Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

Гостей, приехавших в дом, встречал портрет хозяйки, выставленный на самом видном месте огромной гостиной.

«Смело, смело, — одобрительно подумал один из них. — Не каждая семидесятилетняя женщина рискнет предъявить для всеобщего обозрения свое великолепие, оставшееся в прошлом».

«Ведьма, — думал другой гость, рассматривая картину. — И глаза какие-то нечеловеческие, зрачок узкий, как у кошки… Да и нравственность у нее была примерно на том же уровне… Хотя почему «была»? Какая была, такая и осталась!»

«Нет, ну почему одним все, а другим ничего? — терзалась завистью гостья. — «Вот ведь как бывает: и внешность, и деньги, и любовников куча, и пожила в свое удовольствие… Никакой ответственности, никаких обязанностей… Мужья на руках носили, любовники подарками заваливали… Черт, неужели нам ничего не оставит? С нее станется! Завещает сувенирчик какой-нибудь, вон хоть этот портрет, и будет смеяться с того света. Она ведь знает, как нам нужны деньги. Хотя кому они не нужны?»

«Интересно, почему у нее не было детей? — думала другая женщина, стоя перед портретом. — Не могла или не хотела? Или просто бог не дал? Несчастная женщина… За все в жизни приходится платить. И за красоту, и за любовь, и за материальное благополучие. Какой у нее грустный взгляд. Сколько здесь ей?

Девушка, разглядывавшая портрет, обернулась к одному из мужчин и негромко спросила:

— Вы не знаете, сколько ей здесь лет?

— По-моему, около сорока, — ответил тот с сомнением в голосе. Подошел к картине и прищурился, разглядывая подпись художника. — Год не указан…

— Да какая разница, — раздраженно вмешалась в беседу его жена. — Тридцать, сорок, пятьдесят… Кого мы ждем? Почему она не выходит?

Муж слегка усмехнулся.

— Красоту наводит, — сказал он с неуловимым сарказмом.

— Господи, да что там уже наводить? — вполголоса спросила другая дама и перелистнула страницу дамского журнала.

Девушка быстро обернулась к ней.

— Мама! — сказала она негромко, словно о чем-то предупреждала.

— Что «мама»?

— Не надо! Мы у нее в гостях.

Женщина усмехнулась, присела на диван и вся ушла в разглядывание осеннего дамского каталога.

— Не волнуйся, Валечка, — сладко успокоила ее еще одна гостья. — Тебя в завещании не обидят. Все знают, что ты ее любимица.

Девушка вспыхнула, но ничего не ответила. Отошла к окну и стала разглядывать унылый октябрьский пейзаж.

Она знала, что хозяйка дома питает к ней слабость. Строго говоря, родственницами они не были: так, седьмая вода на киселе. То, что ее отец приходился хозяйке дома двоюродным племянником, роли не играло. Да и умер отец почти десять лет назад, а до этого с тетушкой практически не общался. Существовало у нею против дальней родственницы определенное предубеждение. Впрочем, все это глупости.

Валя снова повернулась лицом к собравшимся и принялась задумчиво разглядывать их. Господи, как меняет людей жадность!

Ведь ни для кого не секрет, что собрались они здесь только потому, что бабушка пообещала сегодня огласить свое завещание, Интересно, зачем ей понадобился такой странный жест? И еще более странно, почему люди, которых довольно трудно назвать бедными, прибежали сюда по первому мановению капризного старушечьего пальца?

Вот, например, Евгений Павлович. Или дядя Женя. Почти десять лет жизни провел на солнечной Кубе. Руководил советскими строителями, работавшими в Гаване. Что они там строили? Господи, уже и не вспомнить…

А вот и его супруга, бесценная Альбина Яковлевна. Дама она манерная, приторно-сладкая, если не заглядывать в глаза. Глаза у тети Али холодные и жесткие, как орудийное дуло.

Сергея Владимировича, или просто дядю Сережу, тоже трудно отнести к разряду неудачников. Не слишком крупный партократ в недавнем советском прошлом, он не только не потерял должность, но и упрочивал свое положение при каждом новом правителе, поднимаясь все выше по карьерной лестнице. Неудивительно. Он такой…

Валя поискала нужное слово.

Благообразный… Да, пожалуй, что так. И никогда не бросается в крайности. Всегда умеет соблюсти свой интерес где-то посерединке между правыми и левыми, за что и удостаивается поощрения и с одной, и с другой стороны. От него не услышишь ни одной оригинальной или просто смелой мысли, зато дядя Сережа имеет прекрасные зубы и умеет вовремя улыбнуться. Он вообще человек уравновешенный и обаятельный, одинаково приятный любому начальнику при любом режиме. Иногда Вале казалось, что дядя Сережа несколько бесхарактерный человек. Впрочем, при его работе это качество попадает в разряд плюсов, а не минусов.

Вот про его жену, Екатерину Алексеевну, такого не скажешь. Железная женщина. Прекрасно воспитана, прекрасно образованна, очень умна, до сих пор хороша собой. И при всем при этом лишена одной немаловажной для человека способности. Способности любить.

— Нет, это просто невозможно, — раздраженно заявил Евгений Павлович. — Она издевается над нами!

— Помолчи, Женя, оборвала его Екатерина Алексеевна.

— Но я…

— Помолчи, я сказала!

Тот угрюмо смолк. Валя невольно поежилась. Когда ее тетка раскрывала рот, невольно хотелось встать и вытянуться во фрунт, как говорили в царской армии. Странно, что спокойный и бесконфликтный дядя Сережа выбрал себе такую жену. Впрочем, говорят, что противоположности притягиваются.

— Маша, позови домработницу, — коротко приказала тетя Катя.

— Сама и позови, — спокойно ответила Валькина мать, продолжая листать журнал.

— Я не знаю, как ее зовут.

— Ее зовут Нина.

— А по отчеству?

— У домработниц отчеств не бывает, — сухо ответила мама.

«И как она не боится?» — изумилась Валька. Похоже, она единственный человек в семье, который не боится Екатерину Алексеевну. Впрочем, мама никого не боится.

— Нина! — крикнула тетка, повернувшись в сторону двери, ведущей во внутреннюю часть дома.

Дверь распахнулась почти немедленно, и на пороге возникла пожилая женщина в заляпанном жиром переднике. Она молча уставилась на Екатерину Алексеевну, вытирая мокрые руки о грязный фартук.

— Скажите вашей хозяйке, что мы давно ждем, — потребовала тетя Катя очень строгим тоном. Когда она говорила так с Валькой, та чувствовала себя кроликом, сидящим перед удавом. Но на женщину тетушкин гипноз не подействовал.

— Велено ждать, — коротко ответила она и повернулась, собираясь удалиться.

— У нас нет времени! — повысила голос тетя Катя.

Домработница обернулась и одну минуту изучала тетку пристальным и недобрым взглядом.

— Хозяйка велела сказать, что, если кто спешить будет, она не удерживает, — сообщила она наконец. Еще минуту помедлила, ожидая ответа, но собеседница молчала. Нина злорадно хмыкнула, открыла дверь и скрылась в глубине дома.

— Нет, вы слышали, как она разговаривает, — пробормотала Альбина Яковлевна. — Никаких тормозов… А передник какой грязный!

— Да, уж, — брезгливо подтвердила тетя Катя, обретая дар речи, — не мешало бы ей постираться… Впрочем, не наше дело. А вот то, что приходится ждать почти час, безусловно, наше…

— А ты уезжай, — посоветовала ей Валькина мать. — Плюнь и обидься. Чего зря унижаться? Все равно ведь вам вряд ли что-то достанется…

Екатерина Алексеевна резко повернулась к ней.

— А ты бы приберегла советы для дочери, — ответила она очень сухо.

— Валька уже большая, советов не слушает, — беззаботно ответила мать.

— Вот и держи их при себе…

— Дамы! — вмешался в беседу Сергей Владимирович.

— Давайте не будем ссориться, — предложил он дипломатично и сразу приобрел сходство с котом Леопольдом. — Нам пока нечего делить.

Его жена пожала плечами, признавая разумность довода, и отошла к окну.

Некоторое время собравшиеся молчали.

Они вообще встречались очень редко, и родственниками считались лишь формально. Впрочем, Валя дружила с Димкой, сыном Сергея Владимировича и Екатерины Алексеевны. Димка был очень славный. Вообще-то, родители считали, что с ребенком им не повезло. Димка не унаследовал ни мягкой, но настойчивой пробивной силы отца, ни железной воли матери. Был он человеком добрым (слабохарактерным, в родительской интерпретации), равнодушным к деньгам (лишенным амбиций) и абсолютно нерасчетливым в выборе знакомых (недальновидным).

С Валькой они подружились еще в детстве. Во-первых, потому что учились в одной школе (правда, Димка был на два класса старше), а во-вторых, потому что Димка очень любил рассказывать прочитанные книжки, а Валька очень любила его слушать. Димкины родители их дружбу не поощряли, но и не запрещали, скорее всего, им было все равно. А вот Валькиным родителям Дима нравился, и он проводил в их доме гораздо больше времени, чем в собственном.

С детьми Евгения Павловича и Альбины Яковлевны у Вальки отношения не сложились. Дело даже не в том, что они ей не очень нравились (хотя был такой грех), просто познакомились они уже в том возрасте, когда сойтись труднее, чем в детстве.

И Стаська, и Фидель родились в Гаване, когда их родители строили для кубинского народа то ли электростанцию, то ли какой-то другой нужный в хозяйстве объект. Верноподданническое имя Фидель, данное сыну в надежде на некоторые выгоды, принесло только моральные дивиденды. Счастливую мать, прижимающую к груди новорожденного, сфотографировали для центральной кубинской газеты, короткие сообщения мелькнули в телерепортажах. И все. Именитый тезка на заигрывания не среагировал, и интерес к русскому семейству, давшему отпрыску имя вождя кубинской революции, быстро увял.

Так что Федька, как теперь предпочитали называть его родители, расплачивался за родительские грехи в одиночестве.

Стаську назвали странным для женщины именем «Станислава», но и этот родительский поступок имел вполне логичное обоснование. Только не подумайте, что ждали мальчика, приготовились назвать его Стасиком, а когда родилась девочка, то в припадке разочарования нарекли ее тем же именем… Совсем нет. Станиславой звали богатую бабушку тети Али, от которой семейство ожидало некоторых дивидендов. И, надо сказать, в отличие от кубинского лидера старушка не обманула ожиданий. Стаське досталась большая квартира, правда в ближайшем Подмосковье, но дареному коню, как известно, зубы не считают. Сейчас Стаська, отметившая двадцать восьмой день рождения, затеяла обмен квартиры на меньшую в столице, невзирая на родительское сопротивление. Федька завидовал сестре со всей силой, на какую был способен тридцатилетний холостяк, обладающий никому нынче не нужным историческим образованием и не имеющий никаких материальных перспектив, кроме родительского наследства.

«Господи, кто же знал!», — стонала Альбина, нацелившая сына на партийную карьеру, первой ступенькой к которой и являлся истфак. События повернулись совсем не в ту сторону, и Федька, дважды обманутый — судьбой и родителями, превратился в желчного, рыхлого и вечно раздраженного маменькиного сыночка, похожего на кастрированного домашнего кота, и так же боящегося улицы и незнакомых людей. Валька сочувствовала ему и ругала себя за то, что избегала общения с родственником. Спору нет, парня жаль, но уж больно он занудный…

Стаська, в отличие от брата, уродилась на свет особой цепкой, пробивной и упорной, как бультерьер. Уже в детстве она с маниакальной настойчивостью тащила в свою сторону любые приглянувшиеся ей игрушки, не обращая никакого внимания на рев собратьев по песочнице. Повзрослев, Стаська так же упорно прибирала к рукам все, что ей нравилось: фирменные тряпки, симпатичных мальчиков, нужных подружек и их родителей. Практически безо всякой родительской помощи она поступила в финансовую академию, выбрав мало кому знакомую специальность маркетолога, и не ошиблась с оценкой ее перспективности. Сейчас Стаська работала аналитиком в американской компании, занимающейся исследованием загадочного российского рынка, зарабатывала две тысячи долларов в месяц и имела все шансы стать первым русским руководителем московского филиала фирмы. Обычно на этот пост американцы назначали только своих соотечественников, опасаясь русской вороватости, но Стаська, похоже, и их сумела прибрать к рукам. Вальке казалось, что бабушка Стаську не любила. Странно. Из всех отпрысков фамилии та была больше всех похожа на Евдокию Михайловну, если не внешностью, то беспощадной бульдожьей хваткой и твердостью в достижении поставленной цели.

Да-а, интересной персоной была бабушка году, примерно, в шестидесятом. Хотя почему «была»? Она и теперь несильно переменилась. Разве что морщин прибавилось…

А фигура по-прежнему стройная, почти такая же, как была в молодости, когда бабушка, тогда еще молоденькая Дунечка Головина, закончила хореографическое училище при Большом театре и была принята в труппу на вторые роли. Валька видела старые фотографии в ее альбоме. Неправдоподобно молоденькая и хорошенькая бабушка в накрахмаленной юбочке стояла перед фотографом, скрестив гибкие руки и опустив долу лицемерные глаза с узким азиатским разрезом. Это просто фантастика, как нравилась коварная дебютантка обеспеченным, сытым карьеристам! И еще более фантастично то, как хорошо уже в этом невинном нежном возрасте соблюдала Дунечка свой собственный корыстный интерес!

Родственники брезгливо подбирают нижнюю губу, упоминая о многочисленных связях бабушки. Впрочем, Валька уже не маленькая и прекрасно понимает смысл поговорки «зелен виноград…» Тетя Аля полжизни бы отдала за то, чтобы хоть годик пожить так же весело, как жила в молодости бабушка. А тетя Катя, хоть и похожа на Торквемаду в приступе нравственного негодования, не отказалась от возможности урвать кусочек бабушкиного пирога, приехала по первому зову…

Конечно, не Вальке их судить. Ее мать тоже приехала сюда ради дочери, так что они ничем не лучше других. Но мать, в отличие от других, и не скрывает, что ожидает выгод для своего ребенка. И вообще, она так разговаривает с бабушкой… Вальке иногда даже страшно становится от маминой манеры общения…

Но бабушка на нее ни разу не обиделась. Вот интересно, а почему? С тетей Алей, которая перед ней лебезит, бабушка разговаривает грубо, с тетей Катей, которую все боятся, пренебрежительно. А вот с мамой, которая ей откровенно хамит, жалостливо… М-да, ничего непонятно.

