Бойня

Глава 14

Мы все поехали на скачки в Сандаун — разумеется, кроме Ролана. Ролан остался на попечении Робби.

Новый телефон на сей раз поставили в офис к миссис Дженкинс, распорядившись, что, если кто-нибудь позвонит по поводу послания от Даниэль, весь разговор следует записать и узнать у звонившего телефон или адрес, по которому его можно найти.

— Он может спросить насчет вознаграждения, — сказал я хрупкой, как былиночка, секретарше, а также Даусону и Робби. — Если спросит, скажите, что вознаграждение он непременно получит.

И все трое кивнули, не задавая вопросов. Мы с Литси и Даниэль задержались в доме до тех пор, пока Томас не уехал с принцессой и Беатрис, которая шумно жаловалась, что ей не нравится ездить на скачки по два раза в неделю. Захлопнув за ней заднюю дверцу, Томас лукаво подмигнул мне перед тем, как сесть за руль. Я подумал, какие все-таки верные и надежные у Касилии слуги: они выполняют любые просьбы, даже не понимая их смысла, стоит им сказать, что так нужно принцессе.

Когда мы подошли к гаражам, «роллс-ройса» уже не было. Я снова тщательно проверил свою машину, чем немало встревожил Литси и Даниэль. Я позаимствовал у механиков зеркальце на колесиках, которое используется для того, чтобы быстро осмотреть днище машины, но никаких взрывчатых сюрпризов не нашел. Однако я позволил Литси и Даниэль сесть в машину только после того, как завел ее, проехал несколько ярдов и резко затормозил.

— Вы что, делаете это каждый раз, как собираетесь куда-то ехать? задумчиво спросил Литси, когда они наконец сели в машину.

— Пока что да.

— А почему бы тебе не оставлять машину где-нибудь еще? — спросила Даниэль.

— Я об этом думал. Но чем искать другую стоянку, проще все же каждый раз проверять машину.

— А кроме того, — сказал Литси, — вы хотите, чтобы Нантерр знал, где вы держите машину. Если он этого еще не знает.

— Как бы я хотела, чтобы всего этого не было! — вздохнула Даниэль.

Мы приехали на ипподром. Литси с Даниэль снова отправились на ленч, а я на работу. Литси удалось избежать огласки, но мое имя было во всех газетах, и так много совершенно незнакомых людей пожимали мне руку, что меня это достало до печенок.

Но больше всего это всеобщее восхищение раздражало не меня, а, разумеется, Мейнарда Аллардека. Он ходил за мной по пятам, видимо, надеясь поймать на каком-нибудь нарушении правил.

Сегодня он не был официальным распорядителем, делать ему было нечего, и потому он торчал в паддоке, следя за каждым моим шагом, и всякий раз, возвращаясь в весовую, я встречал его на пороге. Глаза его были полны ненависти.

Разумеется, он выглядел таким же благородным, как всегда: столп общества, истинный джентльмен, который не имеет ни малейшего представления о каких-то там займах и активах. Когда я вышел в паддок перед третьей из моих скачек, в которой участвовал Абсайль, лошадь принцессы, принцесса сразу отметила, что в нескольких ярдах от нас торчит Мейнард.

— На вас очень пристально смотрит мистер Аллардек, — сказала она, когда я подошел к ним. Литси, Даниэль и Беатрис тоже были здесь.

— Я знаю, — ответил я.

— А кто такой мистер Аллардек? — тут же встряла Беатрис.

— Отец мужа сестры Кита, — коротко ответила Даниэль. Ее тетушке это ничего не говорило.

— Неприятно, — заметил Литси.

Я кивнул.

— Наверно, он на то и рассчитывает. Он весь день на меня пялится.

— Но вас, похоже, это нисколько не смущает.

— А почему я должен смущаться? Да, кстати, — обратился я к принцессе, — все собираюсь спросить: что он сказал на той неделе, когда я выиграл на Каскаде?

Принцесса слегка нахмурилась при упоминании о погибшей лошади, но ответила:

— Он утверждал, что вы нещадно хлестали лошадь. Это его собственные слова. Если бы он нашел на Каскаде хоть один след хлыста... — Она пожала плечами. — Он хотел, чтобы я подтвердила, что вы обращались с лошадью с особой жестокостью.

