Большая семья

Школа жизни

Прошло еще одно благодатное лето детства. Вместе со всей детворой страны начался и наш учебный год. Коммуна вошла в привычный ритм: четыре часа — учебе, четыре — производству. Надели школьные юнгштурмовки, достали забытые летом учебники и тетрадки, подчинились повседневной власти учителей.

Состав учеников пестрый по возрасту и знаниям. При всем старании учителей подтянуть отстающих даже в летние каникулы, некоторые остались на второй год в своих классах Отметки выставлялись строго по знаниям. Ни у кого не возникало стремления получить не заслуженно высокую оценку учителя, не допускались споры по этому поводу. Соревнования за успеваемость класса проходило на чистой основе. Оно касалось не только преподаватели. Неуспеваемость отдельных учеников налагала ответственность на весь класс, где разбирали причины в каждом отдельном случае; лентяев выталкивали на совет командиров и общее собрание, притаскивали и «Шарошке». По отдельным предметам устраивали «коллективную проработку», где сильно помогали неуспевающим.

Колы и двойки в журнале, жирно выведенные цветными карандашами, не восстанавливали против учителя и не обозляли. Это была горькая правда, груз которой несли на своих плечах в первую очередь успевающие и командиры отрядов. Коллективным методом изучали математику, физику, химию. Доказывали теоремы, решали задачи, повторяли пройденный материал. Признанными консультантами были Юдин, Панов, Бобина, Таликов, иногда — старшие коммунары, студенты вузов Курянчик, Глупов, Теренина, Сторчан.

В отдельных случаях уроки вел Антон Семенович. Математика, физика, химия, черчение, рисование, русская литература, история — все было подвластно его знанию и особому дару изложения. Образность, сравнения знакомые из жизни примеры, ясность речи способствовали лучшему запоминанию.

Особенно были интересны его уроки истории. Рассказывая об эпохе Петра Первого, он артистически перевоплощался в исторические образы окружения Петра и в самого царя. Перед глазами рисовалось жестокое время дворцовых интриг Софьи Милославской, ее расправа с Нарышкиным на газах малолетнего Петра. Беспощадность самогоПетра в достижении стремлений по преобразованию России, личные способности и подвиги в наших глазах оправдывали его.

Минула тягучая осень мелких пронизывающих дождей, шумного сборища нахохлившихся ворон, ютившихся по верхушкам деревьев вблизи жилья, пора разползшихся дорог и тропинок. Наступила снежная, с морозными ветрами зима. Выскочишь на перемене во двор без шапки и шинели поиграть в снежки — пронижет до костей колючий мороз, пощиплет за уши и щеки, наткет серебра в волосы, закоченеют пальцы, и бежишь спасаться за надежными стенами, в мир тепла и уюта. Здесь хорошо смотреть в окно на веселую игру поземкщ на перегруженные серые тучи, и чудится тебе в их движении то образ самого деда мороза, с грозно нависшими бровями, косматой бородой и теплой шубой, то заяц, бегущий невесть от чего, то незнакомые чудища из страшных сказок.

Течение дней не было быстрым. Каждый день заполнялся новыми событиями внутренней жизни коммуны и уверенной поступью страны. Закатился «золотой век» нэпа, прижали частный капитал налогами. Наступило время сплошной коллективизации, Страна оделась в леса новостроек. Советские люди устремились несокрушимой лавиной на грандиозные стройки Днепрогэса, Магнитки, Харьковского и Сталинградского тракторных заводов, Кузнецкого металлургического. Решение партии о ликвидации безграмотности вступило повсеместно в жизнь — открывались школы, ликбезы, рабфаки,

Громкое биение пульса страны сообщалось нам как клеточке огромного организма. Международная буржуазия и затаишиесся охвостье ее внутри страны всеми силами и средствами боролись против нового строя. Сообщенная о кулацких мятежах, терроре, диверсиях, о вооруженном столкновении на КВЖД белокитайцев с нашими частями вызывали гнев и желание быстрее стать взрослыми.

Воодушевляла перспектива, поставленная Антоном Семеновичем, о строительстве нового завода. Он, как никто понимал, что первобытный хаос кустарного производства — временная мера и средство для достижения большого н нужного дела: создания условий для получения высокой квалификации коммунаров, воспитания их коллективным трудом.