Валька легко вздохнула и посмотрела на мать. Все-таки сильно она сдала после смерти отца.

Конечно, мама все еще красивая женщина. Да и какие ее годы? Подумаешь, сорок пять! В сорок лет жизнь у многих людей только начинается, но у мамы она окончилась в неполные тридцать шесть, тем страшным мартовским утром, когда отец, как обычно, ушел на работу.

И дошел только до гаража.

«Сердечный приступ», — как сказал врач «Скорой помощи», которую вызвали совершенно незнакомые посторонние люди, нашедшие отца у открытых ворот гаража. Все произошло мгновенно, он даже не успел ничего понять, — утешали маму ее подруги и знакомые, но утешения растворялись в воздухе. Неделю мать провела в странном душевном столбняке, не реагируя на уговоры и соболезнования, потом забилась в долгой бесслезной истерике.

И только через месяц после похорон замкнулась в упрямом ожесточенном молчании, заставляя окружающих озабоченно поджимать губы и делать друг другу многозначительные нехорошие знаки бровями.

Именно тогда бабушка забрала Вальку к себе, в Барвиху, а мать отправилась в санаторий, как сказали дочери. Но это была неправда.

Мать провела почти полгода в реабилитационном центре, гае лечились очень известные или очень богатые пациенты после нервных срывов. Пребывание в этом недешевом заведении оплатила бабушка, но что-то непохоже, чтобы мать была ей за это благодарна. Слава богу, что полоса отчуждения, начавшаяся с отца, и продолженная матерью, не пролегла между бабушкой и Валькой. Мама не запрещала ей общаться с Евдокией Михайловной, хоть и не скрывала, что ждет от этой дружбы некоторого выгодного финала.

Валькина совесть была чиста. К бабке ее влекло не ожидание финансовых выгод, а любопытство, которое бабушка удовлетворяла безо всяких пуританских отговорок, и восхищение перед огромной женской силой, живым воплощением которой являлась Евдокия Михайловна. «Вот женщина, которой никогда не надоест жить», — завистливо думала Валька, здороваясь и прощаясь с вечно сменявшими друг друга молодыми бабушкиными любовниками.

— Кстати, вы знаете, что у нее новый воздыхатель? — спросила тетя Аля собравшихся.

— Милая, это называется альфонс, — поправил ее муж.

Альбина Михайловна добродетельно потупилась.

— И кто он? — отрывисто спросила Екатерина Алексеевна. Спрашивает, ясное дело, не из простого любопытства. Прикидывает, не перепадет ли мальчишке кое-что из бабушкиного имущества.

— Стриптизер, — вполголоса ответила тетя Аля и нервно прыснула в кружевной платок. — Работает в «Драккаре»…

— А ты откуда знаешь, где он работает? — подала голос Валькина мама, и дядя Сергей опустил голову, скрывая улыбку, а дядя Женя немедленно побагровел.

— Что ты хочешь сказать? — ринулся он на защиту жены.

— Оставь, Женя, — оборвала жена супружеский порыв. Обернулась к маме, прищурила холодные глаза и подчеркнуто вежливо ответила:

— Ходят слухи.

— Ах, слухи…

Мама сделала утвердительный и понимающий жест. Вальку передернуло. Почему она все время напрашивается на скандал?

— Ну и язва ты, Мария, — укорила тетя Катя суровым тоном. И впрямь, язва.

Все присутствующие хорошо знали, что второй слабостью Альбины Яковлевны, после безоглядной любви к сыну, было посещение мужского стрипшоу. Наверное, она могла неплохо заработать, показывая скучающим озабоченным дамочкам постбальзаковского возраста подобные увеселительные заведения.

Мать только усмехнулась и перевернула еще одну страницу дамского каталога.

— Так, я больше ждать не могу, — решительно сказал Сергей Владимирович и сверился с наручными часами. — Катя, ты останешься?

— Останусь, — твердо ответила жена.

— Хорошо. У меня через час важная встреча. Желаю всем удачи, — оглядев родственников, сказал дядя Сережа.

— Спасибо, тебе того же, — вежливо ответила Валькина мать, и даже эта невинная фраза прозвучала в ее устах издевкой.

Екатерина Алексеевна слегка вспыхнула и открыла рот, чтобы дать достойную отповедь бабе, покусившейся на супруга, как вдруг снаружи раздался шум открываемой двери, заговорили два веселых голоса, мужской и женский, и шаги зазвучали громче, приближаясь к гостиной.

Все, кроме Вальки и ее матери вытянули шеи, подались к двери и замерли в напряженном ожидании. Из глубины дома вынырнула неприветливая Нина в грязном переднике и застыла, с беспокойством глядя на закрытую дверь гостиной.

«Прямо, как перед выходом английской королевы», — успела подумать Валька, и дверь распахнулась.

Но на пороге комнаты возникла вовсе не царственная женская фигура, а молодой человек, одетый в рваные голубые джинсы и черную крутую «косуху». Обвел собравшихся веселым и наглым взглядом, чему-то усмехнулся, обернулся назад и спросил:

— Это родственники?

— Родственники, — подтвердил низкий бабушкин голос, все еще полный очарования.

Молодой человек снова оглядел гостей, покачал головой, от всего сердца заметил:

— Обалдеть, ну и зверинец!

И расхохотался им прямо в лицо.

— Молодой человек! — грозно возвысила голос Екатерина Алексеевна.

— Вы мне? — кротко спросил прибывший, расстегивая молнии и кнопки на куртке.

— Кому же еще? — ответила бабушка. Она возникла на пороге комнаты и подталкивала юношу вперед. — Ты здесь еще видишь молодых людей?

Валька с трудом сдержала смех и оглядела бабушку. Давненько они не виделись, давненько… Впрочем, причина уважительная. Валька совсем недавно вернулась из Лиона, где провела четыре месяца, сопровождая состоятельную семью в качестве переводчика. А бабушка, которая прожила во Франции почти половину сознательной жизни, эту страну отчего-то невзлюбила.

— К тебе это не относится, — с неприкрытой нежностью сказала бабушка Вальке и подставила внучке щеку для поцелуя. — Здравствуй, милая. Давно вернулась?

— Позавчера, — ответила Валька. Метнулась к своей сумке и достала сверток с сувенирами.

— Это тебе…

По лицу Евдокии Михайловны пробежала судорога.

— Убери! — велела она жестко.

Валька опешила.

— Ты хотя бы посмотри, — попросила она. — Я старалась, искала…

Евдокия Михайловна опомнилась и взяла себя в руки.

— Чепуха какая… Извини, детка, я просто не люблю все французское.

— Кроме парфюмерии, — уточнил вполголоса дерзкий мальчик и положил небритый подбородок ей на плечо.

Бабушка рассмеялась и оттолкнула его в сторону.

— Паршивец! Давай твои сувениры, — велела она внучке. Взяла сверток, но не развернула его. Немного подержала в руках и протянула Нине.

— Отнеси в мою комнату…

Домработница схватила пакет и рысью побежала по лестнице, ведущей на второй этаж дома.

— Я потом посмотрю, — объяснила бабушка Вальке, удивленной такой невежливостью. Обернулась к собравшимся и громко сказала:

— Всем добрый вечер!

Гости ответили нестройным гулом. Валька оглядела родственников и еще раз подивилась произошедшим переменам. Все недовольство, излучаемое ими несколько минут назад, растворилось в вежливых улыбках. Тетя Аля сияла так, словно дожидалась этой минуты долгие предшествующие годы и наконец дождалась.

— Евдокия Михайловна! — воскликнула она с чувством. — Вы так потрясающе выглядите! Неужели подтяжку сделали?

После минутного замешательства в комнате раздался тихий смех. Смеялась Валькина мать.

«В этом вся тетя Аля, — подумала Валька со стыдом. — Хочет приятное сказать, — и обязательно ляпнет какую-нибудь бестактность. Не нарочно. Она для этого недостаточно тонкая. Вот тетя Катя, пожалуй, сказала бы эту фразу с умыслом».

Но Екатерина Алексеевна промолчала, и только выразительно расширила глаза, посмотрев на родственницу.

Бабушка не обиделась. Пожала плечами и скинула пальто, явно решив не отвечать на подобную глупость.

Но выглядела она и впрямь превосходно.

Валька с безмолвным одобрением оглядела элегантное и простое платье, выставляющее напоказ безукоризненные линии тела почти семидесятилетней женщины. Четкие скульптурные пропорции. Узкая талия. Прямая гордая спина без малейших признаков сутулости. Ровные стройные ноги в изящных сверкающих туфельках. Высокий класс.

Евдокия Михайловна отошла к камину, уселась на диван и, повернув голову в сторону гостей, сделала рукой приглашающий вежливый жест.

— Сядьте, — озвучила она приглашение мягким ровным голосом.

Все потянулись к хозяйке, выбирая места. Одна Валька осталась стоять на месте, завороженная внезапно открывшимся зрелищем.

Часть комнаты возле камина освещалась неярким торшером, Огромный оранжевый абажур был низко опущен, и свет стелился по ковру, оставляя лица в полутьме. Словно услышав Валькин призыв, бабушка снова медленно повернула голову и рассеянно улыбнулась. Морщины растворились, и на девушку смотрело из полумрака изумительно красивое лицо.

Черные пышные волосы слились с темнотой и казались длинными. Наверное, в молодости, когда бабушка заплетала косы, они были чуть ли не самым гибельным оружием в борьбе за мужское поклонение. Два полукруга челки обрамляли все еще четко очерченный выпуклый лоб.

И устало смотрели на девушку длинные темные глаза, в которых, отражаясь, плясали огненные искры. Очень грустные глаза, казавшиеся в ярком дневном свете ехидно прищуренными.

— А ты? — негромко спросила бабушка, и все оглянулись на Вальку.

— Я здесь посижу, — ответила она. — Мне и так слышно.

Евдокия Михайловна обернулась назад, нашла взглядом Валькину мать и окликнула:

— Маша!

Мама подняла взгляд от каталога, и бабушка похлопала ладонью рядом с собой.

— Сядь поближе.

Мама поднялась с места и перешла к камину. Но рядом с хозяйкой не села, выбрала кресло, стоявшее чуть в стороне от огня.

— Ну что ж, — сказала бабушка себе под нос, — как хочешь.

Подумала немного, тряхнула все еще пышными волосами, выкрашенными самой лучшей французской краской.

— Все-таки зря ты девочку Валентиной назвала, — сказала она матери с искренним сожалением. — Не русское имя-то… Что-то из Дюма… Валентина де Вильфор. Глупо.

— Ну, не знаю, — ответила мама подозрительно дружелюбно. — Может, оно и не русское, но вполне общеупотребительное, если ты меня понимаешь…

— Общеупотребительное! — с пренебрежением фыркнула бабушка. — Так в России любое имя употребительное, хоть Валентина, хоть Альбина!.. Ох, прости Аля, все время забываю, как тебя зовут…

Альбина Яковлевна кротко кивнула, но уши и шею начала заливать багровая краска. Да, бабушка по-прежнему в своем репертуаре…

— Хотя, с другой стороны, есть люди, которых вроде и по-русски зовут, а толку-то… Все равно свою страну обворовывают…

Сергей Владимирович на мгновение вскинул глаза на говорившую, но ничего не ответил. Только слегка ослабил узел галстука и переглянулся с женой. «Терпи!» — посоветовал ему жесткий ответный взгляд Екатерины Алексеевны.

— Ну, а теперь, когда ты каждому раздала по подарку, может, расскажешь, зачем звала? — как всегда бесцеремонно спросила мама.

Бабушка тихо рассмеялась.

— Замуж тебе надо, Маша, — сказала она с непонятным сочувствием.

— Умоляю, меня не трогай, — сухо попросила мать, и бабушка ее послушалась. Оглядела остальных родственников, разгладила на коленях и без того безукоризненно отглаженное платье.

— Я очень рада, что вы нашли время и приехали, — заговорила хозяйка суховато и официально. — Визитами вы меня не балуете… Знаю, знаю! — властно прервала она Альбину Яковлевну, подскочившую на месте, — вы очень заняты! Работа, дети… и все остальное, правда, Аля? Поэтому и благодарю. Кроме того, хорошие вы родственники или плохие, других у меня все равно нет.

Бабушка помолчала, оглядела гостей и добавила сокрушительное слово:

— Пока…

Минуту длилась изумленная тишина. Потом Сергей Владимирович, забывший о том, что у него нет времени, откашлялся и осторожно уточнил:

— Что значит «пока»?

— Это значит, — невозмутимо ответила бабушка, — что я снова выхожу замуж.

Молчание, воцарившееся вслед за сказанным, казалось, можно было пощупать, такое напряжение сгустилось в воздухе.

— Извини, конечно, за любопытство — начала мама. — Я правильно подозреваю за кого?

И бросила короткий взгляд куда-то за спину дочери.

Валька обернулась. Молодой человек, пришедший с бабушкой, освободился от куртки и остался в облегающей водолазке, демонстрируя рельефные мышцы красивого тела. Поймал взгляд, брошенный на него, насмешливо скрестил руки на груди и подмигнул девушке. Ну и тип! Валька в негодовании отвернулась.

— Правильно, — подтвердила бабушка. — Познакомьтесь. Это Андрей.

Тот встал, вышел вперед и отвесил гостям низкий шутовской поклон. После чего вернулся на прежнее место за Валькиной спиной, по дороге попытавшись снова поймать ее взгляд.

Но Валька смотрела не на него, а на потрясенных родственников.

«Только не скандал! — заклинала она мысленно. Только не сейчас!»

