Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

— А если он должен был стать для кого-то самым страшным наказанием в жизни?

— А если ее смыслом?

— Но он же этого не знает! Никто не знает, кроме господа бога!

— Вот именно, — ответил Арсен. Валька споткнулась на полуслове и не сразу осознала, что он имеет в виду.

Все в жизни взаимосвязано, вот что он хотел сказать. Человеческие судьбы плетут гигантский кармический ковер, рисунок которого виден только богу. И, выдергивая из ковра свою нить, человек наносит удар по Жизни. Потому что ослабляет ее прочность. Потому, что вместе с одной нитью рвутся другие, вольно или невольно связанные с ней.

Это неправильно.

Получается, что нет одной, отдельно взятой человеческой жизни. Есть сплетение множества судеб в единое целое, которое называется Жизнью. И, чтобы не разрушить его, человек не имеет права выдернуть даже одну-единственную нить из нескольких миллиардов.

Свою собственную нить, уж не говоря о других.

И никакой демократии.

Валька не успела понять, нравится или не нравится ей этот только что открытый постулат. Потому что Арсен наклонил голову, высматривая в окне номер дома, и неуверенно сказал:

— Кажется, приехали…

Валька прилипла носом к оконному стеклу.

— Олимпийская деревня? — спросила она удивленно.

— Она самая.

Они остановились возле высотного одноподъездного дома. Впереди светился огромный стеклянный вестибюль.

— Как ты думаешь, консьержка здесь есть? — спросила Валька.

— Сейчас все узнаем, — ответил Арсен и выпрыгнул наружу.

Они закрыли машину и двинулись к непривычно широкому подъезду с огромным навесным козырьком над входом. Строились дома в Олимпийской деревне по весьма средним с точки зрения западного человека стандартам. Но для советских людей, не приученных к самым элементарным нормам комфорта, они стали символом недоступной процветающей жизни. После закрытия Олимпиады квартиры в новых домах распределялись среди элитной публики: известных актеров, певцов, журналистов, дипломатических работников… Вполне возможно, что какой-то мизерный процент жилья кинули и очередникам, что называется, для отчетности. Среди них могли оказаться и родители Андрея.

Вблизи подъезд выглядел не столь внушительно. Старая деревянная дверь с неработающим кодовым замком выглядела незащищенной, как пенсионерка. Одно огромное стекло справа от входа оказалось разбитым и угрюмо щерилось на них острыми кольями зубцов, торчавших из проржавевшей рамы.

— Как все запущено, — сказала Валька, озираясь.

— И консьержки, наверняка, здесь не водятся, — пробормотал Арсен себе под нос.

И оказался прав.

Огромный вестибюль поражал зрителей разве что остатками прежней роскоши. Прямо перед ними тускло отражало свет огромное пыльное зеркало, каким-то чудом уцелевшее на прежнем месте. Частично раскрошенный мозаичный пол под ногами все еще сохранял память об узорах, выложенных разноцветными кусочками кафеля. И только лифт вносил диссонансную ноту в это напоминание о былом великолепии. Лифт был новый, аккуратный, с яркими, вмонтированными в потолок светильниками и светлыми, пока не исписанными стенами.

— Какой этаж? — спросила Валька, на которую заброшенный вид некогда великолепного дома подействовал угнетающе.

— Восьмой.

Они поднялись на восьмой этаж, вышли на лестничную клетку и огляделись в поисках нужной двери.

Квартир на этаже было всего три. Нужная им дверь пряталась в самом темном углу, в закутке с выкрученной лампочкой.

Арсен зашарил по стене, пытаясь нащупать кнопку звонка.

— Постучи, — посоветовала Валька.

И он деликатно стукнул костяшками пальцев в холодную железную окантовку дверного косяка.

Они замерли, прислушиваясь. Никакого движения по ту сторону реальности.

Арсен снова поднял руку и постучал жестче, требовательней.

Показалось им, или на самом деле скрипнул деревянный пол под чьими-то ногами?

— Андрей, это я, Арсен! — громко сказал цыган и стукнул еще раз. — Открой, пожалуйста.

Никакого сомнения. За дверью кто-то был. И этот кто-то позвякивал связкой ключей, пытаясь попасть в отверстие замка.

— Что он, свет в коридоре зажечь не может? — сказал Арсен с досадой.

— Ты один? — глухо спросил простуженный голос из-за двери.

— Я с Валькой.

— Господи, она-то что тут забыла, — пробормотал голос, и оскорбленная Валька подалась вперед.

— Я тебе таких вопросов не задавала, когда ты ко мне приперся, — ответила она громко и грубо. И после этих волшебных слов дверь немедленно распахнулась.

На пороге неосвещенного коридора стояла высокая мужская фигура в халате. Далеко за спиной хозяина светился проем комнатной двери, давая представление о размерах прихожей.

— Очень вежливо…

Человек говорил тусклым, больным голосом, но сарказм, звучавший в нем, невозможно было не узнать.

— …напоминать о своих благодеяниях.

— Ты на это сам нарываешься, — начала было Валька, но Арсен перебил ее:

— Свет в коридоре включи.

— У меня здесь лампочка перегорела, — ответил Андрей и посторонился.

— Входите, что ли. Только предупреждаю: у меня не убрано.

И, не дожидаясь, пока гости разденутся, поплелся в комнату.

У Вальки рвалось с языка несколько ядовитых фраз, но Арсен начал молча стаскивать ботинки, и она усилием воли заставила себя сдержаться.

Они пошли следом за хозяином и оказались в огромном полупустом зале, где стоял разложенный диван старого «книжного» образца, два потертых кресла, того же пенсионного возраста потрепанный журнальный столик и старый книжный шкаф. В сочетании с этой советской архаикой огромный телевизор «Самсунг» с плоским экраном, белой панелью и современным дизайном, выглядел примерно так, как выглядит роскошный «Конкорд» рядом с облезлым «кукурузником».

Старенькие деревянные планки паркета ходуном ходили под ногами, а некоторые просто и откровенно вываливались со своих мест, оставляя без прикрытия темно-бурое основание пола.

Сказать, что в комнате было неубрано, значило сильно покривить душой. «Интересно, в каком году здесь в последний раз было убрано?» — мрачно подумала Валька, оглядев жуткие занавески в грязных разводах, пахнувшие плесенью, и паутину, висевшую во всех четырех углах.

Андрей сидел на разложенном диване, покрытом серым несвежим бельем. Он привалился спиной к стене, вытянул длинные ноги поперек пуфика, и они смешно висели над полом, неуклюжие, как у подростка.

Он встретил вошедших мрачным взглядом. На осунувшемся лице цвели лихорадочные красные кляксы, волосы потускнели и свалялись. И только синие глаза сверкали ярким больным блеском, а губы привычно кривились в знакомой ироничной ухмылке.

— Ну? — спросил он неприязненно.

«Скотина», — подумала Валька.

— Можно присесть?

Арсен говорил так спокойно, словно не замечал оскорбительного тона хозяина дома. Заподозрить его в трусости Валька не могла, поэтому мудро решила не вмешиваться, пока не поймет, что происходит.

— Садитесь.

Они уселись в кресла, причем Валька, осмотрев сиденье, решила сесть на подлокотник.

— Прошу прощения, угостить вас нечем, — снова заговорил хозяин. — Впрочем, водки не желаете?

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Арсен, все тем же благожелательно отстраненным тоном.

— А фиг его знает, — ответил Андрей с усмешкой. — Вчера, когда наелся, почти поправился. Даже на работу пошел. Ну а там, видимо, еще больше прихватило.

— А ты как думал? — сухо спросила Валька. — С температурой тридцать восемь голым по сцене не бегают! Надо же хоть немного соображать!

Удивление быстро промелькнуло в злорадно сверкающих синих глазах, и Валька могла поклясться, что сменилось оно разочарованием. Любимая провокационная тема перестала действовать, как красная демонстрационная тряпка на быка, и Андрей это почувствовал.

— Так чему обязан? — спросил он, отбрасывая вкрадчивый издевательский тон. — Хотя и так понятно. Решили продемонстрировать мне, убогому, как настоящие христиане поступают с сирыми и больными? Премного благодарен за посещение…

— Да нужен ты нам, — перебил его Арсен, по-прежнему не повышая голоса и без злости. С какой-то веселой презрительной бесшабашностью.

— Будем мы на твою простуду время терять… Не маленький, сам справишься.

Андрей поперхнулся несказанными словами, и Валька даже засмеялась от удовольствия, глядя на его вытянувшееся лицо.

— Ты просил меня об услуге, так? — круто перешел к делу Арсен.

— Просил, — ответил Андрей. Его глаза буравили лицо гостя.

— Так вот, я не могу тебе ее оказать. Валюша, достань конверт, пожалуйста.

Валька вскочила с подлокотника замызганного кресла, метнулась в коридор и достала из внутреннего кармана куртки обмотанный скотчем сверток. Вернулась в комнату и отдала его Арсену.

Тот, не вставая с места, перебросил сверток на диван. Андрей сделал неловкое рефлекторное движение, но не поймал конверт, хотя упал он рядом с его рукой.

Лицо альфонса стала заливать равномерная багровая краска то ли гнева, то ли стыда. Он, не отрываясь, следил за лицом гостя.

— Вот и все, — сказал Арсен жестко и поднялся с кресла.

— А теперь, если хочешь, можешь приподнять свою задницу и закрыть за нами дверь. А не хочешь — живи с открытой. Пока.

— Подожди! — быстро сказал альфонс, и Арсен оглянулся на него через плечо.

Тот в замешательстве покрутил конверт в длинных пальцах и нерешительно спросил:

— Я не понял… Тебе, что, трудно подержать это у себя?

— Трудно, — коротко ответил Арсен. — Все?

— Не все. Ты не сказал, почему тебе это трудно.

— А ты мне сказал, почему ты меня просишь о таком одолжении? Что в этом конверте? В какие игры ты играешь? Против кого они направлены?

Короткая пауза.

— Ну, хорошо, — пытаясь говорить рассудительно, начал Андрей. — Если бы к тебе пришел твой друг и попросил о подобном одолжении, ты бы у него стал выяснять, что, зачем и почему?