— Спасибо, что вы этого не сделали.

Она кивнула, зная, что я говорю всерьез.

— С Абсайлем я постараюсь быть помягче, — пообещал я.

— Ну, только не перестарайтесь, — улыбнулась принцесса. — Мне хотелось бы выиграть.

— А этот все смотрит! — сказала Даниэль. — Если бы взглядом можно было убивать, ты бы давно был покойником.

Принцесса решила перейти в наступление. Она сделала вид, что именно теперь вдруг заметила Мейнарда, вскинула обе руки в приветственном жесте и воскликнула:

— А, мистер Аллардек! Какой чудесный сегодня день, не правда ли?

И приблизилась к нему на несколько шагов, чтобы удобнее было вести беседу.

Мейнард снял шляпу, поклонился ей и довольно хриплым для него голосом подтвердил, что да, день сегодня чудесный. Принцесса сказала, как хорошо после стольких пасмурных дней снова увидеть солнышко, и Мейнард с ней согласился. Принцесса сказала, что да, конечно, сегодня холодно, но ведь в это время года всегда холодно. И Мейнард сказал «да».

Принцесса покосилась на нас и сказала Мейнарду:

— Мне в Сандауне очень нравится, а вам? И, что самое приятное, все мои лошади всегда выступают здесь очень хорошо.

Это замечание, с виду такое безобидное, заставило Мейнарда взглянуть в мою сторону еще пристальнее, чем раньше. Взгляд был действительно убийственный.

— Слушайте, — шепотом спросил Литси, — почему это его так разозлило?

— Сейчас не могу объяснить, — ответил я тоже шепотом.

— А потом?

— Может быть.

Жокеям подали сигнал садиться в седло, и принцесса, мило улыбаясь, пожелала Мейнарду всего хорошего и, прежде чем я отправился туда, где стоял Абсайль, тихо сказала мне:

— Желаю вернуться целым и невредимым.

— Спасибо, принцесса, — ответил я.

Она стрельнула глазами в сторону Даниэль, и я только тут понял, что она имела в виду: если со мной что-то случится, моя любимая будет потеряна для меня навсегда.

— И постарайтесь выиграть, — спокойно сказала принцесса, хотя это несколько противоречило ее предыдущему высказыванию. Я кивнул и легким галопом направился на Абсайле к старту, думая о том, что, конечно, я могу во время этой скачки думать преимущественно о безопасности — на самом деле, я всю неделю только и думаю, что о безопасности, — но, если я собираюсь поступать, так все время, мне лучше сразу уйти на пенсию. Осторожность и победа несовместимы. Слишком осторожный жокей потеряет репутацию, лишится своих владельцев, погубит карьеру — и вдобавок потеряет самоуважение.

По крайней мере в моем случае. Суровый выбор между Даниэль и карьерой, не разрешенный мною за всю ночь, давил на меня уже во время двух предыдущих заездов, барьерных скачек, не требовавших особого усердия. И я ни на миг не забывал о том, что она сейчас смотрит на меня с трибун — именно потому, что знал о ее страхах.

Абсайль, серый стиплер восьми лет, был подвижным конем с мягким, плавным ходом, довольно резвым, но не слишком выносливым. Мы выиграли вместе несколько скачек, но чаще приходили вторыми, третьими или четвертыми, потому что у него вечно не хватало сил на финишный рывок. Единственным его преимуществом было то, что Абсайль совершенно не боялся препятствий. И если я буду его сдерживать, он притащится в самом хвосте.

Сандаунский ипподром, расположенный на холмах, с семью близко поставленными препятствиями в дальнем конце, был местом, идеально приспособленным для хороших прыгунов. Я очень любил ездить здесь, и для Абсайля этот ипподром очень подходил, хотя подъем на финишной прямой мог его доконать. Поэтому для того, чтобы победить, его надо было вывести вперед после последнего поворота и взять три последних препятствия с максимальной скоростью. Тогда, даже если он выдохнется на финишной прямой, нам, быть может, удастся удержать первенство до финиша.