— Боже! — простонала Екатерина Алексеевна, с трудом обретая прежний цвет лица. — НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

— Отчего же, Катя? — кротко спросила бабушка. — Ты считаешь, я уже списана в архив?

По лицу тети Кати было заметно, что именно так она и считает, но гостья шумно выдохнула воздух сквозь стиснутые зубы и промолчала.

— А ты, Маша, почему молчишь? — спросила бабушка Валькину мать.

— Потому, что чужие личные дела меня не касаются, — сухо ответила та. Слава богу, достойно ответила. Показалось Вальке, или бабушка действительно покраснела?

— Нет, что же это? — вступила в беседу Альбина Яковлевна, до сих пор растерянно озиравшая лица родственников. — Как это, не касаются? А зачем ты тогда сюда приехала?

— Аля! — попытался остановить жену Евгений Павлович.

— Ты, что, не рассчитывала отхватить кусок для доченьки? — уже срываясь на визг, перешла в атаку тетя Аля, не обратив на мужа ни малейшего внимания. — Все благородную изображаешь?!

Мама чуть заметно сморщила нос и отвернулась.

— А вы что молчите? — обращаясь к остальным, страстно вопрошала Альбина Яковлевна. — Сергей! Катя! Нельзя же так! Ее же нужно освидетельствовать в психушке! Она же ненормальная!

— А ну, хватит орать! — прикрикнула бабушка так сурово, что тетя Аля подавилась собственной злостью. — Еще раз голос повысишь — Андрей тебя отсюда пинками вытолкает!

— С удовольствием, — подал голос жених из-за Валькиного плеча. Она не смотрела в его сторону, но могла поклясться, что он наслаждается представлением.

Тетя Аля вскочила с кресла.

— Это кто говорит? — закричала она, уже не владея собой. Такой Валька видела ее впервые, и зрелище было страшненьким. — Дешевка! Стриптизер поганый!

— Ну, не такой уж и поганый, если ты мне каждый раз по сотне баксов за резинку суешь, — спокойно ответил тот, ничуть не испугавшись и не повышая голоса.

— Ах, ты, сволочь!

Теперь на ноги вскочил Евгений Павлович. Впрочем, в драку вступать не спешил, обозрев рост и габариты противника. Так и остался стоять, набычившись и сжимая кулаки. На его лице замерцали красные лихорадочные пятна.

— Как ты смеешь ей тыкать, подонок?! Ты что не видишь, что моя жена тебе в матери годится?!

— Господи, ну конечно, вижу, — немного удивился Андрей, — вы думаете, это можно скрыть? Я хотел ей приятное сделать…

Валька в отчаянии закрыла глаза. Действительность превосходила самые неприятные ее ожидания. Скандал выходил не просто гнусным, нет. Это было зрелище обманутых корыстолюбивых надежд, вдвойне отвратительное оттого, что его разыгрывали ее родные. Хорошо, что мама не участвует в шоу. Хотя и так умереть от стыда хочется.

Бабушка негромко хлопнула в ладоши и рассмеялась.

— Браво, — сказала она, повернувшись к Андрею.

— Спасибо, Дока, — ответил тот, и присутствующие содрогнулись. Евгения Павлович быстро обернулся к тетке. Седые волосы, прикрывающие лысину, растрепались, и от бывшего благообразия не осталось и следа.

— Дока? — переспросил он, словно не веря своим ушам. — Это ты?

— Я, — с вызовом подтвердила бабушка.

— Дока, — повторил дядя Женя, болезненно закатив глаза. Потом взял жену под руку и сказал:

— Я стыжусь того, что ты моя тетка.

— Просто удивительно, какими взаимными иногда бывают чувства, — не осталась в долгу бабушка.

Евгений Павлович поволок супругу к двери.

— Нет, ну почему Дока? — спросил он, обернувшись перед тем, как выйти.

— Потому, что Дока на все руки Фока, — закричала его жена, мгновенно сотворив пошлый каламбур. — А что ей еще остается?!

— Хватит!

Валька вскочила с места, чувствуя, что больше не может выносить этот позор.

— Как вам не стыдно! — выкрикнула она смешное детское предложение. Альбина засмеялась, не разжимая губ, и Евгений Павлович быстро вытолкнул жену в коридор. С силой хлопнула закрытая дверь, и в комнате наконец стало тихо.

— Ну? — спросила бабушка как ни в чем ни бывало. — Кто еще желает высказаться?

Сергей Владимирович отчетливо хрустнул пальцами.

— Умоляю, только не это! — попросила бабушка. — Лучше уж выругайся, если хочешь.

— Отговаривать тебя, как я понимаю, бесполезно? — деловито спросила Екатерина Алексеевна.

— Бесполезно.

— И рассказывать о молодых проходимцах, нацелившихся на богатое наследство, тоже?

Бабушка окинула собеседницу отважным молодым взглядом.

— Видишь ли, Катя, — объяснила она мягко, — проходимцы, нацелившиеся на наследство, бывают молодые и не очень молодые. Лично я предпочитаю молодых.

Позади Вальки громко фыркнул Андрей и, в свою очередь, зааплодировал невесте.

— Ай, браво!

Бабушка слегка кивнула головой. Не говоря ни слова, дядя с теткой одновременно поднялись с места и молча удалились.

— Дверью не хлопайте! — крикнул Андрей им вслед и получил в ответ сокрушительный удар по косяку.

— Ай!

Валька оглянулась. Проходимец съежился в кресле, прикрывая ладонями уши.

— Господи, какие все нервные, — пробормотал он себе под нос и снова подмигнул Вальке. Шут гороховый.

— Подойди сюда, — позвала бабушка, и Валька послушно встала с мягкого пуфика. Приблизилась к ней и опустилась на пол. Бабушка взяла ее руки, стиснула их между своими ладонями и тихо спросила, заглядывая внучке в глаза:

— Ты тоже сердишься?

— Нет-нет, — быстро ответила Валька.

— Я не так спросила. Ты тоже разочарована?

— Мне плевать на твои деньги, — честно ответила внучка. — У меня зарплата хорошая, нам хватает.

Из глубины комнаты вновь донеслось насмешливое фырканье.

— Помолчи! — прикрикнула бабушка бешеным голосом, и фырканье смолкло.

Евдокия Михайловна повернулась к Валькиной матери, не принимавшей никакого участия в происходящем.

— Странно, что ты молчишь, — сказала она. И мягко пригласила: — Ну, давай, обматери меня…

— С какой стати? — ответила мать, пожимая плечами, — каждый развлекается, как ему нравится… Имеешь право.

— Да? — удивилась бабушка. — Как интересно… Обычно ты со мной нахальней всех разговариваешь.

— Это потому, что мне лично от тебя ничего не надо, — объяснила мама. — Хотя ты, наверное, не поверишь.

— Отчего же, поверю. Тебе поверю, — ответила бабушка, подчеркнув слово «тебе». И снова посмотрела на Вальку ласково и грустно.

— Бросишь меня теперь? — спросила она внучку.

— Ни за что! — твердо ответила та.

Бабушка на мгновение закрыла глаза, потом открыла их и оттолкнула Вальку.

— Идите, — сказала она отрывисто, не глядя на женщин. — Потом договорим.

— Будь осторожна, — предупредила мама, поднимаясь с кресла. И сказала это без обычной небрежной издевки. — Береги себя.

Бабушка кивнула и откинулась на спинку дивана, глядя в огонь.

— Я провожу, — вызвался альфонс, вытекая из кресла в глубине комнаты.

— Обойдемся, — ответила мама, но он словно не услышал. Учтиво распахнул дверь, пропустил дам и двинулся следом.

В холодной прихожей мать, не обращая внимания на попытки проходимца быть галантным, достала из шкафа свое пальто и набросила его на плечи. Открыла дверь и побежала по слякотной земле к машине, скромной старой «Ниве», купленной Валькой по случаю очень дешево. Валька завозилась с молнией на сапогах, проклиная заедающий замок и стараясь не смотреть вправо от себя, где стоял проходимец, держа наготове ее распахнутую куртку. Наконец справилась с замком, распрямилась и сделала безуспешную попытку отобрать одежду.

— Я не кусаюсь, — сказал проходимец с усмешкой. Глаза его мягко мерцали в полутьме прихожей, улыбка из ехидной трансформировалась в нежную и завлекательную. Хорош, ничего не скажешь.

Валька молча влезла в рукава и запахнула полы, затягивая пояс.

— Может, встретимся? — предложил женишок без зазрения совести. — Пообщаемся? А то у тебя, как мне кажется, сложилось обо мне превратное впечатление.

— Я с альфонсами не общаюсь, — грубо ответила Валька.

— А ты попробуй, — посоветовал собеседник. — Вдруг понравится…

Валька не нашлась, что ответить, схватила сумку и быстро выскочила на улицу. Хлопнула дверью, и только после этого спохватилась, что в точности повторила завершающие действия родственников, покинувших дом несколько раньше нее.

Утро следующего дня началось с неприятности: у Вальки вырубился компьютерный монитор. В принципе, ничего неожиданного, он честно отпахал восемь лет без отпусков и профилактики. Впрочем, учитывая то, что гонорар за четыре месяца пребывания в Лионе еще не успел раствориться в вихре хозяйственных нужд, неприятность выглядела мелкой. Всего-то и дел, что пойти в ближайший к дому магазин и выбрать замену. Валька немного поколебалась, прикидывая, стоит ли разоряться на плоский плазменный монитор, и со вздохом решила, что не стоит. Красивая игрушка, но всего лишь игрушка. Дорогая, к тому же. Минимум — четыреста-пятьсот долларов.

Валька быстро оделась, скрутила волосы на затылке в банальный «кукиш» и запечатала его красивой французской заколкой. Конечно, такая заколка требовала некоторой изысканности в прическе, но одним из женских качеств, которое Валька считала положительным, а бабушка отрицательным, было умение мгновенно собраться на выход. Вот и сейчас она потратила на себя неприлично мало времени: никакой косметики на лице, «кукиш» на затылке, старые джинсы, старый свитер и дутая китайская куртка. Не на бал ехать.

А по бабушкиной теории, девушка должна в любой момент выглядеть так, как будто она едет именно в этом направлении. Поэтому Евдокия Михайловна крайне неодобрительно воспринимала пионерскую манеру внучки быть всегда готовой. Валька с ней не спорила. В конце концов, они — женщины разных поколений.

Валька выскочила из квартиры и захлопнула дверь. Повернула в замке ключ и, не вызывая лифт, понеслась вниз.

Улица встретила ее неприветливо. Мелкий холодный дождь, уже второй день отравляющий настроение самым оптимистичным горожанам, уколол щеку. Валька набросила на голову капюшон и устремилась к автобусной остановке. Машину забрала мама, ей она сегодня нужней.

Магазин находился всего в двух остановках от дома. Маленький, но не очень нахальный — сделала вывод Валька, посетив его неделей раньше. Цены не слишком крутые, но и ассортимент не слишком богатый… Впрочем, ей нужен всего лишь компьютерный монитор, так что нечего отвлекаться.

Валька толкнула стеклянную дверь от себя, и негромко звякнул серебряным звуком колокольчик, оповещая о ее приходе. «Какая безвкусица, — подумала Валька, слегка поморщившись. — Колокольчик в магазине оргтехники! Нелепица…»

— Добрый день, — возникая у локтя, пропел молодой человек в белой рубашке, воротник которой мертвой петлей затягивал серый галстук. — Чем могу помочь?

— Мне нужен монитор, — рассеянно ответила девушка и окинула взглядом небольшое пространство. — Кстати, где они у вас? Неделю назад были в том углу…

— Мы расширяемся, — со скромным достоинством ответил юноша. — Мониторы на втором этаже.

— Спасибо, — быстро сказала Валька и, не дожидаясь провожатого, бегом рванула вверх по узенькой лестнице. Расширяются, значит… Что ж, отрадно слышать. Благосостояние народа растет, как и уверяет правительство устами своего тяжелоглазого и тяжелоголосого премьера.

Уже почти одолев пролет, Валька чуть не столкнулась с человеком, который нес вниз кучу папок. Папки образовывали в его руках настолько высокую гору, что лицо человека, предположительно мужского пола, было скрыто за ними совершенно. На секунду девушка замедлила шаг, прикидывая, предложить помощь или нет.

— Черт!

Верхняя часть сооружения, пребывавшая в шатком равновесии, соскользнула с нетвердой опоры, и кипа бумаги обрушилась на лестницу. Валька и неудачливый разносчик одновременно нагнулись, подбирая разлетевшиеся листы.

— Надо было в два приема переносить, — не глядя, на своего визави, сказала девушка.

— Спасибо, я уже понял, пробурчал тот. Валька поднялась, протягивая незнакомцу собранную часть документации.

На мгновение они остановились, рассматривая друг друга, и Валька невольно поежилась, представив, как она выглядит. Обидно, что именно в такие неудачные моменты на женском пути возникают симпатичные молодые люди, а что поделаешь? Закон подлости! Права бабушка, говоря, что девушка всегда должна выглядеть так, словно отправляется на бал.

— Спасибо, — поблагодарил молодой человек, становясь вдруг весьма любезным.

— Не за что, — ответила Валька. Развернулась и почти бегом рванулась в торговый зал.

Наметанный женский глаз мгновенно, как рентген, определил в незнакомце холостяка. Синий ворот рубашки, выглядывавший из под коричневого с ромбиками джемпера, совершенно не гармонировал с последним. Ни одна уважающая себя женщина не допустит, чтобы ее муж нацепил на себя такое термоядерное цветовое сочетание. А может, они поссорились? Или дама страдает дальтонизмом? Хотя нет, это исключительно мужская болезнь.

«Симпатичный парень, — думала Валька, расхаживая между двумя полками с образцами мониторов. — Жаль, что темноволосый. Как это в цыганских присказках говорится? Ходи веселей, чернявенький!»

Она негромко прыснула в кулак и огляделась, но зал был пуст. Только за барьером кассы листала журнал девица лет двадцати. Уловив посторонний звук, она оторвала глаза от глянцевой картинки и изумленно уставилась на единственную посетительницу. Валька торопливо пошла вдоль стеллажей с небогатым ассортиментом.

