Браво-Два-Ноль

ГЛАВА 7

Ночь станет нашей защитой, и стемнеет уже скоро. Удравшая БМП снова двигалась вперед. Пехотинцы следовали за ней, паля, как одержимые.

Мы взвалили рюкзаки на плечи. Отходить на юг не имело смысла, так как в этом случае иракцы бы догадались, что нам нужно именно в эту сторону. Наша цель заключалась в том, чтобы как можно дальше оторваться от преследователей. Идти мы могли только на запад, что означало риск оказаться в зоне поражения зенитных орудий.

Теперь мы двигались не так, как ходят в разведывательном дозоре. Мы шли так быстро, как только было физически возможно с тяжелыми рюкзаками за спиной, стараясь побыстрее удалиться от места боя. Этот маневр пехоты с незапамятных времен известен как «уносить ноги к такой-то матери».

На востоке показались два грузовика с солдатами. Поднявшись на гребень, они нас заметили и затормозили. Солдаты высыпали из кузова и открыли огонь. Их было человек сорок, то есть огонь на нас обрушился мощный.

Затем иракцы стали приближаться. Повернув на восток, мы выпустили в них несколько патронов, а затем стали отступать на запад, не переставая стрелять. Огонь и маневр, огонь и маневр, но только на этот раз мы отходили назад: двое разворачивались и бежали, затем снова разворачивались и прикрывали огнем двоих других.

Мы неуклонно поднимались вверх. Поднявшись на гребень, мы оказались в поле действия зенитных орудий северо-западной батареи. Они начали стрелять. Каждый выстрел сопровождался низким, раскатистым, басистым звуком. 57-мм снаряды с воем проносились мимо нас, все до одного трассирующие. Падая, они взрывались с оглушительным грохотом, обдавая нас комьями земли.

Мы с Крисом вместе поднялись и побежали назад. Он был метрах в двух-трех справа от меня, когда я вдруг услышал что-то вроде очень громкого шлепка. Обернувшись, я успел увидеть, как Крис падает. В него попал зенитный снаряд. Я подбежал к нему, готовый вколоть дозу морфия в то, что от него осталось, — если он не был убит наповал.

Крис корчился на земле, и на мгновение мне показалось, что это предсмертные судороги. Однако на самом деле он был жив-здоров и просто возился с лямками рюкзака. Освободившись, Крис, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Твою мать! — выругался он. Из его рюкзака, пробитого снарядом, шел дым.

Мы пробежали несколько шагов, и вдруг Крис остановился.

— Я кое-что забыл.

Вернувшись к растерзанному рюкзаку, он принялся лихорадочно в нем рыться. Наконец Крис прибежал назад, торжествующе сжимая в руке серебряную фляжку.

— Рождественский подарок от жены, — сияя, объяснил он. — Оставлять его нельзя, она бы меня прибила.

Остальные ребята тоже стали шарить в своих рюкзаках. Мне хотелось надеяться, что Быстроногий не забудет захватить из своего рацию.

БМП ползла на нас очень агрессивно, выпуская длинные прицельные очереди из пулемета. К охоте присоединились два «Лендкрузера», набитых солдатами.

Остановившись, мы сделали несколько выстрелов из подствольных гранатометов. Машины резко затормозили, и 40-мм гранаты разорвались перед ними. Из них высыпали иракцы, неистово паля в нас.

Марка и Динджера огонь «С-60» прижал к земле. Им пришлось бросить гранаты с белым фосфором, и вокруг тотчас же поднялись клубы грязно-белого дыма. Вся беда отдельной дымовой завесы заключается в том, что она немедленно привлекает шквал неприятельского огня, но тут уж ничего нельзя было поделать. Иракцы понимали, что ребята прикрывают свой отход, и разряжали магазины, стреляя в дымовое облако. Пара выстрелов из «двухсот третьих» по скоплению иракцев вынудила их ослабить огонь. Марк и Динджер вскочили и побежали.

— Господи, как же здесь хорошо, ты не согласен? — бросил Динджер, пробегая мимо меня.

Мы отходили все дальше и дальше. Начинало темнеть, и с наступлением сумерек нам наконец удалось оторваться от неприятеля. Однако мы здорово рассыпались по полю, и возникла опасность в темноте потерять друг друга. На бегу мы осматривались вокруг, подыскивая подходящее место для сбора. Решение в данном случае мог принять любой боец группы.

Внезапно впереди и справа от меня послышались громкие крики:

— Сбор, сбор, сбор!

Кто бы это ни был, он нашел укрытие, где мы сможем собраться и перевести дух. Эта новость была очень хорошей, потому что мы до сих пор оставались разрозненными и каждому приходилось действовать за себя. Место сбора — это почти то же самое, что ТВЧС, но только оно выбирается по ходу, а не заранее. Его главное назначение — как можно быстрее собрать всех вместе, чтобы можно было двигаться дальше. Если кто-нибудь из ребят не появится, нужно будет убедиться в том, что он убит, если это не произошло раньше. В противном случае мы должны будем вернуться назад и найти «отсутствующего».

Подбежав, я обнаружил Криса и Боба сидящими в глубокой яме. Я тотчас же вставил новый магазин и приготовился стрелять. Мы втроем заняли круговую оборону, прикрывая все 360 градусов, и стали ждать остальных.

Я считал по головам ребят, прыгавших к нам в яму и бравших оружие на изготовку. Прошло минут пять-шесть, прежде чем появился последний. Если бы мы так и не дождались кого-нибудь, я должен был бы спросить: «Кто видел его последним? Где вы его видели? Он просто упал или был убит?» Если бы никто не смог сказать наверняка, что отсутствующий убит, мы должны были вернуться назад и попытаться его найти.

Лучи прожекторов гусеничных машин лихорадочно чертили по земле метрах в трехстах перед нами. Время от времени вдалеке раздавалась очередь и слышались громкие крики. Наверное, иракцы палили по скалам и друг в друга. Среди них царило полное смятение, что устраивало нас как нельзя лучше.

Мы ввосьмером устроились на тесном пятачке площадью пара квадратных метров. Ребята быстро разбирали вещи, снимали свитеры и запихивали их в подсумки или за пазуху. Никому не нужно было объяснять, что ждет нас впереди. Все понимали, что мы или вернемся к месту высадки, где нас должен будет ждать вертолет, или пойдем до границы с Сирией. И в том, и в другом случае потопать нам придется изрядно.

— Рацию захватил? — спросил я Быстроногого.

— Никак не смог, — ответил тот. — Огонь был просто шквальным. Впрочем, по-моему, от рации все равно ничего не осталось, потому что мой рюкзак был продырявлен словно решето.

Я понимал, что Быстроногий обязательно захватил бы рацию, если бы смог. С другой стороны, теперь это не имело особого значения. У нас на всех было четыре ТМ, с помощью которых мы могли в течение пятнадцати секунд связаться с АВАКСами.

Я до сих пор никак не мог отдышаться, в горле у меня пересохло. Отхлебнув пару глотков воды из бутылки, я порылся в кармане, достал две карамельки и засунул их в рот.

— Я успел сделать всего одну затяжку, — печально произнес Динджер. — Если один из этих ублюдков подберет мой окурок, надеюсь, он задохнется.

Боб прыснул, и вдруг мы все заржали как одержимые. И дело было не в том, что сказал Динджер. Просто мы испытывали громадное облегчение, что из такой серьезной драмы вышли без единой царапины и снова вместе. На все остальное нам в данный момент было наплевать. Это так замечательно — быть целым и невредимым.

Мы израсходовали четверть боеприпасов. Равномерно распределив оставшееся, мы снарядили свежие магазины. У меня оставался «шестьдесят шестой» — единственный на всех, потому что я как полный козел забыл его в рюкзаке.

Я привел в порядок одежду, подтянул брюки, чтобы не натереть ноги, и заново застегнул ремень, проверяя, что мне удобно. Начинало холодать. Я здорово вспотел, и теперь во влажной рубашке меня бил озноб. Нам нужно было двигаться.

— Предлагаю выйти на связь прямо сейчас, — сказал Быстроногий. — Иракцы все равно знают, что мы здесь. Так что можно воспользоваться ТМ.

— Да, — поддержал его Винс, — давайте решим этот вопрос, твою мать.

Он был прав. Достав свой ТМ, я потянул рычажок, и послышалось шипение. Нажав кнопку передачи, я стал говорить:

— Всем АВАКСам, говорит «Браво-два-ноль», мы на земле и мы по уши в дерьме. Прием.

Ответа не последовало.

Я повторил сообщение.

Ничего.

— Обращаюсь ко всем, кто меня слышит, — сказал я. — Говорит «Браво-два-ноль».

Молчание.

Я повторял так секунд тридцать, но безрезультатно.

Теперь наша единственная надежда заключалась в том, чтобы над нами пролетел наш самолет, и мы смогли бы связаться с ним посредством ТМ на аварийной частоте. Однако самолеты над нами не летали. Оставалось надеяться на то, что одно из сообщений, которые Быстроногий передал уже после того, как нас обнаружили, все же было услышано, и с ПОБ нам пришлют на помощь самолет поддержки. Определенно, подтверждение не поступило. Может быть, нашим известно, что мы в заднице, а может быть, и нет. Однако тут мы ничего не могли поделать.

Я быстро оценил ситуацию. Мы могли или топать триста километров на юг до Саудовской Аравии, или идти на север в сторону Турции, однако в этом случае нам предстояло переправляться через Евфрат, или двигаться на запад в Сирию, до которой было всего сто двадцать километров. В непосредственной близости от нас были сосредоточены войска и бронетехника. Нас обнаружили, следовательно, нас ищут. Естественно, иракцы предположат, что мы направимся на юг к Саудовской Аравии. Даже если нам удастся добраться до ТВ с вертолетом, высока вероятность того, что неприятель будет идти следом за нами, — то есть окажется вблизи от места посадки «Чинука».

Я решил, что у нас нет иного выхода, кроме как идти в сторону Сирии. Сначала мы будем какое-то время двигаться на юг, совершая обманный маневр, поскольку именно этого от нас ждут, затем повернем на запад, обходя стороной место скопления иракских войск, и, наконец, двинемся на северо-запад. Нам нужно будет постараться до рассвета оказаться на противоположной стороне магистрали, поскольку она, вероятно, будет психологически служить для иракцев северной границей зоны поисков. Ну а уже затем можно будет направиться в сторону границы.

— Все готовы? — спросил я.

Мы двинулись на юг, вытянувшись в цепочку по одному. Где-то в полукилометре от нас разъезжали взад и вперед машины. Не успели мы пройти и несколько сотен метров, как одна из них, «Лендкрузер» вдруг повернула прямо на нас, слепя фарами. Мы тотчас же залегли, однако укрыться на этом голом и ровном месте было негде. Мы отвернулись от «Лендкрузера», спасаясь от отблесков, которые могли нас выдать, и сохраняя способность видеть в темноте. Машина была метрах в двухстах от нас и продолжала приближаться. Если она подъедет еще ближе, нас обнаружат. Я внутренне приготовился к новому бою. Вдруг послышался крик. Приподняв голову, я увидел, что метрах в трехстах слева от нас другая машина мигает фарами, подавая знак. «Лендкрузер» развернулся и помчался к ней.

Мы шли вперед быстрым шагом. Несколько раз нам пришлось остановиться и залечь, укрываясь от подъехавших слишком близко машин. Это очень действовало на нервы; мы не только хотели как можно быстрее уйти отсюда, нам также требовалось постоянно быть в движении, чтобы согреться. Куртки у нас были надеты прямо на нательные рубашки, потому что мы не хотели слишком сильно потеть, а температура, похоже, только и делала, что понижалась.

Я страшно злился на АВАКСы, не отвечавшие на наш сигнал, и мысль о том, что нам предстоит пройти больше ста двадцати километров, чтобы добраться до Сирии, ничуть не улучшала мое настроение.

Мы топали вперед, казалось, целую вечность. Наконец, обернувшись, мы увидели, что свет фар суетящихся машин остался вдали. Непосредственная опасность миновала; небольшая впадина предлагала хоть какое-то укрытие. Если пробовать еще раз связаться с помощью ТМ, это надо делать сейчас, пока мы движемся на юг. Боб и Динджер тотчас же заняли позицию на северном склоне ямы, направив свои «Миними» назад на тот случай, если за нами была погоня. Все остальные заняли круговую оборону. Я снова стал подавать сигнал с помощью ТМ, и снова тщетно.

Затем попытку связаться предприняли все, у кого был ТМ. Мы не могли поверить в то, что все четыре наших ТМ разом вышли из строя, но, похоже, это было так.

Марк определил наше местонахождение с помощью «Магеллана» и установил, что мы протопали двадцать пять километров. Мы преодолели это расстояние так быстро, что, если повезет, иракцы не поверят в то, что подобное возможно, и потеряют наш след.

— Теперь мы направимся на запад, чтобы уйти отсюда как можно дальше, — сказал я. — Затем мы пойдем на север, чтобы до рассвета пересечь магистраль.

Ребята принялись ругать последними словами производителей ТМ. Мы решили больше не тратить времени на бесплодные попытки подать сигнал бедствия. На связь мы выйдем только в том случае, если над нами будет пролетать самолет. Мы не знали, есть ли самолеты у иракцев, но нам оставалось лишь рискнуть. Мы были по уши в дерьме, причем в ледяном.

Мы позвали Динджера и Боба и сообщили им приятные новости, после чего тронулись в путь. Мы остановились всего на минуту-две, но как хорошо было двигаться снова. Было просто жутко холодно; пронизывающий ветер промораживал до мозга костей. Небо затянули сплошные тучи, и нам приходилось двигаться в кромешной темноте. Мы не видели землю у себя под ногами. Единственный плюс заключался в том, что по крайней мере и иракцам будет очень сложно нас найти. Время от времени мы видели свет фар, но далеко. Мы оторвались от преследования. Я начинал чувствовать уверенность.

Мы прошли на запад пятнадцать километров, двигаясь по азимуту. Местность была такая плоская, что мы бы заранее узнали о присутствии иракцев. Это было равновесие между скоростью и наблюдением.

Через каждый час пути мы устраивали пятиминутный привал, что является стандартным правилом. Если двигаться непрерывно, очень быстро выдохнешься и в конечном счете не достигнешь назначенной цели. Поэтому нужно останавливаться, садиться, отдыхать, пить воду, разбирать вещи, укладывать их поудобнее и снова трогаться в путь. Холод стоял ледяной, и, стоило нам остановиться, меня начинала бить дрожь.

На пятнадцатикилометровой отметке мы устроили очередной пятиминутный привал и снова обратились за помощью к «Магеллану». Я принял решение: вследствие фактора времени нам нужно прямо сейчас поворачивать на север, чтобы до рассвета пересечь магистраль.

— Давайте просто перейдем через эту дорогу, — сказал я, — и дальше можно будет двигаться на северо-запад до самой Сирии.

Мы прошли еще километров десять, и вдруг я обратил внимание на то, что в нашей цепочке стали появляться бреши. Определенно, теперь мы двигались медленнее, чем в начале пути. Этого не должно быть. Я отдал команду остановиться, и мы собрались вместе.

Винс прихрамывал.

— Дружище, у тебя все в порядке? — спросил я.

— Да, я подвернул ногу еще в бою, и она сейчас здорово разболелась, мать ее.

Наша задача заключалась в том, чтобы всем переправиться через границу. Не вызывало сомнений, что у Винса серьезная травма. Теперь придется повторить все расчеты заново, учитывая то обстоятельство, что у него неприятности. Никакой хреновины в духе «ничего страшного, командир, я потерплю», потому что тот, кто разыгрывает из себя супермена и молчит о своих проблемах, ставит под угрозу жизнь своих товарищей. Если остальные не знают о твоих ранах, они не вносят поправки в свои планы, оказываются не готовы к последствиям. Если честно предупредить остальных о своей травме, они будут строить планы на будущее, отталкиваясь от этого.

