Андрей Мартьянов ПАМЯТЬ ЗЕМЛИ

Подозреваю, что с тех времен, когда появились самые первые транспортные средства наподобие верховой лошади или двуосной крытой кибитки, желание «найти короткую дорогу», «выгадать время» и так далее, всегда приводило к плачевным результатам. Знаю по себе, — а по стране я катаюсь немало, — что практически любая попытка «срезать» заканчивается непременным объездом непредвиденных препятствий длиной километров в двести, а то и больше, расходом бензина, денег и нервов.

Впрочем, опыт ничему не учит. Я опять наступил на давно знакомые грабли, хотя подсознательно чувствовал, что действую в лучшем случае опрометчиво — регион категорически незнакомый, GPS сломался (если быть совсем точным, я его сломал своими ручками, повредив порт мини-USB на зарядном устройстве), так что руководствоваться приходилось атласом автодорог, поселившимся в бардачке еще пару лет назад, но благодаря чудесам техники практически не использовавшимся.

Надо было лететь самолетом, вот что. А не ударять автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Увы, но экипаж Антилопы Гну состоит исключительно из моей скромной персоны — с Шурой Балагановым, Паниковским и паном Козлевичем было бы не так скучно. Кстати, эта теплая компания проезжала где-то неподалеку, держа курс на прекрасный город Черноморск…

Дорогу «туда», то есть маршрут Москва — Киев по трассе М3, я преодолел более чем успешно — выехав рано утром 29 июня из Балашихи, меньше чем за семь часов добрался до украинской границы, вывернул от Севска на Шостку и увидел Мать Городов Русских спустя шестнадцать часов, с учетом кратковременного отдыха: подремал в машине, остановившись возле какой-то богом забытой заправки под Ямполем.

По завершении киевских дел, — всего-то пробежаться по крупным издательствам, оценить перспективы местного рынка книгопродукции да испить чего-нибудь вкусного со старыми друзьями-киевлянами, — встал вопрос относительно обратной дороги.

Кровь из носу надо было заскочить в Белгород к родственникам: мама настоятельно просила передать подарок двоюродной сестре к пятидесятилетию, ну а поскольку Белгород «сравнительно недалеко» (подумаешь, лишние полтысячи километров, малость какая!), данная точка на карте великой и необъятной стала обязательным пунктом программы.

Ничего страшного, исполнив семейный долг и передохнув, я выйду на М2 «Крым», а там всего-то семьсот кэмэ до МКАД. Можно преодолеть за световой день, не особо напрягаясь и без ненужной гонки.

Вот тут-то мелкий бес, назначенный Темными Силами ответственным за «короткие дороги» и «срезанный путь», и нашептал мне, что делать крюк по основной трассе через Харьков — это для лохов (ну вот какой смысл забирать на юг до самой Полтавы?), а будет куда проще и быстрее рвануть по Н-07 на Сумы, там оставить за спиной Незалежну Батьковщину и бодренько прокатиться по белгородчине до областного центра.

Ну его, этот Харьков. Слишком долго.

Дороги в захолустье, оставляющие желать лучшего? Чепуха. Мы и не по такой целине катались.

Решено. Вперед, к Сумам.

Бес сделал свое черное дело и притих, неслышно хихикая в кулачок.

Второстепенные региональные трассы и в центральной-то России местами выглядят страшненько, а на Украине за ними присматривают если не из рук вон плохо, то по меньшей мере сквозь пальцы. Возле крупных населенных пунктов асфальт получше, на перегонах похуже, но в целом держать больше 80 километров в час не рекомендуется, себе дороже.

Справа и слева — холмистая равнина с редкими перелесками, сельскохозяйственный пейзаж из фильмов сталинских времен о колхозах-миллионерах и кубанских казаках: золотое море пшеницы, стада коров на обширных луговинах, по стоящим вдоль трассы деревенькам расхаживают раскормленные гуси — судя по виду, прямые потомки важных гусаков, обитавших в гоголевских Миргороде или Сорочинцах. Идиллия.

Один раз остановился, под Ромнами — из соображения перекусить. Что-что, а кормят в придорожных кафешках на убой, все-таки Украина. Вареники с вишней, квас, домашний хлеб. Пища богов.

Сумы миновал к трем часам дня. Одна дорога уводила к северо-востоку на Суджу (это уже Россия) и далее на Курск, вторая к югу в сторону Ахтырки, затем через Грайворон к Белгороду.

«Двести десять километров лишних, — напомнил о себе бесенок. — Три часа потери в лучшем случае, а дело к вечеру. Двигаем напрямую, строго на восток. Краснополье, Покровка, граница. А там через Красную Яругу. Проще не придумаешь».

Ага, не придумаешь. Конечно.

Только к вечерним сумеркам я понял, насколько серьезно влип.

* * *

Две главные российские беды — дурак и дорога — слились в одно диалектическое единство, в точности по Ивану Ефремову.

«Тахо» встал на перекрестке перед древними, явно еще советских времен указателями, свидетельствовавшими, что в километре справа находится село Псковское, в двух слева — некая Александровка, прямо, ни больше ни меньше, Новоселовка Вторая. Именно Вторая, а не Третья и не Первая. Туда же указывал желтый ромб покосившегося знака «Главная дорога». Атлас так и вовсе ни о чем не свидетельствовал — якобы где-то тут должен находиться выезд на белгородское шоссе Р-186, но такового не наблюдалось вовсе.

Отлично. Это с учетом, что горючего осталось не так уж и много, а приличную заправку в этом медвежьем углу хрен найдешь. Не хватало только потерять топливный фильтр, залив в бак местный керосин в смеси с денатуратом…

Нужно отловить туземца и спросить направление. Язык, как известно, доведет до Киева, хотя мне сейчас ровно в противоположную сторону.

— Заплутал?

Я аж вздрогнул. Слишком увлекся созерцанием бестолковых указателей. Обернулся.

Судя по всему, Высокие Небеса услышали мои мольбы и послали на помощь доброго волшебника, принявшего обличье старикана, до смешного похожего на всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина.

Сухонький, бородка клинышком, очки на носу — очки, заметим, дорогие, современные, в хорошей оправе. Кроме того, товарищ Калинин вряд ли носил потертую вышиванку под светлым пиджачком и галифе старорежимного образца, заправленные в яловые сапоги.

Дед выглядел этаким агрономом в отставке или колхозным бухгалтером — сельская трудовая интеллигенция. Разговаривает, не употребляя матюги в виде междометий, что свойственно аграрному пролетариату любых возрастов. При себе саквояжик, чисто музейный экспонат.