— Вам помочь? — спросил у нее под ухом приятный мужской голос. И Валька, не оборачиваясь, почувствовала, как уши у нее начинают краснеть и плавиться.

— Мне нужен монитор, — отрывисто сказала она, не глядя на свитер с ромбиками.

— Какой именно? — спросил незнакомец, минуту назад тащивший вниз папки. Впрочем, сейчас он был от них избавлен. — Обычный? Плазменный?

Наверное, именно ощущение неполноценности своего внешнего вида и толкнуло Вальку на высокомерный незапланированный ответ.

— Плазменный, разумеется! — ответила она, окидывая незнакомца удивленным взглядом и, одновременно с ужасом припоминая, есть ли у нее с собой нужная сумма. Но тот вдруг вздохнул и покачал головой.

— Не советую, — сказал он с сожалением. — Вы, что, не видите, что у нас один Китай?

— А что, есть разница? — фальшиво удивилась Валька.

— И еще какая! — убедительно ответил собеседник. — Особенно, в сравнении с японскими.

«Господи, какой странный продавец», — подумала Валька, недоверчиво глядя на молодого человека.

— Понимаете, в Китае народу много, — начал объяснять тот, по своему восприняв ее взгляд. — Им там невыгодно автоматизировать процессы, иначе рабочие места сокращаются… А производство подобной техники требует почти полной автоматизации: процессы точнее идут, дешевле стоят и не зависят от человеческого фактора… Нет, послушайте меня, не берите плазменный, возьмите обычный. Он у нас южнокорейский, это понадежней будет.

— Тише, — прошипела Валька, толкнув собеседника в бок.

— А что такое? — не понял тот и оглянулся.

— Сейчас барышня за кассой вас услышит, доложит, куда надо, и вы останетесь без работы, — тихо и внушительно объяснила девушка.

— А-а-а…

Молодой человек почесал затылок и повернул голову, прикидывая, действительно ли его слова долетают до ушей кассира.

— Не подумал, — признался он. — Спасибо за заботу.

Валька ничего не ответила. Хотя в тоне чернявого не было иронии, ей почему-то показалось, что он улыбается.

— Странный у вас метод продажи, — отвлеченно заметила девушка. — Разорите хозяев такими откровениями.

— А я не продавец, — охотно объяснился молодой человек. — Я бухгалтер.

— Все равно держите язык за зубами, а то всех покупателей распугаете, — посоветовала Валька, повернулась спиной к собеседнику и обозрела предложенный корейский монитор. Обычный монитор с длинным тяжелым задом. Плазменный вроде посимпатичней… Все-таки интересно, кто этот чернявый по национальности? Кавказец? Может, даже чеченец, не к ночи будет помянут? Она покосилась в сторону собеседника, проверяя, ушел, или нет. Не ушел, топчется в двух шагах от нее, Неужели запал?

— Ладно, беру корейский, — с тяжелым вздохом решила Валька, но в душе все ликовало. Ура! Никаких непроизводительных расходов в качестве компенсации за растрепанные волосы и жуткую куртку! И, главное, как пристойно все получилось: она была готова потратиться, а молодой человек эту готовность отмел. Нет, он, действительно, симпатичный, даже если и чеченец.

— Правильно делаете, — ответил предмет ее тайной благодарности, опять-таки не понижая голос. — Внизу у нас отдел доставки, я вас провожу…

— И сколько… — начала было Валька, но собеседник перебил.

— Нисколько. Доставка входит в цену товара. Пойдемте, я вам покажу, к кому обратиться.

Они миновали полупустые полки с несколькими образцами мониторов и направились к лестнице. Девица за кассой проводила их скучающим взглядом.

— А расплатиться? — спохватилась девушка, судорожно дергая молнию на сумке.

— Внизу, — коротко успокоил молодой человек. — Все внизу. Здесь платят только за мелочи, которые в доставке не нуждаются. Как насчет мелочей? Ничего не забыли? Дискеты, мыши, шнуры? В наличии имеются?

— Имеются, — ответила Валька, делая первый шаг по ступеньке вниз. — Кстати!

И она резко остановилась, чуть не столкнувшись с молодым человеком. Тот ловко и деликатно вильнул в сторону, обдав девушку легким запахом хорошего мужского парфюма. «Ишь ты, какой тактичный», — удивилась Валька. Положительно, он нравился ей все больше.

— Я подумываю об оптической мыши, — соврала она не моргнув глазом сама не зная зачем. Уходить ей не хотелось. Может потому, что на улице лил дождь, а в маленьком магазине было тепло и уютно, а может потому, что молодой человек, пахнувший ненавязчиво-дорогим запахом, не сделал никакой попытки случайно к ней прикоснуться.

— Ну, не знаю, не знаю, — в задумчивости пробормотал молодой человек и оглянулся.

— Что, мыши тоже китайские? — догадалась Валька о причине затруднения.

— Китайские, — сознался собеседник убитым голосом.

— А чего ж хорошие не покупаете?

— Дорого очень.

— А-а-а…

— Подождите, посмотрю, — неожиданно попросил ее незнакомец и бегом ринулся вниз. Валька проводила его взглядом и, как только топот кроссовок растворился в отдалении, судорожно рванула молнию в сумке, выхватывая расческу. Сорвала с головы заколку и быстро провела расческой сверху вниз. Потрясла головой, чтобы волосы немного распушились, тщательно скрутила их и уложила более кокетливо, чем в прошлый раз. Прихватила прическу заколкой, погляделась в маленькое зеркало. Осталась почти довольна. Жаль, конечно, что она не одела свою выходную курточку с лисьим воротником, но кто ж знал, что ей сегодня подвернется столь приятный молодой человек…

Если говорить честно, то Валька питала смутную подсознательную неприязнь к жгучим брюнетам восточного типа. Героем ее романа был белокурый парень скандинавского типа, высокого роста, широкоплечий, с холодными светлыми глазами. Таких молодцев в ее небогатой событиями личной жизни было двое, и оба они уже почти растворились в недрах короткой девичьей памяти.

В десятом классе в нее вдруг без памяти влюбился тихий прибалтийский мальчик Янис. Все предшествующие годы Валька слышала его голос только тогда, когда Яна вызывали к доске. Как сказали бы сейчас разборчивые и многоопытные девицы, он относился к категории ботаников. Запоем читал книги, закончил музыкальную школу по классу скрипки и коллекционировал открытки с видами городов. Причем Валька сильно подозревала, что лично посещать города, запечатленные на открытках, у Яниса не было ни малейшего желания. Он был слишком робок для роли путешественника. Даже для роли современного путешественника, снабженного визой, туристическим маршрутом, гостевой картой отеля и обратным билетом с фиксированной датой. Ян не любил перемещаться по миру физически, он предпочитал это делать с помощью воображения.

Валька встречалась с ним не очень долго. Вначале ей польстило, что и у нее есть воздыхатель, и она милостиво потратила на тихого Яна какую-то небольшую часть своего свободного времени. Но очень скоро поняла, что ей с ним скучно, и решительно прекратила их дружбу.

Сейчас Ян работает редактором в крупном издательстве, где его весьма ценят за грамотность, обязательность, отвращение к алкоголю и отсутствие каких-либо амбиций. Что ж, вот вам пример абсолютно счастливого человека, нашедшего свою гавань в неполные двадцать пять. То, что Ян останется на этом месте всю свою жизнь, у Вальки сомнений не вызывало. Он будет добросовестно вычитывать чужие тексты с описаниями путешествий, не подвергая себя опасностям, связанными с ними, будет пересекать моря и океаны на добротных лайнерах, выдуманных другими людьми, будет опускаться под воду к полуразрушенным античным городам и бродить по растрескавшимся камням Атлантиды, поднимая со дна золотые украшения ее храмов… В общем, он будет самой добросовестной и безотказной фото и телекамерой, фиксируя достоинства и поправляя ошибки чужого взгляда на мир.

Второй, а если говорить точней, первый мужчина в ее жизни представлял собой полную противоположность тихому Янису.

С Костиком они познакомились в пединституте, где Валька училась на факультете иностранных языков, а Костик преподавал на историческом.

Собственно, разница в возрасте у них была небольшой: шесть лет. Костя пришел в институт сразу после аспирантуры, и отличить его внешне от студента не было никакой возможности. Поэтому в студенческих междусобойчиках его и называли просто Костиком, а не Греком, как можно было ожидать, исходя из непривычной на слух фамилии Делоглан.

Надо сказать, что Костик, хотя и был наполовину эллином, внешне пошел в русскую мамочку, унаследовав от греческих предков только жгучие темные глаза, страстный темперамент и жестокую авторитарность, главное качество характера, которое в конечном итоге оттолкнуло Вальку.

Костик методично определял ее быт, образ мыслей, ее поступки и сумму ежемесячных трат, хотя деньги Валька получала не от него, а от бабки и матери. Долгое время она пыталась подчиниться режиму порядка и дисциплины, насаждаемому Костей, но в конечном итоге просто написала любимому письмо, где расставила все точки над i. На компромиссы идти готова, слепо подчиняться — нет, таков был главный смысл ее послания. Разговаривать с Костей лично Валька побоялась, не без оснований опасаясь вспыльчивости его характера. Но опасалась она, как выяснилось, напрасно.

Выяснять отношения Костик не стал и написал ей ответное длинное, бешеное, спотыкающееся письмо безо всяких знаков препинания, лишь в конце поставив большую жирную точку.

Точно такую же точку он поставил и на их отношениях, прекратив здороваться с Валькой даже тогда, когда они встречались в институтских коридорах.

Такому облегченному варианту расставания Валька, с одной стороны была, рада, а с другой — не очень, усматривая в легкости, с которой закончились их отношения, элемент несерьезности со стороны кавалера. Впрочем, переживала она недолго. Курс был выпускной, близились госэкзамены, и было не до любовей. Валька тянула на красный диплом, поэтому заниматься приходилось много. Попыток испортить ей диплом Костик не сделал, надо отдать ему должное, но после выпуска не позвонил ни разу.

Недавно Валька встретила его на улице. Костик был не один. Рядом с ним вышагивала молоденькая симпатичная девочка с большим животом. Костик что-то говорил ей, оживленно жестикулируя, девочка смотрела ему в рот с ужасом и восторгом. «Интересно, кто у него родился», — мимоходом подумала Валька и тихо прыснула, представив себе, как Костик провожает жену в роддом, снабжая ее по дороге ценными указаниями, как правильно рожать и кормить ребенка грудью.

Последующие годы особенного разнообразия в ее личную жизнь не внесли. Конечно, множество клиентов мужского пола делало попытку вступить с симпатичной и молодой переводчицей в неформальные отношения. И как-то раз Валька, не выдержав однообразия своих маршрутов, дала согласие на культпоход в ресторан с одним из них. Вспоминать этот вечер она не любила. Мучительное ощущение неловкости оттого, что не можешь найти общую тему для разговора, сменялось неудовольствием по поводу неумеренного потребления кавалером горячительных напитков, Окончилось все тривиальной воробьяниновской фразой «поедем в номера» и короткой ответной пощечиной на выходе из ресторана. Все по сценарию классиков.

«Ты не умеешь выбирать мужчин», — резюмировала бабушка, выслушав сбивчивый отчет Вальки, прерываемый обиженными всхлипываниями. Что ж, возможно. Вероятно, это умение в роду принадлежит исключительно Евдокии Михайловне. Чего стоил только ее последний муж, небрежно подцепленный в дешевом артистическом кафе на Монмартре! (И что там мог позабыть солидный господин, владеющий несколькими молочными заводиками и пакетом акций неплохого автоконцерна «Рено»?!)

Но факт оставался фактом. В 1974 году Евдокия Михайловна, имевшая за плечами тридцать восемь прожитых лет, четырех мужей и бессчетное количество любовников, сошлась с господином Жаком Девиллье, богатым и нестарым еще человеком, который впоследствии и стал ее пятым мужем.

Не последним, как показала жизнь.

— Вот, пожалуйста!

Валька вздрогнула от неожиданности и повернула голову вправо. Молодой человек подкрался бесшумно, как рысь, и стоял рядом, протягивая ей ярко оформленную коробку.

— Что это?

— Мышь…

— А-а-а…

Валька вскрыла упаковку и вытащила симпатичную оптическую мышку. Дернул ее черт! Оптические мыши довольно дорогие.

— Она не новая, — предупреждая вопрос, быстро отрапортовал новый знакомый. Впрочем, какой он знакомый, если до сих пор Валька даже имени его не знает. Неужели и правда, чеченец?..

— Почему не новая?

— Потому, что моя, — пояснил молодой человек. И добавил:

— Я ею недолго пользовался. Примерно полтора месяца. Потом на другую поменял. Но эта хорошо работает, вы не думайте…

— А я и не думаю, — немного разочарованно ответила девушка. Не такой уж он и симпатичный, как показалось вначале. Вот, пожалуйста: взял и сбагрил барышне свою старую мышь. Может, отказаться?

— И сколько мне это будет стоить? — неловко спросила Валька, пытаясь запихнуть в упаковку матовую полупрозрачную мышку.

Молодой человек отобрал у нее и то, и другое, ловко запечатал коробку и вернул девушке. После чего сунул руки в задние карманы джинсов и задумчиво скривил рот.

«Черт, сейчас загнет», — уже с неприязнью подумала Валька, отводя взгляд. Впрочем, сама виновата. Нечего было глупости говорить.

— Она мне дорога как память, — задумчиво поделился собеседник. — Даже не знаю, имею ли я право…

Цену набивает — поняла Валька и сделала попытку отбиться:

— В таком случае, пускай остается у вас…

— Да нет, не стоит зацикливаться на прожитом, — отмел молодой человек ее робкий рывок, и капкан защелкнулся. — Просто я хотел вам объяснить, что для меня эта вещь дорога не в материальном отношении.

Он сделал паузу.

— И?..

— И не согласитесь ли вы со мной пообедать. Сегодня.

