Бородинское поле

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вечером 4 октября генерал Гудериан праздновал победу. В жизни так уж повелось: каждая большая удача, а тем паче победа, требует торжественного венца. Радость в одиночку - не радость. Она просится на люди, да к тому же если эта радость окрылена славой.

У Гудериана было преотличное настроение - он имел достаточно оснований для торжества. Шутка ли, после успешного прорыва Брянского фронта вчера, то есть 3 октября, его танки почти без боя и без потерь заняли областной центр России город Орел. Такое событие грешно было не отметить хорошим ужином в кругу друзей и сподвижников. И ужин был устроен для узкого круга высших офицеров, подчиненных командующему 2-й танковой армией.

Сегодня Гудериану звонил фюрер, поздравлял и благодарил. Он сказал, что восхищен успехами 2-й армии. Между прочим Гитлер сообщил Гудериану, хотя тот уже знал, что началось генеральное наступление на Москву с запада и северо-запада. Это означало, что танковые группы Гота и Гёпнера, а также полевая армия Клюге ринулись на советскую столицу. Гитлер сказал: перешли в наступление войска на главном направлении. Эта фраза вызвала ироническую гримасу на лице Гудериана. Выходит, он, Гудериан, не на главном направлении. Ему приказано развивать удар на город Горький, чтобы отрезать Красную Армию от восточных коммуникаций. Если это удастся, то русские окажутся в котле. Он, Гудериан, не уверен, что такой вариант наиболее целесообразен. Зачем удлинять путь и терять лишнее время в бескрайних просторах России, тем более что наступает осенняя распутица? А не лучше ли покороче - повернуть сразу на север и, захватив с ходу Тулу, ворваться в Москву с юга на плечах отступающих русских? Перед армией Гудериана, по данным разведки, нет сколько-нибудь серьезного противника, если не считать нескольких стрелковых частей, которыми командует какой-то генерал-майор Лелюшенко. Не тот ли, что работал в Автобронетанковом управлении? Возможно, хотя никаких советских танков от Орла до самой Москвы разведка не обнаружила. Значит, с юга путь на Москву открыт, и еще неизвестно, господин фон Бок, где будет главное, а где вспомогательное направление в битве за советскую столицу. И пока господа Гёпнер и Клюге будут стучаться в западные ворота, он, Гудериан, взломает танковым тараном южные и первым войдет в Москву. И это будет вполне справедливо. Это его, Гудериана, танки прошли триумфальным маршем по дорогам Польши и Франции. Правда, в России ему пришлось понести серьезные потери в людях и боевых машинах, но несравненно меньше тех, которые понес Клюге от генерала Жукова в боях за какую-то ничтожную Ельню. Зато взятием Орла он компенсировал все предыдущие свои потери. Фюрер восхищен. Должно быть, об этом известно его непосредственному начальнику фельдмаршалу Боку. Недаром же он срочно прислал в Орел своего приближенного - командира танковой дивизии генерал-майора Штейнборна.

Дивизия Штейнборна находилась сейчас в резерве командующего группой армий "Центр" и предназначалась для завершающей операции по взятию Москвы. Именно ей надлежало войти в Кремль. Последнего Гудериан не знал. Штейнборна он не любил, считал его самонадеянным выскочкой, придворным пенкоснимателем.

Немцы хозяйничали в занятом ими Орле. Улицы большого города были запружены танками, бронетранспортерами, грузовиками, орудиями, легковыми автомашинами, санитарными и штабными фургонами. Весь день шел грабеж магазинов, складов и государственных учреждений. Город был захвачен внезапно, не все успели эвакуировать, и немцам кое-что досталось из продовольствия и промышленных товаров.

Гудериан распорядился, чтобы на торжественном ужине к столу подавалось все русское, трофейное. Стол был накрыт на двенадцать персон. Жареный поросенок, индейка, цыплята, лососина, семга, осетрина - все это уходило на второй план и затмевалось блюдами, в которых аппетитно сверкали тучные горки зернистой, паюсной и кетовой икры. И среди разных изысканных блюд, приготовленных личным поваром Гудериана, возвышались бутылки различных марок вин и коньяков. Советское шампанское и московская водка пользовались за этим торжественным столом особым вниманием. Наверное, в самих названиях "советское" и "московская" господам генералам виделся глубокий символический смысл… Москва, советская Москва! До нее теперь, казалось, рукой подать. Еще один нажим, одно усилие, еще несколько вот таких же бросков, как на Орел, и она, советская Москва, распахнет свои улицы и площади для танковых дивизий Гудериана, двери дворцов и музеев, складов и магазинов, полных несметных сокровищ.

В небольшом зале душно: окна плотно зашторены. Возбужденный, порозовевший Гудериан встал из-за стола, держа в руке хрустальную рюмку, наполненную водкой, и, глядя перед собой жестким взглядом, торжественно произнес:

- Господа! - И сразу, точно по сигналу, все присутствующие встали, напряженно повернув головы в сторону командующего. - От имени фюрера я поздравляю вас с еще одной блистательной победой и благодарю за верную службу.

- Хайль Гитлер! - поспешно воскликнул Штейнборн.