— А ты мне не друг, — спокойно отбрил Арсен, и глаза у альфонса расширились.

— Но ты прав. У друга я бы выяснять ничего не стал. По той простой причине, что друзьям своим я доверяю. И знаю, что они не подставят ни меня, ни моих близких. А вот кто ты такой, я понятия не имею. И, честно говоря, не сильно интересуюсь. Это не я тебя, а ты меня попросил об услуге. И мало того, что не посчитал нужным объясниться, так еще сидишь тут передо мной и выделываешься, как вша на гребешке…

— Я не выношу жалости, — начал было альфонс, но Арсен перебил его.

— Да мне насрать, чего ты не выносишь. Можешь взять свои комплексы и запихать их себе…

Арсен мельком взглянул на испуганную Вальку и смягчил продолжение:

— …в одно место. Если бы не она…

Цыган кивнул в сторону спутницы.

— …я бы тебе конкретней сказал. Вопросы есть?

И, не дожидаясь ответа, двинулся в прихожую, а испуганная Валька почти побежала следом. Таким злым она его никогда не видела.

Сзади послышалось скрипение дивана, и в прихожую вслед за ними торопливо вывалился альфонс.

— Извини меня, — сказал он так торопливо, словно боялся передумать.

— Да ради бога! — ответил Арсен, влезая в ботинки.

— Я был не прав.

— Рад, что ты прозрел.

— Задержитесь, — попросил альфонс. И вдруг добавил:

— Пожалуйста…

Арсен на мгновение замер с курткой в руках. Таких интонаций в голосе обычно наглого Андрея, Валька прежде не слышала.

— Я не слышал, чтоб ты извинился перед Валькой, — хмуро сказал цыган, и хозяин с готовностью развернулся в ее сторону.

— Прости меня, пожалуйста, — покаялся он. — Я был не прав.

И даже самый придирчивый наблюдатель не уловил бы в его голосе ничего, кроме искренности.

Арсен немного поколебался и повесил куртку на место.

— Мы ненадолго, — предупредил он все так же хмуро. — Хорошо…

— И дыши в сторону, — сделал выпад цыган. — Нам твои бациллы на фиг не нужны.

Андрей не ответил, но Валька могла поклясться, что он слегка усмехнулся, довольный тем, что гость не удержался от маленькой слабой мести.

Они вернулись в комнату. Андрей снова сел на диван, но уже не забрался на него с ногами, а умостился с краю, сложив руки на коленях.

Арсен сел на прежнее место, а Валька, гордая тем, как хорошо умеет ее мужчина ставить на место нахалов, уселась на подлокотник его кресла. Арсен обнял ее за талию, и в полукольце теплой руки она почувствовала себя удивительно защищенной.

Андрей исподлобья рассматривал их. Но прежней наглости в его взгляде больше не было. Он словно пытался и все никак не мог начать откровенный разговор.

— Это очень сложно объяснить, — сказал он наконец.

Арсен пожал плечами. Как хочешь, говорил этот жест. Твои проблемы.

— Я не могу сказать всего… А как выделить часть, понятия не имею.

— Ты ничего не обязан мне объяснять, — ответил Арсен и прислонился головой к Валькиной руке чуть ниже локтя. — Держи свои тайны при себе. Но в этом случае я не буду тебе помотать.

Андрей кивнул. Поднес к губам пояс махрового халата и принялся с ожесточением грызть его, что-то обдумывая.

— Ты ел сегодня? — спросила Валька, у которой этот жест вызвал прямую ассоциацию.

— Что? Н-не помню, — соврал альфонс.

— Кухня где? — спросила Валька.

— Не напрягайся, — запротестовал альфонс, но она поднялась с места и пошла назад, в коридор. В конце концов, возможно, мужчинам удобней говорить без нее.

Слева и справа вдоль длинных стен огромного коридора располагались закрытые двери, очевидно, ведущие в другие комнаты. Конечно, было бы интересно заглянуть туда, но Валька сильно подозревала, что все там выглядит так же уныло и непривлекательно, как и то, что она уже увидела.

Кухня, к ее великому удивлению, смотрелась вполне пристойно. Правда, мебель такая же старая, как в комнате: допотопная советская архаика. Но зато никаких липких жирных пятен, никаких крошек на столе и никакой грязной посуды в раковине.

В углу радовал глаз солидный огромный холодильник «Бош» с объемной морозильной камерой внизу. Валька подошла к нему и потянула на себя ослепительно белую дверцу. Приветливо мигнула яркая лампочка, и холодильник с готовностью обнажил свою внутренность.

— Боже мой! — невольно прошептала Валька.

Холодильник был абсолютно, первозданно пуст. Если не считать полупустой бутылки «Царской» водки, сиротливо притулившейся сбоку.

Валька захлопнула дверцу и принялась методично обшаривать кухонные шкафы.

Тарелки. Чашки. Пустая хлебница. Какие-то банки, в которых, очевидно, хранились специи. Очень давно хранились, потому что и запаха от них почти не осталось.

Пустая банка из-под муки. Большая жестяная банка, с надписью: «Цейлонский чай». Пустая, разумеется.

Пустая стеклянная банка из-под растворимого «Нескафе». Кастрюли, сковородки, формы для торта. Все старое, пыльное, давно забывшее, как пахнут жареные и вареные продукты.

Валька отступила на шаг и растерянно оглядела раскрытые внутренности шкафов. Представить, что здесь обитает живой человек, нуждающийся в пище и питье, было попросту невозможно.

Она развернулась и быстрым шагом пошла назад в комнату. Голосов не слышно, из чего не трудно было сделать вывод: хозяин дома так и не отелился, а Арсен ему ничем не помог.

Валька вошла в комнату и убедилась, что она права. Мужчины сидели в прежних позах. Андрей грыз пояс халата, Арсен смотрел в выключенный экран телевизора.

— Как ты можешь так жить? — спросила Валька у Андрея.

— Что? — не понял он, отрываясь от своего занятия.

— Я говорю, что у тебя совершенно есть нечего!

— Я здесь редко бываю, — вяло защищался альфонс. — Только ночую, и все…

— Лекарства где? — спросила Валька сухо.

— Там, — ответил альфонс и кивнул подбородком на выдвигающуюся полку книжного шкафа.

Валька потянула на себя ящик. Пыли здесь было не много, видимо, ящик открывался регулярно, но она испугалась, увидев множество каких-то ампул и одноразовых шприцов.

— Господи! Ты наркоман!

Арсен быстро повернул голову, бросил на хозяина дома короткий любопытный взгляд. Потом встал и подошел к Вальке. Перебрал ампулы и негромко спросил:

— Диабет?

— Причем наследственный. Это в сто раз хуже…

— Понятно, — сказал Арсен безо всякого сочувствия, вернулся на место и снова замкнулся в молчании.

— Это все? — спросила Валька, указывая на ряды ампул.

— Все, — затравленно ответил Андрей.

— Градусник есть?

— Разбился.

— Давно?

Молчание.

— Кошмар какой-то, — сказала Валька, ни к кому конкретно не обращаясь. Тишина становилась невыносимой.

— Арсен, — позвала Валька.

Тот повернул голову и вопросительно приподнял одну бровь.

— У него холодильник пустой. Абсолютно.

Цыган перебросил ногу на ногу и смахнул с колена невидимую пылинку.

— И лекарств никаких…

Арсен поднес к глазам левую руку и принялся внимательно изучать свои ногти.

— Ну ладно, он, конечно, свинья. Но если мы уедем и все вот так оставим… Я не знаю… Я заснуть спокойно не смогу.

Арсен вздохнул и посмотрел на Андрея.

— Напиши мне список, — попросил он хмуро.

— Ручка есть? — спросила Валька у альфонса.

Тот приподнялся с дивана и вышел в коридор. Скрипнула дверь другой комнаты, и альфонс закопошился в темноте, роняя что-то на пол.

— Не сердись, — попросила Валька умоляюще. — Сделай это не для него, а для меня…

— Я на тебя не сержусь, солнышко, — ответил Арсен, не меняя хмурого выражения лица. И поправился. — Вернее, сержусь не на тебя…

«Что, и тебя достал, наконец?» — подумала Валька, но тут же одернула себя за неуместное злорадство.

Альфонс вернулся в комнату с вырванным листом школьной тетради и несколькими дешевыми авторучками.

— Я не знаю, какая пишет, — объяснил он виновато.

Валька забрала все и уселась за стол, составлять список продуктов и лекарств.

— Аптека поблизости есть? — хмуро спросил Арсен у хозяина дома.

— Два квартала по улице вверх, — ответил тот очень смирно.

— Круглосуточная?

— По-моему, да…

— А магазин?

— Тоже рядом. Через дорогу от аптеки.

Валька закончила писать и отдала список цыгану. Тот бегло просмотрел написанное, встал с кресла и вышел в коридор. Андрей пошел следом.

— Вот, — сказал он и вытащил из кармана халата что-то небольшое, свернутое трубочкой.

— Что это?

— Деньги, — кротко ответил альфонс. И тихо добавил:

— Спасибо тебе.

— Вальку благодари, — ответил Арсен неприязненно, влезая в ботинки. — Если бы она не попросила, хрен бы поехал… Мне твои игры уже осточертели.

Он нащупал ключ, торчавший в двери, повернул его, распахнул дверь и вышел в коридор. С лестницы пахнуло гнилым смрадом плохо прочищенного мусоропровода. Дверь захлопнулась.

— Иди ложись, — сказала Валька альфонсу.

К ее удивлению, он послушался. Вернулся на диван, но не лег, а сел, забравшись на постель с ногами.

— Слушай, нельзя же жить так по-свински, — сказала Валька укоризненно. — Ты, что, не можешь дома порядок навести?

— Забавный он у тебя, — не слушая, ответил Андрей. — Из него бы получился классный священник с оригинальной методикой. «Или ты узришь свет, или я дам тебе в нос». Наверное, действенный метод.

— Да плевать ему на твое стопроцентное зрение, — спокойно ответила Валька. — И не смей обсуждать Арсена за его спиной.

