскошных грез приют.

Прощайте, светлые эдемские селенья!

Отважно преступив пределы запрещенья,

О, Элоим, я заслужил Твой суд!

Широколистных пальм живительная тень,

Прозрачных ручейков веселое журчанье,

И ты, о дерево добра и зла познанья, —

Дороги к божеству пройденная ступень…

Вы, взор манящие махровые цветы,

Струящие волной могучей ароматы,

Вы, чьи стебли зеленые примяты

Во время праздника любви и красоты,

— Благословляю вас! Благословляю всех,

Кто взор мой привлекал в приюте наслажденья,

Вас всех, кто был свидетелем мгновенья,

Которое Творец сурово назвал: «грех».

Прощайте все!.. С бесстрастием в очах

Уже идут ко мне посланцы Элоима,

Два небожителя, два грозных херувима,

И пламя красное дрожит на их мечах…

Прощай, приют любви! На солнечный восход

Я направляю путь без стона и без гнева.

Прижмись к моей груди, довольно плакать, Ева,

И угрызеньями терзать себя… Вперед!

Вы разрушили храм и со смехом во прах

Все колонны повергли его.

Отчего же теперь мучит душу вам страх?

Отчего у вас ужас написан в глазах?

Сжалось сердце у вас отчего?

Отчего заунывные крики совы

И шакала голодного вой

Или шепот растущей в руинах травы

Вызывает в вас дрожь, и смущаетесь вы

Перед грудой развалин немой?..

О, Дажбог, разрушающий чары

Вечно злобной губительной Мары,

Ты даруешь и жизнь и тепло.

Ты доспехов звенишь золотистым,

И сиянием солнца лучистым

Твое блещет чело,

Так светло.

А твой конь ослепительно белый

Облака попирает ногой,

И бегут пред тобой

Духи мрака трусливой толпой.

Вслед им сыплешь ты стрелы…

Лишь засветит твой огненный щит,

Как Зима, чародейка седая,

От ударов твоих убегая,

В чаще леса укрыться спешит,

Реки слез проливая…

Ты затрубишь в серебряный рог,

И исчезнет с дорог

Покрывало из грязного снега –

И по ним загрохочет телега.

Среди тверди небес голубой

Зачивикает ласточек рой,

И под крик лебединого стада,

Как румяная зорька ясна.

Прилетит к тебе, Дажбог, Весна,

Синеокая Лада.

И под рокот и свист соловья,

Затаив от волненья дыханье,

Ты услышишь богини признанье:

– О, Дажбог, я твоя!

Ко храму богини Милитты пришли

Избранные жены от нашей земли.

На праздник их много сюда притекло.

Цветами обвиты и стан, и чело.

От мастей их черные косы блестят;

Далеко летит их венков аромат;

Легки их одежды, как жертвенный дым;

Их стан опоясан ремнем золотым.

Пусть бубны грохочут. Пусть флейты поют.

Нам весело. Много собралось нас тут.

Под звуки тимпанов, под хоры жрецов

Мы кружимся в пляске, в венках из цветов.

Толпой полногрудых ликующих жен

Богиню Милитту почтит Вавилов.

Вот теснятся под сенью гигантских колонн

Молчаливой толпой иностранцы.

Отовсюду они собрались в Вавилон,

Подивиться на праздник и танцы.

Посмотри, как изящен их светлый наряд,

Как красивы их смуглые лица,

Как их очи огнем нетерпенья горят

В полумраке священной божницы.

Как, мне правится этот. Он шлем золотой

На волнистые кудри надвинул.

Как он строен, и взор искрометный какой

На меня он украдкою кинул…

Из курильниц струей подымается дым.

Наши лица зарделись от пляски.

Все трудней и труднее гостям молодым

Дожидаться желанной развязки…

С разгоревшимся взором, истомы полны,

Мы из храма тайком, чередою,

Повинуясь обычаям древним страны,

Исчезаем одна за другою…

У богини Милитты близ храма есть сад.

Там деревья тенисты, там гроты манят

Под свои молчаливые своды.

Зелень сочную листьев к воде наклонив,

Что-то шепчут ряды неподвижные ив,

И внимают им темные воды…

Длинноногий фламинго стоит у пруда,

И фигуру его отражает вода

Среди куп камышей изумрудных.

