Брак

Глава 13 КТО ТАКОЙ ТИМ?

Наконец Тим и Анна-Софи отправились домой. Парусиновый верх машины был опущен, в ночном воздухе ощущалось холодное дыхание приближающейся зимы.

– Может быть, стоило заехать в отель, где остановилась та американка? – спросила Анна-Софи.

– С ней ничего не случится.

– Maman спокойно восприняла новость о квартире. Завтра же мы осмотрим ее вместе, если я сумею связаться с агентом. Comme je suis contente,[27] – вздохнула Анна-Софи. Она была экспансивна в проявлениях радости и любви, прилив которых был вызван новой квартирой, одобрением матери, американскими друзьями Дороти и Эмсом – протестантами, но отнюдь не пуританами, – интересной профессией Тима, хотя его все время отрывали звонками даже от ужина. Впрочем, злоключения молодой американки ее огорчили. – Бедняжка! Как ее зовут? – спросила она.

– Кого? – встрепенулся Тим, поскольку его мысли вертелись вокруг слишком поспешной сделки и встречи с Кларой Холли. Он вспоминал, с каким выражением она смотрела на своего привлекательного собеседника и как румянец заливал ее лицо и шею.

– Ту американку, которая звонила тебе. Ту самую, которая нашла труп несчастного месье Будерба.

– Делия.

– Но чего именно она боится? – допытывалась Анна-Софи.

– Она не сказала. Не знаю, почему она позвонила именно мне – наверное, потому, что я ее соотечественник, единственный знакомый в стране, где едят лягушек. К тому же я оставил ей свой телефон.

– Что может случиться во французском отеле в десять часов вечера? Ровным счетом ничего. Бедняжка, – повторила Анна-Софи, размышляя, стоит ли сказать ему о том, что второго американца она видела на верхнем этаже склада. – Конечно, мы должны помочь ей. Я помню, как она перепугалась и побледнела, когда увидела труп.

– Само собой, – согласился Тим.

– Там было два американца, – продолжала Анна-Софи, – мужчина и женщина.

– Его я не видел. Он ушел куда-то обменять деньги.

Анна-Софи немного помолчала, а потом спросила:

– Ты действительно собираешься взять интервью у Сержа Крея?

Тим уже знал, какое на нее производит впечатление его возможность встречаться с известными людьми, артистами, политиками.

– Да, завтра.

– Я заметила, что ты опять чуть не втянулся в бессмысленный спор с maman, – сказала Анна-Софи.

Тим и Эстелла иногда спорили о политике, отстаивая прямо противоположные точки зрения. Как правило, Тим придерживался левых взглядов, забывая о том, что он сотрудничал с журналом «Доверие». А сейчас он никак не мог вспомнить, с чего начался спор, – впрочем, возникла было дискуссия об американском характере, но вскоре она иссякла.

– Нас, французов, часто обвиняют в скрытности, – многозначительно произнесла Эстелла за несколько минут до появления Эмса и Дороти.

– В скрытности? Вы хотите сказать – в недостаточной прямолинейности и откровенности? Или в изворотливости?

– Называйте это как вам угодно. А я же утверждаю, что мы, au contraire,[28] гораздо откровеннее американцев с их хищными и непроницаемыми улыбками. С их уверениями в любви, а потом убийствами в лифте тех, кого они якобы любят.

Но Тим не был расположен спорить об этом.

– Но почему же французов упрекают в скрытности? – сдержанно возразил он, думая, однако, что этот разговор и есть наглядный пример французской уклончивости. – Они умеют быть на редкость искренними.

– Вы имеете в виду Анну-Софи? – уточнила Эстелла, которая сама не раз сетовала на чрезмерную откровенность дочери. По ее мнению, Анна-Софи была очень наивна и слишком прямолинейна, не умела флиртовать, но, возможно, именно этим она и покорила своего американца.

Но в тот вечер приблизиться к предмету обсуждения вплотную им так и не удалось. Анну-Софи всегда раздражало то, что ее мать заводила с Тимом разговоры, которые даже не пыталась вести с ней самой, – «взрослые» беседы на общие темы, будто Анна-Софи была еще неразумным ребенком.

