Брат Солнца

Глава 9 и последняя

На следующий день под вечер Артем ушел на реку, насобирал хвороста, поставил палатку, сварил – наконец-то! – удачную кашу из пакетных супов, поел, - а потом долго лежал у костра, - глядя то на огонь, то в бездонное, усыпанное звездное пылью черное небо. Он хотел быть один. Вот так же когда-то он ходил ночевать на берег Юрмы с отцом. И теперь он понимал, почему это делал отец. Вокруг не было ни единой человеческой души. А это значит, что не было изломанных человеческих судеб, лжи, пьянства, больных от власти начальников и… шустрых молодых начальниц. Ну… это уж кому что перепало…

А потому и засыпать потом было не страшно, - пусть даже и ворочался и плескался кто-то в невидимых в темноте прибрежных кустах, а на том берегу – вообще – ломал ветки. Он долго слушал эту возню, а потом, когда костер почти совсем погас, закрыл полу палатки и зарылся в спальнике.

Перед рассветом ему – несмотря на спальник – стало нестерпимо холодно. Он вылез из палатки и дрожащими руками снова развел костер. Холод шел как будто бы не снаружи, от августовской ночи, а изнутри, - и именно потому, - как ему казалось, костер долго не мог его согреть. Потом захотелось есть. Оставалось только печенье, и он набросился на него с жадностью, как будто не ел целую неделю. Постепенно челюсти его устали двигаться, он проглотил последнюю порцию пережеванного печенья, стряхнул с губ крошки и понял, что согрелся.

Было уже довольно светло. Над водой показались языки испарины. Медленно и торжественно, как фимиам на алтаре, они отрывались от поверхности реки и струились вверх. Артем смотрел на них как завороженный, - казалось, он увидел все – весь мир как будто заново, причем он не мог понять, - это мир был новым, - или, наоборот, - он, Артем.

Он забыл обо всем. Над далеким изгибом Юрмы, над лесом вдруг легко всплыл маленький кусочек восходящего солнца.

- Вот… - прошептал Артем и замолчал; он смотрел во все глаза, - как раскручивается эта огромная первобытная машина, поднимает пар над рекой, тревожит лес, - все оживает, оживает, оживает; оживает и он сам, и… - вот оно!

- Вот оно! – сказал он, когда солнце показалось целиком.

Ему хотелось петь, смеяться, прыгать, махать руками, - но, - в то же время ничего этого делать было не нужно, - все это уже было где-то – и вокруг, - и внутри него. Он же просто сидел у костра на свернутом спальнике – с застывшей на лице улыбкой.

Рассвет и восход солнца все еще стояли у него перед глазами, когда он подходил к дому. Он совсем не удивился, что у крыльца стоит Анатолий Михайлович и ждет его.

- Привет, Артем! Что-то ты сегодня… веселый какой-то.

- Рассвет встречал… Здравствуйте.

- А-а… А я к тебе по делу.

Артем открыл дом и они зашли. Вереницын бросил в сенях вещи и стал умываться. Бусыгин терпеливо ждал.

- Так что же за дело? – спросил Артем, утираясь полотенцем.

Бусыгин посмотрел на него и сказал:

- Решили мы эту задачку, Артем.

- Про Брезгунова-то? Здорово!

- Да… Я тоже доволен. Хотелось бы теперь с заказчиком развязаться. Вот… Поэтому у меня к тебе просьба…

- Просьба? А чем я могу помочь?

- Понимаешь… Нужен маленький… спектакль. И непременно с твоим участием. Пара реплик – не больше. Ну, ты же читал Агату Кристи?

- Но я не умею…

- Да ничего делать не нужно. Надо просто быть самим собой.

- Самим собой?

- Да. Кроме того, надеюсь, тебе это будет еще и интересно. Ты все-таки писатель…

- Да ну я же говорил… Это я так…

- Нет уж, для нас, простых смертных, ты – писатель, - не отвертишься! Да ничего страшного не будет, Артем. Всех делов на полчаса. Помнишь, я обещал тебе все рассказать?

- Да.

- Ну вот. Ты мне поможешь – а потом поговорим.

- На полчаса?

- Да.

Артем попытался задуматься, - зачем же он был нужен этим «заказчикам», но перед глазами у него по-прежнему парило восходящее солнце, - и потому задуматься по-настоящему не было никакой возможности.

- Ну ладно… Пойдемте.

- Позавтракаешь?

- Но ведь вы же говорите – на полчаса? – я потерплю…

Было, наверное, уже часов девять. Несмотря на это, в деревне было пусто. Они вышли с Вереницынского участка в полной тишине. Потом сели в жигуленок Кашина и поехали.

Они уже вылезли из машины и вошли к Брезгуновым, когда Артем нервно усмехнулся и сказал:

- Вы когда-нибудь встречали рассвет, Анатолий Михайлович?

- Конечно. На работе – много раз. В армии было дело. На выпускном в школе.

- Можете что угодно про меня думать… Пусть даже… что я – сумасшедший. Но я сегодня сидел у костра, смотрел на него и понял, что я – брат солнца.

- Брат солнца?

- Да. Понимаете, я сначала это почувствовал, - совсем без слов. А теперь вот ехал с вами и думал, - и в голову пришло, - брат солнца…

Бусыгин кашлянул и внимательно посмотрел на Вереницына.

- Знаешь что, Артем? Это очень даже хорошо, что ты – брат солнца. Это нам сейчас пригодится.

Артем улыбнулся непонимающе, но прямо-таки счастливой улыбкой. В этот момент они уже стояли у дверей, и Анатолий Михайлович нажал на кнопку звонка.

Открыла им Елена Григорьевна. Она посмотрела сначала на Бусыгина, а потом на Артема.

- Это он?

Бусыгин кивнул.

- Проходите, - сказала она.

