Брат Солнца

Глава 4

На следующий день поздно вечером Артем стоял у областного телецентра и ждал новостного монтажера телеканала «Наш край» Лешу Сашина, известного также как Саша Лешин. У того намечался очередной, по графику, ночной монтаж, - и, чтобы было нескучно, он согласился найти для Артема материалы по Старосельскому району, - за пару бутылок пива.

Артем знал Лешу по совместной работе как грамотного монтажера и, одновременно, как абсолютного разгильдяя в быту и саботажника в корпоративных отношениях. Он любил монтировать один или проводил через охрану какого-нибудь приятеля, - и поэтому часто выходил в ночь. Нередко пребывал на работе в легком подпитии, поскольку «стакан водки снимает всю ответственность, и работается после него как-то легче». На рабочем месте он часто сидел, закинув ноги на стол и опрокидывая, время от времени, бутылку пива, которую потом в целях конспирации ставил под стол. Его жизненным девизом была фраза «лучшая рыба – это колбаса»; она, по его мнению, подходила к большинству ситуаций. Подобно китайскому мыслителю, он находил в ней несколько уровней понимания. Первый был гастрономическим, - он всегда предпочитал мясо всему остальному. С философской точки зрения остальные уровни понимания сводились к обобщенному принципу: «Используй то, что всегда срабатывает, и не выдумывай лишнего».

Сашин, естественно, сам вряд ли мог сообщить хоть какие-то сведения не то что о Брезгунове, но и о Старосельском районе вообще. Зато во время монтажа у него был доступ к огромному новостному архиву телеканала «Наш край», который, к тому же, содержал и операторские съемки, расфасованные по районам области. Кроме того, именно Леша Сашин легче всех относился ко всяким там корпоративно-информационным войнам и противостояниям. Проще говоря, они ему были «по барабану».

Наконец, опоздав на 15 минут, Леша явился, пожал руку Артему и жестом показал: проходи. У охранника Сашин нагло махнул пропуском и, указав на Вереницына, буркнул:

- На озвучку.

Охранник знал, что Леша через раз водит кого не попадя; но поскольку в результате реорганизации их охранного предприятия премии у охранников как-то невзначай испарились, а бумаг по дежурству оформлять теперь надо было больше, он не считал нужным гореть на работе. Да и Артема он вроде бы где-то раньше видел. Так бывший телевизионный деятель, сын бывшего телевизионного деятеля вновь благополучно посетил покинутый им недавно родной телецентр.

Свернули они, конечно, налево и в подвалы, - в вотчину «Нашего Края», - а не направо и к лифтам – к телекомпании Артема.

В монтажке Сашин тут же предъявил сюжет о покушении на депутата Брезгунова, снятый «оператором Дмитрием Травиным», то есть Димоном. Пока Леша приступал к своим делам, Артем успел дважды его отсмотреть. Почти ничего нового сюжет не сообщал; «следователь областного следственного комитета», которого он видел в деревне, сказал, что на депутата Старосельского районного совета было совершено покушение и что рассматриваются все версии. На вопрос о связи покушения с депутатской деятельностью следователь с нажимом повторил, что рассматриваются все версии, в том числе и эта. Далее сообщалось, что Иван Николаевич Брезгунов является депутатом Старосельского районного совета с 20.. года, работает заместителем директора Старосельской мебельной фабрики и пользуется уважением и любовью как своих коллег, так и избирателей; он закончил филиал Государственного лесопромышленного института и начал свой трудовой путь простым станочником, а потом стал мастером участка. Весь этот текст был перекрыт кусками архивного видео. В основном это были выступления Брезгунова на митингах. Значит, Димон не соврал – ни одного нормального плана депутата он действительно не снял. Один митинг проходил на мебельной фабрике – это было видно о стендам за спиной выступавшего, а два других – в разных школах.

Артем спросил у Леши, как найти исходные файлы с митингами. Тот достал журнал с надписью «Новости/монтаж», в котором все сюжеты были расписаны по категориям Pol (политические), Com (коммерческие), News (просто новостные), Crim (криминальные), Sp (спортивные). В этом журнале он нашел папки с монтажными файлами, открыл их, развернул исходные видео и стал их изучать.

Там оказались четыре нарезки с митингов и предвыборных встреч в Старосельском районе с участием Брезгунова и даже одно его интервью. С трибуны Брезгунов выступал на удивление уверенно, говорил хорошо, пытался убеждать, - и со стороны это выглядело довольно прилично. Однако кислые лица в зале говорили о том, что все знают ситуацию изнутри, что народ на встречу с депутатом согнали в принудительном порядке, - и что все они, включая депутата, отбывают номер. Рабочие материалы интервью начинались с того, что в кадр на фоне завершающегося митинга влезает небритый мужик со словами: «Х… ли ты там снимаешь?» На что оператор отвечает: «Мне сказали снимать, я и снимаю», после чего мужик предлагает снять что-то за спиной оператора, а тот отвечает: «Все равно не покажут». Потом мужик уходит и его место занимает Брезгунов и принимается обсуждать с корреспонденткой список вопросов и ответов. Артем отметил, что депутат ведет себя как дисциплинированный ведущий или корреспондент, - он точно выполняет все указания и оператора, и корреспондентки, и еще кого-то за кадром.

Только Артему показалось, что он начал что-то понимать в личности и карьере Брезгунова, как Сашин вдруг дернулся и насторожился:

- Идут!

Они прислушались к шагам и голосом в коридоре, и Леша скомандовал:

- Давай, лезь за аппаратуру, там риры свалены, - накройся и не шевелись. На, пиво возьми пока обратно на всякий случай…

- Не выпей, сволочь! – дружелюбно добавил он, когда Артем, обняв бутылки, скрылся под синими тряпками.