Ярко-красные маки под солнцем горят;

От алеющей розы летит аромат

И цветов неизвестных, но чудных…

В этот сад нас богиня Милитта зовет,

И сюда направляется наш хоровод,

Увлекая гостей за собою.

Вслед за нами толпой поспешают они,

Находя нас в густой и прохладной тени,

Под зеленой платанов листвою…

Вот и он, мой красавец! Из храма за мной,

Как на свадьбу жених, словно воин на бой,

Он спешит, окрыляемый страстью.

Золоченой броней и блестя, и звеня,

Он по саду блуждает и ищет меня,

Устремляясь к минутному счастью…

У богини Милитты близ храма есть грот;

Там холодная влага со свода течет

В водоем, окруженный богами.

Есть там ниша. Под шум ниспадающих струй

Обожжет, иностранец, тебя поцелуй;

Ты замрешь под моими устами.

Знаю: будешь мне на ухо что-то шептать.

Незнакомы слова мне, но смысл их понять

Замирающим сердцем могу я.

Поспешай же, мой гость! У Милитты в саду,

Под навесом тенистым я с трепетом жду

Твоих ласк, твоего поцелуя…

Высоко над толпой я замял пышный трон.

У ног моих внизу столпилися рабыни.

Но я сижу один, исполненный гордыни,

Блаженством близости к бессмертью упоен…

Искусно возведен мой царственный костер.

И кедры гордые, и пальмы, и маслины,

И пахнувший сандал – все для моей кончины

Срубил в моих садах отточенный топор.

Сюда перенести рабам я повелел

Плодов и сладких вин. Манят ковров узоры,

И драгоценностей перемешались горы

С толпой нестройною красивых женских тел.

Смеется пара львов у трона моего;

Они из золота изваяны литого.

И привести велел слона я боевого.

В мой пышный смертный час мне жалко лишь его.

Пронзительно звеня, несется женщин стон.

На разных языках кричат они в испуге.

В слепом отчаянье к вину припали слуги;

Их песни пьяные смешались с воплем жен…

Мой царский слон ревет. Бывало, он носил

Меня в челе дружин к победе неизменной.

Как грозен рев его! Какой толпой презренной

Бежали от него остатки вражьих сил!

Реви, мой слон, реви и мощно заглуши

Весь этот детский плач, все эти женщин крики!

Пускай в последний час последнего владыки

Ничто не заглушит покой его души!..

Подобно статуям, недвижен мрачный строй

Телохранителей в сверкающем уборе.

Все ближе к ним ползет пылающее море

И пышет в лица им горячею волной.

Внизу трещит пожар. Оттуда мне слышны

Стон, лязг оружия и крики нападенья.

Они приятны мне — с улыбкой наслажденья

Великий царь умрет под грозный шум войны!

Какой палящий зной! У ног моих цветы

Дождь легких лепестков просыпали душистый.

Вокруг летучих искр несется рой огнистый

И падает, кружась, с туманной высоты.

Пробился белый дым дрожащею струей

Сквозь мягкие ковры и пурпурные ткани.

Вопят и мечутся, как спугнутые лани,

Рабыни с женами дрожащею толпой.

Как много слышал я от них любви речей;

Притворной ласки их изведал я немало;

Но ни одна, любя, меня не обнимала,

И ложь мне чудилась во взгляде их очей…

Вот кубок древний мой. В него я до краев

Душистого вина волью густую влагу

И осушу его. Потом на ложе лягу

И буду ждать Истар, владычицу боев.

Она сойдет ко мне, прекрасна и стройна,

В своей усыпанной рубинами тиаре,

В чудесном поясе, на злобной тигров паре,

И скажет мне, склонясь, с улыбкою она:

К тебе слетела я, могучий властелин,

Из области небес к земному изголовью,

Чтоб, усладясь моей божественной любовью,

Ты гордо низошел во мрак немых долин».

Недаром мне она являлась в вещих снах,

Победы славные заране обещая;

В нездешнем трепете вздымалась грудь нагая,

Усмешка дивная играла на устах.

Истар, зову Тебя! Скорее низойди

На жертву пышную, желанием объята.

На ложе царственном, в куреньях аромата,

Я с кубком жду Тебя. Приди ко мне, приди!..

Как горячо вино! Какой пожар в крови!

Сильнее едкий дым мне застилает очи.

Все гуще, гуще он, предвестник вечной ночи…

Истар… Ты не пришла… Реви, мой слон, реви!..