Они зашли внутрь и поднялись на второй этаж, снова все в тот же холл. Елена Григорьевна рассадила их в кресла и села сама. Она стала не вполне вежливо разглядывать Артема, а тот с интересом изучал жилище депутата изнутри и думал, - «До чего же люди любят ненастоящее… До чего же не хочется никому быть самим собой… Все надо играть в кого-то… Неизвестно в кого…» Он уже забыл, что ему-то самому надо было быть собой, - а потому и был собой, - в чем-то наивным, а в чем-то опытным работником пера, то есть, по большей части, клавиатуры. Скорее, все-таки, журналистом, чем писателем.

Через пару минут появился Брезгунов-старший. Он явно проснулся совсем недавно и успел только умыться и натянуть спортивный костюм. Иван Николаевич поздоровался и сел в кресло.

- Ну так… Что вы хотите нам сказать, Анатолий Михайлович?

- Хочу доложить вам результаты своей работы. Тот, кто стрелял в вас, готов вам в этом признаться, принести извинения и даже…

Брезгуновы переглянулись, и Иван Николаевич язвительно повторил:

- Принести извинения… Ну вы подумайте… Принести извинения!

- Не понимаю, к чему все это представление, Анатолий Михайлович? – перехватила инициативу Елена Григорьевна, - я же вам сказала: мы уже сами все поняли. В ваших услугах не нуждаемся. Денег от нас вы не получите.

- Не в деньгах дело, Елена Григорьевна… Хотя раз уж вы давали слово, их следует с вас получить… Давайте я вас сначала друг другу представлю.

- Ну, представьте. И что будет?

- Посмотрим.

- Ну, представьте, представьте!

- Так вот, господа… Этот молодой человек, - Артем Вереницын, - бывший телевизионный редактор, сын известного в недавнем прошлом журналиста Александра Вереницына.

- Это мы и так знаем… - начала было Елена Григорьевна, но Бусыгин перебил ее:

- А это, Артем, - Иван Николаевич Брезгунов, - депутат Старосельского районного Совета, заместитель директора Старосельской мебельной фабрики… - Артем и Иван Николаевич кивнули друг другу. - А это – Елена Григорьевна, его супруга, сотрудник РОНО и мать, в том числе, и Алевтины Ципрус.

Артем хотел кивнуть, но… он был так удивлен, что застыл на пару с полуоткрытым ртом, а потом повернулся к Бусыгину и недоумевающее переспросил:

- К… кого?

- Алевтины, Артем, Алевтины.

Вереницын перевел взгляд на Елену Григорьевну и стал изучать черты ее лица, в то время как она с неменьшим изумлением следила за его реакцией на нее. Наконец Артем опустил голову и сказал:

- Не может быть… - что в соответствии с традициями русской филологии как раз и означало, что не просто «может быть», а даже еще хуже: так оно и есть на самом деле и есть.

Сначала все долго молчали, а потом Елена Григорьевна неуверенно спросила:

- Он что, вообще ничего не знает?

- О вас – ничего.

Елена Григорьевна поджала губы, сложила руки на груди и переглянулась с мужем.

- Вы, кажется, хотели нам рассказать… - начал было Иван Николаевич.

- Да. Хотел. Считаю это дело раскрытым и готов назвать вам имя стрелявшего. При условии соблюдения нашего договора и еще одного условия.

- При соблюдении договора… - задумчиво повторил депутат. - То есть мы должны девяносто тысяч…

- Да.

- А условие?

- Виновный согласен сознаться лично вам и не хочет никакой огласки. Он даже готов в этом случае компенсировать вам моральный ущерб… в пределах разумного. В случае, если его попытаться привлечь, он будет все отрицать, дело затянется и может вообще рассыпаться.

Иван Николаевич фыркнул:

- Что вы несете? Какой огласки? Это уголовное дело! Политическое! Покушение на представителя государственной власти! У меня пуля пролетела вот здесь! – он махнул рукой перед носом. - Вы подумайте – какой умный! Не хочет огласки!

- Я тут ни при чем, Иван Николаевич. Я нашел того, кто стрелял, но ситуация получилась довольно запутанная.

- С чего это вдруг?

- Судите сами. С одной стороны вашему руководству хочется представить это дело под определенным углом.

- Ну, не то чтобы совсем уж так, но… На какое-то время… И только здесь, на уровне района…

- Вот. И когда я назову вам этого стрелка, вы пойдете в суд, и…

- Все рассыпется…

- Да. Раз уж началась игра в покушение, вам придется в нее играть. И лично для вас, я так понимаю, это более выгодно.

- Я закурю? – не то спросил, не то предупредил Брезгунов.

- Конечно.

Иван Николаевич сходил за сигаретами, потом подошел к окну, приоткрыл его. Он закурил и выпустил на улицу струйку дыма. Потом взял на подоконнике пепельницу и стряхнул в нее пепел.

- Так. А с другой стороны?

- С другой стороны его будет сложно привлечь к ответственности. Оружие он уничтожил. Его видели только два человека, они тесно связаны с ним и будут все отрицать. Он может легко свести дело к неосторожному обращению с оружием. Не думаю, что вас это удовлетворит.

- Да уж…

- А так… поговорите с ним, потребуете что-нибудь…

- М-да… - протянул Брезгунов.

- Он опасен? – спросила Елена Григорьевна.

- Решайте сами. Я все вам расскажу, - и там будет видно.

Иван Николаевич кашлянул и посмотрел на Елену Григорьевну. Та рассеянно смотрело на столик, который стоял между креслами и покачивала головой.

- Ужасно… - прошептала она, - ужасная ситуация…

- Ну, не ужасная… но непростая.

Брезгунов затушил сигарету и решительно вышел из комнаты. Через пару минут он вернулся со вскрытой пачкой пятитысячных купюр. Он снова сел в кресло, мысленно произвел расчет, потом отсчитал восемнадцать бумажек, выкладывая их веером на столик. Потом сунул пачку в карман спортивной куртки и посмотрел на Анатолия Михайловича:

- Девяносто. Ну так?

