Бой на вылет

Бой на вылет

— Слава, нам нужно поговорить.

Чёрт. Ненавижу, когда моя Катька произносит эти слова. Потому что обычно они означают, что на твою голову сейчас вывалят проблему и заставят её решать. Лучше немедленно. Особенно ненавижу, когда моя любимая жена Катерина произносит эти слова утром в субботу.

Утро субботы как раз и было. И не просто субботы, а субботы игровой. И не просто игровой, а субботы Больших Бонусов и Скидок. Потому что сегодня, двенадцатого июля, все, влюблённые в танки полигонщики, отмечали годовщину знаменитого сражения под Прохоровкой. Что означало серьёзные преференции тем, кто будет участвовать в боях с семи утра дня сегодняшнего и до ноля часов дня завтрашнего.

Впрочем, Катьке позволительно было этого и не знать. Хотя мне кажется, что я ей рассказывал. То ли вчера, то ли позавчера. Или на неделе. А может, и не рассказывал, не помню. Как бы то ни было, я вздохнул, отодвинул пустую кофейную чашку и сказал:

— Конечно, любимая, давай поговорим. О чём?

Она присела рядом, и я тут же уловил, идущий от неё запах. Не знаю, с чем его сравнить, но Катька всегда так пахнет по утрам. Тепло и сладко. Хочется тут же её обнять, прижать к груди и поцеловать в макушку. Люблю я свою жену, вот что. Поэтому, наверное, и запах хороший. Не любил, по другому бы пахла.

— Мы вчера были у детского врача, в поликлинике. Ты поздно вернулся, устал, не хотела говорить. Решила, лучше утром.

Так. Что ещё… Спокойно, Славик. Главное, спокойно.

— Что-то с Вовкой?

Вовка — это наш сын. Ему пять лет, он давным-давно умеет читать, страшно любознателен и похож глазами на маму, а лбом, носом и повадками на меня.

— Пока точно не известно. Но врач говорит, что необходимо серьёзное обследование.

— Подожди-подожди. Обследование на предмет чего? И зачем вы вообще попёрлись к врачу? Мне кажется, Вовка абсолютно здоров…

Тут я осознал, что несу какую-то ахинею и умолк.

— Кажется тебе, — Катька вздохнула. — Мне, вот, тоже казалось. Теперь уже не кажется. А к врачу мы попёрлись, как ты изволил выразиться, по одной простой причине. Ты же сам хотел отдать Вовку на плавание. Помнишь? Мол, ребёнок с детских лет должен приобщаться к спорту и всё такое.

Я кивнул.

— Ну вот, — продолжила Катерина. — А для того, чтобы записаться в бассейн, нужна справка от врача. Мы и пошли. И он, врач то есть, он… — моя жена судорожно втянула в себя воздух. — Он…

— Тихо-тихо-тихо… — я быстро передвинул стул, сел рядом и обнял супругу. — Не плачь, Катюха, ты что? Только не плач, прошу тебя.

Жена всхлипнула, шмыгнула носом:

— Извини. Что-то я расклеилась. Но, понимаешь, врач сказал, что у Вовки подозрение на прогерию.

— Это ещё что за фигня?

— Преждевременное старение. Очень редкое генетическое заболевание, когда ребёнок начинает резко стареть и… В общем, оно уже лет десять-пятнадцать как лечится, но лечение стоит сумасшедших денег.

Теперь я вспомнил. И правда, есть такая болезнь. Очень редкая и очень страшная. Когда ваш сын умирает от старости в тринадцать или пятнадцать лет — это, согласитесь, не просто страшно. Это самый настоящий ад. Безысходный ужас. Если, разумеется, нет денег на лечение. У нас денег не было.

— Подозрение… То есть, врач не уверен?

— Ну откуда. Он так и сказал: «Необходимо тщательное обследование, может быть, я ошибаюсь, и ничего страшного нет».

— И обследование, конечно же, тоже стоит денег?

— Врач сказал, что большую часть покроет страховка. Но не всё. А по времени обследование займёт дня три-четыре.

— Дня три-четыре… Это не долго, хорошо. Сколько не хватает денег?

— Около двухсот энерго. Сто девяносто восемь, если точно.

— Понятно. А сколько будет стоить лечение, если не дай бог? Уверен, что ты всё уже вызнала.

— Вызнала, — Катька опять вздохнула. — Двадцать пять тысяч энерго. Это в самом-самом лучшем случае. Если очень повезёт. Но обычно — тридцать-сорок.

Если очень повезёт. Не назвал бы себя сильно везучим человеком. Вот разве что с женой мне здорово повезло. И с сыном. Да, с сыном. При мысли о Вовке, о том, какие страдания, возможно, ждут его впереди, у меня защемило сердце. Сорок тысяч энерго. Ладно, пусть двадцать пять. Деньги для нас не просто большие. Неподъёмные. Кредит за квартиру выплачивать ещё лет пятнадцать, а больше у нас и нет ничего. Можно было бы, наверное, собрать по родственникам. Но Катька — круглая сирота, детдомовская, а у меня из близкой родни только мама. Да и та на пенсии по инвалидности. О дальней же и говорить не стоит — они меня, по-сути, не знают вовсе, я их тоже. И богатых друзей нет, не говоря уже о покровителях и меценатах. Да и откуда покровители и меценаты у простого русского мастера по эксплуатации и ремонту глайдеров? Среди друзей-товарищей и знакомых пару тысяч энерго помощи я соберу, если очень постараюсь. Наверное. Но это всё. И что делать? Ограбить банк? Смешно. В наше время слабой популярности наличных денег и развития защитных киберсистем грабить банки стало чертовски сложно. Их грабят, понятно, но уже совсем не с той частотой и подготовкой, как ещё какую-нибудь сотню лет назад.

Эх, вот времена были!

И наличность имела повсеместное хождение, и в танчики играли только на комме. Да и не только в танчики. Тогда вообще в моде было всё виртуальное и онлайновое. Сидишь перед экраном, шевелишь мышкой или джойстиком, играешь, общаешься с такими же юзерами, как ты сам. Юзерами-лузерами. Удовольствие! Эскапизм называется — бегство от реала. Клавиша «escape» — наше всё. Ха-ха. Сейчас, ясно, видеоигр тоже хватает, но серьёзные взрослые люди вроде меня предпочитают не виртуальные, а настоящие Полигоны. И тела-аватары, понятно. По сравнению с этим любая стрелялка в виртуале — полный отстой. Кто сам пробовал, знает. А кто не пробовал, тому я могу лишь посочувствовать. Это всё равно, что ни разу в жизни не попробовать настоящий секс. Представили? Вот.

И ещё хорошо в современных военных играх то, что школота туда не попадает. Доступ на Полигоны разрешён только после того, как вам исполнится восемнадцать лет, и вы достигнете первого совершеннолетия. При этом личность юзера отождествляется на раз, и украсть папин или любой иной аватар взрослого не получится. Тут же вычислят. И кара будет суровой. На первый раз — запрет на доступ вплоть до второго совершеннолетия, то есть, до двадцати одного года. На второй — до тридцати лет (окончательное совершеннолетие). На третий — пожизненно. Круто? Может, и так. Но психику сберегает, тут даже вопросов нет. А зачем обществу столько молодёжи со сбитой напрочь крышей? И так проблем хватает. Одна безработица среди молодых чего стоит. С тех пор, как продолжительность жизни выросла в среднем до ста двадцати лет, найти хорошую работу на Земле, если тебе нет тридцати, почти так же трудно, как выиграть штуку энерго в национальную лотерею. А жить и работать на Луне или Марсе горят желанием отнюдь не все. Так что всё правильно, я считаю, детскую психику нужно беречь.

— Что мы будем делать, Слав? — спрашивает Катька и выводит меня из задумчивости.

— Начинай обследование, — принимаю я решение. — Деньги будут уже завтра. А может, даже сегодня.

— Откуда? — удивляется жена.

— Всё нормально, — я наклоняюсь целую её в край сладкого рта и поднимаюсь со стула. — Продам Т-54. У меня давно его торгуют. Раньше не хотел, а теперь, значит, пришло время. Ничего, жена, как-нибудь прорвёмся.

Я нарочито бодро подмигиваю и выхожу из кухни. Пора собираться на Полигон.

Полигоны возникли около полувека назад. Как только под давлением мощного и чертовски богатого общепланетарного движения «За мир и безопасность» окончательно сошли на нет войны и вооруженные конфликты, выяснилось, что человеческую природу просто так не переделаешь. Особенно, если ты молод и полон сил. Среднестатистическому мужику, а зачастую и молодой и, особенно, незамужней бабе, надо подраться и повоевать, они природой так запрограммированы, и спортом, даже самым экстремальным, а также видеоиграми тут не отделаешься.

Значит — что? Правильно. На Полигон! Где разыгрываются настоящие бои и сражения с настоящим оружием и военной техникой. От античных времен до Третьей мировой, на выбор. Хочешь мечом маши, хочешь с кремниевым ружьём или автоматом бегай, хочешь, из пушек и ракетных установок пали.

А хочешь, как я и мне подобные, воюй друг с другом на танках производства тридцатых-сороковых годов чумового двадцатого века. В основном немецких, советских и американских. Адреналин, боевая эйфория, кровь, боль и даже смерть — настоящие. Ну, почти. Так как дерутся, понятно, не сами люди, а их аватары-биороботы. Но какая разница, если сознание у аватар в момент боя наше, человеческое? Никакой. Разве что после смертельного ранения ты не оправляешься на тот свет, а снова прыгаешь в свое родное тело. И слава богу. Иначе цена за игру была бы слишком велика.

Как аватары, так и танки со всем своим снаряжением, боеприпасами и оборудованием стоят денег. Настоящих или игровых — не особо важно. Потому что, как настоящие деньги можно перевести в игровые, так и наоборот. За немалый процент посредникам, но тем не менее. Правда, разбогатеть на этом не удастся, и не мечтайте. Многие пытались, но ни у кого не вышло. Максимум, на что можно рассчитывать — это оставаться в небольшом плюсе. После того, как вы оплатили аренду Полигона, починку разбитого в бою танка, приобретение новой машины, снаряжения, оборудования и боеприпасов. А также лечение, реанимацию или полную замену аватара.

