Бородинское поле

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Борис Всеволодович обиделся: скоро минет две недели, как прибыл на побывку его любимый внук Игорь, а старика не соизволил навестить. Вот тебе и любимый! А ему так хотелось на даче, в вишневой беседке, в задумчивой тишине уходящего лета поговорить по душам с будущим офицером, сказать ему то, что в свое время не сказал своему сыну Олегу - сокровенное и заветное. Кто знает, встреча может оказаться последней. Годы, их не сбросишь с плеч, не отмахнешься. Старость, она штука нетерпеливая: нет-нет да и напомнит о себе.

И Варвара Трофимовна и Олег Борисович укоряли сына: "Несовестно: через два дня уезжаешь, а с дедушкой так и не виделся! А ведь он ждет и обижается".

Дед, конечно, прав - Игорь понимает свое упущение и готов исправиться, но всему свое время. Он запланировал поездку на Дачу к Борису Всеволодовичу накануне своего отъезда в воскресный день. Договорились ехать на дачу втроем - Галя, Андрей и он. Раньше никак не получилось: закрутился, помешали более важные дела. Деду этого не понять, для него самое важное - повидаться с внуком. А у внука есть дела куда поважней.

Дети часто невнимательны к родителям, тем более к бабушкам и дедушкам, даже самые "образцово-показательные", как иронически называет Андрей Орлов Игоря Остапова. Это в отместку за любимого внука, каким считает Борис Всеволодович не Андрея, а Игоря. Ну что ж, пусть считает, Андрею на это наплевать, сам-то он ставит себя куда выше Игоря. А всех этих "положительных", ортодоксальных, "примерных" он презрительно окрестил "образцово-показательными". К деду Андрей не питает никаких родственных чувств, и совсем не потому, как он сам думает, что дед набрал своим любимцем не его, а Игоря. Просто дед по своей психологии, по системе взглядов и вкусов, симпатий и антипатий полный антипод Андрею. И не только Андрею, а и дочери своей, и зятю - словом, всему семейству Орловых. Дед - "подпорченный продукт прошлого", как дешево острит о нем Александр Кириллович Орлов, того прошлого, в котором Орлов-старший начинал свою карьеру, а Орлов-младший только-только появился на свет и представляет это прошлое в изрядно искаженном виде. Тем не менее Андрей старается при всяком удобном случае демонстрировать перед дедом свои к нему если не нежные чувства, то по крайней мере расположение. Андрей, при всей его внешней бесшабашности, не лишен чувства перспективы и трезво смотрит в день грядущий. Ему нравится дедова дача: она такая уютная, ухоженная, обжитая. У Орловых есть и своя дача - щитовой домик в две комнаты с верандой и без мезонина. На участке одни березы да ели, и никаких тебе фруктов, ягод и цветов. И. место сырое, затемненное, не то что у Бориса Всеволодовича. Он как-то спросил мать, кому достанется дедова дача после его смерти. Людмила Борисовна ответила не задумываясь, просто, как давно решенное, само собой разумеющееся: "Тебе и Игорю".

Тогда он подумал: а зачем, собственно, Игорю дача? Его "дача" где-то в отдаленном гарнизоне. И вообще кадровому военному дача ни к чему. Нет же ее у отца и сына Макаровых, нет и у генерала Думчева.

Поехать на дачу к деду втроем предложил Андрей, конечно же на его машине. У Андрея не какой-нибудь "Запорожец" или "Москвич", и даже не "Жигуленок", а "Лада". Одно и то же? Нет, не скажите: "Лада" это "Лада" - экспортный вариант. Он предложил Игорю и Гале навестить старика. Лишний раз показаться на глаза деду не мешает.

С утра день выдался пасмурным, вопреки прогнозам синоптиков, пообещавших солнечную теплую погоду, и это обстоятельство портило Андрею настроение: того и гляди пойдет дождь. Андрей терпеть не мог мокрый асфальт, а тем более скользкую проселочную дорогу, а ее километра два от шоссе до дачи Бориса Всеволодовича. Но на этот раз мудрые синоптики угадали: дождя не было, тонкая пелена облаков быстро рассеялась, и, когда они выскочили за кольцевую дорогу, неяркое солнце уходящего лета ласкало убранные поля и тихие, смиренные перелески. Игорь и Галя расположились на заднем сиденье и рассеянно слушали неистощимую болтовню Андрея, вдохновенно живописавшего свои похождения, в которых почему-то всегда участвовали представители милиции.

- Однажды с таксистом подискуссировали, - делился воспоминаниями Андрей. - Я был слегка под градусом, а таксист оказался занудой, воображавшим из себя интеллигента. Ему, видите ли, не понравился мой лексикон, он почувствовал себя оскорбленным и, проезжая мимо отделения милиции, доставил меня в дежурку. Дежурил старший лейтенант далеко не приятной наружности, соответствующей его интеллекту. Выслушал таксиста, что-то записал, потом, отпустив его, поскольку тот на работе, принялся за меня. Документов у меня, разумеется, никаких. То есть они были при мне, но я решил утаить сей факт. Фирма наша солидная - Гостелерадио, и начальство не одобряет подобных связей с милицией. Первый вопрос ко мне: "Фамилия?" "Андрей Орлов", - отвечаю. Тут же мне вопрос: "Отчество?" "А зачем отчество?" - спрашиваю в свою очередь. "Как зачем? - обалдел дежурный. - Положено". "Не обязательно, - говорю. - Вполне достаточно имени и фамилии". "Вы что, - говорит, - иностранец или незаконнорожденный?" "Вот именно: словечко-то придумали - не-за-кон-но! - возмущаюсь я. - И вам невдомек, капитан, что каждый человек законнорожденный. Он рождается по законам природы, а не по вашим инструкциям: "не положено"!" Дежурный стушевался. "Извините, - говорит, - я хотел сказать: внебрачно рожденный". - "А какое это имеет значение, капитан, в браке вас родили или вне брака? Он что - внебрачный - хуже или лучше брачного? На ком из них ставят знак качества?" Капитаном я его преднамеренно назвал: они любят даже такую невинную лесть. Задумался страж закона: а в самом деле - хуже или лучше? Дружески заулыбался мне и говорит: "Вообще-то вы отчасти правы". Словом, расстались мы с ним друзьями.

А то однажды с девчонкой ехал. Едем как надо, все по правилам, и скорость в пределах. Вдруг свистит и жезлом на обочину указывает. Я затормозил прямо у его ног. Спрашиваю: "В чем моя вина, капитан?" Этот был, кажется, лейтенантом. А он мне: "Положите и правую руку на руль. В целях безопасности". Вот стервец: издали усмотрел, где моя правая рука.

И надо же: только Андрей произнес "рука", как раздается свисток. На этот раз капитан ГАИ требует остановиться. Андрей сразу понял, в чем дело: превысил скорость. Сказал с упреком Игорю:

- Говорил я тебе: надень форму - все-таки курсант, - и вышел из машины, изображая на лице искреннюю растерянность и наивное смущение. - Здравия желаю, товарищ майор! Я к вашим услугам.

- Во-первых, я не майор, а капитан, а во-вторых…

- А во-вторых, - быстро перебил Андрей, - вы скоро будете майором: у меня легкая рука. Когда мой двоюродный брат был полковником милиции, я однажды назвал его генералом. И представьте себе, ровно через неделю ему присвоили генерал-майора.