— Что у тебя с ногой? — спросил Динджер.

— Не знаю, просто болит зверски. По-моему, кость цела. И кровотечения нет, но нога распухла. Я не могу идти быстро.

— Хорошо, останавливаемся и разбираемся, что к чему, — сказал я.

Достав из-за пазухи свою видавшую виды шерстяную шапку, я натянул ее на голову. Винс принялся растирать опухшую ногу. Очевидно, он злился на себя за то, что подвернул ногу.

— У Стэна хреновое состояние, — сказал мне Боб.

Динджер и Марк помогли Стэну опуститься на землю. Ему было очень плохо. Он сам это сознавал и очень переживал по этому подводу.

— Черт возьми, в чем дело? — сказал я, снимая с головы шапку и натягивая ее на голову Стэну.

— Я на последнем издыхании, Энди. Просто умираю.

Самым опытным медиком из нас был Крис. Быстро осмотрев Стэна, он пришел к выводу, что всему виной опасное обезвоживание организма.

— Нужно вернуть ему жидкость, и быстро.

Достав из подсумка Стэна два пакетика с электролитом, Крис вскрыл их и высыпал содержимое в бутылку с водой. Стэн сделал несколько жадных, больших глотков.

— Послушай, Стэн, — сказал я, — ты понимаешь, что мы должны идти дальше?

— Да, понимаю. Дай нам всего одну минутку, я пропущу еще немного этой дряни в свою глотку, и все будет в порядке. Во всем виновато это долбаное термобелье «Хелли Хансен». Я в нем спал, когда нас застукали.

Обезвоживание организма никак не связано с климатическими зонами. Получить обезвоживание организма зимой в самом сердце Арктики можно с таким же успехом, как и в знойный полдень в Сахаре. Физическая нагрузка сопровождается выделением пота, даже на холоде. И облачка пара, которые человек выдыхает в холодную погоду, опять же представляют собой драгоценную влагу, утекающую из его организма. Чувство жажды является достаточно ненадежным индикатором обезвоживания. Проблема заключается в том, что всего несколько глотков жидкости могут притупить жажду, не устранив внутренний дефицит воды. Можно даже вообще не заметить жажду, потому что внимание будет полностью переключено на другое. Потеряв около пяти процентов веса тела через обезвоживание, человек начинает испытывать приступы тошноты, накатывающиеся волнами. Если его вырвет, он потеряет еще какое-то количество драгоценной влаги. Движения резко замедляются, речь становится неразборчивой, человек теряет возможность держаться на ногах. Такое сильное обезвоживание может привести к летальному исходу. Стэн был одет в термобелье с тех самых пор, как мы покинули БЛ. Наверное, он потерял несколько пинт пота.

Меня начала бить дрожь.

— Что будем делать — снимаем с него термобелье? — спросил я Криса.

— Нет, это все, что на нем надето, помимо брюк, рубашки и куртки. Если мы его разденем, ему станет только еще хуже.

Поднявшись с земли, Стэн начал расхаживать из стороны в сторону. Мы дали ему еще пять минут на то, чтобы прийти в себя; затем нам самим стало так холодно, что оставаться без движения больше было нельзя, и мы должны были снова трогаться в путь.

Теперь нам приходилось подстраиваться под этих двоих, которые двигались медленнее всех. Я изменил порядок цепочки. Первым я поставил Криса, сразу за ним Стэна и Винса. Сам я шел следом за ними, а остальные замыкали цепочку.

Крис, выполнявший роль разведчика, двигался по азимуту и проверял с помощью прибора ночного видения, чтобы мы не наткнулись ни на какую гадость. Теперь мы останавливались не через каждый час, а через каждые полчаса. Каждый раз снова вливали в Стэна воду. Ситуация еще не критическая, но, похоже, ему было все хуже.

Погода становилась дьявольски отвратительной. Мы шли гораздо медленнее, чем прежде, потому что холод вытягивал из нас силы. Сильный ветер дул прямо навстречу, и мы шли, отвернув лицо, чтобы хоть как-то защититься от него.

Мы упорно двигались вперед, подстраиваясь под двух больных, шедших впереди. Во время одного из привалов Винс тяжело упал на землю и схватился за ногу.

— Ребята, стало гораздо хуже, — сказал он. Жаловаться было совсем не в его натуре. Должно быть, больная нога причиняла адские муки. Винс извинился за те хлопоты, которые доставлял нам.

Теперь нам приходилось иметь дело с двумя врагами — с временем и физическим состоянием наших больных. К этому времени уже все мы начинали ощущать последствия этого перехода, продолжавшегося всю ночь. У меня нестерпимо ныли ноги и ступни, и мне приходилось постоянно напоминать себе, что именно за это мне платят деньги.

Небо было затянуто сплошными тучами. Темень стояла непроглядная. Пока ребята держали круговую оборону, я определил наше местонахождение. У Криса начались проблемы с прибором ночного видения, потому что освещения стало недостаточно и для его эффективной работы. Теперь это обстоятельство замедляло наше продвижение еще в большей степени, чем двое больных.

Пронизывающий ветер вгрызался в каждый квадратный дюйм неприкрытого тела. Я крепко обхватил себя руками, чтобы хоть как-то удержать тепло. Я шел, опустив голову, уронив плечи. Если мне требовалось посмотреть в сторону, я поворачивался всем телом, так как хотел защитить шею от малейшего дуновения ветра.

Вдруг с севера послышался звук приближающихся самолетов. Из-за сплошной облачности ни черта не было видно, но я должен был принять решение. Использовать ли мне ТМ, рискуя выяснить, что самолеты эти иракские?

— Да, твою мать, — подтвердил Марк, словно прочитав мои мысли. — Включай.

Положив руку на плечо Винсу, я сказал:

— Сейчас мы остановимся и попробуем включить ТМ.

Кивнув, он ответил:

— Да. Хорошо. Да.

Я попробовал расстегнуть карман. Выяснилось, что легче было это сказать, чем сделать. Замерзшие руки онемели, и я не мог пошевелить пальцами. Марк пришел на помощь, но и его непослушным пальцам не удавалось расстегнуть карман. Наконец я каким-то образом сумел вытащить ТМ. Последняя пара самолетов как раз пролетала над нами.

— Вызываю всех, кто меня слышит. Говорит «Браво-два-ноль», говорит «Браво-два-ноль». Мы находимся на земле, и мы в заднице. Прием.

Ничего. Я повторил обращение еще раз. И еще.

— Вызываю всех, кто меня слышит. Говорит «Браво-два-ноль», говорит «Браво-два-ноль». Мы находимся на земле, и мы в заднице. Даю наши координаты. Прием.

И тут я услышал самые прекрасные звуки на свете: голос, говорящий по-английски с американским акцентом. Только теперь до меня дошло, что эти самолеты летят из Турции бомбить Багдад.

— Повторите, «Браво-два-ноль», «Браво-два-ноль». Сигнал очень слабый. Повторите еще раз.

Сигнал был слабым, потому что самолет стремительно удалялся, покидая зону приема.

— Вернитесь на север, — сказал я. — Вернитесь на север. Прием.

Ответа не последовало.

— Вызываю всех, кто меня слышит. Говорит «Браво-два-ноль». Прием.

Ничего.

Они улетели. И они не вернутся. Ублюдки!

Пять минут спустя горизонт озарился яркими вспышками и следами трассирующих снарядов. Судя по всему, самолеты утюжили что-то неподалеку от Багдада. Полетное время имеет для них очень важное значение, оно рассчитано с точностью до долей секунды. Тот летчик, который меня услышал, не мог вернуться назад ради нас, даже если бы захотел. По крайней мере он повторил наш позывной. Будем надеяться, наше сообщение пойдет по цепочке и на ПОБ узнают, что мы все еще живы, но попали в задницу, — по крайней мере тот из нас, у кого был ТМ.

Все это продолжалось секунд двадцать-тридцать. Я съежился, повернувшись спиной к ветру, и убрал ТМ в карман. Затем посмотрел на Быстроногого; тот пожал плечами. Он был прав — и что с того? Контакт мы установили.

— Быть может, они полетят обратно тем же маршрутом, и все пройдет хорошо, — сказал я Бобу.

— Будем надеяться.

Я повернулся лицом к ветру, чтобы сказать Крису и остальным, что нам надо поторопиться.

— Твою мать, — прошептал я, — куда подевались остальные?

Я предупредил Винса, что мы попытаемся связаться с самолетами с помощью ТМ. Правильный отклик на такое предупреждение должен был бы состоять в том, чтобы Винс передал его вперед по цепочке; однако, судя по всему, в онемевшем сознании Винса ничего не отложилось. Вероятно, он просто продолжал идти вперед, ничего не сказав Крису и Стэну.

Обязанность каждого, кто идет в цепочке, заключается в том, чтобы передавать сообщения вперед или назад, а если ты останавливаешься, убедиться в том, что тот, кто шел перед тобой, также остановился. Каждый должен знать, кто находится перед ним, а кто — за ним. И следить за тем, чтобы они всегда были рядом. Так что это мы с Винсом были виноваты в том, что головная часть нашей цепочки не остановилась. Мы оба не выполнили то, что должны были сделать: Винс не передал вперед приказ остановиться, я не проверил, что он остановился.

Теперь мы ничего не могли с этим поделать. Мы не могли вести визуальные поиски, потому что прибор ночного видения был только у Криса. Нельзя было и кричать, поскольку мы не знали, что находится вокруг нас. И мы не могли зажигать огонь — это требование было категоричным. Так что нам оставалось лишь двигаться по азимуту, надеясь, что рано или поздно остальные трое остановятся и станут нас ждать. Существовала большая вероятность того, что мы встретимся.

Я чувствовал себя ужасно. По сути дела, нам не удалось установить связь с самолетом. А теперь, что еще хуже, мы потеряли троих членов разведгруппы — из которых двое были больны. Я злился на себя, злился на судьбу. Черт побери, ну как я мог допустить такое?

Должно быть, Боб понял, о чем я думаю, потому что он сказал:

— Что сделано, то сделано. Идем дальше. Будем надеяться, что встретимся с ребятами.

Его слова мне очень помогли. Боб был прав. В конце концов они уже взрослые мальчики и смогут сами разобраться, что к чему.

Мы снова пошли на север по азимуту. Леденящий ветер пронизывал насквозь наши тоненькие камуфляжные костюмы, предназначенные для условий пустыни. Через два часа усердной ходьбы мы достигли магистрали и пересекли ее. Следующей нашей целью стала грунтовая дорога, проходящая дальше к северу.

По пути мы дважды встречали поселения, но оба раза беспрепятственно обходили их стороной. Вскоре после полуночи вдалеке мы услышали шум. Мы начали стандартный маневр обхода того места, откуда он доносился, и вскоре наткнулись на расставленные кругом бронемашины, за которыми высился лес антенн. На мгновение стало видно лицо часового, прикурившего сигарету. Наверное, он должен был охранять лагерь, однако он уютно устроился в кабине грузовика. Это был или какой-то военный объект, или временная позиция. В любом случае нам следовало обойти ее стороной.

Крис с ребятами не могли наткнуться на нее, иначе мы бы услышали звуки боя.

Мы двигались дальше еще в течение минут двадцати. Все были на пределе. У нас за плечами остались восемь часов практически непрерывного движения. Нагрузка на ноги огромная. У меня ныли ступни. Я был полностью измотан.

У меня из головы не выходил самолет. Прошло уже несколько часов с того момента, как мы слышали голос летчика. Экипаж уже возвратился на базу, наслаждается кофе с булочками, а тем временем техники готовят самолет к новому вылету. Вот самый милый способ воевать. Летчики забираются в уютные, теплые кабины и летят к цели. Где-то далеко под ними, как им кажется, простирается черная пустота. И вдруг что они слышат? Голос старины-англичанина, который жалуется на то, что попал в задницу. Должно быть, это явилось для них большой неожиданностью. Мне очень хотелось надеяться, что у летчиков проснулось сострадание к бедолагам, торчащим на земле, и они решили хоть чем-нибудь им помочь. Я гадал, сообщили ли летчики о случившемся по радио сразу же, как только поймали наш сигнал, или же дождались возвращения на базу. Скорее всего произошло последнее. В любом случае с того момента прошло уже несколько часов, но до сих пор над нами больше не пролетел ни один самолет. Я не знал, какие правила существуют у американцев относительно проведения поисково-спасательных работ. Оставалось только надеяться, что летчики поняли: речь действительно идет об очень важном деле.

Я винил себя в том, что группа разделилась. Я чувствовал себя полной бестолочью и гадал, разделяют ли эту точку зрения остальные ребята. Мне вспоминалась одна речь фельдмаршала Слима,[10] которую я когда-то читал. По поводу умения командовать он сказал что-то в таком духе: «Если я руковожу сражением, все идет прекрасно, в полном соответствии с планом, и я побеждаю, — я великий полководец, отличный парень. Но для того чтобы понять, может ли человек командовать, он должен оказаться в полной заднице, когда на него начнут вешать всех собак». Теперь я прекрасно понимал, что имел в виду фельдмаршал. Я готов был пинать себя ногами, за то что не убедился в том, что у Винса в сознании зарегистрировались мои слова об остановке. По моему разумению, во всем был виноват я один. Всю дорогу на север я ломал голову, где еще я ошибся? Отныне все должно будет пройти без запинки. Я не имею права совершить больше ни одной ошибки.

Настало время подумать о том, чтобы подыскать какое-нибудь укромное место, где можно было бы спрятаться. Некоторое время мы шли по сланцам и скальным породам, а теперь началась область твердого песка. Наши ботинки почти не оставляли на нем следов. С точки зрения скрытности передвижения это было очень хорошо, однако почва была настолько твердая, что не было даже речи о том, чтобы выцарапать в ней какое-нибудь укрытие. Уже приближался рассвет, а мы все еще блуждали в темноте. Дело начинало приобретать дурной оборот, когда Быстроногий заметил приблизительно в километре к западу от нас несколько песчаных барханов. Мы оказались в местах, где постоянные ветры надули на поверхности песка рябь, местами поднимающуюся небольшими холмами высотой метров пять-десять. Мы отыскали среди них самый высокий. Нам хотелось подняться так, чтобы нас не было видно с земли.

Мы сделали то, что нельзя делать ни в коем случае: воспользовались изолированным укрытием. Однако на плоской, как стол, равнине ничего кроме этого холмика больше не было. На его вершине высилась какая-то груда камней. Быть может, здесь была чья-то могила.

Груда была опоясана каменной стеной высотой около фута. Мы надстроили стену и улеглись за нее. Холод стоял жуткий, ледяной ветер со свистом врывался в щели между камнями, но по крайней мере мы испытали облегчение оттого, что наконец остановились. За последние двенадцать часов в кромешной темноте и отвратительных погодных условиях мы протопали восемьдесят пять километров, две марафонские дистанции. У меня ныли ноги. Некоторое время я наслаждался тем, что просто лежал совершенно неподвижно, но затем у меня от холода побежали мурашки. Ворочаясь, я открывал морозу другие части своего тела. Это было невероятно неуютно.

Посмотрев на юг, мы увидели опоры линии электропередачи, идущей с востока на запад. С ее помощью мы определили свое местонахождение по карте. Если мы пойдем вдоль линии, то рано или поздно дойдем до границы. Но если мы будем использовать эти опоры для ориентирования на местности, где гарантия того, что то же самое не сделает кто-то другой?