Опасения были не напрасны. По коридору шел главный редактор новостных программ телекомпании «Наш Край» - Аркадий Проклов - с неизвестным гостем. Сначала они прошли мимо, - буквально на пару метров, но Проклов сказал:

- А давайте в монтажке поговорим, заодно и сюжеты сразу посмотрим.

Дверь открылась, и они вошли.

Леша в это время накидывал видео к монтажу недельной аналитической программы, в том числе студии, естественно, самого Проклова.

Проклов был местным телевизионным зубром. Дамам в возрасте он, возможно, напоминал старинного зарубежного актера Грегори Пека, - только если они не знали его (Проклова) лично, не в кадре. Серьезные люди ценили Проклова не за это. Он был хорош тем, что работал свою работу и занимал то место в городе, которое занимал. Всегда лояльный власти, он сохранял в телевизионном экране апломб фрондера и оппозиционера, отчего у электората голова шла кругом; и если кто-то вдруг смотрел местные новости и аналитику, то сам не замечал, как через пару Прокловских студий начинал соглашаться со всеми его тезами и антитезами без разбора. Телезритель узнавал его по уверенной, локтем вперед, посадке в кадре; в голосе его звучала неодолимая убежденность в собственной правоте. Самое замечательное, что этот ложный апломб, и эта убежденность сохранялись в любых обстоятельствах, что начальству, конечно, очень нравилось. Можно было рвануть Землю-матушку ко всем чертям, - и все, что осталось бы во Вселенной от нашей многогранной и противоречивой цивилизации – апломб и правота Проклова в кадре.

За кадром же, в коллективе, он был как бы свой человек, рубаха-парень; людей не сторонился и не гнушался послать монтажера за пивом, а потом с ним это пиво распить. На местном телевидении это было редкостью, большинство местных деятелей телевизионных искусств были небожителями, - и потому Проклов пользовался определенной популярностью у простого телевизионного народа, - в том числе и у Артема.

Вот и на этот раз он поздоровался с Лешей Сашиным за руку, спросил, как идет монтаж и почему на втором столе включен компьютер и брошен монтажный журнал.

- Забыл кто-то, - с легким сердцем соврал Леша. - Я пришел – он включен был.

- Разгильдяи! – сказал Проклов беззлобно, потому что тайно, глубоко в душе, сам мечтал быть разгильдяем, - слушай, прервись на полчасика, погуляй где-нибудь…

Леша намек понял и мгновенно испарился из комнаты.

Проклов достал из кармана небольшую кассету и засунул в просмотровый видеомагнитофон.

- Ну вот, - сказал он, - сюжеты. Присаживайтесь.

Гость надел наушники и вперил взгляд в монитор. Проклов тоже сначала смотрел сюжеты, но, поскольку делал это уже далеко не в первый раз, скоро стал поглядывать по сторонам и через раз останавливался на компьютере, за которым недавно сидел Артем. Там в паузе стоял стоп-кадр с лицом Брезгунова. Проклов стал припоминать, - где он видел это лицо, - вроде бы недавно, - и сообразил, что это тот самый районный депутат, в которого стреляли на этой неделе.

Наконец таинственный незнакомец снял наушники и медленно выдавил из себя одобрительную реплику, тут же смягчив ее ценным указанием:

- Ну что… Нормально… Вот только про ларьки – не надо… Скользкая тема. Мы ее, конечно, утвердили, но нас могут неправильно понять.

- Так что, снимаем?

- Нет, ну почему… Замалчивать нельзя. Откомментировать бы по-другому… В смысле, чтобы как бы… все для народа, так сказать…

- Для народа? – переспросил Проклов. – Легко.

- Не сомневаюсь. Ну а остальное – запускайте.

- Народ должен знать своих героев? – усмехнулся Проклов.

- Он их уже знает, - сказал гость.

- Но плохо знает, что они – герои, - сострил Проклов.

Гость засмеялся.

- Ох уж мне эти журналисты… - сквозь хихиканье сказал он, – мастера слова, ё… вашу мать…

- Профессия… - заулыбался главный редактор. – А вот, кстати, - депутат этот, - Брезгунов из Старосельского района, - почему бы эту тему не развернуть? Сюжет прошел…

- А что такое? Кто это?

- Ну, как... Вы разве не слышали? Стреляли в него.

Артем, который до этого лежал, боясь пошевелиться, аккуратно стянул с половины головы тряпку и приоткрыл ухо, - чтобы лучше слышать.

- Стреляли? – Расскажи…

И Проклов вкратце пересказал знакомый ему и Артему сюжет.

- Ты знаешь, Аркаша… - сказал гость и задумался, - похоже на разборки какие-то. То есть, кто стрелял – не важно, - пусть даже он сам свой сортир расстрелял для привлечения внимания. Даже, скорее всего так. Но народ может подумать: «Ну, как обычно… Знаем-знаем… Все они там одним миром мазаны… Бандит на бандите» Сейчас это не нужно, да и на липу уж больно смахивает, на анекдот какой-то. В сортире… - не солидно… Новость прошла – и этого достаточно, опираться на эту тему не нужно.

- Про сортир мы ничего не сообщали…

- Я понимаю. Но может всплыть…

Он помолчал немного и переспросил:

- Брезгунов?.. – не слыхал про такого. Это какой-то их, местный. Инициатива на местах, так сказать…

- Инициатива на местах? – удивился Проклов.

- Ну а что ты хочешь?… У нас, знаешь ли, демократия… - Проклов понимающе улыбнулся. – А вообще, не задавай глупых вопросов, Аркаша… Не наше с тобой это дело…

- Может, рюмку чая? – почти перебил гостя Проклов, чтобы погасить поднятую им же самим тему.

- Рюмку? Рюмку – можно. А что там у тебя?

- Прошу в кабинет – там и разберемся.