Капитан посмотрел на Андрея исподлобья, строго, и в наметанном взгляде его заиграли настороженность, любопытство и подозрение. Андрей ожидал, что сейчас капитан спросит фамилию его двоюродного брата, но ошибся: капитан спросил, с какой скоростью шла машина. Андрей изобразил на лице дружескую невинную улыбку и сказал вместо ответа:

- А какой русский не любит быстрой езды? Эти слова принадлежат великому гению России товарищу Гоголю Николаю Васильевичу.

Но и этот маневр не удался: капитан охватил его с ног до головы цепким, оценивающим взглядом и потребовал документы. Андрей понял: осечка, - и быстро, с тревогой и мольбой в голосе заговорил:

- Товарищ капитан, извините. Там в машине молодожены. Курсант Остапов. У него завтра кончается отпуск, а сегодня он попросил меня подвезти его и молодую жену на дачу к дедушке. Может, слышали? Генерал-лейтенант медицинской службы, член-корреспондент Академии медицинских наук, Герой Соцтруда и лауреат Борис Всеволодович Остапов.

- Слышал, - ответил капитан и выразительным жестом пальцев протянутой руки потребовал документы. - Вы забыли сказать, что дедушка вашего лейтенанта лауреат Нобелевской премии, депутат, член общества книголюбов.

С печальным вздохом Андрей достал талон и водительские права.

- Понятно, - сказал капитан, рассматривая талон. - У вас уже есть одна дырочка. Что ж, поставим еще одну, для симметрии. Привет вашему двоюродному брату и нобелевскому лауреату, - с язвительной улыбкой сказал капитан и приложил руку к фуражке.

Обескураженный, с презрительной миной, садился Андрей за баранку, злобно что-то прошипев по адресу капитана.

- Что за нобелевский лауреат? - полюбопытствовал Игорь, слышавший последние слова капитана.

- Остроты милицейские, - ядовито обронил Андрей и, натянув на себя непроницаемую маску трагической скорби и обиды, солидная доля которой приходилась на Игоря и Галю, уставился в ветровое стекло.

Почти всю дорогу молчали. Попытки Игоря и Гали развеселить Андрея, разогнать тоску-кручину успеха не имели: он еще больше становился угрюм и зол на милицию, на своих спутников, на деда и вообще на весь белый свет, в котором трудно жить и тяжело дышать такому вольнолюбивому человеку, как Андрей Орлов, поклоннику Гоголя и любителю быстрой езды. Он думал о странах, где иные порядки, законы и уклады, где нет ограничений и любые скорости дозволены, если твой двоюродный брат и дедушка…

Он поймал в отражении зеркальца улыбающуюся, счастливую физиономию Игоря и обидчиво принял эту ироническую улыбку на свой счет, а точнее, на счет своих сердитых, разгневанных мыслей. "Ехидина", - колюче подумалось Андрею.

Они уже въехали в дачный поселок, в котором жил Борис Всеволодович. Игорь попросил остановиться у сельского магазина: кончились сигареты. Андрей свернул на обочину.

- И я с тобой, - сказала Галя и попыталась выйти из машины, но Игорь остановил ее:

- Зачем тебе? Оставайся здесь, я быстро.

Галя из окна машины провожала его взглядом, пока он не скрылся за дверью. Она видела, как из магазина вышли трое молодых людей и не очень твердой, шатающейся походкой направились к их машине. Из кармана мятых брюк одного из них, кудлатого и чумазого, торчала бутылка водки. Проходя мимо машины, кудлатый стукнул кулаком по багажнику, явно задираясь. Андрей мгновенно вздрогнул, словно ударили не по машине, а по нему самому. Он крепко сжал челюсти и заставил себя не обращать внимания на мерзкую выходку. Бессильная злоба кипела в нем расплавленной лавой, но выход наружу ей преградили усилие воли и страх. Связываться с тремя подвыпившими хулиганами он не намерен. Лишь с тайной надеждой посмотрел на дверь магазина, откуда выходил Игорь. А трое тем временем придрались к шедшим им навстречу юноше и девушке. Они были в тридцати метрах от машины, и Андрей с Галей хорошо видели их: стройный светловолосый паренек в сером свитере, из-под которого ярко выглядывал желтый воротничок рубахи, и рядом такая же хрупкая девчушка, возможно еще школьница. Не слышно было, о чем там говорили трое пьяных и двое юных, но было хорошо видно, как один из хулиганов положил девушке руку на плечо и она с брезгливостью сбросила ее, что-то сказав в лицо наглецу, но тот крепко схватил девушку за руку и резко крутанул ее, так что девушка вскрикнула от боли и присела. Юноша попытался было защитить ее, но кудлатый ударил его в лицо - тот пошатнулся, но устоял на ногах. Тогда хулиган нанес ему еще два удара. Паренек упал на землю, и третий собутыльник пнул его ногой. Галя приоткрыла дверцу и закричала в сторону магазина, откуда выходили покупатели:

- Помогите же! Там убивают!..

Вдруг увидела, как Игорь быстрыми, легкими прыжками пробежал у машины и в один миг очутился, как говорится, в гуще событий. Он попытался было пристыдить, унять распоясавшихся хулиганов.

- Он с ума сошел! - услыхала Галя недовольный голос Андрея, по-прежнему продолжавшего в невозмутимой позе восседать в машине, положив на баранку крепкие, увесистые кулаки.

Все дальнейшее происходило в таком бешеном темпе, что Галя, растерянная, испуганная и беспомощная, стояла как парализованная возле машины, держась за открытую дверцу, и не могла ни слова произнести, ни шага ступить. Она смотрела расширенными глазами, как один из хулиганов толкнул Игоря в грудь и как Игорь вдруг нанес неожиданный ответный удар, так что нападающий опрокинулся и упал на спину. И тогда его приятель, тот кудлатый, выхватил из кармана бутылку, замахнулся, и Галя в ужасе закрыла глаза, представляя, как эта бутылка опустится сейчас на голову Игоря. Но именно в тот же миг сзади юноша, с которого все началось, схватил на взмахе бутылку, резким рывком вырвал ее из рук кудлатого и швырнул на асфальт. Бутылка с треском раскололась. Игорь ударил кудлатого - Галя как раз в этот миг открыла глаза и увидела, как другой хулиган, приняв позу разъяренного быка, готовится ринуться на Игоря. В руке у него сверкнул нож. Тогда она издала ужасный вопль:

- Андрей помоги!.. - и сама бросилась на помощь, крича на бегу: - Игорь, нож!..

Игорь обернулся, но было поздно: он зашатался и упал.

- Гады!.. Убийцы!.. - кричала Галя, и, возможно, эти ее слова и вид окровавленной жертвы напомнили хулиганам, что дело пахнет тюрьмой, - они бросились бежать. А Галя все кричала: - Держите их, они убили!..

Но никто за ними не побежал, вышедшие из магазина люди толпились возле лежащего Игоря. Чья-то добрая душа подсказала, что нужно немедленно перевязать рану, и Галя растерялась, не зная, чем перевязать. Тут-то Андрей вспомнил, что у него в машине есть аптечка, быстро достал -йод, вату, бинты, и пожилая женщина помогла Гале перевязать рану и посоветовала, не теряя времени, везти Игоря не в Москву, а в Подгорск, поскольку это рядом: раненому нужна безотлагательная клиническая помощь. Она так и сказала: "клиническая". До Подгорска всего шесть километров. И уже через четверть часа дежурный врач распорядился доставить раненого в операционную. И тут вспомнили: Борис Всеволодович хирург. Надо бы предупредить его, позвонить.