Садящейся луны зловещее пятно,

Как глаз таинственный, мерцает из-за тучи.

Блестит созвездия; но вкруг меня темно.

Дорогой узкою иду уже давно,

И лес по сторонам смыкается дремучий.

Душа моя полна таинственных созвучий.

Их передать нельзя на языке земном.

Мне страшно; страшно так, как не бывает днем.

Слова молитв встают в сознании моем,

Как будто пред бедой какой-то неминучей.

Деревья голые слились в сплошную тьму.

Вода стоячая блестит среди дороги.

Так тяжело идти; устало вязнут ноги.

И ночи шорохи, наперекор уму,

Неизъяснимые родят во мне тревоги…

Там, где слышатся крики стрижей,

Там, где сосны растут вдоль обрыва,

И под сенью их воздух свежей…

Где в овраге тенистая ива

Защищает листвою своей

Однозвучно журчащий ручей —

Там люблю я прилечь, утомленный

Зноем жаркого летнего дня, —

И дриады ласкают меня

Тенью сосен, ко мне наклоненной…

Колыхается спелая нива.

С неба льется томительный зной.

Все вокруг отдыхает лениво;

Все вкушает полдневный покой.

Легкий ветер, летя над землею,

Золотую колышет волну.

Небо манит своей синевою;

Небо тянет в свою глубину.

Пышно дремлет красавица Гея,

И куда только взор повернешь –

Серебрятся овсы, зеленея,

Да желтеет дозревшая рожь…

Резко павлины кричат;

Знойное солнце палит.

Статуй задумчивых ряд

Стройно под солнцем стоит.

Низенький портик вдали;

Пыльная зелень кругом.

От истомленной земли

Веет полуденным сном…

Закат пылал. Курений сонных струи

Из недр земли неслися к небесам.

Цветов и трав горели поцелуи;

Река, дрожа, ласкалась к берегам.

Бессильных грез поверженные тени

Лежали ниц, молясь иным богам.

Вздыхала ночь. Пьянящих испарений

Густой туман клубился по лугам.

Я видел сон: вздыхала грудь земная,

За стоном стон ночную мглу будил;

Они в эфир просились, замирая,

Стремясь в миры неведомых светил.

И вняли им, тем стонам бесконечным,

Далеких звезд бессмертные огни,

И, изменив своим путям предвечным,

На зов земли спустилися они.

Горя во мгле, с любовью ниспадали

На грудь земли созвездья с высоты…

Сойди ж и Ты на зов моей печали,

Звезда Любви — Богиня красоты.

Дики ущелья пустынные…

Серые груды камней…

Тихо преданья старинные

В памяти встали моей.

Яркими злыми картинами

Знойно тревожные сны

Грозно плывут над долинами

Всеми забытой страны.

Слышу я рокот губительный,

Гром беспощадных речей;

Вижу и свет ослепительный

Огненно-жгучих мечей.

Чудятся чьи-то рыдания,

Скорбные лики теней…

Властно седые предания

В памяти встали моей.

Вокруг креста обвившись, изумрудный

Прекрасный Змей, короною блестя,

Мне говорил. Я слышал голос чудный.

Змей кроток был и ласков, как дитя.

И речь его мне в душу проникала;

Ласкало взор сиянье чешуи.

Как сладкий сон, с раздвоенного жала

Текли слова пленительной Змеи:

«О, будь светлей и не люби, как звери.

Забудь про страсть. Влюбленность лишь чиста.

Ищи ее!.. Пленительных мистерий

Зовет людей святая красота.

Она спасет остатки поколений»…

Шептали мне змеиные уста,

И я упал внезапно на колени —

Поцеловать подножие креста.

Черная, многоочитая,

На землю к нам с высоты, –

Млечным Путем перевитая,

Смотришь задумчиво Ты.

Город притих засыпающий.

Бледны огни фонарей.

Ярче на ризе сверкающей

Образы грозных зверей.

Грезишь Ты, нежно-жестокая,

Жизни храня и губя.

Хаоса Дочь многоокая,

Благословляю Тебя!

О, привет Тебе, Ночь беспросветная,

Непроглядная, Вечная Ночь,

Ты супруга отцу многодетная,

Старца Хаоса смуглая дочь.

Укрывая пол ризою звездною

Утомленный объятьями стан,

Ты скользишь над бушующей бездною,

Вся — желание, скорбь и обман.