Бусыгин взглянул на деньги и сказал:

- Фамилия стрелявшего – Горшков. Максим Горшков.

- Кто?!

- Максим Горшков.

- Кто это?

- Он работает кем-то вроде бригадира или менеджера в небольшой строительной фирмочке, здесь, в Старом Селе.

Все были удивлены, даже Артем, погруженный то в свои размышления о солнце, то о женщине, которая сидела перед ним, - подумать только! – матери Алевтины! – даже он был удивлен. Хотя чему же еще, казалось бы, он мог бы сегодня удивиться?

- Нет, все-таки… Кто это и зачем он в меня стрелял?

- Ну, если по порядку… За дачей Веренициных, - показал он на Артема, - и за домом их соседки стоит дом Николая Глухова, - владельца лесопилки. Его сын приехал в тот вечер, скажем так, с друзьями на охоту. В настоящее время он служит в армии. Знаете заброшенную часть? Вот в ней. Чтобы сын служил рядом с домом, да еще в комфортных условиях, Глухов старший договорился с нужными людьми. Он слегка поддержал их материально, устраивал выезды на природу, на охоту, бани-сауны время от времени. Горшков – один из них. Раньше он служил в этой части. Потом она была расформирована, то есть наполовину переведена в Читинскую область. Здесь осталось небольшое подразделение занятое чем-то вроде утилизации того, что осталось. Горшков остался здесь, сохранил связи в части и приобрел – в военкомате.

- Но зачем он стрелял? Я кому-то перешел дорогу? Или что?

- Он стрелял потому что… Как бы вам это сказать… В свое время он проходил специальную подготовку, хотел служить в спецподразделении, но не прошел по результатам психологических тестов. Он умеет выделывать разные стрелковые фокусы.

- А-а… Это, то есть, фокус такой был? – переспросил Иван Николаевич неожиданно высоким, подростковым голосом.

- Да. Когда сверкнула молния, он выбрал мишень, а потом – при звуках грома, в темноте, спустил крючок. Дальше они хотели посмотреть, попал ли он. Но в этот момент вы, Иван, Николаевич, закричали. Он испугался, что убил или ранил человека, они быстро собрались и вернулись в Старое Село.

- Но… минуточку… Откуда и куда он стрелял?

- Он стрелял с заднего крыльца Глуховского дома по белому ржавому тазу, который Артем, - Бусыгин снова указал на молодого человека, - повесил на ограду, возвращаясь с рыбалки.

Больше всех, кажется, был удивлен Артем.

- Это какое-то… - Он, при всем своем редакторском опыте не мог подобрать подходящего слова, - совпадение…

- Да, - сказал Бусыгин, - совпадение.

- Зачем ты повесил этот таз? – тоном возмущенного педагога воскликнула Елена Григорьевна.

- Он не специально, - ответил за парня Анатолий Михайлович, - таз висел не на одной линии между стрелком и вашим туалетом. Если хотите, можно убедиться. И таз я вам тоже могу показать.

- Не надо, - сказал Иван Николаевич, - мы вам верим.

- Пуля попала в относительно ржавое место и немного изменила направление. Потом она пролетела над старицей, потом через верхушки кустов, потом – в ваш туалет, а потом вторично срикошетила в кустах за туалетом и улетела в неизвестном направлении.

- Слушайте, из чего же он стрелял? Ведь это же почти километр? А может и больше?

- В этом-то все и дело. Он стрелял из спецоружия зарубежного производства, снайперской винтовки с глушителем, которую купил у друга. Тот взял ее как трофей в Чечне.

- А зачем она ему была нужна? С глушителем? Он что, в киллеры собирался?

- Нет, не собирался. Просто у некоторых людей есть такая страсть – иметь крутые штучки, тем более запрещенные. У всех – машины, а у меня – Ламборджини, у всех – охотничьи ружья и карабины, а у меня – снайперская винтовка для спецподразделений. Да еще забугорная.

- Наверное, дорогая вещь… - задумчиво проговорил Брезгунов.

- Была. Увидев по телевизору сюжет о покушении на вас, он пустил эту дорогую вещь под кузнечный пресс. Теперь это просто кусок железа. Этой улики теперь нет. Очень страдал по этому поводу. Ему ведь редко удавалось пострелять из нее, - сами понимаете…

- Страдал! Идиот! – взорвался Иван Николаевич. - Дубина!

Он еще раз махнул рукой перед лицом, показав, как пролетела пуля, потом достал еще одну сигарету, подошел к окну и закурил второй раз.

- Он что, хотел извиниться? – спросил он, немного успокоившись.

- Да.

- Где с ним можно встретиться?

- Для начала… он не хочет встречаться. Может быть, потом, - если вы найдете с ним общий язык.

- А как же тогда?

- Сейчас я ему позвоню, и вы переговорите. А там видно будет.

Брезгунов сделал пару затяжек и снова затушил сигарету:

- Давайте.

Анатолий Михайлович достал телефон, нашел в нем номер Горшкова и позвонил. Через некоторое время в телефонном аппарате послышалось «Да».

- Максим, здравствуй, узнал?.. Ты готов?.. Передаю трубку.

Иван Николаевич приложил трубку к уху и в наступившей тишине все услышали негромкий, уверенный голос ночного стрелка:

- Иван Николаевич?

- Да.

- Иван Николаевич, такое дело получилось… Типа того, прошу прощения…

Брезгунов, сидевший с типичным для себя напряженным и неподвижным выражением лица, вдруг резко нахмурился, вздрогнул, и, выслушав несколько секунд тишины в трубке, разразился ругательством:

- Е… твою мать! Так сказать! Это что, типа, извинение? «Типа того!» Ты здесь в районе вообще не выживешь! Я тебя раздавлю, гнида!