Анну-Софи тревожило не то, что ее мать была писательницей, а содержание ее книг. Зачастую они завораживали, но порой внушали робость и даже отвращение. Когда Анна-Софи была помоложе, она долго размышляла над некоторыми местами в ее книгах – к примеру, над описанием Пабло, молодого возлюбленного Мод из романа «Эстрагон», с его «очаровательной розеткой ануса, окруженной нежнейшими, восхитительными черными волосками, и когда она, выгнувшись в экстазе под ним, ухитрялась протянуть руку и ввести в него самый кончик своего мизинца, это повергало его в поразительный пароксизм наслаждения…»

Не применяя это описание конкретно к себе, Анна-Софи гадала, понравилось бы Тиму, если бы она ввела палец ему в анус. Но даже если бы такая процедура пришлась ему по вкусу, осуществить ее было бы невозможно по физическим причинам: Анна-Софи была гораздо ниже его ростом.

Своей дочери Эстелла всегда давала только практичные, приземленные советы, такие, как извечные материнские наставления по поводу чистоплотности. Был среди них, к примеру, и такой: выходить замуж следует по любви, но влюбиться в богатого человека ничуть не сложнее, чем в бедного. Даже легче, как считали многие, но не Эстелла, которая, несмотря на собственную благополучную жизнь буржуа, придерживалась романтических взглядов на бедность как аналогию свободы и приписывала этому благородство. По каким-то причинам до недавнего времени Эстелла не очень-то допытывалась у Анны-Софи о том, что дочери известно о далеких фицджеральдовских лужайках Среднего Запада, портиках с колоннами, светлячках, сейфах, набитых долгосрочными депозитными сертификатами, и обо всем остальном, что, как она надеялась, принадлежит Тиму. Да, бедность благородна, но это вовсе не значит, что ей найдется место в семье Эстеллы.

– Как вам известно, – сказала она своим друзьям, Дороти Майнор и Эмсу Эверетту, после того как Анна-Софи и Тим уехали, – у меня совершенно отсутствует интуиция, я абсолютно лишена здравого смысла, никто хуже меня не разбирается в человеческой натуре… – Такова была причуда Эстеллы: она обладала проницательностью, но ей нравилось притворяться, будто она ненаблюдательна и потому герои ее романов созданы исключительно ее фантазией. Ей казалось, что в чистой наблюдательности есть что-то вульгарное и недопустимое.

И мать, и дочь действительно понятия не имели, кто такой Тим. Теперь же Эстелла вдруг заволновалась, сказала, что Анна-Софи показала ей найденный фонарик с фамилией Нолинджер и что за квартиру молодоженов предстояло платить ей. И разумеется, как полагалось литератору, Эстелла помнила немало стандартных сюжетов – принц-студент, Золушка, – в которых иностранец, помолвленный с местной девушкой, оказывается у себя на родине богатой и знатной персоной.

– В подобных вещах я не разбираюсь, но я готова на все, лишь бы Анна-Софи была счастлива. И если Тим посмеет обидеть ее, я убью его своими руками!

– С какой стати? – удивился Эмс. – Он чудесно относится к Анне-Софи. Мне всегда казалось, что неприкаянному Тиму недостает именно прочной и мирной французской семьи и нежных забот умелой жены-француженки.

– Но с чего вдруг вы так забеспокоились? – поинтересовалась Дороти.

Эстелла помедлила с ответом. Ей не хотелось проявлять откровенный интерес к деньгам. Она вовсе не была алчной – она презирала деньги, а в особенности людей, которые открыто охотились за ними, и подобные персонажи в ее книгах всегда получали по заслугам, к примеру месье Тодо в романе «Несколько раз». Уже был составлен список приглашенных, были завершены все приготовления к свадьбе, но до сих пор, хотя до свадьбы осталось всего восемь недель, что-то – возможно, особенности французского характера – мешало Эстелле навести справки о будущем зяте. И кроме того, во Франции бытовало убеждение, что все американцы богаты. Поэтому Эстелле было нечем оправдать свой чрезмерный интерес к прошлому Тима, разве что материнским любопытством и заботой, ибо какая мать не желает своему ребенку материального благополучия?

– Видите ли, это очень щекотливый вопрос… Мы знаем Тима. Его отец – прекрасный человек, истинный американец, занимающийся гостиничным делом. Это для нас никогда не было тайной.

– Однажды я виделся с его отцом, – подхватил Эмс. Он уже понял, что Эстелла и Анна-Софи не имеют никакого представления о социальной принадлежности Тима – ни та ни другая никогда не бывали в Америке.