— Ты права, — ответил альфонс и разлегся на диване. Натянул на себя покрывало и замер. Вальке показалось, что его знобит. Подошла поближе, положила ладонь на горячий влажный лоб.

— Холодная, класс, — пробормотал альфонс. И попросил: — Подержи еще немного.

— А где она? — спросила Валька нерешительно.

— Кто?

— Ну… Та женщина, которую ты любишь…

— Не знаю, — ответил Андрей после паузы. — Дома, наверное…

— Она тебя не навещает?

— Нет, — сухо сказал Андрей и закрыл глаза.

— Почему?

— Потому, что дочка может заразиться, — ответил Андрей, по-прежнему не открывая глаз. Наверное, говорить с закрытыми глазами ему было намного легче. Во всяком случае, паузы между вопросом и ответом он не сделал.

— У нее есть дочка? — спросила Валька.

— Есть.

— А-а-а…

Валька отняла руку.

— А как ее зовут?

— Дочку?

— Нет, маму…

— Ее зовут Жанна, — ответил Андрей все так же поразительно терпеливо и вежливо.

Валька задумалась.

Жанна… Как бы сказала бабушка, не русское имя какое-то… Под стать Валькиному. Валентина де Вильфор, Жанна де ла Мотт де Валуа… Откуда это? Кажется, тоже из Дюма.

— Она красивая? — спросила Валька.

— Фантастически красивая, — ответил Андрей без всякого выражения.

— А-а-а, — снова протянула Валька.

— Слушай, — начала она, усаживаясь на полюбившийся подлокотник, — только не обижайся… А почему ты не хочешь на ней жениться?

— Кто тебя сказал, что я этого не хочу?

Валька запнулась.

— А зачем тебе тогда нужна моя бабушка? — спросила она прямо в лоб.

Андрей медленно повернул голову в ее сторону и открыл глаза.

— А кто тебе сказал, что это она мне нужна, а не наоборот? А?

Валька бегала глазами по его лицу, искала ответ то в правом, то в левом синем зрачке. Но так и не поняла, что он имел ввиду.

— Слушай!

Валька вздрогнула от громкого возгласа. Андрей приподнялся на кровати и смотрел на нее.

— Помоги мне! Пожалуйста!

Он наклонился вперед и схватил ее за руку горячими цепкими пальцами. Валька дернулась, но он не отпустил ее, продолжая уговаривать.

— Пожалуйста, возьми конверт… Ну, что тебе стоит?

— Да не могу я за спиной у Арсена! Ты, что, не понимаешь?

— Пойми, не могу я пока ничего объяснить, — отчаянно убеждал Андрей, и глаза у него были совершенно безумные. — Арсен не хочет ввязываться потому, что боится. Он думает, что я интригую против… твоих родственников.

— А это не так?

— Не так! Ну, в данном случае, не так, — поправился он и кивнул на конверт. — Как раз наоборот. Один человек интригует против твоей бабки… Я не знаю, как объяснить.

— А бабушка знает? — спросила Валька, которой наконец удалось выдернуть руку из горячих больных пальцев.

— Не знает.

— Почему?

— Черт! «Почему, почему»…

Андрей обхватил голову руками и взъерошил волосы. Взгляд у него был несчастный и затравленный.

— Так запуталось все… Я и себе-то не все объяснить могу, не то что тебе… Или твоему цыгану.

— Его зовут Арсен!

— Да помню я!

Альфонс взметнулся с дивана вверх и отошел к окну. Повернулся к Вальке спиной, сказал почти ровным голосом:

— В конверте помимо кассеты с записью одного разговора, бумажка с адресом. Там живет моя дочь с ее матерью. Если со мной что-то случится, я бы хотел, чтобы именно ты сообщила им об этом.

— Твоя дочь? — переспросила Валька. И даже с кресла поднялась. — У тебя есть дочь?.. Это Жанна, да? В смысле, ее мать? А сколько ей лет? И как ее зовут? Бабушка знает?

Из всех вопросов он ответил только на последний.

— Я ей не говорил, но думаю, что она знает…

— Значит, не секрет, — уточнила Валька.

— Скажем, так: секрет Полишинеля. Так что? Возьмешь? Пожалуйста!

— Да не могу я! — ответила Валька. Но уже не так убедительно.

У Андрея есть дочь! Мама дорогая!

— Этот конверт — моя гарантия, понимаешь?

Он подошел к Вальке, усадил ее в кресло и присел перед ней на корточки. Она почувствовала, какой сильный жар источает его кожа. И невольно сделала попытку податься назад.

— У тебя, что, друзей нет? — спросила она в смятении.

— Нет у меня друзей, — тихо ответил Андрей.

— Бабушке отдай…

— Я не хочу ее посвящать.

— Но почему я?!

— Потому, что в этом родственном зверинце ты, — единственный порядочный человек.

— Неправда!

— Правда.

— Моя мама — порядочный человек.

— Я с ней не знаком, — ответил Андрей коротко.

— Бабушка! Бабушка — порядочный человек!

— Пас, — сказал Андрей, глядя в сторону.

— Что «пас»?

— Эта реплика остается без ответа.

— Слушай!

Валька оживилась и наклонилась к альфонсу.

— Давай я брата попрошу, Димку… Вообще-то, он у меня четвероюродный…

— Нет! — резко сказал Андрей.

— Какая тебе разница?

— Нет!! — повторил он почти яростно и поднялся на ноги. Вернулся к дивану и улегся поверх покрывала. Его заметно трясло.

Минуту Валька разглядывала лицо с закрытыми глазами, стиснутыми губами и впавшими щеками. «Похоже на посмертную маску», — подумала она вдруг, и сама испугалась своих мыслей.

— Давай.

Андрей приоткрыл глаза и уставился в потолок, словно не поверил в серьезность ее намерений.

— Я говорю, давай быстрее, пока Арсен не пришел! — повторила Валька нетерпеливо.

Андрей пошарил рукой по постели. Нашел смятый сверток, резким движением выдернул себя из положения «лежа» в положение «сидя». Протянул конверт так нерешительно, словно боялся получить удар в лицо.

— Вот, — сказал он.

Валька взяла, чувствуя себя предательницей.

— Надолго? — спросила она очень сердито.

— Нет, — шепотом ответил он.

— Если не заберешь через месяц, я его выкину, — пообещала Валька, пытаясь оправдать свое малодушие.

— Хорошо.

— А предварительно — прослушаю.

— Хорошо.

— И узнаю все твои тайны.

— Хорошо, — повторил Андрей, но уже улыбаясь. И добавил себе под нос:

— Хотя для этого у тебя есть способ попроще.

— Чтоб ты сгорел со своими недомолвками, — от всей души пожелала Валька.

И спрятала конверт в карман.

— Господи, Катя, какой же я голодный!

Екатерина Дмитриевна внесла в комнату и поставила перед мужем тарелку с густым ярко-красным борщом.

— Блаженство, — пробормотал Сергей Владимирович, размешивая в аппетитной гуще белый островок жирной сметаны. — Как же мне надоели эти благородные изыски из морепродуктов… Катюша, попроси Дашу сделать пельмени. Только настоящие, ладно? С двумя сортами мяса, как полагается…

Екатерина Дмитриевна скупо улыбнулась и кивнула головой. Уселась напротив мужа, сложила руки на коленях и принялась терпеливо ждать рассказа.

Да, в таком приподнятом настроении она Сергея видела только тогда, когда он получал очередное повышение. Расспрашивать не торопилась, знала, что ожидание рассказа муж любит гораздо больше, чем сам рассказ.

Она чуть придвинулась к столу, положила правую руку на белоснежную скатерть, принялась крутить в пальцах серебряный нож. Следила за мужем тактично и ненавязчиво, готовая в любой момент подать хлебницу, налить вина, поменять тарелку, предложить добавки… И больше всего на свете хотела обхватить красивую голову с ранней сединой в густых темных волосах и прижать к себе так крепко, чтобы он вскрикнул от боли.

— А сама? — спросил муж, указывая, на ее пустую тарелку.

— Разгружаюсь, — ответила она коротко.

— А!

И больше ни слова.

Никогда Сергей не ставил под сомнение ее желание похудеть, поправиться, сменить прическу, обновить гардероб… В принципе, в основе его бесконфликтности, наверное, лежало чувство доверия к жене. Доверия к безупречности ее вкуса. Но иногда ей мучительно хотелось услышать от мужа хотя бы что-то, говорящее о том, что она ему не безразлична.

Хотелось, например, чтобы он сказал так:

— Брось, какие разгрузки? Ты в прекрасной форме!

Или так:

— Фиолетовый?.. Не твой цвет.

Но он подчеркнуто уважительно уклонялся от подобных комментариев, и она понимала, что напрашиваться на внимание в этом вопросе не стоит.

— Как Дмитрий? — спросил муж и отодвинул пустую тарелку.

— У него все как обычно.

— Дома появляется?

— Очень редко. Горит на работе. Зато весь педагогический персонал школы его обожает.

— Персонал, разумеется, женский, — уточнил Сергей Владимирович.

— Разумеется.

— Жениться еще не собрался?

— Ты знаешь, я думаю, ему и так неплохо, — дипломатично ответила жена.

Сергей Владимирович на одно мгновение вскинул на нее глаза.

— У него появилась девица?

— Возможно.

— Кто такая?

— Понятия не имею. Звонит по телефону, просит Диму… Часто звонит.

— Долго болтают?

— Да нет… После ее звонка он сразу же уходит. Видимо, где-то встречаются.

— Ясно.

Сергей Владимирович принял из рук жены чашку крепкого свежего чая, бросил на стол скомканную льняную салфетку и удовлетворенно вздохнул:

— Хорошо…

— Да, кстати, — внезапно оживился он, — что там за история с Альбиной?

Екатерина Дмитриевна недовольно пожала плечами.

— Бог его знает… Вызвали всех попрощаться…

— Даже так?

— Представь себе! Врач сказала, что ей осталось не больше часа…

— Ну? — поразился муж.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Балаган какой-то… В общем, врачи заявляют, что она умерла на восемь минут, а потом снова воскресла.