Сам Абсайль действительно явно рвался в бой, отчетливо сообщая мне о своем нетерпении. Грех было этим не воспользоваться: в Челтенхеме он все равно выступать не будет, не тот класс.

Старт стипль-чеза на дистанцию две мили пять фарлонгов находился посередине дальней стороны ипподрома, позади канавы с водой. В тот день было восемь участников, и Абсайль был вторым фаворитом.

Мы стартовали не спеша, плотной группой — идти первым никому не хотелось, — и мне не стоило большого труда быть осторожным на первых трех препятствиях, тех самых, которые в конце скачки будут последними.

Но, когда мы свернули направо и вышли на второй круг, передо мной во весь рост встал выбор. Либо, не сбавляя хода, взять очередное препятствие с перепадом высот, могилу стольких надежд, либо придержать коня, взять препятствие осторожно, потеряв на этом, быть может, корпуса четыре...

Абсайль рванулся вперед. Я не стал его сдерживать. Мы перелетели через препятствие, обогнав на прыжке двух лошадей, приземлились на уходящем вниз склоне аккуратно и, не теряя скорости, миновали поворот и вышли на прямую уже вторыми.

Семь препятствий на этой прямой были расставлены так, что, правильно взяв первое из них, ты автоматически правильно подходил ко всем остальным, все равно как со светофорами на шоссе. Вся штука была в том, чтобы заранее правильно рассчитать подход к первому препятствию и вовремя придержать или выслать лошадь, так чтобы на подходе ко второму препятствию ей уже не приходилось замедлять или ускорять ход. Все толковые жокеи учатся этому искусству с младых ногтей. Абсайль понял мой намек, чуть сократил ход, радостно помчался дальше и великолепно взял первое из семи препятствий.

Решение было принято почти бессознательно. Я просто не мог ничего поделать. Передо мной маячила победа, и я не мог отказаться от нее, даже ради Даниэль.

Абсайль обошел фаворита на втором из семи препятствий. Я мысленно твердил ему: «Давай, давай скачи, не останавливайся, так и надо, это твой шанс, я такой, какой есть, и с этим ничего не поделаешь, такова жизнь... скачи, лети!»

Он перелетел открытую канаву, потом водное препятствие. Проплыл над последними тремя препятствиями на дальней стороне. На последнем повороте он все время шел впереди, с отрывом ярдов на тридцать. Еще три препятствия.

Абсайль прижимал уши. Он был доволен собой. Осторожность давно проиграла эту битву, как в его душе, так и в моей. Он взял первое из препятствий на всем скаку, потом второе, потом третье — я почти лежал у него на шее, перенеся вес вперед, голова к голове.

На подъеме Абсайль очень быстро выбился из сил, как я и боялся. Надо было не давать ему сбавлять ход, но я чувствовал, как он начинает слабеть, колебаться и всеми средствами сообщать мне, что дальше он скакать не может.

«Давай, давай, держись, мы уже почти пришли, ты только держись, держись, ты, старый пень, мы не можем проиграть теперь, победа уже близко, держись...»

Я слышал рев толпы, хотя обычно его не слышно. Я слышал топот копыт другой лошади, нагоняющей нас. Я видел эту лошадь боковым зрением, жокей размахивал хлыстом, почуяв, что Абсайль выдохся... и мимо промелькнул финишный столб. Как раз вовремя. Еще три скачка, и было бы поздно.

Абсайль гордился собой. Еще бы! Он это заслужил. Я от души похлопал его по шее и сказал, что он молодец, что он отлично потрудился, что он замечательный парень. И он рысью направился туда, где расседлывают лошадей.

Уши у него все еще были прижаты, и щетки на копытах топорщились.

Принцесса раскраснелась, как всегда, когда исход скачки бывал неизвестен до последнего момента. Я соскользнул на землю, улыбнулся принцессе и стал расстегивать подпруги.

— Это у вас называется «быть помягче»? — без обиняков спросила она.

— Работа такая! — вздохнул я.