Неодобрительная гримаса пробежала по холодному лицу Гудериана. Гостю не следовало бы выскакивать наперед. Погасив гримасу, командующий продолжал, чеканя слова и делая резкие паузы:

- Я надеюсь, наша победа, наш вчерашний успех никому не вскружат голову. Впереди город Тула - последний рубеж перед решительным броском на Москву. Я не сомневаюсь, что вверенные мне войска завтра будут действовать столь же доблестно, как действовали вчера. Главное, господа, - стремительность. Мы не должны снижать темп наступления. В этом гарантия успеха. Вы уже знаете, что по приказу фюрера все армии группы "Центр" начали генеральное наступление на Москву… - Он обвел медленным взглядом гостей, внимательно всматриваясь в лицо каждого, и потом неожиданно выдохнул, точно из пушки выстрелил: - За победу!

После первой рюмки разговаривали сдержанно, поглядывая на командующего. Но после третьего тоста, предложенного Штейнборном - за здоровье не знающего поражений генерала Гудериана, - в зале наступило оживление. Холеный белобрысый щеголь генерал-майор Штейнборн спрашивал, ни к кому конкретно не обращаясь:

- Хотел бы я знать, как будет использован рубин кремлевских звезд, когда Москва скроется под водой?

- А почему Москва должна скрыться под водой? - осторожно спросил командир мотокорпуса барон Швеппенберг.

- Так решил фюрер, - тоном превосходства и высокомерия, точно он сам был правой рукой фюрера, ответил Штейнборн. - Москва исчезнет с лица земли - со всем живым, движимым и недвижимым.

Он смотрел на присутствующих, ожидая продолжения разговора. Но все молчали, потому что лицо Гудериана выражало холодную иронию с едва скрытым презрением.

- Чем вызван ваш, Штейнборн, интерес к кремлевским рубинам? У вас есть какие-нибудь особые соображения на этот счет? - небрежно съязвил Гудериан.

Штейнборн не нашелся. Да если б и нашелся, то едва ли успел бы закончить фразу в ответ на колкость Гудериана, потому что в это самое время на улице внезапно вспыхнула бешеная стрельба. Строчили, захлебываясь, короткими очередями пулеметы, гулко ухали пушки, с резким, острым скрежетом лопались снаряды. Притом не где-то за дальними далями или даже за окраиной. Судя по звукам, совсем недалеко, в самом городе. Розовое лицо Штейнборна покрылось бледными пятнами, а в глазах металась затаенная тревога. Гудериан казался невозмутимым. На неподвижном лице его лежала печать спокойной самоуверенности. Не вставая, он бросил недовольный взгляд на Швеппенберга, спросил с оттенком досады и укора:

- Что значит этот фейерверк? Перепились?

Швеппенберг недвусмысленно посмотрел на командира танковой дивизии, и генерал Лемельзен понял его, быстро встал:

- Прошу разрешения выяснить?

Гудериан кивнул, и Лемельзен вышел. Вслед за ним выбежал и адъютант командующего. Но стрельба не прекращалась. Напротив, она еще больше усиливалась, разгоралась. Гудериан был невозмутим, его хладнокровие и самоуверенность успокоительно действовали на присутствующих генералов. Он был уверен, что стрельбу подняли его подчиненные и причиной был какой-нибудь до чертиков напившийся танкист. Он уже принял решение сурово наказать возмутителя спокойствия: если им окажется офицер, независимо от ранга и боевых заслуг он разжалует его в рядовые. Если же нижний чин - то его ждет трибунал.

Генералы молчали, со скрытой тревогой посматривая друг на друга. Многие из присутствующих в банкетном зале мысленно задавали себе тайный вопрос: а что, если это русские сделали попытку с боем вернуть Орел? Но никто из приближенных Гудериана не посмел об этом даже обмолвиться, лишь Штейнборн, суетливо снуя глазами и ни к кому конкретно не обращаясь, предположил:

- Возможно, оставленные в городе партизаны из числа коммунистов совершили нападение на какое-нибудь подразделение.

Начальник контрразведки не очень уверенно пояснил:

- Вариант маловероятный, хотя… я не исключаю. Город большой, и за такой короткий срок мы не успели прочесать все дома.

Гудериан не удостоил их ответом, лишь подумал про себя: "Служба безопасности всегда не успевает там, где нужно, потому что ищет врагов Германии там, где их нет и быть не может". Сурово глядя на задрапированное окно, он прислушивался к непрекращающейся стрельбе в городе. Что-то зловещее было в трескучих выстрелах пушек. "Стреляют из танков", - с нарастающей тревогой решил Гудериан.

Дверь распахнулась внезапно, словно порывом ветра, и порог стремительно переступил Лемельзен. Лицо его было бледным, глаза расширены. Он доложил, проглатывая от волнения слова:

- Господин командующий, в город ворвались русские танки!..

Гудериан встал. Лицо его было каменно-невозмутимым. Он смотрел на комдива слегка прищуренными, сверлящими глазами, словно взвешивал сказанные комдивом слова. Наконец процедил сквозь зубы:

- Вы пьяны, Лемельзен. Откуда взяться здесь русским танкам? Не с неба же они свалились? - Злой огонь вспыхнул в его глазах.

- Я повторяю, господин командующий, четвертая дивизия ведет бой с русскими танками на улицах города, - внушительно повторил побагровевший Лемельзен.

Только после этих слов Гудериан поверил и сказал очень спокойно, словно речь шла о чем-то совсем несущественном:

- Что ж, в таком случае желаю четвертой дивизии успеха.