Ближайшей перспективой надвигался крымский поход. Не было альтернатив и дискуссий. Прошлогодние сторонники Крыма торжествовали победу, кстати, теперь никем не оспариваемую.

Подчиняя все средства этой цели, установился жесткий режим экономии в одежде, спецовке, цокольных принадлежностях, в самых насущных мелочах. Не покупали пасту для музыкальных инструментов. В столовой реже стали появляться пундики. Их запах и румянец терялся в сравнении с прошлыми, темнел цвет. Карпо Филлиппович мобилизовал все искусство кулинара, вкладывая его в разжиженные вегетарианские блюда. Остался незыблемым утренний кофе с пайкой хлеба. Пили кофе досыта из больших отрадных чайников. Подтянув пояса, не пищали, работали и учились. У пацанов сошел летний загар. Уши Калошкниа стали еще прозрачнее. Доктор Николай Шершнев мотался по городу в поисках рыбьего жира. Скромная добыча выдавалась по его назначению не без принуждения. Пацаны проглатывали ложку «микстуры» с содроганием, заедая на ходу коркой хлеба с солью.

Весной коммуну взбудоражила недобрая весть. В первом отряде пропал радиоприемник у Никитина. О случившемся командир доложил в рапорте. Воровства давно не было. Жили в обстановке доверия, друг от друга не прятались и вдруг — тревога: завелся вор, но кто?

Еще с московского похода в каждой спальне был приемник с выведенной на крышу антенной. Антенны самых причудливых форм смотрели во все части света, перекрещенные паутинами проводов. Антенна Никитина не подавала признаков жизни. В обеденный перерыв приемник еще стоял на тумбочке — удобная вещь, привычно вошедшая в быт.

— Поищите в спальне, поспрашивайте, — досадливо сказал Антон Семенович, думая о своем.

— Искали, все перешарили‚ а в первом отряде нет.

— Давай общий сбор! — обратился Антон Семенович к Волчку и приказал остаться в кабинете. Остался и Ленька Алексюк‚ как лицо «секретное».

— Товарищи, нужно найти пропажу. Приемник здесь, в коммуне, пока здесь. Во время собрания произведите обыск во всех спальнях и помещениях. Пропуска в спальни отменить до моего распоряжения. Дневальному из помещения никого не выпускать. Не все знали о происшествии. Клуб заполнился быстро, как всегда, но в воздухе витала тревога. Председательствовал дежурный по коммуне Ишков, кандидат в мединститут, авторитетный командир, хороший общественник, лучший производственник. Он объявил повестку дня собрания.

В зале тотчас установилась наэлектризованная тишина гадкого состояния всеобщей подозрительности. Нарушились узы товарищества. Антон Семенович попросил слова.

— В нашем хорошем коллективе произошло трагедийное. У Сени Никитина пропал приемник. Трагедия не только в том, что кто-то обидел своего товарища. Она глубже и серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Кто-то из нас, присутствующих в этом зале, плюнул всем в лицо. Он не рассудил‚ что по его милости все поставлены под сомнение в честности, в товарищеской дружбе, что нарушен священный принцип нашей жизни. Мы живем открыто и свободно, не прячем вещи за семью замками, так будет и дальше. И вот объявилось неприятное «но». К нам прополз мелкий гадик. Устроился, прижился, ходит в школу, работает, ест, спит рядом с товарищами и грабит. Сегодня мы его найдем, если хорошо подумаем и все вспомним, что слышали и видели в промежутке от 12:30 до этой минуты.

В зале загудели. Электрическая цепь замкнулась, в разных концах вспыхивали искорки.

— Кто имеет слово, товарищи? Говорите все, что знаете, — прозвучал спокойный голос председателя. Затянувшаяся пауза заставила Ишкова повторить:

— Ну, раскачивайтесь и ближе к делу.

Думали, вспоминали. Напряженная процедура продолжась до двух часов ночи. По списку выходил отряд, и каждый рассказывал все истории, происшедшие в короткии промежуток времени. Опрос не принес ничего утешительного. Группа Калабалина в пристрастном обыске следов не обнаружила. Радиоприемник как в воду канул.