- И поговорим…

Проклов вытащил кассету из магнитофона и они вышли. Артем лежал и не мог поверить в то, что произошло. «Я только хотел посмотреть сюжеты, – думал он, - а тут – такое!».

Когда через десять минут вернулся Леша, Артем сообщил ему, что он теперь останется за стойкой и будет спать до первых автобусов.

- Валяй, - сказал Сашин, - только пиво отдай.

Он отдал пиво, опять накрылся синей тряпкой, закрыл глаза и подумал: «Штирлиц спал, но знал, что…»

За несколько часов до Вереницинского рейда по тылам противника Анатолий Михайлович сидел на веранде своего нового дома в Луговом, стриг лук и обдумывал план дальнейших действий. Системно и последовательно, как раньше, голова работать отказывалась, всплывало то одно направление, в котором нужно поработать, то другое. Больше он думал о том, как бы не засветиться, по крайней мере, в самом начале. Жизнь сложилась такой, какая она сейчас есть, и менять ее было нежелательно. Да и делу это могло повредить. Все это заставляло нервничать и не давало сосредоточиться.

Беспокоил и утренний разговор с Костькой. Пока работы не было, парень вполне мог сорваться и найти себе приключений. Хотя он стал, конечно, старше, и это могло его удержать от необдуманных поступков. Пришлось его тоже нагрузить расследованием, - чуть-чуть.

- Ты, Михалыч, давай придумывай чего-нибудь, а то сам знаешь – мне простаивать нельзя, - сказал тогда Костька.

Бусыгин, действительно, это знал. Константин Иванович Кашин ни по призванию, ни по происхождению не был криминальным элементом. Кражу, за которую он сел когда-то в подростковую колонию, он совершил сам не зная зачем, - влез в дом к дачникам и, как сорока, вытащил все, что блестело – от хрустальной вазы до коробки с блеснами и виброхвостами. Дачники пошли на принцип и засадили его на пару лет. Он отсидел и вернулся. А жизнь была по-прежнему штука непонятная, - надо было зачем-то каждый день жить и при этом не помирать со скуки. И чтобы ее – скуки - не было, он тянул время от времени у дачников разную мелочь. Причем не зимой, когда никого из них не было, - это было неинтересно, а летом или весной, когда хозяева могли нагрянуть с минуты на минуту, - чтобы пощекотать себе нервы. И очень ему нравились разговоры, которые возникали потом в селе, - «кто же это сделал», «и ведь не побоялся» и тому подобные. А лет-то ему было уже за двадцать… Наконец его поймал за руку будущий «дядя Толя» и «Михалыч» - в своем супермаркете. Костька ждал вызова милиции, протокола, задержания; но вместо этого бывший следователь заглянул ему в глаза, что-то там такое для себя определил и высказался про еще одну раздолбайскую башку, которая если приведет своего хозяина еще раз на нары, – то обратной дороги уже не будет. И еще, до кучи, привел в пример Августина Аврелия, который по молодости полез в соседний сад за грушами, - со всеми его объяснениями по этому поводу.

Кашин про Августина выслушал, потом, естественно, наплевал на все это воспитание и ушел, не попрощавшись. Однако, послонявшись пару месяцев по родному Луговому, он зачастил в Старосельский супермаркет, какое-то время присматривался к Бусыгину, а потом, при случае, спросил:

- Ну и чё там этот… Аврелий?

Бусыгин усмехнулся и ответил:

- Да ничё. Крестился в христианскую веру.

- Опа! – сказал Кашин, - неожиданно…

Потом они поговорили про Костькино житье-бытье. Про отца, которого сбила машина, когда Костька был маленьким, про мать – бывшую доярку, оставшуюся не только без коров, но и вообще без совхоза. Про школу, которую Костька, как ни странно, любил, хотя и перебивался в ней – в отличие от Августина Блаженного - с двойки на тройку и прогуливал уроки. Он считал учебу в школе полезным занятием, «но не для меня».

Потом он съездил к нему в гости в Луговое, а потом придумал всю эту историю с работой по дачникам. Это немудрящее дело почему-то повлияло на парня. Может быть, просто потому, что было делом, за которое платили деньги, а не пустой тратой времени, а, может быть, потому что Костька повзрослел сам по себе. И все же в нем оставалось что-то такое, что не позволяло оставить его наедине с самим собой.

Поэтому Бусыгин в сегодняшнем разговоре взял с него слово помалкивать и рассказал, чем он сейчас занимается.

- Блин, не пацанское это дело, Михалыч, - сказал Кашин, - но уж… все равно все по-твоему выходит… Че надо, дядь Толь? Ты говори…

- Ты сначала подумай, Костя, хорошенько. Здесь ведь этого не любят. Руки потом не подадут. В прошлом году вон, помнишь, человек в Юрме утонул, - так даже участковому никто не сказал. Вот уж до чего дошло. Сколько он там в омуте плавал, пока я 911 не позвонил? Дня два?

- Зря ты так, дядь Толь… Это просто так получилось тогда. Если все по справедливости делается, по правильному, это народ уважает. Просто менты так не могут. У них все не как у людей, все на бумажках построено, да на подставах. А ты – нормальный мужик. Говори, чего надо.

Бусыгин вздохнул. Он слишком хорошо знал, что народ – понятие неопределенное и переменчивое. Сегодня ему кажется справедливым одно, а завтра – другое. Тем более, если где-то в этом народе скрывается таинственный стрелок, который при случае может замутить воду. И все же, скрепя сердце, он дал Кашину несколько мелких поручений.

- Ну тогда… Во-первых, сам молчи. Во вторых, узнай, у кого в Трешкино, да и в Луговом есть нарезное оружие. В-третьих, сгоняй на Верхний овраг на Юрме, там Брезгунов с сыном по мишеням стреляли. Погляди, что там и как. План сможешь нарисовать? Фотоаппарат твой сейчас как?

- Все будет, Михалыч, не волнуйся.