За четыре года плотного участия в танковых сражениях я как раз достиг этого уровня, когда деньги из семейного бюджета на игру практически не тратились. Ну, разве что в крайних случаях. А поначалу…. У! Вспомнить стыдно. Достаточно сказать, что дело едва не дошло до развода, когда наши кровные, отложенные на покупку новой автокухни, я истратил на приобретение немецкого PzKpfw V «Пантера». Хотел потом тихонько пополнить счёт, но не успел — Катька заметила. И началось. Хорошо, срочный дорогой заказ свалился, и нам хватило не только на автокухню, но и хорошие зимние сапоги для Катьки. Жена и оттаяла. Она вообще у меня хоть и вспыльчивая, но отходчивая. С ней главное палку не перегибать и вообще лучше лаской, а не наездом и давлением. Оно и понятно, кто ж любит, когда на него давят? Я и сам такой. А на «Пантере» этой, к слову сказать, я до сих пор воюю. Это вообще мой любимый танк. Шестьдесят восемь процентов личных побед! Не енот начихал. Собственно, в ангаре у меня всего две машины, которые единолично принадлежат мне. PzKpfw V «Пантера» и, упомянутый ранее, советский Т-54.

С этой машиной получилась странная вещь. Два года я о ней мечтал, два года на неё копил, отказывал себе в лишней бутылке пива, ходил в старой драной куртке, а когда, наконец, приобрёл — разочаровался. И довольно быстро. Не мой оказался танк. Так, увы, бывает и не сказать, что очень уж редко. Вроде, и боец опытный и тактически грамотный, а не может эффективно воевать на каком-то определённой машине, хоть ты тресни! Взять меня. Лучше всего я дерусь на СТ — средних танках. И моя «Пантера», и Т-54 как раз к ним и относятся. Но «Пантера» ниже классом хоть и тяжелее почти на девять тонн. Тем не менее, на Т-54 я одержал всего тридцать четыре процента личных побед, а уж горел в нём столько, что и вспоминать не хочется. Соответственно, и денег на восстановление потратил кучу — гораздо больше, чем на нём заработал. Нет, не мой танк. А кто-то воюет и радуется. Вон, и продать просят. С рук-то дешевле выходит, чем с игры. Значит, продам, решено. Останусь с одной «Пантерой». Господи, лишь бы Вовка был здоров. Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы врач ошибся, и мой сын был здоров. Если надо, я и «Пантеру» продам, ты не думай. Буду воевать только на общих машинах или наниматься на чужие, не впервой. Только сделай, а?

Уже на подлёте к Полигону вижу, что на парковке хватает глайдеров. Значит, бои уже идут. Впрочем, они всегда идут. Припрись на Полигон ночью, и сто из ста, что найдёшь возможность сразиться. Даже не узнавая предварительно по комму, есть ли кто в Малиновке или Химмельсдорфе. А также в остальных двадцати восьми игровых картах.

Лукавить не буду, с игровой картой я определился по комму ещё в глайдере по дороге к Полигону. Иначе в такой бонусный день, как сегодня, есть вероятность, что придётся ждать своей очереди. А ждать не хочется, хочется, наоборот, воевать. Жечь вражеские танки, и адреналин, зарабатывать опыт и «золото», ловить кайф и чужие снаряды в борт.

Мне досталась карта Полустанок. Хорошая карта, удобная: железнодорожная насыпь, гора, озерцо в низинке, рощица и деревушка. Есть место и для манёвра, и для атаки в лоб, и для засады. Смотрю на часы. До начала боя — сорок минут. Как раз дойти быстрым шагом до Ясель, лечь в «колыбель», подключиться к аватару, определиться с тем, на каком танке и с каким экипажем хочу воевать и: «По машинам! Заводи! Вперёд!». А если не заводится, то всё равно вперёд, — потом заведём, как сказано в старом танкистском анекдоте.

Для тех, кто никогда не играл в танковые бои на Полигоне, объясняю. Боевых машин по форме собственности есть лишь два вида. Те, которые полностью принадлежат одному человеку и те, что находятся во владении нескольких юзеров. От двух до десятка обычно. Бывает, и больше, но редко — смысла нет на такую ораву доходы делить. Чтобы заработать на собственный танк, надо постараться. Или вложить «живые» деньги, или игровые, или и те, и другие. Покупать танк за настоящие энерго — дорого. Так делают, да, но только те, кто богат в реале и деньги им девать некуда. Или фанаты игры, готовые последние штаны заложить ради приобретения вожделенного «Тигра» или М-26 «Першинг». Но таких мало. Абсолютное большинство всё-таки покупает машины на средства, заработанные в игре, добавляя чуток кровных энерго. А заработать игровые деньги можно, особенно в самом начале, лишь участвуя в боях на чужих машинах в качестве наемника. Мехводом, башнёром-заряжающим или наводчиком, стрелком-радистом или даже командиром танка. Кому кем больше нравится, кто что лучше умеет. Потому что собственники танков предпочитают нанимать аватар, а не просто специализированных биороботов. Последние не прокачиваются, всегда одинаковые, и общаться с ними по-человечески не получится. Робот, он робот и есть. Команде подчинится, но и только. Без души и выдумки. А игра — дело живое.

Затем, поднакопив игровых кредитов и опыта, можно скинуться с такими же салагами-новичками, как ты сам и купить вскладчину какой-нибудь БТ-7 или даже Т-34-76. Ну и так далее, вплоть до первого танка, который принадлежит тебе и только тебе. От командирской башенки до последнего трака на гусенице.

Ясли встречают меня озонированным чистейшим воздухом и умиротворяющей тишиной. А кому здесь шуметь? Игроки лежат в своих ячейках, словно младенцы в яслях и колыбелях. Отсюда и название. Иду к «колыбели», которой пользуюсь чаще всего. Слава катаной броне, сегодня она свободна, а то бы пришлось искать другую. Оно, в общем-то, по фигу, но эта мне как-то привычней.

Откидываю крышку, снимаю обувь (говорят, американцы часто лезут в «колыбель» прямо в ботинках, но мы не так воспитаны), забираюсь внутрь и опускаю прозрачную крышку. Как всегда, лежать в «колыбели» мягко и удобно, дышится свободно, легко. Ладно, приступим, благословясь. Приподымаю голову, натягиваю «шлемофон», застёгиваю на руках передаточные манжеты, тычу пальцем в сенсорный «пуск» и закрываю глаза. Всё, помчались.

Итак, первая игра на своей «Пантере» с наёмным экипажем. Ни одного биоробота. Все аватары — старые знакомцы, всех люблю и уважаю. Ещё салаги, конечно, но уже с каким-никаким опытом и отнюдь не нулевыми личными счетами. Десяток-другой боёв, и кое-кто из них, пожалуй, может рассчитывать на собственную долю в танке.

Экипаж в живописных позах расположился на броне, курит. Это в реале мы, за редчайшим исключением, некурящие, а наши аватары дымят по страшной силе. А чего не курить, когда лёгкие не свои? Опять же идентичность есть идентичность. В двадцатом веке, говорят, курили все. Особенно мужчины и особенно во время войны. Правда, в моём экипаже не все мужчины. Точно знаю, что наводчик в реале женщина, девушка. Зовут Света. Но здесь она — русоволосый худощавый паренёк по имени Вальтер. Наводчик от бога. С семисот метров первым же снарядом переламывает на спор телеграфный столб, что твою спичку.

К слову, аватар люди выбирают себе совершенно непредсказуемо. Я, к примеру, в реале имею рост метр семьдесят девять, прямые тёмно-русые волосы и семь-восемь килограмм лишнего веса. И мне двадцать девять лет. А мой аватар на десять сантиметров ниже, брит наголо и старше на два года. Но это ни о чём не говорит. Пытаться составить психологический портрет человека по тому, какой аватар он себе подобрал — занятие абсолютно бессмысленное. Ибо никаких просчитываемых алгоритмов здесь нет и быть не может. Одно лишь неизменно: практически никто не заказывает себе аватар-близнеца, похожего на него самого в реале, как две капли дождя. Не знаю, почему так. Видимо, подспудно (и не только) нам хочется иногда поменять свою внешность, возраст и даже пол. Хотя бы формально, поскольку репродуктивные органы у аватар отсутствуют. Что же касается возраста, то здесь сложнее. Существует жёсткое правило: в игре не могут участвовать не только дети и подростки, но и те, кто перешел возрастную границу, которая у каждого своя и определяется целым комплексом довольно сложных исследований и хитрых тестов. Так что в основном, конечно, сражаются молодые — от двадцати одного до шестидесяти. У тех, кто старше, другие игры. Хотя всякое бывает. Я, например, не раз встречался в бою с танкистом, выступающим под позывным Лысый Бубен. Он утверждал, что ему восемьдесят четыре года, и он застал ещё время, когда не было Полигонов, и люди воевали друг с другом по-настоящему. Правда, что-то последнее время его не видно. То ли перешёл всё-таки свою возрастную границу, то ли просто игра надоела, то ли и вовсе отправился в мир иной. Всякое бывает.

— Командиру — салют! — нестройным хором приветствует меня экипаж и сползает с брони. Здороваюсь со всеми за руку.

— Ну что, — задаю извечный вопрос. — Готовы?

— Готовы, командир, — отвечает за всех чернявый коренастый мехвод Ганс. Кажется, в реале его зовут Саша, но здесь он Ганс. А когда, как и все они, заработает свою долю во владении танком, получит право и на собственный позывной. Или, как говорили когда-то на английский манер — никнейм. Пока воюешь на чужих машинах, позывной тебе не положен, только имя.

Смотрю на часы. До начала боя ещё пятнадцать минут. Можно успеть покурить и прикинуть тактику. Закуриваю, смотрю на информационное табло, где начинают загораться позывные игроков, типы и марки машин, на которых они собираются идти в бой. Кто-то мне знаком, кто-то нет. В целом, команда, вроде, подбирается неплохая. Но и у противника не хуже. Вот и я. Позывной — Держигора, танк PzKpfw V «Пантера». Из средних танков в нашей команде ещё один Т-34-85, два Т-43 и один американский М26 «Першинг». Итого: пять. Остальные: четыре тяжа (советские ИС-3, ИС-4, американский Т-32 и немецкий PzKpfw VI «Тигр II»), один лёгкий разведывательный советский Т-50, две ПТ САУ: немецкий «Jagdpanther» и советское СУ-152. И, наконец, три «арты» — самоходные артиллерийские установки гаубичного типа: советская СУ-14 и две немецкие GW Tiger.

— Сразу рвём на гору, — доношу своё решение до экипажа. — Думаю, пара СТ и, возможно, один тяж нас поддержат. А там поглядим. Вперёд не лезем. Выстрелил — сховался. Пусть тяжи сначала деревню захватят, а там и мы за ними, благословясь.