Я взываю к Тебе, Благодатная,

Неземною охвачен тоской:

Обними меня, Ночь Необъятная,

И на лоне Твоем упокой!..

Этой ночью, чуть слышно крылом шелестя,

Милых призраков рой мне явился.

Я к ним рвался, в бессилии бился

И рыдал, как больное дитя.

И так грустно они улыбалися мне,

Кроткий взор на меня устремляя,

Что когда пробудился от сна я —

Мне хотелось рыдать, как во сне…

Синяя искра во тьме безначальной.

Ропот, подобный морскому прибою.

Тихий и ласковый шепот печальный:

«Бедный мой друг, я повсюду с тобою».

Канули в вечность пространство и время,

Ужасом бездны холодные полны.

Силятся сбросить гнетущее бремя

Вечного Хаоса шумные волны.

Птицей во мраке кружася незримой,

Тьмы вековечной подавлен тоскою,

Слышу я шепот: «О, друг мой любимый,

Бедный мой друг, навсегда я с тобою!»

Сидя на бархатном троне,

В розовый шелк убрана,

Голову в светлой короне

К Сыну склонила Она.

Тих и задумчив Малютка.

К людям Он руки простер.

Смотрит любовно и чутко

Матери благостный взор…

И на коленях старуха

Возле решетки видна.

Губы шевелятся глухо.

Молит о чем-то она.

Выбились пряди седые

Черных когда-то волос.

Ты ль не услышишь, Мария,

Шепота, полного слез?..

Воды канала светло-зеленые

В сладкой истоме и лени

Нежно целуют, словно влюбленные,

Старых палаццо ступени.

Солнце… Гондолы скользят, как видения.

Струйки беззвучные блещут.

Темных старинных дворцов отражения

В зеркале светлом трепещут…

Там, на Piazza di Mercato Nuovo,

На площадке, где шумит фонтан,

Восседает грозно и сурово

Андерсена бронзовый кабан.

Весь зеленой патиной покрытый

(Только пасть, как золото, горит),

Он сидит, прославленный, забытый,

Посреди базарных грязных плит…

В знойный полдень, в солнце утоппая,

Новый рынок дремлет тих и пуст.

И кабан там грезит, вспоминая

Поцелуи тысяч детских уст.

Только кучи обломков и сора лежат

На том месте, где некогда Ты,

В блеске славы, под сенью цветных колоннад,

Охраняла свой культ красоты.

Не дрожит ароматов дымок голубой,

И треножников нет и следа;

Нет толпы, распростертой во прах пред Тобой.

Все исчезло, как сон… навсегда!

И корзины цветов к алтарю Твоему

Не несут. Да и где он, алтарь?!

Я над прахом стою и с печалью смотрю

На места, где царила Ты встарь…

Сверху дождь шумит неугомонно.

В полутемном храме тишина.

Над престолом бледная Мадонна

Под коринфским портиком видна…

В черной шляпке, в платье сероватом,

Вся тростинки хрупче и стройней,

Полускрыв лицо платком измятым,

Девушка склонилась перед Ней.

Вот еще… Еще одна… Их много.

На prie-Dieu склоняясь там и тут,

Все они о чем-то просят Бога,

Все мольбы Мадонне жарко шлют.

Но о чем молитвы те? — Загадка.

Так беззвучно шепчут их оне…

За решеткой тусклая лампадка

Угасает грустно в тишине…

В небе гром грохочет и играет.

Над Парижем носится гроза.

Кто-то рядом спешно отирает

Черные и влажные глаза…

Я из битвы бежал. Наши рати разбиты.

Я не мог устоять до конца.

От позора и гнева пылают ланиты

Наклоненного долу лица…

Я припомнил упорную, жаркую схватку,

От бессильного гнева рыча,

И до боли десницею сжал рукоятку

Не стяжавшего славы меча.

В блеске яростных молний, под грома раскаты,

Разразилась над нами гроза,

И мы вниз полетели, смятеньем объяты,

Закрывая руками глаза.

Я горю и страдаю, томясь и стеная,

Метеором в эфире скользя.

Скрой в объятиях, тьма, мне отныне родная,

Тех, кому возвратиться нельзя!..

Темные пропасти ада.

Хаоса волн отголоски.

Грозного вечного Гада.

Тихие всплески.