- Да что звонить, поехать за ним нужно, - решил Андрей.

Поехали вдвоем. Всю дорогу до самой дачи ругались. Галя упрекала Андрея в трусости, в подлости: бросил, мол, друга, не пришел вовремя на помощь. Андрей агрессивно оправдывался:

- Сам виноват: зачем полез? Трое пьяных бандитов, а он один.

- Там человека избивали. Игорь бросился на помощь. Он иначе не мог поступить. Он не такой, как ты. Ты равнодушно и трусливо взирал, как убивают человека, - захлебываясь от презрения, выговаривала Галя. - Приди ты на помощь - вас было бы тоже трое.

Трусость и благоразумие - не одно и то же. Есть большая разница, - отбивался Андрей, переходя в наступление. - Почему я должен поступать так, как другие? Игорь потерял рассудок. А потом, если говорить честно, ты виновата. Ты толкнула его на этот бессмысленный, нелепый поступок. Ты закричала: "Помогите!" И он конечно же бросился на твой зов, не разобравшись в обстановке. Хотел угодить тебе, порисоваться перед тобой: герой, мол. А я не хотел подставлять себя под нож пьяных животных.

- Подлец!.. Соучастник убийства! - Галя расплакалась.

- Советую тебе демонстрировать свою юриспруденцию в другом месте, - холодно съязвил Андрей и прибавил: - Может, ты на меня уголовное дельце заведешь? У вас это недолго.

- У кого "у вас"?

- У законников.

- Вот оно что, законы наши тебе не нравятся, давно замечала.

- Я тоже замечал… твою наблюдательность. К уголовному делу ты можешь и политическое пришить.

- О, какой мерзавец, какой же ты чудовищный негодяй! А ходишь в чистеньких, порядочных… Высокую мораль проповедуешь. Сколько ж вас таких расплодилось, самодовольных, двуликих, неразоблаченных!

- Замолчи! - вдруг жестко вскричал Андрей. - А то вышвырну из машины!

- Не сомневаюсь: на это у тебя смелости хватит. А силы тем более. Приемы каратэ освоил. Что ж ты не продемонстрировал их в деле? Испугался, струсил, своя шкура дороже.

Андрей был тверд и непоколебим в своей, как он считал, абсолютной благоразумной правоте, и никакие слова Гали, жестокие, хлесткие, оскорбительные, не могли вызвать в нем угрызений совести, раскаяния или сожаления. Его лишь немного беспокоило сознание, что эту свою правоту он не сможет доказать другим, тому же деду и всем остальным знакомым и родственникам, исключая, разумеется, отца и мать, которые, несомненно, примут его сторону. До телевидения, где Андрей работал, случай этот едва ли дойдет, хотя от этой обезумевшей Гали можно всего ожидать.

Борис Всеволодович разволновался. Хотел сначала позвонить в больницу, но передумал, сказал на ходу:

- Не будем терять времени, поехали.

В машине он все же попросил рассказать подробнее, как все произошло. Галя и Андрей подозрительно молчали.

- Ну что ж вы? - удивился старик.

- Пусть он расскажет, - с холодной неприязнью ответила Галя.

- Да что рассказывать? - мрачно начал Андрей, делая скорбное лицо. - Возле магазина трое пьяных бандюг избивали какого-то паренька. Игорь заступился. Один из бандитов полоснул его ножом.

- А вы где были? - насторожившись, спросил Борис Всеволодович, и в голосе его прозвучало недоверие.

- Мы были в машине, а Игорь ходил в магазин за сигаретами. И когда возвращался, увидел драку и бросился туда очертя голову.

Галя молчала, закусив губу. Отрешенный взгляд ее блуждал где-то далеко. Она не хотела сейчас пререкаться и спорить. Все ее мысли были сосредоточены на одном: на Игоре. Что с ним будет, насколько опасно ранение? Только б остался жив! Жуткие думы ее прервал голос деда:

- А кто эти бандиты?

- Местные. Паренек тот знает их, - поспешно ответил Андрей. Он был доволен, что Галя не вмешалась со своими комментариями.

- Их задержали? Или они скрылись? - снова после паузы спросил дед.

- Убежали, - коротко ответил Андрей, опасаясь, что дед спросит: "А вы не пытались их задержать?" Но дед спросил:

- В милицию заявили?..

- Когда же? Мы сразу в больницу, - суетливо сказал Андрей.

- Отвезешь меня в больницу и сразу езжай в милицию, - решил дед и после некоторого раздумья добавил: - В милицию вам обоим надо ехать. Вы оба свидетели.

В милиции они пробыли около часа. Им пришлось писать заявление. Беседовал с ними начальник уголовного розыска. Куда-то звонил, выяснял по телефону фамилии преступников, звонил в больницу и справлялся о состоянии пострадавшего. Ответ был неопределенный и не очень утешительный: ранение серьезное, делаем все возможное, надеемся на благополучный исход. Потом начальник уголовного розыска приказал инспектору и участковому выехать на место происшествия, допросить свидетелей, словом, произвести все, что полагается в подобных случаях. Были отданы необходимые распоряжения по розыску и задержанию преступников.

Когда они из милиции возвратились в больницу, Борис Всеволодович их уже ждал. На тревожный вопрос Гали: "Как там?" - ответил сдержанно:

- Будем надеяться на молодой организм. Во время войны с подобным ранением через полтора-два месяца солдаты возвращались на передовую. Но всякое случалось. Много крови потерял. - И, чтоб не продолжать об этом, спросил: - А что милиция?

- Занимаются розыском бандитов. Фамилии их установлены, - сообщил Андрей.

- Ну коль установлены, то поймают. За этим дело не станет, никуда не денутся, - уверенно заключил Борис Всеволодович.

Игорь лежал в Подгорской больнице, в большой палате на десять коек, в тяжелом состоянии. Варя взяла отпуск, поселилась в новой подгорской гостинице "Золотое кольцо" и ежедневно навещала сына. Два раза в неделю из Москвы в Подгорск приезжала Галя. Игорь поправлялся медленно: ранение оказалось очень серьезным, и первое время были часы и дни, когда врачи опасались за его жизнь и не скрывали своих опасений от Бориса Всеволодовича. Старик и сам все понимал, и Варя по состоянию свекра догадывалась, что борьба между жизнью и смертью не окончилась и ее исход никто не может предсказать.

Варя не находила себе места, сама не знала покоя и не давала покоя другим. Ей казалось, что Олег, и его отец - опытный хирург, и ее брат Глеб Трофимович делают не все возможное для спасения ребенка, что Игоря нужно было как-то переправить в столичный военный госпиталь, под неусыпное наблюдение самых знаменитых врачебных светил. Напрасно Борис Всеволодович и Глеб Трофимович пытались ее убедить, что перевозить Игоря в Москву в таком состоянии нельзя, рискованно, притом риск совершенно неоправданный, лишенный здравого смысла, поскольку здесь, в Подгорске, для спасения Игоря делается все возможное и необходимое, то есть все то же, что делалось бы в первоклассной московской больнице. Варя упрекала и свекра, и брата, и особенно мужа в халатности, черствости, равнодушии, в безразличии к судьбе бедного ребенка. Она угрожала, что, если случится с Игорем страшное, она не перенесет, жизнь для нее станет ненужной, бессмысленной. Она не понимала, что, потеряв контроль над собой и поминутно дергая своих близких незаслуженными упреками и необдуманными, неуместными советами, она не помогает делу, а, напротив, вредит.