- План нарисуй – как они заехали, где стояли, куда стреляли. Расстояния померяй. Следы, конечно, после дождя будут, времени много уже прошло, но что увидишь – то увидишь. Если отверстия от пуль найдешь, тоже сфотографируй. Еще раз говорю – молчи! И слушай – может, кто сболтнет чего в деревне. Только сам не начинай. Неаккуратно может получиться. И… в общем, если дело выгорит, я с тобой поделюсь.

- Да ладно, дядь Толь, ты уж и так поделился. А потом, если интересно будет, я, может, сам тебе деньжат подкину, - ухмыльнулся Костька.

Вот эта-то его безалаберная ухмылка и беспокоила больше всего. Парень, вроде, понятливый, но…

Он все отстригал мочки и засохшие перья у лука и рассовывал луковицы в чулки. Работал не торопясь и, между делом, набрел на одну полезную мысль - о Брезгунове можно было поговорить со своим сменщиком, Серегой Вальковым. Тот ведь работал до охраны сборщиком мебели на той же «фанерке», как ее называли в Старом Селе. Бусыгин отложил ножницы в сторону, достал из кармана камуфляжных брюк мобильник и тут же позвонил Сереге.

Обменявшись приветствиями и, для затравки, несколькими формальными житейскими вопросами, Бусыгин перешел к делу и скоро выяснил, что разговаривать о Брезгунове нужно не с Вальковым, а с «Захарычем».

- Он ведь на «фанерке» главным инженером был, - рассказал Серега, - мастеров хорошо знал… Ванька-то у нас мастером на распиловке работал, а я – на сборке.

- А Захарыч теперь не в отпуске?

- Да он и в отпуске на работу ходит, всегда такой был.

- Да-а? Слушай, я завтра подъеду. Ты его предупреди. А сам не болтай особо.

Валентин Захарыч Уткин и в супермаркете работал главным инженером. Бусыгин немного знал его по работе. Это был пожилой, советской еще закалки мужичок, очень методичный, большой любитель всяких планов работ, схем и инструкций. Ну что же, Уткин видал виды… Что-нибудь да знает.

Лук, казалось, не кончится никогда. Он наполнил очередной чулок, вышел в сени и подвесил его на крюке, сделанном из гвоздя. Потом вернулся и покачал головой. Оставалась еще корзинка и полкорзинки – россыпью, на газетах. В этот момент вошла Нина. Нина Седова. Его нынешняя спутница жизни.

Она всю жизнь проработала в библиотеке. Вся ее карьера свелась к тому, что к своим сорока годам, когда ее начальница ушла на пенсию, она из простых библиотекарей перешла в заведующие. Она родилась в Луговом, училась в местной школе и с детства видела себя просветителем и распространителем знаний. На этом пути ее не смутили ни бедность, ни непонимание, ни полное несоответствие ее занятия нынешним временам и нравам. Она была вот уже двенадцать лет как разведена. Муж уехал в конце 90-х на заработки в Подмосковье, да так там и остался, найдя себе женщину попроще, без особых духовных запросов. Нина Павловна одна, на свою зарплату, мужнины алименты и деньги, которые он высылал им в подарок на Дни Рожденья, подняла двух детей, сына и дочь, которые теперь учились в городе в институтах. Ну и еще помогали ей, как и всем местным жителям, огород, клюква и брусника с черникой, которыми она с другими Луговскими женщинами торговала время от времени у въезда в село.

Как-то Костька сказал Бусыгину:

- Ну ты, Михалыч, идеалист… Как Нинка-библиотекарь.

Потом подумал и внес предложение:

- Надо тебе с ней познакомиться.

И повел «дядю Толю» записываться в библиотеку. А потом уже никогда не называл эту сорокатрехлетнюю женщину Нинкой-библиотекарем, а только Ниной Павловной или тетей Ниной.

Их отношения не были похожи на роман о последней молодости. Они, два уставших от окружавшей их жизни человека, быстро поняли, что нашли друг друга и на этом сюжет, собственно, был исчерпан. Они просто стали жить вместе. Бусыгин продал купленный им было дом в Старом Селе и перебрался в Луговое. Здесь он купил и перестроил избу для своей новой семьи, а старый Седовский дом остался ее детям, у которых у самих свадьбы были не за горами.

Она вошла и только посмотрела на него, - а он ответил ей тем же. Они часто так встречали друг друга – молча, взглядом. Нина Павловна прошла на кухню, поставила чайник и ушла переодеваться, А Анатолий Михайлович вернулся к своему луку.

Когда чайник вскипел, они сели пить чай. Запив первую ложку земляничного варенья, Бусыгин, смущаясь, что скрывает что-то от нее, спросил:

- Нин, можно у вас в Интернете кое-что посмотреть?

- Можно, а что?

Он еще не решил, посвящать ли ее в свою деятельность, просто не успел задуматься об этом. И почувствовал, что начинает «колоться»:

- Про депутата одного хочу разузнать.

- Про Брезгунова?

«Вот кому надо было работать следователем», - подумал он и сказал:

- Ага.

- Что, бывших следователей не бывает?

- Бывает, но…

И он все рассказал.

Нина пила чай и слушала. А потом поставила чашку и, глядя на чайную гущу, спросила:

- Тебе это действительно нужно?

Она имела в виду не Интернет и не сто тысяч, предложенные Брезгуновым, а весь этот поворот к прошлому, который может поменять их пока удачно складывающуюся новую спокойную жизнь. Поменять совсем не к лучшему…

- Я не знаю, - сказал Бусыгин, - но все уже пошло-поехало...

Они съели еще по ложечке варенья и запили его чаем. Бусыгин, склонив голову, посматривал на Нину, ожидая ее реакции. Наконец она сказала:

- Про Брезгунова можно спросить у Зеленцовой.