Валька с изумлением воззрилась на собеседника. Предложение поужинать встречались в ее практике намного чаще, и она слегка растерялась.

— А почему пообедать? — задала она довольно глупый вопрос.

— Потому что через пять минут в магазине начинается перерыв, — ответил молодой человек, совершенно не удивившись. — И мне очень хочется есть. А вам?

Валька немного прищурилась, изучая незнакомца циничным взглядом.

— Учтите, я после совместного обеда в постель не ложусь, — предупредила она грубо.

Молодой человек положил руку на грудь и шумно выдохнул воздух, изображая преувеличенное облегчение.

— Ну, слава богу! А то я не знал, как бы вам сказать то ж самое, только потактичней…

— А монитор? — с досадой перебила Валька, чувствуя, что инициатива переходит к противнику.

— А вот монитор вам придется оплатить. Я всего лишь бухгалтер и не могу себе позволить…

— Я спрашиваю, как мне его забрать, — почти закричала Валька, чуть не плача от обиды. Это ж надо! Выставил ее полной дурой!

— Сейчас и заберем! — успокоил новый знакомый. — Если, конечно, вы не возражаете. Я на машине.

— Да, бухгалтеры всегда в цене, — ядовито и не смешно уколола Валька.

— Всегда, — согласился молодой человек. И добавил:

— Кстати, простите, что не представился. Арсен.

— Вы чеченец? — сорвалось с Валькиных губ испуганное восклицание, и она начала медленно пятиться по лестнице вниз.

— Ну что вы! Все не настолько плохо, — начал успокаивать ее собеседник. И после небольшой паузы: «успокоил» окончательно:

— Я — цыган.

Цыган в своей жизни Валька представляла в трех ипостасях, Во-первых, по репортажам криминальной хроники, где говорилось о национальном наркотическом бизнесе. Во-вторых, визуально, базируясь на опыте личного общения с разбитными цыганками в районе Киевского вокзала. Цыганки хватали Вальку за рукав, называли «счастливой» и «красавицей» и проверяли на крепость ремень сумки, перекинутой через плечо. Это был фактор негативный.

Что касается фактора позитивного, то Валька, конечно, знала о существовании цыганского театра «Роман», испытывала осторожную симпатию к Николаю Сличенко и догадывалась о богатом культурном цыганском наследии в области вокала и хореографии.

На этом опыт общения с национальными меньшинствами у Вальки исчерпывался. Поэтому она с некоторым опасением поглядывала на молодого человека, сидевшего напротив.

Симпатичный, признавала Валька, почти против воли. Но это, на ее взгляд, все же не оправдывало его нежелательного происхождения.

Отвертеться от приглашения у нее не получилось. Валька была девушкой интеллигентной, поэтому не считала постыдным иметь расовые предрассудки. Она считала постыдным их проявлять. Отсюда и вынужденная лояльность в отношении симпатичного чернявого представителя цыганского племени.

— Вы не любите мясо? — спросил Арсен после того, как они сделали заказ.

— Нет, отчего, люблю, когда это мясо, — немного высокомерно ответила девушка, разглядывая бесформенный плоский кусок на тарелке своего визави.

— А! — коротко ответил тот и прекратил выяснения.

Валька вяло ковыряла креветочный салат, не испытывая никаких желаний, кроме одного: поскорее уйти. Наблюдая за цыганом, она невольно отметила ловкость, с которой тот управлялся со столовыми приборами.

— Удивлены? — коротко спросил Арсен, не поднимая взгляда от неопределенного продукта, выдававшегося здесь за отбивную.

Валька приподняла брови.

— Чем?

— Тем, что я умею с ножом обращаться?

Валька слегка поперхнулась минералкой и откашлялась в бумажную салфетку.

— Да нет, почему это я должна удивляться…

— Я еще и рыбным ножом умею пользоваться, — похвастал новый знакомый, окинув ее насмешливым взглядом хрестоматийных черных глаз.

— Серьезно?

Цыган пожал плечами, аккуратно отложил в сторону приборы и поискал взглядом официантку.

— Девушка!

Он приподнял руку, как школьник на уроке, и Валька в панике перехватила его призывный жест.

— Вы с ума сошли! Верю я, верю!

— Ну, как знаете, — не стал настаивать новый знакомый. — А то могу продемонстрировать…

Секунду Валька молчала, испытывая пренеприятное ощущение школьной отличницы, выяснившей, что в ее класс поступил ученик поспособней. Симпатичный цыганский парень, сидевший напротив, обладал странной способностью выставлять ее дурой в своих собственных глазах, и это ощущение было новым и прежде не испытанным. Не сказать, чтоб очень приятным.

— Мне хотелось произвести на вас хорошее впечатление, — признался Арсен, и Валька испытующе уставилась на него. Снова подножка?

— Чем обязана? — спросила она надменно, напоминая собеседнику о мифической дистанции, существующей между ними.

Минуту цыган передвигал по столу солонку, потом мягко ответил:

— Нужно говорить, не «чем обязана», а «чему обязана». То есть какой именно приятной причине. Понимаете?

— Слушайте! — вскипела девушка и демонстративно отставила в сторону свою тарелку, — прекратите меня учить! Я в эта не нуждаюсь!

— Жаль, — коротко ответил тот и снова поднял руку, призывая официантку.

— Счет, пожалуйста, — все так же коротко попросил он, не глядя на спутницу.

Валька запаниковала. Дело было даже не в том, что она чувствовала себя немного виноватой. Гораздо обидней, что она ощущала некоторый моральный перевес собеседника, хотя, в чем именно он ее победил, Валька объяснить себе не могла.

— А кофе? — спросила она капризно.

— Кофе девушке принесите, пожалуйста, — распорядился Арсен, принимая папку с вложенным в нее счетом. Достал из заднего кармана джинсов пачку крупных купюр, отделил несколько и вложил в папку. Захлопнул и протянул официантке:

— Без сдачи.

— Спасибо, — расцвела та.

— И вам, — вежливо ответил цыган. Приподнялся с места и вполголоса проинформировал спутницу:

— Жду в машине.

— Как это? — запаниковала девушка. — Почему в машине?

— Чтобы аппетит вам не портить, — вежливо ответил Арсен, скользнув по Вальке колючим взглядом.

И вышел наружу прежде, чем Валька нашлась, что ответить.

Оставшись одна, Валька поставила локти на стол и, наплевав на приличия, опустила лицо в ладони. Почему-то совесть грызла ее так отчаянно, словно она и в самом деле совершила нечто недостойное. А что она такого сделала, в конце концов?

Валька не сводила свои антипатии к инородцам к короткому московскому словечку «понаехали!». Более того. В своем снисходительном демократизме она даже допускала мысль, что этнический цыган (армянин, грузин, молдаванин, украинец и т. д.), вполне может быть коренным москвичом. Просто она, как и большинство ее знакомых, не ощущала национальные меньшинства равными себе.

Тем более каких-то цыган.

Валька с досадой выдохнула воздух сквозь сложенные лодочкой ладони. В конце концов, ничего оскорбительного для национальных чувств этого молодого человека она не сказала. И не сделала. Ну да… Возможно, она смотрела на него немного снисходительно. И что? Это повод для обид?

— Ваш кофе!

Официантка осторожно ставила рядом с ее локтем маленькую белую чашечку, над которой струился резкий и упоительный запах. Валька убрала со стола руки и потянулась к сумке.

— Сколько я должна?

Официантка с удивлением воззрилась на нее.

— А молодой человек за все заплатил, — сказала она после минутного замешательства. Валька отложила сумку.

Пить кофе ей не хотелось. Она надеялась потянуть время и немного загладить неровности и шероховатости, начавшиеся сразу после того, как новый знакомый признался в своей национальности. Хотя, надо сказать откровенно, сделать это она собиралась совсем не для него, а для себя: почему-то на душе осело премерзкое ощущение нечистоты, причину которого Валька объяснить себе не могла, но от которого очень хотелось избавиться.

Девушка обвела задумчивым взглядом недорогое кафе, в котором они обедали. Конечно, не может простой бухгалтер позволить себе пригласить даму в стильное заведение.

«Что ж ему теперь, с дамами не встречаться?» — решительно парировала совесть.

Валька поправила волосы. Пойти к нему, что ли? Или еще немного посидеть для приличия, а то догадается, что кофе был только предлогом для продления совместного пребывания. Пожалуй, стоит еще немного посидеть. В конце концов, он, мужчина, должен быть терпимым и снисходительным к маленьким женским шалостям. Хотя кто его знает, как принято поступать в таких случаях в их цыганской среде…

А вдруг уехал?

Мысль иглой впилась в мозг, и Валька стремительно вскочила с места, схватив с соседнего стула свою куртку. «Господи, у него в машине новый монитор», — соображала она, не попадая в рукав. Ну конечно! Оскорбленный в своих лучших национальных чувствах, новый знакомец, как его, Арсен, что ли, выкинул коробку на улицу и уехал, бросив монитор и его владелицу на произвол судьбы. Как же она дотащит одна громоздкую неподъемную коробку? Если она вообще еще стоит на тротуаре…

Валька стремительно ускоряла шаги, подгоняя себя самыми неприятными предположениями. На улицу она вылетела как пуля, готовая увидеть грязную коробку, мокнущую под дождем. Это в самом лучшем случае. А в худшем готовая не увидеть ничего.

Но синяя новенькая «Нива-Шевроле» ждала ее у входа.

Валька с облегчением перевела дух и замедлила шаг. Слава богу, он оказался не таким уж мерзавцем… Хотя очень и очень странно, что у скромного служащего такой относительно дорога автомобиль.

Нетрудовые доходы. «Может, даже наркота», — решила Валька, вспомнив криминальную хронику на одном из московских каналов, где преступники почти всегда имели ярко выраженную кавказскую окраску. Или, для объективности, немного разбавлялись цыганами и узбеками.

Она подошла к передней пассажирской дверце и взялась за ручку, стараясь придать себе невозмутимо-уверенный вид. Арсен потянулся через сиденье и открыл ей дверь. Валька скользнула по его лицу быстрым взглядом, но определить настроение цыгана не смогла. Лицо было корректно непроницаемым.

— Зря вы от кофе отказались, — миролюбиво заметила девушка.

— Приличный был?

— Просто отличный! — бодро соврала Валька, даже не покраснев.

Собеседник вежливо кивнул, показывая, что рад за спутницу, но вслух ничего не сказал. Только когда они миновали заграждения стоянки и выехали на дорогу, он, не поворачивая головы, коротко спросил:

— Куда вас отвезти?

— Господи, конечно домой! Куда же еще с такой тяжестью?!

— Я понимаю, что домой, — после минутной паузы ответил цыган все так же подчеркнуто вежливо. — Я не знаю, где вы живете.

Валька задохнулась от отчаяния. Ну почему у нее все так неловко получается?! Какой ужасный, тусклый день послали ей сегодня рассерженные боги!

— В двух остановках от вашего магазина, — сухо ответила. — Рядом с немецкой кондитерской. Каменный дом с кучей подъездов. Знаете?

Арсен равнодушно кивнул. Не похоже, чтобы он сильно обрадовался, узнав адрес дамы. Интересно, он ей поможет коробку поднять или придется просить кого-нибудь из соседей? Должен помочь, в принципе, он производит впечатление хорошо воспитанного человека, с трудом признала Валька странное достоинство цыгана. Хотя хорошо воспитанный человек не поправляет собеседника, сделавшего речевую ошибку. И потом, кто сказал, что он прав? Все ее знакомые говорят так же, как и она: «чем обязаны», а не «чему обязаны». В конце концов, они этнические русские, им, наверное, лучше знать… Надо спросить у бабушки, она точно знает, какой вариант грамотный.

— Направо, налево? — прервал ее мысли голос сбоку.

— Направо, — автоматически подсказала Валька.

Машина немного попетляла в соседних дворах и выехала к ее дому.

— Какой подъезд? — спросил Арсен все также равнодушно, не поворачивая головы.

— Пятый, — ответила Валька и слегка поежилась. Сейчас начнется самое неприятное. Он выгрузит коробку, если, конечно, вообще соблаговолит оторвать свою задницу от сидения, поставит ее на мокрый асфальт, развернется и уедет. А Валька останется стоять под дождем наедине со своими растрепанными чувствами и неподъемным монитором. Ну и денек!

— Вы идите подъезд откройте, — распорядился Арсен, вытаскивая ключ зажигания.

— А вы?

— А я коробку возьму.

Валька вылезла из теплого салона с некоторым сожалением, Что ж, нельзя не признать, что спутник повел себя порядочно. Сожаление было вызвано типично женскими доводами. Если бы цыган попытался дорогой навести мосты и обеспечить себе некоторые шансы на продолжение знакомства, она, скорее всего, прониклась бы к нему снисходительным пренебрежением. Но он явно отшивал ее, и это было оскорбительно. Подумать только!

Он! Отшивал!! Ее!!

Валька открыла дверь подъезда и посторонилась, пропуская Арсена с неудобной широкой коробкой, которую он держал на весу, подхватив снизу двумя руками, чтобы не порвалось дно.

— Проходит? — озабоченно спросила Валька, словно ее это интересовало больше всего на свете.

Цыган не ответил, пытаясь втиснуться в пространство между дверными рамами, неожиданно ставшее узким.

— Помочь? — спросила Валька чуть настойчивей.

— Не надо, — с некоторым раздражением ответил Арсен и ухитрился протиснуться вовнутрь.

«Сейчас он погрузит в лифт коробку, — принялась привычно фантазировать Валька, — развернется и уедет. А я останусь со своими растрепа…»

— Лифт вызовите, — с усталым вздохом напомнил спутник о том, что его руки заняты.

— Ах, да! — спохватилась Валька и нажала на клавишу, мгновенно прилипшую к стене. В шахте раздался ровный гул, кабина поехала вниз с верхнего этажа.