Мы пролежали за каменной стеной около получаса, чувствуя себя все более неуютно. К востоку от нас километрах в двух виднелось строение из ржавого железа, скорее всего заброшенная водонапорная станция. Она так и манила нас к себе, однако это укрытие, еще более изолированное, было в этом отношении гораздо хуже нашей груды камней. На севере вообще простиралась голая плоская равнина. У нас не было выбора, кроме как оставаться здесь.

Нам нельзя было подниматься над низкой стеной. Мы сбились в кучку, стараясь поделиться друг с другом теплом своих тел. По небу носились черные тучи. Ветер завывал между камнями; я буквально чувствовал, как он меня кусает. Мне уже доводилось мерзнуть в Арктике, однако ничего подобного я еще не испытывал. Мы словно лежали в морозильнике, чувствуя, как тепло медленно вытекает из наших тел. И нам предстояло оставаться здесь до конца дня, ограничивая движения тем, что нельзя было бы заметить из-за стены. Когда у нас начинались судороги икроножных мышц, распространенное последствие длительной ходьбы, нам приходилось помогать друг другу.

Быстроногий достал из кармана таблицы связи и уничтожил шифры и все остальное, что могло стать компрометирующими документами. Мы зажигали шифровальные листы один за другим, убеждаясь в том, что они полностью сгорают, затем толкли пепел и рассыпали его по земле.

— Пока вы тут устраиваете фейерверк, я курну, — заявил Динджер. — Мне надо «посмолить» до того, как начнется веселье.

Мы снова «простерилизовались», то есть прошлись по всем карманам, проверяя и перепроверяя, что у нас не осталось ничего, что могло бы скомпрометировать нашу операцию, нас самих и вообще кого бы то ни было. Возможно, без твоих объяснений неприятель все равно не поймет, что обнаружил при тебе, но это может стать отправной точкой для дальнейших допросов. «А что это такое? Зачем это нужно? Где это используется?» Можно накликать на себя большую беду из-за какого-нибудь ничего не значащего пустяка.

Издалека донесся шум двигателей. Два бронетранспортера показались приблизительно в километре к югу от нас, слишком далеко, чтобы представлять непосредственную опасность. Я надеялся, что иракцам не придет в голову осматривать столь очевидные места укрытий.

Примерно в семь часов начался дождь. Мы не могли поверить своим глазам. Мы находились посреди пустыни. Последний раз я видел дождь в пустыне в далеком 1985 году, в Омане. Мы мгновенно промокли насквозь, а минут через десять в воздухе закружились первые белые хлопья. Мы ошеломленно переглянулись. Вскоре повалил настоящий мокрый снег.

Боб пропел:

— Я мечтаю о белом Рождестве…

С таким же успехом мы могли находиться на открытом склоне в зимнюю стужу. Это могло уже быть серьезно. Мы сгрудились в кучу. Теперь нельзя было терять ни одной калории тепла наших тел. Достав пакеты из-под карт, мы попытались соорудить какое-то подобие навеса. Главная наша задача заключалась в том, чтобы сохранить тепло в ядре наших тел, в «стволе».

Человек является теплокровным животным — то есть наш организм стремится поддерживать постоянную температуру тела, независимо от температуры окружающей среды. Человеческое тело состоит из внутреннего горячего «ядра», окруженного более холодной наружной оболочкой. Ядро состоит из головного мозга и других жизненно важных органов, которые находятся внутри черепа, грудной клетки и брюшной полости. Все остальное составляет наружную оболочку: кожа, жир, мышцы и конечности. На самом деле наружная оболочка представляет собой буферную зону между ядром тела и внешним миром, защищающую внутренние органы от резких перепадов температуры.

Поддержание нужной внутренней температуры тела является самым важным фактором, определяющим выживание человека. Даже в самую сильную жару и в самый лютый холод температура ядра редко отличается больше чем на два градуса от среднего нормального значения 98,4° F (36,8 °C), при этом температура оболочки всего на несколько градусов ниже. Если температура ядра поднимется выше 109° F (42 °C) или опустится ниже 84° F (28,8 °C), человек умрет. Наше тело, сжигая питательные вещества, вырабатывает тепло и энергию. Когда человека начинает бить озноб, на самом деле это его организм предупреждает, что он расходует тепло быстрее, чем воспроизводит. Рефлекс дрожи задействует многие мышцы, тем самым увеличивая выделение тепла за счет сжигания большего количества питательных веществ. Если температура ядра тела понизится всего на несколько градусов, это грозит большими неприятностями. В этом случае одной дрожи уже окажется недостаточно для того, чтобы снова согреться.

В человеческом организме есть своеобразный термостат, расположенный в небольшом отростке нервных тканей у основания головного мозга, который контролирует выделение и рассеивание тепла и следит за всеми частями тела, чтобы поддерживать постоянную температуру. Когда начинается переохлаждение, термостат откликается на этот процесс, отбирая тепло у наружной оболочки и перенаправляя ее ядру. Руки и ноги начинают коченеть. Если температура ядра понижается еще больше, организм начинает отнимать тепло и от головы. Когда это происходит, замедляется процесс кровообращения, головной мозг перестает получать в необходимом объеме кислород и сахар; в нормальном состоянии мозг сжигает сахар, вырабатывая тепло. Как только головной мозг начинает работать медленнее, дрожь прекращается, и начинается иррациональное поведение. Несомненно, этот тревожный сигнал свидетельствует о смертельной опасности, однако человеку очень трудно распознать его в самом себе, потому что переохлаждение первым делом отнимает волю и желание бороться за свою жизнь. Прекратив дрожать, человек прекращает беспокоиться. Он умирает, но ему все равно. На этой стадии организм теряет способность себя согревать. Даже забравшись в спальный мешок, человек продолжит остывать. Пульс станет неровным, сонливость превратится в полубессознательное состояние, которое окончится полным забытьем. Единственная надежда заключается в том, чтобы получить дополнительное тепло от внешнего источника — костра, горячего напитка, другого тела. На самом деле один из лучших способов согреть жертву переохлаждения заключается в том, чтобы поместить ее в один спальный мешок с человеком, чья температура все еще остается нормальной.

Я чувствовал себя в относительной безопасности, что было глупо, потому что наше положение никак нельзя было назвать безопасным. Мы находились посреди голой пустыни, занимая одно из двух очевидных мест укрытия в радиусе нескольких миль. Я радовался тому, что мы остановились, так как мы получили возможность отдохнуть, но огорчался, поскольку нам требовалось непрерывно двигаться, чтобы согреваться.

Однако мы ничего не могли с этим поделать. Оставалось только лежать, обмениваясь теплом наших тел, и ждать наступления темноты.

Плотный песок напоминал засохшую грязь. Раньше он выглядел чужеродным; теперь, покрытый слоем снега, он превратился в лунную поверхность. Снегопад перешел в настоящий буран. Я постарался найти в этом хоть какую-то светлую сторону: по крайней мере видимость сократилась до пятидесяти метров.

Весь день мимо нас проезжали машины, направляясь на восток и на запад вдоль линии электропередачи, — гражданские грузовики, водовозы, джипы и колесные бронетранспортеры. Был момент, когда два бронетранспортера заставили нас поволноваться, потому что они проехали метрах в двухстах от нашего укрытия. Неужели нас обнаружили? Впрочем, выбора у нас все равно никакого не было; не могли же мы выскочить и побежать, потому что бежать было некуда.

Машин оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, причем в основном военных, однако теперь это уже было не главным. Лежа в снегу, терзаемые злобным ледяным ветром, мы думали только о том, как бы сохранить тепло и остаться в живых. Мы были физически истощены и полностью открыты ветру. Все предпосылки для серьезных неприятностей. И без того холодный воздух в сочетании с сильным ветром может создать эквивалент убийственного мороза. При скорости ветра тридцать миль в час открытые участки тела замерзают за каких-нибудь шестьдесят секунд и даже быстрее при температуре всего —9 °C. Лишь гораздо позднее мы узнали, что в этих краях то были худшие погодные условия за последние тридцать лет. В бензобаках дизельных грузовиков замерзала солярка.

От чувства безопасности я перешел к серьезному беспокойству. Мне приходилось видеть людей, погибших от холода. Ну и смерть для разведчиков! Это во много раз хуже, чем погибнуть от вражеских пуль. Мне казалось, я не вынесу насмешек.

Сесть мы не могли, потому что в этом случае наши силуэты вырисовались бы на фоне неба. Вся суть нашего укрытия заключалась в том, что оно находилось выше уровня зрения. Приходилось надеяться на то, что невысокая стенка укроет нас, если только мы будем лежать неподвижно и не высовываться.

К одиннадцати часам дня ситуация начала выходить из-под контроля. Мы лежали, сбившись в кучку, обнимая друг друга, сотрясаемые конвульсивной дрожью, бормоча слова поддержки, отпуская глупые шутки. Мои замерзшие руки онемели и очень болели. Над нами возвышались холмики снега. Пришла пора послать к черту тактические соображения и подумать о том, как остаться в живых. Выбор стоял между тем, чтобы нарушить маскировку и тем самым, возможно, выдать себя, и просто замерзнуть до смерти. Я принял решение нарушить маскировку и приготовить горячий напиток.

Я выцарапал в твердом песке ямку и зажег кубик сухого спирта. Наполнив кружку водой, я подержал ее над огнем. Тепло, которое я ощущал лицом и руками, было просто восхитительным. Я непрерывно помахивал ладонью, чтобы рассеять поднимающийся над водой пар. Когда вода согрелась, я бросил в нее гранулированный растворимый кофе, сахар и молоко. Кружка пошла по кругу. Я тотчас же приготовил еще одну кружку с горячим шоколадом.

— Вы только посмотрите на этот треклятый пар, — пробормотал Динджер. — С таким же успехом я мог бы закурить.

Невозможно было смотреть на то, как он зажигает сигарету. Руки у него тряслись так сильно, что ему никак не удавалось засунуть сигарету в рот, а когда она наконец туда попала, оказалось, что она отсырела, потому что руки у него были мокрые. Однако Динджер проявил настойчивость, и пять минут спустя он уже счастливо затягивался, выпуская дым за пазуху, чтобы его не было видно.

К тому времени как подоспел горячий шоколад, все уже снова дрожали и болтали без умолку. Горячие напитки не продвинули нас слишком высоко по температурной шкале, и все же это было лучше, чем удар ногой по яйцам. Несомненно, для нас это был вопрос жизни и смерти.

Наступил полдень, а мимо нас по-прежнему продолжали ездить машины. Мы не всегда их видели, но это не имело значения. Если одна из них остановится, мы это услышим. Мы попытались поменяться местами, чтобы те из нас, кто находился с краю и больше других страдал от ветра и снега, получили возможность попасть в окружение товарищей и хоть немного согреться. По мере того как температура жизненно важных органов моего тела понижалась, я ловил себя на том, что моя речь становится заплетающейся, а в мыслях появляется неестественная легкость. Я понял, что у меня начинается первая стадия переохлаждения.

Часа в два дня Марк понял, что его дела плохи.

— Нам нужно сию же минуту трогаться, — пробормотал он. — Я начинаю проваливаться.

Одежды на нем было меньше, чем на остальных. Он был лишь в куртке, нательной рубашке и свитере, промокших насквозь. Мы сгрудились вокруг него, стараясь согреть теплом своих тел. Необходимо было принять решение, причем участвовать в этом должны были все, поскольку касалось оно всех нас. Трогаться ли нам в путь при свете дня, чтобы помочь Марку, но тем самым рискуя выдать себя? До темноты оставалось еще несколько часов, и мы не знали, что ждет нас ночью. Или же ждать до самой последней минуты, когда Марк поймет, что просто не сможет терпеть больше?

Я постарался подбодрить его.

— Если нам выступать через полчаса — значит, выступим через полчаса, но давай все же попробуем оставаться здесь как можно дольше.

Если бы Марк покачал головой и сказал, что нам нужно двигаться, я бы подчинился без звука, но он кивнул, соглашаясь со мной.

Прошло еще два часа, и теперь помощь была уже нужна не одному только Марку. Все мы находились в отчаянном состоянии. Если мы останемся без движения, к вечеру все будем мертвы.

Я осторожно выглянул через стенку. До темноты оставалось часа полтора; низкая облачность и снегопад еще больше ускорят ее приход. Снег валил не переставая. Я ничего не увидел и не услышал, кроме обычного пейзажа засушливой пустыни, укрытой толстым слоем снега.

— Пошли, — сказал я.

Мы предприняли обманный маневр, потому что на снегу за нами оставался след. Хотелось надеяться, что снег или дождь будет идти всю ночь, и к утру наш след будет полностью уничтожен. Мы направились сначала на восток, затем сделали петлю и наконец повернули на северо-запад. Как вскоре выяснилось, обманный маневр был совершен не зря, потому что не успели мы отойти от нашего лагеря на километр, как позади раздались громкие крики и ругань. Обернувшись, мы увидели сквозь пелену снега огни. Вокруг брошенного лагеря ездили машины.

— Проклятие! — выругался Быстроногий. — Теперь «тюрбанам» достаточно будет лишь пойти по следу.

Однако уже начинало темнеть, и следы самих иракцев, смешавшись с нашими, окончательно сбили их с толку.

Мой план заключался в том, чтобы пересечь грунтовую дорогу, пойти на северо-запад, после чего двигаться кратчайшим путем к сирийской границе. Если бы мы направились на северо-запад сразу же, не пересекая дорогу, была высока вероятность того, что нас обнаружат, поскольку на протяжении всего дня мы наблюдали вокруг повышенную активность.

Однако вскоре в план пришлось вносить коррективы. В самом ближайшем времени у нас должны были начаться проблемы с водой. Мы наполнили фляги снегом, но даже в оптимальных условиях таять он будет долго, а воды получится совсем немного. А в нашем случае снег вообще не таял. Есть снег нельзя. При этом не только теряется драгоценное тепло тела на то, чтобы растопить снег во рту; тело начинает остывать изнутри, охлаждая жизненно важные органы ядра. Мы не знали, где и когда сможем снова запастись водой. Нам нужно было как можно скорее добраться до границы.

Вторым, и более важным соображением, стоявшим за переменой в планах, была погода. Мы находились на возвышенности, на высоте примерно девятьсот футов над уровнем моря, и к северо-западу местность продолжала подниматься. В этих условиях фактор пронизывающего ледяного ветра становился просто ужасным. Температура воздуха в любом случае оставалась низкой, однако ветер многократно усиливал мороз. Нам нужно было уйти от ветра, и нам нужно было уйти от снега. Однако надежда уйти от ветра была минимальной, поскольку местность не предлагала никакой защиты.

Подобно всем рекам, Евфрат течет в низине. Река протекала футов на четыреста-пятьсот ниже того места, где мы находились, так что если мы направимся на север, мы не только опустимся ниже зоны снега, но и, хотелось надеяться, найдем защиту от ветра.

Мы повернули на север. О западе можно будет подумать позже; сейчас главным было уйти с возвышенности, иначе нас ждала верная смерть.

Отойдя от нашего БЛ за каменной грудой километра на три, мы достигли конца снежного покрова. Я был страшно зол на себя. Если бы сегодня ночью мы прошли еще совсем чуть-чуть, нам бы не пришлось целый день лежать под снегом. Нас по-прежнему продолжал терзать пронизывающий ледяной ветер. Обмотав голову платком, я шел первым, сжимая в руке компас. Мы двигались по азимуту. Левая рука у меня, скрюченная вокруг компаса, онемела; я старался как мог прикрывать ее курткой, защищая от холода. Винтовку я нес, положив на согнутую в локте правую руку. Опустив взгляд вниз, я вдруг заметил, что моя мокрая куртка замерзла и покрылась коркой льда. Платок, закрывающий лицо, также промерз насквозь. Я попробовал было его поправить, но он оказался твердым, словно доска.