Гудериан был пьян. И не от русской водки. Кружили голову легкие победы. Он, как и его фюрер, верил в свою полководческую гениальность, а следовательно, и непобедимость. Конечно, он допускал отдельные тактические неудачи, в которых, разумеется, были повинны его подчиненные, но уж никак не сам командующий: в этом случае большую долю вины Гудериан возлагал на командование группы армий "Центр", которое своими необдуманными решениями сковывало его инициативу.

Вот и теперь Гудериан с раздражением думал об испорченном торжестве, да к тому же в присутствии выскочки Штейнборна, который сейчас изрядно струхнул, а возвратится в штаб Бока, придет в себя - будет злословить по поводу печального инцидента во время торжественного ужина.

А стрельба на улицах Орла не прекращалась.

"Что же все-таки произошло на самом деле?" - спрашивал самого себя Гудериан. Вразумительного ответа пока что не было.

А случилось вот что…

В ночь на 4 октября в распоряжение командира первого гвардейского корпуса генерал-майора Дмитрия Даниловича Лелюшенко прибыла танковая бригада полковника Катукова. Точнее, прибыла не вся бригада, а лишь первые ее эшелоны - батальон, вооруженный танками Т-34 и КВ. А уже вечером того же дня Лелюшенко приказал танковым ротам капитана Гусева и старшего лейтенанта Бурды произвести разведку боем в районе Орла. Рота капитана Гусева ворвалась в город в то время, когда Гудериан за торжественным ужином отмечал свою победу. Десять танков, разделившись повзводно, проутюжили три параллельные улицы, забитые военной техникой оккупантов.

Взвод лейтенанта Игоря Макарова выскочил на мощенную булыжником узкую улицу, застроенную одноэтажными домиками и густо посыпанную свежеопавшей влажной листвой. Командирский танк шел впереди, освещая улицу фарами. Фары второго и третьего танков были выключены.

Лейтенант Макаров, круглолицый сероглазый юноша, всегда подтянутый, молодцеватый, напряженно всматривался в прорезанную лучом черноту осенней безлунной ночи. Громыхая сталью по булыжнику мостовой, высекая гусеницами высверки искр, тридцатьчетверки шли на предельной скорости, готовые смять или протаранить любую преграду, какая только могла встретиться на их пути, даже если это будет каменная стена. По крайней мере, таким чувством был охвачен командир взвода, недавно награжденный медалью "За отвагу". И хотя награда эта была вполне заслуженной, Игорь Макаров считал, что в предыдущих боях под Ленинградом он еще не проявил той настоящей отваги, на которую способен, и что только вот теперь, здесь, в занятом немцами Орле, раскроется его мужество и героизм.

Первым, что встретилось на их пути в этой узкой улочке, были три немецких солдата и мотоцикл. Один солдат сидел за рулем, двое других, с автоматами на груди, вышли на середину мостовой и подняли руки, требуя остановиться. Они, конечно, не знали, что перед ними советские танки. Такое им и в голову не могло прийти. Лучи фар всего на несколько секунд осветили их - на мостовую упали длинные зыбкие тени, и Макаров с каким-то мальчишеским азартом закричал:

- Не стрелять! Дави гадов, как крыс!..

Но, не будь этой команды, все равно бы произошло то, что произошло в следующий миг: солдаты вместе с мотоциклом были смяты и вдавлены в булыжник неумолимой сталью гусениц. А лучи фар выхватывали из темноты уже другие машины. Это были мотоциклы, штабной фургон с антенной, "опель-капитан", а дальше, уже по другую, по левую сторону - крытые брезентом грузовики. Они стояли вдоль тротуара, прижавшись к деревьям, возле них беспокойно расхаживал солдат с автоматом. Как было заранее условлено, все цели с правой стороны улицы берет на себя танк командира взвода, цели же по левую сторону - второй танк, которым командовал опытный, уже понюхавший пороху и тоже награжденный медалью "За отвагу" старший сержант Добрыня Никитич Кавбух. Третий танк, сержанта Андрея Епифанова, прикрывал своих товарищей с тыла. Макаров повел свой танк на "опель-капитан" и фургон. Легковую автомашину он смял, как фанерный ящик, фургон опрокинул. И тут его осенила догадка: должно быть, рядом штаб. Приказав механику-водителю притормозить и даже дать немного задний ход, он, всматриваясь в ряды домов, увидел, как из двухэтажного кирпичного дома выскакивают военные. Они ошалело метались в свете фар, и расторопный наводчик, не дожидаясь команды, всадил в дом один за другим два снаряда, а затем стал поливать парадную дверь свинцом из пулемета.

Игорь Макаров понимал, что гитлеровцев, ошеломленных внезапностью, охватил панический страх и сделал их на какое-то время беспомощными. И потому, быстро соображал лейтенант, пока враг не пришел в себя, его надо лупить изо всех сил, расстреливать из пушек и пулеметов, таранить броней, давить гусеницами. Главное в создавшейся ситуации - не дать фашистам опомниться. Игорь Макаров, в отличие от своего старшего брата Глеба, был не в меру горяч, стремителен и самонадеян, в то же время обладал быстрой реакцией на любую перемену в обстановке. Казалось, ничто его не может застать врасплох и обескуражить. Но, как большинство увлекающихся натур, он тоже увлекся, охваченный азартом боя. Решив, что в двухэтажном кирпичном здании размещается какой-то немецкий штаб - а оно так и было в действительности, - Игорь Макаров обрушил на эту цель весь огонь своего танка, стараясь раздавить и уничтожить все, что было в этом доме и возле дома.