— Номера, как погляжу, не местные, — продолжил добрый волшебник, окинув взглядом здоровенный джип. — Сто девяносто — это что за регион такой?

— Московская область, — ответил я. — Вообще, мне бы в Белгород. На самом деле заблудился. Объехал Ракитное по северной стороне, думал, выезд здесь неподалеку.

— Думал он, — добродушно прогудел дед. — Промахнулся. Наоборот, левее надо было брать. В Белгород-то зачем?

— Да к родственникам матери, юбилей…

— Добро. Лужин, Савва Ильич, — он протянул руку. — Подбросишь до Венгеровки? Оттуда покажу, как проехать, проще простого… Стар я уже стал, чтобы за полдесятка километров, да на своих двоих.

Я почти не ошибся насчет деревенской интеллигенции — Савва Ильич оказался местным фельдшером, причем трудился на этом поприще бессменно последние пятьдесят пять лет, сиречь с 1956 года, знаменитого XX партсъездом, мятежом в Будапеште и песней Элвиса Пресли «Heartbreak Hotel».

— Прямо, — скомандовал дед, забравшись на переднее сиденье. Критически осмотрел отделанный кожей салон и электронные приблуды. Заметил, словно невзначай: — Кучеряво живете в сто девяностом регионе… А здесь, если будет позволено мне, осколку темного прошлого, употребить столь ученое слово, в англомерации, один фельдшерско-акушерский пункт остался. Да я в единственном и неповторимом числе. Протяну еще лет десять, ну пятнадцать — и все. «Скорую» придется в лучшем случае из Томаровки вызывать.

— Агломерация? — уточнил я. — В каком смысле?

— В самом обыкновенном. Чертова дюжина деревень в радиусе семи километров, иной раз и не поймешь, где кончается Богатое и начинается Меловое или Нижние Пены.

Радио играло тихо, создавая очередным шалай-ла-ла неведомого музыкального канала ненавязчивый фон. В динамиках вдруг зашипело, щелкнуло, и чей-то голос вполне разборчиво произнес на немецком языке:

— Das erste Bataillon… Zwanzig Grad nach links… Vorsicht vor…

Снова шипение и треск.

Старик повел себя самым неожиданным образом: резко наклонился вперед, нашарил на панели аудиосистемы кнопку выключения, отжал ее вниз. Откинулся на спинку сиденья и сделал правой рукой жест, который я истолковал как желание перекреститься — коснулся пальцами лба. Перехватив мой недоуменный взгляд, Савва Ильич преувеличенно медленно положил руку на колени. Пожал плечами.

— Извини, если что не так. Во-он туда, белый домик, зеленые наличники на окнах. Остановишься на пять минут, найду карту района, подробную, еще восьмидесятых годов.

Жил дед на своем фельдшерско-акушерском пункте, в двух комнатках за служебными помещениями, где — вот диво! — обнаружились даже гинекологическое кресло за ширмой и бормашина. Выглядели они ничуть не моложе хозяина. Едва уловимо пахло хлоркой и корвалолом. Чистенько, идеальный порядок. Наверное, бабки деревенские убираться приходят.

— Во-от, — Савва Ильич разложил на столе потрепанную трехкилометровку. — Мы здесь, чуть дальше — пруды рыбкомбината, большие, гектар шестьсот. Едешь к прудам, поворачиваешь на Меловое, указатель есть. Дальше вдоль берега по грунтовке-проселку до Завидовки, мостик через речку пересечешь. Оттуда начинается асфальт, плохонький, но уж чем богаты. Черкасское, Бутово, и вот перед тобой Белгородский тракт. Уяснил?

— Еще как! — я облегченно вздохнул. — А ближайшая заправка?

— Колонка-то? — дед снова ввернул архаичное словечко. — В Томаровке.

— Ну, спасибо вам, Савва Ильич.

— Вместо «спасибо», — непринужденно продолжил дед, — заедешь в Черкасском по адресу улица Пироговка, дом три, на самом выезде, не потеряешься. Вот, глянь на карте. Спросишь Федоровну, от меня передашь коробочки с лекарствами, из области на днях привезли, да мне все переправить недосуг.

В карман моей куртки перекочевали две продолговатые упаковки с сердечными таблетками и флакон капель.

— И ты бы лучше поторопился, — сказал напоследок дед. — Постарайся успеть до темноты.

— Разбойники? — я попытался отшутиться.

— Да какие, к лешевой бабушке, разбойники, — поморщился Савва Ильич. — Со времен Петра Великого и казаков-черкасов ничего подобного в этих местах не видывали… Какое, кстати, сегодня число? Четвертое июля? Ага, ага. Нет, на дорогах безопасно. Мнится иногда… Всякое. Особенно в эти дни. Но, повторяю, безопасно.

— Что значит — «всякое»?

— Память земли, — неопределенно ответил дед. — Очень уж сильно ее железом покалечили да кровью полили в свое время. Ладно, езжай, незачем тебе голову местными дурными байками морочить… Не забыл? Пироговка три. Оксана Федоровна.

«Тахо» аккуратно вырулил с деревенской улочки в поля, пересек дамбу через рыбоводческие пруды и направился вдоль берега водоема по указанному маршруту.

Я включил радио, но автопоиск почему-то не нашел ни единой волны. Только один раз проскочила неясная передача, длившаяся всего две-три секунды.

Немецкий язык. Снова. Четко прозвучало слово «Panzerkorps» — единственное, что я сумел идентифицировать.

Поволжские немцы какие-нибудь? Радиолюбители, подсевшие на новомодное интернет-развлечение — «Мир танков»? Однако где Белгород, а где то Поволжье?..

А, чепуха.

Правильно сказал Савва Ильич, незачем ломать голову над непонятками. В конце концов, я же не спрашиваю, почему трава зеленая, а небо голубое?..

* * *

— Нет, нет, и не думайте! Ставьте машину во двор и ужинать. Стемнело совсем. Дом большой, переночуете, отдохнете, а поутру — хоть на край света!

Оксана Федоровна оказалась бойкой старушенцией, вполне подошедшей бы для съемок рекламного ролика стиля «Домик в деревне» — седые волосы узлом на затылке, синий фартучек, легкая полнота и розовые щечки. При этом командует не хуже ротного старшины — исчезающий по нынешним временам типаж сельских бабуль, воспитавших еще при советской власти пяток детей, разъехавшихся нынче по большим городам и присылающих народившихся внуков на каникулы, отдохнуть на природе.