Я не смел пошевелить руками, опасаясь впустить под одежду холод. Мы вынуждены были двигаться быстро, чтобы наши тела вырабатывали как можно больше тепла. Вокруг простиралась унылая местность. Практически полная темнота оглашалась лишь завыванием ветра. Казалось, мы находились на другой планете, причем были на ней единственными живыми существами.

Мы упорно шли на север, опустив головы, с посиневшими от холода лицами. Время от времени вдалеке появлялся свет фар проезжающей машины, что указывало на грунтовую дорогу. Местность снова начала меняться; плотный песок опять уступил место скальным основаниям и глинистым сланцам. То и дело встречались окопы, вырытые бульдозерами для танков, которые могли, спрятавшись «по брюхо», вести из них огонь. Все они, заполненные водой со льдом, были старыми.

Мы спустились вниз футов на двести. Всем нам приходилось очень плохо. Выглядывая из-под платка, я думал, что если погода вскоре не улучшится, нас ждет верная смерть.

Мы пересекли дорогу и прошли еще километра три, когда я решил возвращаться назад. Ледяной ветер должен был нас убить. Мы спотыкались, нас била дрожь, мы начинали «отключаться», терять чувство реальности. Если прямо сейчас ничего не предпринять, это будут последние наши ощущения. Следующей стадией станет кома. Мы решили снова пересечь грунтовую дорогу и вернуться еще километра на два до пересохшего русла реки, которое, насколько я запомнил, проходило параллельно дороге. За всю ночь мы встретили только одно это место, которое могло дать хоть какую-то защиту от ветра. Если мы в самое ближайшее время не вернемся туда и не устроимся, от нас ничего не останется.

Мы повернули назад, выбрасывая соображения тактики в буквальном смысле на ветер. Скрытность теперь отступила на задний план. Сейчас мы думали только о том, как бы спастись. Дотащившись до рва, мы свалились на землю и сбились в кучку. Хуже всех дела были у Марка, но помощь требовалась всем. Мы с Бобом навалились на него, согревая его теплом своих тел. Динджер и Быстроногий попытались согреть друг друга. Мы решили вскипятить воду. Это вопиющее нарушение всех правил — кипятить воду ночью, но и что с того? Если ты умер, тебе уже все равно. Так что лучше рискнуть и дожить до следующего дня. Если нас не обнаружат, можно надеяться, мы пойдем на поправку. Если обнаружат, мы или прорвемся, или погибнем. Ну а если мы не рискнем, то нас можно будет считать покойниками.

Мы приготовили две кружки чая, одну за другой, и пустили их по кругу. Нам удалось влить горячий напиток Марку в рот. Он бормотал что-то бессвязное, определенно теряя сознание. Я всерьез испугался, что нам всем суждено умереть.

Мы провели во рву пару часов, просто пытаясь согреться, сбившись в большую кучу. Нам стало немного лучше. Мне не хотелось трогаться в путь, потому что мы замерзли и промокли. Но все понимали, что надо идти дальше, иначе мы ничего не добьемся. В конце концов наша задача состояла в том, чтобы не попасть в плен.

Нам приходилось беспокоиться о трех факторах: погоде, нашем физическом состоянии и неприятеле. Характер местности не позволял укрыться от ветра, который доставлял нам столько неприятностей. В какую бы сторону мы ни направлялись, чем бы ни занимались, ветер был всегда. Наше физическое состояние могло бы быть еще хуже, но ненамного. Мы собирались оставаться в пересохшем русле, укрываясь от ветра, до тех пор пока он не прекратится и погода не улучшится. Но как долго это продлится? Рано или поздно также обязательно встанет проблема воды. И чем дольше мы будем терпеть, тем более серьезной будет проблема.

Неприятельских войск в данном районе оказалось значительно больше, чем нас заверяли. Если нас обнаружат, ответные действия будут предприняты очень быстро, потому что иракские войска здесь, совсем рядом. Поймут ли они, обнаружив наш БЛ, что мы скрываемся где-то здесь?

Нам нужно было двигаться, но в каком направлении? Сначала на север, затем на запад, — в пользу этого говорило то, что мы будем оставаться вне зоны снежного покрова. Против — то, что в этом случае нам придется дольше находиться на ветру, притом мы будем ближе к реке, ближе к обжитым местам, и, следовательно, нам будет труднее сохранять скрытность. Если направиться прямо на северо-запад, мы снова вернемся в снег, но в этом случае наш путь получится короче, а шансы сохранить скрытность повысятся. Нам придется подняться на высоту приблизительно 1100–1200 футов, но затем мы спустимся до высоты футов 600, и так будет продолжаться до самой границы. Кроме того, если наше физическое состояние не станет хуже, мы сможем проделать этот путь за одну ночь.

Однако в какую бы сторону мы ни направились, от ветра нам пощады не будет. Поэтому лучше не терять время. Если у нас ничего не получится, можно будет просто вернуться и обдумать все заново. Мы достигли такой стадии, что если не начнем двигаться немедленно, нам просто не хватит времени. Чем дольше мы будем тянуть, тем меньше ночной темноты у нас останется на то, чтобы перевалить через возвышенность. Нам предстояло протопать добрых километров двадцать-двадцать пять, так что нужно было собираться и трогаться в путь.

Пересохшее русло тянулось на северо-запад, и мы решили воспользоваться им по двум причинам. Во-первых, оно обеспечивало определенную скрытность; во-вторых, оно хоть как-то защищало от ветра. Единственный недостаток заключался в том, что русло могло вывести нас на какой-нибудь военный объект. Поскольку канава — отличный способ приблизиться незаметно, она в этом случае наверняка окажется надежно защищена наблюдением и огнем. Однако мы были готовы рискнуть.

Времени было около полуночи, и мы находились в пути примерно два часа. Нам приходилось двигаться в боевом порядке, так как мы видели в этом районе большое количество машин. Двигаться так медленно — плохо, потому что в этом случае никак не удается согреться; однако зато не забредешь туда, откуда нельзя будет выбраться.

Первым шел Быстроногий. Следом за ним шел я, потом Боб, Марк и Динджер. Мы двигались по пересохшему руслу, но я все время ориентировался по компасу, проверяя, что оно ведет нас в более или менее правильном направлении. Остальные ребята прикрывали сектора наблюдения. Холод по-прежнему стоял жуткий, но поскольку мы двигались боевым дозором, наши головы были заняты другими мыслями.

Почва снова сменилась на глинистые сланцы. Это создало дополнительную головную боль, так как шаги наши теперь звучали громко, но в кои-то веки завывающий ветер был нам на руку. Небо прояснилось, на западе появилась луна в три четверти, плюс для ориентирования на местности, но минус для скрытности. Тучи унесло, но стало еще холоднее.

Характер местности начинал меняться. Вокруг по-прежнему простиралась равнина, но теперь время от времени поверхность плавно поднималась, образуя холмы, тянувшиеся метров на триста-четыреста. Пересеченная местность хороша для обеспечения скрытности, и наше настроение несколько улучшилось. Наконец унылый плоский стол начал меняться в нашу пользу, уступая место возвышенности.

Расстояние между разведчиками определяется условиями освещения. В идеале оно должно быть как можно большим, чтобы, если неожиданно попасть под неприятельский огонь, не все были бы скошены одной очередью. Однако на самом деле нужно искать компромисс между этим соображением, а также тем, что необходимо видеть впередиидущего человека. Мы двигались на расстоянии метра четыре друг от друга.

Мы не говорили. Вся связь поддерживалась сигналами рук, а также повторением движений головного разведчика. Если тот останавливается, идущий следом тоже останавливается, и это волной распространяется по всей цепочке. Если головной разведчик опускается на колено, все остальные также опускаются на колено. Каждое действие выполняется очень медленно и очень осторожно, ибо быстрое движение может вызвать шум.

Быстроногий внезапно застыл на месте.

Все остальные тоже тотчас же остановились. Мы прикрывали свои сектора наблюдения, пытаясь увидеть то, что увидел Быстроногий. Справа от нас был оазис — в темноте можно было рассмотреть верхушки деревьев. Ни света, ни движения. Слева от нас, меньше чем в ста метрах, начиналась возвышенность. На вершине показались силуэты двух человек. У обоих в руках были «длинные» — оружие с длинным стволом.

Быстроногий начал очень медленно опускаться на колено, на дно русла. На нашей стороне был ветер, дующий в нашу сторону, а также то, что двое незнакомцев издавали много шума. Однако из того, что мы увидели только двоих, вовсе не следовало, что рядом не скрываются еще двести. Определенно ничего нельзя было сказать. Медленно и осторожно мы укрылись в пересохшем русле.

Могут ли это быть двое потерявшихся членов нашей группы? Ветер приносил обрывки разговора; я напряг слух, пытаясь разобрать знакомый голос или какие-то слова. Однако Винс, Стэн или Крис ни за что на свете не допустили бы, чтобы их силуэты вырисовывались на фоне звездного неба, и уж тем более они не стали бы разгуливать, разговаривая вслух, ведь так? Я не находил себе места от отчаяния. Мне очень хотелось верить, что это наши товарищи и мы сможем каким-нибудь образом с ними соединиться.

Неизвестные остановились и огляделись вокруг. Хотелось надеяться, что у них нет приборов ночного видения. В противном случае нам оставалось только полагаться на то, что они не заметят нас на таком удалении. Вдруг у меня мелькнула бредовая мысль: у Криса есть ОНВ, если мы сейчас покажем себя, он сможет нас увидеть. Нет, на самом деле я не собирался этого делать. Даже в очки ночного видения Крис увидит только силуэты; он не сможет нас узнать. На самом деле шансы на воссоединение были крохотные.

Неизвестные по-прежнему находились слишком далеко, чтобы можно было их опознать. Они снова тронулись в путь, и мы проследили взглядом, как эти двое спустились с возвышенности и направились нам наперерез. Мы опустились на землю, очень медленно, очень осторожно. Даже если кто-либо из ребят, шедших в хвосте, и не заметил два силуэта на фоне неба, он все равно понял, что надвигается какая-то драма. Предупреждать его о случившемся голосом было бы крайне неразумно, так как в этом случае мы могли бы выдать себя движением и речью.

Казалось, так прошла целая вечность. Мы лежали неподвижно и смотрели на двух незнакомцев, пытаясь разглядеть, нет ли рядом кого-нибудь еще. Дойдя до пересохшего русла, они пошли по краю, направляясь в нашу сторону. Надвигалась серьезная драма. Эти уроды нас непременно обнаружат. Мы будем оставаться в засаде до самого последнего мгновения, но когда нас увидят, настанет пора действовать. Все пришли к такому же выводу. Я заметил, что Быстроногий осторожно положил «двести третью» на землю и медленно, очень медленно достал из кожаных ножен нож. Ножны делаются кожаными как раз для того, чтобы нож можно было достать из них совершенно беззвучно. Движения Быстроногого были очень медленными, очень осторожными. Боб, оказавшийся у меня за спиной, очень медленно снял с плеча ремень «Миними». Ножа у него не было. Вместо этого он захватил штатный штык-нож от «М-16» в пластмассовых ножнах. При извлечении из ножен штык-нож производит скрежет, поэтому Боб лишь взялся за рукоятку и чуть стронул его с места. Полностью он достанет штык-нож в самую последнюю минуту.

Мы не могли рисковать тем, что один из неизвестных закричит, предупреждая другого. Надо будет одновременно расправиться с обоими, как только они окажутся достаточно близко. В кино нападающий зажимает жертве рот, после чего одним изящным движением вонзает нож ей в сердце или перерезает горло, и обмякшее тело падает на землю. К несчастью, в реальной жизни все происходит не совсем так. Вероятность одним изящным ударом попасть в сердце ничтожно мала, так что лучше даже не пробовать. Твой противник может быть одет в шинель, у него на груди могут висеть подсумки. Ты изящно вонзаешь ему нож в сердце, а он просто оборачивается и просит, чтобы ты так больше не делал. Если в тебе всего пять футов десять дюймов роста, а твой противник при шести футах пяти дюймах роста весит семнадцать стоунов,[11] ты окажешься в глубокой заднице. Даже если перерезать человеку сонную артерию, он еще целую минуту будет истошно кричать и вопить. На самом деле нужно схватить противника за голову, откинуть ее назад, как это делается с овцами, и резать шею до тех пор, пока не будет полностью перерезано дыхательное горло, а голова не очутится у тебя в руках. Только так он больше не сделает ни одного вдоха и не будет иметь возможности крикнуть.

Быстроногий и Боб были готовы. Остальные тоже примут участие в расправе, зажимая жертвам рты, чтобы те не закричали. Нам надо будет очень быстро выскочить из канавы, наброситься на двоих неизвестных, убедиться, что это не наши товарищи, и сделать дело. Конечно, в идеале было бы установить, с кем мы имеем дело, заранее, до того как нас увидят, однако в нашем случае все должно было произойти одновременно. Если это наши товарищи, существовала вероятность, что они примут нас, внезапно напавших на них, за иракцев, и в этом случае не исключена мерзкая ситуация «синее на синем». Подобное случилось на Фолклендах, когда разведотряд нашего полка, случайно наткнувшись на группу морских десантников, вступил с ней в бой.

Неизвестные были уже метрах в двадцати от нас. Прижимаясь к берегу пересохшей реки, я поднял взгляд. По моим прикидкам, еще десять-пятнадцать шагов, и произойдет взрыв движения впереди и позади меня, ну а потом — или счастливое воссоединение с нашими ребятами, или еще два трупа, новые жертвы войны.

Я затаил дыхание. От мыслей о ледяной стуже и о том, что нас могут обнаружить, не осталось и следа. Мое сознание на все сто процентов было сконцентрировано на том, что должно было сейчас произойти. А эта несчастная парочка даже не догадывалась, что им вот-вот перережут горло.

Они остановились.

Неужели они что-то заметили? Теперь они находились настолько близко, что я смог разглядеть, что их «длинные» — это автоматы Калашникова. Спрыгнув на дно реки метрах в шести-восьми перед нами, они перешли через русло, вскарабкались на противоположный берег и направились к оазису — двое самых счастливых людей во всем Ираке. Я готов был рассмеяться. Мне доставило бы огромное удовольствие посмотреть на то, как коротышка Боб выскочит из рва словно чертик из табакерки и займется делом.

Мы оставались на месте еще где-то с четверть часа, прокручивая случившееся. У нас все хорошо, мы достаточно надежно укрыты, мы действуем совершенно бесшумно. Нам надо было лишь не торопиться и следить за тем, чтобы случайно никуда не забрести.

Мы «сомкнули ряды».

Мы не знали, что находится на противоположном склоне возвышенности, с которой спустились двое иракцев. Быть может, это просто два парня, живущие в оазисе, а может быть, нас впереди ждет что-то серьезное. Лучше остановиться, воспользовавшись естественным укрытием, и обсудить, как быть дальше.

— Повернем на юг и обойдем стороной, — прошептал я Бобу на ухо, и он передал это по цепочке.

Мы двинулись в том же порядке, что и раньше; первым шел Быстроногий. Пройдя километра два, мы увидели впереди невысокий холм. Мы решили перейти через него напрямую. Однако только мы двинулись вперед, как Быстроногий остановился. Опустился на корточки, распластался на земле. Мы находились на совершенно открытом месте.

Я улегся рядом с Быстроногим, медленно и осторожно. Он указал вверх. Там метрах в пятидесяти над гребнем холма вырисовывался силуэт головы. Некоторое время мы следили за движениями этого человека, однако больше никого не увидели. Обернувшись к остальным, я указал на восток, показывая, что нам надо будет обойти холм. Мы обогнули возвышенность, держась от нее на расстоянии метров четыреста, затем направились на запад.

