Борисоглебский, 6. Из лирического дневника 1914—1922

Друзья мои! Родное триединство!

Роднее чем в родстве!

Друзья мои в советской — якобинской —

Маратовой Москве!

С вас начинаю, пылкий Антокольский,

Любимец хладных Муз,

Запомнивший лишь то, что — панны польской

Я именем зовусь.

И этого — виновен холод братский,

И сеть иных помех! —

И этого не помнящий — Завадский!

Памятнейший из всех!

И, наконец — герой меж лицедеев —

От слова бытиё

Все имена забывший — Алексеев!

Забывший и свое!

И, упражняясь в старческом искусстве

Скрывать себя, как черный бриллиант,

Я слушаю вас с нежностью и грустью,

Как древняя Сивилла — и Жорж Занд.

Скучают после кутежа.

А я как веселюсь — не чаешь!

Ты — господин, я — госпожа,

А главное — как ты, такая ж!

Не обманись! Ты знаешь сам

По злому холодку в гортани,

Что я была твоим устам —

Лишь пеною с холмов Шампани!

Есть золотые кутежи.

И этот мой кутеж оправдан:

Шампанское любовной лжи

Без патоки любовной правды!

Солнце — одно, а шагает по всем городам.

Солнце — мое. Я его никому не отдам.

Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. — Никому. —

Никогда.

Пусть погибают в бессменной ночи города!

В руки возьму! Чтоб не смело вертеться в кругу!

Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!

В вечную ночь пропадет — погонюсь по следам…

Солнце мое! Я тебя никому не отдам!

Дарю тебе железное кольцо:

Бессонницу — восторг — и безнадежность.

Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,

Чтоб позабыл ты даже слово — нежность.

Чтоб голову свою в шальных кудрях

Как пенный кубок возносил в пространство,

Чтоб обратило в угль — и в пепл — и в прах

Тебя — сие железное убранство.

Когда ж к твоим пророческим кудрям

Сама Любовь приникнет красным углем,

Тогда молчи и прижимай к губам

Железное кольцо на пальце смуглом.

Вот талисман тебе от красных губ,

Вот первое звено в твоей кольчуге, —

Чтоб в буре дней стоял один — как дуб,

Один — как Бог в своем железном круге!

Пустыней Девичьего Поля

Бреду за ныряющим гробом.

Сугробы — ухабы — сугробы.

Москва. — Девятнадцатый год. —

В гробу — несравненные руки,

Скрестившиеся самовольно,

И сердце — высокою жизнью

Купившее право — не жить.

Какая печальная свита!

Распутицу — холод — и голод

Последним почетным эскортом

Тебе отрядила Москва.

Кто помер? — С дороги, товарищ!

Не вашего разума дело:

— Исконный — высокого рода —

Высокой души — дворянин.

Пустыней Девичьего Поля,

… … … … … … … … … … … …

Молюсь за блаженную встречу

В тепле Елисейских Полей!

Елисейские Поля: ты и я.

И под нами — огневая земля

и лужи морские

И родная, роковая Россия,

Где покоится наш нищенский прах

На кладбищенских Девичьих полях.

Вот и свиделись! — А воздух каков! —

Есть же страны без мешков и штыков!

В мир, где «Равенство!» кричат даже дети,

Опоздавшие на дважды столетье, —

Там маячили — дворянская спесь! —

Мы такими же тенями, как здесь.

Что Россия нам? — Черны купола!

Так, заложниками бросив тела,

Ненасытному червю — черни черной,

Нежно встретились: Поэт и Придворный, —

Два посмешища в державе снегов,

Боги — в сонме Королей и Богов!

В мое окошко дождь стучится.

Скрипит рабочий над станком.

Была я уличной певицей,

А ты был княжеским сынком.

Я пела про судьбу-злодейку,

И с раззолоченных перил

Ты мне не руль и не копейку, —

Ты мне улыбку подарил.

Но старый князь узнал затею:

Сорвал он с сына ордена

И повелел слуге-лакею

Прогнать девчонку со двора.

И напилась же я в ту ночку!

Зато в блаженном мире — том —

Была я — княжескою дочкой,

А ты был уличным певцом!

Ландыш, ландыш белоснежный,

Розан аленький!

Каждый говорил ей нежно:

«Моя маленькая!»

— Ликом — чистая иконка,

Пеньем — пеночка… —

И качал ее тихонько

На коленочках.

Ходит вправо, ходит влево

Божий маятник.

И кончалось всё припевом:

«Моя маленькая!»

Божьи думы нерушимы,

Путь — указанный.

Маленьким не быть большими,

Вольным — связанными.

И предстал — в кого не целят

Девки — пальчиком:

Божий ангел встал с постели —

Вслед за мальчиком.

— Будешь цвесть под райским древом,

Розан аленький! —

Так и кончилась с припевом:

«Моя маленькая!»

В шитой серебром рубашечке,

— Грудь как звездами унизана! —

Голова — цветочной чашечкой

Из серебряного выреза.

Очи — два пустынных озера,

Два Господних откровения —

На лице, туманно-розовом

От Войны и Вдохновения.

