Брат Третьей Степени

Глава 1. ДЕТСТВО

Меня зовут Альфонсо Колоно. Я мексиканец чисто испанских кровей, но родился в Париже. Детей в нашей семье было двое: я и сестра Эсмеральда тремя годами моложе меня. Отец мой — Фердинандо Колоно — прямой потомок гренадских Колоно, которые вели свой род со времен мавров и были знамениты по всему Аппенинскому полуострову врачебным искусством. Мать принадлежала к благородному севильскому семейству Веста, также славившемуся образованными врачами. Родители впервые повстречались в бытность студентами в Париже. По истечении десяти лет самой чистой и примерной дружбы, получив дипломы с высочайшими оценками, они поженились и после моего рождения переехали в Мехико, где предки отца обосновались в начале девятнадцатого столетия.

С занятиями отца и матери всегда была связана какая-то тайна — тайна, которую я разгадал лишь в более поздний период своей жизни. Они были образованнейшими людьми своего времени и, как ни странно, вышли из самого центра материалистического мышления, глубоко проникнувшись мистическими идеями. По возвращении в Мехико отец незамедлительно приступил к врачебной практике и вскоре стал известен повсюду своим мастерством. Его слава гремела не только в этом городе, но и по всему западу; даже власти Южно-Американских штатов делали ему завидные предложения. Однако все они были вежливо отклонены, и он остался в Мехико, равно оказывая помощь и богатым, и бедным. В результате отец стал широко известен, любим всеми и имел влияние как в правительственных кругах, так и в массах.

Матушка, едва ли обладавшая меньшей ученостью, прекрасно знавшая также живопись и музыку, оказывала на окружающих столь же сильное влияние, как и отец, но, за исключением особых случаев, проводила большую часть времени дома, считая наше с сестрой воспитание своим главным долгом.

Дом наш — двухэтажное здание в стиле стукко — стоял на живописном холме на окраине города и имел большой, красиво вымощенный разноцветным булыжником внутренний двор, который был особенно привлекателен благодаря веселому фонтану и обилию тропических растений. Много лет минуло с тех пор, как матушка сиживала здесь в вечерней прохладе и, давая пояснения, показывала нам с сестрой созвездия, сияющие так ярко на чистом небосводе всех тропических стран, но я до сих пор совершенно отчетливо помню живую наглядность этих вечерних лекций.

Она рассматривала звездные сонмы не просто как сияющие огни, призванные разгонять ночной мрак. Как и для ее предков в дни мавров, все они были для нее полны жизни, представляли собой места обитания богов и духов и вступали в самые близкие отношения с детьми Земли. В ясные солнечные дни матушка уводила нас с Эсмеральдой к окрестным горам и прививала нам любовь к красотам природы; мы любовались ровным зеркалом залива и устремляли взоры вдаль, к голубым мглистым горам. Я все еще помню чудесные уроки по геологии и естественной истории, которые мы получали во время этих путешествий, так как интересных камней, растений и животных вокруг было множество, и мы находили радость в их изучении.

В моей памяти поныне живет свет любви, лившийся из матушкиных ясных глаз, когда она убеждала нас не наносить вреда маленьким созданиям, поскольку всякая жизнь священна и приходит от Бога. Даже крошечные насекомые существовали ради определенной цели, и изучая их живых, мы могли узнать больше, чем если бы расчленяли мертвых. После частых походов в горы птицы, казалось, уяснили, что мы не такие, как большинство похожих на нас существ. Они стали ласковы и дружелюбны, слетались к нам, садились на плечи и протянутые к ним руки. И теперь мне видится, как Эсмеральда с ее длинными, темными кудрями, развевающимися на ветру, смеясь, разговаривает с красногрудкой, сидящей на ее ладони. Ах, эти воспоминания заставляли меня грустить многие годы.

Я любил красавицу-матушку и сестру чистой, святой любовью и частенько желал снова стать ребенком, чтобы насладиться ничем не омраченным счастьем тех часов. Но сейчас я знаю, что это неразумно. Вы видите, дорогие друзья, как много мною утрачено, но вам пока неведомо, что я обрел. Велики детские радости, но гораздо значительнее те, какие приходят с полным расцветом нашей духовной природы. Поэтому неразумно жить воспоминаниями о невозвратном прошлом, помнить следует лишь уроки, которые направят наши шаги в будущем.