На противоположном склоне холма виднелся свет в кабине стоящей машины. Мы наткнулись на целую стоянку машин, остановившихся на ночь. И снова нам пришлось отступить назад, на юг, затем опять попытаться направиться на запад. Повсюду мы встречали палатки и солдат. Повернув на юг, мы прошли около километра и снова направились на запад, и на этот раз наконец путь вперед был свободен. На эти блуждания мы потеряли добрых два часа, а времени в запасе у нас практически не оставалось.

Мы двинулись в сторону Сирии, оставаясь на возвышенности. К этому времени мы поднялись больше чем на тысячу футов над уровнем моря, и здесь оказалось гораздо холоднее, чем мы предполагали. Местность вокруг напоминала фотографии лунной поверхности, сделанные НАСА: унылая и белесая, с редкими вкраплениями холмов. Холмы аэродинамической трубой направляли ветер на нас. Нам приходилось идти, наклоняясь вперед. Наконец мы дошли до обширного пространства выжженной земли, изрытой воронками и противотанковыми рвами. Наверное, это было место запуска ракеты, а может быть, тут проходило сражение. Воронки, наполненные водой, смешанной со снегом и льдом, напомнили мне фотографии полей под Соммой.[12]

Мы договорились, что если кому-то из нас станет невмоготу, он не будет строить из себя героя и сразу же предупредит остальных. Как только кто-нибудь обратится с подобной просьбой, мы как можно быстрее спустимся вниз или постараемся найти укрытие от ветра. Если нам придется провести здесь весь следующий день, мы неминуемо погибнем. Мы по-прежнему оставались промокшими и замерзшими.

Незадолго перед рассветом Марк начал отставать.

— Нам нужно спуститься вниз, потому что мне здесь ужасно хреново.

Мы остановились, и я постарался собраться с мыслями. Сделать это было нелегко. Ледяные струи дождя хлестали горизонтально прямо в лицо. Рассудок мой заполнило сплошное мокрое и холодное пятно. Идти ли нам вперед, на запад, в надежде пересечь возвышенность и, если повезет, найти какое-нибудь укрытие? Или же возвращаться назад, туда, где, как нам уже известно, мы сможем защититься от ветра? Я решил, что если мы хотим дать Марку хоть какую-то надежду выжить, нам нужно спуститься вниз.

Единственное известное нам место, способное предоставить защиту от ветра, осталось далеко позади, — пересохшее русло реки неподалеку от грунтовой дороги. Спустившись вниз, мы направились вдоль дороги, держась от нее на удалении метров двухсот, чтобы нас не выхватил свет фар случайной машины. Возиться с установлением местонахождения у нас не было времени: нам нужно было как можно скорее вернуться назад, чтобы отдохнуть и прийти в себя. И мы не могли рисковать тем, что рассвет застанет нас на открытом месте. Два часа, потраченные на дорогу вниз, дались нам очень тяжело. Мы двигались так быстро, как только могли физически, и перед самым рассветом нашли укрытие, впадину в земле. Нельзя сказать, что здесь мы будем полностью защищены от посторонних взглядов; с другой стороны, мы все-таки не будем у всех на виду. Завтра мы предпримем следующую попытку.

Яма имела в глубину не больше трех футов. Забравшись в нее, мы сгрудились в кучу. Настроение у всех было отвратительное. Мы протопали за ночь несчетное количество километров, лишь для того чтобы сместиться на северо-запад меньше чем на десять километров. Однако лучше потерять лишние сутки, чем потерять товарища. Километрах в двух к северу виднелась грунтовая дорога. Углубление было развернуто вдоль направления, в котором дул ветер, и все же определенную защиту оно обеспечивало. Мы сбились в кучку, держа глаза открытыми.

Утром 26 января с первым светом мы убедились в том, что не устроились прямо посреди неприятельских позиций. Нас можно было увидеть только с одной возвышенности неподалеку, но поскольку мы распластались вдоль края ямы, шансы быть обнаруженными еще уменьшались.

Погода переменилась. На небе не было ни облачка, и взошедшее солнце принесло некоторый уют, хотя по-прежнему было очень холодно. Пронизывающий ветер дул не переставая, и мы промокли насквозь.

У меня с собой был небольшой бинокль, замечательный оптический прибор, купленный в ювелирном магазине в Херефорде. Я посмотрел в сторону севера, на дорогу, поднимающуюся к заправочной станции. Движение было достаточно интенсивное, машины проезжали каждые несколько минут: колонны бензозаправщиков, цистерны с водой, гражданские «Лендкрузеры», за рулем муж, а жена во всем черном сзади. Как правило, машины проезжали группами по три-четыре. Кроме того, встречались и военные колонны, состоящие из бронетранспортеров и грузовиков.

Посмотрев на юг, я в паре километров от нас увидел опоры линии электропередачи, идущей с юго-востока на северо-запад, параллельно дороге. Три-четыре машины проехали на юго-восток вдоль высоковольтной линии, используя ее в качестве ориентира. Мы были зажаты с двух сторон.

Мы прижимались друг к другу, чтобы сохранить тепло своих тел, стараясь держать глаза открытыми. Однако время от времени кто-нибудь проваливался в дрему и тотчас же просыпался, вздрагивая. Нам удалось пережить эту ночь, и хотелось надеяться, что мы снова продержимся до наступления темноты.

Мы распределили, в каком порядке давать отдых ногам. Делается это, для того чтобы в каждый конкретный момент разутым был только один из нас. Все мы имели за плечами опыт долгих переходов в суровых условиях, однако события последней ночи переполнили чашу. Мы двигались непрерывно в течение двенадцати часов и прошли за это время свыше пятидесяти километров в самых отвратительных условиях, с какими мы только сталкивались за обозримое прошлое. На наши ноги выпала страшная нагрузка.

Динджер вспомнил, что Крис был обут в специальные утепленные туристические ботинки, за которые ему в свое время пришлось выложить сотню фунтов.

— Если он до сих пор бегает, готов поспорить, его ноги чувствуют себя превосходно в этих штиблетах от «Гуччи», — проворчал он, растирая распухшие пальцы ног.

Мы перекусили. Вся еда была холодной. Готовить было нельзя, потому что местность была слишком открытая. У нас еще оставалась достаточно пакетиков с сухими пайками, однако с водой скоро должны были начаться проблемы.

Мы отдыхали и строили планы. Основная мысль сводилась к тому, чтобы сегодня ночью подняться на возвышенность, пересечь ее и снова спуститься в низину, которая, согласно карте, представляла собой плоскую каменистую равнину, простирающуюся до самой границы. Теоретически мы могли, если очень постараться, за одну ночь дойти до самой границы. Для этого нам потребуется лишь непрерывно топать в течение двенадцати часов. Положительная сторона заключалась в том, что нам не придется тащить много тяжестей, потому что у нас оставались лишь подсумки и оружие. И у нас была побудительная причина: поскорее убраться из Ирака в Сирию. Мы понятия не имели, что представляет из себя граница; нам предстояло выяснить это на месте.

Мы снова изучили карту, убеждаясь в том, что всем известно, где мы находимся, куда мы пойдем и что, по всей видимости, мы увидим по пути. В целом информация была очень скудная, потому что нам приходилось работать с картой, полученной по материалам аэрофотосъемки. На таких картах расположение линий электропередачи и других объектов показано достаточно приблизительно, но все же мы установили, что примерно в трех часах пути к северу от нас находится довольно крупный населенный пункт. Пожалуй, это был единственный четкий ориентир.

Все более или менее пришли в себя. Убивая время, мы шепотом рассказывали друг другу похабные анекдоты, стараясь поддержать боевой дух. У нас снова возникало ощущение, что все будет хорошо. Мы по-прежнему мерзли, но теперь этот процесс находился под контролем. По крайней мере нам больше не приходилось мокнуть ни под снегом, ни под дождем. Лично я был уверен, что мы сможем совершить это одно последнее большое усилие.

Эти звуки мы услышали в половине четвертого.

Дзинь-дзинь, ме-е, ме-е.

«Только этого нам сейчас не хватало», — мысленно выругался я.

Быстро оглядевшись вокруг, я ничего не увидел.

Мы плотнее вжались в землю. На этот раз не было тех громких криков, которыми сопровождалось наше прошлое обнаружение, — лишь бормотание себе под нос и позвякивание одинокого колокольчика. Звуки все приближались. Подняв голову, я увидел козла с колокольчиком на шее, вожака стада. Судя по всему, остальные козы покорно следовали за ним, потому что тотчас же к нему присоединилась вся свита. Вскоре уже десять коз стояли на краю ямы, заглядывая вниз. Они смотрели на нас, мы смотрели на них. Я осторожно швырнул в вожака пару маленьких камешков, пытаясь его отогнать.

В ответ козел лишь подошел еще ближе, и козы последовали за ним. Опустив головы, они принялись щипать траву, и воздух огласился пятью вздохами облегчения. Как оказалось, они были несколько преждевременными. Через несколько мгновений показался старик-пастух. Ему было лет семьдесят, не меньше. Он был одет в просторный шерстяной халат, поверх которого было накинуто старое мешковатое пальто. Голова старика была замотана платком. На плече висела потрепанная кожаная сумка. В руках он держал четки. Перебирая их высохшими, узловатыми пальцами, старик бормотал себе под нос: «Аллах!»

Он посмотрел на нас, и у него на лице не отразилось никаких чувств. Ни удивления, ни страха, абсолютно ничего.

Я приветливо улыбнулся.

Совершенно непринужденно, словно ему каждый день приходится встречать пятерых чужестранцев, забившихся в яму в безлюдной пустыне у черта на рогах, старик опустился на корточки рядом с нами и принялся что-то оживленно рассказывать. Я понятия не имел, о чем он говорит.

Мы поздоровались:

— Салам алейкум!

— Ва-алейкум ас-салам, — ответил старик.

Мы пожали друг другу руки. Это было совершенно необъяснимо. Старик встретил нас очень дружелюбно. У меня даже мелькнула мысль, знает ли он о том, что идет война. Через пару минут мы уже стали лучшими друзьями.

Мне хотелось поддержать разговор, однако наших познаний в арабском для этого было явно недостаточно. Начав говорить, я сам не мог поверить своим собственным ушам.

— Вайн эль-сук? — спросил я.

Вот мы здесь, в абсолютной глуши у черта на рогах, а я спрашиваю, как пройти на базар!

Не моргнув глазом, старик молча указал на запад.

— Вот и отлично, — заметил Динджер. — По крайней мере, когда мы попадем сюда в следующий раз, мы будем знать дорогу до ближайшего супермаркета.

Боб увидел в сумке старика бутылку.

— Халиб? — спросил он.

Пастух закивал — да, это молоко. Он пустил бутылку по кругу. Затем достал из сумки ароматных, свежих фиников и ломоть черствого хлеба. Мы уселись и разыграли из себя белых людей.

Один Марк оставался стоять, время от времени украдкой оглядываясь по сторонам.

— Он здесь совершенно один, — сказал он, широко улыбаясь.

Снова указав на юг, пастух махнул рукой.

— Джайш, — сказал он. — Джайш.

Я вопросительно посмотрел на Боба.

— Армия, — перевел он. — Солдаты.

Боб спросил:

— Вайн? Вайн джайш?

Старик указал в ту сторону, откуда мы пришли.

Мы не могли понять, что он имеет в виду: то ли то, что там полно солдат, то ли то, что там полно солдат и они нас ищут, то ли то, что мы пришли вместе с теми солдатами. Никто из нас не смог вспомнить, как по-арабски будет расстояние. Мы попытались изобразить знаками: далеко и близко.

В целом это выглядело довольно забавно. Мы сидели, уютно устроившись на пикник посреди пустыни, а погода еще совсем недавно была такой мерзкой, что мы едва не замерзли до смерти.

Все это продолжалось где-то с полчаса, но наконец настало время принимать какое-то решение. Как нам быть со стариком? Убить его? Связать его и оставить здесь, а самим уходить? Или просто дать ему спокойно заниматься своим делом? Единственное преимущество в расправе над стариком будет заключаться в том, что больше ни одна живая душа не узнает о случившемся. Однако если район будет усеян трупами пожилых представителей местного населения, а нас схватят — что мы должны были рассматривать как весьма правдоподобный исход, — в этом случае нам вряд ли можно будет рассчитывать на то, что иракцы встретят нас с распростертыми объятиями. Если мы свяжем старика и выведем его из игры, вполне вероятно, к рассвету он уже скончается от холода. Можно не сомневаться в том, что его тело будет обнаружено. Похоже, каждый квадратный метр этой страны патрулируется козами и пастухами.

Если мы позволим старику идти своей дорогой, кому он сможет рассказать про встречу с нами, какой вред сможет нам причинить? У него не было никакого транспорта, и, насколько определил Марк, здесь он находился совсем один. Сейчас уже около четырех часов дня, и скоро зайдет солнце. Даже если пастух поднимет тревогу, к тому времени как иракцы спохватятся, уже стемнеет, а мы будем полным ходом двигаться в сторону границы. Так что можно отпустить старика на все четыре стороны. В конце концов мы служим в SAS, а не в СС.

Мы решили, что когда старик надумает тронуться в путь, мы проследим за ним до тех пор, пока он не скроется из виду, затем направимся на юг, совершая обманный маневр.

Пять минут спустя старик начал прощаться. Шаркая ногами, он беззаботно пошел прочь в окружении своих коз. Мы провожали его взглядом до тех пор, пока он не скрылся вдали, отойдя от нас на километр. Затем мы сразу же выступили в путь и, пройдя несколько километров на юг, повернули на запад.

Добравшись до небольшой впадины, мы остановились, чтобы оценить обстановку. Необходимо было обсудить несколько факторов. Во-первых, у нас подходили к концу запасы воды. Продовольствия у нас оставалось достаточно, чтобы продержаться еще пару дней, но воды было очень мало. Во-вторых, надо было исходить из предположения, что противнику известно местонахождение нашего БЛ, обнаруженного вчера вечером, следовательно, он знает, в каком направлении мы двигаемся. В-третьих, мы только что пошли на компромисс, — я уже начинал думать, что мы напрасно отпустили старика и лучше было бы продержать его с собой до наступления темноты. Наше физическое состояние по-прежнему оставляло желать лучшего, а на возвышенности погода быстро ухудшится. Предыдущей ночью мы едва не замерзли до смерти, и я не хотел испытывать судьбу еще раз. Мы напрасно шли в течение целой ночи, и никому не хотелось, чтобы это повторилось опять. По правде сказать, положение наше было не слишком радостное, и, возможно, мы зря позволили старику уйти. Однако сделанного не воротишь.

Мы перебрали все варианты, которые оставались у нас. Во-первых, упорно двигаться на запад, надеясь по пути встретить воду: на возвышенности шансы этого будут высоки благодаря снегу и льду. Во-вторых, направиться на север, к реке, а затем повернуть на запад, однако наша группа относительно многочисленная, и сохранить скрытность будет проблематично, поскольку по мере приближения к границе местность становится все более населенной. В-третьих, угнать машину и уже этой ночью доехать до границы. Времени было уже 17.15, начинало смеркаться. Принимая в расчет высокую активность неприятельских войск и наше физическое состояние, мы решили, как только стемнеет, угнать машину. Чем раньше, тем лучше.

Сегодня ночью произойдет серьезная драма, в том или ином виде. Перед тем как двинуться в сторону дороги, мы проверили оружие. Каждый по очереди разобрал механизм, капнул масла, убедился, что все работает исправно.

Я изучил дорогу в бинокль. Нам нужно было отыскать место, где можно было бы устроить засаду, чтобы выскочить неожиданно. Я остановил выбор на небольшой насыпи на возвышенности, тянувшейся вдоль дороги. Придется довольствоваться этим.