— Чушь, — коротко резюмировал муж.

— Конечно, чушь! И такое произошло в Кардиологическом центре! Ты представляешь, что творится на периферии?

— Женя не думает в суд подавать?

— Женя сейчас вообще не способен думать, — сухо ответила Екатерина Дмитриевна. — Он так раскис, что на него смотреть неприятно. Главная в доме — Стаська.

— Вот бы на ком женить нашего охламона.

— Да ты что! Он ее терпеть не может!

— Думаю, она его тоже.

— Да, Стася — девушка разумная, — признала Екатерина Дмитриевна с некоторым сожалением. — Жаль, что это невозможно. Во-первых, близкое родство, а во-вторых… Она бы за Димку в любом случае не вышла, зачем ей такой муж?

— Ну и не будем зря расстраиваться, — подвел итоги муж и отодвинул пустую чашку, показывая, что готов приступить к рассказу.

Екатерина Дмитриевна сделала все так, как он любит. Встала со своего места на противоположном конце стола и пересела ближе к Сергею. Изобразила на лице радостное нетерпение:

— Ну, что ты там раскопал?

— Держись, а то упадешь, — предупредил муж. Почесал кончиком пальца утолок рта и нехотя признал:

— Конечно, пришлось потратить денежки…

— Много? — озабоченно спросила Екатерина Дмитриевна, хотя на это ей было в высшей степени наплевать.

— Все относительно, Катюша. Относительно ценности добытой информации — не очень. В общем…

Он немного поколебался и признался:

— Пришлось закрыть наш маленький счет.

— Полностью? — ахнула Екатерина Дмитриевна, на этот раз испуганная всерьез.

— Полностью.

— Боже мой! Пятьдесят тысяч евро!

— Катя, они вернутся удесятеренными, — пообещал муж твердо.

— Но как же… Сережа, столько не стоит ни одно частное расследование! Куда же…

— Послушай спокойно, — оборвал муж ее причитания. — Ты все поймешь.

Екатерина Дмитриевна устроилась поудобней и впилась в мужа встревоженным взглядом. Она хорошо знала, что его нельзя было отнести ни к категории транжир, ни к категории жмотов. Сергей хорошо знал цену деньгам и практически ни разу не ошибся в оценке перспектив собственных вложений.

— Ну вот, — начал Сергей Владимирович, как обычно издалека. — Честно говоря, я понятия не имел о том, что хочу услышать от Девиллье-сына. Но нюхом чувствовал, что меня там ждут сюрпризы. И не ошибся.

— Ты сразу его нашел? — спросила жена.

— Сразу. Живет он в Лионе, как и говорил Семен, адрес тот же, что и пять лет назад.

— А до этого где жил?

— Подожди, не торопись, — осадил ее муж. Его лицо превратилось в маску сытого, хорошо пообедавшего кота, предвкушающего на десерт пузырек валерьянки.

— Так вот. Нашел я его сразу. Пренеприятный тип, скажу я тебе, Катя. Во-первых, он явно спивается. А во-вторых, он какой-то ужасно неопрятный, опустившийся… В общем, такие запахи я даже в родном колхозе не припомню. Разговаривать со мной ему явно не хотелось, пришлось денег дать.

— Чем он занимается? — спросила Екатерина Дмитриевна, которую немного злила манера мужа неторопливо излагать события. — На что живет?

— Я же сказал: потерпи. Так вот. Прихожу к нему, представляюсь российским журналистом, пишущем о быте среднестатистического француза, прошу уделить мне полчаса. И вдруг он на чистом русском языке отвечает: «Вам, что, еще не надоело обо мне писать?»

И Сергей Владимирович торжествующе посмотрел на жену.

— На русском языке? — переспросила она растерянно.

— На чистом русском языке! Я бы сказал, с московским прононсом. Акает господин Девиллье-младший! Не очень сильно, но вполне узнаваемо!

— Не томи! — взмолилась Екатерина Дмитриевна. Муж, действительно, раздразнил ее не на шутку.

Сергей Владимирович потянулся к вазе, в которой лежали красиво уложенные фрукты, выбрал яблоко, придвинул к себе чистую десертную тарелку и принялся неторопливо очищать кожуру. Екатерина Дмитриевна стиснула руки под скатертью.

— Ты помнишь дело французов-перебежчиков? — наконец спросил муж, отрезая кусочек бело-розовой яблочной плоти.

— Нет.

— Вспомни. Сразу после Олимпиады, в восемьдесят первом году… Ну? Еще телемост был организован по этому поводу между Москвой и Парижем!

— А-а-а…

— Да, да… Французская семья попросила в СССР политического убежища, мотивируя просьбу тем, что во Франции их преследуют за коммунистические убеждения. Вспомнила?

— Да-да, — заинтересованно ответила жена. — Я припоминаю…

И она действительно вспомнила нашумевшее скандальное дело. Вспомнила и обрывки того самого телемоста. Немудрено, что его с интересом смотрел весь мир. Слишком мало случаев имело советское правительство похвастать иммигрантами из стран цивилизованного мира. Поэтому шоу задумали пышное.

И шоу с треском провалилось.

Во-первых, потому что на вопросы, которые задавали западные журналисты, французы отвечали маловразумительно.

Кто-то звонит по телефону и молчит. Кто-то стучит в дверь и убегает. Кто-то подбросил в их садик дохлую мышь. Систематически пропадают газеты, которые почтальон оставляет возле дверей. И так далее, и тому подобное.

Почему из этих тривиальных бытовых мелочей был сделан глобальный вывод о политическом преследовании, французы объяснить так и не смогли.

Ведущий с нашей стороны, известный и талантливый журналист, разве что наизнанку не вывернулся, помогая «подопечным». Но выглядел при этом так же жалко, как и они.

Западные студии были полны народу. В основном, там собрались иммигранты из стран Восточного блока: Болгарии, Румынии, Венгрии, Польши… Самым удивительным было то, что они не казались агрессивными. Не клеймили французских перебежчиков, не повышали в негодовании голос, не обрушивались с пропагандистскими лозунгами на советских зрителей.

Они их жалели.

Наверное, именно поэтому поражение выглядело так сокрушительно. Екатерина Дмитриевна вспомнила, как внимательно выслушал ведущий с французской стороны жалкое блеянье бывших соотечественников. А потом грустно спросил:

— Где ваш сын? Нельзя ли привести его в студию? Я хотел бы с ним попрощаться…

И поник головой, услышав неубедительную отговорку о том, что ребенку уже пора спать.

Выглядело это в высшей степени эффектно и убедительно, и идея торжества коммунистической идеологии на примере двух французских ласточек провалилась с ужасающим треском.

Или вот еще один фрагмент, запавший в память.

— Им же дали квартиру! — оповестил французский ведущий свою аудиторию неподражаемо-серьезным тоном, и расхохотавшиеся зрители бурно зааплодировали. Смысл словосочетания «получить квартиру» был ясен только им, перебежчикам из соцлагеря.

— Я помню этот позорный телемост, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Значит, это был он… Сын Жана Девиллье.

— Это был он, — подтвердил муж, откладывая нож на тарелку. — Они с женой и пятилетним сыном попросили политического убежища в 1981 году, и получили его с неприличной поспешностью: через месяц.

— А почему он оказался сейчас в Лионе?..

— Катюша, вспомни развитие событий… Через десять лет Советский Союз перестал существовать. Доказывать преимущества одной системы над другой на примере французов было больше не нужно, и ценность их личного подвига свелась к нулю. Да, с ними немножко повозились, лет, эдак, пять-шесть. Дали квартиру, устроили на работу, немножко скрасили жизнь продовольственными льготами, чтобы не так страшно было на первых порах… Но, честно говоря, в отце семейства разочаровались очень быстро. Какой-то он был непрезентабельный. Говорить с напором не умел, бездарно импровизировал, провалил телемост, плохо выглядел на других интервью… И про французов просто тихо забыли. А потом и вовсе стало не до них.

— Значит, пять лет назад он вернулся на родину?

— Это называется «репатриант», милая.

— А жена?

— Жена у него была полячка. Красивая женщина, кстати. Да и сам он в молодости был весьма недурен собой. Знаешь, такой галльский тип: черные волосы, синие глаза, высокий, стройный. А жена его (ее, кстати, Анитой звали) была красавицей в славянском духе: блондинка, голубоглазая, белокожая, очень тихая, почти бессловесная. Она была из бедной польской семьи, батрачила с отцом и матерью на французских курортах… Родители чуть с ума не сошли, узнав, что дочка возвращается назад, в коммунистическую зону. Но Анита, судя по всему, оказалась послушной женой. Муж сделал ставку, рассудив, что им будет выгодно поступить так, как они поступили. Анита его поддержала. И зря.

— Кто же мог предугадать такой поворот событий? — пробормотала Екатерина Дмитриевна.

— Они, конечно, не могли. Но я сейчас не о развале Союза говорю. Умерла бедная Анечка в Москве. Всего через три года после переезда.

— Бедняжка, — сказала Екатерина Дмитриевна с формальным сочувствием. — От чего?

— От пневмонии. Зимы, видишь ли, в Москве холодные. Отличается наш климат от климата французской Ривьеры.

— Бедняжка, — повторила Екатерина Дмитриевна с чуть большей теплотой.

Они немного помолчали.

— Значит, — заговорила она после паузы, — Девиллье-старший был недоволен женитьбой сына?

— Не просто недоволен! Он перестал выплачивать тому содержание! А оно было для сыночка единственным источником дохода: ни дня нигде не работал.

— А в Союзе?

— Числился в каком-то институте истории и литературы. Но ты же понимаешь: русского языка он тогда не знал, образования нужного не имел… А самой главное — был фантастически ленив и безынициативен. Что с такого взять?

— На что же он живет теперь?

— Вот! — сказал муж, подняв указательный палец. — Это первый интересный камешек, о который я споткнулся. Живет господин Девиллье на пособие, которое ему выплачивает одна почтенная, хотя и не очень крупная адвокатская контора. Кто распорядился насчет содержания — тайна. Сам он убежден, что эти деньги ему оставил отец. Но я, зная предысторию с наследством, позволю себе усомниться. Не для того папаша делал вид, что проматывает деньги в игорных заведениях, чтобы устраивать безбедную старость непутевому сыну. Так что это вряд ли.