Главным своим врагом Варя считала Андрея, а давнишняя неприязнь к Людмиле Борисовне переросла теперь во враждебность ко всей семье Орловых. Таких же крайностей в отношении Андрея придерживалась и Галя, хотя другие - и Остаповы и Макаровы - были более снисходительны к Андрею: они обвиняли его в трусости, да и только. Конечно, трусость это порок, но для него всегда находили оправдания: не каждому даны такие качества, как храбрость, мужество, бесстрашие и отвага. Этим награждает мать-природа.

Что касается самих Орловых, то и Александр Кириллович, и тем паче Людмила Борисовна решительно и категорично отметали всякие претензии к Андрею, и особенно обвинения его в трусости. Напротив, считала Людмила Борисовна, Игорь, в отличие от благоразумного Андрея, поступил опрометчиво, бездумно, за что и был наказан, и нечего теперь искать и выдумывать виновных - сам во всем виноват.

О состоянии здоровья Игоря Андрей справлялся у деда и однажды спросил Бориса Всеволодовича, можно ли ему прийти в больницу навестить двоюродного брата.

- Тебе - нельзя, - угрюмо и категорично ответил дед и прибавил: - Почему, сам должен соображать.

Андрей соображал: возможная встреча с родителями Игоря и непременные в таком случае объяснения ничего приятного не обещали - он знал их отношение к случившемуся. Ему известно было, что родители его навещали Остаповых, что между Людмилой Борисовной и Варварой Трофимовной произошел резкий и неприятный разговор, закончившийся размолвкой, о которой Андрей совсем не сожалел, а даже напротив - она освобождала его от встреч с Остаповыми и трудных объяснений. Нельзя сказать, чтоб и в прежние времена Андрей питал какие-то теплые, родственные чувства к Игорю и его родителям. Редкие встречи их обычно происходили на даче Бориса Всеволодовича. Ничто не связывало этих совершенно разных мальчишек и в школьные годы, а после школы - и подавно.

Игорю делали переливание крови - донорами были Варя и Галя. Никто так не может переживать горя детей, как матери, никто так не берет на душу детские беды и страдания, как они, родимые, даже если эти дети давно вышли из детского возраста. И когда жизнь Игоря держалась на тоненькой ниточке, Варя находилась в состоянии потери рассудка. Она жила в это время в Подгорске, но не замечала города, который украшали Дворец культуры и гостиница, построенные ее мужем. Она не замечала людей, и все ее мысли, до предела сжатые в один нервный комок, постоянно присутствовали в больничной палате. Она потеряла сон, а когда под утро засыпала, на нее обрушивались кошмарные сновидения и страхи. Она просыпалась усталая и разбитая, как после тяжелой, изнурительной работы, преследуемая тревожными предчувствиями. За несколько дней она похудела, осунулась и постарела.

Печать глубокой скорби легла на ее тонкое лицо и, казалось, навсегда застыла в мятущемся и молящем взгляде.

Варя замечала за собой, что становится суеверной. На память приходили различные приметы и поверья: на даче у деда вдруг появились крысы, а в их квартире - тараканы, и дверь в бывшую комнату Игоря почему-то начала скрипеть. Прежде она над подобным поверьем могла только посмеяться. Сейчас же ее разгоряченный мозг поднимал из кладовой памяти все мелкое, случайное, давно позабытое и подвергал обостренному анализу. Она вспоминала всю жизнь сына со дня его рождения, день за днем, год за годом. Игорем его назвали в честь Вариного брата, Героя Советского Союза, человека беззаветной храбрости, замученного фашистами. Только теперь Варя пришла к заключению, что в характере сына есть много черт и черточек ее покойного брата. Да и в судьбе - страшно подумать - тоже что-то есть общее.

Игорь знал о боевых подвигах своего дяди-тезки: в семейном архиве Макаровых хранились фронтовые очерки военных лет, воспоминания ветеранов-танкистов - однополчан Игоря Макарова. Игорь Остапов втайне гордился своим именем и считал, что он продолжает жизнь своего дяди, чья фотография стоит на письменном столе в их московской квартире. Варе вспомнилась даже такая деталь: в то злосчастное утро, когда они собрались ехать на дачу к деду, она вошла в комнату сына. Игорь стоял у письменного стола и держал фотографию ее младшего брата. Взгляд его был слегка возбужденный, взволнованный. Спросил:

- Можно мне взять портрет дяди Игоря к себе в гарнизон?

- Конечно, - согласилась она и прибавила: - Только бы переснять и оставить одну карточку нам. Впрочем, возьми, я попрошу у Глеба, у него, кажется, есть несколько экземпляров.

Когда Игорю стало легче, когда кризис миновал и первая робкая, застенчивая улыбка осенила бледное лицо юноши, Варя не удержалась, залилась слезами, но это уже были слезы душевного облегчения.

Глядя на мать трогательно и нежно, Игорь вдруг обнаружил легкую седину в ее волосах и понял, чего ей стоила его беда. Ему хотелось сказать: "Мама, что с тобой? Ты так изменилась!" Но он вовремя остановил себя и сказал тихо, пожимая ее теплую руку: "Не волнуйся, мама, все будет хорошо. Самое страшное позади". Она в знак согласия закивала головой, вытирая слезы. Потом он попросил передать Галинке, чтоб она принесла ему книги. Просьба эта еще больше обрадовала Варю, как верный признак того, что дело пошло на поправку. Она спросила, какие именно книги принести, и была несколько удивлена, когда Игорь ответил с веселой улыбкой:

- Начнем с Пушкина. Лирику. Я давно не читал. Со школьных лет.

Два раза в неделю его навещали родные и близкие; кроме матери, отца и деда в больницу приезжали Глеб Трофимович, Александра Васильевна, Лена, Галя. Об Андрее Игорь не желал ничего слышать - ни хорошего, ни плохого - и винить его ни в чем не намерен. Каждый поступает так, как находит нужным. В своем действии Игорь не раскаивался - он поступил так, как велели ему совесть человека и долг гражданина. Иначе он поступить не мог.

Кроме Пушкина Галя привезла ему и Есенина. Лечащий врач, увидав на тумбочке Игоря два томика стихов, с довольной улыбкой заметила:

- Это хорошо: дополнительное лекарство, и весьма эффективное. Благоприятно действует на психику, вызывает положительные эмоции.

Игорь читал с упоением. Для него словно заново открылись два гения русской словесности, два волшебника-чародея, и он впервые по-настоящему глубоко понял чарующую и воодушевляющую силу поэзии. Душа его наполнялась юным восторгом, радость и удивление лились через край, глаза неистово сверкали, и сосед по койке, пожилой мужчина, внимательно наблюдавший за выражением лица Игоря, вдруг тихо спросил:

- Наверное, очень интересно?

Игорь молча кивнул, зажмурив от удовольствия глаза.

- Почитай вслух. А то скучно и муторно: всякое в голову лезет.