Зеленцова, теперешний директор Луговской средней школы, была ее подругой. Анатолий Михайлович понял ход ее мысли: школа была избирательным участком для Трешкино, Лугового и еще нескольких деревень. Здесь же проводили родительские собрания, время от времени превращавшиеся во встречи с «правильными» кандидатами в депутаты. Имели место и другие формы агитации.

- Гениально, - одобрил он, - когда можно поговорить?

Нина улыбнулась и потянулась за мобильным телефоном…

Через час они были в библиотеке. Бусыгин сидел за одним из трех компьютеров и изучал сайт администрации Старосельского района. Ничего нового узнать не удалось. Все те же места работы, тот же трудовой путь… «Женат, имеет сына»… Фотография, не слишком аккуратно вырезанная в графическом редакторе и помещенная на фоне российского флага…

Бусыгин ввел фамилию депутата в поисковик и среди сотен страниц о других Брезгуновых нашел десяток ссылок на Брезгунова Старосельского. Если не считать все ту же страницу с сайта районной администрации и двух недавних интервью газете «Старосельская правда», которую с незапамятных времен в народе называли «Старосельской Врушкой» (а иногда и «сплетницей»), все остальные были посвящены выступлениям в школах. «Депутат в родной школе»… «Открыт компьютерный класс»… «Школе – реальные дела»… Прочитав последний заголовок, Бусыгин усмехнулся: «Это вроде как «Труба – народу», только с прокурорским таким юмором…» Вывод напрашивался сам собой, - в карьере мужа особую роль играла супруга.

Это подтвердила и Зеленцова, забежавшая в библиотеку примерно через десять минут. Это была полноватая женщина, дорабатывающая до пенсии последнюю пятилетку. Она, по сути, так и не стала директором. Взгляд и выражение лица, обрамленного натурально-серыми, стрижеными под каре волосами, выдавали в ней особый тип сельского учителя-энтузиаста, который, зная ответы по учебнику или по методической литературе, любит придумывать к этим ответам заковыристые вопросы и ставить пятерки тем, кто догадается.

- Лидия Алексеевна, - начал разговор Бусыгин, - беру с вас подписку о неразглашении…

- Бери, Толь, бери, - так же полушутливо заговорила директор школы. Однако было видно, что она понимает, что это не только шутка, но и, отчасти, правда.

- Ну, считайте, взял, Лидия Алексеевна.

- Так что тебе рассказать?

- Про Брезгунова. Он у вас в школе бывал?

- Бывал. Не то слово бывал. Он еще будет бывать…

- Повадился?

- А куда ж денешься? Я уж всю механику рассказывать не буду, но… Куда ж денешься?

- Понятно. РОНО?

- Оно, родимое, под ним ходим. Да и еще хуже - администрация… Что не так сделаешь, - то урежут, это сократят. Строчим им бумажку за бумажкой, отчитываемся… Да и вообще, пугали, школу закроют.

- Закроют?

- Ну да, закроют. Как слух пошел, так у нас те, кто с детьми, дома продавать начали, а некоторые уж совсем уехали… Ну, мы бузу подняли, с родителями, с председателем совхоза бывшим в район ездили. Так что сделали, сволочи: мы теперь за них агитировать должны, объяснять, какие они хорошие, что школу оставили… Тьфу…

- А как вам сам Брезгунов, что он за человек?

- Да человек как человек… Пешка он. Вообще… Ой, у нас цирк, а не выборы…

- В смысле?

- Меня заставляют провести собрание, я заставляю родителей прийти, его заставляют речь толкать… Соберемся все в школе, время поволыним, - и расходимся. И все.

- И кому это надо?

- Да ты что, Толя, дурачка-то строишь? Я что, тебя, не знаю? Ты ж не дурак… - сказала она своим учительским тоном с той самой хитринкой, и Бусыгин почувствовал себя лет на тридцать-тридцать пять моложе.

- Могу предположить… Но лучше бы услышать…

- Тогда и я с тебя подписку беру.

- Могила… - заверил Анатолий Михайлович.

Она вздохнула и разъяснила.

- На это же денежки выделяются… И они сами у своих их уводят…

«Толя» покивал головой и спросил:

- А как у вас ощущение, Лидия Алексеевна… Вот в него стреляли… Был смысл в него стрелять… как в депутата?

- Ну, кто ж знает… Вот по мне если, - так нет. Зачем? Стрелять надо в того, кто им рулит тут в районе, если уж у них там дележка какая. А этот что – ему что скажут, он то и сделает... Как и мы, по правде говоря…

Все это только подтверждало впечатления Бусыгина, однако он действительно боялся ошибиться и потому на следующий день отправился в Старое Село на встречу с Захарычем.

Ночью прошел дождь, и утро было довольно промозглым. «Коньяк хорошо пойдет», - оценив состояние природы и собственного организма, решил Бусыгин. По пути в торговый центр он зашел в знакомый магазинчик, где можно было купить не самый левый из коньяков, которые продавались в Старом Селе. К коньяку он прикупил пакетик школьных конфет…

Захарыч сидел в своей каморке на чердачном этаже и рассматривал электрическую схему здания. Маленький и сухонький, он напоминал одновременно Александра Суворова и Акакия Акакиевича Башмачкина, последнего, может быть, чуть больше. Несмотря на внешнее сходство с этими персонажами, по своей сути Уткин был инженером старой Советской закваски.

- Можно? – постучался в открытую дверь Бусыгин.

- Анатолий? – заходи, садись…

Анатолий зашел, но не сел; он подошел к Уткинскому столу и протянул руку:

- Как живы-здоровы, Валентин Захарыч?

Валентин Захарыч был жив и здоров.

- Ты вроде в отпуске? – пожал он руку Анатолия Михайловича.

- Вроде-то вроде… Да тут вот какое дело… - сказал Бусыгин и достал коньяк и конфеты.