— Может, ему помогает сын? Я имею в виду, внук Девиллье-старшего? Он ведь тоже вернулся во Францию?

— С чего ты так решила? — небрежно спросил муж.

— По-моему, это вполне логичное развитие событий.

— Ошибаешься, милая, — отрезал муж. — Дети очень часто не хотят покидать страну, в которой выросли. Хорошая или плохая, но это для них привычная среда обитания. Самый младший Девиллье предпочел Россию Франции.

— Как интересно! — сказала Екатерина Дмитриевна, насторожившись. Тон мужа обещал сенсацию.

— Ты даже не знаешь, насколько все это интересно! Вот и я заинтересовался и попросил господина Клода Девиллье (его зовут папаша-Клод, представляешь?) показать мне семейные фотографии. Он к тому моменту уже слегка выпил, расчувствовался, притащил огромный альбом, который я просмотрел самым внимательным образом. А кое-что даже прикарманил.

И муж торжественно положил на стол небольшую фотографию. Лицом вниз.

Екатерина Дмитриевна, взглядом испросив позволения, взяла глянцевый квадратик и медленно перевернула его. Несколько минут разглядывала молодого человека, чинно сидящего перед объективом фотоаппарата. Вернула фото на стол, в смятении посмотрела на мужа.

— Узнала? — спросил он хладнокровно.

— Не может быть!

— Вот-вот… Это второй камешек, о который я споткнулся.

— Это же…

— Да. Именно он. Когда ребенок пошел в школу, ему поменяли имя и фамилию на более привычные. Родители боялись, что мальчика будут дразнить русские одноклассники. И еще, что он будет слишком привлекать к себе внимание. Хотя в Союзе они прожили тогда только год, но уже сумели понять, что этого делать не рекомендуется.

Сергей подвинул к себе фотографию и с улыбкой полюбовался на нее.

— Вот так Анри Девиллье стал Андреем Вильским.

— Не может быть! — повторила Екатерина Дмитриевна.

— В этой жизни, Катя, все может быть.

— А Евдокия? Она знает?

— Катя, ты прямо в корень зришь, — сказал муж, одобрительно. — Меня сейчас этот вопрос больше всего интересует. Знает старуха, за кого она замуж собралась (не к столу будет сказано) или не знает?

— А что про нее говорит этот, как его…

— Папаша-Клод? Ну, милая, то, что он про нее говорит, не для твоих интеллигентных ушей. Но в транскрипции его речь выглядит примерно так: второй такой двуличной и лживой шлюхи, как его мачеха, не было даже в анналах далекой от пуританства Римской империи.

— Это чистые эмоции? — заинтересовалась Екатерина Дмитриевна? — Или имеются какие-то факты?

— Доказательства, милая, доказательства… И эти доказательства мне стоили закрытия счета.

— Пятьдесят тысяч евро! — с болью повторила жена.

— Вот именно. Дешевле письмо не продавалось.

— Какое письмо? — насторожилась Екатерина Дмитриевна и придвинулась к столу. Что и говорить, новости, нарытые мужем, были атомной бомбой, и она жадно ловила каждое его слово.

— Серия вторая.

Сергей Владимирович несколько раз активно свел лопатки, устав от долгого сидения на стуле с неудобной спинкой. Встал и принялся размеренно шагать по комнате, как лектор перед аудиторией.

— Я, естественно, цепляюсь к последним словам, и говорю, что пока еще не встречал человека, которому нравится его мачеха. Папаша-Клод немного поплевался и сказал, что мачеху он бы как-нибудь переварил. Но шлюху!

И рассказывает мне, что был у нее любовник. Да не простой, а золотой. Денег она на него тратила больше, чем на себя. Жан Девиллье был далеко не дурак, за расходами следил строго, но она умудрилась его обвести вокруг пальца. Папаша-Клод, тогда еще совсем молодой человек, клянется, что несколько раз выслеживал мачеху в маленьких гостиницах, где сдаются комнаты с почасовой оплатой. Два раза пытался привести отца, чтобы тот полюбовался собственными глазами. Но тете Дуне, как ты знаешь, сам дьявол ворожит… Не получилось у Клода поймать мачеху с поличным. Отец рассердился на сына еще больше. Решил, что тот просто ревнует его к мачехе и трясется за наследство. Я, кстати, сильно подозреваю, что на нищей полячке этот дурачок женился назло папаше, так сказать, дал ему полюбоваться на собственное отражение. Только одного не учел идиот: в чьих руках находятся семейные финансы…

И Сергей Владимирович выразительно покрутил пальцем у виска.

— Так вот. Папаша-Клод мне рассказал, что однажды стащил у мачехи кольцо, подаренное его отцом. А колечко оказалось имитацией. То есть когда-то было из золота, с настоящим камнем, а сейчас оказалось бижутерией, которой грош цена. Хотел он сгоряча заложить мачеху, но потом опомнился, понял, что она может снова выкрутиться. Скажет, к примеру, что он специально умыкнул кольцо для того, чтобы сделать копию и подставить ее под удар. Поэтому Клод поступил хитрее. Незаметно вернул кольцо на место и стал таскать ювелирам на оценку другие украшения, подаренные мачехе отцом. И что же? Третья их часть оказалась муляжами! Любовник-то денег стоил!

— И? — спросила Екатерина Дмитриевна, которая слушала мужа, затаив дыхание.

Сергей Владимирович начал негромко смеяться себе под нос.

— Я понимаю, что она снова выкрутилась, — нетерпеливо сказала жена. — Я не могу догадаться, как ей это удалось?! Сережа, прошу тебя, не тяни!

— Я всегда знал, что она ведьма, — ответил муж. — Но что она такая ведьма! Короче, сынок прибежал к папаше и сообщил ему о своем открытии. Естественно, разразился страшный скандал. Девиллье-старший потребовал отчета, топал ногами, обещал засудить жену и тому подобное. Тетушка все это молча выслушала, после чего на минуту удалилась и принесла все подлинники! И разложила их перед мужем в гордом молчании.

— Господи! Как ей это удалось?

— Не знаю. Возможно, тетушка поняла, что пасынок потихоньку таскает ее украшения на оценку. Поэтому она подготовилась к скандалу: выкупила свои настоящие драгоценности, или взяла их в аренду, или просто договорилась с теми, кому их продала… Я не знаю! Но факт есть факт: к моменту разборки все подлинники были налицо.

— А муж не спросил, зачем она сделала с них копии?

— Милая, ну это же так просто! Чтобы не подвергать себя риску быть ограбленной на улице! Даже у нас состоятельные персоны теперь так поступают. Но папаша-Клод имеет свою версию событий. Мне она кажется не очень убедительной, но вполне вероятной. Уж слишком хорошо я знаю тетю Дуню.

— Ну-ну! — поторопила мужа Екатерина Дмитриевна.

— Он уверен, что после истории с исчезновением кольца тетушка догадалась, что затевает ее пасынок. Она специально сделала муляжи своих непроданных драгоценностей и буквально подсунула их пасынку. Клод говорит, что все время поражался тому, как легко ему удавалось уводить украшения. То шкатулка на видном месте окажется, то шкафчик в туалетном столике не заперт… В общем, режим наибольшего благоприятствования любому вору. Сначала он решил, что мачеха так беспечна потому, что хорошо знает: цена этим драгоценностям сто франков в базарный день. Но потом, после всего случившегося, он передумал и сделал другой вывод: она знала, что пасынок пытается ее подставить, и подставила его. Сознательно подпихнула ему муляжи, а оригиналы преспокойно лежали в сейфе. Она знала, что Клод все расскажет своему отцу. Знала, что муж устроит скандал. Знала, что оправдается в любой момент и с легкостью. И, конечно, рассчитала самое главное: реакцию мужа на второй прокол сына. И не ошиблась.

Сергей Владимирович на мгновение остановился посреди комнаты.

— Его выгнали из дома.

— Вот как!

— Именно после этого начался процесс превращения имущества в наличные. Жан Девиллье обратил все в деньги и устроил спектакль для свидетелей. Сидел ночами в казино, создавал видимость крупных проигрышей… Хотя на самом деле, деньги, скорее всего, спокойненько переехали куда-нибудь в Швейцарию. В спортивной сумке или чемодане…

— Через границу? — ужаснулась Екатерина Дмитриевна. — Но это невозможно! Вспомни, как нас проверяли на французской таможне…

— Милая, нас проверяли потому, что мы граждане такой нецивилизованной страны, как Россия, — перебил ее муж. — Для нормальных людей из нормальных стран у них другая система досмотра. Знаешь, как проходят франко-швейцарскую таможню их граждане? Подъезжают, к примеру, на машине к хлипкому шлагбауму, который символизирует границу. Из будочки выходит пограничник, вооруженный значком патрульного Шенгенской зоны, наклоняется к окошечку водителя и просит предъявить паспорт. Получает нормальный документ нормальной страны, козыряет, возвращает паспорт и поднимает шлагбаум. Иногда, правда, спрашивает, не везет ли господин что-то запрещенное, типа наркотиков. А иногда когда обстановка требует особой бдительности, даже проверяет багажник у каждой десятой машины!

— А если бы у него проверили? — спросила Екатерина Дмитриевна.

— Ну и что?

— Деньги бы нашли…

— Чьи деньги, Катя? Он, что, банк ограбил? Это его собственность, понимаешь! Его! Святая! Конституционная! Частная! Собственность! Проверили бы и извинились. А возможно, выплатили бы моральную компенсацию. Так что… Он ничем не рисковал. Абсолютно.

— Ну, как же? А налоги?

— Какие налоги? Милая, все, что ему полагалось, французское государство законно скушало при продаже господином Девиллье своих акций и своих заводиков. Так что никаких долгов перед Родиной он не имел. И переводить ему деньги за рубеж через банк или везти наличными в чемоданчике — это его частный выбор. Конечно, полицию бы немного удивила такая экзотика: путешественник с чемоданами денег. Возможно ведь случайное ограбление… Но не более того.