И не успел Максим проорать в трубку: «Да чё я такого сделал, вы о…ли совсем? П…ц, б…! Да если б мне надо было, я вас на раз бы всех положил!», как к мужу подскочила Елена Григорьевна и вцепилась в трубку:

- Дай я ему скажу! Дай скажу этому уроду!

Брезгунов стал вырывать трубку у жены:

- Лена, пусти!

Пока они отбирали друг у друга мобильник и пытались высказать далекому бригадиру-строителю все, что о нем думают, Бусыгин сгреб деньги со стола, пересчитал их и, подмигнув Артему, положил их в карман.

В конце концов дело кончилось тем, что они уронили телефон, у него отвалилась задняя крышка и вылетел аккумулятор. Анатолий Михайлович поднял его и собрал.

Брезгуновы понемногу приходили в себя после схватки. Иван Николаевич снова достал сигарету, а Елена Григорьевна поправляла прическу. Сначала она была, можно сказать, разъярена, но постепенно становилась все спокойнее и спокойнее. Наконец она на секунду замерла и сказала:

- Он, кажется, готов что-то там компенсировать?

Бусыгин пожал плечами.

Она внесла последние коррективы в свой внешний вид и не терпящим возражений тоном произнесла:

- Дайте мне телефон.

- А это не опасно, Елена Григорьевна?

- Купите новый, если что. Мы достаточно вам заплатили. Дайте мне телефон.

- Лена, чего ты от него хочешь? – спросил Брезгунов.

- Соображать надо… чего я хочу! – проворчала она, - давайте телефон!

Анатолий Михайлович отдал ей телефон. Та схватила его и уставилась на кнопки:

- А где тут у вас?... – и тут же протянула его обратно: - Позвоните ему.

Анатолий Михайлович сделал повтор звонка и вернул трубку Брезгуновой. Та дождалась ответа и в меру деловым, в меру умиротворяющим голосом заговорила с Горшковым:

- Максим, прошу, не обижайтесь на нас, мы прожили не самый лучший месяц в нашей жизни… Все были очень напряжены.

- Да вы, б… - ответил Максим.

- Ну пожалуйста, не надо волноваться, - голос Елены Григорьевны зазвучал, пожалуй, даже ласково.

Все трое слушателей этого разговора были удивлены этой новой краской в речи Брезгуновой. Иван Николаевич с горечью думал, что вот так она давно с ним не разговаривала; а ведь за эту кошачью целеустремленность он ее и полюбил когда-то, - за умение мягко постелить, - так, чтоб и не думалось, жестко будет спать или нет. Но ведь тогда он думал, что они будут заодно… А через пару лет она отбросила все эти штучки и стала просто давить на него!

Анатолий Михайлович такой ее вообще никогда не видел, думал, что она вообще без театральной игры, - только сплошные нервы и напор, - а вот поди ж ты, - какая лиса, какой бархат в голосе!

Артем же все высматривал в ней Алевтину: вот именно так она говорит, вот так добивается своего, вот именно это он принимал за чистую монету, а оказалось… Он все-таки не смог долго на это смотреть, и опустил голову.

Елену же Григорьевну все эти взгляды и рассматривания нисколько не волновали, - она делала очень важное дело!

- Максим, вы ведь помогли этому… сыну Глухова?

- Ну да… - голос в телефоне прозвучал немного озадаченно.

- И вы ведь можете помочь молодому человеку служить здесь, в той же части?

- Да…

- И что ему придется делать?

- Ну, там, охранять имущество Министерства Обороны… типа, что осталось.

- А как часто ему можно будет отлучаться?

- Ну… все решаемо…

- Ага. Так вот, Максим, у нас с Иваном Николаевичем, которого вы чуть не укокошили, ха-ха-ха, извините… есть сын, Володя. Через пару лет он заканчивает институт…

- Понято… не вопрос…

- То есть можно?

- Ну так! С умом и за деньги все можно!

- Ну и будем квиты.

- Ну да. Не вопрос. Телефон там пусть скинет этот… мужик-то… Созвонимся.

Елена Григорьевна посмотрела на мобильник, сбросила звонок и почти торжественно протянула аппарат владельцу:

- Вот видите, как все удачно сложилось, - сказала она, - а мы уж не знали, что и подумать. Телефончик сбросьте Ивану Николаевичу.

- Да… Да, - закивал Иван Николаевич. Он понимал, что в сложившейся ситуации не он – главная звезда.

Бусыгин тоже сообразил, что Елена Григорьевна блеснула просто неотразимо и сцену надо срочно покинуть. Он переправил номер Горшкова, встал и попрощался. Артем, просто изможденный сегодняшней серией открытий и потрясений, даже и не вспомнил про прощание и просто вышел вслед за Анатолием Михайловичем.

- Все кончилось, - сказал Бусыгин, - ну и Слава Богу!

Они с Артемом чокнулись и выпили – по чуть-чуть - из очередной запасенной Сан Санычем бутылки. Кашин смотрел на них как на последних алкашей, хотя Анатолий Михайлович не выпил и пятидесяти грамм, а Артем – вообще – каплю.

- Очень есть хочется, - сказал Артем.

- Ну так, - вперед! – скомандовал Бусыгин и потянулся к мясной нарезке, купленной в Зинаидином магазине проездом от Брезгуновых.

Артем взял колбасу, будто бы халяльную, - из того же магазина, - самую дорогую, - и сотворил двух этажный сандвич. Колбаса заметно отдавала рогами и копытами…

- Знаете, о чем я сейчас мечтаю? – спросил Артем, с трудом пропихнув в глотку очередной пережеванный кусок бутерброда.

Бусыгин и Кашин помотали головами.

- О мосле. О здоровом куске нормального мяса из маминого борща…

Все засмеялись. Даже Костя, казалось, совсем оттаял после своих обид на «Михалыча».

Они сидели на веранде у Вереницыных и не то отмечали окончание расследования, не то просто завтракали с Артемом за компанию. Оказалось, что есть хотел не только он, и через десять минут от нарезки не осталось и следа, а вот якобы «халяльной» колбасе более-менее повезло. Запивали чаем.