Игорь читал негромко, проникновенно и чутким сердцем понимал, что слушают его с интересом и наслаждением, быть может, таким же, какое испытывает он сам.

Прочитал и умолк, глядя в потолок и положив себе на грудь пушкинский томик. В палате воцарилась священная тишина. Долго ее никто не осмеливался нарушить. Потом сосед тихо попросил:

- Прочитай, сынок, еще раз.

Игорь, к удовольствию всей палаты, исполнил его просьбу. А когда кончил читать, сосед сказал:

- На сегодня достаточно, отдохни. - И затем повторил вслух негромко и протяжно: - "Но не хочу, о други, умирать; я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…" Мудро. И слова какие - будто серебряный ручеек, - так и льются в душу: "И может быть - на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной". Ах, какие слова! Вот уже больше ста лет в употреблении, а не тускнеют, сверкают, как новенькие, потому что из чистого золота.

Игорь ногтем сделал пометку над стихотворением "Элегия", загнул уголок страницы и положил томик на тумбочку. Никто в палате, в том числе и Игорь, не хотел поддержать разговор о неувядаемой прелести, духовной мудрости пушкинской поэзии. Она вошла в души слушателей, и каждый хотел остаться с ней наедине. Соседа взволновали две последние строки пушкинской "Элегии", но Игорю еще рано было думать о печальном закате и прощальной любви; в его памяти накрепко застряли две другие строки: "Но не хочу, о други, умирать; я жить хочу, чтоб мыслить и страдать". Страдать он готов, было бы за что. И мыслил здраво и трезво; вступая в спор с самим Пушкиным, он никак не хотел согласиться с пушкинской строкой: "На свете счастья нет, но есть покой и воля…" Игорь не искал для себя покоя, не признавал его и верил в счастье, вершиной которого считал любовь. У него была любовь, значит, было и счастье.

Приближалось время посетителей, и больные нетерпеливо посматривали на часы и на дверь. В прошлый раз Игоря навещала Варвара Трофимовна, сегодня он ждал Галю с томиком Лермонтова. Появление в палате вместо Гали ее матери - Валентины Ивановны - с букетом алых роз вызвало на лице Игоря настороженный вопрос. Стройная, изящная, она шла к нему плавной, медленной походкой, и тихая светлая улыбка озаряла ее чуть-чуть смущенное, тронутое легким румянцем лицо. Это было ее первое посещение Игоря в больнице.

Игорь заговорил первым:

- Здравствуйте, Валентина Ивановна. А что Галя?

- Она немножко приболела, с температурой. И в институт не пошла. А как ты, как самочувствие? - Она поставила розы в стеклянную литровую банку и села рядом с его койкой.

- Самочувствие хорошее, температура нормальная, аппетит отличный, - приняв веселый тон, доложил Игорь; желая сказать комплимент, прибавил: - Вам очень идет белый халат. Он вас молодит.

В ответ Валя только улыбнулась, и он понял, что комплимента не получилось, и, чтоб как-то замять неловкость, спросил, пишет ли Святослав Глебович и как идет строительство гостиницы в Энске. Валя отвечала вполголоса, чувствуя себя скованной под любопытными взглядами других больных. Достала из сумки фрукты, мед в сотах - специально ездила на Центральный рынок - и все это положила в его тумбочку.

- А это тебе Лермонтов, - подала ему томик стихов. - Мне звонила Варвара Трофимовна, просила Галю отвезти тебе… А вместо Гали - я. Ты не очень огорчен? - И голос и улыбка мягкие, дружеские.

- Что вы, Валентина Ивановна, я рад вас видеть, - искренне признался Игорь. - А Пушкина возьмите, я прочитал. Мы тут вслух его читали.

Валя положила книгу в сумку, посидела еще минут двадцать, уже собралась было уходить, как вдруг в палату вошел Олег. Поцеловал сына, поздоровался с Валей, которую не видел с тех пор, как случилась с Игорем беда. По телефону они разговаривали часто, почти каждый день, говорили и накануне. Валя сказала ему, что едет в Подгорск навестить Игоря. Они не договаривались встретиться здесь. Просто Олегу захотелось ее видеть, давно искал встречи, но Валя всячески избегала, откладывала, говорила: потом, когда Игорь выйдет из больницы. И он соглашался с ней. А сегодня утром не мог себя побороть. Зная, что Валя поехала в Подгорск к Игорю, он, не предупредив ни жену, ни Валю, решил тоже поехать навестить сына, с которым не виделся целую неделю. Его внезапное появление в больнице удивило, смутило и обрадовало Валю, хотя в душе она и не одобряла его поступок, считала неосторожным, беспечным и легкомысленным. А что, если Игорь не поверит в случайность их встречи, заподозрит? Но Олег убедительно объяснял свое неожиданное появление:

- Я собирался к тебе в четверг. А сегодня прихожу на работу - висит объявление: в четверг партсобрание. Вот я и решил сегодня навестить. - Он сел на краешек койки, открыл портфель и начал доставать помидоры, виноград, груши, говоря: - Тебе надо поправляться, набираться сил.

- Куда столько? - проговорил Игорь. - Целый магазин "Овощи-фрукты". Я еще не съел те, что мама привезла. А сегодня Валентина Ивановна пополнила мои запасы. И вообще скажите там всем, чтоб приезжали ко мне порожняком. И пореже. Зачем лишние хлопоты, беспокойство? Добираться далеко, время терять.

- Ты на чем ехала? - спросил Олег Валю.

- На электричке, а от вокзала пешочком.

Олег это знал, но вопрос был задан неспроста, скорее для Игоря, для большей убедительности, что встреча его с Валей случайна.

- Вот не знал - я б тебя захватил. Я на машине.

- Я могу надеяться на обратном пути воспользоваться вашим личным транспортом? - шутя сказала Валя.

- Вполне, - ответил Олег.

Итак, из больницы они вышли вместе. В машине Валя, возбужденная и счастливая, дотронулась до его руки и сказала ласково и нежно:

- Ты ненормальный. Ты совсем мальчишка, беспечный, сумасбродный.

- Прости, но я не мог больше, я должен был увидеть тебя. У меня было такое состояние, что я не мог с собой совладать.

- Было бы хуже, если б я приехал к тебе домой.

- Ни в коем случае! Галя, кажется, и так что-то подозревает. Но ты не должен был сюда сегодня ехать. И никакого партсобрания у тебя в четверг нет, все это ты придумал для Игоря и Варвары Трофимовны. Родной ты мой безумец! Ты думаешь, мне не хотелось видеть тебя? Я места себе не находила. Прости, мы куда едем?

- В гостиницу, в наше "Золотое кольцо". Пообедаем, посидим в твоем ресторане. Я так соскучился по тебе. Нет, ты не в состоянии этого понять.

- Да где уж мне понять! Я же сельпо. А ты мосторг, - безобидно шутила она, и радостная улыбка не сходила с ее порозовевшего лица.

В уютном зале ресторана они облюбовали свободный столик, приютившийся у глухой стены. Не виделись всего полмесяца, а им казалось, что с последней встречи прошел год. Смотрели друг на друга тающими глазами, говорили какие-то незначительные, неважные слова, не соответствующие их взглядам. Валя достала из сумки томик Пушкина и подала Олегу:

- Чтоб не забыть. Это ваш, Галинка брала у Варвары Трофимовны для Игоря.