План заключался в том, что Боб, изображая раненого, будет опираться мне на плечо, а я разыграю из себя доброго самаритянина. Для того чтобы выглядеть еще более безобидно, мы решили оставить оружие и подсумки у остальных ребят. Они выскочат из засады, захватят машину, и мы тронемся в путь. На протяжении последних шести часов мы видели на дороге одни только грузовики и джипы. В зависимости от типа машины мы сможем двинуться напрямую через пустыню — на юг до линии электропередачи, а затем вдоль нее на запад, — или рискнуть, поехав по дороге.

Идти до дороги было полчаса. Мы добрались до возвышенности уже в сумерках. Быстроногий отыскал справа от дороги ров, и мы спрятались в нем. На юго-восток дорога просматривалась на много километров, поскольку она была прямая, а мы находились на возвышении. Однако на северо-западе метрах в трехстах поднимался гребень невысокого холма. Если машина покажется с этой стороны, у нас не будет времени на размышления. Нам с Бобом придется попробовать остановить ее прямо напротив рва, чтобы ребята выскочили из засады и порадовали водителя и пассажиров.

Достав бинокль, я смотрел на восток. Два грузовика, проехав по дороге, направились в сторону нашего предыдущего БЛ. Уже стемнело, и я не смог разобрать, вылезли ли из грузовиков люди, но, похоже, по обе стороны от дороги началась какая-то деятельность. Несомненно, иракцы что-то искали, и я заключил, что ищут они нас. Через какое-то время грузовики выехали обратно на дорогу и направились в нашу сторону.

Твою мать! Неужели нас ждет продолжение кошмара предыдущей ночи? Нам следует или радоваться тому, что мы ушли достаточно далеко, или сокрушаться по поводу того, что мы позволили старику уйти и трепать языком. Впрочем, он ушел совершенно в другом направлении. Эти грузовики появились с противоположной стороны. Тут что-то было не так.

Мы следили за приближающимся светом фар, затем послышался надрывный рев двигателей, поднимающихся в гору. Мы пригнулись, надеясь лишь на то, что из машин, ползущих вверх, ров не будет виден.

Мы ждали. Если мы услышим, что грузовики остановились напротив нас, мы вскочим и откроем огонь. Терять нам было нечего.

Грузовики проехали мимо. У всех на лицах радостные улыбки.

Выбравшись на дорогу, мы с Бобом стали ждать, оглядываясь в обе стороны. Минут через двадцать через гребень холма перевалила машина, направляясь к нам. Убедившись в том, что это не грузовик с солдатами, мы встали. Высветив нас фарами, машина замедлила скорость и остановилась в нескольких метрах от нас. Я опустил голову, чтобы сберечь зрение и спрятать лицо от водителя. Мы с Бобом заковыляли к машине.

— Проклятие! — пробормотал я Бобу на ухо.

Из всех машин, колесивших по Ираку, нам подвернулось желтое нью-йоркское такси пятидесятых годов. Именно на нем нам предстояло мчаться к свободе. Я не мог поверить своим глазам. Хромированные бамперы, покрышки с белыми боками и все остальное.

Однако делать было нечего. Боб, опираясь на меня, притворялся раненым солдатом. Ребята выскочили из рва.

— Твою мать, это еще что такое? — воскликнул Марк. — Просто уму непостижимо! Ну почему, черт побери, это не обыкновенный «Лендкрузер»?

Объятый паникой водитель заглушил двигатель. Он и двое пассажиров, раскрыв от ужаса рты, таращились на дула автоматических винтовок и пулеметов.

Такси, старая ржавая колымага, была украшена в традиционном арабском стиле: повсюду болтались какие-то кисточки и аляповатые религиозные эмблемы. Сиденья застелены старыми ковриками. Водитель сходил с ума в истерике. Двое пассажиров на заднем сиденье представляли занятную картину: оба в аккуратно наглаженной зеленой форме и беретах, с маленькими чемоданчиками на коленях. Младший из них объяснил, что они отец и сын. Мы быстро перерыли их пожитки, проверяя, есть ли в них что-нибудь стоящее.

Нам нужно было действовать быстро, так как не было никакой гарантии, что на дороге не появятся другие машины. Мы попытались отогнать иракцев с дороги, но отец упал на колени, решив, что его сейчас убьют.

— Христианин! Христианин! — завопил он и, порывшись в кармане, достал связку ключей с брелоком, изображающим мадонну. — Мусульманин! — добавил он, указывая на водителя, пытаясь свалить на него всю вину.

Теперь и водитель повалился на колени, отбивая поклоны и причитая молитвы. Нам пришлось подтолкнуть его дулами винтовок, чтобы поднять с земли.

— Сигареты есть? — поинтересовался Динджер.

Сын послушно протянул ему две пачки.

Отец, поднявшись на ноги, начал было целовать Марка, судя по всему, выражая благодарность за то, что его оставили в живых. Водитель продолжал вопить и читать молитвы. Это был какой-то фарс.

— Что он хочет? — спросил я.

— Эта машина — его ремесло, — на довольно приличном английском ответил сын. — Ему нужно кормить своих детей.

К нам подскочил негодующий Боб.

— С меня достаточно, мать вашу! — воскликнул он и, засунув кончик штыка водителю в ноздрю, отвел его в ров.

Мы согнали в ров всех троих. У нас не было времени их связывать, нам просто хотелось как можно скорее тронуться в путь. Нам было нужно оставить позади хотя бы несколько миль.

— Машину поведу я, — сказал я. — Я смотрел фильм «Таксист» с Робертом де Ниро в главной роли.

Рычаг переключения передач на этой допотопной машине находился на рулевой колонке, и у меня не сразу получилось управляться с ним. Под аккомпанемент улюлюканий и насмешек я развернулся в шесть приемов, и мы поехали на запад. Быстроногий сидел впереди, определяя направление по компасу; остальные трое втиснулись на заднее сиденье. Принимая в расчет преследовавшие нас неудачи, я бы нисколько не удивился, если бы и компас тоже спятил и следующим дорожным указателем, который попался бы нам на глаза, стал бы «Добро пожаловать в Багдад».

«Коротких» (пистолетов) у нас не было; все наше вооружение состояло из «длинных», и если нас обнаружат, воспользоваться им будет достаточно сложно. И тем не менее мы были рады до смерти. Приближался решающий час. Мы или сегодня же ночью окажемся в Сирии, или погибнем.

К сожалению, мы были обречены двигаться только по дорогам, однако мы собирались выжать из этого максимум. Бензина в баке было больше половины, более чем достаточно для того расстояния, которое нам предстояло преодолеть. К тому же мы двигались с умеренной скоростью, сберегающей топливо, потому что не хотели привлекать к себе внимание. Меньше всего на свете нам сейчас была нужна авария, хотя бы самая пустяковая. Мы собирались ехать столько, сколько сможем, после чего бросить машину и идти к границе пешком.

Мы попытались проиграть наши действия в том случае, если нас остановят на ТКПП (транспортном контрольно-пропускном пункте). Нам так и не удалось ничего придумать. Мчаться прямо на ограждение бесполезно. В кино такое, может быть, и проходит, однако на самом деле это из области фантастики. Постоянный ТКПП оборудован всем необходимым, для того чтобы предотвращать подобное. Каждая проезжающая через него машина находится под прицелом нескольких стволов, и мы добьемся только того, что нас продырявят, как решето. Вероятно, мне придется резко тормозить, после чего мы выскочим из машины и дадим деру.

К несчастью, у нас под рукой были карты, полученные с помощью аэрофотосъемки, а не автомобильный атлас. Сеть дорог очень запутанная. На перекрестках Быстроногий направлял меня так, чтобы мы двигались преимущественно на запад, и я постоянно сверялся со спидометром, определяя, сколько мы проехали.

Первым крупным ориентиром, который встретился нам по пути, оказалась заправочная станция. Там было полно армейских машин, вокруг которых разгуливали солдаты, однако блокпоста не было. Никто не обратил внимания на проехавшее мимо такси.

Нам нужно было делать вид, будто мы знаем, куда едем. Если со стороны будет заметно, что мы заблудились, это вызовет подозрение, а может быть, даже кто-нибудь вызовется нам помочь.

Вскоре мы подъехали еще к одной развилке. На запад дороги не было, и нам оставалось повернуть на север. Это уже было нормальное двухполосное шоссе, а не те узкие проселочные дороги, по которым мы блуждали до сих пор. В нашем направлении медленно тащилась колонна бензовозов. Мы попытались было ее обогнать, но навстречу двигался поток военных грузовиков. Поскольку никто больше так не поступал, мы вынуждены были смириться и ехать вместе со всеми. По крайней мере мы двигались, и отопитель работал на полную катушку. В салоне царило блаженное тепло.

Колонна остановилась.

Почему, мы не могли определить. Впереди светофор? Дорогу перегородила неисправная машина? Или же это ТКПП?

Выскочив из машины, Быстроногий быстро огляделся по сторонам, но в темноте ничего не смог рассмотреть. Мы снова поползли вперед, затем остановились, и Быстроногий опять выскочил из машины.

— Впереди колонны военные грузовики, — объяснил он. — Один из них или на что-то наехал, или сломался.

Вокруг шатались солдаты, пешие и на «Лендкрузерах»; легковые машины и грузовики вынуждены были лавировать между ними. Мы начали обгонять остановившуюся колонну, и я затаил дыхание. Один из солдат, регулирующих движение, заметил нас и помахал рукой, предлагая проезжать. Марк, Боб и Динджер, сидящие сзади, притворились спящими. Мы с Быстроногим, укутанные платками, глупо улыбаясь, помахали в ответ. Когда все это столпотворение скрылось в зеркале заднего вида, мы расхохотались, словно одержимые.

Мы въехали в населенный пункт. Перед общественными зданиями возвышались статуи Саддама Хусейна, его портреты красовались повсюду. Мы проезжали мимо кафе, вокруг которых толпились люди. Нам попадались гражданские машины, военные грузовики, бронетранспортеры. Никто не обращал на нас внимания.

Дороги и развязки то и дело уводили нас в противоположном направлении. Мы проехали немного на север, затем на восток, после чего на юг, потом на запад, стараясь в целом все-таки двигаться на запад. Сидевший сзади Марк держал на коленях «Магеллан», стараясь определить наше местонахождение, чтобы если дело примет дерьмовый оборот, каждый из нас знал, как добираться до границы.

Динджер курил, словно приговоренный к казни, которому удовлетворили его последнее желание. Я подумал было о том, чтобы присоединиться к нему. Я ни разу в жизни не пробовал курить, и у меня мелькнула мысль: возможно, сегодня ночью мне суждено умереть, так почему бы не попробовать, пока есть такая возможность?

— Слушай, какая фишка в куреве? — спросил я Динджера. — Надо втягивать дым в легкие или что?

— Ну ты же пробовал курить, ведь так?

— Нет, дружище, ни разу в жизни.

— В таком случае, придурок, не вздумай начинать сейчас. Ты забалдеешь и во что-нибудь врежешься. К тому же известно ли тебе, сколько человек в мире ежегодно умирают от рака легких? Я просто не могу подвергать тебя такой опасности. Однако я тебе скажу вот что: ты можешь насладиться пассивным курением.

Он выпустил в мою сторону целое облако дыма. Я был вне себя от ярости, и Динджер прекрасно знал, что так оно и будет. Когда мы с ним вместе служили в контртеррористическом отряде, Динджер водил один из наших «Рейнджроверов». Он знал, что я ненавижу сигареты, поэтому постоянно дымил, как паровоз, не опуская стекла. Я бесился, наконец не выдерживал и опускал их, а Динджер надрывался от хохота. Еще у него была кассета: «Элвис Пресли — первые двадцать лет». Он знал, что я ее терпеть не могу, поэтому включал при первой же возможности. Как-то мы ехали по магистрали М-4, и я опустил стекло, чтобы хоть как-то проветрить прокуренный салон. Динджер, ухмыляясь, вставил кассету. Я ткнул кнопку выброса, схватил кассету и вышвырнул ее в окно. Тем самым была объявлена война.

У меня были свои кассеты, которые я брал с собой на длительные поездки, но вся разница заключалась в том, что это была хорошая музыка: как правило, тяжелый рок. Однажды, много недель спустя, поздно вечером я включил одну из своих кассет и, закрыв глаза, начал жаловаться по поводу того, что Джинджер вечно курит и громко пердит. Не успел я опомниться, как он выхватил кассету из магнитофона и отправил ее вслед за своим Элвисом.

Я замахал рукой, отгоняя дым иракской сигареты.

— Терпеть не могу, когда ты так делаешь, — сказал я. — Знаешь ли ты, что из каждых девяти сигарет, которые ты выкуриваешь, три достаются мне?

— И нечего тут жаловаться, — возразил Динджер. — Тебе же это ничего не стоит. Плачу ведь я, а не ты.

Дорожные указатели были на арабском и английском языках. Ребята на заднем сиденье расстелили на коленях карту, пытаясь определить, где мы находимся. Однако зацепиться было не за что. Поселения тянулись вдоль Евфрата сплошной лентой, а таблички с их названием отсутствовали.

В общем и целом получалось у нас довольно неплохо. Общее настроение было сдержанно-уверенным, но настороженным. К этому времени тех троих, кого мы высадили в ров, забирая машину, уже должны были обнаружить, поэтому все будут искать желтое такси. Однако по сравнению с тем, через что нам пришлось пройти в течение последних нескольких дней, сейчас мы просто нежились в безделье, и к тому же в машине было тепло. Отопитель работал не переставая, и наша одежда начинала просыхать.

Догнав еще одну военную колонну, состоящую грузовиков из двадцати, мы пристроились сзади. Гражданских машин было очень много. Освещение на улицах отсутствовало, что нас полностью устраивало. Мы старались как могли спрятать оружие, однако нужно было найти какой-то компромисс между скрытностью и тем, чтобы иметь оружие под рукой, на случай возникновения каких-либо проблем.

Свернув на свободную дорогу, мы вскоре снова застряли в пробке. Сзади нас тотчас же пристроились другие машины, и мы оказались запертыми. На этот раз Быстроногий уже не мог выходить из машины, так как его увидели бы те, кто находился сзади. Нам оставалось только положиться на чистый блеф.

Вдоль вереницы машин с водительской стороны, то есть слева по ходу движения шел солдат с автоматом за плечом. Он задавал водителям грузовиков и легковушек какие-то вопросы, и те ему отвечали. Справа по ходу движения вдоль автомобильной очереди шли еще двое солдат. Они двигались медленнее своего товарища, закинув автоматы за плечо, куря и болтая друг с другом.

Мы поняли, что нас обязательно обнаружат. Как только этот иракец засунет голову в салон и взглянет на нас, он поймет, что мы белые вороны. Вероятность проскочить была меньше одного процента.

Главный вопрос: что сейчас делать? Просто выскочить из машины и бежать или же ждать?

— Будем ждать, — решил я. — Мало ли что.

Очень медленно мы взяли оружие так, чтобы им можно было воспользоваться. Если разыграется драма, нам нужно будет срочно покинуть машину. На ручки всех дверей легли руки. Все были готовы в любой момент выскакивать из машины.

— Встречаемся в Сирии, — тихо промолвил Марк.

Конечно, мы постараемся по возможности как можно дольше держаться вместе, однако существовала высокая вероятность того, что нам придется разделиться. В этом случае каждый будет отвечать за себя.

Мы сидели и ждали, наблюдая за тем, как трое солдат медленно движутся вдоль вереницы машин. Судя по всему, они не были на взводе, а просто убивали время. Марк попытался настроить «Магеллан», чтобы определить, как далеко еще до границы, однако ему не хватило времени.