Дожевав второй сандвич, Артем вдруг замер, глядя куда-то за сады и огороды, и произнес:

- Но ведь это же ужас какой-то!

- О чем ты, Артем? – спросил Бусыгин.

Артем подумал, покачал головой и сказал:

- Это какой-то… хаос… бардак… Все беспричинное, бессмысленное, жестокое, происходит непрерывно и… и… А потом – вдруг – связь между одним и другим! Какая-то ниточка… Из ниоткуда в никуда… Никому не нужная! А потом опять – все законы нарушились, все открылось – и на все наплевать! И договорились еще пару законов нарушить!

- Чего это он? – спросил Кашин.

- О жизни, так сказать… Насмотрелся он на нас… Плесни-ка еще чайку, Артем… А насчет бардака… Не знаю, что сказать…

Артем налил Бусыгину чаю, протянул ему чашку и сказал:

- Не буду я писать никакого романа, Анатолий Михайлович. Не мое это…

- Ну что ж… нет - так нет…

- А… зачем вы меня посылали в город?

- В город? В город… надо было. Надо было знать все о Брезгунове, - с разных сторон. Я же тебе, вроде, говорил? Хорошо, что это Максим Горшков, дурья башка, палил. А если бы – действительно – серьезный криминал, бизнес, политика? Надо было все изучить. И источники для этого нужны разные. И с чего-то начать надо было, запустить процесс.

- А вы меня проверяли?

- В смысле?

- Ну, - сбегу я – не сбегу?

- То есть, не подозревал ли я тебя?

- Да.

- Нет. То есть как? Надо быть над ситуацией. И никаких вариантов отбрасывать нельзя. Самый расчудесный друг друзей и приятель приятелей может оказаться преступником – и наоборот – самый расподозреваемый – бедной овечкой, подставленной со всех сторон. Думал я, конечно, всякое, но… Помнишь про пазлы? И твой пазл тоже был. Только не подходил никуда.

- А Алевтина? Ведь это же невероятно!

- Невероятно? В жизни не бывает ничего невероятного, Артем. Тем более, если уже случилось, – значит, - точно было очень даже вероятным... Но во всем – и в вероятном, и в невероятном – надо убедиться. Вот у нас был такой один – Иванов. Я с ним семь лет в соседних кабинетах просидел. Оказалось, муж моей одноклассницы. Причем когда оказалось? – через три с половиной года, на празднике 8-го марта! Она до этого с ребенком маленьким сидела… Ты просто мало пожил, вот только до первого совпадения дорос, - а сколько их еще будет! Чем дальше – тем больше! Земля – планета маленькая…

- Но, с другой стороны… Алевтина ведь тоже могла, получается, мстить…

- Могла. Это тоже надо было иметь в виду. И могла попытаться что-то унаследовать от матери – если бы у той что-то было. Но у Елены Григорьевны – так уж получилось, - все же последний муж – главный добытчик, а к Ивану Николаевичу Алевтина никакого отношения не имела. В общем, и ее пазл в итоге не подошел.

- Все равно в голове не укладывается! Еще и таз! Я просто увяз в этом деле! – И в то же время не имею к нему никакого отношения! Не понимаю… И как же вы отделили все эти совпадения от того, что было на самом деле?

- Ну… было у меня предубеждение, что не годишься ты в ночные стрелки.

- Почему?

- Извини, брат, не обижайся, – сказал Кашин, - но ты себя в зеркале-то видел? У тебя же на лице все написано.

- Что написано?

- Как бы тебе это сказать, Артем… - продолжил мысль Кашина Анатолий Михайлович, - написано, что ты оценишь, подумаешь, потом еще подумаешь, - весь в мысль уходишь, - а потом – в слова… До дела-то не доходит! Есть, конечно, ситуации, когда и такие как ты становятся преступниками, но они уж совсем особые… Тут надо, чтобы мыслями и словами никак нельзя было обойтись…

- Блин, с какими людьми сижу! - сказал Кашин и засмеялся.

Улыбнулся и Бусыгин.

- Помнишь, Артем, реакцию Брезгуновой, когда я вас познакомил?

- Да.

- Вот. Даже она все, что нужно, на твоем лице прочитала. Если бы я ей психологические портреты начал бы рисовать и объяснять, что ты за человек – ни за что бы не убедил. А так она – раз – и все поняла. И только потому, что ты такой, какой есть.

- Но ведь это значит, что вы все это придумали…

- Да, очень давно… Еще когда ты сказал про Ципрус. Сразу было ощущение, что это случайное совпадение, которое может тебе навредить. И на всякий случай я тебе и вопросов никаких не задавал. Ну так, присматривался, - правильное ли было первое впечатление. Ты был нужен таким, как есть – чтобы сразу было все видно, чтоб ни тени сомнения или актерства чтоб никакого не было… Что? – спросил он, увидев, что Артем опускает голову и отводит глаза.

- Все-таки вы меня использовали…

- Для твоего же блага, Артем.

- Понимаете, когда я вас в первый раз увидел, - вы тогда ворота нам привезли, я подумал: вот человек, который дергает за ниточки… И очень не хотел, чтобы кто-то дергал бы за ниточки меня…

- Ну! Смотри-ка! У меня тоже все на лице написано! – улыбнулся опять Бусыгин, но продолжил серьезно. - И это я в своей профессии тоже не любил… Но без этого, по правде говоря, работать невозможно… Люди – материал ненадежный, проблематичный…

- Да че мы все тут болтаем? – возмутился Костька, - ты, Михалыч, лучше скажи, - как ты этого застрельщика выследил? Я ж с тобой сколько ездил? Мне и невдомек было… А у старицы тогда – после Глухова, - что, правда, ты все уже знал? Или прикидывался? Ты хоть знаешь, какой ты тогда был?

- Не до того было… Я и не думал, какой я был. У меня вдруг разом все нарисовалось.