Пеной покрытые морды

Змей седмиглавый Эреба

Выставил, мощный и гордый,

В сторону Неба.

Фыркая, царь Океана

В высь на святые созвездья

Злобно глядит из тумана,

В жажде возмездья.

Тварей и чад первозданных

Ратью бесчисленной полны,

Ропщут в мелодиях странных

Хаоса волны.

Чьи-то ужасные тени

Встали над бездной уныло.

Слышны укоры и пени:

«Где ж твоя сила?

Скоро ль над адскою бездной

Ты, вознеся твое тело,

В битву со стражею звездной

Ринешься смело?

Скоро ль в лазури безбрежной

Царствовать станешь со славой,

Ночи властитель мятежный,

Змей седмиглавый?!»…

Месяц льет свое сиянье, и ликует беснованье

На вершине неприступной гор неведомой страны.

Монотонный бубна грохот и звенящий, сладкий хохот,

С громким пением сливаясь, дикой радости полны…

На вершине неприступной праздник тайный и преступный

Люди, с духами сплотившись, совершают в полумгле.

Трепет неги, стоны счастья, пир безумный сладострастья,

Вопли бешеных проклятий, посылаемых земле…

Оглушительны и дики завывающие крики,

Крики зова раздаются и разносятся кругом:

«Где ты, вождь неустрашимый, где ты, дух неукротимый,

Не согнувший гордой выи перед грозным Божеством?!

Брат наш первый, дух великий! Появись нам, темноликий

Царь наш Люцифер с звездою синеватой над челом!

Появись же метеором, обведи спокойным взором

Всех, собравшихся толпою здесь, на празднике твоем!»

На базальтовой вершине, полон сладостной гордыни ,

С непокрытой головою, с темной думой на челе,

Неподвижным изваяньем перед стихнувшим собраньем ,

Величавый и холодный, он явился в полумгле…

Все кругом едва дышало. Поднял очи он устало,

Упоенные упорством непокинутой борьбы.

И, как мощный плеск прибоя, пронеслось перед толпою:

«Если можете, то сбросьте цепи, гордые рабы!

Я хочу, чтоб в наслажденье вы забыли про паденье

И мятежною душою оторвались от земли.

Я хочу, чтоб гнет неволи, чтоб сознанье горькой доли

В эту ночь, ночь пробужденья, вас тревожить не могли.

Несмотря на все невзгоды, я со светочем свободы

Шел к отторгнутым от брата, в царство грусти и скорбей,

Пробудить воспоминанье о былом существованье,

С горделивою отвагой, как предвечный Прометей…

Вас, о люди, вас, о духи, я зову! Не будьте глухи!

Не забудьте в жалкой доле свой божественный удел

И того, кто вместе с вами, опрокинутый громами,

Затаив в душе отмщенье, с горних высей низлетел!»…

Без прощального привета, искрой гаснущею света,

Грозный Люцифер исчезнул, как предутренний туман.

А под ним кружились пары и, гудя, неслись удары

В глухо стонущий под костью исполинский барабан…

Стонут бубны. Веют крылья. Видны страшные усилья

Позабыть про цепи плена, про неволю и позор…

Вьются сплетшиеся тени. Стон, проклятия и пени

С дикой песнею сливаясь, раздаются между гор…

В беспредельном пространстве небес голубых

Он летел метеором лучистым

И о чем-то мечтал. Но и в грезах своих

Оставался он духом нечистым.

Неземная печаль отражалась в очах,

И поник он челом вдохновленным;

Чуть змеилась улыбка на бледных устах,

На лице его скорбно надменном…

И о чем он мечтал? О блаженстве ль в раю

И об ангелах с кроткой душою?

Или грезил о том как в последнем бою

Он сойдется с самим Иеговою?

Вспоминал ли о верных сподвижниках он,

С ним деливших борьбы упоенье,

Золотые надежды минувших времен

И не смытый позор пораженья?

Иль он вспомнил внезапно о детях земли.

Покоряемых гордою властью?..

Но как мак темно-алый уста расцвели,

Очи вспыхнули дикою страстью…

В виноградниках племени Дана

Дева, в полдень уснувшая знойный,

От мелодии чудной нежданно

Затрепещет сквозь сон беснокойный.

И волшебное сладкое пенье,

Пенье черной неведомой птицы,

В сердце девы пробудит томленье,

И она приподнимет ресницы.