- Что такое? – удивился Уткин.

- Поговорить бы надо, Валентин Захарыч… Конфиденциально.

- Конфиденциально? – задумался на секунду главный инженер, глядя на бутылку. – Ну, давай поговорим… Я ж все равно в отпуске, поэтому можно. Только немного, не больше пары рюмок.

- Да по чуть-чуть… - улыбнулся незваный гость и, наконец, сел.

Хозяин комнатки развернулся, протянул руку к шкафчику, стоявшему у него за спиной, и достал из него две рюмки. Бусыгин тем временем открывал коньяк. Уткин вытряхнул из рюмок какие-то крошки, протер их салфеткой и поставил перед собой. Бусыгин налил их наполовину и первым поднял рюмку.

- Ваше здоровье, Валентин Захарыч!

Они выпили. Анатолий Михайлович откусил кусочек конфеты и пожевал. Глаза у обоих сначала заслезились, а потом потеплели.

- Спасибо, Анатолий, - сказал Уткин. - Коньячок, конечно, резковат, но свое дело знает… Ну, что там у тебя?

Бусыгин посмотрел на него и начал издалека:

- Знаете, кто я раньше был?

- Нет.

- Следователь.

- Ну-у!

- Да. И вот понимаете, Валентин Захарыч, жизнь меня вроде как назад на эту дорожку завернула. Я теперь вроде как частным образом… Детектив, вроде того…

- Ну что ж, дело понятное… Платят хорошо? …Ну, лишь бы с законом все в порядке было, соответствовало, так сказать…

- Да с законом-то… В порядке… Чего ему будет…

- Так ко мне-то что за дело?

- Вы про Брезгунова слышали?

- Ну как не слышать, - слышал.

- Вот этим случаем я и занимаюсь.

- И как успехи?

- Собираю информацию потихоньку. Поэтому к вам и пришел.

- Понятно.

- Серега Вальков, сменщик мой, сказал, что вы Брезгунова хорошо знали.

- Знал, - вздохнул Уткин.

- А что вздыхаете-то, Валентин Захарыч?

- Не хотелось бы старое ворошить…

- Что, было что-то?

- Да как сказать… Тут не в Брезгунове дело, – Уткин взял коньяк и налил еще по пол-рюмки.

- А в ком?

- Как и везде у нас, Толя, - в системе.

- Ну, расскажите про систему, Валентин Захарыч.

- Погоди. Давай.

Он звякнул рюмкой о рюмку Бусыгина, и они выпили.

- Только конфиденциально, – сказал, продышавшись, инженер.

- Баш на баш, - ответил Бусыгин, - вы о нашем разговоре тоже особо не рассказывайте.

- Даже не знаю, с чего начать… Вот как ты думаешь, почему нашу «Фанерку» не закрывают?

- Градообразующее предприятие?

- Вроде того… Одно из… Если газеты почитать, то ее спасать надо все время, деньги в нее вкладывать, занятость у нас поддерживать и тэдэ и тэпэ…

- А на самом деле?

- На самом деле – кормушка это.

- То есть?

- То есть при Советской власти на ней двести человек работало, с ночными сменами и в праздники, бывало, выходили. Фанеру, ДСП-ДВП, массив сами делали! А теперь что?

- Что?

- Погляди вокруг, Толя. Главный инженер перед тобой, Вальков – сборщик неплохой был, - тоже в охране работает. Так поглядишь вокруг – чуть не через одного на этой фабрике работали. А теперь – что? Дай бог, там человек шестьдесят или семьдесят есть, моделей новых нет, качество низкое, материалы закупаем, сбыт – еле-еле… Можно ведь менеджеров нормальных найти, дизайнеров, конструкторов, рабочих обучить, - и все бы в гору пошло. Но это никому не нужно. А знаешь, что нужно?

- Что?

- Вот тут Брезгунов – типичный пример. Был он мастером на распиловке. Ну так… - работал – зарплату получал. С задержками, конечно. И вот подфартило ему. Понадобился этим… депутат от рабочего класса. Или там – наблюдатель на выборах – для начала. Он ведь как пластилин, - Брезгунов-то. Скажи ему – «белое» – ясно, белое. Скажи «черное» – чего там, отродясь черное было. И совести никакой. Нет, если бы его в депутаты не дергали, - никаких вопросов. Работает человек, делает, что говорят. А в депутатах своя голова нужна, а не чужая… По идее-то. А этот – ходит на поводке – и доволен, кость свою грызет… Так… Кость… На поводке… О чем это я? – захлопал глазами Уткин. – Слушай, что-то повело меня, - открой-ка форточку, надо коньяк из башки выветрить.

Бусыгин встал и открыл форточку. Ему тоже стало не очень хорошо. В комнатке было душновато, несмотря на открытую дверь. Через форточку потянуло сырым, но свежим воздухом. В головах у них постепенно прояснилось. Уткин взял бутылку, завинтил крышку и посмотрел на Бусыгина:

- Ну так… Даришь, что ли?

- Дарю.

Захарыч убрал коньяк в шкафчик и развалился в своем кресле. Бусыгин выдержал паузу и напомнил:

- Значит, Брезгунов – типичный пример…

- Да… Как сделали его депутатом от партии с рабочим происхождением, так, наверное, задумались: «Депутат – наш человек. А работает простым мастером. Наши люди на таком уровне работать не должны». И назначили его замдиректора.

- Оклад другой положили, премии, бонусы…

- Вот-вот. А у рабочих – наоборот, поурезали – кризис, все-таки, а кое-кого практически сократили. То есть меня.

- Вас сократили из-за Брезгунова?