Гарантирую, что на стене в доме Федоровны я увижу армейскую фотографию ее старшего сына года эдак от 1984-го (черно-белая, дембельская, с глупой улыбкой, пилотка на затылке, ремень на яйцах) в сочетании с глянцевым «кодаковским» снимком любимой внученьки, обнимающейся с плюшевым медвежонком или куклой Барби…

…Дом я нашел без проблем — село Черкасское расположено на вытянутой с северо-запада на юго-восток возвышенности среди бесконечных полей, рассеченных огромными оврагами. Планировка — проще не придумаешь, улицы идут параллельно, дома вдоль проездов, никаких тупичков или лабиринтов. Захочешь, а не потеряешься.

Остановился, постучал в ворота. На крыльцо выглянул белобрысый мальчишка лет тринадцати или чуть постарше, громко позвал бабушку. Я, чинно представившись, передал импортные снадобья и совсем было решил побыстрее отбыть восвояси, но Федоровна бурно воспротивилась — не надо никуда ехать! Не отпущу! Ночь на дворе, незачем…

Дом, разумеется, жилой, а вовсе не дача, обитаемая исключительно в теплый сезон. Могучая мебель 60-х годов в отполированных деревянных корпусах. Половики домашней выделки. Огромный холодильник «ЗИЛ-Москва» — яркий представитель школы отечественного промдизайна. Этот монстр и через сто лет будет работать как миленький. Печка, конечно же. Густо пахнет только что испеченными пирожками.

— Вы садитесь, — Федоровна кивнула в сторону деревянного круглого стола под льняной скатертью. — Сейчас чаю налью… Родька, иди чай пить!

— Родион, — серьезно сдвинув брови, отрекомендовался выглянувший из соседней комнаты внучек. Ага, безусловно, городской. Ноутбук под мышкой, смотрит без недоверия. Устроился напротив, отбросил крышку Acer-а. На ворчание бабушки, что, мол, не место этому аппарату за столом, внимания не обратил. — Вы приятель Саввы Ильича?

— Не совсем, — пожал плечами я. — Просто попросил завезти лекарства. Может быть, я на самом деле только чашку чаю выпью да отправлюсь? До Белгорода пятьдесят километров с небольшим, меньше чем за час доберусь.

— Нет, — неожиданно резко ответила Федоровна. — Останетесь. Мало ли.

И покосилась со строгостью сельской учительницы.

Родька кривовато усмехнулся, взглянув на меня странно — будто недоумевал, с чего бы это мне вздумалось именно сейчас уезжать в ночь? Едва заметно поморщился. Снова уткнулся в монитор ноутбука.

Да что тут происходит, черт побери?

Завели ни к чему не обязывающий разговор. Как цены в Москве и Питере? Не боитесь один в такую даль на машине ездить? Ах, книжки издаете — по нынешним-то временам благое дело, вот Родион только с компьютером своим в обнимку…

— Будто книги с экрана читать нельзя, — буркнул Родька. — Все задания на лето по литературе с Флибусты скачал. И по истории.

— Только глаза портить, — немедля парировала Федоровна.

Ясно, традиционный конфликт поколений с поправкой на особенности техногенно-информационной цивилизации.

Вскоре подоспел ужин — гречневая каша и свинина в сметане. Федоровна налила мне стопку домашней настойки и залихватски ухнула сама: для здоровьица полезно. Поделилась фактами своей биографии. Всю жизнь прожила на Белгородчине, после техникума работала в колхозе бухгалтером. Война? Я тридцать восьмого года рождения, плохо помню, жили в Борисовке при оккупации, после освобождения в землянке ютились два года — тут же начисто все вымело, от Черкасского ни одного дома тогда не осталось, одно пепелище… Не будем об этом. Не время.

— Вы ж устали с дороги? — полувопросительно-полуутвердительно сказала Федоровна. — В холодной комнате постелю. Да не пугайтесь, она «холодная» потому, что печки нет. А летом — в самый раз, не душно. Уборная, сами понимаете, на дворе, не ошибетесь.

…М-да, таких кроватей я с детства не видывал — кондовейшие пятидесятые. Гнутая хромированная спинка, латунные шарики в качестве украшений, настоящая перина. Целых три подушки библейских размеров. Гибель для позвоночника, но выбирать не приходится.

Распахнул окно. Лето засушливое, комарья не напущу. Справа в отдалении светят фонари уличного освещения в центре поселка. По фронту и правее — густая темно-синяя тьма южной ночи. Звезды огромные, Млечный путь, яркая белесая полоса. Красотища несказанная.

Не заснуть. Перина слишком мягкая, подушка чересчур большая, а на полу не уляжешься — неприлично, Федоровна непременно заругается. Надо бы выйти перекурить, благо у «холодной комнаты» свой отдельный выход, с бокового фасада дома, на южную сторону.

Натянул джинсы, выбрался на крыльцо. Присел на ступеньку. Тихо-тихо, только сверчки лениво потрескивают. Где-то полусонно залаяла собака. Луна пока не взошла, но и при звездном свете пейзаж вырисовывается отчетливо — пологий склон всхолмья, «свечки» тополей, непроглядно-черные изломы оврагов.

Что за чепуха? Несомненный, как говаривал царь-государь из мультика «Волшебное кольцо», оптический обман зрения. Предположительно в километре-двух к юго-востоку едва заметно проскальзывают бледно-голубые огоньки, стелющиеся по земле. Единичные вспышки, затем вроде бы извивающаяся змейкой лента, появившаяся и мигом исчезнувшая. Россыпь крошечных искорок.

Огни святого Эльма, обычно появляющиеся перед грозой? Бред. На небе ни облачка.

Мне показалось, или едва заметно пахнуло озоном?

Давешняя псина снова неуверенно гавкнула, отозвались еще несколько дворовых собак. Быстро утихли, но лай перешел в боязливое поскуливание.

Да в чем де…

— Дядя Андрей. — Я вздрогнул. Родька объявился. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, под звездным светом выглядят седыми. Засранец, подошел бесшумно и коснулся плеча. Учитывая готические декорации, я едва не заорал от испуга. — Тихо только, бабушка проснется… Сколько времени?

Я извлек из кармана сотовый. Без четверти час ночи.

— Чего не спишь? — буркнул я.

— Там, — Родион вытянул руку. — Снова начинается.

— Да что начинается? — я не выдержал и спросил в полный голос. Родька свирепо шикнул и приложил палец к губам.