Олег взял книгу, открыл с загнутым уголком страницу - обратил внимание на пометку у стихотворения "Элегия", прочитал его вслух, признался:

- Удивительно, странно - не помню я этих строк. А возможно, и не знал. Невежды мы. А ведь это меня касается, лично, персонально и конкретно: "Порой опять гармонией упьюсь, над вымыслом слезами обольюсь…" Сколько раз я упивался гармонией в архитектуре, в творениях великих зодчих. Именно ее, гармонию, я ставил превыше всего, за что награждался всевозможными пакостными ярлыками, вроде "ретрограда", "консерватора". Гармония - душа прекрасного. Там, где нет гармонии, там не ищите красоты. Не пугайся, пожалуйста, этого слова - красота. Противники гармонии осмеяли его, опошлили. Прекрасное всегда было, есть и будет вершиной человеческого духа.

- "Над вымыслом слезами обольюсь…" - перебила его Валя. - Сказано просто, изящно и правдиво. Меня касается, как ты говоришь, персонально. Сколько раз плакала и в театре, и в кино, и за чтением интересной книги.

- А вот это касается нас обоих: "И может быть - на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной".

Что-то грустное и светлое сверкнуло в глазах Олега и в тот же миг отразилось на лице Вали. Он знал, что для него это последняя любовь, трудная, необыкновенно сложная, со многими "но". Для него… А для Вали? Для нее, возможно, и не последняя, хотя сама она так не думает, и тоже трудная и светлая.

- "Прощальной"? - как-то встрепенувшись, тихо переспросила она. - Зачем "закат"? И почему "печальный"? Я не хочу - ты слышишь? Не хочу ни заката, ни печали, ни прощальной. "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать".

Эта внезапная искренняя вспышка глубоко тронула Олега, и ответ на нее она прочла в его молчаливом очарованном взгляде, выражавшем и радость, и полное согласие с ней. Ему захотелось прильнуть губами к ее родниковым глазам, и, подавив это немыслимое желание, он сказал:

- Завтра встретимся у меня в мастерской. Хорошо? Ты придешь?

Она кивнула, прикрыв глаза веками, и шепотом сладостно и проникновенно произнесла:

- "И ведаю, мне будут наслажденья меж горестей, забот и треволненья".

А он, машинально перебирая рассыпанные страницы книги, остановил свой взгляд на двух строчках и затем, словно в ответ на какие-то свои мысли, вслух прочитал:

- Ты слышишь, художник-творец, это опять же касается, нас с тобой персонально. То, о чем мы только что говорили, вспомнив Пушкина. Выходит, мы с ним заодно. Мы и Игорь. Это его пометки: стало быть, легло на душу. Меня это радует. "Прекрасное должно быть величаво"!

В каждой семье свои проблемы, свои радости и беды, удачи и огорчения. Исключения бывают редки. Даже благополучные семьи иной раз жизнь берет в такой переплет, что только держись, чтоб устоять и не упасть, когда заколышется почва под ногами и начинает рушиться годами создаваемое и, казалось, незыблемое, такое уютное, обжитое семейное гнездо. Так было и у Орловых: все шло гладко и безоблачно, жизнь казалась широкой маршевой лестницей, устланной мягким дорогим ковром, и лестница эта вела к блистательной вершине, с которой во все стороны открывалась необозримая ширь горизонта, заполненная довольством и благоденствием. На работе у Александра Кирилловича и Людмилы Борисовны никаких осложнений. Он - доктор наук, профессор - по совместительству имел полставки в институте помимо своей основной служебной деятельности - не работы, а именно деятельности, так как Орлов причислял себя к деятелям всесоюзного масштаба и надеялся в недалеком будущем занять пост заместителя председателя. Его супруга - кандидат наук - возглавляла отдел в НИИ и мечтала о должности директора, хотя понимала, что шансы у нее на этот счет невелики: не хватало не столько знаний и опыта, в изобилии которых Людмила Борисовна не сомневалась, сколько докторской степени и профессорского звания. У Андрея все было более или менее: он переживал период становления, в котором неизбежны всевозможные осложнения, недоразумения, которые следует считать как издержки возраста. Недаром же в народе говорят: маленькие детки - маленькие бедки, взрослые дети - большие беды. Это известно с сотворения мира. Впрочем, слово "беды" супруги Орловы небрежно отметали: оно их не касалось. Нельзя же считать бедой давнишний, первых студенческих шагов, инцидент из-за Насера и Даяна, связанный с мальчишеским кровопусканием. Он не имел никаких последствий, был благополучно улажен и забыт как правыми, так и виноватыми. Что же касается ранения Игоря, то это была беда для Остаповых и никак не для Орловых.

Андрей собирался жениться, а это означало, что период становления в общем-то подходил к концу. Уверенность в этом вселяла симпатичная, серьезная, во всех отношениях положительная девушка Оля из благородной семьи: родитель ее - известный ученый, лауреат и вообще человек достойный и уважаемый. В принципе вопрос о женитьбе Андрея и Оли был решен, оставалось уточнить кое-какие организационные детали, сущие мелочи, пустяки, такие, например, как выбор ресторана, в котором предстоит быть свадебному торжеству.

Родители невесты имели дачу в том же поселке, где жил Борис Всеволодович, - там и познакомились Андрей с Олей. Впоследствии они свое знакомство в шутку называли "собачьим". В один из летних дней, приехав к деду на дачу, Андрей надел на Дона ошейник и, взяв поводок, вышел с собакой за калитку. Дон резвился, выказывая радость: он любил прогулки за пределами дачного участка, а хозяин его, Борис Всеволодович, в последнее время не часто доставлял такое удовольствие своему мохнатому другу. На одной из улиц у лесной опушки Андрей встретил девушку. На поводке она держала старого рыжего боксера, слюнявого, с отвислой губой и отталкивающей, неприятной мордой. Увидев огромного, могучего Дона, смело, но дружелюбно бегущего к ней, вернее, к ее Марсу, девушка тревожно заговорила, обращаясь к Андрею:

- Пожалуйста, возьмите на поводок свою собаку, а то они будут драться.

Андрей остановил Дона и взял его на поводок, хотя опасения девушки были напрасны. Дон имел миролюбивый характер и никогда первым в драку не лез, тем более что равных по силе ему соперников в поселке не было. Что же касается дряхлого Марса, то драки и прочая собачья удаль для него перешли в сферу приятных воспоминаний о прошлом, которое, судя по медалям, обильно украшавшим собачью грудь, было блистательным. Невероятное количество всевозможных медалей привлекало внимание любопытных встречных. Медали заслоняли противную морду старого пса и как-то сглаживали отталкивающее впечатление.

- Вот это да-а-а! - изумленно протянул Андрей, глядя то на медали, то на девушку. - Вот это чемпион! Как его зовут?

- Марс, - с готовностью ответила девушка. Ей были приятны комплименты по адресу ее собаки.

- А моего зовут Дон. А меня Андрей. А вас?

- Оля, - заулыбалась девушка, и легкий румянец осветил ее круглое курносое лицо.

Так состоялось знакомство. Наблюдательный Андрей обратил внимание, что среди подлинно собачьих медалей были и чужестранные монеты: франки, пфенниги, лиры, леи, левы, гроши и даже просто значки, изготовленные по поводу и без оного. Открытие это забавляло Андрея, и он пошутил:

- А значком пятидесятилетия уголовного розыска за какие подвиги Марс награжден?