Танк приближался к дому и бил зажигательными в окно второго этажа, в то время как из окна первого этажа хлынули клубы дыма. Танк Добрыни Кавбуха, легко разделавшись с грузовиками, стоящими по левую сторону улицы, обогнал командира взвода и пошел впереди. На какую-то долю минуты он попал в свет фар командирского танка, и механик-водитель, приняв его за немца, в тревоге доложил:

- Товарищ лейтенант, впереди немецкие танки!

- Бронебойным! - скомандовал Игорь и прильнул к смотровой щели.

Встреча с фашистскими танками не предвещала ничего хорошего и сразу остудила пыл лейтенанта. Вдруг он увидел, что впереди идущий танк зажег фары, а в наушниках послышался торопливый голос Кавбуха:

- Товарищ командир, погасите свет, свет погасите! Вы демаскируете меня…

Тут он все понял и что есть силы закричал:

- Отставить огонь! Впереди нас - Кавбух… Кто тебе, дьяволу, разрешил наперед батьки подставлять свой голый зад под наши снаряды?

Макаров погасил фары, и все вокруг погрузилось в кромешную тьму, в которой трудно ориентироваться даже тогда, когда знаешь город, как свой дом. Никто из танкистов Игоря Макарова до сих пор никогда не бывал в Орле. Ночной незнакомый город. Танки идут, как слепые, по узкой улице - того и гляди, врежутся в дерево или в дом. Лейтенант приоткрыл верхний люк, всмотрелся в темноту. Сквозь гул моторов и лязг гусениц он расслышал недалекие разрывы снарядов и пулеметную дробь. Догадался: на параллельных улицах два других взвода их роты бьют фашистов. Справа и слева разбуженную черноту ночи вспарывали яркие лучи фар и факелы подожженных автомашин. Макаров оглянулся. Нет, за его спиной не было видимого огня. Огонь в подожженном им двухэтажном здании еще не разгулялся, не набрал силу. Пламя билось внутри кирпичных стен.

На перекрестке улиц Добрыня Кавбух осветил немецкие танки. Приземистые стальные туши с опущенными хоботами орудий стояли под деревьями нестройными рядами. Трудно было определить их число. "Во всяком случае, не меньше десятка", - решил Кавбух и в минутном замешательстве притормозил свой танк, поджидая командира и Епифанова. Возле немецких танков поднялась суета. А в это время заряжающий, он же радист командирского танка, доложил Макарову приказ капитана Гусева отходить на сборный пункт. "Хорошенькое дело - отходить, когда мы лоб в лоб столкнулись с фашистскими танками", - в азарте подумал Игорь и подал команду наводчику.

Танк Макарова подошел в упор к вражескому танку, освещенному ярким лучом прожектора,. Дуло его пушки едва не касалось желтого креста, зыбко вздрагивающего на серой броне. Прозвучал выстрел. За ним сразу же второй, произведенный танком Кавбуха. Погас свет, и теперь в темноте ночи пулеметная дробь казалась резче, трескучей. Лишь на какой-то миг освещая немецкие танки, чтобы взять их на прицел, Игорь посылал снаряд за снарядом, в упор, не думая о собственной безопасности и пользуясь тем, что противник не отвечает огнем на огонь: должно быть, его экипажи, застигнутые врасплох, не успели занять свои места в боевых машинах.

Добрыня и Епифанов правильно поняли замысел своего командира: они делали то же, что делал лейтенант, расстреливая беспомощные, покинутые экипажами танки.

Игорь понимал, что им нельзя долго задерживаться на одном месте, что они сейчас должны наносить мгновенные, подобные молнии, ошеломляющие удары и тотчас же исчезать в ночных дебрях, затемненного города, уходя от преследования. Впрочем, исчезнуть бесшумно они не могли: их выдавал гул моторов и лязг гусениц.

Но этот гул и звук уже не были здесь единственными. Всполошился и враг. Немцы не знали численности советских танков, ворвавшихся в Орел. Откуда и как, с какой стороны могли войти в город русские?..

Генерал Лемельзен приказал наглухо перекрыть все выходы из города. А между тем два взвода роты Гусева еще до того, как был приведен в исполнение приказ Лемельзена, сумели благополучно и без потерь уйти из Орла и возвратиться на сборный пункт. Два взвода во главе с капитаном уже были на сборном пункте, когда взвод Игоря Макарова, нанеся на перекрестке улиц молниеносный удар по немецким танкам, круто повернул влево, на другую улицу с намерением уходить из города. Шли с погашенными фарами и приоткрытыми люками на средней скорости. Впереди - командирский танк, за ним - Добрыня Кавбух, замыкающим - Андрей Епифанов. Пройдя один квартал, они повернули налево и вышли на более широкую мостовую, которая должна была, по предположению Макарова, вывести их на окраину города и затем на сборный пункт. Радист доложил: капитан Гусев спрашивает, где мы находимся, и повторяет приказ - следовать на сборный пункт.

- Передай капитану: находимся в городе, идем на сборный пункт, - приказал лейтенант и, подумав, добавил: - Сообщи - у нас все в порядке. Уничтожили пять вражеских автомашин, четыре танка, подожгли штаб. Убитых фрицев не считали.