— Тихо, е-мое! Память земли.

— Чего? — Я припомнил аналогичную фразу, произнесенную Саввой Ильичем. — В смысле?

— Вот видно, что не местный, — назидательным полушепотом проговорил Родька. — И Лужин не рассказал, а мог бы. Я за ними класса с четвертого наблюдаю, совсем по малолетке не решался ходить. Пацаны местные тоже. Каждое лето, в эти самые числа. Сюда, в поселок, они не поднимаются никогда. Боятся живых людей, что ли? Короче, что-то их отпугивает. А в полях — пожалуйста.

— Кто — они? — пытаясь сохранять внешнее спокойствие, спросил я.

Не хватало только, чтобы Родька оказался подвержен ювенальной шизофрении. Бывают ведь случаи…

— Т-шш! Глядите! Чуть левее распадка, внизу!

Слишком далеко, не разглядеть… Беспорядочные лазурные сполохи, безусловно, начали обретать некую форму. Человеческие фигурки? Нет же! Что-то смазанное, неразличимое, но очевидно и безусловно знакомое!

— Пошли? — Родька подтолкнул меня локтем. — Это не опасно. Глянем поближе? Мне одному стремно.

— Откуда знаешь, что не опасно?

— Когда батя в моем возрасте был, спускался туда, к ним. Рассказывать не любит, но что ходил — точно знаю. Бабушка до сих пор поругивается. Нельзя и точка — она православная, говорит, нельзя людям из мира видимого с миром невидимым пересекаться. Молитву-то помните? Эту, как ее?.. «Верую»?

— «.. Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого», — сходу процитировал я. — Верно?

— Ну точно. Бабушка говорит, будто они оттуда. Не упокоились, а земля все помнит. Я не верю. Думаю, какая-то энергетика, вроде аномальной зоны. Так сходим? Нарочно сегодня спать не ложился.

— А… — заикнулся я. Осекся. — Впрочем…

Добиваться внятной информации от Родьки бессмысленно, говорит сбивчиво, видимо, сам понятия не имеет, что за огоньки блуждают под холмом. Однако свято убежден, что опасности никакой. Больше того, судя по обмолвкам старого фельдшера и Оксаны Федоровны, нечто непонятное возле Черкасского и впрямь происходит, однако распространяться об этом не принято. Местечковая тайна, не интересная никому, кроме самих обитателей этого района да пытливой молодежи наподобие Родьки.

Чем я рискую? Встречей с живым Годзиллой? Не смешно.

Спать решительно не хочется. Отчего бы не прогуляться?

— Пошли, — кивнул я. — Какие-то особые правила поведения существуют?

— Ну… — Родион призадумался. — Главное, совсем близко не подходить. А так смотри сколько хочешь. Кстати, вспомнил! Фонарики нельзя, перегорают. И телефон оставьте, сломается. Я ж говорю — энергетика.

— Фантастики обчитался, — усмехнулся я. — Показывай дорогу. Ноги не переломаем, с холма спускаясь?

— Я тут каждую тропинку знаю, — обиженно сказал Родька. — С закрытыми глазами пройду.

Выбрались на темную улицу через калитку. В соседних домах ни огонька. Самая окраина Черкасского, дальше — поля под звездным небом.

Мне опять почудился резкий запах озона.

* * *

В мистику я никогда всерьез не верил, к экстрасенсам относился скептически, над уфологами посмеивался, к магам и гадалкам не ходил. Советское материалистическое воспитание не позволяло. Что, впрочем, не отменяет явлений, которые современная наука объяснить пока не в состоянии — от темной материи и тетранейтронов до происхождения Тунгусского метеорита или Стоунхенджа. В конце концов, ученые мужи доселе таскают друг дружку за бороды, пытаясь выяснить, каким образом примитивные углеродные соединения в итоге эволюционировали аж в самого Homo sapiens.

…Оказавшись у подошвы холма, два представителя высшей ступени эволюции были озадачены не меньше всех палеогенетиков планеты, вместе взятых. Родька полушепотом объяснил, что мы спустились по южной стороне, в четверти часа ходьбы по правую руку автобусная остановка и поворот, ведущий к трассе на Москву, слева можно различить единичные огоньки небольшого села Коровино, а прямо впереди — многие километры равнины с редкими и малонаселенными деревнями.

География окрестностей Черкасского в настоящий момент интересовала меня в последнюю очередь. Как выяснилось, бледно-лазурные вспышки лишь издали выглядели хаотическим мельканием. Вблизи картина резко изменилась, да так, что я дар речи потерял.

— Стоим, — Родион замер и схватил меня за рукав футболки. — Вон они!

Так.

Я зажмурился, помотал головой и протер глаза. Нет, это не галлюцинация — никогда не слышал, чтобы одинаковые видения одновременно посещали двух разных людей. Родька, безусловно, наблюдал ровно то же самое.

— «Пантера», — шептал он. — Странно, прошлым и позапрошлым годом танки и самоходки появлялись в другой стороне, чуть подальше, где линия тополей…

— Что за хрень? — с трудом выдавил я. — Откуда оно здесь?

На первый взгляд это напоминало исключительно качественную 3D-графику — будто неяркий луч прожектора с голубоватым светофильтром выхватывает из кромешной тьмы узнаваемый объемный силуэт. Любой, кто хоть чуточку интересовался историей Второй мировой войны, моментом опознает в здоровенной гусеничной машине Panzer-V «Panther» — очень характерные «шахматная» ходовая и обводы корпуса. Танк непривычно высокий, почти три метра, никакого сравнения с приземистыми советскими Т-34.

Но… Что здесь и сейчас делает «Пантера» в полной комплектации? С обвесом по бортам, тросами, запасными траками на креплениях у кормы — общий вид такой, будто танк вчера сошел с конвейера?!

Изображение выглядело абсолютно статичным, ни единого движения. Голограмма. Хорошо заметно, как проскакивает едва заметная рябь — помехи?

Ясно. Чья-то не самая остроумная шутка, тем не менее выполненная на неплохом техническом уровне. Проекторы. Плюс радиохулиганство в эфире для создания «эффекта присутствия».

На эту тему я прямо и высказался: «Родион, ты вроде взрослый парень, а веришь незнамо во что!»

Меня будто подслушали — картинка дернулась, поморгала и исчезла. Снова стало темно как в горбу, только звезды над головой.

…И тут сотовый в правом кармане джинсов начал стремительно нагреваться. Едва успел выхватить, обжигая пальцы. Отбросил в сторону.