– Вы не знаете, это действительно крупный бизнес? Его масштабы вам известны?

– Отели «Парагон» – это целая сеть. Но почему вы спрашиваете?

– Может ли она иметь какое-то отношение к фамилии Нолинджер-Уэбб?

– «Нолинджер-Уэбб» – еще одна сеть отелей, агентств по прокату автомобилей и так далее. Я очень сомневаюсь, что Тим – прямой наследник династии Нолинджера-Уэбба, если вы спрашиваете об этом, – поспешил ответить Эмс, которому впервые пришло в голову, что в догадках Эстеллы есть доля правды. Неужели Тим и вправду обделенный младший сын, отвергнутый бунтарь из семейства владельцев империи? Аромат крупных американских состояний всегда витал над Парижем, но ни разу не овевал Тима.

– Но вы в этом не уверены, – заметила Эстелла весьма ободряющим тоном.

– Нолинджер – редкая фамилия. Возможно, речь идет об одной и той же семье, но нельзя сказать, насколько близким ее родственником является отец Тима. Надо бы разузнать у него. Мне больше ничего не известно. Это ключи Тима?

– Нет-нет, Тим тут ни при чем, но фамилия заставила меня насторожиться. Я ни о чем не расспрашивала и вряд ли стану расспрашивать Анну-Софи, но не перестаю гадать, знает ли она, что Тим имеет отношение к владельцам сети отелей.

– Они наверняка рассказывали друг другу о своих семьях, – предположил Эмс. – Скорее всего Анне-Софи уже известны все подробности.

– Вам не кажется, что это несколько вульгарно – успокаивать себя тем, что в число родственников Тима входят крупные бизнесмены? И все-таки… – Эмс понял, что Эстелла и вправду пытается успокоить себя. – Что вы об этом думаете? Его манеры безупречны, но ведь его мать говорит по-французски. Кроме того, он учился в Швейцарии. А вырос в Стамбуле или в каком-то другом странном месте. И что все это значит? Ровным счетом ничего.

– По-моему, то, что его отец жил в Стамбуле, тут действительно ни при чем… но почему бы вам не расспросить самого Тима? – предложил Эмс.

– Расспросить Тима! Об этом не может быть и речи.

«Это очень милая семья, maman, – однажды сказала матери Анна-Софи. – Я видела фотографии дома, в котором живут родители Тима, – очень симпатичного белого деревянного дома в Америке, – но гораздо чаще они обитали в Европе, где работал его отец. Ты же знакома с месье Нолинджером».

– Его портмоне… кажется, по-английски это называют «бумажник»? Раньше эта дорогая вещица недвусмысленно указывала на статус мужчины, а теперь все чаще встречаются нейлоновые бумажники. То же самое касается обуви – «Рибок» или «Найк». Я решительно ничего не понимаю, – жаловалась Эстелла княгине Дороти и Эмсу.

В такси по пути домой Эмс воскликнул, обращаясь к Дороти:

– И как мне это раньше не пришло в голову? Наследник огромного состояния! В Тиме всегда было что-то странное и загадочное. Неужели это правда?

– Скорее всего его единственная тайна – судимость и тюремное заключение, – не согласилась с ним Дороти.

И они с Эмсом рассмеялись, наслаждаясь возможностью нарушить священное табу американцев, живущих за пределами родины, – не расспрашивать друг друга о своем американском прошлом и не подвергать сомнению рассказы друзей, выдумывать которые вправе каждый экспатриант.

– А Клара Крей и этот таинственный незнакомец? – вспомнила Дороти.

– Расскажите мне что-нибудь об этой женщине, которой, как вы сказали, заинтересовался Тим, – попросила Эстелла, прощаясь с княгиней. Мало кто из французов видел голливудскую картину с Кларой в главной роли, знал, откуда она родом, и помнил ее фамилию – Холли; они называли ее мадам Крей. Эстелла уже ощущала смутную неприязнь к этой женщине – вероятно, из солидарности с Анной-Софи и от присущего француженкам инстинктивного недоверия ко всем женщинам, за исключением близких подруг. Но когда речь шла о мужчинах, не следовало доверять даже подругам. – Она блондинка?

– Нет, у нее короткие вьющиеся темные волосы, довольно смуглая кожа и очень большая грудь, как у итальянской актрисы.

– Да, совершенно верно, – подтвердил Эмс Эверетт.