— Просто отходим на юг, а затем идем на запад, — сказал я.

Это означало, что нам придется выскочить на левую сторону дороги, сделать несколько выстрелов, чтобы все залегли, а потом уносить ноги, сломя голову. По моей оценке, приближалось самое опасное мгновение с тех пор, как мы покинули Саудовскую Аравию.

Ребята на заднем сиденье приготовили оружие. Быстроногий положил свою «двести третью» на колени, дулом мне на ногу.

— «Тюрбан» подходит и засовывает свою голову, и как только он нас увидит, я его «мочу», — сказал он.

Мне нужно было только следить за тем, чтобы моя голова не оказалась на пути пули. Быстроногий просто поднимет ствол и сделает дело.

— Мы берем на себя остальных двоих, — объявил Боб.

Я подался вперед, прикрывая собой винтовку Быстроногого.

Иракский солдат подошел к машине, стоявшей перед нами. Наклонившись к водителю, он что-то ему говорил, беззаботно смеясь и улыбаясь. Говоря, солдат размахивал руками, словно жалуясь на погоду. С нашими познаниями в арабском нам с ним говорить будет особенно не о чем. Конечно, я мог бы снова спросить, как пройти к базару, но и только.

Попрощавшись с водителем стоявшей впереди машины, солдат неспешной походкой направился к нам. Я нагнулся вперед, делая вид, будто вожусь с приборной панелью.

Солдат постучал в стекло. Я резко откинул голову назад, в то же самое мгновение выставляя ноги вперед и вжимаясь в спинку сиденья. Солдат выжидательно прижался лицом к стеклу. Быстроногий поднял дуло «двести третьей». Одного выстрела оказалось достаточно. С грохотом разлетелось выбитое стекло, и тотчас же распахнулись все двери. Не успело тело упасть на землю, как мы уже выскочили из машины и пустились бежать.

Двое других солдат попытались было укрыться, но очереди из «Миними» скосили их, не дав пробежать и дюжины шагов. Все гражданские попадали на пол своих машин, и совершенно не зря.

Мы бежали от дороги под прямым углом до тех пор, пока нас не выхватил луч прожектора с ТКПП. По нам открыли огонь, и мы ответили, выпустив целый поток пуль. Судя по всему, иракцы никак не могли взять в толк, что происходит. Они услышали лишь сначала одиночный выстрел, затем пару коротких очередей, после чего увидели пятерых придурков с головами, обмотанными шарфами, удирающих в пустыню.

Тот, кто первым добрался до противоположной обочины, открыл огонь по ТКПП, прикрывая остальных. Как только все перебежали через дорогу, мы двинулись дальше. Все боевое столкновение продолжалось не больше тридцати секунд.

Еще несколько минут мы бежали на юг. Наконец я остановился и крикнул:

— Ко мне! Ко мне! Ко мне!

Мимо меня мелькали головы, а я, протянув руку, считал: один, два, три, четыре.

— Все здесь. Отлично, пошли!

Мы бежали и бежали, стараясь выжать максимум из посеянного нами смятения. Бежавший справа от меня Динджер расхохотался, и тотчас же к нему присоединились остальные. Нас охватило бесконечное облегчение. Мы не могли поверить в то, что нам удалось выбраться.

Мы повернули на запад. Судя по последним данным, которые успел получить со своего «Магеллана» Марк, до границы, по нашим прикидкам, оставалось около тринадцати километров. Тринадцать километров за девять с лишним часов темноты — детская забава. Нам нужно было лишь не спешить, не забывая о том, что до рассвета мы должны уже быть по ту сторону. Не было и речи о том, чтобы такой большой группой переждать еще один день.

Мы вышли на какой-то населенный пункт. Столбы с проводами, старые машины, кучи мусора, собачий лай, огни в окнах домов. Кое-где нам приходилось перелезать через заборы. На дорогах мелькал свет фар проезжающих мимо машин. С той стороны, где остался ТКПП, по-прежнему доносился страшный шум. Кто-то истошно кричал, время от времени трещали автоматные очереди. По шоссе с лязгом проезжали туда и обратно гусеничные бронемашины. Сейчас шла гонка: вопрос стоял в том, чтобы зайцы оставались впереди гончих.

Над горизонтом поднялась луна. Полная луна, на западе. Ничего хуже нельзя было себе представить. Единственным плюсом в этом было то, что и нам тоже стало видно лучше, и мы смогли двигаться быстрее.

В конце концов мы вышли на другую дорогу и направились вдоль нее. Избежать этого было нельзя. Слева от нас находился какой-то поселок, справа тянулась дорога. У нас не было времени на то, чтобы оглядываться по сторонам. Мы решительно шагали вперед. Нам нужно было дойти до границы до того, как уляжется первое смятение и к иракцам подоспеют подкрепления.

Всякий раз, когда на дороге появлялась машина, в какую бы сторону она ни направлялась, нам приходилось искать укрытие. Мы перелезали через заборы, обходили стороной собак, обходили стороной постройки. Теперь дома были повсюду; горел свет, работали генераторы. Мы без происшествий продвигались вперед.

На дороге показались машины с выключенными фарами. Вероятно, это иракцы надеялись застигнуть нас врасплох. Издалека по-прежнему доносилась стрельба. Одетые в камуфляжную форму пустынной раскраски, на фоне чуть ли не европейских плодородных полей и ухоженных садов, в свете полной луны мы сияли, словно призраки.

Нас заметили с дороги. Три или четыре грузовика затормозили, визжа тормозами, и из кузовов стали выпрыгивать солдаты, паля на ходу. У нас к этому времени осталось всего по нескольку магазинов на брата, и не вызывало сомнений, что приключения будут продолжаться до самого рассвета. Нам оставалось только бежать. Укрыться было негде. Иракцы стреляли, а мы бежали. Пули с визгом пролетали мимо нас в сторону жилых домов.

Пробежав метров четыреста, мы пробрались между стоявших кучкой домов, ожидая, что на нас в любой момент набросятся, однако местные жители, благослови господь их шерстяные носки, предпочитали ни во что не вмешиваться. Потеряв несколько ведер пота, я задыхался. Накачанный адреналином, человек может побить олимпийский рекорд, но надолго этого не хватит. Потом искорка вспыхивает вновь, и появляется еще немного сил.

Поднявшись на вершину холма, мы увидели внизу огни Абу-Кемаля и Эль-Каима, двух крупных населенных пунктов, разделенных границей. Нашему взгляду открылось целое море света, словно мы случайно попали на съемки научно-фантастического фильма «Близкие контакты третьего рода». И повсюду торчали мачты, причем с иракской стороны они были выше. Ребята, преследовавшие нас, продолжали палить нам вслед.

— Твою мать, — крикнул Боб, — вы только посмотрите, это же здорово! Мы уже почти на месте!

— Заткнись, твою мать! — раздраженно одернул его я, словно непослушного школьника.

И тотчас же пожалел об этом. Я сам подумал то же самое: эти огни Абу-Кемаля, вон та башня — это уже не Ирак, это Сирия. Мысленно я был уже там. Боб заразил нас всех.

Мы перевалили через вершину. Однако в тот самый момент, когда мы побежали вниз, наши силуэты стали видны на фоне лунного неба иракцам, расположившимся в долине. Как оказалось, это была зенитная батарея. Сначала нас встретили огнем из стрелкового оружия, затем заговорили зенитные орудия.

Мы резко свернули на север, намереваясь пересечь дорогу. В этом случае нам предстояло пробираться по застроенному жилыми домами району, протянувшемуся вдоль реки. Где-то рядом с зенитной батареей взревели двигатели машин, а в довершение ко всему над нами появились реактивные самолеты. Судя по всему, самолеты эти были нашими, потому что «С-60» тотчас же перенесли свой огонь на них. В общем хаосе нам удалось ускользнуть.

Слева, справа от нас и за спиной грохотали выстрелы, а мы упорно шли вперед, опустив головы. Крупнокалиберные трассирующие пули уходили то вертикально вверх, то горизонтально, вдоль земли. Иракцы палили без разбора по всему, что двигалось. С их стороны это было просто возмутительно, потому что повсюду стояли жилые дома. Оглушительно грохотали зенитные орудия. Нам приходилось надрывать связки, общаясь друг с другом.

Добравшись до дороги, мы быстро осмотрелись по сторонам и перебежали на противоположную сторону. Там мы остановились, чтобы отдышаться и определиться с тем, что делать дальше. Находиться в самом сердце крупного населенного пункта — это уже совершенно другая игра; этого нужно избегать любой ценой, однако сейчас у нас не было выбора. Справа тянулись какие-то сады, но они были огорожены высоким забором.

Нам предстояло преодолеть по населенному пункту метров триста-четыреста: большое скопление домов, окруженных стенами. От домов к садам по земле тянулись двухдюймовые пластмассовые трубы системы орошения. Мы шли пригнувшись, стараясь по возможности оставаться в тени, выставив вперед оружие со снятым предохранителем, положив палец на спусковой крючок. Мы двигались на север, а луна светила на западе. Я шел первым. Если нам кто-то встретится, я угощу его из своей «двести третьей», а затем Марк, сделав два-три шага и поравнявшись со мной, даст очередь из «Миними». После чего мы нырнем за ближайший угол и оценим, что делать дальше, или же продолжим идти вперед, в зависимости от того, что нам встретилось.

В домах истошно вопили люди, повсюду гаснул свет, хлопали двери. Мы двигались шагом; ничто не могло заставить нас бежать. Если этому суждено произойти, мы все равно ничего не добьемся, бегая.

От последних домов вниз к Евфрату, до которого было метров сто пятьдесят, уходили тропинки и большие трубы. Пыхтели дизельные насосы, качавшие воду для орошения. Повсюду была смешанная с навозом грязь, покрытая коркой льда. Дойдя до угла садов, предоставивших хоть какое-то укрытие, мы остановились.

Первоочередная задача заключалась в том, чтобы наполнить водой фляги. Двое ребят спустились к реке, а Марк тем временем настроил «Магеллан».

— До границы ровно десять километров, — шепотом объявил он.

Весь хаос остался на противоположной стороне дороги. Там разъезжали гусеничные бронемашины, паля во все стороны; вдалеке все еще грохотали зенитные орудия. Тут и там раздавались автоматные очереди. Наверное, иракцы стреляли по собакам и вообще по всему, что двигалось, — в том числе, и друг в друга. Нам было на это наплевать. Впереди еще десять километров, и нам предстоит сражаться за каждый метр.

Мы сидели, прислонившись к деревьям, и наблюдали за тем, как ребята наполняют фляги.

— Десять километров, — пробормотал Динджер. — Твою мать, да такое расстояние можно пробежать за полчаса.

— Вот только полная луна мешает, — заметил Боб.

— И наша форма, — согласился Динджер. — А также то, что нас разыскивают все кому не лень.

Когда Марк и Быстроногий вернулись с полными флягами, мы обсудили все варианты. Получилось, что их четыре. Можно переправиться через реку; можно отойти на восток, в противоположную сторону от границы, и попытаться пересечь ее на следующую ночь; можно идти дальше на запад; можно разделиться, и тогда пусть каждый пробует любой из трех вариантов.

Река имела устрашающий вид. Шириной метров пятьсот, она после проливных дождей разлилась и бурлила. Течение было стремительным. Вода в ней, наверное, ледяная. Мы ослаблены долгими переходами, а также недостатком сна, пищи и воды. На этом берегу не было видно ни одного суденышка. Если бы лодка нашлась, этот вариант можно было бы рассматривать. А так оставалось только переправляться вплавь. Я сомневался, что мы сможем продержаться на воде больше десяти минут. И кто может поручиться, что на противоположном берегу нас не встретят иракские солдаты?

От предложения идти на восток мы отказались, потому что местность была слишком плотно населена, и мы не смогли бы прятаться в течение светлого времени суток. Получалось, лучше всего идти на запад; противнику известно о том, что мы здесь, так почему бы просто не идти вперед? Но только как, всем вместе или поодиночке? Конечно, если каждый пойдет по отдельности, нашим преследователям придется иметь дело с пятью оставленными следами хаоса; но в конце концов мы единая группа.

— Мы пойдем на запад все вместе и пересечем границу сегодня ночью, — объявил я. — Завтра неизбежно какое-нибудь продолжение.

Времени уже было десять часов вечера; становилось жутко холодно. Все дрожали. Мы здорово вспотели, адреналин струился по телу. В таких условиях при малейшей передышке организм начинает сдавать.

Взглянув вдоль Евфрата, мы увидели на западе, в нескольких километрах выше по течению, свет фар машин, пересекающих реку по мосту. Однако делать было нечего. У нас не оставалось времени, чтобы обходить дорогу стороной. Для таких мудреных маневров было уже слишком поздно. Нам предстояло рискнуть.

— Будем двигаться медленно и осторожно, — сказал Боб. — Времени у нас достаточно.

Все естественные ручейки и речки впадают в Евфрат. В нормальных условиях мы бы двигались по возвышенности. Идти так гораздо легче, это позволяет выиграть время и не производить лишних движений и шума. Однако сейчас нам приходилось пересекать все эти водные преграды, чтобы двигаться параллельно реке. Однако мы не подходили к воде слишком близко, чтобы не оставлять следы в грязи.

Земля представляла собой раскисшую грязь, тронутую коркой льда. Отдельные участки были огорожены колючей проволокой. Мы натыкались на убогие сараи, на небольшие холмики, на отдельно растущие деревья. Мы спотыкались о разбросанные повсюду бутылки, наступали на куски замерзшего пластика, громко хрустевшего под ногами. Местность напоминала заброшенный пустырь в Северной Ирландии.

Ветер утих. Теперь малейший звук разносился на сотни метров. Мы шли навстречу луне; в морозном воздухе наше дыхание образовывало облачка пара. Мы двигались медленно, через каждые пять минут останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Лаяли собаки. Если нам встречалось какое-нибудь строение, один из нас приближался к нему и осматривался, затем мы обходили его стороной. Если дорогу нам преграждал забор, идущий первым проверял, будет ли шум, после чего клал на него оружие, прижимая проволоку к земле, и держал его так, пока остальные перелезали.

Мы наткнулись на шалаш с тремя стенами. Хозяин громко храпел внутри рядом с углями догорающего костра; он даже не проснулся, когда мы прошли мимо на цыпочках. Впереди нас была дорога. Слева также проходила дорога, ведущая в приграничный городок Эль-Каим. В домах зажигался и гаснул свет. Где-то громыхали гусеницами боевые машины, однако они находились слишком далеко, чтобы нас беспокоить. Позади время от времени раздавались одиночные выстрелы или короткие очереди. Мы прошли около трех километров. Оставалось еще семь. А времени не было и полуночи. Впереди несколько часов темноты. Я пребывал в хорошем настроении.

Пройдя вдоль живой изгороди, мы свернули налево и уперлись в оросительный канал. Канал вел к вади с крутыми, обрывистыми берегами, которое, в свою очередь, похоже, впадало в Евфрат. Вади имело в ширину метров сорок-пятьдесят и метров двадцать пять в глубину. Оба берега были более или менее голыми. По практически совершенно плоскому дну струился ручеек. Обойти вади мы не могли, поскольку понятия не имели, насколько далеко оно простирается. Возможно, вади идет на юг, а возвращаться на юг нам совсем не хотелось. Тут я заметил, что вади поворачивает на запад, что было просто замечательно. Можно будет двигаться, укрываясь в нем.

Приблизившись к берегу вади, я переполз через край, чтобы заглянуть вниз. Марк следовал за мной. Я начал спускаться вниз, и при этом мне стало лучше видно то, что находилось на противоположном берегу. И первым, что я увидел, был силуэт часового, вырисовывавшийся на фоне неба.