— Если захватят, — высказывает сомнение радист Марк — самый худой и длинный в экипаже. Вечно он в сомнениях, но дело своё знает неплохо.

— Будем надеяться, — говорю. — А вообще, как всегда, смотреть в оба, не бздеть и слушать командира. То есть меня. Но и самому не зевать. Всё понятно?

— Так точно, командир, — ухмыляется наводчик. — Чего уж тут не понять. Какой позывной, такая и тактика.

— Что? — переспрашиваю я и, тут же сообразив, смеюсь, бросаю сигарету на бетонный пол и затаптываю окурок. — Ну да, всё верно. Держигора. Значит, держим гору. По коням, хлопцы, время.

С тех пор, как изобрели материалы композиний и пластмонолит с их уникальными свойствами и МКК (Матричное Композиционное Конструирование) стало доступно даже школьнику старших классов (в определённых пределах, разумеется), на новый уровень вышли и бои на Полигонах. Тем более и аватары становились с каждым годом всё дешевле и надёжнее. Согласитесь, когда на полное создание любой карты из пластмонолита (настоящая только земля) уходит час-полтора, а танка из композинимума — максимум двадцать минут, это значительно упрощает дело. Аватары тоже стоят сравнительно недорого, равно, как их лечение или воскрешение. В общем, играть можно. А те, кому не нравится, кто боится боли и смерти аватара, добро пожаловать в вирт — сон наяву на любые темы. Только помните, что виртоман — конченый человек. В реале ему уже ничего не светит, и виртомания за редчайшими исключениями, не лечится.

Нет, вы как хотите, а я люблю, когда и пороховой дым, и грохот выстрелов, и рёв моторов, и бешеная тряска композиниумной брони, и вожделённый вражеский борт в узкой рамке прицела, и кровь, и пот, и радость победы, и горечь поражения, и боль и даже смерть — настоящие.

Ну, понятно, что не совсем настоящие. То есть, совсем даже не настоящие. Ту же боль, которую испытываешь, когда твой аватар получает ранение, не сравнить с болью родного тела при какой-нибудь травме, поскольку болевая чувствительность аватар сильно понижена. Про смерть и вовсе мало что можно сказать. Если аватар гибнет, ты просто возвращаешься в своё тело. Вроде как свет на долю секунды гаснет и загорается снова. Свет в понятии «мир, вселенная». Ну и свет, как поток фотонов тоже.

Страха при этом, можно сказать, нет. Лишь поначалу, пока не привык. Опять же, убивают редко. Примерно в девяносто пяти случаях из ста успеваешь выбраться из подбитой машины до того, как рванёт боекомплект. А уж погибнуть вмиг от прямого попадания и вовсе трудно. Разве что ты разворачиваешься, чтобы сменить направление движения, и тут машину накрывает гаубичным снарядом, выпущенным Арт-САУ противника. Или вражеский «Маус» случайно ловит твою задницу в прицел на противоходе… Но чаще всего, повторяю, аватары даже из подбитого и сгоревшего танка остаются живы. Будь иначе, мало кто согласился бы играть. Смерть есть смерть, что ни говори. Даже если это смерть аватара. Но всё же это не вирт, потому что и аватары, и наши танки, и Полигон и карты существуют в реале — их можно пощупать и за ними можно наблюдать.

И наблюдают, кстати.

Да не просто так, а с азартом и даже тотализатором. Весьма скромным, так как игры на деньги сильно ограничены законом, но тем не менее. Мы за адреналин и надежду заработать на новый танк льём синтетическую кровь своих аватар. А кто-то делает ставки и следит по стерео за нашими танковыми сражениями, не вставая с удобного кресла. Что ж, меня это устраивает. Ибо каждому своё. Аминь.

Подъёмник уже вынес танк наружу — под летнее небо Прохоровки. Кстати, надеюсь, все знают о том, что Полигоны накрыты специальными куполами ИК (искусственного климата) и подробно рассказывать об этом не надо? Сделано это для того, чтобы можно было по желанию установить на Полигоне любое время года и соответствующую погоду. А также из соображений безопасности. Мало ли кого может занести нелёгкая на Полигон, где как раз идёт бой!

Пошёл отсчёт секунд. Оглядываю окрестности в перископы командирской башенки (их у моей «Пантеры» поздней модификации целых семь). Гора — справа, за железнодорожным полотном. Отлично, люблю такую расстановку.

Пять… четыре… три… две… одна…

— В бой! — звучит в наушниках бодрый голос координатора игры.

Погнали.

— Ждать, — командую мехводу, не отрывая глаз от перископов. Да Ганс и сам не «олень», знает, что сразу рвут с места в бой только полные салажата. Или джигиты на лёгких Т-50 и VK 1602 «Леопардах».

— Держигора, я Угарный Газ, — слышу в наушниках на командной волне, — СТ «Першинг». Берём гору? Приём.

— Угарный Газ, я Держигора. Берём. Ганс, слышал? — перехожу на внутреннюю связь. — На гору, за «Першем» марш.

Танк дёргается, разворачивается на месте и, набирая скорость, устремляется к железнодорожному полотну. Впереди маячит корма «Першинга», и я на всякий случай ещё раз командую Гансу держаться за ним. Не хрен соваться в пекло первым. А если придётся ввязаться во встречный бой, я ему помогу.

Так и есть, встречный. На самом гребне сталкиваемся лоб в лоб с двумя СТ противника. Тоже «Першинг» и Т-34-85. Но нас-то трое! Ага, было. Вражеский «Перш» первым же выстрелом обездвиживает нашу «тридцатьчетвёрку». Но подставляет при этом борт мне. Расстояние — сто двадцать метров.

— Бронебойным, — ору я, — по «Першингу», огонь!

Вальтер-Света не мажет, и я вижу, как расцветает белый рваный цветок пробития в борту противника.

Бамм! Рикошетит от лобовой брони башни вражеский снаряд калибром 85 мм.

Вот «олень», кто ж на советском среднем танке «Пантеру» в лоб взять пытается? У нас там одиннадцать сантиметров катаной брони! То есть, не настоящей брони, а композиниума, но характеристики идентичные. Это ж по немецкой классификации «Пантера» тоже СТ, ибо калибр орудия KwK 42, установленного на эту машину, равен семидесяти пяти миллиметрам. Но по классификации советской — это тяжёлый танк. Во всяком случае, моя боевая масса почти на тринадцать тонн больше, чем у хвалёной «тридцатьчетвёрки» и двигатель мощнее на двести «лошадок» при одинаковой скорости.

Ого. Вторым выстрелом чужой «Перш» пробивает нашему Т-34-85 башню. Внутри детонирует боекомплект, башню на хрен срывает. Огонь, дым, грохот. Прощайте, танкисты, R.I.P., вы храбро сражались. Хоть и глупо.

Но мы тоже не дремлем. Ганс заходит американской сволочи в тыл, а Вальтер лепит ему в моторное отделение бронебойный. Есть. Враг горит. И пока разворачивает башню, чтобы огрызнуться, мы уже спереди и с пятнадцати метров окончательно добиваем его в нижнюю броневую плиту корпуса. Слабое место практически у всех танков, кстати говоря.

И тут же нас накрывает огонь вражеских Арт-САУ.

Два раза подряд. На несколько секунд глохну, в перископы ни черта не видно — всё заволакивает дымом и пылью.

— Назад! — командую мехводу. — Ганс, задний ход!

На всякий случай выстреливаю из специальной мортирки, расположенной на башне сзади и справа, дымовую гранату. Когда пытаются попасть в тебя, мало дыма не бывает.

Танк пятится с гребня вниз и вовремя. Точно в то место, где мы только что танцевали с «Першингом» смертельный танец, попадают ещё два крупнокалиберных гаубичных снаряда.

— Держигора, это Угарный Газ, ты цел? — звучит в наушниках. — Приём.

— Цел! Разобрал «Перш». А ты? Приём.

— Тоже, на семьдесят процентов. Убил их «тридцатьчетвёрку»…

Жуткий грохот и матерный крик Угарного Газа врывается в мозг, словно штормовое море, прорвавшее плотину.

Так, кажется, Угарному уже не помочь. То ли артогнём накрыло, то ли с чужими тяжами столкнулся. Что ж, позаботимся о себе. Ну и о противнике тоже, конечно. Вон как раз слева внизу, на околице деревни, весьма удобно подставляет бочину вражеский ИС-4. Ведёт дуэль с нашим КоТэ — «Королевским Тигром». Последнему, судя по чёрному дыму и языкам пламени из моторного отделения, приходится несладко.

— Ганс, стой, — командую я. — Питер, — это уже нашему большому, сильному и молчаливому заряжающему (в реале он Костя), — заряжай бронебойным. Вальтер, слева на десять часов Исаев. Угости его.

— Вижу! — радостно отзывается Вальтер.

Кажется, он слился лицом с телескопическим прицелом. Нога на педали, с помощью которой осуществляется вращение башни, руки уверенно вращают маховики горизонтальной и вертикальной наводки…

Выстрел!

Звенит, вылетевшая из казённика пустая гильза, ноздри втягивают сладковатый запах сгоревшего пороха (всё имитация, понятно, включая запах, но имитация очень качественная), ИС-4 словно вздрагивает от больно ужалившего его снаряда. Что вы хотите? Дальномер показывает триста восемьдесят метров до цели. А немецкий подкалиберный бронебойный PzGr 39/42, которым я стреляю, на пятистах метрах пробивает сто двадцать четыре миллиметра брони. Сколько там борта у четвёртого Исаева? Кажется, сто шестьдесят. А у башни этой модели и все двести. Но Вальтер гениальный наводчик и кладет подкалиберный точно в стык. Я вижу, что страшному Исаеву заклинило башню и радуюсь — сейчас враг абсолютно беспомощен, и мы с братом-«Тигром» просто обязаны этим воспользоваться. К тому же он успел потушить пожар.

— Бронебойным, огонь! Добиваем гада!

Грохот выстрела, звон пустой гильзы, пороховая гарь. Попадаем оба — и я, и «Тигр». Я — в бак. Теперь горит ИС. Хорошо горит, однако. Есть. Уничтожен.

— Ганс! — кричу в порыве боевого вдохновения. — Полный вперёд опять на гору!