Отец, почти постоянно занятый больными, тем не менее, старался не упускать возможности быть дома, часто сопровождал нас в походах в горы и принимал участие в беседах у фонтана. Они с матерью часами говорили о философии и науке, а мы с Эсмеральдой, даром что дети, сидели подле и с глубоким вниманием прислушивались к их беседам, которые, хотя и не вполне понятные нам, казались по какому-то неведомому внутреннему, интуитивному ощущению странно знакомыми. Ребенок знает больше, чем мы обыкновенно считаем. Знание приходит не только от рассудочного ума; чистое, незапятнанное сердце живет вблизи мудрости духа и отражает его свет.

В дополнение к своим профессиональным обязанностям отец преподавал (так мне в то время думалось) в медицинской школе. В его лаборатории на втором этаже, куда он никогда не позволял нам входить, тяжелая дубовая дверь запиралась на сложный замок странного вида, а окна были скрыты железными ставнями. Каждую среду вечером несколько приглашенных отправлялись с отцом и матерью в эту комнату. Я заметил, что число их почти неизменно было двенадцать, и обычно они приходили и уходили по одному. В течение вечерних встреч по средам мы с сестрой оставались с испытанной служанкой, которая смотрела за тем, чтобы мы шли спать в урочное время.

Жизнь текла размеренно год за годом; мне исполнилось четырнадцать лет, а сестре одиннадцать. Каждый день был полон любви и доброты, и шло постоянное, но приятное обучение. Матушка обладала исключительными способностями к языкам, и я в свои четырнадцать понаторел в испанском, французском, английском и итальянском, а также добился определенных успехов в естественных науках, философии и искусстве. Эсмеральда не отставала от меня, но ее наиболее сильной стороной была музыка; когда она пела, толпы пеонов собирались на улице и в молчаливом благоговении внимали совершенной красоте ее голоса. Мы оба были музыкальны и обучались игре на нескольких инструментах. Когда сестра, к примеру, играла на арфе, я аккомпанировал ей на скрипке. Эти семейные концерты, к которым зачастую присоединялись отец и мать, доставляли всем нам огромное удовольствие. Мы, дети, удивительно походили на родителей: я с каждым днем становился все более похож на своего отца, Эсмеральда же была абсолютной копией матери.

Однажды вечером отец вернулся раньше обычного. Они с матушкой присели у фонтана и вскоре весьма увлеклись беседой. Мы с сестрой забавлялись неподалеку большой коллекцией прекрасных морских раковин. То, что отец не поцеловал нас, как заведено, и не стал играть с нами, а также печальное выражение его доброго и мужественного лица привлекло наше внимание. Мы прекратили игру и прислушались.

— Нина, — сказал он, взяв руки матушки в свои и с любовью заглядывая в ее глаза, — знаешь ли, что наши двадцать лет почти на исходе?

Заметная бледность набежала на матушкино лицо, но быстро уступила место выражению серьезного спокойствия, и она ответила:

— Да, Ферда, я помню об этом и с некоторого времени готовлюсь в душе к перемене, которая, как я предвидела, должна вскоре произойти. Надеюсь, мой дорогой муж, ты поступил так же. Но, милый, сегодня ты выглядишь необычно печальным. Что беспокоит тебя? Если есть что-то, поделись со мной. — И она посмотрела на него нежным, любящим взором.

— Нина, я думаю о том, что наша жизнь в любви должна вскоре прийти к концу и уступить место более серьезной обязанности, — сказал он, поцеловав жену. — И хотя я ни на мгновение не уклонюсь от задачи, возложенной на нас, то, что мы должны расстаться, наполняет меня небывалой печалью.