Конечно же цифры эти были весьма приблизительны. Трезво оценивая обстановку, Макаров не исключал и самого трагического исхода - ведь они находятся в логове зверя. Удастся ли им благополучно уйти?

Не успел радист закончить передачу донесения командиру роты, как по головному танку ударил встречный луч прожектора, яркий, ослепительный, полоснул, как мечом. И в ту же минуту по стальной башне командирской тридцатьчетверки скользнул снаряд с такой силой, что весь экипаж ощутил толчок. Макаров захлопнул люк, нырнул на свое место и скомандовал:

- Свет! Дай свет!..

В свете фар они увидели посредине улицы, метрах в пятидесяти впереди себя, две пушки. Некогда было раздумывать - все решали секунды. Механик-водитель сам отлично понимал, что нужно делать в такой обстановке.

Танки рванулись вперед, не дав вражеским артиллеристам произвести по второму, возможно, решающему выстрелу.

Примерно метров через сто в лучах фар они увидели два немецких танка, загородивших проезжую часть мостовой. Танкисты, должно быть, ожидали неприятеля с противоположной стороны, потому как их пушки были направлены в сторону городской окраины. Они охраняли не выход из города, а вход в город. И это было единственное, хотя и немаловажное утешение для Макарова. Смять и опрокинуть танки, как только что смяли орудия, было невозможно. Но можно было - и то с немалым трудом - обойти стороной по узкому тротуару, сшибая броней деревья.

Орудийные выстрелы, должно быть, насторожили и всполошили немецких танкистов. Игорь Макаров видел, как судорожно поворачивалась башня одного из вражеских танков навстречу им. Нельзя было медлить, во что бы то ни стало нужно было упредить удар. И он послал бронебойный снаряд по тому немецкому танку, который поворачивал в их сторону пушку. Одновременно прогремел выстрел из танка Добрыни. И вслед за тем, не сговариваясь и не останавливаясь, тридцатьчетверки свернули на тротуары.

Танк Макарова, шедший с правой стороны, с трудом протиснулся между гигантским тополем и кирпичным домом, содрав своей броней толстую тополиную кору и сбив резной наличник с окна первого этажа. Он проскочил мимо подожженного им танка с повернутой назад пушкой и, вырвавшись метров на пятьдесят вперед, притормозил, поджидая Добрыню Кавбуха и Андрея Епифанова. Добрыня появился незамедлительно. Он шел следом за командиром по тротуару. Епифанов, шедший по левому тротуару, задержался. С его танком случилось непредвиденное. В потемках он не рассчитал ширину прохода слева и застрял на тротуаре, зажатый с одной стороны стеной дома, а с другой - стоящим со сбитой гусеницей фашистским танком. Мотор его бешено ревел, левая гусеница не касалась земли, а правый борт был плотно прижат к стене, танк лихорадочно дрожал всем своим многотонным стальным корпусом и не двигался с места.

Епифанов понял, что случилась беда и без посторонней помощи ему не выбраться. Неожиданно попал в западню… Не пройдет и полчаса, как немцы возьмут их голыми руками. Требовалось незамедлительно принимать решение и действовать быстро и без колебаний.

- Надо бросать танк и уходить, - несмело предложил теряющий самообладание наводчик.

- Разговорчики! - прикрикнул Епифанов, хотя такая мысль пришла ему раньше, чем ее высказал вслух наводчик. - Сообщите командиру взвода: просим помощи.

Когда радист командирского танка доложил Макарову, что Епифанов застрял, зажатый между стеной и немцем, лейтенант, не раздумывая долго, развернул свой танк на сто восемьдесят градусов и с повернутой назад пушкой пошел на помощь Епифанову. Всего на один миг, чтоб сориентироваться, он включил фары, освещая запрудившие улицу три танка, и в ту же секунду сам был ослеплен встречным лучом прожектора. А затем грянул выстрел немецкого танка. Тридцатьчетверка Макарова вздрогнула. Немецкий снаряд угодил в лобовую броню башни, сделал внушительную вмятину и рикошетом ушел в сторону.

Первоначально Игорь хотел с ходу спихнуть танк Епифанова назад, столкнувшись лоб в лоб. Но затем, когда фашист влепил в него снаряд, он мгновенно переменил решение и крикнул механику-водителю:

- Давай на немца, таран! Держись, ребята!..

Удар был сильный, и, несмотря на предупреждение командира, ребята не избежали фонарей и синяков. Немецкий танк отбросило назад. Вздыбилась и тридцатьчетверка Макарова. Два танка, два непримиримых врага, приподнявшись, сцепились в смертельном поединке.

Освобожденный из тисков танк Епифанова устремился вперед. И в этот самый момент из немецкого танка раздался пушечный выстрел. Снаряд угодил в мотор. Танк Епифанова вспыхнул, и командир отдал приказ экипажу покинуть горящую машину. Они выскочили на мостовую и заметались в лучах фар немецкого танка. Потом шарахнулись под деревья, где стоял танк Кавбуха, и, как воробьи, облепили его броню. А тем временем Макаров дал задний ход, осторожно пятясь в свете фар вражеского танка. И опять прозвучала азартно-торопливая команда лейтенанта, совсем не уставная, а какая-то задиристо-мальчишеская:

- По глазам его! Из пулемета! Ослепи!