Вдохновение не подвело. Перемахнув через гребень, объезжаем подбитый «Перш» Угарного Газа и аж трёх сгоревших на противоположном склоне горы врагов: одного тяжа Т-29, одно ПТ САУ «Фердинанд» (наши «арты» накрыли, не иначе) и один лёгкий разведывательный VK 1602 «Леопард», он же Лео. Это удача. Видимо, Угарный его снял перед смертью. А домчись Лео до наших арт, и было бы очень и очень кисло. Правда, на нашем склоне горы я стоял, постарался бы не пропустить. Однако думать о том, что было бы «если бы», времени нет. Всё моё существо подсказывает, что мы выигрываем и надо дожимать противника. И, судя по тому, что твориться в радиоэфире, я прав. Слева, из полуразбитой деревни, выползает давешний «Тигр», с которым мы ухайдокали Исаева и с ним ещё один наш тяж — «американец» Т-32. Вроде, целёхонький. Отлично. Вот с ними-то мы правый фланг прорвать и попробуем…

Бой мы выиграли захватом базы противника со счётом уничтоженных танков 14:11 в нашу пользу. Я с экипажем сжёг четверых, а моя «Пантера» отделалась лёгкими повреждениями. Очень и очень неплохой результат. Не сверхвыдающийся, но вдохновляющий. Особенно для первого боя. Потому что начинать игровой день с поражения всегда неприятно.

Тело аватара устает меньше человеческого, но всё же устаёт, и к концу дня, после семи проведённых боёв, я почувствовал, что вполне на сегодня удовлетворён и не стоит дальше искушать судьбу. И то сказать. Пять побед (на «Пантере»), одно поражение (на Т-54) и одна ничья (снова на «Пантере»). При этом уничтожено семнадцать вражеских танков! Больше чем по два фрага на игру. И денег заработал вместе с экипажем, и опыта. Даже мелькнула, было, мысль не продавать Т-54 пока, но я задавил её в зародыше. Продавать обязательно. Сегодня повезло, да. А завтра? Сколько раз уж так бывало — начинаешь новый игровой день на волне эйфории от вчерашних побед, а судьба тебя по носу — бац! Три-четыре игры в полный слив, и вот уже денежный счёт тает и оседает, будто сугроб в апрельский денёк. Нет уж, чем-чем, а здоровьем сына я рисковать не стану.

— Ну что, — говорю экипажу, когда наша «Пантера» возвращается после седьмого, победного боя, в ангар. — Вы как хотите, а я домой. Аллес, хватит.

— Устал от побед, командир? — подмигивает Вальтер, вытаскивает сигареты и протягивает пачку мне. У меня есть свои, но я не отказываюсь, беру.

— Спасибо, — высекаю колёсиком огонь из точной копии бензиновой зажигалки времён Второй мировой, протягиваю наводчику. — Что-то вроде. Не хочу удачу искушать. К тому же есть ещё кое-какие дела.

Интересно всё-таки было бы познакомиться с ним, то есть с ней, как-нибудь в реале. Стоп-стоп, говорю себе. Что значит «интересно»? У тебя жена, Славик, не забывай. Любимая. Зовут Катя. А при чём здесь жена сразу? Просто познакомиться, ничего больше. Ага, знаю я твоё «просто»…

Курим, беседуем. Вальтер говорит, что, пожалуй, на сегодня ему тоже достаточно впечатлений и всего остального. Мехвод Ганс и заряжающий Питер с ним соглашаются. И только Марк собирается повоевать ещё в других экипажах. Дело хозяйское, пусть воюет. Докуриваем, прощаемся до завтра и расходимся.

Открываю глаза и вижу над собой изогнутую прозрачную поверхность «колыбели». Вдох-выдох. Сгибаю-разгибаю руки, потом ноги. Всё нормально, ничего с моим телом, пока я воевал, не случилось. Так и должно быть. Стаскиваю «шлемофон», откидываю крышку «колыбели», вылажу, обуваюсь, делаю несколько энергичных разминочных движений, десяток раз приседаю и направляюсь в административную зону.

Продажа Т-54, перевод необходимой суммы на наш с Каткой общий семейный счёт и короткий разговор с ней по комму заняли у меня не более двадцати минут, и, когда я вышел на улицу и направился к посадочной площадке глайдеров, солнце уже вовсю клонилось к западу и вскоре должно было нырнуть за кромку недалёкого леса. Вот и день, считай, прошёл. Очередная суббота. Говорят, лет сто назад мужики по выходным дням на рыбалку ездили. С одной стороны, вроде бы, следуя древнему мужскому инстинкту добытчика, а с другой, желая отдохнуть от семейных забот и хоть ненадолго почувствовать себя свободным человеком. Чёрт его знает. По-моему, нет более дурацкого занятия, чем сидеть на берегу водоёма с удочкой и пить водку. То ли дело мы! И отдых, и удовлетворение древнего мужского инстинкта воина, и никакого вреда организму. Не только от алкоголя, но и природных неудобств вроде холодного дождя, ветра или несусветной жары.

В задумчивости я дошёл до своего глайдера, открыл дверцу и собрался уж было садиться, как сзади меня окликнули:

— Слава!

Я обернулся.

Из открытой кабины соседнего глайдера прямо на меня смотрела темноволосая девушка.

— Да?

— Слава, можно вас на минутку? Я ваш наводчик в игре, Вальтер. Меня Света зовут. Но, по-моему, вы это знаете. Так же, как и я знаю, что вас зовут Вячеславом.

Она улыбнулась. Мило и дружелюбно.

Надо же, как интересно. Только недавно думал, что неплохо бы познакомиться и — на тебе.

Сажусь рядом с ней на пассажирское сиденье. Света трогает сенсорную панель, и кабина закрывается, отрезая нас от внешнего мира прозрачной, но не проницаемой для звуков и ветра, преградой.

— Мы собрались куда-то лететь? — спрашиваю. — Учтите, Света, я против. Меня ждут дома. К ужину.

— Не переживай, — хмыкает она. — Дождутся. Это так, на всякий случай. Есть деловой разговор. И давай на «ты»? А то как-то смешно получается.

И правда, смешно. В танке мы бок о бок сидим, в голос материмся, вместе глотаем пороховую гарь и, бывает, вместе гибнем, а тут, понимаешь, я ей «выкать» собрался.

— Извини, — говорю. — Как-то сразу не перестроился. В игре ты мужик, всё-таки. Так что за разговор?

— Я без прелюдий, окей?

— Давай.

У Светы чуть удлинённое лицо с пухлыми губами, довольно крупным носом и большими серыми глазами. Красавицей не назовёшь, но симпатичная. Жаль, не могу оценить фигуру, пока она сидит, но по косвенным признаком можно сделать вывод, что должна быть вполне себе ничего…

— Есть маза срубить живых лове, — переходит она почему- то на жаргон городских окраин моего детства. — Они же бабки, капуста и деньги. Много.

— Много — это сколько?

— От сорока до ста кило энерго. Может, больше. Как фишка ляжет. Но не меньше сорока точно. Сорок — это минимум.

Сорок тысяч энерго, перевожу про себя. Надо же. Второй раз за сегодня выплывает эта цифра.

— Свет, — спрашиваю, — ты мне сразу скажи, это криминал?

— Смотря что называть криминалом, — хмыкает она. — Это противозаконно, верно. Но грабить никого не придётся, не ссы.

— А что придётся?

— Ты скажи, согласен или нет?

— Зашибись. Как я могу тебе сказать, если не знаю, на что ты меня фалуешь? Намекни хоть. Наводчик, мля.

— Намекаю и навожу. Придётся рискнуть здоровьем. В деле, которое мы с тобой делать умеем. И все наши тоже.

— Наши — это Ганс, Марк и Петька?

— Ага. Они же Сашка, Миша и Костя.

— Понятно…

Несколько секунд обдумываю сказанное. Примерно я догадываюсь, что именно она мне предлагает. Участие в чёрном тотализаторе. Ходили слухи, что кое-кто из игроков грешит этим делом — сливает бои за деньги. Это и впрямь противозаконно, но, насколько я знаю, за это никого ещё не посадили. А вот морду били в кровь, когда ловили на горячем. Свой же брат танкист. Потому она и сказала, что придётся рискнуть здоровьем. Как физическим, так и моральным, к слову. Потому что слив игры за деньги — это позор и стыд. Только странно, почему такие большие суммы. Вроде бы я слышал на порядок меньше. Два-пять кило энерго. Ну, семь. Ладно, пусть даже десять тысяч в самом-самом зашибительном случае. Но сорок и сотня? Что-то круто. Впрочем, речь сейчас не об этом. У меня после продажи Т-54 и оплаты Вовкиного обследования остаётся пять сотен энерго, что составляет мои почти две месячные зарплаты. Очень недурственно. Так что лове, они же бабки, капуста и деньги, мне пока не нужны. Лишь бы Вовка был здоров. Господи, пусть он будет здоров. Пожалуйста, Господи!

А если нет?

Молить бога можно сколько угодно, но я давно понял, что в этой жизни полагаться стоит лишь на себя. Это надёжнее и правильней, с какой стороны не посмотри. Значит — что?

— Сегодня я не готов дать тебе ответ, — говорю. — Но только сегодня.

— Сколько тебе нужно времени?

— До среды. Максимум — до четверга.

— Это приемлемо, — сказала она. — Мы подождём.

— Мы — это кто? — спрашиваю, хотя уже догадался, кого она имеет в виду.

— Мы — это твой экипаж, — усмехается она. — Видишь ли, Сашка, Мишка и Костя уже согласились. Им, как и мне, очень нужны деньги. Так что если ты откажешься, мы найдём другого командира. Но не хотелось бы. Ты везучий.

Я дождался, пока она взлетит и проводил глайдер своего наводчика глазами, пока тот не скрылся из виду. Везучий, значит? Ну-ну.

Аркадий допил виски и со стуком поставил тяжёлый широкий стакан на полированное дерево стола.

— Ещё? — любезно осведомился Джафар. Сам он, следуя мусульманским обычаям, спиртное не употреблял. Но любил повторять, что в его доме всегда найдётся хорошая выпивка для дорогого гостя. Виски и впрямь было хорошее, двенадцать лет выдержки.

— Пожалуй, — кивнул Аркадий и потянулся к открытому ящику с сигарами. Угощают — надо пользоваться.

Джафар налил. Аркадий серебряными щипцами бросил в бокал несколько кубиков льда, обрезал и раскурил сигару, покосился — уже не в первый раз — на унизанную бешено дорогими перстнями левую руку хозяина, взял стакан и откинулся на спинку кресла. Замечательно. Пока всё идёт замечательно.