Это Юра ему нацепил, мой младший брат, - весело ответила Оля.

- Зачем?

- Он любит медали, ну просто обожает.

- Юра?

- Марс. Правда. У него такой странный характер - снимем медали, и он скучает, не ест ничего. Он у нас такой.

Марс подружился с Доном, Андрей - с Олей. А позже Борис Всеволодович, и тоже на собачьей основе, познакомился с Олиным отцом.

Однажды, проходя по улице мимо дачи Остапова и повстречав Бориса Всеволодовича возле калитки, известный ученый учтиво поздоровался, осведомился о состоянии здоровья Игоря (о случившемся тогда у магазина знал весь поселок) и попросил рассказать, как все произошло. Борис Всеволодович - человек общительный, откровенный и прямой - рассказал все по порядку, ничего не убавляя и не прибавляя, и, возможно, сам того не желая, нарисовал, мягко говоря, не очень симпатичный портрет Андрея. Таким образом Оле стало известно о неблаговидном поступке ее жениха. Оля - натура впечатлительная и честная - сообщение отца приняла близко к сердцу и потребовала от Андрея откровенного объяснения. У Андрея не хватило мужества рассказать правду, он начал нервничать, ругать "выжившего из ума" деда, Галю и вообще всю семью Остаповых. Оля, в отличие от супругов Орловых, не выразила своего восторга поведением Андрея в тот час, когда был ранен Игорь, и прямо в глаза сказала своему жениху нелицеприятные слова.

Андрей надеялся на сочувствие и солидарность невесты, а вместо этого получил открытое осуждение. Такого, по его словам, "предательства" он не ожидал - упреки Оли больно ударили по его чрезмерному самолюбию. Он вспылил, наговорил в ответ резких и грубых слов, о чем после горько сожалел. Он не учел характера Ольги, видно, плохо знал ее. Произошла серьезная размолвка, а затем и разрыв. Узнав об этом досадном "недоразумении", Орловы огорчились, не теряя, однако, надежды на примирение, В конце концов и более серьезные конфликты им приходилось улаживать. Это еще не беда, милые бранятся - только тешатся. А беда тем временем уже приближалась к их уютному, полному довольства и благополучия семейному очагу.

Однажды, застав сына дома мрачным и раздражительным, Людмила Борисовна осторожно спросила:

- Ну как у вас с Ольгой? Встречаетесь?

Андрей нахмурился, сделал на лице недовольную гримасу и ответил слишком резко:

- Я никакой Ольги не знаю и не желаю знать. И прошу больше никогда при мне не произносить этого имени.

- Но… Андрей… зачем так грубо? - В голосе Людмилы Борисовны прозвучали одновременно удивление, вопрос и упрек. Андрей это понял и в ответ сказал то, что намеревался сказать попозже одновременно матери и отцу:

- И вообще… я уезжаю.

- Далеко?

- В Израиль.

- Далековато, - заметила Людмила Борисовна, не приняв всерьез сообщение сына. Она ожидала от него каких-то слов, объяснений, ну хотя бы иронической улыбки. Но Андрей молчал, мрачно углубившись в себя. И тогда она заподозрила неладное, поняв, что дело пахнет чем-то серьезным.

- Что за глупые шутки, Андрей? - сказала она, уставившись на сына тревожным, настороженным взглядом.

- Я не собирался шутить, - угрюмо и сосредоточенно заговорил Андрей. - Сегодня я получил вызов.

- Вызов? - Большие темные глаза Людмилы Борисовны округлились, и тревога, переходящая в ужас, черной молнией сверкнула в них. - Что за вызов?! От кого?.. Какое ты имеешь отношение?

- Имею. А вызов прислала бабушкина двоюродная сестра.

Наступила какая-то убийственная пауза. Наконец, что-то вспомнив или о чем-то догадавшись, Людмила Борисовна переспросила:

- Сестра бабушки Сони? У нее нет сестры.

- Двоюродная.

- Есть ли двоюродная сестра у свекрови, Людмила Борисовна не знала. Трагически всплеснув руками, она заметалась по комнате, повторяя слезно:

- Этого нам еще не хватало, этого не хватало!..

- Не надо сцен, мама, - оборвал ее Андрей: - Они совершенно излишни и ничего не изменят. Я еду по убеждению, я взрослый человек и знаю, что делаю, по крайней мере отдаю себе отчет в своих поступках.

- Нет, нет и нет! - вскричала Людмила Борисовна, резко встряхивая крупной головой. - Это безумство, какой-то кошмар! Он отдает себе отчет, у него убеждения!.. Какие?.. Почему мы, твои родители, ничего не знаем о твоих убеждениях?..

- Постараюсь ответить на твой вопрос, - соблюдая спокойствие и учтивость, снова прервал ее Андрей. - Я окончил вуз, лучший вуз страны. Моими учителями были известные деятели театра. А чего я достиг? Подмастерье! Одно лишь название - режиссер. А где спектакли, где фильмы, поставленные мной, которые бы потрясли зрителей? Где тот театр или киностудия, которые я, как режиссер, мог бы возглавить? Их нет, ничего нет. Вместо них какая-то жалкая самодеятельность, никому не нужная. И соответственно - заработок. Я не хочу быть нищим. Я знаю себе цену. Да-да, знаю. У меня талант. Я мог бы делать настоящие вещи, создать себе имя. Но здесь - простите…

- Опомнись, Андрей, о каком заработке ты говоришь? Чего тебе не хватает? Все у нас есть.

- У вас… А я не желаю сидеть на вашей шее. Я хочу сам иметь. И я буду иметь - там.

- Ты о нас подумал? Что будет с нами, с отцом?

- Отец за сына не отвечает, и ничего с вами не будет.

- Нет, ты болен, Андрюша, ты нездоров. Ты лишился рассудка… и теперь убиваешь нас.

- Тогда упрячь меня в сумасшедший дом! - язвительно воскликнул Андрей и вышел из квартиры.

- Беда, Александр, беда! - этим страшным словом встретила Людмила Борисовна мужа, когда он вечером пришел с работы.

Что такое? - насторожился Александр Кириллович.

И Людмила Борисовна со слезами на глазах рассказала. Для Александра Кирилловича это была страшная неожиданность. Всякого фортеля он мог ожидать от сына, но только не этого.

- Может, пошутил? - все еще не веря, спросил он жену.

- Какие там шутки! Твоя двоюродная тетка, чтоб ей околеть от чумы, прислала ему вызов. Ты знаешь эту тетку?

- Понятия не имею. Это какая-то мистификация, - искренне возмутился Орлов-старший. Однако он понимал всю серьезность положения: о существовании заморской тетки он знал. По мере того, как всерьез стал воспринимать сообщение жены и представлять дальнейшее развитие событий, в нем зарождалось беспокойство, стремительно переходящее в тревогу. Он побледнел, почувствовав на лбу холодный пот, он схватился за пульс: волнение всегда у него как-то мгновенно отражалось на сердце. Да, пульс зачастил.

- Тебе плохо? - участливо спросила жена.

