Бой на вылет

Пёс

Мокрая шерсть, как известно, пахнет палёной костью. Во всяком случае, для меня.

Я пересекал маленький сад, разросшийся в одном из внутренних двориков нашего района, чтобы сократить путь домой, когда к запаху влажной зелени примешался этот.

Запах, да ещё непонятная возня в кустах заставили меня остановиться.

Вообще-то я не боюсь собак. Но темнота пополам с дождём внушили душе некоторую неуверенность.

— Свои, свои, — тихо сказал я в кусты, успокаивая, скорее себя самого.

В кустах фыркнуло, и слабый свет уличного фонаря покатился по лобастой голове крупного пса, вышедшего мне навстречу. Ньюфаундленд? Не похоже. Медленно я двинулся мимо него к выходу из дворика и, очутившись на улице, обнаружил, что собака следует за мной.

Чувствуешь себя неудобно, когда за вами увязывается незнакомая собака. Вы ведь ей не хозяин, верно? А вот она считает наоборот. Или ей просто хочется иметь хозяина. В любом случае, лично вы не брали на себя никаких обязательств по отношению к ней. И тем не менее.

Я опять остановился. Пёс подошёл совсем близко и ткнулся носом в мою руку…

…И вдруг я так ярко ощутил его одиночество в этом мире, что мне стало почти физически больно. Если учесть, что дома меня тоже никто не ждал, то его одиночество, слившись с моим, превратилось в какое-то совершенно другое чувство.

Мне захотелось взять его с собой. И, как только я решил сделать это, боль ушла сквозь пальцы в его лохматую лобастую голову и оттуда, через пёсье тело и лапы, в городскую землю, закованную в старый асфальтовый панцирь.

— Ну что ж, пёс, — сказал я, улыбаясь, — ты мне нравишься. Пошли.

С утра у меня оставалось в кастрюле довольно много овсяной каши, которую я теперь и предложил псу, вывалив её в миску.

Он осторожно понюхал пищу и начал есть, время от времени поглядывая на меня.

Только теперь я заметил, что глаза у него синие. Вы когда-нибудь встречали в своей жизни собаку с синими глазами?

Вообще в нём была какая-то странность. Величиной с немецкую овчарку, пожалуй, но с более длинной и какой-то пепельно-серебристой шерстью. Крутолобая большая голова и острые волчьи уши. И глаза. Они больше походили на кошачьи. И синие, чёрт возьми! Синие, как вечернее небо в августе.

— Как же мне назвать тебя, собака? — раздумчиво произнёс я, закуривая.

Он поднял голову и посмотрел на меня долгим и каким-то не по-собачьи внимательным взглядом. Я почему-то затушил сигарету и сказал:

— Чак. Я буду звать тебя Чак. Хорошо?

Пёс улыбнулся — некоторые собаки действительно умеют улыбаться — и снова принялся уплетать овсянку, а я направился в ванную, чтобы набрать тёплой воды.

Чак отнёсся к процедуре купания благосклонно. Он не пытался выпрыгнуть из ванной, не скулил, не рычал, и тем более, не кусался. Впрочем, он оказался гораздо чище, чем можно было предположить.

Потом я вытер его старым полотенцем, устроил в прихожей подстилку и, объяснив, что отныне это будет его место, занялся собственным ужином.

Засыпал я, как и все последние месяцы, плохо — побаливал желудок, и в голове непрестанно суетились какие-то совершенно пустые и мелкие мысли. Снотворное принимать не хотелось — я и так за последнее время выпил его довольно много, — а сигарета, выкуренная на балконе, не помогла.

Лежа на боку с открытыми глазами, я не увидел, а скорее почувствовал движение в комнате, и передо мной появился Чак.

Его синие глаза слабо светились ровным спокойным светом. «Кажется, у собак не светятся в темноте глаза», — я вяло удивился про себя и понял, что быстро засыпаю.

Среди ночи я вдруг проснулся. Комната была наполнена лунным светом, и посреди всего этого великолепия на ковре сидел Чак, неподвижно глядя в окно на луну. Почуяв, что я не сплю, он обернулся, подошёл ко мне неслышным шагом и слабо ткнулся головой в плечо.

— Чак, Чак, хороший, — прошептал я, ласково поглаживая его голову, — Иди спать, Чак. Иди на место. Спать надо.

Он жил у меня уже две недели и с каждым днём интересовал всё больше и больше.

Во-первых, Чак совершенно не ел мясного, с удовольствием, однако, потребляя различные каши, молоко и овощи. Во-вторых, слишком мало спал для собаки — каких-то три-четыре часа в сутки. В третьих, он не лаял. То есть, он издавал звуки, но это было какое-то полуворчание — полупоскуливание, но никак не лай. В-четвёртых, он понимал меня совершенно. Так, что мне иногда становилось не по себе. Вот, например.

Как-то, когда я по обыкновению работал на кухне, мне понадобилась книга, которая — я это знал точно — лежала на столе в комнате. Мне абсолютно не хотелось вставать, я боялся упустить мысль, и вот Чак приносит в зубах эту книгу!

И так бывало довольно часто. Стоит ли говорить, что любые просьбы на уровне «подай-принеси», высказанные голосом, он исполнял с мгновенной точностью и никогда не ошибался. Согласитесь, что редкая собака так понимает человека. Впрочем, всё это было бы вполне объяснимо, но последующие события заставили меня крепко задуматься.