— Ты забыл, дорогой муж, что, хоть и может казаться, будто мы расстаемся, души наши всегда едины. Двадцать лет чистой любви и бескорыстного труда неразрывно связали нас в нашей внутренней природе и раскрыли наши высшие способности, так что отныне мы сможем участвовать в работе, еще более благородной. И нам не следует пренебрегать своим долгом по отношению к тем, кто осенял нас любовной заботой. Нельзя забывать, что все на Земле преходяще, лишь реальное живет вечно. Мы были обучены науке, ведущей к вечному, и на протяжении двадцати лет наслаждались настоящим счастьем на Земле; это способствовало нашему, еще смутному, восприятию наивысшей и непреходящей радости. Так вправе ли мы — в угоду мыслям о своем «я» как отделенном от Всего Сущего — отказаться от благословенной привилегии, пренебречь своим высшим долгом?

Лицо матери лучилось, ореол света сиял вокруг ее головы, а глаза сверкали чудной красотой.

— Моя дорогая, — произнес отец, — ты — достойный представитель Учителей и благородных Веста; ты напомнила мне о долге. Поистине, изменчиво это земное существование! Сейчас ясно, но уже через миг ветер нагоняет тучи. Сегодня мы живем в мире, счастье и любви, завтра же смерть может опустошить наш дом, или непостоянная фортуна заменит богатство нищенскими лохмотьями. Дав обет Учителям, мы действительно находились под защитой их любви и теперь не позволим мимолетным радостям увести нас с пути долга.

— Хорошо сказано, муж мой; теперь у нас обоих есть силы. Какие же новости ты принес?

— Сегодня я получил важное известие из Франции. Сантос прошел посвящение и скоро появится здесь, чтобы освободить меня от обязанностей. Его будет сопровождать Альварес. Что это значит, мне неведомо, но можно не сомневаться — его приезд предвещает перемены.

— Верно, дорогой, это очевидно. Только не используй слово «предвещать», оно предполагает зло, а мы можем быть уверены, что присутствие такой великой личности не означает ничего, кроме добра. Однако, если дела обстоят так, настало время дать нашим детям указания.

— Да, — согласился отец. — Их знания, подкрепленные интуицией, теперь позволят им многое понять. Завтра я пойду с вами в горы, и там мы свободно обсудим то, что так долго обходили стороной в разговорах, но что скоро займет столь важное место в их жизнях.

На этом беседа родителей свернула в другое русло. Вскоре мы с сестрой, прискучивши игрой, взяли музыкальные инструменты и все вместе устроили очередной вечерний концерт.

Отправившись в горы следующим утром, мы взяли провизии в расчете на целый день. Печальное выражение, бывшее на лице отца прошлым вечером, исчезло, и он с живым интересом присоединился к прогулке. Все утро наши геологические молотки дробили камни, мы осмотрели множество цветов и других растений. Вершина горы была усыпана большим количеством морских ракушек, и отец воспользовался нашим интересом, чтобы рассказать о древнем времени, когда то, что сейчас стало сушей, являлось еще морским дном, а территория, занятая теперь морем, была домом обширных и могущественных цивилизаций, затерянных в веках. В полдень, после того, как мы перекусили, расположившись на огромном валуне, венчавшем вершину, отец обратился к нам со следующими словами:

«Дети, — начал он, когда матушка заняла место между нами, — все значение того, что я скажу сейчас, будет проясняться для вас по мере того, как вы станете взрослеть; а то, что окружено некоторой таинственностью и не может быть полностью объяснено вам теперь, я должен вверить вашему врожденному знанию.

Ваша мать и я состоим в тайном Братстве, все члены которого принесли клятву посвятить свои жизни труду на благо человечества. Не только мы, но и наши родители, и их предки на протяжении многих веков принадлежали и принадлежат к этому тайному ордену».

Мы с Эсмеральдой внимательно слушали; слова отца вызывали во мне необъяснимое волнение.