- С чего вдруг?

- Ну, ты вспомни, про что рассказывал?

- Ну… Как эти… Какие-то… В Куканова стреляли, в Глухова…

- Вот! А как они стреляли?

Кашин замолчал, а Артем – наоборот – встрепенулся:

- В Куканова стреляли? Зачем?

- Ружья, похоже, пробовали перед охотой, - стреляли по большим консервным банкам. У Верхнего Оврага, по весне, в половодье. А дробь перелетала через речку и сыпала по Куканову, по Матвею Глухову, да еще там один с ними был.

- А! – сказал Артем, - через речку! – и обернулся, чтобы посмотреть в окно – через старицу – на дом Брезгунова.

- Ну, понял, Кость?

- Да чего там, теперь ясно… Там дробь через речку перелетела, здесь – пуля…

- Точно.

- Так сказал бы! А то ходит такой… В загадках весь… С чего? - думаю…

- Да я больше всего мысль боялся упустить… Пуля-то здесь ведь не поперек старицы перелетела, а по хорде.

- Где? – спросил Кашин.

- Почти вдоль поворота. И какое – думаю, - тут оружие надо? В принципе, и от обычного Калашникова пуля, конечно, долетит. Но ведь – рикошет был, плюс дистанция большая, плюс две доски, плюс еще рикошет – и – дальше полетела! Что-то особенное должно было быть… Специальное. Как и оказалось. А еще раньше, кстати… Когда с Зинаидой беседовали… Она нам с тобой и рассказала, что рикошет был.

- Когда? Я все слышал…

- При раскаленную спицу слышал? «Как раскаленной спицей ткнули»?

- А… Точно-точно… «раскаленная спица» - рикошет!

- А тебе, Артем, помнишь, я рассказывал, - с Нинкой Киселевой я ехал? «Бог, - говорит, - пустил стрелу огненную через ангела своего» Тоже права оказалась…

- Погодите… - сказал Артем, - но ведь если был рикошет… Значит сразу было понятно, что стреляли не в Брезгунова?

- Ну, необязательно… Смотря откуда стреляли, какой этот рикошет был… Он, может, наоборот – депутату мог жизнь спасти? Необязательно… Вот когда я про траекторию все понял, дальше уже все само пошло… Что-то военное должно было быть, - а у Глухова сын в армии служит и на побывки ездит на охоту, - да не один. Баба Маша, ты, Артем, при таком раскладе как стрелки уж точно не котировались… А больше тут и не было никого. А куда тут стрелять – от Глуховых – через ваш огород? Закрой, Артем, глаза, представь, - ночь, дождь, молнии шарашат, - что тут, в вашем углу, бросается в глаза?

- Да, верно… Я его, таз-то, тогда так же на траве разглядел – белое пятно… И зачем я только…

- Ты тут не причем, Артем… Тут вся вина на Горшкове. Никто его не заставлял выпендриваться… Вовремя остановиться у нас кишка тонка…

- А почему именно Горшков? Ведь мало знать, откуда и во что стреляли?

- Мало. Но этому-то нас давно научили… … Парень служит рядом с домом – с чего бы это? Часть – развалюха у нас тут одна, остальные, вроде, поприличней. Так что туда визит просто напрашивался – там такого партизана спрятать проще всего… Поехали мы с Костей вчера с утречка к нему в гости. Поговорил я с ним, припугнул соучастием. Он и поплыл… Я его успокоил, сказал, что дело частное, все, мол, они решат между собой, так сказать, полюбовно… Он и дал телефон Горшкова. Это, конечно, тот еще фрукт. Я ему прямо сказал: все знаю. Было так-то и так-то, стрелял туда-то и туда-то; оружие нестандартное… Так он специально такой вид делает: мол, все правда; а на словах говорит – все наоборот… Ну да видали мы всяких мастеров… Тазик я ему показал, поддавил маленько, мол – хочешь, чтобы баллистическую экспертизу по этому тазу провели? Тут и появились общие темы для разговора… Нет, привлечь его, конечно, трудно было бы…

- А Куканов?

- А что Куканов?

- Вы ведь про него тоже все рассказали – где он был и что делал. Он сам не помнил ничего, а вы – рассказали!

- А… это… Да там половина – предположения… Кто подтвердит? Витька-то уж совсем не помнит ничего… Это только со стороны кажется удивительным – как узнал, откуда… А всё – элементарно, Ватсон! Рутина…

- А все-таки?

- Ну вот съездил Костя на стрельбище Брезгуновское у Верхнего Оврага. Там кроме Ивана Николаевича с Владимиром Ивановичем еще один человек след оставил. Человек этот осматривал мишени. Ходил неровно, мотало его. Пьяный он был.

- А-а! – воскликнул Костька, - вон чего! Выворот!

- Ага. Если брать местных – тут один Куканыч такой. Пьющий. Любопытный. Шатун. Неплохой стрелок при этом. Ночью он приходил к Глухову. Не к Брезгунову, а к Глухову! Когда я с Глуховым в подвале разговаривал, то заметил, что доски у сейфа неаккуратно свалены. Сам Матвей Васильич так бы никогда не побросал – у него весь участок – пылика к пылинке! Значит, это другой человек сделал. Который знал, где находится сейф, что в нем, где от него ключ. А Глухов-то в деревне – один! И только Куканов – его племянник. И охотятся они вместе. Значит, он лазил. Ну а что не стрелял он никуда… Это зыбко, конечно, но уж такой он пьянущий в этот день был… Куда там по мишеням стрелять… Тем более ночью… Он хотел днем попробовать, протрезветь, - а уж потом глазомер свой проверить. А теперь вот, - постучал Бусыгин по карману с деньгами, - полечим мы его. И, кстати, - он достал бумажки, отсчитал шесть штук и протянул Костьке:

- На свадьбу тебе.

- Да ну что ты, Михалыч! – застеснялся Костька и отпихнул было деньги обратно.