Абсайль буквально кланялся толпе — он понимал, что эти овации предназначаются ему. Я снова похлопал его по шее, благодаря. Он встряхнул своей серой головой, повернулся так, чтобы видеть меня обоими глазами, фыркнул и снова кивнул.

— Они с вами разговаривают, — заметила принцесса.

— Некоторые — да.

Я забросил подпруги на седло, повернулся, чтобы идти взвешиваться, и обнаружил, что на пути у меня стоит Мейнард Аллардек — прямо как Анри Нантерр тогда, в Ньюбери. И от него разило ненавистью.

Я остановился. Мне никогда не нравилось разговаривать с ним, потому что все, что бы я ни сказал, Мейнард воспринимал как личное оскорбление.

Кто-то из нас должен был уступить дорогу, и этим кем-то буду я, потому что в любой стычке между распорядителем и жокеем проигравшим оказывается жокей.

— А, мистер Аллардек! — сказала принцесса, подходя ко мне. — Вы пришли меня поздравить? Великолепная победа, не правда ли?

Мейнард снял шляпу и мужественно ответил, что очень рад, что ей так повезло, тем более что ее жокей вырвался вперед слишком рано и едва не проиграл скачку на финишной прямой.

— Но, мистер Аллардек, — говорила принцесса, в то время как я вежливо обошел его и направился к двери весовой, — если бы он не вырвался так далеко вперед, он бы тем более не продержался на подъеме.

«Она не только замечательная леди, — с благодарностью подумал я, садясь на весы, — она еще и понимает, что происходит во время скачки! Немногие владельцы могут этим похвастаться».

Однако Мейнард меня тревожил. Было очень похоже на то, что он нарывается на драку. Так что надо все время быть настороже, чтобы по возможности избежать стычки. Снятый мною фильм о Мейнарде вполне может погубить его репутацию, но это крайнее средство, и не следует прибегать к нему из-за таких пустяков: он охраняет от разрушительных последствий одержимости Мейнарда не только меня, но и Бобби с Холли, что важнее. Конечно, если я пущу в ход этот фильм, карьере Мейнарда придет конец, но зато его злоба вырвется на волю. Терять ему будет больше нечего, и тогда всем нам будет угрожать серьезная опасность.

Ну а тем временем мне, как всегда, предстояло еще две скачки. Я еще два раза покрыл расстояние между стартом и финишем, не думая об осторожности, и по милости богов ни разу не упал. Мейнард по-прежнему злобно пялился на меня, я по-прежнему был предельно учтив, и мне таки удалось дожить до чая целым и невредимым.

Я переоделся и отправился в ложу принцессы. Кроме нее, там были лорд Вонли, Литси и Даниэль. Беатрис не было.

— Дорогой мой, — воскликнул лорд Вонли, лучась доброжелательностью, — какая скачка! Я как раз зашел, чтобы поздравить принцессу Касилию. Замечательно, друг мой, просто замечательно! Какой тонкий расчет!

— Благодарю вас, — вежливо ответил я.

— А вчера? Это было сделано великолепно! Высший класс!

— Мои лошади вчера не участвовали, — с улыбкой заметила принцесса.

— Да нет, я не о скачке, а о том, как он спас жизнь тому остолопу в Брэдбери.

— Какому остолопу? — удивилась принцесса.

— Ну, какой-то дурень полез куда его не просили и свалился с галереи. Как, Кит вам не рассказывал? Хотя да, пожалуй, — задумчиво сказал лорд Вонли, — это не в его духе. Во всяком случае, сегодня на ипподроме только и было разговоров, что об этом происшествии. Об этом писали почти во всех газетах.

— Я не читала сегодняшних газет, — объяснила принцесса.

Лорд Вонли любезно пересказал ей из вторых рук повествование о вчерашних событиях. В общем и целом оно соответствовало действительности. Литси с Даниэль усердно глазели в окна, а я жалел о том, что не могу съесть пирожное с кремом. Наконец запас восторженных эпитетов у лорда Вонли иссяк.

— Да, кстати! — сказал он мне, взяв с чайного столика лежавший на нем большой коричневый конверт и протянув его мне. — Это вам. Все, что у нас нашлось. Надеюсь, вам это пригодится.