Как он вздохнул! Так, словно знаком с ней всю сознательную жизнь и она ему успела смертельно надоесть. Небось, ждет не дождется, как бы поскорее слинять…

Двери распахнулись, и цыган посторонился, пропуская девушку. Интересно, она успеет сказать ему «до свидания»? Хотя, правильней будет сказать «прощай»…

Валька вошла в кабину лифта, обернулась и раскрыла рот, чтобы вежливо распрощаться. Но, к своему изумлению, увидела, что Арсен шагнул вслед за ней, не выпуская из рук коробку с монитором. Валька нажала на кнопку нужного этажа, лихорадочно размышляя: предложить чашку чая или это уже явное самонавязывание?

— Вам не тяжело? — неловко спросила она, так ничего и не решив.

— Мне не тяжело, — ответил спутник. Понятно, старается отвечать фразой подлиней, чтобы неловкость так сильно в нос не била.

Лифт остановился, двери открылись, и Арсен, осторожно пятясь и оглядываясь через плечо, вышел на лестничную клетку. Валька выскочила следом, торопливо и яростно терзая молнию на сумке. Вот глупая! Не могла ключи раньше достать, пока ехали!

От волнения она несколько раз теряла связку, уже поймав ее на дне. Наконец извлекла наружу и принялась совать круглый с зазубринами ключ в отверстие. Как назло, нужная сторона ключа, обычно находившаяся с первой попытки, сейчас упрямо не желала попадать в пазу. С каждой сделанной попыткой напряжение, висевшее в подъездном воздухе, все возрастало. Интересно, цыган не подумает, что она тянет время? Валька покосилась на спутника. Стоит как ни в чем ни бывало, держит на весу тяжелую коробку… Кстати, а чего он стоит? Мог бы уже с чистой совестью поставить монитор перед дверью и смыться на свободу, оставив девушку наедине с растрепанными чувствами. Неужели ждет приглашения на чай?

— Вам помочь? — спросил цыган безо всякого раздражения.

— Не нужно, у нас замок капризный… Да вы поставьте на пол, тяжело ведь, — брякнула Валька и вдруг прикусила язык, испугавшись, что спутник воспримет ее фразу буквально и откланяется.

Но цыган сделал неловкий жест плечами и остался стоять на месте, ожидая, когда откроется дверь. «Да, придется пригласить», — тревожно подумала Валька. Хотя бы из благодарности. Интересно, это не опасно? Ей пока не доводилось приглашать в гости цыган.

Наконец ключ снизошел к ее страданиям, нехотя вошел в разъем, и Валька потянула дверь на себя, пропуская Арсена в квартиру. Тот вошел в полутемный коридор, осторожно опустил коробку на пол, потряс затекшими руками и сразу шагнул назад, на площадку, чуть не столкнувшись лбом с девушкой, шедшей следом.

— Ой!

— Извините!

Цыган быстро посторонился, как давеча в магазине, и Валька с разочарованием поняла, что приглашать его на чай не имеет смысла.

— Дальше, я думаю, справитесь сами, — полувопросительно, полуутвердительно сказал он девушке.

— Наверное, да, — ответила Валька, отчетливо понимая, что рандеву окончено.

— Всего доброго.

И цыган протянул руку к кнопке вызова лифта.

— Может, чашку чая? — быстро спросила Валька. Слишком быстро, чтобы вопрос прозвучал не заинтересованно.

— Спасибо. Я машину не закрыл, — отказался Арсен.

И тут Вальку охватил гнев бессилия. Дурацкая ситуация, которую она честно старалась исправить, никак не давалась в руки, а собеседник не делал ни одного движения, чтобы ей помочь!

— Подождите! — велела Валька, уже ни о чем не думая, а только бешено желая его уязвить.

Она быстро порылась в сумке, достала коробку с мышью и протянула Арсену. Тот даже не взглянул на возвращаемый подарок, только вопросительно и холодно приподнял брови.

— Я подумала, и решила, что не могу принять ваш подарок, — объяснила Валька, чувствуя недостойное удовлетворение от сделанной мелкой гадости. Сейчас он ее обматерит, и она наконец успокоится.

— Тогда, если вас не затруднит, выбросите его в мусоропровод, — ответил цыган, не повышая голоса. — Я подарки назад не беру.

И, не добавив ни слова, вошел в кабину лифта. Двери закрылись, и кабина поехала вниз с тем же равнодушным гулом, что и пять минут назад, когда у Вальки еще был шанс исправить положение. Теперь шанс остался в пятиминутном невозвратном прошлом.

А, плевать…

Девушка вошла в квартиру, сняла куртку и, не закрывая дверь, присела на низкий пуфик вешалки.

«Спокойно, спокойно, — уговаривала она себя. — Ничего не произошло. Сейчас я распакую монитор, отнесу его в свою комнату, подсоединю к блоку и начну работать. Нет, сначала выпью чашку чая. Или нет. Сначала позвоню приятельнице Лизке и расскажу про испоганенный день. Вот посмеемся!»

Наметив программу действий, Валька немного успокоилась Поднялась, закрыла дверь, повесила куртку в шкаф и запрыгала то на одной, то на другой ноге, стаскивая сапоги. В задумчивости оглядела покупку и с неожиданной злостью рванула на себя верхнюю картонную планку, закрывающую содержимое. Та издала противный скрежет и выскочила наружу. Валька аккуратно подняла остальные бумажные перегородки и загнула их, чтобы не мешали вынимать монитор. Наклонилась над коробкой и вдруг почувствовала предательскую слабость в коленях. Уцепилась пальцами за картонный край, села прямо на пол, прижалась виском к холодной стене и заплакала самыми искренними неподдельными слезами.

Какими не плакала уже много лет.

— Мама!

— Что?

Альбина Яковлевна оторвалась от своих невеселых мыслей и оглянулась. В дверях кухни появилась ее дочь с распахнутой сумкой в руках.

— Ты не брала у меня деньги? — спросила Стася.

— Конечно, нет! — возмутилась мать. — Когда это я к тебе в сумку лазила?

— Вот подонок!

Дочь еще раз пересчитала пачку долларовых купюр и вернулась в коридор.

Альбина Яковлевна обреченно вздохнула, предчувствуя неприятный разговор, и отхлебнула холодный кофе.

Бог ты мой! Как ужасно складывались обстоятельства последние полгода! Феденька категорически не желал устраиваться на работу. Отработав в архиве каких-нибудь два года, он окончательно потерял интерес к неперспективной специальности историка, а разговоры о смене профессии воспринимал просто как личное оскорбление. Конечно, мальчик не виноват. В этой ненормальной стране, где каждый последующий день страшнее предыдущего, предугадать поворот событий так же реально, как выиграть Джек-пот в «Русском лото». Феденька травмирован. Еще бы! Проучиться пять лет, чтобы зарабатывать в месяц ровно столько, сколько стоит единый проездной билет! Такое возможно только в России!

«Конечно, — с неохотой признала Альбина Яковлевна, — сыну не помешала бы часть напористой энергетики дочери. Вот кто в жизни не пропадет!»

Хотя и железная Стаська в последнее время огорчала. Чего стоит только ее безумное желание жить отдельно! В то самое время, когда у родителей такие крупные неприятности! Все же она ужасная эгоистка.

Хуже всего, конечно, ситуация, в которую попал Женя. Предупреждала она мужа, что этот его… партнер… ненадежен. Так нет! Кто же ее слушал? Зато потом, когда все худшее уже произошло, прибежал к жене: выручай, милая!

А как?

Вся надежда была на старуху. Теперь и этот вариант невозможен. Старая гадина! Все никак остановиться не может в коллекционировании молоденьких любовников!

Альбина Яковлевна стиснула кулак и бесшумно стукнула по столу. Что делать, что делать, что делать…

— Мам, этот гад опять у меня деньги украл, — проинформировала дочь, бесшумно возникая на пороге кухни.

— Кто? — оттягивая время, спросила мать.

— «Кто», — передразнила дочь и уселась за стол напротив нее. — Твой Фиделио, кто ж еще.

— Много взял? — безнадежно спросила Альбина Яковлевна.

— Много! Двести баксов! Ты когда-нибудь объяснишь этому козлу, что воровать некрасиво?!

Альбина Яковлевна молчала, наблюдая, как ухоженные руки дочери ловко делают аккуратный бутерброд.

Да, Стаська у них уродилась не в мать, не в отца… Хотя и не в проезжего молодца, это точно.

Стаська хороша! Яркая платиновая блондинка с красивой фигурой, стервозным упрямым характером и крепкой бульдожьей хваткой. Честно говоря, они с мужем немного побаивались своей успешной деловой дочери. А в последнее время просто-напросто зависели от нее финансово. Если Стаська переберется в отдельную квартиру… Даже страшно подумать, что с ними тогда будет!

Впрочем, есть небольшая надежда. Если Стаська согласится поговорить со старухой и попросить у нее денег… И если та даст… Тогда все образуется. Хотя надежды и на то, и на другое очень мало.

— Урод! Он когда-нибудь на работу устроится? — не повышая голоса, бушевала Стаська, наливая себе кофе.

— Доченька! Ну что для тебя, в конце концов, двести долларов? — заискивающе спросила мать, подвигая дочери сахарницу. Стаська вернула ее на место и поискала глазами упаковку с заменителем сахара. Выдавила в чашку три белые таблетки поболтала ложкой, размешивая.

— Это работа! — веско ответила она, упершись в мать жестким взглядом холодных голубых глаз.

— Упорная многочасовая работа! Это то, о чем твой недоношенный сынок понятия не имеет!

— Пойми его! — умоляюще сказала мать. — Ему трудно!

— Что трудно? Спать до обеда? Видак смотреть? Хныкать про неудавшуюся жизнь? Называться «Фиделем»? Так пускай пойдет в ЗАГС и поменяет имя на нормальное! Так ему и такую ерунду сделать лень! Козел!

— Вот взяла бы и устроила его в свою фирму, — ненавязчиво подсказала мать. Дочь от неожиданности остановила бутерброд на полпути ко рту и изумленно воззрилась на Альбину Яковлевну:

— Кем?!

— Ну, не знаю, — замельтешила мать, придвигая и отодвигая от себя предметы сервировки. — Подумай немного… В конце концов, у Феденьки высшее образование…

— Мам!

Стаська отложила бутерброд и перегнулась через стол, глядя матери прямо в глаза.

— Посмотри наконец в глаза правде! — сказала она жестко. — Твой сын — ленивое, никчемное млекопитающее, не способное себя прокормить. И хватит рассказывать сказки о том, что у нас безработица. Где-то на периферии — возможно. Но не в Москве!

Стаська подняла вверх указательный палец и медленно покачала им в разные стороны.

— Не в Москве! Хочешь работать — приподними задницу и покрутись! Вон, на каждом магазине объявления висят: требуются, требуются, требуются…

— Там оклад маленький! — неловко отбивалась мать. — Шесть-семь тысяч максимум!

— Он пока и этого не стоит! — убежденно ответила дочь. — Он ничего не стоит! Если б стоил, давно уже б себя проявил!

— Он твой брат! — застонала мать. — Вот умрем мы с отцом, вы вдвоем останетесь…

— На меня пускай не рассчитывает, — отрезала дочь. — Я его содержать не собираюсь.

И оторвала большой кусок бутерброда крепкими белыми зубами.

Альбина Яковлевна исподлобья следила за тем, с каким аппетитом завтракала ее дочь. Она все делала с аппетитом. Карабкалась верх по карьерной лестнице, отбивала симпатичных и перспективных мальчиков у неподходящих для них девочек, подбирала хорошие фирменные тряпки в свой обширный гардероб… В общем, жила с аппетитом. Господи, вот хоть бы часть его да Феденьке!

— И ты еще спрашиваешь, почему я хочу жить отдельно! — продолжила дочь, активно пережевывая семгу. — Да хоть для того, чтоб деньги не пропадали!

— Кстати о деньгах…

Мать быстро перевела разговор на другую тему:

— Ты не подумала, о чем я просила?

Стася медленно водила серебряной ложечкой по краю чашки. Альбина Яковлевна затаила дыхание, ожидая ответа.

— Думала, — наконец ответила дочь.

— И?

Стаська вздохнула и вытащила ложку из чашки. Без стука положила ее на край стола и тихо, но твердо заявила:

— Кредит под мою зарплату я брать не буду.

И воинственно выпятила вперед челюсть, ожидая скандала, Но Альбина Яковлевна лишь подняла руки и уперлась лбом в стиснутые кулаки. Воцарилось тяжелое молчание.

Так она и думала. При том эгоизме, который источался дочерью ежеминутно, трудно было даже предположить, чтобы ее всерьез озаботили отцовские проблемы. И в кого она такая уродилась, прости господи…

— Тебе на нас наплевать, — глухо сказала мать, устав от молчания. — Всего и просили, что формальности взять на себя! Отец бы сам расплачивался…

— Это вам на меня наплевать, — возразила Стаська. — Сама посуди: вдруг с отцом что-то случится? Не дай бог, конечно! — торопливо уточнила она, уловив возмущенное движение матери. — И что тогда? Я должна годами расплачиваться за его неудавшуюся аферу?

— Он пытался обеспечить вас с Федей! — начала было Альбина Яковлевна.

— Мерси, за такое обеспечение!

Стаська приподнялась и долила в чашку немного кипятка.

— Нет, ну нельзя же в его возрасте быть таким идиотом!..

— Прекрати! — перебила мать гневным тоном.

— Перевести корпоративные деньги на счет чужой липовой фирмы! Под честное слово владельца! И где он теперь, с его честным словом?!

Альбина Яковлевна застонала, словно от зубной боли. Прошло уже несколько месяцев с того дня, как муж признался ей в неудачной попытке обворовать свою фирму. И в том, что его партнер по афере смылся со всеми деньгами, оставив Евгения Павловича расхлебывать последствия. Но боль при напоминания оставалось такой сильной, словно все произошло только вчера.

— И это в его возрасте! — продолжала возмущаться дочь. — Старый кретин!

— Заткнись! — потеряв самообладание, закричала мать.

Стаська споткнулась на полуслове и застыла, вопросительно приподняв бровь. Затем поднялась из-за стола, переложила на тарелку оставшийся кусочек бутерброда и продела палец в ручку чашки.