С собрания расходились взволнованными, с чувством досады и неудовлетворенности. Посторонние в спальнях не бывали. Это работа «своего». Кто же этот гад? Позднее время не успокоило. Все понимали, что так не должно окончиться, преследовала навязчивая мысль найти виновника, восстановить общественное доверие, достигнутое многими годами труда и жизни Антона Семеновича с колонистами-горьковцами и коммунарами. Прошло несколько дней тревог и поисков. Вездесущие малыши двенадцатого отряда замкнулись в секретах своих собственных легенд и действий. Они что-то задумали и повели активные розыски во внутренних помещениях и окрестностях. Досмотру подвергались такие немаловажные объекты, как собачьи будки и невообразимые закоулки.

Из суфлерской будки, испачканный пылью, облепленный паутиной, оставляя на гвоздях клочья своих штанов, выползал на сцену Калошкин. Бледный, с широко раскрытыми васильковыми глазами‚ он задыхался и не мог говорить. Его путь из будки закрыли несколько сомкнутых голов, тела веером распростерлись на полу сцены.

— Ну, шо? — единый выдох раскаленного нетерпения.

— Там! — едва не крикнул Витька, размазывая паутинную грязь. Бесцветные уши заалели краской,

— Давай! — нетерпеливо вякнул Гришка Соколов, как кошка боясь упустить мышь.

— Ша, пацаны, — остановил порыв Петька Романов, замахав руками. Он не обладал выразительностью речи, его скороговорка и в обычное время с трудом доходила до собеседника. — Нехай стоит, сорвемся отседа.

Повинуясь его порыву, друзья из клуба, Калошкин растерянно водил глазами. В коридоре было тихо, в классах шли занятия. В столовой накрывали столы, стуча ложками. Дневальная Люба Красная обратила внимание на Калошкина, но не успела остановить взъерошенного Витьку, лишь крикнула вдогонку «неряха».

За углом дома Петька раскрыл свой план: «Антону не говорить. Стоять на шухере». Остальное досказывалось больше знаками, приглушенным голосом.

Так прошло еще несколько дней и ночей. Не упущен ни один миг. Суфлерская будка приковала к себе тайную службу незримых сыщиков. Они околачивались на дворе под окнами клуба, играли в коридоре, маскировались в кулисах сцены.

И вдруг… В кабинет тайком скользнули Соколов, Романов и Котляр.

— Антон Семенович, зас-с-стукали! — вертя головой и захлебываясь, не по форме строчил Романов. — Это еще кого застукали! Ишкова? — не отрываясь от работы, спросил Антон Семенович, как о давно известном ему деле.

В Петькино горло вскочила кость. Справившись с несколькими глотательными толчками и выпучив круглые глазки, спросил:

— Откуда вы узнали?

— Где он? — поднял на всех глаза Макаренко, оценивая подвиги разведки.

— На сцене. Мы не выпускаем!

В коридоре, подперев дверь клуба, стояла цепочка решительного и молчаливого заграждения 12-го отряда. Представители власти, командир Федоренко и дневальный, ввели Ишкова в кабинет. Васька олицетворял физическую силу. Конвой замыкал Калошкин, едва выпутавшийся из паутины подполья. В руках зажата полированная коробочка с блестящими на крышке лампами.

Перед Антоном Семеновичем Ишков стоял, безвольно опустив руки и голову, бледный и безжизненный.

— И ты знатный командир?

— Я! — отрешенно хрипнул Ишков, не поднимая глаз и понимая вопрос в прямом смысле.

— Убирайся из коммуны вон — немедленно!

Две шеренги образовали молчаливый проход. Кто-то открыл дверь. Ишков шел по коридору деревянными ногами, не поднимая глаз. Перед ним открыли дверь и закрыли навсегда.

Калошкин, спрятавшись за оконной шторой, вздрагивал худыми плечиками, тихо подвывая в невыразимом горе. Изгнание из коммуны — явление чрезвычайно редкое, наказание за тяжкие провинности тех, кто достиг высокого положения и потерял доверие коллектива.

К счастью, таких почти не было.

Наши товарищи привезли радостную весть. Они успешно сдали экзамены в военное училище. В кабинете Антона Семеновича людно. Вошли все четверо, построились, и, старшина группы, по-настояшему, как требует воинский устав, доложил:

— Товарищ начальник коммуны! Курсанты Харьковского артиллерийского училиша Фролов‚ Никалютин, Алексеевко и Мэндэ прибыли прощаться.