- Да я им давно надоел. Производственный цикл нарушен, технологии не соблюдаются, - и так на каждом совещании. А они в этом понимают разве чего? Они только за опозданиями следить умеют. Все летит в тартарары, а они смотрят, кто во сколько на работу приходит, не опоздал ли на три или, Спаси Бог, на пять минут. Или кто сколько раз покурить или в туалет сходил. Вот это – любимое дело. Я им про производство, а у них-то другое на уме! Своих на деньги рассадить и кричать, что какой-нибудь Петров-Сидоров опоздал три раза на пять минут. Да если этот Сидоров вовремя на работу придет – он потом два часа будет в пространство глядеть, а не на станок. И выгодно им, чтоб разруха была! Фабрика-то градообразующая – правильно ты сказал, - а под это дело, палец о палец не ударяя, можно денежки из бюджета доить. А, представь себе, она заработает? Тогда на «Фанерке» не эти сидельцы нужны будут, а нормальное руководство. Им это надо? – Уткин махнул рукой, что означало «нет». - А Брезгунов-то – последняя капля… Он теперь, фактически, на моей зарплате сидит. С доплатами. Только называется по-другому и другими делами занимается.

- А кто же главный инженер?

Уткин ядовито усмехнулся:

- А на хрена им нужен главный инженер? Кто он такой вообще? Он что, торгует чем-то? Или у него тесть – глава администрации? Нет, Толя, от главного инженера – одни убытки… Ему зарплату платить надо и слушать, что он говорит. Хотя бы иногда.

- Да не может быть, чтоб фабрика без главного инженера работала!

- У нас все может… Четыре раза уже реорганизовывали, измудрялись – как я слышал… И.О. делали – так тоже ушел человек – зарплата-то никак не соответствовала. Так что… у нас как скажут – так и будет работать.

- М-да… Я так понимаю ситуацию, Валентин Захарыч, что по линии пролетариата вы – самый пострадавший от Брезгунова человек…

- Выходит так.

Бусыгин посмотрел на него, будто намекая на что-то. Уткин покачал головой.

- Думаешь, я в вашу деревню ездил Брезгунова стрелять? Ты на меня посмотри! Представляешь, я там с ружьем на четвереньках ползаю?

Бусыгин засмеялся:

- Нет, не представляю.

- А что же спрашиваешь? На фиг он мне не сдался, этот Иван Николаевич! Если б только в нем дело было… Тут такая проблема – атомной бомбой не решишь, не то что ружьем или, там, винтовкой…

- Насчет атомной бомбы я с вами согласен… Не решишь… Так, значит, личной обиды нет?

- Нет.

Они оба замолчали и какое-то время думали – каждый о своем. Наконец Бусыгин будто очнулся.

- Ну спасибо, Валентин Захарыч, до свидания. Телефончик ваш можно на всякий случай?

Автобус был только через час. Бусыгин неторопливо прогулялся до автостанции, купил билет и прикорнул ненадолго на скамейке. Когда он открыл глаза, автобус уже стоял. Двери были открыты, и в него заходили пассажиры. Бусыгин подошел к автобусу и закурил. Прямо напротив входа сидели баба Маша и так называемая Нинка Киселева. Еще было трое солдат из части, остальные пассажиры – из Лугового. «Сяду к Трешкинским бабушкам, может, расскажут чего», - решил Анатолий Михайлович. Он докурил, вошел в автобус и сел за бабой Машей, у окна.

Минут через пять на дороге рядом с автобусом остановилась патрульная машина. Из нее появился один милиционер, потом второй, а потом – участковый, Бондарев. Он был пьян. Коллеги помогли ему выбраться с заднего сиденья, подали его полиэтиленовый пакет и беспрерывно поправляли фуражку у него на голове – каждый на свой лад. Они долго прощались, собирались добавить еще по одной, на что Бондарев вполне резонно возражал, что автобус уедет. После долгих объяснений и заверений в дружбе и взаимном уважении коллеги похлопали его по плечам, сели в машину и уехали.

Участковый нетвердой походкой подошел к автобусу, влез на подножку и повис на поручнях.

- Что, бабульки, не завалили еще депутата своего? – обратился он к Трешкинским старушкам.

- Чего ему сделатца? – ответила Нинка, протянула руку через проход между сиденьями, и шлепнула Бондарева по круглому брюшку. - Ты, начальничек, когда мужика моего заарестуешь?

- Ой, баб Нин, только не начинай!

- Чего не начинай? Чего не начинай? Надоел он мне! Еще и прибьет того гляди…

- Или ты его.

- Ах ты… Вот вы, алкаши, все такие… Все друг за дружку стоите…

- Ну какой я алкаш, баб Нин? – обиделся милиционер, тряхнул головой и уронил фуражку, – у меня праздник, День Рожденья, выходной мне дали… Ну, налил я маленько пацанам в отделе… Отметили… Теперь домой – и на боковую, все путем…

- Отметили… - проворчала «Баба Нина». - Я вот на Киселева своего бумагу написала? – И на тебя напишу, какой ты есть алкаш!

- Ой, пиши, пиши… - махнул рукой Бондарев, а заодно подобрал головной убор. Тут они столкнулись взглядами с Анатолием Михайловичем и участковый на секунду будто бы протрезвел.

- А… А… А сколько времени? – спросил он.

- Двенадцать пятнадцать, - ответил Бусыгин.

- Ага… Ну, я успею, - сказал Бондарев, слез с подножки и зашагал к главной Старосельской площади.

- Ой, куда бы это он… - спросила баба Маша с иронией.

- Известно куда, - сказала одна из Луговских пассажирок, здоровая тетка с невозмутимым, не терпящим возражений лицом. - Деньги на кармане шуршат, жить спокойно не дают… Щас наддаст и вернется.

- Да уж… - вставил свое слово Бусыгин, - ничего они не узнают. Кто стрелял, куда стрелял… В таком-то виде…

- Конечно, не узнают, – сказала Нинка. – Кто ж им чего скажет? Ко мне этот вон приходил – с района следователь – так я ему и не сказала ничего. Чего с ими разговаривать, у них протоколы одни на уме…

- Да чего там говорить-то? Спали все… - поднял градус разговора Анатолий Михайлович.