— Спасибо большое! — сказал я, взяв конверт.

— Пожалуйста! — ответил лорд Вонли, лучезарно улыбаясь. — Принцесса Касилия, благодарю за чай! И еще раз поздравляю!

И он удалился, источая благожелательность, оставив принцессу ошеломленной.

— Вы же были в Брэдбери! — сказала принцесса Литси и Даниэль. — Вы видели, как это произошло?

— Нет, не видели, — ответила Даниэль. — Мы прочли об этом сегодня утром, в «Спортивной жизни».

— А почему же вы мне не сказали?

— Кит не хотел огласки...

Принцесса посмотрела на меня. Я пожал плечами:

— Да, не хотел. И я вам буду очень признателен, принцесса, если вы не скажете об этом миссис Бэнт.

Она не успела спросить почему, потому что в этот момент появилась сама Беатрис. Легка на помине. Она вошла в ложу с довольной ухмылкой, которая еще больше расширилась при виде меня. Не сводя с меня глаз, Беатрис с аппетитом слопала пирожное с кремом, словно мой голодный вид доставлял ей особое удовольствие. Я слегка усмехнулся про себя. Если бы это было единственным несчастьем, свалившимся на меня за сегодняшний день, я был бы счастливым человеком!

Принцесса сказала Беатрис, что пора уезжать, потому что последняя скачка давно окончилась, и увела ее к «роллс-ройсу». Нечего было и надеяться, что Литси поедет с ними, даже если бы он этого хотел: Даниэль цеплялась за его руку всю дорогу до автостоянки. Ей не хотелось оставаться со мной наедине после вчерашнего объяснения, и я понял, что без его поддержки она бы вообще не решилась приехать. Впрочем, наверно, я знал это с самого начала. Завтра скачки снова будут в Сандауне, и я начинал думать, что, возможно, если Даниэль на них не поедет, всем будет спокойнее.

Когда мы добрались до машины. Литси по настоянию Даниэль сел на переднее сиденье, а сама она устроилась сзади. Прежде чем завести машину, я открыл коричневый конверт, который вручил мне лорд Вонли.

Внутри оказалась маленькая вырезка из газеты, еще одна вырезка, побольше, из иллюстрированного журнала, черно-белая фотография восемь на десять и записка от лорда Вонли с комплиментами и просьбой вернуть все это в «Глашатай», потому что у них остались только ксероксы.

— Что это? — спросил Литси.

Я передал ему черно-белую фотографию, на которой была изображена церемония вручения приза после скачки. Даниэль заглянула Литси через плечо и спросила:

— Что это за люди?

— Человек, которому вручают кубок, — это Нантерр.

Оба сказали «Ох ты!» и вгляделись повнимательнее.

— Рядом с ним — французский тренер Вийон. Дело происходит, я так понимаю, на ипподроме в Лонгшаме. Посмотрите на обороте, там должна быть какая-то информация.

Литси перевернул фотографию.

— Тут написано просто: «После скачки на При-де-ля-Сите: Вийон, Нантерр, Дюваль».

— Дюваль — это жокей, — пояснил я.

— Так вот как выглядит этот Нантерр... — задумчиво протянул Литси.

— Да, его ни с кем не спутаешь.

Он передал фотографию Даниэль.

— Ну, что там у нас еще?

— Статья из прошлогоднего английского журнала, посвященная грядущему Дерби. В нем должна была участвовать одна из лошадей Вийона, как там сказано, «после недавнего триумфа в Лонгшаме». Нантерр упоминается в качестве одного из владельцев. Газетная вырезка, тоже английская, оказалась не более содержательной. Прюдом, жеребец французского предпринимателя Анри Нантерра (тренер Вийон), прибыл в Англию, чтобы участвовать в скачках в Нью-маркете, но при выгрузке из самолета умер от сердечного приступа. Все.

— А кто фотограф? — спросил я, обернувшись к Даниэль. — Там не написано?

— "Все права принадлежат «Глашатаю», — прочла она на обороте. Я пожал плечами.

— Наверно, они ездили в Париж на какую-то большую скачку. Скорее всего, на Триумфальную арку.