— Значит, среда? — уточнил Джафар.

— Думаю, скорее, четверг.

— А если он не согласится?

— Согласится, — усмехнулся Аркадий. — Он очень любит сына и пойдёт ради него на всё.

— Это характеризует его, как настоящего мужчину, — уважительно сказал Джафар. — И всё-таки? Вдруг диагноз не подтвердится?

— Врач хороший, раньше никогда не ошибался. А если всё-таки ошибётся, или наш танкист по каким- то причинам откажется… Что ж, найдём другого. Всегда есть другой.

— Верно. Но это будет именно другой.

— Я понимаю, — кивнул Аркадий.

Неожиданно под внимательным и, казалось бы, вполне дружелюбным взглядом Джафара ему стало чертовски неуютно. Он глотнул виски и не почувствовал вкуса. Нервы, что б им. Всё будет нормально, Аркаша, не дрейфь. Ещё не такие дела проворачивали. Нет, сказал он себе, такие не проворачивали. Очень много риска. Но и денег… После этого можно уже не работать до самого конца длинной и счастливой жизни. И детям ещё останется. Может, даже и внукам. Главное, не забыть завести тех и других.

Он погасил сигару в пепельнице и поднял глаза на Джафара. Бледно-серое встретилось с тёмно-карим.

— Так я пойду?

— Иди. И помни, что жду не только я.

— Да, конечно. Можете не волноваться, всё будет в лучшем виде.

— Я? — удивился Джафар. — Я никогда не волнуюсь. Волноваться должен ты.

— До свидания.

— Будь здоров.

Он вышел на улицу, остановился, глянул на автоматический измеритель пульса и давления, встроенный в наручные часы. Сто двадцать в минуту. Повышенное. Кто бы сомневался! Нет, пора завязывать с этой работой. Если, конечно, он и впрямь собирается прожить длинную и счастливую жизнь. Ладно, уже решил. Ещё один раз — и всё.

В среду я специально отпросился с работы пораньше, чтобы поддержать Катерину, если что. И оказалось, не зря. Вовку по такому случаю оставили с бабушкой, которая, слава богу, чувствовала себя неплохо и согласилась посидеть с внуком. Высокий, гладко выбритый врач с благородной сединой в тёмных волосах и выражением глубокого сочувствия на лице сообщил нам, что все подозрения, увы, подтвердились. У Вовки прогерия в начальной стадии. Это лечится, да. Но не за счёт нашей страховки. Сколько? Он думает, что в тридцать пять тысяч энерго можно будет уложиться. Это если лечить здесь, в специализированной российской клинике рядом с домом. За рубежом, скорее всего, будет дороже. Не считая дорожных и гостиничных расходов. Да, решение следует принимать быстро. Недель и месяцев в запасе нет. Иначе процесс станет необратимым.

Когда мы вышли из клиники, Катя не плакала, держалась. Но у неё было такое лицо… Лучше бы плакала.

— Кать, — я обнял жену за плечи, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно уверенней, — не вздумай отчаиваться. Мы будем лечить сына.

— А деньги? Тридцать пять тысяч. Это же немыслимые деньги, Слав. Где их взять? Я не представляю.

— Тебе ничего не надо представлять. Деньги я достану, обещаю. И достану быстро. Сегодня же позвоню одному человечку… Мы победим, можешь даже не сомневаться. Мы обязательно всех победим.

Я крепче прижал к себе жену и заглянул в любимые глаза, в которых светились надежда и испуг. Испуг и надежда.

Со Светланой мы встретились вечером в городском парке. Я не опоздал, но, когда подходил к назначенному месту, увидел, что мой наводчик уже сидит на скамейке, крошит хлеб и кормит голубей.

— Идиллическая картина.

— Люблю животных, — улыбнулась она. — И птиц. Могу наблюдать за ними часами. Привет.

— Привет. Говорить здесь будем, или пойдём в какое-нибудь кафе?

Она огляделась. Народу в парке было не много, скамейки рядом пустовали.

— Можно и здесь.

— Тогда я слушаю. Рассказывай.

И она рассказала. По словам Светы, пару недель назад на неё вышел человек по имени Аркадий и предложил встретиться, чтобы обсудить некий деловой вопрос. Он намекнул, что дело касается возможности очень хорошо заработать при помощи танковых боёв, и Светлана согласилась.

— Я думала, он предложит поучаствовать в чёрном тотализаторе. Слышал, наверное?

Я молча кивнул.

— И удивилась, — продолжила она, — почему он обратился ко мне, более чем рядовому игроку. Но выяснилось, что дело в другом. Это не чёрный тотализатор. Он предлагает поучаствовать в настоящем бою.

— В каком смысле? — спросил я. — У нас и так бои настоящие.

— Ты не понял, — покачала головой мой наводчик. — Я тоже сначала не поняла. Настоящий бой — это совсем настоящий бой. По всем параметрам. Не в аватарах, а… как бы это сказать… в собственных телах. И на танках — полных копиях времён Второй мировой. Сделанных по тем же технологиям и из тех же материалов. И с тем же оружием и боеприпасами.

Я присвистнул.

— Ты хочешь сказать, они собираются устроить нечто вроде гладиаторских боев, только на самых настоящих танках Второй мировой?

— Да. Команды и экипажи будут составлены из тех, кто сражается на Полигонах. При самом неудачном раскладе, танкист получает сорок тысяч энерго. При удачном — сто тысяч или даже больше. Всё, как у нас. Плюс страховка на случай гибели и отдельная на восстановление после ранения.

— Аванс?

— Да. Двадцать процентов.

— Я хочу половину.

— Я тоже. Но они дают только двадцать процентов от минимума. Это восемь тысяч. Наличными.

Восемь тысяч. Вполне хватит, чтобы начать лечение. А там… Как говорил Наполеон, ввяжемся в бой, а там посмотрим. Или не говорил. Но мысль правильная.

— А почему этот Аркадий или как его там обратился к тебе, интересно?

— Хрен его знает, — сказала Светлана. — Но понимаешь… Мне кажется, он специально искал тех игроков, кому позарез нужны бабки. Таких, как я. Вот и нашёл.

И вы решили, что бабки нужны и мне, подумал я. И угадали. Что ж, в сущности, сейчас важно только одно: соглашусь я на предложение или нет. Думаю, не надо рассказывать, каков был мой выбор.

Солнце плавило мозги и броню. Хорошо ночью устроили дождь, который прекратился лишь пару часов назад. Теперь хоть пыль до неба глотать не будем. И в грязи не утонем, — иссушённая земля впитала влагу до последней капли. Сорок на солнце по Цельсию. И это девять часов утра. Что же будет в полдень? Страшное дело, даже представлять не хочется. Если на солнце сорок, значит, в танке все пятьдесят. Главное, чтобы вентилятор не сдох. Ну и всё остальное тоже. Всё-таки неделя на тренировки и отладку — это слишком мало. Едва-едва к особенностям машины приспособились и уже в бой. А они, особенности, имели место быть. Настоящая «Пантера» заметно отличалась от того игрового танка из композиниума и с современным движком на топливных элементах, к которому мы привыкли. И одно из отличий — отнюдь не идеальная вентиляция. Особенно при стрельбе. А с учётом условий полупустыни, в которые нас загнали, нахождение внутри танка с закрытыми люками превращалось в чистый экстрим, без дураков.

Впрочем, никто не говорил, что будет легко, и любой из нас более или менее представлял себе, что его ожидает. Подкованные люди, как-никак. Знаем, что собой представляет танк середины двадцатого века. Только раньше, как быстро выяснилось, знали больше в теории. Зато теперь не просто узнали, а осознали. Всей, можно сказать, шкурой. И хотите верьте, хотите нет, а мне, скорее, понравилось. Было в этих железных неуклюжих, но чертовски опасных монстрах, что-то настоящее, истинное, не выдуманное. Впрочем, очень может быть, что здесь во мне говорила любовь к машинам и механизмам вообще и военным ретро-машинам под названием «танки» в частности. Наверняка большинству они показались бы отвратительными и даже смешными. Правда, уверен, что последнее — до тех пор, пока это самое большинство не увидело бы своими глазами, на что способен фугасный снаряд, выпущенный в толстую кирпичную стену дома из танковой пушки калибром семьдесят пять миллиметров с расстояния в километр. Или по любой другой цели. А если чуть-чуть задействовать воображение и представить внутри или рядом с вышеупомянутой целью живого человека (себя, к примеру), то смех застревает в горле надолго.

Катьке я доложил чистую правду — уехал, мол, деньги зарабатывать. Нет, пока ничего конкретного рассказать не могу, лучше и не спрашивай. Вот аванс, восемь тысяч энерго. Этого достаточно, чтобы начать лечение. А я вернусь через девять дней (разговор происходил за день до отъезда) с деньгами, которых хватит на всё остальное. Может, даже ещё и останется. Ну что ты, родная, не надо плакать. Всё будет хорошо, обещаю. Вернусь живой и здоровый. Я очень люблю тебя и Вовку. Очень. Считай, что это командировка. Нет, звонить оттуда я тебе не смогу, это запрещено контрактом. Мало того, я даже не имею права рассказывать об этом до конца жизни, кому бы то ни было. Командировка — и всё. Понимаю твой страх. Но давай так. Ради сына — ни единого словечка. Ты меня хорошо поняла? Ни подружкам, ни моей маме — никому. Иначе денег не будет, и Вовка умрёт. Вот так, родная, такие условия. Да, опасность есть, врать не буду. Иначе такие деньги не платили бы. Но я справлюсь, потому что умею это делать и умею хорошо. Всё, Катюш, ни слова больше, не тяни из меня жилы, прошу. Лучше собери командировочную сумку. Из расчета на восемь дней плюс пару дней запаса.

Оглядываю экипаж, одного за другим.

Мехвод Сашка — такой же чернявый и коренастый, как его аватар Ганс. Надёжный, исполнительный, умеет и пошутить, и посмеяться шутке.

Радист Миша — склонный к полноте лысоватый парень, совершенно не похож на свой аватар Марка внешне, но поворчать тоже любит. За эти десять дней он сбросил не менее десяти-двенадцати кило, что, по-моему, здорово пошло ему на пользу.