Хлестнула пулеметная очередь по фарам, и свет погас. Механик-водитель, воспользовавшись темнотой, стал разворачивать свой танк.

Только бы поскорей выбраться из города, который теперь вспыхивал огнями прожекторов и пожаров, гремел стрельбой, надрывно ревел моторами.

Лейтенант Макаров опасался преследования. Но их никто не преследовал. На сборном пункте они остановились. Гусева не было. Значит, не дождались. Приглушив моторы, Макаров и Кавбух вышли из машин, прислушались. В стороне Орла всполошенно метались лучи прожекторов, да среди сплошного отдаленного гула то там, то сям звучали взрывы и выстрелы. Но они уже не тревожили, а радовали наших танкистов. Немного озадачила стрельба впереди, в стороне Мценска, вспыхнувшая вдруг, внезапно и какая-то лихорадочно-поспешная, торопливая. Продолжалась недолго, всего несколько минут, и потом также внезапно умолкла. Что б это могло быть? Ночной бой? Макаров знал, что где-то недалеко отсюда должен проходить передний край обороны стрелкового корпуса. А может, это старшин лейтенант Бурда столкнулся с немцами? Или капитан Гусев?..

Да, танки капитана Гусева по пути из Орла встретились на шоссе с подвижным немецким отрядом, возвращавшимся из ночной разведки: четыре бронетранспортера в -сопровождении мотоциклистов. Идущие из Орла танки немецкие разведчики встретили с полнейшей беспечностью - они никак не могли предполагать, что это советские танки. Поэтому капитану Гусеву не стоило большого труда одним ошеломляющим ударом из пушек и пулеметов разгромить и уничтожить весь разведотряд врага, превратив бронетранспортеры и мотоциклы в пылающий костер.

Ночной рейд роты капитана Гусева привел Гудериана в бешеную ярость, и не столько из-за причиненного ущерба, сколько из-за дерзости русских. Как смели они, трижды разгромленные, битые-перебитые, воскреснуть из небытия, да еще в самый неподходящий момент, как могли решиться на такую браваду? А он, Гудериан, иначе и не расценивал поступок советских танкистов как браваду, за которую они жестоко поплатятся. И немедленно, сегодня же, то есть 5 октября 1941 года. Перед генералом на длинном столе лежала развернутая карта, на которой, по данным разведки, была обозначена линия обороны советских войск. Собственно, никакой такой линии перед танковой армией Гудериана не было - просто стрелковый корпус генерал-майора Лелюшенко оседлал шоссейную и идущую параллельно ей железную дороги. Да и что это за корпус? Одно название. Войск-то у него и на дивизию не наберется. На самом шоссе занимают оборону мотоциклетный полк и полк пограничников, вооруженных винтовками, противотанковыми ружьями и бутылками с горючей смесью. Это против стальной танковой армады самого Гудериана! Да они все, со своими мотоциклами и ружьями, будут раздавлены гусеницами, как муравьи, раздавлены втоптаны в землю, в которую они даже не успели как следует зарыться. Для этого у русских не было времени, и не будет. Нет не таков генерал Гудериан, чтобы дать возможность противнику выиграть время и создать жесткую оборону. Быстрота, стремительность, натиск! - вот что такое танкисты Гудериана.

Генерал еще раз взглянул на карту. Правый фланг обороны русских упирался в извилистую голубую линию Оки и тут же обрывался. За Окой, на ее левом берету, по данным разведки, сколько-нибудь значительных сил не было, если не считать разрозненных частей Брянского фронта. Отступая, они, конечно, доставляли некоторое беспокойство, вынуждали отвлекать на себя часть сил. Ока, хотя и не представляет собой серьезного препятствия, все-таки река, водный естественный рубеж обороны, какая-никакая, а все же преграда, и на ее берегах можно потерять не один десяток танков в случае какой-нибудь неожиданности, вроде событий минувшей ночи. "Да, но откуда они взялись, эти ночные танки? - с беспокойством спрашивал себя Гудериан. - И сколько их? Похоже, что прибыла свежая танковая часть в подкрепление корпусу Лелюшенко. Разведка о ней ничего не докладывала".

Мысль о неизвестных танкистах и ночном переполохе вызывала неприятный осадок, раздражала. Гудериан снова взглянул на карту. Левый фланг обороны русских открыт. Его можно обойти и захватить Мценск с тыла. Но в таком случае танкам придется идти по пересеченной местности, по балкам, оврагам и мелким, но с топкими берегами речушкам, таким, как Зуша, разделившая маленький городок Мценск на две части. Нет, он поведет свои танки по шоссе, оставаясь верным уже испытанной тактике. Мощным бронированным тараном он раздавит в спешке созданную оборону русских. Он бросит в бой 24-й мотокорпус. 4-я дивизия генерала Лемельзена уже двинулась в направлении Мценска, и Гудериан решил выехать в боевые порядки дивизии, чтобы лично руководить сражением. Его трезвый, холодный ум военачальника подсказывал вполне здравую, логическую мысль: чем ближе Москва, тем упорней, ожесточенней будет обороняться Красная Армия. Несомненно, у Сталина есть резервы, и он будет постепенно вводить их в бой на угрожаемых участках фронта.