Отдав честь, Антон Семенович вышел из-за стола, пожал им руки, по-отечески прижал каждого к груди и взволновано сказал:

— Поздравляю вас с высокой честью. Спасибо, что не подвели. Верю и надеюсь, что будете настоящими богами артиллерии.

По его жесту все сели кто где мог. Кто знает, какие чувства испытывал в это время Антон Семенович? Отрывалась часть его самого. Это уже не было коммунарской игрой в рапорты, в строй и оркестр. Перед ним были его дети, наученные ходить в строю, рапортовать, владеть собой, физически подготовленные комсомольцы, получившие идейную закалку, избравшие путь будущих командиров Красной Армии. В них — часть его души, гордость за пройденные этапы становления человека, за крепкие ростки посеянных им зерен. Кто знает, как сложится их дальнейшая судьба… В одном была непреклонная уверенность: эти не подведут!

Мы — гражданские, заполнившие до возможных пределов кабинет, по-разному восприняли свершившееся событие. Одни тут же рвались «поступать», увлеченные наглядным примером, и приставали к Антону Семеновичу «отпустить». Другие заговорили о желании сдавать экзамены в пограничные и военно-морские училища, стать летчиками, танкистами.

Это были мечты. Все хорошо знали, что Антон Семенович без образования никого не отпустит, и завидовали своим товарищам, получившим счастливое право на выпуск. Завидовали и очень ясно представляли, что пройдет совсем немного времени, и они уйдут, их не будет с нами, верных друзей и товаришей, кто-то новый займет Их места в отрядах, за станками, учебными столиками, непривычный пока и чужой.

Становилось отчаянно грустно: почему-то, находясь бок о бок с товарищами, думаешь, что так будет всегда, не придаешь большого значения их, присутствию; и вот — разлука. На время? Надолго? Или навсегда? Острее запоминаются лица, голоса, походка, общие шалости, прощаются наивные обиды. Кончилось детство, у каждого — свое. Впереди новые вехи.

Курсанты обошли свой родной дом. Их сопровождала гурьба, пацанов, встревоженных и расстроенных. Проверив свои богатства, они с неловкостью тыкали памятные подарки: фотографии, записные книжечки, перочинные ножи, свои рисунки. Девочки дарили вышитые носовые платки, прощались с учителями. Это они дали знания, достаточные и прочные, для поступления в учебное заведение. Были суровые двойки и единицы, дополнительные занятия, жесткие требования, чтобы восторжествовали незапятнанные пятерки.

Совет командиров выделил приданое: шинели, головные уборы, зимнюю и летнюю парадную форму, новую обувь. Ремни и портупеи юнгштурмовок скрипели необношенной новизной, издавали свежий запах добротной кожи. Из фонда совета командиров выделили на первый случай денежные пособия. Соломон Борисович голосовал за «потолок».

— Мальчуганы идут в большую жизнь, пусть им будет хорошо, — закончил он свое выступление, скрывая взволнованное лицо в огромном носовом платке.

Вечером четверку провожала вся коммуна. В грузовую машину набилась большая компания друзей и товарищей. Обнимая на прощанье ребят, Антон Семенович каждому говорил что-то главное и значительное, держался бодро, шутил. Проводив, ушел в кабинет. Там в эти минуты, его никто не посмел беспокоить. Что-то не позволяло нам какое-то время торчать перед его глазами.

Отъезд товарищей всколыхнул зеркальную гладь нашего детства, чувствительно напомнил, что все мы, как птицы, поднимемся из родного гнезда, на окрепших крыльях и полетим в необъятный мир.

Ближайшие кандидаты выпуска — Миша Певень, Шура Агеев, Вася Дорошенко, Наум Каплуновский. Они готовились в летную школу в город Вольск. Их документы высланы и получено согласие о зачислении. Все они комсомольцы, представители передового рабочего класса — токари. Не за горами поступление на рабфак большой группы старшеклассников. Они ускоренно тянулись к норме, перешагивая классные ступени. Их возглавлял опытный вожак комсомольцев Фомичев. Богатырская стать с покатыми плечами. Могучие руки, способные ломать решетки и гнуть подковы, и при этом удивительная душевная мягкость.