«Члены этого Братства, — продолжал он, — имеют разные степени посвящения и работают на разных уровнях: от тех, кто бескорыстно трудится, занимая пока самое скромное положение, до тех, кто уже явил высочайшие возможности человеческого развития. Члены каждой из многочисленных степеней исполняют свой, определенный долг и свои обязанности. Мы с вашей матерью принадлежим к четвертой степени и прежде, чем перейти в более высокую — Третью, должны были вырастить в чистой любви и наставить на путь добродетели и благородства две души, которые займут наши места в этом мире, когда мы уйдем из него. Вы, дорогие дети, являетесь свидетельством исполнения этого долга. Мы надеемся и верим, что вы будете полностью подготовлены к исполнению своей работы, когда станете старше; ведь, в соответствии с долгом, мы жили в любви и бескорыстии, как обычные миряне, воспитывая и обучая вас, чтобы со временем вы обрели способность продвигаться вперед самостоятельно. Если эти обязанности добросовестно исполнены нами и если в эти годы мы были живым примером всего, что чисто и прекрасно, то нас удостоят привилегии стать членами возвышенной Третьей степени, то есть мы сбросим оковы смертности и будем жить бессмертными в чистейшей любви.

Дети, отпущенные нам двадцать лет теперь почти закончились; не исполнено пока единственное условие — вы еще не удовлетворяете требованиям, дабы занять наше место. Но жизнь в постоянном стремлении к познанию не прошла для нас даром, мы знаем, что это-только дело времени и что вы оба превзойдете нас. Мы говорим с вами так, поскольку есть причины считать, что скоро произойдут перемены, нас призовут к новым обязанностям, и это может повлечь разрыв уз любви. Объясняя такую кажущуюся жестокость, я хочу сказать: как ни прекрасна любовь, которая связывает нас, она не может сравниться с той высокой любовью, коей отмечена жизнь более возвышенная. И помните, дети: что бы ни произошло, — даже если узы любви будут разорваны и вам покажется, что у вас нет друзей, — вы, по праву рождения усыновленные Братством, окружены силами защиты, противостоящими любым врагам. Пока вы живете в чистоте и добродетели, пока неукоснительно держитесь стези долга, Великие, кого называют Защитниками, уберегут вас от всякого зла».

Торжественно звучали слова отца, когда он говорил о предмете, целиком владевшем его душой. Не менее прекрасны были и слова матери, рассказавшей нам о величии душ, бывших членами Третьей степени. С полным доверием к нам родители описали возможности, открывавшиеся ныне перед ними и нами — их детьми; и когда они закончили, мы с Эсмеральдой, хотя и были юны, исполнились энтузиазма, подобного их собственному.

«Теперь, дети, — сказал отец в заключение, — мы полностью доверились вам, чтобы вы в будущем смогли лучше понять наши действия. И хотя мы не требуем никакой формальной клятвы, вы должны хранить в тайне все, о чем узнали, пока не получите разрешения поведать об этом».

Рассказ матушки о членах Братства, их великих познаниях, силе и чудной красоте наполнил нас желанием стать подобными им и узнать больше об их связи с нашими родителями. Возвращаясь вечером домой, мы с Эсмеральдой шли впереди, и Братья были единственной темой нашего разговора.

Ничего необычного не произошло вплоть до среды — вечера, когда проходили встречи в лаборатории; как мы знали теперь, это были собрания членов ложи, в которой отец являлся Великим Наставником. Вечером в среду он вернулся домой в сопровождении незнакомца — высокого, гибкого, подвижного мужчины с темно-русыми вьющимися волосами, довольно длинными, с узкими курчавыми бакенбардами и усами того же опенка. Его голубые, отливающие стальным блеском глаза смотрели открыто и проницательно. Лицо было бледно, очертания его угловаты. Фигуру гостя полностью скрывал длинный плащ цвета индиго, свободными складками ниспадавший до колен. На руках он носил перчатки, которых, как я заметил, никогда не снимал; говорил неизменно тихим, приглушенным голосом, который, казалось, обладал неведомой силой; когда мы слышали его, нас охватывал непонятный трепет. Я также обратил внимание, что незнакомец избегал личных контактов с кем бы то ни было. После своего приезда он сразу проследовал в лабораторию, которой более не покидал, даже для трапезы. Все блюда специально для него готовила матушка и лично доставляла в лабораторию.