Ангел — ничего — всё! — знающий,

Плоть — былинкою довольная,

Ты отца напоминаешь мне —

Тоже Ангела и Воина.

Может — всё мое достоинство —

ЗА руку с тобою странствовать.

— Помолись о нашем Воинстве

Завтра утром, на Казанскую!

Когда я буду бабушкой —

Годов через десяточек —

Причудницей, забавницей, —

Вихрь с головы до пяточек!

И внук — кудряш — Егорушка

Взревет: «Давай ружье!»

Я брошу лист и перышко —

Сокровище мое!

Мать всплачет: «Год три месяца,

А уж, гляди, как зол!»

А я скажу: «Пусть бесится!

Знать, в бабушку пошел!»

Егор, моя утробушка!

Егор, ребро от ребрышка!

Егорушка, Егорушка,

Егорий — свет — храбрец!

Когда я буду бабушкой —

Седой каргою с трубкою! —

И внучка, в полночь крадучись,

Шепнет, взметнувши юбками:

«Кого, скажите, бабушка,

Мне взять из семерых?» —

Я опрокину лавочку,

Я закружусь, как вихрь.

Мать: «Ни стыда, ни совести!

И в гроб пойдет пляша!»

А я-то: «На здоровьице!

Знать, в бабушку пошла!»

Кто ходок в пляске рыночной —

Тот лих и на перинушке, —

Маринушка, Маринушка,

Марина — синь-моря!

«А целовалась, бабушка,

Голубушка, со сколькими?»

— «Я дань платила песнями,

Я дань взымала кольцами.

Ни ночки даром проспанной:

Всё в райском во саду!»

— «А как же, бабка, Господу

Предстанешь на суду?»

«Свистят скворцы в скворешнице,

Весна-то — глянь! — бела…

Скажу: — Родимый, — грешница!

Счастливая была!

Вы ж, ребрышко от ребрышка,

Маринушка с Егорушкой,

Моей землицы горсточку

Возьмите в узелок».

К тебе, имеющему быть рожденным

Столетие спустя, как отдышу, —

Из самых недр, — как нá смерть осужденный,

Своей рукой — пишу:

— Друг! Не ищи меня! Другая мода!

Меня не помнят даже старики.

— Ртом не достать! — Через летейски воды

Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу,

Пылающие мне в могилу — в ад, —

Ту видящие, что рукой не движет,

Умершую сто лет назад.

Со мной в руке — почти что горстка пыли —

Мои стихи! — я вижу: на ветру

Ты ищешь дом, где родилась я — или

В котором я умру.

На встречных женщин — тех, живых, счастливых, —

Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:

— Сборище самозванок! Все мертвы вы!

Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!

Все тайны знал, весь склад ее перстней!

Грабительницы мертвых! Эти кольца

Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,

Раскаиваюсь в первый раз,

Что столько я их вкривь и вкось дарила, —

Тебя не дождалась!

И грустно мне еще, что в этот вечер,

Сегодняшний — так долго шла я вслед

Садящемуся солнцу, — и навстречу

Тебе — через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье

Моим друзьям во мглу могил:

— Всé восхваляли! Розового платья

Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! — Нет, я корыстна!

Раз не убьешь, — корысти нет скрывать,

Что я у всех выпрашивала письма,

Чтоб ночью целовать.

Сказать? — Скажу! Небытие — условность.

Ты мне сейчас — страстнейший из гостей,

И ты откажешь перлу всех любовниц

Во имя той — костей.

Два дерева хотят друг к другу.

Два дерева. Напротив дом мой.

Деревья старые. Дом старый.

Я молода, а то б, пожалуй,

Чужих деревьев не жалела.

То, что поменьше, тянет руки,

Как женщина, из жил последних

Вытянулось, — смотреть жестоко,

Как тянется — к тому, другому,

Что старше, стойче и — кто знает? —

Еще несчастнее, быть может.

Два дерева: в пылу заката

И под дождем — еще под снегом —

Всегда, всегда: одно к другому,

Таков закон: одно к другому,

Закон один: одно к другому.

Консуэла! — Утешенье!

Люди добрые, не сглазьте!

Наградил второю тенью

Бог меня — и первым счастьем.

Видно с ангелом спала я,

Бога приняла в объятья.

Каждый час благословляю

Полночь твоего зачатья.

И ведет меня — до сроку —

К Богу — по дороге белой —

Первенец мой синеокий:

Утешенье! — Консуэла!

Ну, а раньше — стать другая!

Я была счастливой тварью!

Все мой дом оберегали, —

Каждый под подушкой шарил!

Награждали — как случалось:

Кто — улыбкой, кто — полушкой…

А случалось — оставалось

Даже сердце под подушкой!..

Времячко мое златое!

Сонм чудесных прегрешений!

Всех вас вымела метлою

Консуэла — Утешенье.

А чердак мой чисто мéтен,

Сор подобран — на жаровню.

Смерть хоть сим же часом встретим:

Ни сориночки любовной!

— Вор! — Напрасно ждешь! — Не выйду!

Буду спать, как повелела

Мне — от всей моей Обиды

Утешенье — Консуэла!