Дева очи откроет газельи,

Где восторга заблещет зарница,

И воскликнет в безумном веселье:

«О, привет Тебе, гордая птица!

О крылах твоих темных и смелых

Мириады красавиц мечтали;

Много девственниц смуглых и белых

Неземной отдавались печали…

Пой мне песню, как звезды ночные

Низлетели на землю, тоскуя,

Как томились уста огневые

И алели, прося поцелуя.

Пой о тех, кто эфира пустыни

Победил для земли отдаленной

И склонялся, забыв о гордыне,

Перед девой земною смущенной.

О, раскрой свои черные крылья

И сильней обними меня ими.

И блаженства полна и бессилья,

Я замру под устами твоими!..

Так ускорь же свое превращенье,

Покажи мне твой лик серафима!

Мне не страшно небесное мщенье,

Не боюсь я громов Элоима!..»

Я варвар. Мне нравятся яркие краски,

Тиары Мардуковой блеск;

Мне любы покорные женские ласки

И моря таинственный плеск.

Я грохот железной люблю колесницы,

Рыкание рыжего льва,

Бессильные слезы плененной царицы

И первые страсти слова.

Я видеть люблю, как объемлет палаты

Царей побежденных пожар.

Люблю умащенных волос ароматы

И гимны богине Истар.

Облитая лунным сияньем,

Лесной каменистой дорогою

Стремлюсь я, полна содроганием,

Скачу я, объята тревогою.

Рассыпались прядями черными

Мои шелковистые волосы.

На теле, изрезанном тернами,

Алеют кровавые полосы.

Кентавровой раненный пикою,

Свалился скакун мой измученный.

Я слышу, ватагою дикою

Табун приближается скученный.

Я слышу их крик завывающий

И отзвуки смеха и ржания.

Их много… В душе замирающей

Твержу я слова заклинания:

«Спаси, о Диана, пернатою

Стрелою смертельной и длинною!

Спаси меня, страхом объятую,

Спаси меня, деву невинную!..»

Все ближе врагов приближение.

От бега спирает дыхание.

Увы, невозможно спасение!

О ужас!.. теряю сознание…

Я поэтесса Хариксена.

Мне в песнях люб один Эрот;

Моя известность не умрет,

Пока, шипя, морская пена

В береговые скалы бьет.

На струнах сладостной пектиды

Воспет был мною ты один,

Богинь и смертных властелин,

Венчанный розами Киприды

Золотокудрый юный сын.

Весь песен жар, все сердца силы

Мои тебе посвящены.

Иные боги мне не милы…

Во всех концах родной страны

Мои творения слышны.

Хоть родом я не из Милета,

Не Лесбос родина моя,

Но здесь и там известна я,

И нет ни одного поэта,

Кому б, дыхание тая,

Я ни шептала: я твоя!..

Незавидна горестная доля

Офицера доблестной пехоты.

Тяжела ты, в юности неволя, –

Ведь в казармы заперты ворота.

И сидишь, мечтая, как в таверне

Пенят пиво смуглые рабыни,

Как, подобны легконогой серне,

Там танцуют дочери пустыни…

Тяжела ты, служба караула!

Мне живот доспехами натерло,

Мне бока ремнем перетянуло,

А чешуйки шлема режут горло.

Тяжело отламывать походы

На врагов египетского трона,

Промокать во время непогоды,

Зной терпеть во славу фараона.

Выносить побои со смиреньем

И ногой, и плетью, и дубиной,

И с унылым слушать выраженьем,

Как твой вождь зовет тебя скотиной.

Не люблю и битвы я нисколько.

Утомив и шуйцу, и десницу,

Я молюсь лишь: не попасть бы только

Под свою иль вражью колесницу.

И спина избитая страдает

От царапин в битве той кровавой.

Мазь потом зловонную втирает

Лекарь в них рукой своей шершавой…

Тяжело испорченной водою

Утолять измученному жажду.

Ах, клянусь Изидою самою,

Что безвинно я, несчастный, стражду!..

Тяжела наша жизнь и сурова.

Избегают мужья сатиресс.

Я всечасно должна быть готова,

Что супруг от семейного крова

Удерёт легкомысленно в лес.

Он стремится туда, убегая,

Где, бесстыдно и звонко смеясь,

Ждёт сатиров дриада нагая,

Взором с нею вступить предлагая

В мимолетно-весёлую связь.