Он ходил взад и вперед, притоптывая и дуя на руки, чтобы согреться. Всмотревшись в то, что находилось позади него, я не поверил своим глазам. Там раскинулся огромный военный лагерь — палатки, здания, машины, радиоантенны. Когда мои глаза привыкли к темноте, я различил солдат, выходивших из палаток. Услышал обрывки разговоров. Солдаты стояли спиной к луне и смотрели в нашу сторону. Я лежал не шелохнувшись.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем я вернулся к Марку. Я понимал, что он увидел то же самое, что и я, так как не присоединился ко мне. Марк также лежал неподвижно, словно камень. Все это было просто ужасно. Мы были совершенно открыты.

Я поравнялся с Марком.

— Ты видел?

— Да, просто жуть какая-то, — подтвердил он. — Нам нужно вернуться назад и хорошенько подумать.

— Ничего страшного.

Мы отползем обратно к остальным ребятам, затем все вместе возвратимся к живой изгороди, разберемся в ситуации и отыщем другую обходную дорогу. Мы отползли от берега вади метров на тридцать и приподнялись на корточки.

Громкие крики и выстрелы прозвучали одновременно. Казалось, разверзлась преисподняя. Припав на колено, Марк принялся поливать из своего «Миними» вдоль живых изгородей, целясь во вспышки выстрелов. Лагерь на противоположном берегу вади ожил. Настроение у меня было отвратительное, потому что по сравнению с нами противник располагался на возвышенности.

Я выпустил последнюю гранату из «двести третьей», затем пришло время изящно дать деру. Я хотел вернуться к берегу реки, поскольку это предоставит нам хоть какое-то укрытие. Поднявшись во весь рост, мы припустили что было духу. Повсюду вокруг звучали крики и стрельба. Остальные ребята также вступили в бой. Рядом с живой изгородью царил настоящий хаос. Я предположил, что Боб и ребята вынуждены отбиваться втроем.

Иракцы, находившиеся на противоположном берегу вади, палили во все стороны. Я услышал взрывы гранат, выпущенных из подствольного гранатомета. Значит, это стрелял Быстроногий, потому что Динджер и Боб были вооружены «Миними». Шум поднялся страшный. Каждый оказался в своем собственном обособленном мирке. Со щемящим сердцем я осознал, что нам уже не воссоединиться. Теперь, когда нам оставалось пройти последние несколько километров, наша группа снова раскололась надвое. Какая досада. А мне-то уже начинало казаться, что мы прорвемся.

Мы с Марком лежали на берегу Евфрата, пытаясь разобраться в происходящем. Вода находилась метрах в десяти-пятнадцати ниже вспаханного поля, через которое мы только что прошли. Берег спускался к реке чередой террас, и мы лежали на самой верхней, укрывшись в кустах.

С противоположного берега вади доносился шум погони. Преследователи приближались к нам, освещая местность фонарями и перекрикиваясь друг с другом. На нашей стороне раздавалась нервная, рваная стрельба из «Калашниковых», затем слева от нас в дело вступили «двести третья» и «Миними». Трассирующие пули, летевшие горизонтально, уходили вверх, наткнувшись на камни и стены.

Приподняв головы над землей, словно пара хорьков, мы огляделись вокруг. Мы никак не могли определить, что делать и куда идти: пытаться переправиться через реку или же пойти прямо на расположение иракских войск, рискуя быть убитыми или попасть в плен.

— О реке нечего даже и думать, — шепнул я Марку на ухо.

На такой подвиг я не был способен, поэтому мы решили пойти через иракский лагерь. Но когда? Сейчас кругом царило полное смятение, и трудно было определить, на руку нам это или нет.

— Твою мать, — прошептал Марк, — мы по уши в дерьме, так что какая разница?

Если нам удастся пройти, все хорошо и замечательно, ну а если не удастся, тогда что? Я надеялся лишь на то, что конец будет чистым и быстрым. На все происходящее я смотрел словно со стороны.

Мы проверили боеприпасы. У меня осталось около полутора магазинов, у Марка — лента со ста патронами для «Миними». Ситуация была нелепой до предела. Повсюду вокруг гремят выстрелы, звучат крики, воздух расчерчен трассирующими пулями, а мы сидим в кустах, пытаясь решить, что делать, и время от времени поглядываем на противоположный берег. У меня заледенели руки. Трава и листья от мороза стали хрупкими. Поверхность реки была затянута покрывалом тумана.

Посмотрев на Марка, я едва не рассмеялся вслух. У него на голове был длинный шерстяной шарф, который можно свернуть в некое подобие шапочки бойца спецназа времен Второй мировой войны. Однако Марк не заправил концы шарфа, что придавало ему сходство с Нодди.[13] И сейчас, когда он с самым серьезным выражением выглядывал из кустов, вид у него был очень смешной.

— Если мы не пойдем сейчас, дружище, мы вообще никогда не пойдем, — сказал Марк.

Я кивнул.

Продолжая следить за окружающей местностью, Марк порылся в кармане и, достав жевательную конфету, отправил ее в рот.

— Это последняя, так что лучше я съем ее сейчас, быть может, она станет для меня вообще последней в жизни.

У меня все конфеты кончились. Я с тоской посмотрел на Марка.

— У тебя больше не осталось, да? — ухмыльнулся тот.

— Да, ни хрена.

Я смотрел на него словно щенок.

Достав конфету изо рта, Марк откусил половину и протянул мне.

Какое-то время мы лежали, наслаждаясь мгновением и настраивая себя на то, чтобы подняться.

В конце концов решение было принято за нас. Появились четверо иракцев, двигающихся вдоль берега. Судя по всему, эти солдаты знали свое дело и действовали осторожно. Они рассредоточились и не переговаривались друг с другом. Однако они заметно нервничали, что бывает всегда, когда тебе известно, что где-то рядом скрывается враг, готовый в тебя выстрелить. Если мы тронемся с места, иракцы нас заметят. Я подал Марку знак: если они нас не заметят, пусть уходят с богом, если же заметят, то получат по полной программе. Однако солдаты подошли к нам так близко, что надежды остаться незамеченными не осталось. Поэтому нам пришлось их завалить.

Теперь мы вскочили, уже не раздумывая, подходящий ли для этого момент. Мы побежали по вспаханному полю вдоль реки. Чуть дальше справа от нас начинался пологий спуск к реке. Увидев там какое-то движение, мы тотчас же залегли.

Вспаханные борозды шли с севера на юг, так что мы оказались как раз в канавках. Мы поползли по-пластунски в сторону живой изгороди. Кто-то выкрикивал приказания, вокруг беспорядочно бегали солдаты. До них было не больше двадцати пяти метров. Мы ползли минут двадцать. Земля была просто ледяной. Нам приходилось подтягиваться, цепляясь за смерзшуюся грязь, и у нас скоро заболели руки. Одежда мгновенно промокла насквозь. Крошечные лужицы замерзли, и мы, проползая по ним, ломали тонкий лед. Этот хруст у меня в голове усиливался тысячекратно. Даже звук собственного дыхания казался пугающе громким. Я думал только о том, как поскорее выбраться из этого дерьма и достичь деревьев, а там уже начнется совершенно другой, замечательный новый мир.

По-прежнему продолжалась беспорядочная стрельба, раздавались громкие крики. Смятение было полным. Я понятия не имел, как мы выберемся из всего этого. В подобных ситуациях нужно просто идти вперед, а там видно будет. Меня так и подмывало вскочить и побежать без оглядки.

Иракские солдаты все еще оставались в самом конце поля. Быть может, надеялся я, они решили, что мы спустились к реке и направились на восток, чтобы соединиться со второй группой. Впрочем, мне было наплевать, что они думают, — лишь бы они занимались этим от нас подальше. У меня в голове осталась одна-единственная мысль: сегодня же ночью мы должны перейти границу.

Мы добрались до живой изгороди. Это была основательная лесозащитная полоса, разделяющая поле: небольшие деревца и кусты росли на полосе земли шириной два фута. Первоначальный наш замысел состоял в том, чтобы перелезть через изгородь, проходящую с востока на запад, просто для того, чтобы не пришлось также перелезать через другую, проходящую с юга на север. Справа от нас послышался шум. Марк осторожно выглянул. С противоположной стороны живой изгороди были иракцы. А позади, еще дальше на юге, звучали крики и мелькал свет. Марк подал мне знак оставаться по эту сторону от изгороди и двигаться влево.

Мы поползли вдоль густых зарослей к другой изгороди, проходящей с севера на юг. Добравшись до нее, мы попытались найти место, где можно было бы перебраться через нее без лишнего шума. Я начал протискиваться сквозь кустарник. Только моя голова оказалась с противоположной стороны, меня окликнули.

Не успел иракский солдат докричать свой вопрос до конца, как Марк преподнес ему хорошие новости. Тело бедняги разлетелось на части прямо у меня на глазах. Марк дал длинную очередь вдоль изгороди — от того места, где мы находились, и дальше на запад. Пробравшись сквозь заросли, я продолжил стрельбу, давая Марку возможность проследовать за мной. Отбежав на восток, мы остановились, развернулись, дали короткую очередь, снова побежали, еще раз остановили и дали очередь, а затем уже просто бежали, бежали и бежали.

Впереди показалась возвышенность. За ней стояли дома. Там были свет и движение. Нам не хотелось бежать по открытой местности, поэтому у нас не оставалось выбора, кроме как воспользоваться очевидным прикрытием — канавой. Я не представлял себе, что ждет нас впереди.

Над нами проходила нижняя кромка ограды. Поскольку поля орошались, дороги и здания возводились на искусственных возвышениях, чтобы их не заливала вода. Поднырнув под ограду, мы направились на юг.

Теперь, когда, похоже, непосредственная опасность осталась позади, мы шли медленнее. Наткнувшись на ограду из металлической сетки высотой шесть футов, мы решили, что за ней находится воинская часть. Пройдя немного вдоль нее, мы остановились. Впереди показалась дорога, идущая с востока на запад. По ней в одну и в другую сторону проезжали машины, как с полным наружным освещением, так и с погашенными фарами.

Определенно, впереди была какая-то крупная транспортная развязка. Там царило оживление. Все были начеку. Наверное, иракцы решили, что это высадился израильский десант или сирийцы перешли границу. Нам очень хотелось надеяться, что во всей этой суматохе маленькой группке из двух человек и маленькой группе из трех человек удастся проскочить незамеченными.

Перебравшись через ограду, мы оказались напротив большой мечети. Остановившись, мы стали наблюдать за дорогой. Теперь, когда мы подошли ближе, в свете фар проезжающих машин нам стали видны машины, выстроившиеся вдоль обочины. Грузовики, джипы, бронетранспортеры. А там, где есть машины, обязательно должны быть и люди. До нас доносились обрывки разговоров и приглушенный шум радио. Я не смог определить, как далеко на запад и на восток растянулась остановившаяся колонна. От первой стычки на берегу вади дорога сюда заняла три часа. До рассвета оставалось всего два с половиной часа, и меня переполняла тревога. Нам придется рискнуть. Времени на то, чтобы обходить вокруг, у нас нет.

Мы лежали в канаве, промокшие насквозь и замерзшие, пытаясь придумать, где нам преодолевать ограду. Мы обливались потом, нас била дрожь. У нас практически закончились боеприпасы. Дожидаясь света фар проезжающих машин, мы определяли, где стоят машины. Нам нужно будет проскочить там, где между ними самый большой промежуток.

Два грузовика стояли метрах в пятнадцати друг от друга. Если нам удастся пройти так, что нас никто не окликнет, до границы будет рукой подать. Что ж, оставалось только набраться наглости и рискнуть. Мы медленно двинулись через поле. Каждый раз, когда по дороге проезжала машина, мы бросались ничком на землю. Важно было как можно ближе подойти незамеченными к остановившейся колонне, а затем совершить рывок. Наш план заключался лишь в том, чтобы просто пробежать между машинами. Мы не представляли, что ждет нас на противоположной стороне, но нам было все равно — эту проблему мы будем решать тогда, когда до нее дойдет очередь.

Машины стояли на насыпи, которая возвышалась над полем фута на три. Мы обнаружили, что вдоль обочины проходит ограда из трех полос колючей проволоки высотой три фута. Нам нужно будет перебраться через нее до того, как начать рывок между машинами.

Промежуток между двумя грузовиками с крытыми брезентом кузовами. В одном громко шипело радио.

Нам предстоит взобраться на насыпь, и как только мы начнем двигаться, мы окажемся у всех на виду.

Перебравшись через ограду, я опустился на колено, прикрывая Марка. Он тоже перелез через ограду, но когда убрал свой вес с колючей проволоки, та громко загудела. Из кабины грузовика высунулся солдат и начал что-то говорить. Он получил от меня по полной. Я обежал машину сзади. Задний борт был поднят, но на уровне пола в нем были две щели, служившие ступенями, когда его опускали. Засунув в одну из них дуло винтовки, я выпустил длинную очередь. Марк, перебежав через дорогу, залег на обочине и открыл огонь по хвосту колонны, оказавшемуся справа от него. Я не знал, есть ли кто-нибудь в кузове второго грузовика, поэтому бросил туда гранату и поспешил через дорогу к Марку. Мы стреляли до тех пор, пока у нас не закончились патроны, то есть в течение пяти секунд. После этого мы бросили оружие и побежали налегке. От нашего оружия теперь нам не было никакого толка. Иракцы используют промежуточные патроны калибра 7,62 мм, а нам были нужны патроны 5,56 мм стандарта НАТО. Отныне нашим единственным оружием была темнота.

Должно быть, своей стрельбой мы вселили в иракцев ужас, потому что они не сразу бросились в погоню. Мы успели отбежать метров на триста. Ночь огласилась громкими криками.

Мы остановились у водонапорной башни. Теперь до рассвета оставалось совсем немного. Прямо впереди была видна дорога, которую мы только что пересекли, высокая мачта на иракской стороне и еще одна дорога, которую нам предстояло пересечь, направляясь на запад.

Мы переглянулись, и я сказал:

— Что ж, пошли.

Мы побежали через поле, затем остановились, увидев перед собой большую яму. На противоположной стороне стояли жилые дома, погруженные в темноту. Справа, в конце поселка, была дорожная развязка.

Судя по всему, яма использовалась для сбора мусора. В темноте тлели огоньки. Мы спустились вниз, то и дело спотыкаясь о пустые консервные банки и старые покрышки. Зловоние гниющих отходов было невыносимым. Мы начали подниматься на противоположную сторону. Когда мы добрались где-то до половины, по нам открыли огонь два «Калашникова», практически в упор. Мы повалились на землю, затем я метнулся вправо.

Я бежал прямо до тех пор, пока не оказался, по своим прикидкам, на одном уровне с дорожной развязкой, после чего повернул влево. Я хотел пересечь дорогу и бежать дальше. Добежав до обочины, я свалился в большое водохранилище. Два резервуара, наполненных маслянистой и грязной водой. Я был в отчаянии. Я метался, подобно затравленной крысе, пытаясь найти выход. Края были гладкими и скользкими. Мне никак не удавалось выбраться. Пришлось возвращаться назад. Теперь я даже не смотрел по сторонам, а просто бежал. Если за мной гонятся, мне незачем об этом знать — это все равно ничего не изменит.

Отбежав от водохранилища, я остановился у дороги, судорожно пытаясь отдышаться. «Твою мать, — приказал я себе, — осталось совсем немного».

Я прошел мимо домов. Меня охватил душевный подъем. Я чувствовал себя так, словно мне уже удалось прорваться. Теперь только перейти границу. О Марке я не думал. Я видел, как он упал. После этого я больше ничего не слышал. Следом за мной он не побежал. Значит, он убит. По крайней мере все произошло быстро и чисто.