После приезда этого человека матушка подошла к нам и сказала, что они с отцом той ночью должны проделать очень сложную работу и что нам не надо тревожиться, если завтра они не спустятся допоздна. Затем, поцеловав нас, она вернулась в лабораторию, оставив отца внизу до времени обычного сбора. Около восьми часов пришли еженедельные посетители, но не по одному, как прежде, а все вместе, и привел их еще один незнакомец. Эсмеральда и я остались с Хуанитой — служанкой, а отец и другие проследовали в лабораторию. Когда я лег в постель, тайны последних нескольких дней столпились вокруг меня, и только после того, как минул долгий и беспокойный вечер, я заснул.

Сон — тоже тайна. Кто постиг его значение и те удивительные силы, что разыгрываются в нем? Мне приснилось, что я унесся далеко, в дикую и гористую страну, где на крутом скалистом склоне величественного хребта с заснеженными вершинами стояло огромное здание, похожее на монастырскую обитель.

Потом все волшебно изменилось, что характерно для сновидений. Я очутился во внутреннем дворе, окруженном циклопическими колоннами и заполненном священнослужителями в белых одеждах. В одном конце двора на большом белом кубе, который служил престолом, в кресле из слоновой кости, украшенной жемчугом, восседал человек. На его непокрытой голове сияли длинные золотистые кудри, лик был юным, глаза мягкими и голубыми. Пока я смотрел, сияние света окружило это существо, а приглядевшись внимательнее, обнаружил, что оно прозрачно, словно кристалл, и золотистый свет струится сквозь облекавшие его легкие дымчато-голубые ризы.

Затем черты его стали меняться; доброта и нежность, что сперва отражались в них, ушли, лик стал суровым, вызывающим трепет, глаза изливали лучистый свет; и фиолетовое мерцание наполнило атмосферу вокруг него. Взглядом, полным удивления и благоговения, я окинул эту сцену и увидел, что группа людей в белых одеждах расступилась и двенадцать фигур, прозрачных, как и та, что на возвышении, но золотистых, словно бы облаченных в желтый газ, вышли вперед и встали подле престола. Тогда я впервые заметил вокруг него на белом мраморном полу золотой зодиак. Каждая фигура заняла место на определенном знаке.

Пространство было запито ярким светом, исходившим из неизвестного источника. И, о диво! Еще двенадцать человек ввели тринадцатую фигуру в такой же, как на них, одежде цвета индиго. Прекрасные жемчужно-белые формы светились сквозь полупрозрачные складки; и вот, вглядевшись, я узнал в ней свою мать. На ее высоком благородном челе, будто вылепленном из слоновой кости, сияла алмазным великолепием шестиконечная звезда. Как прекрасно было ее лицо! Как спокойны и величественны черты! Двенадцать сопровождающих встали так, что образовали вокруг матушки правильный треугольник. Она прошла вперед. Но тут сцену затянуло туманом, и я провалился в глубокий сон без сновидений. О, душа! Свободная от цепей материи, где блуждала ты в этом сне?

На следующее утро я узнал от Хуаниты, что, проведя ночь в лаборатории, перед восходом солнца ушли все, кроме таинственного незнакомца, который все еще оставался там с отцом и матерью. «Двор был всю ночь полон привидений! — прошептала служанка с испуганным выражением на лице. — Когда я пошла в свою комнату, ясная луна осветила его, а там — белые фигуры». Я ничего не сказал в ответ, но не мог не сравнить ее странное утверждение со своим сном и решил расспросить об этом матушку.

В девять часов отец сошел вниз, его лицо было бледным и озабоченным. Наступил полдень. Отец съел вместе с нами легкий обед, но в ответ на расспросы сказал лишь: «Матушка сойдет позже». Пробило три часа, и, наконец, она появилась. О, как прекрасно было ее лицо, жемчужно-белое, лучащееся божественной любовью. Мать подошла к нам, и когда поцеловала меня, все мое существо затрепетало от ее прикосновения. Блаженство залило мое сердце, никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым.

В ответ на наш вопрос она поведала, что незнакомец — великий Учитель и что с его помощью она ушла далеко и увидела много тайн высшей жизни. Когда я сообщил ей о своем сне, она радостно улыбнулась и, целуя меня, сказала: «Мой дорогой сын и брат, ты гораздо мудрее, чем думаешь, и когда-нибудь узнаешь сполна значение своего видения».