Гудериану вспомнилось совещание в ставке Бока, когда обсуждался план операции "Тайфун". Участвовали командующие полевыми армиями и танковыми группами. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер говорил на совещании о том, что надо отказаться от глубоких рейдов танковых войск и использовать их в тактическом плане - для постепенного захвата территории противника и разгрома его живой силы.

Гудериан резко возразил. Гальдера поддержали Бок и его начальник штаба. Они напомнили Гудериану о больших немецких потерях за три месяца войны.

Лично Гудериана эти потери мало беспокоили. Он считал, что они оправданы достигнутыми успехами. Знал он хорошо и то, что напоминание о потерях было упреком и лично ему. Ведь это в его армии к середине сентября потери в танках составляли около семидесяти процентов. Конечно же, с таким некомплектом он уже не мог совершать глубоких рейдов, клина не получилось. К началу операции "Тайфун" Гудериан получил пополнение в танках и людях. Правда, не столько, сколько хотел.

День был ясный и сухой, хотя солнце уже слабо прогревало землю, и утром в лощинах на траве долго держалась серебристая изморозь. В синеющих во все стороны горизонта далях сквозила тревожная печаль.

Гудериан нагонял находящуюся на марше танковую дивизию Лемельзена. Идущая впереди машина вдруг остановилась. Притормозил и водитель командующего. Гудериан прислушался. В стороне Мценска ухали глухие и мощные взрывы. "Дивизия вступила в бой?" - с некоторым недоумением подумал Гудериан. По его расчетам, боевое соприкосновение с русскими должно было произойти гораздо позже. Возможно, это только стычка с разведчиками. Подбежал полковник, неумело скрывая волнение, доложил:

- Русские самолеты бомбят дивизию.

Гудериан поднял глаза к белесому, полотняному небу. Девять самолетов кружили над районом, в котором сейчас находилась дивизия генерала Лемельзена. С уверенной, методичной последовательностью одно звено пикировало на танки и, сбросив бомбы, тут же отваливало в сторону, уступая место следующему звену.

- Где наши истребители? - исступленно вскричал Гудериан, и бледное лицо его задрожало от гнева.

Адъютант молчал. Да и вопрос командующего армией относился не к нему, а к командующему авиацией, которого в данный момент здесь не было. Сделав по три захода, советские самолеты удалились в сторону Мценска, и, когда их серебристые крестики-силуэты растаяли в мареве горизонта, над машиной Гудериана со свистом пронеслись три "мессершмитта", вызвав на лице командующего презрительно-ироническую гримасу. Он кивнул, и машина резко, как горячий конь, рванула с места.

Генерал Лемельзен встретил командарма с удрученным видом. Начал докладывать о налете советской авиации и о своих потерях от бомбового удара. Гудериан не дослушал его доклада, оборвал:

- Знаю, сам видел, - и зло выругался по адресу командующего авиацией.

Не прошло и часа, как в воздухе снова появились советские самолеты. На этот раз целью их бомбежки был штаб 24-го корпуса. Гудериан был встревожен. Попросил срочно соединить его с командующим авиацией. Тот молча выслушал гневный разнос командарма, а затем доложил:

- По данным нашей авиаразведки, только что на станции Мценск выгрузилась танковая часть, по меньшей мере бригада. В настоящее время на станцию прибывают эшелоны с пехотой. Я направил туда бомбардировщики, которых прикрывают истребители.

Сообщение это нисколько не успокоило Гудериана. Стало очевидным, что советское командование торопится воздвигнуть на пути его армии серьезный заслон. Приказав Лемельзену продолжать наступление, Гудериан выехал в третью танковую дивизию.

Теперь его преследовала одна мысль: во что бы то ни стало, любой ценой смять советские войска у Мценска еще до того, как они успеют закрепиться, зарывшись в землю, и затем стремительным броском за каких-нибудь три-четыре дня подойти к Туле и захватить ее. Идея опередить всех и первым войти в Москву с южного направления не покидала его, а, напротив, становилась все более навязчивой. И хотя ночной переполох в Орле, бомбовый удар по танкам четвертой дивизии, а также сообщение о прибытии в Мценск свежих сил Красной Армии испортили настроение Гудериану, он все же не терял присутствия духа и был уверен, что не позже как сегодня к ночи 24-й мотокорпус войдет в Мценск. Нужно было поторопить наступление третьей танковой дивизии, в которую и ехал сейчас Гудериан. Но что такое? Идущий впереди генерала бронетранспортер с охраной резко свернул с дороги, направляясь в ближайшие кусты. За ним последовала и машина командарма. В небе, как и час тому назад, снова появились советские самолеты. Теперь они бомбили танки третьей дивизии. На этот раз налет был более массированным и сокрушительным. Не успела удалиться одна группа самолетов, как на смену ей появилась новая. Все это происходило на глазах Гудериана, и он был обескуражен и удручен. Он, конечно, не доверял сказкам Геббельса, что авиация русских полностью уничтожена. Но такой неожиданной активности советской авиации именно здесь, под Орлом, и именно сейчас, когда началось генеральное наступление на Москву и вся тяжесть ожесточенного сражения легла на западные подступы к советской столице, то есть на направление главного удара, Гудериан никак не ожидал. "Что это, агония смертельно раненного?" - спрашивал себя генерал, пытаясь вникнуть в суть происходящего. Потери третьей дивизии, понесенные в результате массированного удара с воздуха, оказались столь чувствительны, что дивизия в этот день уже не смогла продолжать организованное наступление. Непредвиденное нарушение всех планов и расчетов повергло Гудериана в состояние крайнего раздражения. Он не мог себе позволить хотя бы на день приостановить наступление на Тулу и приказал Лемельзену решительным ударом танков четвертой дивизии прорвать еще непрочную, почти не эшелонированную в глубину ниточку обороны противника и сегодня к исходу дня овладеть Мценском.