Он не ответил и прошел в свой кабинет, сопровождаемый Людмилой Борисовной. Осторожно, избегая излишних усилий, опустился в низкое на колесиках кресло и устало откинул голову на высокий изголовник. Александр Кириллович, будучи человеком деловым и практичным, смотрел на жизнь глазами бдительного воина, готового в любой миг парировать удар судьбы. Много различных превратностей он предусмотрел, на каждую у него заготовлен ответ, в том числе и на возможные выходки Андрея. Но то, о чем сообщила жена, Александр Кириллович не мог предусмотреть. Он растерялся, почувствовав себя поверженным и опрокинутым внезапным предательским ударом.

- Я знал, догадывался, что однажды он сведет нас в могилу, - тихо, с усилием проговорил Александр Кириллович и, снова щупая пульс, попросил жену принести ему валокордин. Выпив лекарство и отдышавшись, он спросил, где в сию минуту может пребывать их чадо: нужно, чтоб он немедленно прибыл домой. Сейчас важно не упустить время, упредить, не допустить официального заявления Андрея о желании эмигрировать. Александр Кириллович торопливо обдумывал свой предстоящий разговор с сыном. Грубыми упреками, напористой атакой его не возьмешь - нужно что-то другое: может, попытаться вызвать жалость, сыновьи чувства? Атаку тоже нельзя исключить, но ее должна вести Людмила Борисовна. Надо обложить его со всех сторон, сломить, рассеять заблуждения, убедить.

Людмила Борисовна села за телефон, настойчиво разыскивая Андрея у друзей и знакомых. Между прочим, позвонила и Оле. Подошла ее мама, довольно сухо ответила, что Андрей у них не бывает и что делать ему здесь нечего. Наконец у одного из приятелей обнаружился Андрей, и Людмила Борисовна дрогнувшим голосом поспешно произнесла:

- С отцом плохо, приезжай немедленно, - и положила трубку.

Состояние отца она, разумеется, преувеличивала, сердце Александра Кирилловича особой помощи не требовало, учащенный пульс восстанавливался двумя десятками капель валокордина. Александр Кириллович поднялся, ушел на кухню, быстро поужинал - это нужно было сделать до прихода сына, - потом ушел к себе в кабинет, облачился в пижаму и лег на диван, рядом с которым стоял круглый журнальный столик, поспешно и внушительно заставленный всевозможными лекарствами. Посмотрев на столик, Александр Кириллович улыбнулся сообразительности и быстроте, с которой жена оформила эту незатейливую декорацию. Он хорошо знал упрямый и своевольный характер сына и не очень надеялся на благополучный исход предстоящего трудного разговора.

Андрей не заставил себя долго ждать. Отца он любил и глубоко уважал. В его характере было много отцовского, и он втайне гордился этим. Он помнил, что сделал для него отец, приходивший к нему на выручку в трудные минуты жизни. Звонок матери всерьез встревожил его: он считал отца впечатлительной натурой, знал также, что сообщение матери отец воспримет как удар судьбы, и теперь опасался, что с отцом может произойти трагедия, виновником которой окажется он, Андрей. Поэтому, на ходу сбросив с себя в прихожей куртку и вопросительно взглянув в заплаканное, скорбное лицо матери, появившейся из отцовского кабинета, он без слов вошел к отцу.

Александр Кириллович лежал на высоких подушках. На сына посмотрел мягко и нежно и тут же прикрыл глаза веками.

- Тебе плохо, с сердцем плохо? - сразу спросил Андрей, и в голосе его прозвучала неподдельная тревога. Он взял руку отца, чтоб нащупать пульс. Рука была вялая, безжизненная, как плеть. - Врача вызвали?

- Врач, сынок, нам не поможет, - тихо, через силу прошептал Александр Кириллович и, открыв глаза, добавил: - Возьми стул, присядь. Я хочу сам от тебя все услышать.

Андрей взял стул, сел, глядя в упор на отца. Глаза их встретились: печальные, усталые, какие-то потухшие глаза отца и пытливые, изучающие глаза сына. "На самом деле болен или ловко притворяется?" - прочел Александр Кириллович вопрос во взгляде Андрея. Ответа не нашел. И сам молчал. Тогда отец уточнил вопрос:

- Что заставило тебя решиться на такой шаг?

- Я не могу больше так жить. Здесь мне тесно, душно. Я задыхаюсь. Я зря убиваю свою жизнь, гублю свой талант на пустяки, - заговорил Андрей негромко, и так как отец не перебивал его, слушал внимательно, он продолжал: - Мне все опротивело. Я ненавижу, понимаешь, отец, ненавижу всех этих Остаповых, Макаровых, всех этих замшелых героев Бородина, ортодоксальных мещан и квасных патриотов…

Он вдруг умолк, и злой огонь сверкал в его глазах. Отец понимающе кивнул, и кивок этот мог означать согласие с тем, что говорил сын. Потом тихо спросил, глядя на Андрея цепко и проникновенно:

- А ты уверен в том, что в Израиле не будешь задыхаться?

- Я не собираюсь в Израиль. Я поеду в Штаты. Там у меня есть знакомые, которые обещают… Короче, база на первый случай у меня есть. Я еду с друзьями.

- Кто они, если не секрет?

- Виталий Лужин и еще его товарищ, родители которого уехали три года тому назад и блестяще устроились в Штатах.

- Да! Лужин, - после паузы произнес Александр Кириллович. - Я чувствовал, что посадит он тебя в грязную лужу. То, что ты не подумал о нас с мамой, - это дело твоей совести. Наверно, мы заслужили такой жестокий удар. Но почему ты не подумал о себе? Ты же умный парень. Я не ожидал от тебя такого опрометчивого легкомыслия. Нет, сынок, не ожидал. Я бывал в Америке, встречался, знаю. Там тоже не легко и не просто стать тем, кем ты хочешь. Поверь мне, мой мальчик. Здесь у тебя больше шансов на успех. Не надо суетиться и спешить. Все будет как надо. Твой отъезд не принесет тебе счастья. На твоей совести останется на всю жизнь печальная участь, трагедия твоих родителей. - Голос его дрогнул, оборвался, точно не хватило воздуха. Он опять опустил веки и, уже не открывая глаз, продолжал: - Я никогда ни о чем тебя не просил. Сегодня прошу в первый, и возможно в последний, раз: откажись. Возьми бумагу, садись за мой письменный стол и напиши.

Александр Кириллович открыл глаза и умоляюще уставился на сына. Печать обреченности легла на его лице. И Андрей покорился, сказал:

- Хорошо, - и сел за стол. Спросил: - Что писать?

- Пиши: "Я не знаю женщины, приславшей мне вызов в Израиль. Я не собирался и не собираюсь уезжать из страны, где я родился и вырос, где получил высшее образование. Я отметаю всяческие провокации сионистов". Хотя нет, не так. Пиши: "Присланный мне вызов я расцениваю как гнусную провокацию врагов моей любимой Родины, Страны Советов…"

- А можно без "любимой"? - сказал Андрей, делая записи на листке бумаги. - И потом это "Страна Советов" ни к чему. Зачем лишние слова?

- Пересиль себя. Я понимаю тебя, но иногда это нужно. В этом ничего худого нет. Цель всегда оправдывает средства.

- Хорошо, я сделаю так, как ты хочешь. Пусть будет по-твоему. Быть может, я не прав и поступил легкомысленно. Может быть.

- Спасибо, сынок, спасибо, родной. Ты спас себя и своих родителей. Об этом ты никогда не пожалеешь.