Аппарат полыхнул розовым пламенем и взорвался — не как граната, разумеется, но весьма ощутимо, с громким хлопком: серьезная травма мне была бы обеспечена.

— Я предупреждал, — начал было Родька, но необъяснимое происшествие с мобильником привело к цепи стремительно развивающихся событий. Настоящая детонация!

Появились звуки и запахи, мимолетные, приглушенные, однако вполне различимые. Посветлело — это уже была не глубокая ночь, а подобие предутренних сумерек. Солнца не видно, звезды начали исчезать, небеса затянула насыщенная синева — так небо выглядит из иллюминатора самолета, идущего на эшелоне на высоте не меньше десяти километров.

Очень странные ощущения. Ты не там, но уже и не здесь. Некая Граница.

Граница между чем и чем?

— Мамочки, — выдохнул Родька. Не испуганно, скорее потрясенно. Ввернул такое выраженьице, что я слегка покраснел — в моей ранней юности при товарище Брежневе подобные лексические формы четырнадцатилетним подросткам с пионерскими галстуками и знать-то было не положено, не то что произносить вслух при взрослых без малейшей ошибки. — Точно как отец говорил! Прорыв!

— Прорыв? — испуганно вякнул я. — Куда?

— Наверное все-таки не «куда», а «через что», — в отличие от меня, Родион выглядел спокойно-сосредоточенно. — Слушайте, я в физмат-школе учусь, две областные олимпиады выиграл, но ведь об этом никому не расскажешь! Засмеют! Или по врачам затаскают! А ведь это существует! Если не на материальном уровне, то хотя бы на энергетическом!..

«Это» выглядело следующим образом: пейзаж в колеблющемся сумеречном свете изменился разительно — аккуратные домики на гребне холма исчезли, заместившись черными дымящимися остовами и столбами закопченных печных труб. Склон изрыт какими-то канавами, хотя нет — батюшки святы, это ж окопы! Совсем рядом, метрах в пяти, блиндаж с бревенчатым накатом. Люди в советской военной форме, офицер с мягкими погонами, рядовой состав почему-то с архаичными петлицами. Силуэты полупрозрачны, настоящие призраки…

— Мы их видим, они нас замечать вроде не должны, — скороговоркой произнес Родька. — Так было всегда. Глядите…

Парень осторожно шагнул к окопу. Я чуть не вскрикнул «Свалишься!», но Родион неким волшебным образом завис прямо над головой бойца в каске и с противотанковым ружьем. Будто на стекле, укрывающем окоп, стоит! Выглядит дико.

— Твердая земля. — Мой проводник присел на корточки и похлопал ладонью по «стеклу». Вокруг пальцев взвились вихорьки пыли. — Это все иллюзия. Вроде объемной проекции, как вы недавно говорили! Подойдите, не бойтесь!

Я непроизвольно зажмурился, делая шаг вперед — разум утверждал, что я непременно навернусь в окоп. Ничего подобного, под ногами иссушенная летним солнцем почва, таковы объективные ощущения. Субъективные говорят прямо об ином — я воспарил над траншеей, словно раннехристианский святой, демонстрирующий чудеса усомнившейся пастве.

— Оказаться внутри 3D-фильма, это, по-моему, чересчур, — с трудом проговорил я. — Да еще настолько масштабного!

— Нет никакого фильма, — со взрослой серьезностью ответил Родион. — И никакого 3D. Если на то пошло — 4D, откуда запахи? Гарью воняет… Так всегда случается при большом Прорыве.

Требовать разъяснений относительно термина «Прорыв», которым оперировал Родька, я не решился — просто наблюдаемое явление так называется, и точка! Кто первым придумал данное определение, сейчас не важно, но ситуацию оно отображает достаточно верно: совершенно необъяснимое, невероятное и невозможное Нечто прорвалось неведомо из каких далей сюда, к нам, в звездную июльскую ночь, смешавшись с привычной реальностью и создавая реальность третью — мир теней, выглядящих пугающе достоверно. Пугающе до дрожи в коленях.

— Уф, — Родька смахнул со лба капельки пота, — нет, ну здорово же! Давайте чуть повыше заберемся, к блиндажу?.. Поближе посмотрим.

Картинка оставалась статичной, неподвижной, но не лишенной динамики — стоп-кадр как он есть. Младший сержант с ППШ в руках, пригнувшись, пробирается по траншее; прямо передо мной висит винтовочная пуля, оставляющая за собой ясно различимый след раскаленного воздуха — ни дать ни взять «Матрица»! Виден близкий разрыв снаряда, вздыбленная земля, кажущееся жидким мутно-оранжевое пламя, осколки — если окружающее нас Нечто «оживет», меня и Родьку гарантированно накроет!

— Они не настоящие, — констатировал Родион, подойдя к застывшему в немом крике лейтенанту с перемазанным копотью лицом. Рукав гимнастерки порван, левая ладонь перевязана грязной тряпкой с пятном темно-багровой крови. Желтая нашивка за ранение на груди. — Бесплотные. Сами проверьте!..

Мальчишка осторожно провел рукой над плечом фантома, пальцы погрузились в буро-зеленую ткань гимнастерки. Я из детского любопытства провел аналогичный эксперимент — кожу кольнуло. Вроде бы статическое электричество? К едва ощутимому запаху пороховых газов и гари вновь добавился привкус озона.

— Постой. — Меня внезапно посетила вполне логичная мысль, от которой по хребту мурашки забегали. — Слушай-ка, будущий великий физик, объясни мне, неразумному, почему мы чувствуем запахи? То есть обонятельные рецепторы реагируют на вполне реальные летучие ароматические вещества? Вдобавок, прислушайся — звук усиливается!

Родька озадачился не меньше моего. Застыл, наклонив голову. Доселе иллюзия сопровождалась тихим гудением, будто неподалеку работал трансформатор. Слышались отдельные хлопки, создававшие фоновый шум — если верить зрению, вокруг нас разворачивалось колоссальное по своим масштабам сражение, вне всяких сомнений относящееся к Курской битве летом 1943 года (вот почему у бойцов петлицы — не успели заменить форму на новую!), следовательно, грохот должен стоять неимоверный!

— Звук плюс запах, — упавшим голосом произнес Родька. — Холера! Как говорит наш препод, это же категории материальные…

— Радиоволны, — дополнил я, вспомнив загадочные сообщения на немецком языке, зафиксированные вечером. — Вдобавок, что именно могло вызвать взрыв батареи моего телефона? Соображаешь? Они не настолько бесплотны, как тебе представляется!