Незнакомец не появлялся до самого вечера. Наконец, он вышел во двор, где все мы сидели, встал передо мной и произнес несколько странных слов, оказавших удивительное воздействие. Перед моими глазами, образуя два облака, сгустилась белая дымка. Ее пульсирующие клубы стали приобретать форму, и я увидел панораму. Я увидел окруженную цепью холмов зеркальную водную гладь, по которой были разбросаны острова; ясное голубое небо с плывущими грядою снежными облаками отражалось в ее ровной поверхности. Затем появилась большая флотилия кораблей, заполненных вооруженными воинами, а земля почернела от нашествия толп щитоносцев. Не знаю почему, но мне показалось, что я узнаю эту сцену, и в моем уме сложились слова «Ксеркс, Персия, Греция».[1]

Потом дымка приобрела новые очертания, и предо мной предстала равнина, по которой, восседая на арабских скакунах, двигались орды темнолицых воинов в тюрбанах и с кривыми саблями. Против этого смуглого воинства стояла армия солдат гигантского роста с длинными светлыми волосами. На них были кольчуги, в руках огромные боевые топоры. Я видел, как те, что в тюрбанах, бросились вперед с громкими криками. Обе армии встретились в грозной битве; и перед моими глазами возникли слова «Мартелл, Пуатье».[2] Тут дымка развеялась, и я услышал, как незнакомец произнес; «Брат, вчера и завтра твой путь определен».

Теперь он повернулся к Эсмеральде и устремил на нее долгий, пристальный взгляд. Пока он смотрел, ее черты будто застыли, глаза, казалось, были устремлены вдаль, но я не увидел никакой дымки. Затем послышались его слова: «Дитя-сестра Востока в западном теле, ты также вернешься». Он взмахнул рукой, и сестра очнулась; на ее лице застыло удивленное выражение, когда она повернулась ко мне, как бы ища ответа на вопрос.

Это странное представление заняло всего несколько мгновений, и отец с матерью были его молчаливыми свидетелями. Отступив от Эсмеральды, незнакомец сделал непонятный жест, окинул нас проницательным взглядом и удалился. Мы засыпали отца с матушкой вопросами, но они, оказывается, не видели никакого тумана, никаких сцен. Только заметили наши застывшие взоры и слышали слова незнакомца, который, как они теперь сказали, является великим адептом по имени Альварес и обладает самыми удивительными силами, что принадлежат одним лишь возвышенным личностям. В их числе и способность вызывать на время воспоминания о прошлых жизнях.

«Ведь душа вечна и нетварна, она переходит от жизни к жизни, из страны в страну, — пояснил отец. — Нет сомнения, что вы сегодня наблюдали сцены из прошлых жизней. Если вы вступите в Братство и пройдете высшее обучение, то обширное знание, накопленное вашими душами в течение многих воплощений, откроется и станет частью вашего сознания. Это действительно тайна знания Учителей, о которых мы так часто говорили. И в ваших силах стать такими же, как они, ибо они — люди, только достигшие более высоких планов бытия».

«Да, дети, — добавила матушка, — каждый человек есть дух-душа, временно обитающая в теле. Когда вы очищаете, воспитываете, совершенствуете свое тело и делаете его подходящим орудием для проявления духа, это приносит вам все возможное знание, ибо сила знания заключена в самом человеке».

Итак, читатель, вы познакомились с моими воспоминаниями. С детства мой мир был наполнен чудесами, и в весьма раннем возрасте — в четырнадцать лет у меня сложилось представление о совершенных людях, называемых Учителями, на которых я желал походить. Если моя жизнь и отличалась от жизни других людей, воспоминания помогают объяснить это отличие. Мистические знания моих родителей вкупе со странным опытом, продемонстрированным Альваресом, сделали Братство постоянным предметом моих размышлений.

Приезд этого адепта, судя по всему, действительно произвел перемены, так как в следующую среду собрания ложи у нас уже не было. В ответ на мой вопрос отец сказал, что его долг исполнен и на его пост назначен другой.