- Все? – обиделась Нинка. – Ты, может и спал у себя в Луговом, а я за водкой ходила.

- В час ночи?

- А что? Нельзя что ли? Чай, не при Мишке Меченом живем! У нас, чай, с Киселевым внук родился. Все внучки были, а тут – внук! Тут и не в час пойдешь! У продавщицы я была, у Зинки, заболталась с ней.

- Ну, поболтали вы с продавщицей, а депутат-то причем?

- А при том! Куканов там шлялся у него пьянущий!

- Он, что ли, стрелял? – спросила баба Маша, и Анатолий Михайлович порадовался, что не ему пришлось задавать этот вопрос.

- Какое там! Он башкой своей с разбегу в забор бы не попал, а не то что в депутата из ружья. Не, Витька, конечно, хороший человек, но в депутата стрелять никак не мог.

- Ну вот… - сказал Бусыгин. - Что уж ты такое говоришь, баб Нин? То есть если человек хороший, он, по-твоему, в депутатов должен стрелять?

- Да я бы этих депутатов своими бы руками передушила! А с первого бы знаешь с кого начала?

- С кого?

- Не знаешь?

- Нет.

- А ты подумай, – сказала Нинка и многозначительно повела глазами.

- Уж лучше и не думать…

- Вот-вот.

- Грешница ты, баба Нина, великая за такие мысли… - усмехнулся Бусыгин. - А в милиции тебе сказать все равно нечего.

- Что? – вскинулась Нинка. - Да я вообще все видела! Все знаю! Знаю, кто это сделал!

Он выдержал паузу, боясь спугнуть возможную удачу, и сделал недоверчивую мину на лице:

- Ну, кто?

- Бог! – торжественно провозгласила Киселева и все пассажиры разом посмотрели на нее. У Бусыгина даже перехватило дыхание, и он не нашелся, что же еще и под каким соусом можно спросить и куда развернуть разговор.

- Бог его наказать хотел или припугнуть за грехи, – уже спокойно сказала она. - и послал стрелу огненную через ангела своего. Вот уж видела – так видела, - врать не буду.

Пассажиры, и Бусыгин в том числе, вежливо замолчали и стали смотреть в окна. Всем стало окончательно ясно, что милиции Киселевой говорить, действительно, не о чем.

К половине первого вернулся Бондарев. Его мотало еще сильнее. Форменные брюки немного сползли, и из-под кителя показалась рубашка. Фуражка просто каким-то чудом держалась на голове. Он преодолел подножку и проход между рядами, а потом сделал еще один шаг и повис, болтаясь, над Бусыгиным. Свой пакет он держал почему-то не за ручки, а посередине, и поэтому из него свесилась, чуть не падая, почетная грамота.

- Ой, стыдоба… - простонала соседка строгой Луговской пассажирки. - Вот она, милиция наша!

Участковый ничего этого не слышал. Он стоял, раскачиваясь на поручне, и улыбался.

- Командир! – заорал он, как будто «командир» ехал в танке по соседней улице. – Когда поедем?

- Уже, - сказал водитель, разложил деньги и билеты по местам и завел двигатель.

- Андрюха, - сядь, упадешь, - потянул милиционера за китель Бусыгин.

Бондарев плюхнулся на сиденье и посмотрел на Анатолия Михайловича, будто видит в первый раз; однако, приглядевшись, понял, что это не так. Он обвел глазами автобус и показал пальцем на бывшего следователя.

- Вот! – сказал он. – Это такой человек! Это такой человек!

В этот момент автобус поехал.

- Михалыч! – продолжил участковый. – Я все знаю. Дай пять!

Михалыч дал пять. Участковый пожал ему руку и сказал:

- Я тебя… уважаю.

И попытался встать. Бусыгин дернул его обратно. Грамота выпала из пакета и один из солдатиков наклонился и поднял ее.

- И ведь никто не знает! – сокрушался Бондарев. – Никто!

Он привстал и обратился к пассажирам:

- Знаете, какой это человек?

Пассажиры сделали вид, что не знают.

Милиционер три или четыре раза махнул в отчаянии рукой, а потом поднял большой палец и сказал:

- Вот такой человек.

Он протянул свою длинную руку через Нинку и показал большой палец пассажирам впереди:

- Вот такой! – взревел он.

Потом он повернулся к соседнему ряду и подтвердил все выше сказанное:

- Вот такой вот!

И, наконец, повернулся назад:

- Вот такой!

Солдат протянул ему грамоту:

- Держи.

- Ты кто?!

- Грамоту держи.

- А-а! – Бондарев взял грамоту и с пятой попытки засунул ее в пакет. Потом попытался встать.

Михалыч, который просто горел со стыда от этих выступлений, схватил его за плечо и осадил:

- Ну, тихо… тихо, Андрюха… Чего ты…

- А-а! Тихо! – сказал участковый и зашептал. - Тихо… Мы конспираторы… Баб Нин, Баб Маш, - конспираторы… У нас конспирация…

- Ну ладно, ладно, - успокаивал его Бусыгин.

- Ладно, – повторил как эхо Бондарев и затих.

Минуты три он сидел спокойно, а потом вскинулся, стал шарить по карманам и достал сигареты.

- Подымить надо, - заявил он. - Ты как, Михалыч?

Бусыгин отобрал у него сигареты и участковый, состроив обиженную мину, отвернулся в противоположную сторону. А ведь мог бы, как говорится… Ведь он был на полторы головы выше, чем «Михалыч», моложе и здоровее.

Много чего еще пришло ему в голову по дороге до Лугового. Во хмелю он был добр и покладист, как и в своей трезвой жизни, но, в то же время, очень предприимчив…