Под свежими впечатлениями навеянными прощальным днем, Фомичев разоткровенничался:

— Чего сопите? И нам пора двигать туда — он протянул руку в сторону скрытого дымкой города, — а не прятаться за широкой спиной Антона!

— А кто прячется, тоже мне дока! — подражая манере и голосу Фомичева, спародировал Кравченко.

Как на крыльях, сбоку опустился Землянский.

— Спорите, мужики? Все оторвемся! Все! Чуете? И ты, и ты, и ты. — Он резко толкал в грудь каждого твердым пальцем, впиваясь в лица круглыми глазами.

Вздрогнув как при ознобе, Ройтенберг сказал:

— А в нем есть что-то робеспьеровское‚ гад буду!

Едва закончив завтрак, бежали в цеха за станки и верстаки. На стене в коридоре вывешена диаграмма сражения токарей, никелировщиков, столяров и швей. Рядом сводка: «Положение на фронтах». Сражение шло за Крым, за материальную возможность похода и отдыха. Мы подходили к заветному рубежу, к осуществлению поставленной Антоном Семеновичем «ближней перспективы».

По его воле и вместе с ним, своими руками, мы претворяли мечту в действительность, не ведая ни о педагогическом значении наших усилий, ни о теоретических основах, вокруг которых велась ожесточенная борьба за новую человеческую душу.

Сегодня, в теплый июньский день, «крымская комиссия» докладывала совету командиров о проделанной работе. Весь путь предстоящего похода прошли и проехали Шершиев, марголин и Семенцов. Их подробный доклад совет командиров заслушал и одобрил.

Член бюро комсомольской ячейки Сторчакова поставила вопрос о парадной форме для девочек. Потребовались новые юбки, береты и черные лакированные пояса. О летней обуви она умолчала, хотя и в этом была нужда. Скромная Тулецкая едва слышно, одними губами шепнула: «И туфли». Тем не менее совет командиров сжался, затих, предчувствуя грозу. Соломон Борисович почувствовал себя на мине, подложенной Сторчаковой‚ и, потеряв речь, как бы уставился на неумолимый дымок, скользящий по бикфордову шнуру под его стул.

Не допустив катастрофы, Санька Сопин погасил огонек миролюбиво:

— Все выдумывают и выдумывают: то юбки, то береты. И так барахла полные сундуки, а пацанам шо? Спецовки и те никуда не годные. Можно обойтись и без лакировки. А береты? И совсем не нужны, не на полюс едем, а в Крым.

Сторчакова напивалась недобрым румянцем:

— У вас в сундуках тоже немало. Подумаешь, женихи!

С вас в Крыму одних трусов хватит, не замерзнете.

Поднялся Соломон Борисович. Обвел усталыми глазами узкий круг знакомых лиц.

— Что мне вам сказать? — начал он, безвольно опуская руки. — Вы сами хозяева, хотите береты, нате вам береты. Хотите бальные платья? Возьмите в лучшем магазине. Но я умываю руки. Я обещал деньги на Крым — они у вас есть…

— На Крым? Деньги есть на Крым? Ура!!! — подхватились пацаны со своих мест, замахав руками, но их остановил жест оратора:

— Вы хотите все сразу и размениваетесь на фигли-мигли. — Хотя Коган говорил ледяным тоном, все поняли, что внутри у него бурлит кипящий котел и добровольно он денег на «фигли-мигли» не даст.

Слово взял Володя Козырь:

— Как можно отказать нашим девчатам в такой мелочи? Их всего пятьдесят, они на нас шьют трусы, рубашки, спецовки. Я согласен до отпуска по часу работать дополнительно. Это нужно купить. Юбки пошьют сами.

Ожидали, что скажет Антон Семенович, и он сказал:

— Что касается девочек мы должны быть рыцарями, это во-первых. Во-вторых, мы разделяем ваши финансовые страдания и подвиги, Соломон Борисович. Они направлены на главную цель — выйти на широкий простор производства покончить с нуждой, располагать свободными средствами, вас правильно понимаю? Хочу всех порадовать заманчивой мечтой. товарищи. Уже подрабатываются новые пути нашего роста. Страна борется с вековой отсталостью и разрухой с экономической зависимостью от капиталистов. И мы должны помочь в этом. Нужно строить новый завод выпускать такую продукцию, которой у нас в стране еще нет и мы покупаем ее за границей за хлеб и другие ценности, в которых сами нуждаемся. Нам нужно крепко поработать и на свои средства строить новое на современном уровне производство.