Маска — музыка… А третье

Что любимое? — Не скажет.

И я тоже не скажу.

Только знаю, только знаю

— Шалой головой ручаюсь! —

Что не мать — и не жена.

Только знаю, только знаю,

Что как музыка и маска,

Как Москва — маяк — магнит —

Как метель — и как мазурка

Начинается на М.

— Море или мандарины?

Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!

Взойдите. Гора рукописных бумаг…

Так. — Руку! — Держите направо, —

Здесь лужа от крыши дырявой.

Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,

Какую мне Фландрию вывел паук.

Не слушайте толков досужих,

Что женщина — может без кружев!

Ну-с, перечень наших чердачных чудес:

Здесь нас посещают и ангел, и бес,

И тот, кто обоих превыше.

Недолго ведь с неба — на крышу!

Вам дети мои — два чердачных царька,

С веселою музой моею, — пока

Вам призрачный ужин согрею, —

Покажут мою эмпирею.

— А что с Вами будет, как выйдут дрова?

— Дрова? Но на то у поэта — слова

Всегда — огневые — в запасе!

Нам нынешний год не опасен…

От века поэтовы корки черствы,

И дела нам нету до красной Москвы!

Глядите: от края — до края —

Вот наша Москва — голубая!

А если уж слишком поэта доймет

Московский, чумной, девятнадцатый год, —

Что ж, — мы проживем и без хлеба!

Недолго ведь с крыши — на небо.

А была я когда-то цветами увенчана

И слагали мне стансы — поэты.

Девятнадцатый год, ты забыл, что я женщина…

Я сама позабыла про это!

Скажут имя мое — и тотчас же, как в зеркале

… … … … … … … … … … … …

И повис надо мной, как над брошенной церковью,

Тяжкий вздох сожалений бесплодных.

Так, в…… Москве погребенная заживо,

Наблюдаю с усмешкою тонкой,

Как меня — даже ты, что три года охаживал! —

Обходить научился сторонкой.

Хочешь знать, как дни проходят,

Дни мои в стране обид?

Две руки пилою водят,

Сердце — имя говорит.

Эх! Прошел бы ты по дому —

Знал бы! Тáк в ночи пою,

Точно по чему другому —

Не по дереву — пилю.

И чудят, чудят пилою

Руки — вольные досель.

И метет, метет метлою

Богородица-Метель.

Дорожкою простонародною,

Смиренною, богоугодною,

Идем — свободные, немодные,

Душой и телом — благородные.

Сбылися древние пророчества:

Где вы — Величества? Высочества?

Мать с дочерью идем — две странницы.

Чернь черная навстречу чванится.

Быть может — вздох от нас останется,

А может — Бог на нас оглянется…

Пусть будет — как Ему захочется:

Мы не Величества, Высочества.

Так, скромные, богоугодные,

Душой и телом — благородные,

Дорожкою простонародною —

Так, доченька, к себе на родину:

В страну Мечты и Одиночества —

Где мы — Величества, Высочества.

Пышно и бесстрастно вянут

Розы нашего румянца.

Лишь камзол теснее стянут:

Голодаем как испанцы.

Ничего не можем даром

Взять — скорее гору сдвинем!

И ко всем гордыням старым —

Голод: новая гордыня.

В вывернутой наизнанку

Мантии Врагов Народа

Утверждаем всей осанкой:

Луковица — и свобода.

Жизни ломовое дышло

Спеси не перешибило

Скакуну. Как бы не вышло:

— Луковица — и могила.

Будет наш ответ у входа

В Рай, под деревцем миндальным:

— Царь! На пиршестве народа

Голодали — как гидальго!

Высокó мое оконце!

Не достанешь перстеньком!

На стене чердачной солнце

От окна легло крестом.

Тонкий крест оконной рамы.

Мир. — На вечны времена.

И мерещится мне: в самом

Небе я погребена!

Я не хочу ни есть, ни пить, ни жить.

А так: руки скрестить — тихонько плыть

Глазами по пустому небосклону.

Ни за свободу я — ни против оной

— О, Господи! — не шевельну перстом.

Я не дышать хочу — руки крестом!

Между воскресеньем и субботой

Я повисла, птица вербная.

На одно крыло — серебряная,

На другое — золотая.

Меж Забавой и Заботой

Пополам расколота, —

Серебро мое — суббота!

Воскресенье — золото!

Коли грусть пошла по жилушкам,

Не по нраву — корочка, —

Знать, из правого я крылушка

Обронила перышко.

А коль кровь опять проснулася,

Подступила к щеченькам, —

Значит, к миру обернулася

Я бочком золотеньким.

Наслаждайтесь! — Скоро-скоро

Канет в страны дальние —

Ваша птица разноперая —

Вербная — сусальная.

У ней башмаки нечищены, —

И вовсе без башмаков!

Стояла вчерась на паперти,

Молилася Божьей Матери, —

Ей в дар башмачок сняла.

Другой — на углу, у булочной,

Сняла ребятишкам уличным:

Где милый — узнать — прошел.

Босая теперь — как ангелы!

Не знает, что ей сафьянные

В раю башмачки стоят.