Заряжающий Костя. Сильный, широкоплечий, немногословный. Настоящий заряжающий. Масса каждого бронебойного трассирующего выстрела (снаряд вместе с гильзой) PzGr 39/42 — четырнадцать килограмм триста грамм. Фугасный чуть полегче — одиннадцать кило с лишним. Боекомплект — восемьдесят один выстрел. Попробуй-ка в бою поворочай. Раз зарядил, два зарядил, а на пятнадцатом-двадцатом выстреле сдох. Но только не Костя.

Ну и наводчик Светлана, Светка. Которая, по-сути, нас всех в это дело и втянула. В игре она была гениальным Вальтером, попадающим в телеграфный столб с семисот метров, но и в жизни оказалась не многим хуже. На третий день тренировок влепила болванку во врытое бревно, имитирующее телеграфный столб, со второго выстрела на пятистах метрах дистанции. При этом, напомню, телескопический прицел «Пантеры» Turmzielfernrohr 12 — это вам не полевой бинокль, увеличение даёт всего-то в два с половиной раза.

В общем, нормальный у меня экипаж, воевать можно. Да и я, вроде, не последний танкист.

Смотрю на часы. До начала боя одиннадцать минут. Кажется, всё обсудили, осталось внутренне собраться. В отличие от обычной игры, в командах всего по пять машин. Видимо, не так много оказалось желающих рискнуть жизнью за деньги.

У нас один тяж ИС-3, один СТ — наша «Пантера», один лёгкий Т-50, одна Арт-Сау «Hummel» и одна ИСУ — 152. У противника… У противника не хуже, силы примерно равны, хоть танки и разные. Против моей «Пантеры», к примеру, всё тот же нелюбимый мной американский «Першинг». А против нашего лёгкого Т-50 — старый знакомец немецкий «Леопард». Впрочем, здесь каждый танк против каждого, как и в игре.

Местность — выжженные солнцем сопки по обе стороны мелководной полувысохшей речушки, текущей с юга на север. В этих сопках мы и расположились. С восточной стороны от реки — наша база, на западе — противник. Далеко на юге — силуэты гор. И самые натуральные развалины какого-то древнего городка посредине. Примерно полтора километра длиной и метров восемьсот шириной. Судя по звёздам и движению солнца, мы где-то на юге в Северном полушарии. Но где именно, понятия не имею. Да и чёрт с ним. Вряд ли когда-нибудь мне захочется сюда вернуться.

— Ну что, бойцы, — обращаюсь я к экипажу. — Вопросы, замечания, пожелания?

— Пожелание только одно, — говорит Света. — Пусть мы победим и останемся живы. Дежурящие врачи, как нам сказали, и все средства реанимации — это хорошо, но лучше под огонь не попадать. Саша — это к тебе. И к тебе, командир.

— Я постараюсь, — сказал мехвод. — Но и ты не промажь в нужную минуту и ответственный момент.

— Договорились, — краем рта усмехнулась Света.

— И всем слушать командира, — добавил я. — То есть, меня. Любой приказ, каким бы он не показался бредовым, должен выполняться беспрекословно. Это закон. Иначе не стоило и кашу заваривать.

— Есть, командир, — сказал радист Миша.

— Ты, главное, приказать не забудь, — добавил заряжающий Костя, выплёвывая травинку и поднимаясь с земли. — А мы уж выполним, можешь не сомневаться.

— Тогда, экипаж — в машину. Пора.

В три движения я взобрался на танк. Поднял и сдвинул в сторону крышку командирского люка и ещё разок, напоследок, перед тем, как нырнуть в жаркое, душное, пропахшее нагретой сталью, кожей сидений, бензином и машинным маслом нутро башни, оглядел окрестности, втянул горячий воздух, ощущая, как подрагивают руки от впрыснутого в кровь надпочечниками адреналина.

Ты хотел крутого танкового боя, Слава? Ты его получил. Теперь дело за тобой.

Я скользнул на командирское место и закрыл за собой люк, будто отрезая прежнюю жизнь от настоящего и будущего. Всё. Начинаем.

Взревели моторы. Танки, похожие с высоты съемки на игрушечные, осторожно двинулись вперёд.

— Ну вот, — удовлетворённо сказал Джафар и налил себе в бокал минеральной воды. — Устраиваемся поудобнее, нас ждёт настоящая трагедия. Жизнь и смерть, боль и кровь, отчаяние и надежды, которым не суждено сбыться.

— И это всё? — приподнял брови худощавый блондин в простом на вид, но очень дорогом летнем костюме, с недоуменным видом глядя на стереоэкран. — Я ожидал более впечатляющего зрелища.

— Не капризничай, Ричи, — откликнулся третий — низенький рыжеволосый толстяк. — Лично меня всё устраивает. Как подумаю, что в этих танках живые люди — аж замирает что-то внутри. Чёрт возьми, древние римляне были не дураки, когда устраивали бои гладиаторов. Это и впрямь щекочет нервы.

— К тому же зрелище здесь — не главное, — добавил четвёртый, судя по виду — китаец. — Не забывайте, господа, какие деньги и перспективы на кону. Это, признаюсь, будоражит почище любого зрелища.

Да уж, подумал Аркадий, что верно, то верно. Генеральная лицензия на разработку лунных месторождений гелия-3 — это вам не рюмку водки хлопнуть. Душу можно за такой куш заложить, не то что здоровье и даже жизнь нескольких жалких игроков-танкистов… Погоди. Жизнь. Как только что сказал Джафар?

Он сосредоточился и напряг память, которой всегда по праву гордился. Впрочем, по иному и быть не могло при его работе, где всё нужно держать в голове, не пользуясь никакими записями.

«Жизнь и смерть, боль и кровь, отчаяние и надежды, которым не суждено сбыться».

Вот оно. Надежды, которым не суждено сбыться. Это он о чём?

Осознание пришло сразу, внезапно. Как будто на голову вылили ушат ледяной воды. От чего данная часть тела немедленно лишилась остатков иллюзий.

А ведь Джафар всех убьёт, подумал он с какой-то холодной отстранённостью. И эти трое долбанных олигархов — в курсе. Смотри сам. Здесь всего один врач, он же личный врач Джафара, который предан арабу, как собака. Все санитары — андроиды. То же относится и к обслуживающему персоналу. Сначала игроки сами перестреляют друг друга в бою. Тех же, кто выживет, Джафар добьёт лично. Победителей в этой игре не будет. Точнее, окончательных победителей будет только двое — те, кому достанется лицензия на добычу гелия-3. Или Джафар с китайцем или этот блондинчик с рыжим. Но и остальные двое не пострадают, ясно. Во всяком случае, физически. Они потеряют всего лишь деньги.

Погоди, Аркаша, не психуй. Без паники. Тщательно, спокойно, но очень быстро обдумай всё ещё раз. Очень может быть, что ты ошибаешься.

Но он уже знал, что не ошибается. Потому что его знаменитая чуйка, его шестое чувство, не ошибается никогда. И странно лишь одно — почему оно не сработала сразу, когда Джафар только предложил ему организовать это дело? Какой- то хренов арабский гипноз, не иначе. Не зря говорят, что сверхбогатые люди владеют магией, которая позволяет управлять окружающими. Просто он, Аркадий, никогда не имел раньше дело со сверхбогатыми. Только с обычными богачами. Вот и поимел. Точнее, поимели его. А он-то, дурачок, ещё радовался удаче. Вот, мол, наконец-то, пришла настоящая награда за многолетние опасные труды. Всё просто оказывается. Он, организатор, — такая же разменная монета, как и остальные игроки. И впрямь кардинальное решение. Мёртвые не болтают, а, значит, никто и никогда не узнает о том, что здесь произошло. С финансовыми и прочими возможностями этой четвёрки уничтожить все следы не составит ни малейшего труда. И следы, и свидетелей. Включая его.

Твои действия, Аркадий?

Он посмотрел на стереоэкран, занимающий всю стену. Команды уже обнаружили друг друга и обменялись первыми выстрелами. Солнце быстро делало своё дело, земля подсохла, и пыль от траков всё-таки поднялась в воздух, постепенно заволакивая поле боя. Это хорошо. Хоть какая-то маскировка…

Так. Для начала нужно покинуть наблюдательный пункт. Под любым предлогом. Чем дальше от этой шайки, тем лучше.

Он повернулся, шагнул к двери чтобы выйти и тут же был остановлен вопросом Джафара:

— Ты куда, Аркадий? Неужели не интересно?

— Живот скрутило, — ответил через плечо сдавленным голосом. — Скоро вернусь.

Кто-то — кажется, это был рыжий — коротко хохотнул.

— Бывает, — сказал Джафар. — Если что, не стесняйся. У меня хороший врач.

Он поднялся по лестнице на первый этаж, выскочил наружу, перевёл дыхание и огляделся. Наблюдательный пункт был оборудован в обширном бетонном подвале одного из немногих целых зданий, расположенного в чахлом сквере из трёх-четырёх десятков акаций и нескольких платанов на южном конце города. Вернее будет сказать — населённого пункта, заброшенного, судя по всему, чуть ли не сотню лет назад. По условиям боя, танки не должны были приближаться к НП ближе, чем на триста метров (граница была обозначена цветными лазерными лучами). Случайных же снарядов, находясь в подвале, можно было не опасаться. Что ж, теперь он на открытой местности и придётся рискнуть. Только куда бежать — налево к «красным» или направо к «зелёным»?

Откуда-то справа донёсся натужный рёв двигателя, и на гребне сопки, полускрытый за поднятой пылью, появился и замер силуэт танка. Длинное дуло качнулось вверх-вниз, словно вынюхивая цель. Затем из него вырвался короткий язык пламени, и до ушей Аркадия донёсся плотный звук выстрела. Тут же танк попятился, и скрылся из виду по другую сторону сопки.

«Пантера», определил Аркадий. «Зелёные». Наводчик Светлана, командир танка Вячеслав. Тот самый, у которого болен ребёнок. Ну… Он поднял руку — перекреститься, вспомнил, что не крещён, вздохнул, перекрестился всё равно и побежал направо к сопке, моля всех богов, чтобы не попасть в объективы двух «летающих глаз» — оснащённых видеокамерами роботов, зависших над полем боя.

— Вот же сын собаки, — сказал Джафар, глядя, как маленькая человеческая фигурка, то и дело оскальзываясь, карабкается по склону сопки. — Сказал, что срать пошёл. А сам?

— Как он догадался? — спросил рыжий.

— Плевать, как, — сказал белобрысый. — Джафар, ты позволишь ему уйти?