— Антон Семенович, — голос из-за вешалки, — а когда начнем?

— Мы уже начали, ребята. Через две пятидневки маршируем в Крым. За время похода у нас многое будет делаться по подготовке к строительству. На этот счет имеются инструкции и планы. В правлении коммуны о нас думают и обе руки поднимают «за». Откровенно говоря, не совсем уверены — сможем ли мы заработать? — Макаренко обвел взглядом все собрание, откопав и «галерку» под вешалкой, как бы проверяя боевые ряды.

— А чего же не заработать! — ломаным баском отозвался Филька Куслий, почесывая в затылке, — заработаем! Может, и правление добавит!

Все улыбнулись наивному, но не беспочвенному рассуждению Фильки.

— Смотри на него, какой храбрый! Догонит и добавят — подставляй шапку! — съязвил Фомичев, осматривая свои натруженные руки.

— Отчего так мрачно, товарищ Фомичев? — перенес на него свое внимание Антон Семенович. — Если шефы увидят толк, а мы все по-настоящему захотим и возьмемся за дело, то помогут, обязательно помогут!

Наступила тишина. Фомичев опустил голову. Коган шевелил губами, погрузившись в расчеты. Сказанные так просто слова взбороздили неведомую ниву, и все по-своему задумались, как ее освоить,

Антон Семенович внимательно изучал по лицам лихорадочную работу мыслей и не мешал. Он как-то глубже сидел в своем стуле, скрываясь за пучком остро отточенных карандашей, торчащих на столе в деревянной вазочке. Немой разговор сказал ему: «Да, мы согласны». За дверью, где-то в столярно-механическом, слышались шумы, скрипы, команды. Там заканчивали демонтаж станков с переселением в новую постройку. В освобожденном помещении запланирован спортзал. Пристройки за последнее время росли, как грибы, заполнялись дефицитными материалами, оборудованием, накапливались резервы.

Молчание прервала ССК Харлакова. После Васьки Камардинова ее избрали «президентом», памятуя о важности правления в крымском походе и ее жесткой хватке трезвого организатора.

— Я тоже думаю, пора нам начинать что-то толковое и кончать с кустарщиной. Голосую за предложение Антона Семеновича. За строительство нового завода. Кто «за» — поднимите руку!

«За» были единогласно. Внутренним чутьем Харлакова поняла, куда склонилась чаша весов. Дело сделано. Облегченно вздохнула. Антон Семенович выпрямился. В глазах светились искры гордости, теплоты, благодарности. В них отражалась еще одна победа и радость за своих ребят.

— Дорогие товарищи! С удовольствием передам ваше постановление председателю правления коммуны товарищу Броневому. То, что мы приняли, очень серьезно и ответственно перед нашими шефами, перед коммунистической партией, перед страной. Отступать не будем.

Находясь в среде коммунаров, как равный им, я почувствовал в происшедшем что-то особо важное, затронувшее и меня: здесь нет места веселенькой трепологии, это черта, за которой не будет слов «не хочу», «не мое дело», «откачнись», «не буду», а будет только одно: «не пищать!» А потом будет что-то такое новое, такое интересное, чего и не выскажешь!

Что касается походной формы для девчат, то в этом неожиданно помог сам Соломон Борисович:

— Я хочу спросить, а где же рыцари? Вы чреваты журавлями в небе, так не выпускайте же маленькую синицу!

Первый по-детски засмеялся Антон Семенович. Все присутствующие знали мудреные притчи Когана.

— И туфли будут?

— О, что такое туфли или балетки в этом мире разорения! — в кривой улыбке растаял Соломон Борисович. — не скакать же девчатам босиком… по острым скалам…

Но его прервал Антон Семенович:

— Э, нет дорогой наш банкир, балетки само собой, а туфли — на парадный случай.

Совет командиров постановил выделить средства на юбки, береты, пояса и обувь. Из кабинета мальчишки вышли, как истинные рыцари.