- Держи-держи! Руки жгут.

- Не брал бы, раз жгут, - сказал Кашин и взял деньги.

- Ничего, - сказал Бусыгин, - они у меня не задержатся… Придумаем что-нибудь с Ниной Павловной… У нее забот много…

Он так ничего и не решил. И пусть история с Алевтиной и увольнением осталась в прошлом, - но ведь сколько еще событий произошло… Он теперь и без Алевтины повидал всякого…

Но когда-то этот затянувшийся отпуск должен был закончиться.

Уехать Артем решился только в первых числах сентября. Ехал в никуда, просто домой, в город. Прибрался в доме, сложил вещи в сумку, завел будильник – и на следующий день уехал.

Деревня была как обычно, тихой, но, кроме тишины в ней чувствовалась какая-то робость. Как будто она тоже не знала, что с ней будет дальше. «Наверно, это из-за облаков, - думал Артем по дороге на остановку, - как-то все пасмурно, тихо и неопределенно».

Автобус пришел почти пустым. Клюквенники обычно выходили за километр перед деревней и шли вниз по течению Юрмы, к большому горелому болоту. Вторая их порция садилась на обратном пути, в Старом Селе и также расходилась по другим болотам еще до Трешкина.

Он сел в середине. Перед ним сидели две женщины, видимо, мать и дочь. Да еще на заднем сидении расположился здоровенный спокойный мужик сельскохозяйственного вида, - немного взмыленный, с крупными чертами лица и толстенными крепкими пальцами. Он был одет, по местной традиции, в брюки, пиджак и рубашку – неоднократно стиранные и штопанные, но по-прежнему «парадные».

Хотя Артем и сидел к нему спиной, он все равно сначала думал только про мужика: «Надо же, какие люди еще встречаются… Он, наверное, как Литтл Джон, может копну сена на вилах унести…»

Но постепенно прислушался к разговору женщин.

«А почему мы в Старом Селе не вышли?» - спрашивала пожилая.

«Мы до него еще не доехали», - отвечала женщина помоложе.

Артем стал присматриваться к ним. Пожилая поворачивалась к нему в профиль; ее лицо было при этом по-детски покорным, добродушным и немного недоумевающим. Седые пряди выбивались из-под нежно-малинового берета, - и это была единственная небрежность в ее внешнем виде. Она задавала много вопросов, а дочь монотонно, терпеливо на них отвечала…

- А куда же мы тогда едем?

- В город, мама.

Мама задумалась.

- А почему же мы тогда не сошли в Старом Селе? Там же электричка?

- Мы еще не доехали до Старого Села.

- А какая сейчас была остановка?

- Трешкино.

- Трешкино-о? – мать покачала головой и снова задумалась, - а куда же мы тогда едем?

- В город, мама.

Мама отвернулась и посмотрела в окно. Даже по ее спине, по положению тела Артем видел, что она растеряна. Она понимала каждый ответ дочери, но все они вместе не складывались в единое целое.

Вдруг она вся переменилась, будто ее осенило:

- Таня!

- Я не Таня, мама, я Рита.

Та всмотрелась в лицо и сказала:

- Правда, Рита… Рита, купи мне билет, а то у меня с собой денег нет!

- Да ладно, мам, так проедем, зайцами… - пошутила Рита.

Мама испугалась:

- Ой, что ты! Нельзя… Купи обязательно!

Взрослая дочь вздохнула:

- А как же нас с тобой посадили-то? На автостанции?

Старушка молчала, припоминая.

- Я их на станции и купила, и проверили нас с тобой уже.

- Уже купила? Ой, как хорошо… Ой как хорошо… Какая ты у меня молодец, Таня…

Рита покорно склонила голову и вздохнула. Мать придвинулась к ней и негромко, так, что Артем еле расслышал, сказала:

- Я теперь одна ездить не буду. Я что-то боюсь… Я путаю теперь все… А ты у меня молодец. Билеты купила. Я теперь всегда с тобой ездить буду, можно?

- Можно, - выдохнула женщина, и по ее дрожащему зажатому голосу Артем понял, что та уже почти не может сдержаться и вот-вот заплачет.

«Господи, как же из этого Трешкина уехать? - думал Артем, уже сойдя в Старом Селе, - почему здесь как в автобусе не проедешь, как с кем-нибудь не поговоришь, так история? Куда же я от этих людей? Они не отпускают! Что мне там нужно, в этом городе?» И вместо того чтобы идти покупать билет на электричку, он развернулся и пошел по местному «проспекту» вглубь села. «Что я делаю? Что я делаю? – недоумевал он, - что я должен делать?».

Стал накрапывать дождь; через десять минут он стал таким сильным, что Артему пришлось укрыться под козырьком небольшого продуктового магазинчика. Он стоял и ни о чем не думал, ему только хотелось стоять так вечно, и чтобы вечно шел этот дождь – капля за каплей, струя за струей, чтобы время длилось и длилось, и он оставался бы всегда этим Артемом на перепутье, - но не на каком-то перепутье вообще, - а здесь, под этим навесом, перед стеной дождя, между Трешкино и городом.

«И, кстати, о вечности, - подумал он, - вот эта женщина в малиновом берете, ее дочь, мужик этот в автобусе, Юрма, солнце, которое вставало утром, и я, когда смотрел на него и думал, что я его брат… Кто еще? Да многие… Бывают такие… Просто-напросто существуют, живут - и вроде перед ними – вечность; или они перед ней; а через мгновение – все забывают, как будто и не было ничего»… «В этом есть что-то неосознаваемое, огромное, великое, родное, успокаивающее… то, что не вместится ни в один сюжет и не опишется никаким языком»… «А, интересно, Бусыгин? Сразу и не скажешь, это где-то у него внутри… Брезгунов? Брезгунова? Горшков? Алевтина? Они знали об этом? Они чувствовали это? Вот о чем надо написать!» «Бред! Бред! Бред! Это какой-то бред! Не думай так! Ты сам не понимаешь, что думаешь! Не думай! Не думай!»