— Уходить здесь некуда, — ответил Джафар. — На севере — пустыня, на юге — неприступные горы. До ближайшего человеческого жилья — двести пятьдесят километров…

Фигурка оступилась, упала.

Рыжий довольно засмеялся.

— Он услышал твою фразу о надеждах, которым не суждено сбыться, и сделал выводы, — сказал китаец. — Умён, не откажешь.

— Значит, тем более опасен, — сказал Джафар.

Фигурка поднялась на ноги и вновь атаковала склон.

— Ты хочешь с ним поиграть? — приподнял брови белобрысый.

— Нет, — чуть подумав, ответил Джафар. — Обойдусь.

Он придвинул к себе комм, перевёл «летающий глаз» на ручное управление и вывел, встроенный рядом с камерой боевой лазер, на рабочий режим. На мониторе возникло чёткое перекрестье прицела с расстоянием до цели.

— Бедолага, — с деланным сочувствием вздохнул рыжий. — Небось, молится всем богам, чтобы не попасть под прицел видеокамер. И не знает, что у нас есть и совсем другие прицелы, — он откинул голову и снова засмеялся.

— Прощай, Аркадий, — сказал Джафар. — У тебя все равно не было шансов.

Он ткнул в клавишу, и луч лазера прошил фигурку. Человек дёрнулся, вскинул руки, упал, сполз вниз по склону на пару метров и замер неподвижно.

— Готов, — сказал белобрысый.

Я умираю, пришла мысль.

Как ни странно, особой боли не было. Только сожаление. Ни жены, ни детей. Не успел. Теперь уже окончательно. Вот это, действительно, жаль…

Он лежал лицом вниз, чувствуя, как сухая трава колет щеку и как медленно, но неотвратимо уходит из тела жизнь и приближается смерть.

Не страшно. Но, признаемся, обидно. Просто так обидно, что даже умирать не хочется. А хочется, наоборот, отомстить. Чёртов араб. Не раскусил я тебя сразу, Джафар. А ведь должен был, должен…

Что-то пискнуло в левом боковом кармане штанов.

«Рация, — вспомнил он. — Господи, это же мини-рация для связи с экипажами танков! Я специально её прихватил на всякий случай, еле нашёл, такие уже не выпускают чуть ли не сто лет. Молодец, Аркаша. Всё-таки, ты молодец. Хватило б только сил и времени. Господи дай мне ещё немного времени, а? Это всё, о чём я тебя прошу. И капельку сил».

Медленно, превозмогая слабость и боль, он потянулся левой рукой к карману…

— Круто мы попали, командир, — сказал радист Миша. — Какие будут предложения?

Говорил он громко, почти кричал, и всё время непроизвольно тряс головой, словно бык на лугу, отмахивающийся от назойливого слепня. Что делать, контузия — вещь неприятная и проявляет себя по-разному.

Эта удобная, с трёх сторон закрытая склонами сопок лощина, подвернулась очень вовремя. Мы заползли в неё и остановились. Саша по моей команде выключил двигатель. Теперь экипаж сидел на броне и проводил короткое совещание. Нас, разумеется, могли обнаружить с помощью «летающего глаза», но это и всё. Зато подслушать, о чём мы говорим, вряд ли. Ибо рация сдохла через тридцать секунд после того, как нами было получено сообщение Аркадия. Мы как раз выползли на гребень сопки, чтобы сориентироваться и выйти на связь с остальными после столь ошеломляющих известий. Потому как радиус действия нашей танковой радиостанции FuG 5 максимум шесть километров. И для этого максимума как раз и желательно стоять где-нибудь на возвышенности и в хорошую погоду. Погода была хорошей, слов нет. Ещё б градусов на двадцать попрохладнее, и вообще шикарно. Но что есть, то есть, жаловаться всё равно некому. Короче, выползли мы. Рискуя, понятно, довольно сильно.

Внизу виднелась долина реки. Слева — развалины городка, частично скрытые чахлой зеленью. Впереди, сразу за рекой, «вражеские» сопки. Вот оттуда и прилетел снаряд чужой арты. Как раз в тот момент, когда Миша связывался с остальными. Результат: рация накрылась, у радиста лёгкая контузия. А может, и не такая уж лёгкая, сразу не разбёрёшь. На самом деле повезло, всё могло быть гораздо хуже при таком раскладе.

— Уходить надо, — высказался мехвод Саша. — Баки, считай, полные. Километров на двести хватит, если по заброшенному шоссе, что вдоль речки. А там и до жилья рукой подать.

— Угу, — заметила Светлана. — Ушёл один такой. Нас обнаружить и расстрелять из боевого лазера — раз плюнуть. Мы на древних гусеницах, они на антиграве. Угадай, у кого решающее преимущество?

— У меня только два вопроса, — сказал я. — Слышали эти нелюди сообщение Аркадия или нет? Я склонен считать, что слышали. И второй. Кто, кроме нас, был настроен на ту же частоту, на которой передавал Аркадий?

— Все наши были настроены, — громко сказал Миша. — Это же была частота нашей команды, тридцать мегагерц.

— Тогда третий вопрос, — сказал я. — Успел Аркадий передать то же сообщение нашим противникам или нет?

— И четвёртый, — сказала Света. — Кто поверил этому сообщению, а кто не поверил и продолжает бой на прежних условиях?

— Была бы рация цела… — вздохнул Михаил.

— Но она разбита, — мехвод Саша огляделся тревожно. — Двигаться надо, ребята, нельзя долго на месте стоять. Движение — это жизнь.

Все молча посмотрели на меня, ожидая приказания. Всё правильно. Я командир, мне и решать. Только теперь от моего решения зависит жить нам или умирать. По-настоящему. Про себя я уже подумал, что, скорее всего, умирать, но вслух произнёс:

— Исходим из того, что Аркадий сказал правду, и убийцы слышали его сообщение. Предположить, что они не прослушивают наши частоты, было бы верхом глупости.

— Верхом глупости было — соглашаться на участие во всей это авантюре, — громко вздохнул радист. — Эх, ведь говорила мне мама…

— Миша, заткнись, пожалуйста, — сказал я, добавив в голос стали. — И впредь, прежде чем открыть рот, спрашивай разрешения. Мы на войне. Здесь другие правила и законы. Ты своим вечным брюзжанием опускаешь наш моральный дух. А это недопустимо. Всё понятно или объяснить по-другому?

— Всё понятно, командир. Извини.

— Отлично. Что из оружия у нас есть, кроме пушки и двух пулемётов? Наводчик, доложи.

— Окей, — ответила Света. — Два автомата МР-40, пять пистолетов «Вальтер» P-38, десять ручных гранат и три фаустпатрона. Последние не входят в штатный комплект вооружения, но на всякий случай мы их взяли.

— Ясно, спасибо. Значит, так. Твой, Миша, курсовой пулемёт приспосабливаем мне на командирскую башенку в качестве зенитного. Наш главный враг теперь в воздухе. Задача: по восточным склонам сопок, стараясь не обнаружить себя, двигаемся на юг. Затем через сопки прорываемся в южную часть городка, обнаруживаем и захватываем наблюдательный пункт вместе со всеми, кто там есть. Как раз личное оружие с фаустпатронами и пригодится. Если нас атакует один или оба «летающих глаза», будем отстреливаться из пулемёта. Точнее, я буду отстреливаться. Если меня убьют, за старшего — Света. Помните. Главное — взять их в заложники. Только так у нас появится шанс выжить. Вопросы есть?

— У меня, — сказал радист Миша. — Не вопрос, а предложение.

— Только коротко.

— Разреши, командир, я прихвачу ракетницу и попробую обнаружить НП в пешей разведке? Если быстро найду, пущу зелёную ракету. Если меня ранят, красную. Все равно без рации и пулемёта мне делать нечего.

— Нет, — отказал я. — На гусеницах все равно будет быстрее. Опять же, ты с нами и под прикрытием брони. Без крайней необходимости экипаж разбивать нельзя. Хоть это и банально звучит, но вместе мы сила, а поодиночке — никто. Но за предложение — спасибо. Если понадобиться пешая разведка, учту. Всё, господа танкисты, за дело. Времени у нас, считай, ноль.

Мы очень надеялись, что драться со своими же товарищами (после сообщения Аркадия, товарищами по несчастью стали все — и наши, и «противник») не придётся. Но, увы, оправдаться надеждам не пришлось. «Першинг» появился сзади, едва мы успели пройти на юг около пятисот метров. И тут же открыл огонь. Первый снаряд поднял фонтан земли слева.

— Разворачивай! — крикнул я по внутренней связи мехводу. — «Перш» сзади! Света, готовься. Кажется, он невменяемый.

Выхватываю из-за пояса, приготовленные специально для такого случая красные флажки, и начинаю ими отчаянно махать в надежде, что «враг» сообразит — что-то здесь не так и перестанет стрелять.

Хрен там, не соображает.

Второй снаряд рикошетит от башни, и я буквально падаю на своё место. В голове звон, в теле — крупная дрожь.

— В брюхо ему! — кричу и не слышу себя.

— Ка-ззёл! — шепчет привычно Светка.

Мне не слышно, но я угадываю по губам.

В стволе у нас бронебойный….

Да-дах!!

Хорошо, командирский люк открыт, и пороховой дым быстро выветривается. А то ведь дышать и впрямь нечем — хреновая вентиляция в «Пантере», как и было замечено…

Высовываюсь, смотрю, и снова прячусь. Как раз вовремя. Мы успели развернуться. «Перш» обездвижен — гусеница слетела, танк закрутило и теперь он очень удачно стоит к нам боком. Но его девяностомиллиметровая пушка уставилась нам точно в лоб, и я уже понимаю, что взаимопонимания не случилось — он будет стрелять.

Ну, гад, сам напросился…

— Бронебойным заряжай! — командую. — Вальтер… тьфу!.. Света, наводи ему под башню!

Враг бьёт.

Мимо! Снаряд лишь чиркает по броне.

Наша очередь.

— Огонь!

Хороший Светка наводчик, что ни говори. Точно в двигатель.

Пожар, дым.

— Бронебойным! — кричу снова. — Пока они не очухались!

На этот раз мы стреляем одновременно.

«Перш» попадает нам в лоб, в башню. Сашка резко тормозит. Снаряд не пробивает броню, но думаю, что контузия теперь не только у Миши. Меня, во всяком случае, швыряет вперёд, и лбом я въезжаю точно в нижний край командирской башенки. Это только у «советских» и «американских» танкистов ударозащитные шлемофоны. А у нас, «немецких», одни матерчатые пилотки.