Я перевел взгляд на лейтенанта с перевязанной ладонью и шепотом выругался. Две минуты назад он стоял вполоборота ко мне, а теперь пригнулся, явно пытаясь залечь — взрыв близко. Отлично различимые крупные металлические осколки и пузырь воздушной волны приблизились к нам на расстояние метров трех с половиной против недавних шести или семи…

— Нет, это бред и небывальщина, — замотал головой Родион. — Читали про психосоматику?

— Ну?

— Мы видим определенное изображение, так? Незнамо как и почему появившееся, но это не важно! И подсознательно додумываем прочие подробности! Запах нам только чудится! Работа воображения, ясно?

— Ни хрена не ясно, — грубо ответил я.

— Путешествия во времени невозможны! — почти жалобно сказал Родька. — Особенно оттуда к нам, сюда! Для них будущего не существует!

— А кто тебе сказал, что не произошло обратное?

— Все равно невозможно!

— Ладно, уболтал. Но я все равно предпочел бы убраться подальше отсюда!

Осколки, подгоняемые огненным вихрем, теперь висели в трех шагах от нас. Лейтенант успел упасть на песок, раненая рука под грудью, другой накрыл голову. С трудом пересилив чувство спонтанно нарастающего ужаса, я двинулся навстречу ударной волне, осторожно вытянул руку, касаясь перекрученного энергией взрыва обломка металла и клуба пламени, смешанного с дымом.

Ничего. Ни холода, ни жара, пальцы прошли сквозь раскаленную железку, по моим оценкам, смещающуюся в пространстве со скоростью примерно пять сантиметров в секунду — очень скоро осколок без каких-либо последствий легко преодолел мою грудь и устремился дальше. Огонь тоже не причинил ни малейшего вреда, только вонь испарившейся взрывчатки усилилась…

— Чер-р-рт! — неожиданно басом взвыл Родька, выводя меня из состояния легкого ступора, настолько загипнотизировала картина бушующего вокруг безмолвного урагана огня и стали. Мальчишка рухнул на колени, опершись левой рукой на землю, его шумно вырвало.

Меня тоже замутило — «мой» осколок (очень уж характерная форма, напоминающая небольшой бумеранг!) попал в давешнего лейтенанта, чуть выше поясницы справа. Никогда бы не подумал, что металл способен сотворить с человеком такое — брюшную полость разнесло в клочья и оторвало правую ногу в бедренном сочленении. Зрелище, от которого и опытному патологоанатому стало бы не по себе…

— Поднимайся, — я схватил Родьку за плечо. Встряхнул. — Подъем! Пора сматываться! Мне это не нравится все больше и больше…

— Извините, — парень встряхнул головой и посмотрел на меня мутными, заслезившимися глазами. Утер рот рукавом. — Не выдержал… Они хоть и ненастоящие, но выглядят как живые…

— Давай, давай! Потом поговорим.

Двинулись в обход первой линии окопов. Мне явственно почудилось, что события начали радикально ускоряться — движения людей-призраков становились все более ясно различимы, взрыв очередного снаряда походил на распускающийся под утренним солнцем цветок. От слепяще-белой вспышки до момента, как пыль осела, прошло минут семь, не больше.

Поодаль пулеметный расчет поливал невидимого (пока невидимого?) противника из «Максима», я машинально насчитал три выстрела за пять или около того секунд — значит, течение субъективного времени «у них» замедлено раз в десять… Ну дела, кровь стынет в жилах!

Свет стал ярче, так обычно бывает перед самым восходом солнца ясным утром, когда восточная часть неба уже окрашена в золотые и алые тона, а на западе гаснут последние звезды. Мы с Родькой наблюдаем за невероятным спектаклем не больше сорока минут, значит, в объективном, «нашем» времени сейчас не больше двух пополуночи, самая темная фаза ночи.

Надо немедленно возвращаться. Родион утверждает, будто они никогда не поднимаются на вершину холма. Хотелось бы этому верить.

Главное сейчас — покинуть зону Прорыва. Ну не может быть, чтобы колоссальная иллюзия накрыла весь Яковлевский район и тем более Белгородскую область! Если бы явление отмечалось раньше и имело подобные масштабы, вой в СМИ, от центральных телеканалов до желтых изданий, стоял бы неимоверный. Следовательно, Прорывы локальны и о них известно только аборигенам, которые по объяснимым причинам предпочитают помалкивать…

— Пятое июля сорок третьего года, — монотонно говорил Родька. — Тогда тут такое творилось — жуть, я читал. Штурм Черкасского немцами, три танковых дивизии и одна бригада, две пехотных дивизии, артиллерия… Каждый год, каждый год все возвращается! Продолжается два-три дня, потом снова затишье до следующего лета. В полях до сих пор кости находят…

— Почему никто об этом не знает?

— Вы про кости? А-а, о Прорывах? Не докажешь. На обычных фотоаппаратах пленка засвечивается, цифровые ломаются, на видео тоже заснять невозможно. Бабка говорила, будто приезжали в девяностых какие-то уфологи из Ставрополя, двоих потом в дурку увезли. Что именно их настолько напугало — понятия не имею. Один сгинул бесследно, остальные умотали сверкая пятками и до сих пор помалкивают в тряпочку, в Интернете ни единого упоминания, нарочно искал…

— Как — сгинул? — я запнулся.

— Да вот так. Милиция дело вроде прикрыла, участковый и следователи из района все-таки из местных, соображают, что к чему.

— То есть Прорывы не настолько безопасны, как ты мне втирал?

— Не знаю! Все могло случиться! Там к западу заболоченный овраг, случайно свалишься, утонешь — никто не найдет! Никогда. Из деревенских они к себе никого не утаскивали, я бы обязательно слышал разговоры… Прорывы тоже разные бывают, когда сильнее, когда слабее — прошлым годом только огоньки ползали да радио перестало работать, еще наши самоходки у северного склона появлялись. А в этот раз — настолько ярко и реально, что жуть берет. Ох, зря я вас втянул, не надо было…

— Забудь, — отмахнулся я. — Переживу. Та-ак, а это что еще за чудеса?

«Пантера», которую мы наблюдали меньше часа назад, материализовалась в полусотне шагов впереди и правее — только что танка не было, и вот корпус с желто-зеленым камуфляжем начал появляться из пустоты: сначала часть правой надгусеничной полки и ведущее колесо с вымазанными коричневатой глиной траками, потом борт башни, ствол… Отчетливое впечатление, что машина медленно проходит через некий невидимый барьер, червоточину между реальностями. Послышалось тихое урчание двигателя.