— Понятно.

— Да. Но мы отвлеклись. В общем, после того, как сын дважды попытался подставить его жену, Девиллье-старший сына сильно невзлюбил. Думаю, тетушка этой нелюбви талантливо поспособствовала. Возможно, немного поплакала потихоньку: так, муж услышал. Возможно, улеглась в больницу с малоизученным нервным заболеванием… Наверное, она кротко уговаривала мужа все простить сыну: и его отвратительный характер, и глупую женитьбу на польской прислуге, и склонность к вранью… В общем, зная свою тетушку, я не сомневаюсь, что все было сделано по высшему разряду. Она стравила отца и сына так незаметно, что они и сами не поняли, как оказались смертельными врагами. А она оказалась третьим-умным, а не третьим-лишним. Как это у «ABBA» поется? «Победитель получает все».

Сергей Владимирович подошел к столу, налил себе минералки. Залпом выпил воду, с громким стуком впечатал стакан в скатерть и продолжал:

— Это все мусор. Не понимаю одного: как она могла влюбиться настолько, что совершенно потеряла голову? Ты можешь мне объяснить?

— Нет, — тихо ответила Екатерина Дмитриевна, мощным усилием воли подавив первый искренний порыв.

— И я не могу. Как могла умная, стервозная тетка сорока с лишним лет от роду сойти с ума от мужчины настолько, чтобы убить ради него?

— Ради него?

— Да, — жестко ответил муж. — Я знаю, что говорю. И могу это доказать.

— А кто этот роковой мужчина? — спросила Екатерина Дмитриевна, не поднимая глаз от скатерти.

— Ты сильно посмеешься. Сын российских иммигрантов первой волны. Родитель — купчина второй гильдии. Перед отъездом во Францию успели схватить за хвост остатки своего благосостояния; имели кое-какие денежки в «Кредит-Лионе», домик с садиком, даже прислугу… В общем, что называется, средний класс. И сынок оказался не промах. Скрутил тетушку так, что она все мозги порастеряла. Чем взял, Катя? Не сказать, чтоб он был очень красив или очень умен… Скорее, весьма пронырлив.

— Ты и с ним познакомился? — спросила Екатерина Дмитриевна.

— Не успел, — с сожалением ответил муж. — Помер, дружочек, три года назад. Зато познакомился с его сыном. Посмотрел альбом семейных фотографий. Почитал семейные архивы.

— Даже так?

— Вот именно. И наткнулся там вот на это письмо. Прочти.

Сергей Владимирович протянул жене письмо на пожелтевшей бумаге, сложенное треугольником.

Екатерина Дмитриевна приняла письмо, не спуская с мужа настороженных глаз.

— Оно написано по-русски, — сказал муж, неправильно истолковав ее взгляд. Сел на прежнее место и налил себе вина.

Екатерина Дмитриевна медленно развернула письмо и поднесла его к лицу. Близоруко прищурилась и начала читать.

— «Любимый! Не знаю, правильно ли я делаю. Наверное, я не должна посвящать…»

— Читай про себя, — перебил ее муж и слегка поморщился. — Я эту слюнявую дребедень наизусть выучил.

Екатерина Дмитриевна послушно замолчала и забегала глазами по строчкам, написанным летящим женским почерком. Сергей Владимирович, отпивая вино, внимательно следил за ее реакцией. Несколько раз она удивленно подняла бровь, несколько раз остановилась и озадаченно посмотрела на мужа, некоторые места перечитала, чуть шевеля губами. Наконец закончила чтение и опустила руку с письмом на колени.

— Что скажешь? — спросил Сергей Владимирович.

Екатерина Дмитриевна молча смотрела на него во все глаза, потрясенная прочитанным.

— Ты понимаешь, что было бы с тетушкой на суде, попади это письмо в руки обвинителя?

Жена коротко кивнула головой, все еще не в силах говорить.

— Почему он сохранил такую явную улику? — спросила она через силу.

— Угадай! — ответил муж с усмешкой. — Почему он исчез сразу же после того, как его любовницу арестовали за убийство мужа? Почему он сменил место жительства? И почему потом, когда любовницу фактически оправдали, он не уничтожил документ, способный ее уличить?

— Не знаю, не знаю, — лепетала Екатерина Дмитриевна, охваченная гадливым ужасом от внезапно мелькнувшей догадки.

— Еще подсказка. Откуда у добропорядочного среднего буржуа симпатичная вилла в Ницце?

— Не может быть!

— Может! Шантажировал он свою любимую! И делал это с размахом!

— Подонок!

— Катя, это эмоции, — строго осадил ее муж. — Держи себя в руках.

— Да, извини, — пробормотала Екатерина Дмитриевна. — Я погорячилась. Но почему его сын продал тебе это письмо? Он ведь продал его?

— Продал, — с улыбкой ответил муж. — А почему… Все просто: по французским законам дела об убийстве имеют срок давности. Десять лет. Так что письмо потеряло силу примерно в девяносто седьмом году. Вот так.

— Да, но почему оно так дорого тебе стоило? — спросила Екатерина Дмитриевна с недоумением.

— А потому, что по российским законам дела по убийствам срока давности не имеют! А тетушка сейчас российская гражданка. И Андрей Вильский — тоже. Понимаешь?

— Нет, — растерянно ответила жена. Сергей Владимирович нетерпеливо нахмурился.

— Катя, это же элементарно… Он может подать на нее в суд за убийство своего деда! И вполне может суд выиграть! Вполне! С таким-то письмецом на руках!

Екатерина Дмитриевна молча взялась рукой за пылающий лоб.

— Неужели это возможно? — спросила она тихо.

— Еще как возможно! Ты понимаешь, что это значит?

— Что?

— Она у нас — вот где!

И муж сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев.

— Но, Сережа, этот парень может и не захотеть судиться… Ему это невыгодно. Если Евдокию Михайловну осудят, денег-то он не получит…

— Речь не о нем, а о тетке, — отрезал Сергей Владимирович очень сухо. — Не знаю, что там выгодно, а что не выгодно внуку убитого Жана Девиллье. Но тетушке это разбирательство абсолютно ни к чему. Так что…

И он, не договорив, с силой опустил кулак на стол. Подскочила и звякнула посуда. Екатерина Дмитриевна вздрогнула.

Внезапно Сергей Владимирович рассмеялся. Жена вопросительно посмотрела на него.

— Ты знаешь, — объяснил муж, — когда папаша-Клод сделался богатым наследником, его вызвали наши соответствующие органы. Поставили в известность о том, что его родитель скончался при весьма подозрительных обстоятельствах и посоветовали подать в суд на мачеху. Тот, естественно, воспарил к небесам. Написал исковое заявление, подписал доверенность на ведение дела каким-то незнакомым адвокатам… В общем, благодаря предпринятым им усилиям, тетушку арестовали. Понимаешь, почему?

— Нет.

— Потому, что иначе она бы не поделилась. И на тетушку надавили пасынком. Сначала посадили с его помощью, потом помогли выпутаться. За деньги, само собой. Нет, все-таки наши компетентные органы — самые компетентные в мире…

— Но почему не договорились с ним? С Клодом?

— Зачем он был нужен? — ответил муж, пожимая плечами. — Клод понятия не имел, где деньги лежат. А тетушка имела. И чтобы она потрясла кошельком, ее следовало напугать.

— Как ты думаешь, много она отдала? — шепотом спросила Екатерина Дмитриевна.

— Уверен, что не все, — коротко ответил муж. — И самое лучшее тому подтверждение — пенсия папаши-Клода.

— Ты думаешь?

— Она, — утвердительно кивнув головой, сказал муж. — Грехи замаливает.

Помолчал и добавил:

— Вот только не пойму: в какие игры они играют с внуком покойного Жана Девиллье? А, Катя?

Но Екатерина Дмитриевна, раздавленная ворохом неслыханных разоблачений, только молча развела руками.

— Сидит? — спросила молоденькая практикантка дежурную медсестру, кивнув головой на закрытую дверь одноместной палаты.

— Сидит, — ответила та односложно.

— Два часа прошло, — изумилась практикантка. — И о чем они столько болтают?

Медсестра молча пожала плечами. Удивляться чему-либо после того, что случилось с обитательницей сто пятой палаты, было просто глупо.

— Слушай, а ты видела ее балахончик? — с завистью спросила практикантка и, не дожидаясь ответа, вынесла вердикт:

— Стильная вещичка. Даже не представляю, сколько такая стоит.

— Угу, — ответила собеседница, страстно мечтая только об одном: чтобы болтливая девица шла дальше своей дорогой.

— А сапожки! А сумка! Слушай, зачем бабке такие вещи? Она же уже на ладан дышит…

— Что-то не похоже, чтобы она умирать собралась, — рассудительно ответила ей немолодая медсестра, задетая пренебрежительным тоном молоденькой дурочки. — Или ты думаешь, что только в двадцать лет люди хотят хорошо выглядеть?

— Да нет, — ответила та немного свысока, — не только в двадцать. Лет до сорока, наверное…

Медсестра молча достала из ящика стола журнал вязаниям демонстративно отгородилась от бестактной девчонки. Та пренебрежительно пожала плечами и двинулась дальше по коридору.

— Лекарства не забудь ей дать, — насмешливо бросила она через плечо, — а то зачитаешься…

Медсестра ничего не ответила. Дождалась, пока нахалка скроется за поворотом и быстро поднялась со стула. Действительно, чуть не опоздала.

Поставила на поднос стакан, налила туда дистиллированной воды, высыпала в маленькое пластиковое блюдечко несколько таблеток. Пора нести лекарства в сто пятую. Хотя какие там лекарства, прости господи… Смесь валерьянки с пустырником, для солидности облеченные в форму таблеток. И вообще, что делает в больнице эта женщина? Да еще в отдельной одноместной палате, за которую не платит? Носятся с ней, как с писаной торбой, а толку-то… Ежедневная кардиограмма пишет ровненькие, отличные сердечные импульсы. Почему-то у главврача, лично просматривающего все показатели, при этом разочарованно вытягивается лицо. И чего переживает человек? То, что больная выздоровела?