Матерюсь в голос от боли, кровь из рассечённого лба заливает глаза, и я нетерпеливо вытираю её рукавом куртки.

Светка по-прежнему не мажет, умничка.

Теперь «Перш» не только горит, но и осел на бок, почти уткнувшись стволом в землю. Отъездился, бродяга. И отстрелялся.

— Саша, Миша, живы? — спрашиваю по внутренней связи, поскольку Светка и заряжающий Костя здесь же, в башне, перед глазами.

— Здесь мехвод, — откликается Сашка.

— Жив, — отвечает радист.

— Разворачивайся! — снова командую мехводу. — Продолжаем движение в прежнем направлении!

И тут из-за ближней сопки, бесшумно, словно фантом, всплывает «летающий глаз». У «Перша» как раз распахиваются два люка — командирский и мехвода и оттуда показываются танкисты в песочного цвета форме. Мехвод крест-накрест машет руками — нихт шиссен, мол, камрады.

Мы и не собираемся «шиссен». Стреляет «летающий глаз». Боевой лазер — это вам не танковая пушка времён Второй мировой. Он не мажет. Ну, разве что в исключительных случаях. Здесь, однако, всё, как на ладони…

Никогда раньше не видел, что делает боевой лазерный луч с человеком. И, даст бог, не увижу. Мехвод прожжён насквозь. По-моему, он даже крикнуть не успевает, падает мёртвым обратно в люк. А «летающий глаз» уже бьёт в командира, который только-только выбрался на броню и ни хрена не видит, поскольку помогает выбраться наружу кому-то из экипажа. Бьёт и попадает.

Но тут я прихожу в себя и открываю огонь из своего МГ-34. Горячие гильзы летят в сторону, пулемёт грохочет и трясётся, и злые пули калибра 7,92 мм настигают цель.

«Летающий глаз» вздрагивает, словно живой, замирает в воздухе, я даю ещё одну длинную очередь. Чёртова машина пытается маневром вырваться из-под огня, но я не отпускаю спусковой крючок, веду раскалённым стволом пулемёта вслед за ней и, наконец, «летающий глаз» камнем падает на землю. Всё, готов. Один есть.

— Вперёд!! — с бешеным воодушевлением ору я. — Вперёд, ребята! Жми, Сашок! Жми, дорогой, мы их сделаем, обещаю!!

Но мы их не сделали.

Сначала наткнулись на нашу сгоревшую арту «Hummel». И сомкнувшийся с ней в смертельных объятиях не наш лёгкий танк «Леопард». Мы даже не остановились, чтобы проверить, остался ли кто в живых. Сначала нужно победить и выжить самим, а уж потом, как сказал бы Михаил Юрьевич Лермонтов, считать раны и товарищей.

Второй «летающий глаз» настиг нас, когда мы ползли на первой передаче вверх по крутому склону, намереваясь перевалить через сопку и оказаться на южной окраине городка, где и был расположен НП.

Он зашёл со стороны солнца, и потому я его вовремя не заметил.

Первый же выстрел оплавил башню и превратил мой МГ-34 в кусок бесполезного металла. А когда я нырнул внутрь за фаустпатроном и снова высунулся из люка, стараясь поймать в прицел эту летающую сволочь на доступной для моего оружия дистанции, «глаз» плюнул лазерным боевым лучом второй раз.

Последнее, что я помню перед тем, как утратить связь с окружающим миром, — это страшный, всепоглощающий грохот, который (да, да, мне кажется, что именно он, а не взрывная волна) вышвыривает меня наружу из командирского люка. А в глаза бьёт яркий оранжевый свет, жар опаляет лицо, я падаю вниз, ударяюсь головой о кормовую броню, и наступает полная темнота.

Чёрный дым от горящей «Пантеры» столбом поднимался к небу. И было хорошо видно свёрнутую набок развороченную башню и тела двух мёртвых танкистов, сломанными куклами валяющиеся неподалёку.

— Последний, — сказал Джафар, сажая глайдер неподалёку. — Это — последний.

— Хорошо попали, — удовлетворённо заметил белобрысый. — Аж боезаряд сдетонировал.

— Следует отдать им должное — они храбро сражались, — заметил китаец. — Древние пулемёты и пушки против боевых лазеров. Достойно восхищения. Я получил истинное удовольствие.

Когда стало ясно, что умирающий Аркадий передал своё радиосообщение, а два экипажа из десяти поверили ему и открыли огонь по «летающим глазам», выход оставался только один: немедленно уничтожить всех. Что и было сделано с помощью всё тех же «летающих глаз». Всё-таки даже танковые пулемёты времён Второй мировой против боевых лазеров не играют. И танковая броня прожигается тоже на раз. Хотя один «летающий глаз» всё-таки был потерян, сбитый огнём пулемёта вот этой самой «Пантеры». О чём это говорит? Расслабляться и терять бдительность нельзя даже, если у тебя, решающее преимущество, и ты на пятьсот процентов уверен в победе. Сегодня они убедились в этом дважды.

— Одно плохо, — заметил рыжий. — Так и неясно, кому из нас досталась Луна. Сразу говорю, что жребий тянуть мы не станем.

— Зачем жребий? — удивился Джафар. — Решим вопрос. Мы же цивилизованные люди.

Он взял плазменный излучатель и открыл дверцу.

— Стоит ли? — спросил китаец. — И так ясно, что все погибли.

— Если хочешь, чтобы всё было сделано, как надо, делай это сам, — ответил Джафар. — Я хочу убедиться лично.

Никто из них не заметил, как сзади, из-за гусеницы танка высунулось туповатое рыло фаустпатрона. И уж тем более никто не услышал, как чьи-то спекшиеся губы тихо, почти беззвучно, прошептали: «Огонь».

Когда сверху перестала падать земля вперемешку с кусками металла и горящего пластика, и дым рассеялся, я, цепляясь за горячую, нагретую солнцем гусеницу, поднялся на ноги и шагнул к разбитому глайдеру.

Это они хорошо придумали — настоящее оружие времён Второй мировой. Очень правильно. Оказывается, и фаустпатрон может плясать против РПИ — ручного плазменного излучателя. Особенно на эффективном для первого расстояния до тридцати метров. Примерно столько здесь и было.

Я подошёл вплотную и повёл стволом МП-40, считая тела. Пятеро. Чернявый араб, белобрысый европеец, рыжий амер и китаец. Плюс доктор. Всё, как и сообщил перед смертью Аркадий. Доктора жалко, но сам виноват. Нужно выбирать, на кого работаешь. Ага, тут же сказал я сам себе, можно подумать, ты выбирал, когда согласился на эту игру.

Араб шевельнулся и застонал. Я шагнул ближе, меня заметно шатнуло. Но равновесие удержал, вгляделся. Его лицо и грудь с правой стороны были залиты кровью так, что даже не понятно, куда он ранен.

— Десять миллионов, — сказал он и приоткрыл левый, наполненный болью глаз. В полуметре от его правой руки валялся плазменный излучатель. Всё правильно, перед тем, как я выстрелил, оружие было у него в руке.

— Что? — спросил я.

— Десять миллионов энерго, если ты меня спасёшь, — его голос звучал на удивление спокойно и уверенно для того зрелища, которое он собой представлял. Сразу было понятно — этот человек умеет управлять людьми и судьбами. — Портативный автореаниматор — в наблюдательном пункте. И никто никогда ничего не узнает. Я — Джафар. Клянусь Аллахом и своей честью. Тебя ведь Слава зовут, да? У тебя жена Катя и больной сын. Ты станешь богатым человеком, Слава и спасёшь сына…

— У тебя нет чести, не лги. Да и в наличии аллаха я сомневаюсь, — сказал я и нажал на спусковой крючок.

Девятимиллиметровые пули разорвали ещё живое тело того, кто назвал себя Джафаром. Он дёрнулся, левая, унизанная перстнями рука, заскребла выжженную сухую землю, затем человек издал нечто среднее между кряканьем и хрипом и затих.

Я облизал сухие губы и подумал, что первым делом нужно раздобыть воды — очень хочется пить. Затем заняться своими ранами — левый бок болел неимоверно и, кажется, снова пошла кровь. Также продолжал саднить лоб и одновременно затылок. Что он сказал? Портативный реаниматор? Это хорошо. Пригодится. Затем нужно разыграть свою смерть. Лучше всего найти кого-то похожего на себя из убитых танкистов других экипажей, перетащить сюда, облить бензином и сжечь. Предварительно, переодев в свою форму. Так, на всякий случай. Поэтому, простите меня, ребята, но хоронить я никого не стану. Ибо, если есть могилы, значит, должен быть и тот, кто их копал. Хорошо, к слову, что мы сюда прибыли без всяких документов, полное инкогнито… Далее. Этих четверых будут искать и обязательно найдут. Рано или поздно. Значит, тела лучше всего уничтожить. Полностью. И для этой цели вполне подойдёт ручной плазменный излучатель. Хватило б только заряда и запасных батарей.

Или оставить всё как есть, и сымитировать последний бой?

Вон Сашка мёртвый лежит, мехвод мой. Подтащить его сюда, сунуть в руки пустой фаустпатрон и автомат… Так, чтобы тому, кто будет это дело расследовать, сразу стало понятно, что тут произошло. И, главное, правдиво ведь выйдет. Так всё и было. Только Сашка вместо меня, а ему уже всё равно…

Ладно, это я потом решу — что лучше. Башка после двух контузий подряд соображает хреново. А пока…

Я присел рядом с мёртвым Джафаром и осмотрел его руку. В глазах всё плыло и качалось, но усилием воли я не позволял сознанию меня покинуть.

Держаться. Думать. Действовать.

Четыре золотых перстня. Два с бриллиантами, один с изумрудом и один с рубином. Не нужно быть специалистом, чтобы понять — этот сукин кот носил на руке целое состояние. Что ж, знаешь, даже прощения не буду просить. Ни у тебя, ни у твоего аллаха. Это теперь моё, потому что ты мне должен деньги. А деньги мне нужны, чтобы спасти сына.

Я стащил перстни. Три снялись легко, а для того, чтобы добыть четвёртый, с самым крупным бриллиантом, пришлось отрубить палец боевым ножом. Затем спрятал драгоценности во внутренний карман куртки, с трудом поднялся на ноги, поправил на плече автомат и, не оборачиваясь, поковылял по направлению к городку. Для начала нужно было выжить и остаться на свободе. Всё остальное — потом.