Я забрал фотографию и сунул все вместе обратно в конверт.

— Какое решительное лицо! — сказала Даниэль, имея в виду Нантерра.

— И голос тоже решительный.

— А мы ни на шаг не продвинулись, — вздохнул Литси.

Я завел машину и двинулся к Лондону. На Итон-сквер ничего интересного не произошло, и Робби начинал скучать.

— Ничего, — сказал я ему, — ты отрабатываешь свой хлеб самим своим присутствием.

— Слушай, мужик, а что толку? Все равно же никто не знает, что я здесь!

— Не беспокойся, — сухо сказал я. — Все, что происходит в доме, становится известно человеку, от которого ты этот дом охраняешь. Так что не расслабляйся.

— Я и не расслабляюсь! — обиделся Робби.

— Вот и хорошо.

Я показал ему фото из «Глашатая».

— Вот этот человек, — сказал я ему, ткнув пальцем в фотографию. Если увидишь его, будь осторожен. Он носит пистолет. Возможно, пистолет заряжен, а возможно, и нет. И у него вечно в запасе какие-нибудь пакости.

Робби долго и внимательно смотрел на фотографию. И наконец сказал:

— Я его запомнил.

Я отнес приношения лорда Вонли в «бамбуковую» комнату, позвонил Уайкему, прослушал сообщения с автоответчика, разобрался с ними — обычные вечерние дела. Когда я спустился в гостиную выпить рюмочку перед ужином. Литси, Даниэль и принцесса обсуждали французских импрессионистов, выставлявшихся в Париже около 1880 года.

Сезан... Ренуар... Дега... Про этих я хотя бы слышал. Я подошел к подносу с напитками и выбрал шотландское виски.

— А Берт Моризо? — сказал Литси, обращаясь ко всем присутствующим одновременно. — Это же само совершенство! Не правда ли?

— А что он писал? — спросил я, открывая бутылку.

— Не он, а она, — поправил Литси.

Я хмыкнул и налил себе немного виски.

— Ну, она так она. Так что же она писала?

— Девушек, младенцев, освещенные мастерские...

Я уселся в кресло и принялся прихлебывать виски, глядя на Литси. «Он, по крайней мере, не выставляется передо мной», — подумал я.

— Их трудно увидеть, — продолжал Литси. — Большинство ее работ хранится в частных коллекциях, есть собрание в Париже, некоторые — в «Национальной галерее искусств» в Вашингтоне...

Я подумал, что вряд ли стану охотиться за ними.

— Изумительные картины! — сказала принцесса. — Они прямо светятся...

— И еще Мэри Кассат, — заметила Даниэль. — Блестящая художница!

Она была американка, но училась у Дега в Париже, — пояснила она для меня.

Я подумал, что, если ей так хочется, я готов ходить с ней по картинным галереям.

— Когда-нибудь, — сказал я мимоходом, — ты мне обо всем этом расскажешь.

Она резко отвернулась, словно вот-вот расплачется. Мне этого совсем не хотелось. Так что, может, и к лучшему, что в это время явилась Беатрис за своей «Кровавой Мэри».

Беатрис была оскорблена в лучших чувствах. Робби опять носился по лестницам, налетел на нее и не нашел ничего лучшего, как сказать: «Старушка, снимись с тормоза!»

Я не смог сдержать улыбки. Беатрис ее заметила, и ей это, разумеется, очень не понравилось. Литси спрятал усмешку в своем бокале. Принцесса, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, заверила золовку, что попросит Робби быть осторожнее. Беатрис заявила, что во всем я виноват: притащил в дом этого хулигана. Происшествие немало подняло нам всем настроение, и вечер прошел куда веселее, чем предыдущие. Но тем не менее на объявления так никто и не ответил, и Нантерр тоже не звонил.

А на следующее утро Даусон разбудил меня, когда не было еще и семи, сказав, что мне звонит Уайкем Харлоу.

Я мгновенно проснулся и поднял трубку.

— Уайкем?

— К-к-кит! — Он отчаянно заикался. — П-п-при-езжай. Пприезжай... н-немедленно!