Врачи с медсестрами особо не откровенничали, но иногда и до них долетали обрывки вполне понятных фраз.

«Даже рубца не осталось», — уныло констатировал кардиолог в разговоре с главным.

Ну, понятное дело. Был у человека инфаркт, человека спасли, а рубца на сердце не осталось потому, что у человека хорошая система регенерации. Значит, человек из породы тех, про которых говорят: заживает как на собаке. Чему же тут огорчаться?

«И ничем теперь не докажем», — так же уныло ответил кардиологу главврач.

«Ничем», — подтвердил тот. Потом заметил медсестру, стоявшую неподалеку, и спросил совсем другим, сухо-деловым тоном: «Вы что-то хотели»?

Пришлось удалиться.

Странно, что больную почти никто не навещает. Сын за прошедшую неделю пришел только раз: слоноподобный такой, раскормленный. Посидел минут пять и растворился в воздухе, как галлюцинация. И это при его габаритах! Больше ни разу не появлялся.

Говорят, у нее еще дочь есть… Верочка рассказывает про нее всякие страсти: красивая, говорит, а уж какая сволочь! Вечно всем и всеми недовольна.

Что ж, может, и так, только дочку она ни разу не увидела. Не навещает мамашу. Такие вот нынче дети.

Зато муж приходит каждый день, дай бог ему здоровья. Хороший мужчина попался их пациентке. Сидит возле жены по часу, держит за руку, в глазах слезы… Можно, значит, любить человека и после стольких лет совместной жизни.

Эту сегодняшнюю посетительницу она видит впервые. Сразу видно, женщина из породы барынь. Как одета, как держится! Манто на ней и впрямь невероятной красоты. Почти до пола, все отделано серебряной чернобуркой… А сапожки сверкают таким первозданным блеском, что становится понятно: с грешной землей их обладательница не соприкасается. Да и выглядит дама просто превосходно, можно сказать, красавица. Что ж, наверное, вовремя вышла замуж за солидного преуспевающего человека, дай бог ему здоровья. Есть же на свете женщины, которые смеются над возрастом. Например, Татьяна Шмыга. Она с годами только лучше становится, как хорошее вино. Слава богу, что есть такие женщины. Они, по крайней мере, дают надежду всем остальным: можно, значит, в любом возрасте оставаться привлекательной и желанной. И совершенно незачем плеваться ядом, как эта маленькая профурсетка. Казалось бы, живи да радуйся своим двадцати годам, так нет: она завистливым глазом провожает каждую хорошо одетую женщину. А уж если дама в возрасте, то просто воспринимает ее элегантный внешний вид как личное оскорбление. Ей все кажется, что никто, кроме двадцатилетних, не имеет право носить такие тряпки и хорошо выглядеть. Портит сама себе кровь, глупая, не понимая, что пройдут эти двадцать лет, как сон. И вспомнить-то ей будет нечего, кроме бесконечной зависти.

Медсестра осторожно постучала в дверь одноместной палаты.

— Да! — ответила загадочная пациентка совершенно ясным здоровым голосом.

— Лекарство пора принимать, — сказала медсестра, вплывая в комнату. Подошла к койке, осторожно поставила поднос на тумбочку, подала пациентке блюдечко с таблетками.

— Чем вы ее лечите? — спросила посетительница красивым низким голосом.

Медсестра покосилась на нее. Сказать правду или прилгнуть для внушительности?

— Да какая разница, — ответила пациентка и спокойно проглотила три беленькие таблетки. Запила их водой из заботливо поданного стакана, вытерла губы салфеткой, которую медсестра не забыла положить на поднос, и ласково поблагодарила:

— Спасибо вам. Всегда у вас салфетка наготове лежит. Никто, кроме вас, этого не делает.

Медсестра слегка покраснела от удовольствия. Что правда, то правда. Салфетки по инструкции класть положено, только медсестры их домой таскают. Что ж, невелик убыток, конечно… И все же приятно, что больные иногда замечают и благодарят ее за эту маленькую заботу.

А улыбка у пациентки необыкновенная. Просто хочется все время делать ей что-то приятное и смотреть, как она улыбается в ответ.

— Не за что, — ответила медсестра. Забрала пустое блюдечко, поставила его на поднос и спросила:

— Вы не проголодались?

По инструкции, больные в их отделении ели только тогда, когда хотели. Никакого тебе общего распорядка: все как дома. Ну, честно говоря, люди, которые платят по сто долларов в день, наверное, имеют право на такие вот маленькие удобства.

— Попозже, хорошо? — ответила пациентка.

И снова улыбнулась. Просто мурашки по коже, до чего ясная, добрая улыбка.

— Хорошо, — покладисто согласилась медсестра. — Вы мне позвоните, когда поесть захотите.

И вышла из палаты. Пора разносить лекарства всем остальным.

— Приятная женщина, — одобрила Евдокия Михайловна, проводив ее взглядом.

— Она очень хороший человек, — подтвердила Альбина Яковлевна. — Только очень одинокий.

— Не замужем?

— Нет. Прожила всю жизнь рядом с больной матерью в однокомнатной квартире… Какие тут женихи? Мать год назад умерла.

— Радуется, наверное, что такая гора с плеч упала? — горько спросила посетительница.

Альбина посмотрела на нее все понимающими спокойными глазами.

— Наоборот, Евдокия. Она никак места себе найти не может. Понимаешь, раньше ее жизнь была расписана, как график занятий в школе. Она точно знала, что в девять нужно кормить маму завтраком. Потом нужно сделать с ней упражнения… У матери был о инсульт, плохо слушалась правая рука. Потом шла на работу. Потом возвращалась домой и выводила мать на прогулку. Сон, упражнения, прогулка, визит к врачу, ужин… В общем, все было настолько заполнено правильными хлопотами, что времени на размышления не оставалось. А сейчас — дома тишина и пустота. Занять себя ей почти нечем, вот и остается в клинике по два дежурства подряд. Да еще и подменяет всех, кто попросит. Но за нее волноваться не надо: она справится. Она вообще очень хороший и сильный человек.

— Это она тебе про себя рассказала? — спросила Евдокия Михайловна после маленькой паузы.

— Да нет. Она мне ничего не рассказывала.

— Аля, откуда же ты знаешь?

— Откуда я вообще все знаю? — вопросом на вопрос ответила та. — Просто знаю, и все. Да ты не пугайся, Дуня, я иногда знаю, но не понимаю, о чем речь идет. Вот, скажем, знаю, что ты постоянно думаешь о каком-то внуке. Но понятия не имею, чей это внук почему он тебя так беспокоит. Наверное, если бы я захотела, то могла бы узнать. Но я не хочу.

Евдокия Михайловна откашлялась.

— А почему ты врачам не расскажешь об этой своей способности? — спросила она официальным тоном.

— Да ну, зачем? Представь, во что превратится моя жизнь: отбоя не будет от посетителей, желающих все про себя узнать. А я не гадалка, Дуня. Говорю же тебе: иногда сама не понимаю, о чем речь. Например: есть тут одна медсестра. Она постоянно боится какого-то срыва. Понятия не имею, что за срыв. И не знаю, у кого он может произойти: у ее мужа, отца, брата, сына или у нее самой… Но недавно она принесла мне лекарства, и я вдруг поняла, что боится она не зря: срыв будет… Понимаешь? Как ей такое сказать? Она ведь заранее с ума сойдет. Поэтому иногда лучше не знать. Если все равно не в силах ничего изменить.

— Да, — ровно сказала Евдокия Михайловна, глядя перед собой остановившимся пустым взглядом. — Есть люди, которым суждено умереть, и замки, которым суждено быть разрушенными.

— Но некоторым дается шанс изменить свою судьбу.

— Некоторым дается… А почему только некоторым?

— Не знаю, Дуня. Не понимаю. Стаське — дали, а тебе — нет.

— Что-о? — прошептала Евдокия Михайловна. — Что ты сказала?

— Да все ты понимаешь, — ответила Альбина Яковлевна. — И еще лучше, чем я. Не пугайся, Дуня. Я теперь совсем по-другому к тебе отношусь. Несчастная ты женщина. Знаешь, я теперь все вижу будто со стороны. И мне всех так жалко! И себя вижу… Боже мой, Дуня, как же глупо я жила, как глупо! Всю жизнь перед кем-то пресмыкалась. Спроси зачем? Затем, чтоб Женя получил хорошую работу, например. Ты знаешь, когда мы жили в Гаване, я нарочно изображала дурочку перед женами его начальства. Они любили меня немножко ногами попинать. Любили посмеяться надо мной, думали, я ничего не понимаю. А я все-все понимала. И терпела. Зато Женя резко в гору пошел, и квартиру нам хорошую дали.

Она умолкла, покачала головой, глядя перед собой задумчивыми грустными глазами.

— Для чего все это было? Не знаю… Все равно отдадим. Все, ради чего я так долго служила игрушкой.

— Не отдадите, — начала Евдокия Михайловна, но собеседница быстро оборвала ее.

— Не нужно, Дуня. Ничего не нужно. Я ведь беспокоюсь только об одном: чтобы Стаська глупостей не наделала. А с долгами мы разберемся.

— Как?

— Да очень просто! Продадим нашу четырехкомнатную квартиру и купим маленькую, однокомнатную… А если не хватит — договоримся об отсрочке. Работать пойду, зря я бросила школу. Будем отдавать по частям, справимся… Это все ерунда, Дуня, это все такая ерунда, что ты даже не представляешь… Меня совсем другое беспокоит.

— Что тебя беспокоит, Аля?

— Что-то должно случиться, — без обиняков ответила та. — Что-то непоправимое. Не со Стаськой, я знаю. Но с кем-то из нас.

— Со мной?

Альбина Яковлевна посмотрела на свою гостью долгим пристальным взглядом.

— Может быть, — ответила она неуверенно. — Но я не знаю наверняка.

И попросила:

— Будь осторожна, ладно?

— Постараюсь.

Еще несколько минут в палате стояла тишина. Женщины молчали, думали каждая о своем.