— Подожди! — устало попросила мать.

Стася, не обращая на нее внимания, двинулась прочь из кухни, унося с собой остатки завтрака. Минуту спустя, из ее комнаты понеслась негромкая джазовая музыка.

Альбина Яковлевна еще раз бесшумно ударила кулаком по поверхности стола.

Не удержалась… Теперь придется идти за дочерью и долго унижаться. Ничего не поделаешь: только Стаська может им помочь. Конечно, если пожелает.

Альбина Яковлевна поднялась со стула и, минуту поколебавшись, двинулась на звук популярной песни Бенсона. Дошла до закрытой двери в комнату дочери и осторожно поскреблась в нее. Ответа, как и ожидалось, не получила.

Альбина Яковлевна постучала еще раз, чуть громче и приоткрыла дверь.

— Можно? — спросила она почти заискивающе.

Стаська сидела на диване, подобрав босые ноги в узких голубых джинсах. Перед ней лежал развернутая газета. И не какая-нибудь желтая глупость, а заумный «Файненшнл Таймс». Рядом на полу стояла пустая чашка, угнездившаяся в тарелке с хлебными крошками. При виде матери Стася немного нахмурилась и холодно сказала:

— Мне хотелось бы позавтракать спокойно.

— Прости меня, — покаялась мать. — Не сдержалась.

Дочь молча пожала плечами и снова опустила голову, углубившись в чтение. Господи, и в кого она такая?!

— Помоги мне, пожалуйста…

Альбина Яковлевна презирала себя за плаксивые интонации, но выхода не было. И она, женщина на изломе сорока с лишним лет, должна унижаться перед собственной сопливой дочерью! Нет на свете справедливости.

— Я же сказала, кредит оформлять не буду, — заявила Стаська, не поднимая головы от журнала.

— Да ты хоть выслушай меня! Я тебя об этом уже не прошу!

Дочь подняла голову и уставилась на мать проницательными холодными глазами.

— У старухи деньги просить тоже не буду, — сказала она, предупреждая мать.

— Почему? — опешила Альбина Яковлевна.

— Потому, что не даст, — коротко ответила дочь. Сложила газету, отшвырнула ее в сторону, поднялась на ноги и отошла к окну. Сунула руки в карманы брюк и принялась разглядывать унылую слякоть за окном.

— Нам — не даст, — тихо сказала мать, — а тебе…

— Ну да!

Стаська на секунду повернула голову и окинула мать неприязненным взглядом.

— Вы с отцом ее дерьмом облили, а я теперь должна идти его вылизывать! Имей совесть!

— Стася, отца посадят, — жестко сказала мать, разом теряя все слезливые интонации. — Если тебе безразлична его судьба, подумай о своей. Неужели ты всерьез считаешь, что сможешь продвинуться по работе с таким пятном на семейной репутации?!

Это был единственный припрятанный в рукаве козырь, но козырь крупный. Стася открыла было рот, но тут же отвернулась назад к окну и не сказала ни слова.

Вот и подумай, милая.

Альбина Яковлевна с некоторым злорадством рассматривала стройную спину дочери и белые сверкающие волосы, небрежно закинутые за плечи. Да, она нашла убедительный довод и привела его вовремя.

— Мам, это бесполезно, — сказала Стася с некоторым сожалением, очевидно просчитав ситуацию.

— Почему ты так считаешь?

Стаська развернулась и прижалась аккуратной попкой к теплой батарее под окном.

— Осторожно, не сломай батарею! — предупредила мать машинально.

— Не волнуйся. Я не твой слоноподобный Фиделио, — насмешливо ответила дочь, и Альбина Яковлевна незаметно сжала руки. Нужно молчать.

— Так почему бесполезно? — повторила она вопрос.

— Смотри на вещи реально. Бабка тебя с отцом терпеть не может. Ей на ваши проблемы насрать. Тем более, если вспомнить, как вы пошалили в свой последний визит.

— Поэтому я и прошу тебя поехать к старухе, — внушительно и тихо сказала мать. — В конце концов, ты единственная женщина в семье, похожая на эту старую стерву… То есть такая же деловая и удачливая, — испуганно поправилась она, увидев, как дочь выразительно и насмешливо расширила глаза. — Вполне возможно, что тебе она не откажет…

Стаська скрестила руки на груди и уставилась в пол. Брови сошлись у переносицы, лоб поделила надвое длинная морщина.

— А деньги-то у бабки еще остались? — спросила она недоверчиво.

— А как же!

Альбина Яковлевна вскочила со стула и даже руками всплеснула, так поразил ее этот вопрос.

— Она вполне могла все профукать, — хмуро и грубо сказала дочь. — Сколько лет назад она вернулась? Почти пятнадцать? Ну, что ж ты хочешь? Домик за городом, квартирка в городе, машинка, мальчики с регулярной сменой караула… Может, у нее и нет ничего. Так, остатки проживает…

— Стася! Ее последний муж был не просто богатым человеком, а очень богатым! — напомнила мать. — Таким богатым, что даже ей всего не профукать за пятнадцать лет!

— Так у него, по-моему, детишки имелись? — все так же хмуро спросила дочь. Альбина Яковлевна снова махнула рукой.

— Сын. Но он все оставил старухе. Обошел французские законы, запрещающие лишать детей наследства, продал заводы и акции, обналичил денежки и — адью…

Альбина Яковлевна сделала рукой прощальный жест.

— Вот гад, — пробормотала Стася. И спросила чуть громче:

— Чем же ему сынок не угодил?

Альбина Яковлевна нетерпеливо передернула плечами.

— По-моему, женился неудачно. Да какая разница?

— Не скажи, — задумчиво ответила дочь. — Очень даже интересно, что там у них произошло. А сын еще жив? Он с ней судиться не пытался?

— Понятия не имею. Так как, съездишь к бабке? Умоляю тебя! Только ты можешь это сделать! Хочешь, на колени встану?

— Не хочу, — отказалась дочь. — Лучше верни деньги, которые этот урод у меня украл.

— Доченька!

И мать сделала попытку ее поцеловать. Впрочем, неудачную, так как Стаська ловко увернулась.

— Я не про сегодняшние двести долларов говорю, — предупредила она. — Я про общий счет.

— А сколько там на счету? — с некоторой тревогой спросила мать.

— Тысяча восемьсот.

Альбина Яковлевна еле слышно вздохнула.

— Обещаю тебе, — сказала она твердо.

— Ладно.

Стаська задумчиво прошлась по комнате. Мать следила за ней безумными от внезапной надежды глазами, едва сдерживая нетерпение.

— Ты сегодня поедешь? — не удержалась она от вопроса.

— Не вдруг, — быстро ответила дочь. Еще раз прошлась по комнате и села на диван.

— Мам, а где работает этот новый старухин альфонс?

Альбина Яковлевна сухо прокашлялась.

— Кажется, в «Драккаре», — сказала она сдержанно. И поинтересовалась:

— Зачем он тебе?

— Да так, — неопределенно ответила дочь, улыбаясь каким-то своим мыслям.

— Даже не пытайся, — предупредила мать. — Вот это действительно бесполезно. Мальчишечка молодой, да ранний. Ушлый. Ему на все наплевать, кроме бабкиных денег. На тебя не клюнет.

— Да? — вежливо спросила дочь, не переставая улыбаться.

— Господи, да ты бы его видела! — уже совсем раздраженно воскликнула мать.

— Вот сегодня и погляжу, — сказала Стася и перевела взгляд из пространства на мать. И под этим изучающим взглядом Альбине Яковлевне стало ох как неуютно.

— Мам, — сказала она после короткой паузы. — Можно тебя спросить?

— Что ты хочешь знать? — устало пробормотала Альбина Яковлевна, садясь напротив дочери. — Почему я езжу в такие места?

— Да нет, тут все понятно. Отец, как я полагаю, давно уже в тираж вышел?

Альбина Яковлевна резко выпрямилась и застыла, глядя на дочь широко распахнутыми глазами. На ее щеках начал медленно расцветать багровый румянец гнева и стыда.

Единственным ответом на подобный вопрос могла служить только хорошая смачная пощечина. Но ударить сейчас Стаську так же немыслимо, как отказаться от наследства. Господи, ну почему всю жизнь она вынуждена терпеть и унижаться?!

— Я к тому, что ты вполне могла бы завести себе нормального, а не виртуального любовника, и не светиться в этих заведениях… Нет?

Альбина Яковлевна опустила глаза в пол, чувствуя, как шею и уши обдает горячая кровавая волна. Сцепила зубы и застыла в напряженном молчании. Нужно сдержаться. Чего бы это ни стоило.

— А лечить отца ты не пробовала? — продолжала дочь, не подозревая, как она близка к тому, чтобы получить оплеуху. — Хотя, наверное, нет смысла. Достаточно посмотреть на Федьку, чтоб понять, какая плохая наследственность ему досталась от папаши. Тоже беспомощный, как кастрированный кот…

Стася снова встала, подошла к окну и отодвинула занавеску в сторону. Унылый октябрьский день глянул в комнату, не приукрашенный никакими завесами.

— Ты заметила, в какой странной мы ситуации? — задумчиво спросила Стася. — Вроде и есть мужчины в доме, а вроде их и нет…

Она задернула непрозрачную штору и предупредила, не глядя на мать:

— Вечером уйду. Буду поздно.

И добавила, заканчивая аудиенцию:

— Чайник подогрей.

Альбина Яковлевна молча поднялась с места и вышла из комнаты. Плотно прикрыла за собой дверь и в изнеможении прислонилась к ней. Сегодня ей удалось себя сдержать. А в следующий раз, возможно, не удастся.

И что тогда будет?

Несколько дней, прошедших после того неудачного обеда, Валька провела в странном душевном ступоре. Работа шла вяло, с подругами общаться не тянуло. Несколько раз, блуждая бессмысленным взглядом по какому-нибудь дамскому журналу, Валька ловила себя на том, что не понимает ни слова из прочитанного, Тогда она отбрасывала журнал в сторону и натыкалась на внимательный и проницательный взгляд матери. Впрочем, спасибо ей за такт, вопросов задано не было, а откровенничать самой Вальке не хотелось.

В полном расстройстве чувств, она как-то раз, не удержавшись, набрала номер своего бывшего ухажера. Вообще-то, их роман протекал платонически и к серьезным последствиям не привел. Кавалер, уловив запах отказа, витавший в воздухе, их детскую дружбу решительно прекратил и перенес свое внимание на другую, не столь упорную персону.

— Чем обязан? — спросил он сухо, узнав Валькин голос.

Честно говоря, Валька и сама не знала, зачем позвонила. Но холодный тон молодого человека, некогда ужом вившегося вокруг нее, зацепил за живое. И после секундной паузы Валька назидательно заметила:

— Нужно говорить, не «чем обязан», а «чему обязан». То есть какой именно приятной причине. Понимаешь?

Ответом ей послужили короткие гудки отбоя, раздавшиеся в трубке.

Наконец, когда тоска стала невыносимой, Валька решилась на отчаянный шаг. Вырядилась в мамину куртку с большим капюшоном, нависавшим надо лбом, и отправилась к знакомому маленькому магазинчику. Внутрь войти, однако, не осмелилась, Постояла немного под проливным дождем, разглядывая синюю «Ниву-Шевроле», терпеливо ждущую хозяина. Вернулась домой злая, понурая. Расшвыряла в разные стороны тапочки и решительно набрала телефонный номер личной Службы Спасения.

— Да, — спокойно ответил низкий бабушкин голос.

— Это я.

— Валентина!

Бабушка действительно обрадовалась. Слава богу, есть хоть один человек, на которого Валька может положиться в любой мерзкой ситуации. Такой, как сейчас, к примеру.

— Ба, можно я к тебе приеду? — без околичностей спросила Валька. И получила столь же прямой ответ:

— Жду.

Валька быстро влезла в собственную старую куртку, схватила сумку и, прыгая через две ступеньки, понеслась вниз. Конечно, собираясь к бабушке, нужно одеться соответствующим образом, чтобы не наткнуться на осуждающе поджатые губы и короткий хлесткий выговор, но сейчас ей было, ей-богу, не до того.

Добраться до бабушкиного дома удалось быстро: в это время суток пробки еще не закупоривали дорогу. Перед въездом на территорию поселка Валька посигналила охранникам, сидевшим в будке. Один из них встал наклонился к окошку, всматриваясь в номер ее машины, поднял со стола список и сверился с ним. Протянул руку к пульту, и тяжелые металлические ворота с неохотой поехали в сторону.

Старенькая «Нива» медленно ползла по хорошо заасфальтированной дороге. Дворники совершали безостановочные реверансы то вправо, то влево, смывая с лобового стекла мелкие брызги.

Наконец справа над кирпичным забором показался знакомый купол дома, украшенный флюгером в виде Купидона, натягивающего тетиву. И оттого, что участки возле домов были небольшими, казалось, что хулиганистый мальчишка, кудрявый, как Ленин в детстве, целится то в один, то в другой соседский дом.

«Безобразие, конечно, — вяло рассуждала Валька, — доверять серьезное оружие ребенку. Что он может смыслить в таких вещах? Стреляет, как из рогатки, не разбирая, подходят два человека друг другу, не подходят… А им потом мучиться приходится».

Валька въехала в открытые ворота и припарковала машину на небольшой асфальтовой дорожке перед домом. Вышла из салона, хлопнула дверцей и бегом взлетела вверх лестнице. Нажала на кнопку звонка и затанцевала на месте, пытаясь согреться.

Дверь открыла бабушкина протеже, Нина. Неизвестно, за какие заслуги бабушка держала ее в доме на правах горничной, поварихи и экономки, но из всех перечисленных обязанностей Нина не справлялась ни с одной.

Готовила она из рук вон плохо, пыль вытирала, руководствуясь вдохновением, а, когда Валька поинтересовалась, сколько примерно тратится в месяц на стол, Нина, возведя очи к небу, пробормотала, что точно не помнит. В общем, полный обвал.

Но если бабушка держала ее в доме, значит, на это имелись серьезные причины. Какие, Валька не спрашивала.