Презирая мольбы и укоры,

Не жалея проворных копыт,

Каменистой тропинкою в горы

Он, заслышав призывные хоры,

К ореадам блудливо спешит.

Он стремится туда, бессердечный,

Где в серебряном свете луны,

Вереницей скользя бесконечной,

Нимфы водные в пляске беспечной

Вьются, томным желаньем полны.

Ни супруга тогда, ни вдова я.

Слёз солёные льются струи…

Вкруг бушует игра боевая.

То, кусаясь и шерсть вырывая,

Сатирята дерутся мои…

Напомадив фальшивую бороду

И одеждой шурша на ходу,

Я украдкой по спящему городу

К куртизанкам сидонским иду.

Мемфис дремлет. Лишь кошки голодные

Гимн Изиде двурогой поют,

Да, покинувши волны свободные,

Крокодилы кого-то жуют…

Далеко до квартала заветного»,

Где, мигая, зовут фонари

И где звуки веселья запретного

Не смолкают до самой зари.

Я иду, и мечтания знойные

В голове моей тихо парят.

Мне мерещатся флейтщицы стройные

И сириянок светлый наряд…

И, исполнен желанья нескромного,

Я иду одинок при луне.

Пара сфинксов из портика темного

Улыбнулась кокетливо мне…

Тяжело громыхая котурнами

По нечистым камням мостовой,

Я, насытясь объятьями бурными,

Пробираюсь поспешно домой.

Рассветает. Рабы темнокожие

Мостовую ретиво метут,

И, заметно качаясь, прохожие

Возвращаются в мирный приют.

Ах, как поздно! Стезею лазурное

Поднимается огненный Ра…

О, зачем я за оргией бурною

Веселился всю ночь до утра?!

Вся, пожалуй, проснулась коллегия

И идти собралася во храм.

Еще полон блаженства и неги, я

Встречу взоры сердитые там.

Знаю, быть мне предметом иронии,

Быть мне предану завтра молве…

Но напевы счастливой Ионии

Не смолкают в моей голове…

На Олимпе высоком и радостном,

Окруженном толпой облаков,

Упивались нектаром сладостным

Сонмы светлых веселых богов.

От земли и от моря лазурного

К Зевсу боги собрались на пир.

Звуки смеха их радостно-бурного

Далеко уносились в эфир.

Разносил им напиток божественный

Пленник светлых небес Ганимед,

И по струнам, поющим торжественно,

Ударял Аполлон-Кифарэд.

И слилася со звонкими струнами

Сладкозвучная музыка слов.

То три грации с музами юными

Стали славить собранье богов.

Алым облачком дивно одетая,

Окруженная свитой своей,

Аполлоном на лире воспетая,

Как богиня богов и людей,

Афродита божественной пляскою

Обольщала бессмертных гостей,

И манили несбыточной ласкою

Взоры ясные чистых очей.

И, объятые мукою сладкою,

Обнаружить ту муку боясь,

Боги тихо вздыхали украдкою,

Не спуская с красавицы глаз…

Как осеннее утро, спокойная,

Всех улыбкой холодной даря,

Под пурпуровым пеплосом стройная

Златокованым шлемом горя, —

Возлежала дочь Зевса любимая,

Мудрый взор устремив на гостей,

Никогда до сих пор не томимая

Своевольною бурей страстей.

И следила с улыбкой бесстрастною

Дочь Зевеса, как пел Аполлон,

Прославляя Киприду всевластную,

Красотою ее опьянен…

Вся покрытая туникой темною,

Там и ты, дочь Латоны, была

И с улыбкой загадочно-томною

Возлежала у края стола.

В колеснице, лучи испускающей,

Тебя лани послушной четой

Отвезли в облаках утопающий

Громовержца чертог золотой.

Но, над чашей склоняясь душистою,

Ты скучала по милой земле…

Полускрытый волной шелковистою

Полумесяц сверкал на челе…

Диадемой блестя драгоценною,

Возлежала Зевеса жена,

И с усмешкою скорбно-надменною

Укоряла супруга она:

«Что глядишь ты на морем рожденную,

Словно взором ласкаешь ее,

Позабыв про супругу законную,

Позабыв обещанье свое:

Не клялся ль ты рекою забвения,

Что забудешь измены свои

И вне дома искать развлечения

Ты не будешь в запретной любви?!