С чувством тревоги и даже уныния возвратился Гудериан в штаб армии и вызвал к себе командующего авиацией, обрушив на него поток возмущения и возложив ответственность за потери от русской авиации.

Связавшись со штабом Бока, Гудериан доложил фельдмаршалу, что на подступах к Мценску его армия натолкнулась на сильно укрепленный оборонительный рубеж русских.

- Так ли это? - перебил его вопросом Бок. - По нашим сведениям, перед вами всего-навсего один стрелковый корпус.

- Усиленный танками и воздушной армией, господин фельдмаршал, - с едким раздражением вставил Гудериан, уловив в словах своего начальника иронические нотки.

- Целой воздушной армией?

И снова в вопросе Бока проскользнуло что-то обидное, какое-то унизительное недоверие и злорадство. И тогда с языка Гудериана сорвалась та правда, которую он предпочел бы скрыть:

- Сегодня они много раз и подолгу бомбили нас. Мы имеем потери в танках и людях.

- Надеюсь, это не помешало наступлению вашей армии? - с подчеркнутой учтивостью осадил его Бок.

- К вечеру танки генерала Лемельзена должны войти в Мценск. Но меня несколько удивляет фанатическая активность русской авиации, господин фельдмаршал. Откуда появились их самолеты? Сняли с западного направления? Как дела у моих соседей?

- Наступление на Москву развивается успешно. Все идет по плану. Через несколько дней войска фон Клюге и Гёпнера промаршируют но Красной площади. Так что поторопитесь, генерал, чтобы не опоздать на парад.

Бок недолюбливал заносчивого Гудериана, командующий второй танковой платил тем же своему непосредственному начальнику. Самолюбивый, упрямый и непреклонный в своих убеждениях, Гудериан умел настоять на своем, нередко поступая вопреки распоряжению Бока. Тон, которым разговаривал сейчас Бок, бесил Гудериана. Да, конечно, Бок получит приятное удовольствие, если вторая танковая армия "опоздает" войти в Москву, предоставив этот триумф Клюге, Гёпнеру и Готу. Но не таков Гудериан, чтобы дать себя провести. Если он сумел прорвать Брянский фронт, которым командовал генерал Еременко, то уж стрелковый корпус какого-то никому не известного Лелюшенко он просто раздавит.

Гудериан с некоторым нетерпением ждал сведений, а точнее, победных реляций из четвертой дивизии. Уж вечерело, а генерал Лемельзен молчал. Молчал потому, что под Мценском не утихал ожесточенный бой. Шедшие по шоссе головные немецкие танки наскочили на мины и подорвались. Идущие вслед за ними свернули на обочину и продолжали движение. Но вскоре и они напоролись на минное поле. Получилась заминка. Появившиеся на поле саперы с миноискателями попали под губительный огонь снайперов-пограничников, а по застопорившим танкам из небольшой рощицы ударили пушки. Били прямой наводкой. Несколько танков загорелось; саперы, побросав миноискатели и раненых, поползли назад, чтоб укрыться за броней танков и транспортеров. Атака не удалась, и гитлеровцы были вынуждены отойти на исходные позиции. Прошло не больше получаса, как немецкая артиллерия начала обстрел наших передовых позиций. Артиллерийский налет продолжался минут двадцать, после чего в атаку пошли сорок танков, за которыми, пригибаясь к земле, бежали солдаты. Два танка, шедшие ближе к шоссейной дороге, подорвались на минах, остальные продолжали идти. Шли уверенно, без стрельбы. Наша сторона тревожно молчала, словно все до единого советские воины погибли при артиллерийском налете. Ни одного выстрела. Лишь сплошной надсадный гул моторов раздирал предвечернюю тишину. И когда до рощицы оставалось метров сто, сразу вздрогнула от орудийной канонады земля, захлопала противотанковыми ружьями, затрещала пулеметами. Вот споткнулся один танк, задымил черным дымом, вот вспыхнуло пламя на втором, завертелся на месте с разорванной гусеницей третий. А другие продолжали ползти с самонадеянным упорством. И тогда откуда-то из балки на правом фланге и из небольшой рощицы на левом выскочили две роты тридцатьчетверок из бригады полковника Катукова и на ходу открыли огонь из пушек по вражеским танкам, одновременно поливая пулеметным свинцом бегущую за танками пехоту.

И сразу удвоилось, а затем утроилось число горящих немецких танков. Пехота же залегла, уткнувшись касками в чернозем, вспоротый стальными гусеницами. Вторая атака немцев захлебнулась.

Огромное, в кровавых подтеках, солнце торопливо опускалось за дымчатый горизонт. В прохладном воздухе стоял острый запах пороховой гари и чего-то едкого, исходящего от горящих танков.

Генерал Гудериан получил сообщение, что взять Мценск не удалось. И тогда он отдал приказ авиации - бомбить город и железнодорожную станцию.