Танк на малой скорости прополз вперед несколько метров. Остановился, слегка дернувшись вперед-назад. На передней бронеплите мелькнула яркая белая вспышка, кажется, попадание или из ПТР, или из легкой противотанковой пушки, не способной пробить мощную броню — вроде бы на второй линии обороны я видел замаскированную «сорокапятку» М-42, совершенно не подходящую для борьбы с подобными целями, в лоб такая пушка «Пантеру» не возьмет…

Башня начала поворачиваться, ствол чуть опустился.

— Она на нас смотрит, — заворожено проговорил Родька. — Прямо на нас!

Точно. «Пантера» решительно не обращала внимания на протянувшиеся в отдалении траншеи с противотанковыми заграждениями и гнезда орудий. Ствол с двухкамерным дульным тормозом был направлен точно в нашу сторону. Я сместился на три шага правее, потянув за собой Родиона. Танк довернул башню на несколько градусов ровно в этом же направлении.

Она не должна нас видеть, — прошептал я, на мгновение задумавшись о том, что говорю о танке, словно о живом существе, хотя там, под прикрытием броневых плит, должен находиться экипаж. — Не должна! Мы в их мире не существуем! Максимум, что она способна рассмотреть — двух призраков в необычной одежде!.. Не бойся!

— Я и н-не боюсь, — заикнувшись, сказал Родька. Клацнул зубами. Бодрится, это хорошо. Значит, не запаникует. — Что теперь делать?

— Делать вид, будто мы здесь непринужденно прогуливаемся, — огрызнулся я. — Диснейленд, милитари стайл. Откуда я знаю?!

Танк развернулся на одной гусенице. Если прежде «Пантера» стояла «в три четверти», ромбиком, то теперь оказалась обращена к нам «мордой». Соответственно повернулась и башня — черный провал ствола бесстрастно разглядывал двоих гостей из чужой реальности.

— По-моему, лучшая оборона — это нападение, — от испуга меня пробило на гениальные мысли и не менее гениальные решения. — Тебе не кажется, что она нас тоже боится?..

— Чего? — Родька аж отпрянул, покосившись на меня, словно на умалишенного. — Чего-чего?

— Оглянись, — посоветовал я. — Опять статика, все замерло. Живы только мы. И она.

Я не ошибался. Яркое представление, кажется, заканчивалось. Свечение на небе начало угасать, по земле вновь забегали голубые светлячки, запах грозы усилился многократно. Я физически чувствовал, как дрожит и вибрирует невидимый кокон, окруживший подножие Черкасского холма — струны, связывающие «там» и «здесь», были готовы лопнуть; неизвестная человеку сила, вызвавшая сопряжение двух планов бытия, истаивала.

— Брось, ничего серьезного! Будет она тратить снаряд на привидений, фантомов?

Хотелось бы верить самому себе. Однако получается плохо.

Шаг вперед. Второй. Третий. Я оглянулся — Родька, сжав губы в узкую упрямую полоску, не отставал. Из мальчишки выйдет толк — если я решился на «психическую атаку» неосознанно, повинуясь инстинкту и иррациональным чувствам, то Родион точно знает, что делает: во-первых, безоговорочно доверился человеку куда более взрослому, во-вторых, заткнул вполне обоснованный и естественный страх поглубже, по старинному принципу «делай что должен, и будь что будет!».

А вот что именно будет, никто из нас не представлял. У меня складывалось ощущение, что иссякающее, агонизирующее Нечто, вполне возможно, обладающее неким разумом и сознанием, в настоящий момент способно удержать в единой реальности только нас двоих и желто-зеленого бронированного гиганта.

Краем глаза я видел исчезающие в накатывающей волной ночной тьме оборонительные линии на склонах, на место былых пепелищ возвращаются подсвеченные восходящей луной домики. Растворяются в ароматах сена и полевых трав совершенно неуместные в XXI веке тяжелые запахи войны, неприятное «трансформаторное» гудение утихает.

«Пантера» рыкнула двигателем и подалась назад — звук четкий, живой. Несет бензиновым выхлопом. Скверно, это уже никакой не фантом, танк более чем реален. Но как, как такое возможно? Как Нечто это делает?..

Мы втроем — я, Родька и «Пантера» — остались в постепенно сужающемся пятне неизвестно откуда изливающегося золотистого света, за пределами которого простерлась объективная реальность с сотовыми телефонами, Интернетом, экономическими кризисами, необычайно впитывающими прокладками и прочими достижениями постиндустриальной цивилизации.

Для нас же Вселенная ограничилась окружностью диаметром не больше тридцати метров. Подозреваю, что если появится желание сбежать, из круга нас не выпустят — Нечто сосредоточило остатки своей мощи на этом пятачке, яростно сопротивляясь наступлению мира видимого. Желает увидеть финал спектакля?

Волосы встали дыбом, по футболке и предплечьям проскальзывали искорки, кожу неприятно покалывало — истечение энергии просто невероятное! Земля под ногами подрагивала.

«Пантера» повела вороненым стволом курсового пулемета — движение явно угрожающее. Не приближайтесь! Отстаньте от меня! Вы чужаки!

Значит, все-таки боится…

— И что ты нам сделаешь? — вслух сказал я, изумляясь собственной наглости. Господи, какой сюрреализм, разговаривать с танком, будто с живым разумным существом! Настоящее помешательство. — Не-е, зверюга, твое время прошло без возврата. Твой корпус давно переплавлен, твои снаряды разорвались, твой экипаж мертв! Ты не существуешь! Твой мир сгинул и никогда не вернется!

— Да тихо вы, чего орете? — негромко сказал Родька. Пересилив себя, подошел к лобовой бронеплите, постучал по металлу согнутым пальцем. — Слушайте, она… Она твердая! Ничего себе, «не существуешь»!

Я коснулся ладонью брони и отдернул руку, словно обжегшись. Корпус машины излучал тепло, будто «Пантера» много часов находилась под ярким солнцем. Вибрация — двигатель работает на малых оборотах. Пахнет нагретым металлом, машинным маслом и порохом, значит, несколько выстрелов танк произвести успел. Там.

— Давай отойдем, — подтолкнул я Родиона. — Кажется, опасности она не представляет.