— Добрый день, — вежливо сказала Валька, глядя в каменное квадратное лицо прислуги.

— В библиотеке она, — не отвечая на приветствие, хмуро сказала женщина. — Велела вам сразу к ней идти.

— Одна?

— Одна, слава богу, — как всегда вольно выразила Нина свое отношение к предмету.

Что ж, это Вальку устраивало на все сто. Больше всего она боялась наткнуться на альфонса, прочно прибравшего бабушку к рукам. Тогда никакой откровенный разговор, конечно, не состоялся бы, а Валька сильно измучилась, таская внутри груз недовольства собой.

Евдокия Михайловна встретила внучку приветливой улыбкой. Скользнула коротким взглядом по ее потертым джинсам, но ничего не сказала, только вздохнула. «И впрямь, безнадежное дело», — подумала Валька, целуя бабушку в щеку.

— Как ты? — спросила она.

— По-прежнему не молодею, — ответила Евдокия Михайловна.

— Брось!

И Валька взяла ее за руки, помогая встать с кресла.

Сегодня бабушка была одета в элегантные черные брюки, подпоясанные чудным плетеным ремнем ручной работы, и легкий бледно-лимонный свитер. Это цветовое сочетание шло ей бесподобно, оттеняя темно-фиалковые глаза и выгодно подчеркивая стройную талию. Как всегда, от Евдокии Михайловны упоительно пахло дорогим парфюмом, а макияж был настолько умелым, что почти не бросался в глаза.

— Сколько тебе сегодня лет? — с улыбкой спросила Валька.

Был у них такой совместный ритуал. Каждый день Евдокия Михайловна вставала с ощущением разного возраста, и одевалась соответственно ему. Но классические брючки вкупе со свитером не позволяли угадать, на сколько лет ощущает себя сегодня их обладательница.

— Я сегодня старая, — без улыбки ответила бабушка. Отняла руки, закинула их за шею и потянулась.

— Совсем старая, — уточнила она. — Как в жизни.

— Почему? — спросила Валька. Она уселась на кожаный диван и привычно подобрала под себя ноги.

— С Андреем поссорилась?

Бабушка остро глянула на нее, словно проверяла, с подтекстом задан вопрос или нет. Убедилась, что подтекста нет, и немного успокоилась.

— Милая, я уже не в том возрасте, чтобы позволить какому-то сопляку испортить себе настроение. Просто читаю грустную книжку.

И подняла со стола бумажный томик, показывая его внучке.

— Платова? — спросила Валька, немного сощурив глаза. — Кто это?

— Одна современная писательница, — ответила бабушка, бережно возвращая томик на место. — Очень талантливая девочка. Просто невероятно талантливая.

— Не читала. Если она такая талантливая, чего ж ты расстроилась? — спросила Валька, устраиваясь на диване поудобней. Разговоры с бабушкой она обожала, хотя их точки зрения на литературу, театр и жизнь чаще расходились, чем совпадали.

— Не знаю. Книги вроде бодрые, а в конце почему-то плакать хочется.

— Отсутствует хэппи-энд?

— Отсутствует, — сказала бабушка без тени улыбки. — Как в жизни.

— Почитай Донцову, — предложила Валька неуверенно.

Евдокия Михайловна усмехнулась и ничего не ответила. Валька облокотилась на спинку дивана и спросила:

— И в каком жанре она творит?

— В кассовом, — ответила бабушка. — Хотя мне кажется, что она способна на большее. На гораздо большее.

— Не пойму, что ты ищешь в этой современной макулатуре? — пожав плечами, сказала Валька. — Есть же непреходящие ценности, проверенные временем…

— Ищу женщину, — пояснила бабушка. — Пытаюсь понять, какая она, современная героиня.

— И что получается? — с интересом спросила внучка.

Евдокия Михайловна в свою очередь пожала плечами и опустилась в кресло, красиво скрестив стройные ноги.

— Чушь какая-то получается. Противоестественная помесь Анжелики с Терминатором.

— А у нее? — спросила Валька, указав глазами на книжный томик, положенный на стол.

— И у нее тоже, — признала бабушка. — Но у нее эта особь, для правдоподобия, выведена лабораторным путем.

— То есть? — не поняла Валька.

— Симбиоз достижений пластической хирургии и патронажа спецслужб. Эдакая российская Никита. Наш ответ Люку Бессону.

— А-а-а…

— Знаешь, — не обратив внимания на разочарованный тон внучки, продолжала Евдокия Михайловна, — мне кажется, что основным достоинством женщины на сегодняшний день является умение жестко давать сдачи и противостоять окружающему миру. И чем лучше она это делает, тем успешней, с точки зрения окружающих, складывается ее жизнь. Хук справа, хук слева, и дорога к счастью свободна.

— Время такое, — философски заметила Валька. — Либо ты сожрешь, либо тебя сожрут. Третьего не дано.

— Дело не во времени, — в задумчивости произнесла бабушка. — Вот назови мне хотя бы одну героиню в русской классической литературе, у которой в конце действия счастливо складывается жизнь. Ну?

Валька напряглась, быстро перебирая в уме прочитанных отечественных классиков. Анна Каренина? Зинаида Афанасьевна? Катерина? Лиза Калитина? Сонечка Мармеладова? Настасья Филипповна? Господи, неужели нет ни одной?

— Я так сразу и не вспомню, — ответила девушка в некоторой растерянности.

— И потом тоже не вспомнишь, — сказала бабушка. — Нет в русской литературе такой героини. То есть, возможно, есть какая-то эпизодическая, на вторых ролях… Не самая главная, если ты меня понимаешь. Женское счастье не составляло предмет заботы наших классиков.

— Почему?

— Потому что оно никогда не составляло предмет заботы нашего общества, — спокойно ответила бабушка. — И писатели просто зафиксировали эту грустную реальность. Что ж это за героиня, если она не страдает? Впрочем, Чернышевский сделал попытку пофантазировать на тему освобожденной женщины России с апофеозом в виде швейной мастерской. По-моему, получилось довольно убого. Наверное, поэтому у меня нет ни одной любимой женщины-героини в русской литературе.

— А Татьяна? — поинтересовалась Валька, вспомнив уроки литературы в школе и сочинение на тему «Образ идеальной женщины в романе «Евгений Онегин».

— Это из Пушкина, что ли? — уточнила бабушка и насмешливо фыркнула в ответ на утвердительный кивок внучки. — Господи! Да я терпеть не могу эту ограниченную мещанку!

— Как это? — возмутилась Валька. — Она же такая правильная, положительная… Мужу изменять не стала, отказалась от любимого человека…

— Зачем? — спросила бабушка в упор.

— Зачем отказалась? Разве непонятно?

— Я спрашиваю, зачем она вышла замуж за нелюбимого человека?

— Ну, — неуверенно протянула Валька, — затем, что Онегин не ответил на ее чувство…

— Господи, ты до сих пор разговариваешь так, будто урок отвечаешь, — раздраженно сказала бабушка. — Отвлекись на минутку от того, что тебе вдолбили в голову в школе! Подумай сама: почему она вышла не за кого-нибудь, а именно за генерала? То есть за обеспеченного человека, занимающего видное положение в свете?

— Потому что он первым к ней посватался, — неуверенно ответила Валька.

Бабушка укоризненно покачала головой.

— Позор какой! Ты совершенно не помнишь Пушкина. Между прочим, ее мать в разговоре с соседом жаловалась:

— То есть, — продолжала бабушка, — к ней сватались и другие мужчины. А отказала она им по той простой причине, что они были абсолютно неинтересными партиями. Какой-то гусар, какой-то Буянов, соседский помещик, вероятнее всего… А вот генералу не отказала. Понимаешь? В чем же ее героизм?

— Возможно, он ей понравился…

— Два тебе по литературе! Вспомни, что она сказала, увидев впервые своего будущего мужа: «Кто? Толстый этот генерал?»

— Как видишь, никаких любовных иллюзий. И это несмотря на то, что барышня у себя в деревне зачитывалась любовными романами. Как повела бы себя их героиня, если бы ее отверг любимый мужчина? Либо отравилась, либо зачахла, либо удалилась от света в монастырь. А идеальная Татьяна ничего подобного не сделала, а вступила в высшей степени почтенный и выгодный брак. Потому что понимала: романы — это одно, а жизнь — совсем другое.

— Вот тебе и позитивный конец, — попробовала отшутиться Валька. — Сама же негодовала, что в нашей литературе отсутствует возможность хэппи-энда для женщины…

— Конечно, в том, что барышня заключила удачный брак, нет ничего постыдного, — согласилась бабушка. — Я бы даже сказала, что уважаю такую женскую позицию. Если бы не безобразная сцена в конце романа, где она объясняется с Онегиным.

— Что ж там безобразного? — озадаченно спросила Валька, немного порывшись в скудном школьном багаже. Но, кроме того, что «я другому отдана, я буду век ему верна», в памяти ничего не осталось.

— Ну, как же! Ты вспомни, что она ему инкриминирует, как сказали бы в современном детективе.

И бабушка быстро процитировала:

— И так далее. То есть она упрекает Онегина, потомственного дворянина, небедного человека в элементарной меркантильности! Понимаешь? Даже сейчас есть мужчины, которые на такое обижаются. А представляешь, как оскорбительно это звучало в те времена?

— Но он действительно влюбился в нее только тогда, когда увидел светскую даму вместо деревенской барышни!

— И что? — напористо спросила бабушка. — В чем он виноват? В том, что это его тип женщины? Львица, а не деревенская замарашка? Принцесса, а не Золушка? Да разве можно упрекать мужчину только за то, что ему нравятся сильные, уверенные в себе и самодостаточные женщины, а не сентиментальные дурочки, млеющие от любовных романов? И потом, подумай и скажи мне: разве мужские вкусы с того времени сильно переменились?!

— И кстати, — продолжила бабушка, — сама Татьяна, как выяснилось, тоже предпочитала светских молодых людей деревенским увальням. Не влюбилась ведь она в Ленского? Или в того же Буянова, который к ней впоследствии посватался? Или в гусара Пыхтина? Не влюбилась! А влюбилась в молодца со светскими замашками, не особенно умного, не особенно образованного, но имеющего лоск! Причем влюбилась вовсе не потому, что он для нее единственный на свете, а потому, что готова была влюбиться. Не появись в ее доме Онегин, появись какой-нибудь другой светский молодой человек, она с такой же готовностью влюбилась бы в него. Вспомни:

— Понимаешь? — спросила бабушка. — Кого-нибудь! Неважно кого! Онегин просто оказался в неудачное время в неудачном месте! Ему просто не повезло!

— Но он ее так отчитал за это письмо, — возразила Валька. — Какой женщине будет приятно в ответ на признание в любви получить нотацию!

— А что он должен был, по-твоему, сделать? — со злостью отпарировала бабушка. — Жениться на дурочке, которая в него скоропостижно влюбилась, начитавшись дамских романов? Или немножко поиграть в любовь, а после удрать назад в Петербург, оставив барышню разбираться с последствиями? Именно так поступило бы большинство мужчин. А он ее честно предостерег от подобного развития событий. То есть повел себя достойно, как настоящий мужик. Кстати, Пушкин тоже так считал.

И процитировала:

— Так в чем же его вина? — спросила бабушка.

Валька промолчала. Текст она помнила очень плохо, точнее говоря, совсем не помнила, а спорить с Евдокией Михайловной, не имея весомых аргументов, было безнадежным делом.

— Гениальность Пушкина в том, — продолжила Евдокия Михайловна, глядя куда-то мимо внучки, — что он создал замечательно интересный роман с довольно обыкновенными, я бы даже сказала, тривиальными персонажами. Никаких тебе романтических разбойников, влюбленных корсаров, плененных принцесс и тому подобной дребедени. Обыкновенная история: деревенская барышня созрела и влюбилась в заезжего светского денди. Тот, неожиданно проявив благородство, не захотел пользоваться ее наивностью. И поскольку свежесть чувства его по-человечески тронула, честно предостерег барышню от других, не столь щепетильных мужчин. Барышня отказ пережила. Более того: сумела сделать удачную партию и очень быстро научилась соответствовать образу светской женщины. Когда же ей представился шанс отомстить мужчине, унизившему ее в юности, она сделала это. И подозреваю, что сделала с удовольствием, не удержавшись от мелких бабьих гадостей и подковырок. Ответила нотацией на нотацию, так сказать… После чего удалилась с чувством выполненного долга.

Бабушка пожала плечами и сказала:

— Если Татьяна и есть самая положительная героиня российской литературы, то это очень грустно.

— Но ведь сам Пушкин считал ее идеалом женщины! — выложила Валька свой последний и единственный козырь.

— Ну и что? — спросила Евдокия Михайловна, вновь пожимая плечами. — Да разве может автор беспристрастно судить о своих героях? Вспомни Маргарет Митчелл! Она ведь просто из себя вышла, когда кто-то из журналистов, желая польстить даме, спросил, не с себя ли она писала Скарлетт? Митчелл вскипела и ответила, что Скарлетт — проститутка, а она, Митчелл, — нет… Понимаешь? Она изначально писала антигероиню, а создала национальный символ Америки. Сама того не желая. Так что никогда не обращай внимания на то, что автор хотел сделать. Смотри на то, что получилось в итоге.

— Кстати! — заметила Валька, выкладывая мысль только что пришедшую ей на ум. — В русской классической литературе нет ни одного героя-мужчины со счастливо сложившейся судьбой.

— Естественно! — высоко подняв брови, сказала бабушка, как о нечто само собой разумеющемся. — Как может быть счастлив мужчина, если женщина несчастлива! Где возможность позитива, если любовь мужчины и женщины заранее обречена на неудачу? Мы ведь говорим о романе? Тогда, значит, любовь — одна из самых главных его составляющих. А в нашей классической литературе так и не появился автор, способный придумать любовную интригу со счастливым финалом. Подозреваю, что подобный финал воспринимался и писателями, и обществом как моветон, пошлость. В России всегда существовали проблемы поважней простого человеческого счастья. Поэтому мы так и живем.