Да, я совсем забыл упомянуть, что у меня исчезли боли в желудке, я крепко спал по ночам и вообще чувствовал себя, как в неполных двадцать пять лет. Хотя тогда я ещё не связывал состояние своего здоровья с присутствием Чака…

Так вот. У меня была девушка. Прекрасная, как майский куст сирени. И у меня была жена, с которой я не жил, и пятилетняя дочь, которую я очень и очень редко видел. Девушка была сладкая, а воспоминания о жене и дочери, соответственно, горькими. Это горько-сладкая смесь и отравляла мне душу ежедневно и до тех пор, пока не вмешался Чак.

Я настолько с ним свыкся, что всюду брал с собой. И даже на свидания. Поначалу девушка была не против, но однажды к нам пристала возле её дома подвыпившая компания очень молодых людей, которым, видимо, хотелось потратить на что-нибудь незатейливое избыток юных сил. Я не успел проявить себя мужчиной — Чак тихо заворчал и, выпрыгнув из кустов, где он до этого сидел тихо, чтобы не мешать нам целоваться, вырос перед этой шпаной. Было их шесть человек — все здоровые бугаи, акселераты, так их…

Чак не сделал ни одного движения. Он даже не рычал. Он просто стоял, не шелохнувшись, и глядел на них. В глазах его полыхало синее безжалостное пламя.

Спотыкаясь на ходу и визжа какими-то жуткими голосами, исполненными первобытного ужаса, компания кинулась врассыпную.

После этого случая девушка перестала со мной встречаться, но я почему-то не очень сожалел об этом, тем более что вскоре ко мне вернулась жена. И тоже благодаря Чаку.

Мы случайно столкнулись на улице, и моя дочь радостно и звонко закричав: «Папка!», бросилась почему-то к Чаку и тут же стала трепать его за уши. Чак довольно скалился, а жена сказала: «Здравствуй», потом долго глядела на Чака — он тоже, хитрец, на неё добродушно посматривал — и добавила полувопросительно-полувосхищённо: «Какая у тебя собака…».

Нам как-то сразу стало опять хорошо вместе, и для начала мы сходили в кино, а потом поели мороженного и, наконец, пошли домой. И мы уже точно знали, что идём к себе домой, что дом соскучился по нам, и совершенно не понятно, где это мы сколько времени — и, главное, зачем? — пропадали друг без друга. И этим же счастливым вечером произошёл ещё один случай, после которого я окончательно понял, что Чак не просто собака или не простая собака — как хотите.

Нам оставалось перейти улицу, когда на другой её стороне появилась подруга жены со своим сыном — ровесником нашей дочки, который, увидев нас, неожиданно бросился через дорогу, вырвав свою ручонку из руки матери. Всё произошло очень быстро. Троллейбус надвигался неотвратимо, как танк, и никакие тормоза в мире не могли бы его уже остановить, и я застыл со сжавшимся в ледяной снежок сердцем, и вскрикнула жена, когда Чак прыгнул прямо с места.

До противоположной стороны улицы было метров пятнадцать. Чак пролетел это расстояние по воздуху со скоростью брошенного камня, подхватил мальчишку передними лапами под мышки и… дальнейшее скрыл от нас корпус троллейбуса, который, звеня слетевшими штангами и зарываясь носом в асфальт, со скрежетом остановился там, где только что находился ребёнок. Вылезший из кабины водитель не орал на нас. Он стоял, прислонившись к своему транспортному средству, и, ломая спичку за спичкой в тщетной попытке прикурить, всё повторял одно и тоже.

— Но ведь он же летел, граждане, я своими глазами видел, как он летел…

Мы ушли от расспросов и быстро натекающей толпы людей домой. Женщины наперебой расспрашивали у меня о Чаке, а дети… По-моему, детям было всё равно — о лучшем друге они не могли и мечтать, хотя детские мечты, поверьте, могут залететь очень далеко.

Прошёл ещё месяц. В нашем доме поселилось счастье. Было всё — и здоровье, и деньги. И отлично работалось и невероятно любилось. Только вот, просыпаясь ночью и глядя на Чака, неподвижно сидящего на ковре и уткнувшего морду в ночное звёздное небо, я чувствовал, что нам придётся скоро расстаться, и чувству этому нельзя было подобрать названия.

Однажды ночью он разбудил меня. Жена и дочь крепко спали. Я сразу понял, что пора собираться — в конце концов, не только Чаку угадывать мысли! Мы вышли на улицу и направились к окраине города. Чак вёл меня на восток — туда, где за новыми микрорайонами ещё держался под натиском горожан и бульдозеров довольно большой лесной массив.

На опушке нас ждали. Их было двое. Две высокие человеческие фигуры в тёмной одежде и с фонариками в руках. Я почему-то остановился метрах в тридцати от них, а Чак — с ликующим лаем! — бросился к ним. Тот, что повыше — я видел — потрепал его за ушами и они, повернувшись, бесшумно скрылись в лесу.

С минуту я топтался на месте, ожидая невесть чего, и, уже совсем собрался уходить, как тут из леса выскочил Чак. Он подлетел ко мне, и в пасти у него был зажат фонарик. Несколько раз он ткнул мне его в руку, пока я не догадался, что путь назад не близок и на этом пути много ям и невидимых в темноте опасностей, а фонарик — вот он, бери же! — пригодится, потому что умеет освещать дорогу.

Чак лизнул меня в щёку, чего никогда не делал раньше, и снова умчался в лес.

Прошло полчаса, прежде чем над вершинами деревьев взметнулось и опало голубоватое холодное зарево.

Уже два года, как с нами нет Чака. Жена ходит беременная, и УЗИ подтверждает, что у нас будет сын. Мы хорошо ладим друг с другом и дочерью, здоровье наше в полном порядке, я бросил курить. А фонарик… За всё это время я ни разу не пытался его разобрать и сменить батарейки. Но он по-прежнему светит ярко.