Поклянись же мне снова ты Летою

Не платить увлечению дань

И на облачком легким одетую

Афродиту смотреть перестань!»

«Делать нечего. Летой глубокою

Я клянусь тебе, Гера моя:

Не покину тебя одинокую

Для Киприды божественной я!»…

Часто клался он Летой глубокою

И те клятвы давая без труда,

Чтоб утешить жену волоокую,

Но сдержать их не мог никогда.

Усмехалися боги веселые,

Слыша клятву царя своего,

И с улыбкою кубки тяжелые

В честь жены поднимали его.

Упоенные нектаром сладостным,

Дружно Марс и Гефест обнялись,

И со смехом лукавым и радостным

Поглядел на них бог Дионис.

Эос сыпала роты махровые.

Заалел от зари небосклон.

И морщины расправил суровые

На челе своем бог Посейдон…

Кто пустил эту сплетню безумную,

Будто, только окончится день,

В нашем доме походкой бесшумною

Появляется юноши тень.

В темный плащ он с осанкою гордою

Драпируется, строен, как бог,

Не стесняя сандалией твердою

Еле слышно ступающих ног.

Чтоб случайно нечистыми взорами

Его смертный не мог увидать,

Он, неслышно справляясь с затворами,

Появляется в доме как тать.

Будто… Ах, эти сплетни досадные!

Говорят, он сидел у меня,

Расточая объятия жадные

До Авроры, предвестницы дни…

Толки вызвали граждан собрание.

Там решили, что сам Аполлон

Ходит в дом наш ко мне на свидание

И в меня он наверно влюблен…

Чтобы Фебу содеять угодное

И он был снисходителен к нам,

Порешило собранье народное

Меня в Дельфы отравить во храм.

И послали меня, злополучную,

К строгим жрицам в немилую даль,

И под крики и брань их докучную

Слезы лью я, — мне родины жаль.

Жрицы старые, жрицы сердитые

Заставляют поститься меня,

Испаренья вдыхать ядовитые

И сидеть в темноте без огня.

А несносные бога служители

В подземелье меня отвели

И оставили в мрачной обители,

В темноте и от милых вдали.

Усадили меня на треножнике,

Принесли мне воды и кровать;

Мне велели молиться, безбожники,

И лавровые листья жевать.

И сказали они на прощание,

Что, быть может, придет Аполлон,

Как и прежде, ко мне на свидание,

Коль и вправду в меня он влюблен.

«Жди, надейся, из многих избранная:

Может быть, он опять низойдет,

Заколышется тенью туманною

И в объятья твои упадет!»…

После речи их льстиво-торжественной,

На треножнике сидя в углу,

Дожидаюсь я тени божественной,

Созерцая унылую мглу.

Я не верю в богов появление.

И как только придет Аполлон,

Я ему закричу в исступлении:

«Жрец беззубый, оставь меня!.. Вон!»…

Мне вино я пляски надоели.

И теперь тащуся еле-еле

В чащу леса я.

В тень дерев бреду я с солнцепека.

Знаю, есть тут место недалеко,

Где под плеск ручья

Сладким сном забыться так отрадно

И лежать так мягко и прохладно

В бархатной траве.

И пока бреду я тихим ходом,

Все быстрей кружатся хороводом

Мысли в голове.

Мой язык сказать все что-то хочет,

Но нелепицу какую-то бормочет,

Словно я в бреду.

Крупным потом шерсть моя покрыта,

Заплетаются усталые копыта,

Я едва бреду…

Поскорей добраться бы до леса

И в тени зеленого навеса

На траве вздремнуть!

Там я буду слышать, засыпая,

Как поет в ветвях дриада молодая…

Ох, тяжел мой путь!..

Ах, мохнатый сатир, отойди,

Не хватай меня лапой своей!

Мое сердце так бьется в груди.

Я боюсь… Уходи поскорей!

О, мой друг, ты мохнат, некрасив

И копытом о камни стучишь.

Твой неловкий любовный порыв

Всех разбудит в полдневную тишь

Ты так жмешь меня… Ах, отпусти!

Право, могут подруги узнать

И Диане о нас донести…

Отойди же, мне трудно дышать!..

О, мой друг, ты так сильно шумишь,

Что проснется задумчивый бор.

Нарушая полдневную тишь,

Ты разбудишь уснувших сестер!..