Артем отогнал было от себя эти странные мысли и подумал, что все это оттого, что он снова встал рано и не выспался; но всего лишь пару секунд он смотрел на мир трезво. Почти сразу же, глядя на льющиеся с неба потоки, он представил себе, как сидит на веранде их дома в Трешкино, пьет горячий чай и пишет об «этом». А за окном льет такой же дождь, как сейчас. И хочется влюбиться, очень хочется не чего-то другого, а именно влюбиться в ту, которая все это примет и поймет… И будет рядом… Просто всегда будет рядом…

«Нет! Вернуться в деревню! Прямо сейчас! Надо писать и писать именно об этом! Сколько времени до автобуса?»

Но он не успел достать мобильник и посмотреть, сколько времени, потому что справа раздались быстрые шаги и под навес вбежал большой мужчина в расстегнутой камуфляжной ветровке, под которой была видна униформа охранника. Это был Бусыгин.

- Ох ты! Вот так встреча! Здорово, Артем! – пожал он руку молодому человеку, - ну что, домой? В город?

- Наверно… - неуверенно ответил тот, вот, думаю… работу надо найти…

- Ты давай к нам следующим летом приезжай, в июне - на рыбалку свожу!

- Это уж как получится… А вы с работы? – показал Артем на надпись «Охрана» на кармане униформы.

- Да… - ответил Бусыгин. Потом полез в этот самый карман, достал из него сигареты и зажигалку и закурил.

Они стояли какое-то время молча. Артем все-таки достал телефон и посмотрел, сколько времени. Все равно было еще очень долго и до автобуса, и до электрички. И по-прежнему шел дождь.

- А знаешь, Артем… - начал было Бусыгин после очередной затяжки.

Но у Артема в руке зазвонил мобильник и Анатолий Михайлович замолчал.

Артем с удивлением посмотрел на высветившийся на телефоне номер и взял звонок:

- Алло…

- Привет, Артем, узнал?

- Узнал…

- Не занят?

- Нет…

Это была «княжна» Тараканова – бывший главный редактор творческих программ Артемовского канала, уволенная еще задолго до Алевтины с помощью такой же «позитивно мыслящей молодежи». Была она, конечно, никакая не княжна и в титрах писалась просто «Елена Тараканова», но по поводу своей фамилии пошутить любила, - и вслед за ней шутили и подчиненные. Она относилась к редкостному братско-человеческому типу руководителей, и работать с ней было одно удовольствие.

- Ты сейчас где?

- В Старом Селе.

- Где?

- Ну, в Старосельском районе.

- А-а! Я в смысле, ты работаешь сейчас где?

- Нигде.

- Отлично! Есть вариант трудоустроиться, ты как?

- Куда? – Без энтузиазма спросил Вереницын. Казалось, Тараканова и телевидение, каким оно теперь ему казалось, - две вещи несовместные. Ему очень бы не хотелось, чтобы Тараканова пала до такой степени, чтобы работать вместе с людьми типа Алевтины. Вот если бы она свою телекомпанию основала…

- На Китайский новостной канал.

- Куда?

- На Китайский новостной канал.

- Это что, в Китай, что ли, ехать?

- Нет, будет небольшая стажировка в Москве, в главной конторе, а работать потом надо будет в нашем регионе, у нас, по соседним областям.

Артем просто обалдел. Китайское телевидение!

- А зачем мы им? Мы же не Питер, не Москва? Глубинка?

- Ну, Артем! Они люди любопытные, интересуются нашими диковинами. У нас с их точки зрения и в глубинке этого добра полно… Да они со всего мира собирают, канал-то мировой.

- Ч-черт… Я в шоке… Надо подумать…

- Только недолго. В крайнем случае, звони завтра утром. И то можешь опоздать. Я без шуток.

- Ладно.

Она отключилась.

- Чего там? – спросил Бусыгин, - что-то ты какой-то… Наследство, что ли, получил?

- Работу предлагают.

- Чувствую, согласен.

- Да надо бы подумать…

- Ну, думай… - сказал Анатолий Михайлович и выкинул окурок в урну, - пойдем, что ли? Дождь-то вон - чуть крапает уже. Да и пора.

- Пойдемте.

Они направились к автостанции. На полпути Бусыгин заговорил снова:

- Я ведь что хотел сказать, Артем, - перед тем как тебе позвонили… Куканыч-то наш того… Помер.

- Умер?

- Да.

- Вы же его в больницу отвезли?

- Ну так и что, что в больницу? У нас больницы, брат… Вероятному противнику бы такие больницы… - Анатолий Михайлович покачал головой, - они его забыли в коридоре после операции. В каталке к стеночке приставили… а потом смена кончилась. А этим-то – что – стоит – и стоит, жрать не просит… А у него – сепсис. Вечером врач дежурный посмотрел – и давай – то колоть, это колоть, - махнул рукой Бусыгин, - так что береги здоровье, Артем…

- Но вы же деньги хотели им заплатить?

- Я и заплатил. Кому заплатил – те свое дело сделали. А кому не заплатил – тому по барабану…

- Господи, - сказал Артем, - что же это? Это что, везде так?

- Не знаю, Артем… да какая разница… Сил нет никаких… Даже думать об этом не хочу…

Они замолчали. Потом, уже перед самой автостанцией Артем сказал:

- Я, кажется, знаю, почему вы ушли из следователей.

Анатолий Михайлович посмотрел на него своим следовательским взглядом и согласился:

- Ну что же… Вполне возможно… Ну, давай! Удачи тебе!

Он пожал Вереницыну руку и направился сразу к автобусу, не подходя к кассе, а Артем зашагал дальше – железнодорожному вокзалу. Там, в фойе, он свернул направо, в пустой угол за колонной, достал мобильник и набрал номер Таракановой.