Дальнейшее выглядело сверхскоростной съемкой из какой-нибудь познавательной телепрограммы, повествующей об огнестрельном оружии. Ожил курсовой пулемет — вокруг пламегасителя появился оранжевый ореол и едва заметные синеватые струйки газов, я различил вращающуюся вокруг своей оси пулю, за ней еще одну, и еще… Казалось, можно подойти и взять пули пальцами, настолько медленно они появлялись из жерла MG-34.

Куда хуже было другое — ни я, ни Родька теперь тоже не могли шевельнуться. Точнее, вполне могли, но любое движение продолжалось бы долгие часы, а то и сутки. Нечто синхронизировало время, в котором обитала «Пантера», и где находились мы, позволяя вдоволь насладиться приближающейся к тебе свинцовой смертью.

Уйти из-под удара града пуль мы не могли. Оставалось лишь наблюдать за их приближением — два с лишним метра отделявшие нас от танка раскаленные конусы преодолевали примерно за минуту в «синхронизированном» времени. Я успел сместиться примерно на два миллиметра, не больше. Родион лишь попытался вздернуть брови в молчаливом изумлении — как так вдруг?.. Почему?

Энергетический «пузырь» лопнул, не выдержав напряжения — световой радиус начал схлопываться, спасительная темнота пожрала выхлопные трубы на корме «Пантеры», заднюю часть корпуса, вобрала в себя башню. Танк будто стирали из мира видимого огромным ластиком.

Я ощутил боль в груди, как иголкой кольнули. Успел подумать: «Вот и все. Не успели…»

— Эй, — в чувство привел меня Родька, не постеснявшийся отвесить чувствительную затрещину. — Все кончилось! Кончилось!.. Мать!..

Я задрал футболку. Пятое межреберье слева, рядом с грудиной. Крошечная темная точка с расползающимся красноватым ореолом, прекрасно различимым в свете звезд и луны. Пуля успела коснуться меня самым острием конуса и слегка обжечь, прежде чем исчезнуть в никуда.

Показалось, или над полем разнесся чей-то снисходительно-ехидный смешок?

— Что же ты такое-то, а? — сказал я в темноту, неизвестно к кому обращаясь. — И какого черта тебе от нас было нужно?

— Пойдем домой? — с неожиданно детскими интонациями произнес Родион и вдруг всхлипнул. Еле сдерживается, пытаясь не расплакаться как девчонка. — Хватит, насмотрелись… Чтоб я еще раз сунулся… Ох, зараза!

Парнишка шарахнулся за мою спину. Совсем рядом, в нескольких шагах от нас, были видны отпечатки широких траков, примявших траву и оставивших глубокие борозды в сухой почве.

* * *

— Нагулялись?

Оксана Федоровна сидела на лавочке у крыльца. Дымила папиросой, вроде бы «Беломор».

Сейчас меня выставят из дома взашей и будут абсолютно правы. Впрочем, после событий последних полутора часов это будет выглядеть вполне оправданно. Да кто ведь мог предположить?..

— Лет двадцать не курила, — продолжила Родькина бабка ничего не выражающим отрешенным тоном. — Держу запас табака для Георгия — сосед, мужчина работящий и с пониманием относительно пожилой вдовы, не способной и гвоздь забить… Распечатала, не удержалась. Сильно на этот раз… Светило?

— Сильно, — подтвердил Родион, как и я, приготовившийся получить изрядный нагоняй. — Ни разу такого не видел. Наверное, и никто не видел, даже батя.

— Тебе наука будет, — кивнула Федоровна. Взглянула на меня. — Но вы-то, мужчина солидный, сороковник скоро отпразднуете, а туда же.

— Я не знал.

— Это и извиняет, — Федоровна глубоко затянулась, выпустила облачко серебристого дыма. — Первый раз они появились лет через десять после… Ну да, где-то в пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом, точнее не скажу. Времена сами знаете какие были, строгие, не то что теперь — за распространение слухов и мистических настроений мигом отправят куда следует и будут, кстати, правы. Поскольку знать об этом не надо. Потерпеть раз в год, не обращать внимания — сколько угодно. Но не вникать. Не искать ответов. Потому что это — чужое. Не людское.

— Не людское? — насторожился я. — А чье же?

— Священников раньше звали, землю окроплять, — не обращая внимания на мои вопросы, продолжала Федоровна. — Один батюшка мудрый попался, посоветовал: не надо тревожить, не надо будить, само быльем порастет. Не сейчас, конечно, не через десять лет и не через сто — слишком много крови и ужаса тут было, через край. Но однажды, рано или поздно, оно уснет. Навеки.

— Оно, — повторил я. — Кто?

— Батюшка верно сказал: «персонификация». Когда в одном месте происходит слишком много самого лютого зла, оно никуда не исчезает. Хочет затянуть к себе других. Вы едва не попались. Другие, — давно, еще в шестидесятых, — уходили и не возвращались. Федьку Крылова, тракториста, нашли в одной траншее с погибшими тогда. Он исчез в шестьдесят первом, ров случайно раскопали в шестьдесят втором. Солдат похоронили на военном кладбище в Томаровке, Федьку у нас на погосте. Да только тело пролежало в земле не год, а все двадцать — участковый опознал случайно, по комбинезону, ремню и вставным зубам. Поняли теперь?

— Господи… — я вздрогнул. — Это ведь…

— Память земли, — отрезала Федоровна. — Так назвали, и не нам что-то менять. Давайте-ка спать, ночь за середину перевалила.

* * *

Около девяти я выехал из Черкасского — за утренним чаем о произошедшем не упоминал никто, ни Родион, ни Оксана Федоровна. Будто ничего не случилось.

«Тахо» спустился к подошве холма. Я остановил машину, вынул из бардачка фотоаппарат, сориентировался и пошел туда, где несколько часов назад видел «Пантеру» в желто-зеленом камуфляже.

Следы траков никуда не исчезли, даже стали отчетливее благодаря выпавшей росе. Однако матрица цифрового «Canon» запечатлела только клевер, пастушью сумку и колоски выродившейся пшеницы.

Под подошвой скрипнуло. Я нагнулся, подняв новехонькую пулеметную пулю, самый наконечник которой — полмиллиметра! — оказался словно бы срезан. Поразмыслил, прикинул, зашвырнул нехороший артефакт в заросли ракитника.

Побрел обратно к машине. Чувство, что за мною кто-то наблюдает, не оставляло до последнего. Взгляд холодный, безразличный и в то же время очень внимательный.

Час двадцать минут спустя я миновал пост ГИБДД на окраине Белгорода.

Загрузка...