— Аля, а что он тебе сказал? — вдруг спросила Евдокия Михайловна горячим дрожащим шепотом.

Альбина Яковлевна приложила руку ко лбу, вся ушла внутрь себя, в воспоминание, о котором невозможно говорить спокойно.

— Он сказал: бедная ты моя…

Альбина Михайловна запнулась, проглотила комок, немедленно возникший в горле. Справилась с собой и продолжала:

— Знаешь, Дуня, у меня будто нарыв какой-то в груди лопнул. И я все-все выплакала, всю гадость из себя вымыла…

Она замолчала, медленно вытерла глаза рукавом пижамы.

— Бедная ты моя, — повторила Евдокия Михайловна очень тихо. По ее лицу пролегли две мокрые дорожки.

— Ты не бойся, Дуня. Он все понимает, объяснять ничего не нужно… Он и тебя успокоит.

— Я ведь озлобленная, Аля, — сказала собеседница, резко поднимая голову. — Я тоже почти всю жизнь у кого-то игрушкой была. И добро бы у хороших людей! Хотя хороший человек себе такую игрушку не заведет.

— Ты? — удивилась Альбина Яковлевна. — Ты, игрушка? А мне всегда казалось, что это все остальные для тебя игрушки. Все эти мальчики, которых ты меняла, как перчатки…

— А вот это верно, — мрачно подтвердила посетительница. — Они для меня были игрушками. Понимаешь, мне захотелось хоть раз в жизни собственных шутов завести, чтобы отыграться, что ли… Ты не думай, я их не обижала, нет… Денег им давала, помогала, чем могла…

Она вздохнула, вытерла глаза и сказала, ни к кому не обращаясь.

— Да что это я… Как будто можно оправдаться.

Встала со стула и накинула на плечи длинное темное манто, отделанное сверкающим драгоценным мехом.

— Пойду я, Аля. Здоровья тебе желать глупо, ты и так здоровая… Спасибо, что все мне рассказала. Не бойся, ничего с твоей дочерью не случится.

— Я знаю, — тихо ответила собеседница.

— И насчет денег не волнуйся. Я обо всем позабочусь.

— Спасибо тебе, Евдокия. Прости меня за прошлое.

— Да и ты меня прости, — ответила Евдокия Михайловна и пошла к двери. Обернулась и спросила, прежде чем выйти:

— Увидимся еще?

— Обязательно увидимся, Дуня, — ответила собеседница, Но после того, как дверь за гостьей закрылась, упала на подушку и тихо прошептала:

— Прощай, Евдокия. Прости за обман.

Есть в нашей жизни день, который предшествует беде. Сначала кажется, ничего в нем нет особенного: день как день. Но уже потом, собирая в памяти все обрывки воспоминаний и связывая их в единую ниточку, понимаешь: это был плохой, тяжелый день.

Черный день. День-предшественник.

Черный он не потому, что вслед за ним происходит что-то страшное. А потому, что именно в этот день невидимое напряжение достигает своего пика.

— Слушай, отстань от меня! — заорал Федька на свою сестру. — Чего ты меня без конца цепляешь?!

— Это потому, что я тебя терпеть не могу, — объяснила Стаська ровным голосом.

— Я тебя тоже не выношу. И что? Я тебя трогаю?

— Попробовал бы ты, — сказала Стася, усмехнувшись. — Даже интересно, что у тебя получится…

— Вот и меня не трогай!

— Должна же от тебя быть какая-то польза, — презрительно бросила сестра через плечо. — Ты у нас кто? Домашнее животное. Вроде кошки, только не такое симпатичное. А домашнее животное должно у хозяев стресс снимать. Вот и давай, работай…

— Щас, — язвительно пообещал брат. — Наизнанку для тебя вывернусь…

— Фу!

И Стаська брезгливо поморщилась, представив себе неаппетитную изнанку Федьки. Горы сала пополам с горами дерьма.

— Ты не мог бы предложить что-то другое? — спросила она с отвращением.

— Ну, могу, например, станцевать.

— Танцуй.

— Сто долларов, — быстро сказал брат.

— Ты что, Анна Павлова?

— Нет, я Олег Попов, — веско ответил Федька.

— Танцуй, я посмотрю…

— Аванс гони!

Стаська вынула из джинсов пятисотрублевую купюру и бросила брату. Тот ухватил бумажку в воздухе, аккуратно свернул и спрятал в карман клетчатой фланелевой рубашки.

— Вы оплатили пятиминутный танец, барышня.

— Танцуй, я засекаю…

И Федька упер толстые руки в не менее толстые бока.

— Индийское движение! — объявил он ликующе.

И быстро-быстро задвигал бедрами, боком наступая на Стаську, развалившуюся в кресле гостиной.

Та от неожиданности широко раскрыла глаза. Тут было на что посмотреть.

Рыхлое полное тело брата ходило ходуном, скручиваясь и раскручиваясь, как резиновая спираль. Толстые ягодицы задавали ритм, а обвисшая грудная мышца отставала от него, по крайней мере, на два такта: очень уж медленно проходила вибрация через мощные жировые складки живота. Тем не менее, движение выглядело странно кокетливым: словно исполнял его не тридцатилетний раскормленный на убой мужик, а переодетая немолодая женщина.

Федька добрался таким макаром до кресла, в котором сидела сестра, опустил руки и сердито сказал:

— Хватит с тебя за такой аванс.

Стаська пришла в себя от неожиданности и расхохоталась. Брат, не обращая внимания на ее смех, достал купюру из кармана и еще раз полюбовался на нее. Даже обнюхал, как собака.

— Бис! — надрывалась сестра, изо всех сил хлопая в ладоши. — Ой, не могу… Филя, у тебя, оказывается, есть талант! Ну, повтори, светик, не стыдись…

— Деньги гони! — хладнокровно потребовал брат.

— А спеть можешь? — корчась от хохота, с трудом говорила Стаська.

— За отдельную плату, — предупредил брат.

— Семен Семеныч! Само собой!

— Тогда — могу…

Стаська размазала по лицу слезы и достала из кармана еще пятьсот рублей.

— Мало!

— Ну, хорошо.

И размякшая от смеха Стаська добавила еще пятьсот.

— Хватит? На песню и танец?

— На короткую песню и на короткий танец, — хватит.

И брат снова встал в позу. Стаська немедленно схватилась за бок.

— Индийская народная песня! — торжественно объявил Федька. — Сопровождается пантомимой! Исполняет Фиделио Русанов!

Стаська взвизгнула от хохота и чуть не свалилась на пол. Федька начал речитатив, чуть покачивая толстыми рыхлыми бедрами.

— И дошло до меня, о великий царь, что жили в славном городе Багдаде…

— Идиот! — заорала Стася, давясь хохотом. — Багдад в Ираке, а не в Индии! Шехерезаду на мыло!

И она оглушительно свистнула, сунув в рот два пальца, — фокус, усвоенный в детстве.

— Будешь отвлекать — верну аванс, — сердито ответил брат, выходя из роли.

— Молчу! Как рыба! — страстно пообещала сестра.

Федька недовольно поиграл бровями, снова придал лицу сладко-жеманное выражение и встал в позу на полусогнутых коленях, как это делают индийские танцовщицы.

— И дошло до меня, о великий Царь, что в славном городе, гм… Бомбее жили брат с сестрой.

Тут он приподнял одну ногу и согнул ее плашмя, перпендикулярно полу. Стаська зарыдала вполголоса.

— И был брат хорошим добрым мальчиком. Но сестра ненавидела его за то, что был он любим родителями больше, чем она, — речитативом продолжал Федька, делая руками и ногами движения, напоминающие пародию на индийский танец.

И умерла ее бабка, страшная ведьма, и оставила внучке свой дворец, — продолжал Федька, кружась по комнате. — И сказали ей родители: вот твой дом, а наш дворец достанется нашему сыну. И разгневалась злая сестра на брата. И захотела она отнять у него родительский дворец. Произнесла она страшное заклятие и решила заколдовать красивого юношу, чтобы он помог ей отобрать дворец у брата. Но заклятие не подействовало, потому что юноша сам был великим и злым волшебником. И разгневалась ведьма-сестра еще сильнее. И стала издеваться над бедным братом…

Тут речитатив оборвался, потому что большая тяжелая диванная подушка попала Федьке прямо в голову.

— Скотина, — прошипела Стаська и встала с кресла.

— Не нравится? — кротко удивился брат. — Хочешь, другую песню спою?..

Но сестра, не отвечая, вышла из гостиной. Минуту спустя, громко хлопнула входная дверь.

Федька пожал плечами. Достал из кармана рубашки три пятисотенные купюры, разгладил их и пробормотал:

— Не густо, но и не пусто…

Устремился вслед за сестрой в прихожую, быстро натянул на себя теплые ботинки. Влез в куртку. Огляделся, проверил, не забыл ли чего, и выскочил за дверь.

Было четыре часа пополудни.

Валька просидела за компьютером почти весь день. Перевод нужно было сделать срочно, и она старалась, как могла. Телефон ее почти не отвлекал, лишь один раз позвонил Арсен с работы. Она быстро отговорилась занятостью, положила трубку и продолжила сосредоточенно стучать по клавиатуре компьютера. Работа шла легко и вызывала приподнятое ощущение, которое можно было передать двумя словами: «Я могу»!

Поэтому, когда телефон зазвонил второй раз за день, она немного рассердилась. Мельком взглянула на определитель номера и тут же схватила трубку, проклиная себя за забывчивость.

— Привет, ба!

— Здравствуй, — ответила Евдокия Михайловна безжизненным голосом.

— Что с тобой? — спросила Валька. — Ты болеешь?

— Да нет… Валюша, ты меня в гости приглашала…

— Жду, жду! — бодро ответила Валька, с тоской прикидывая в уме, успеет ли она сегодня закончить работу.

— Ты меня извини, малыш… Не приеду.

Тут Валька насторожилась окончательно.

— Ты в городе? — спросила она.

— Откуда ты знаешь?

— Ты с мобильника звонишь, — напомнила Валька.

— А! Ну да… В городе.

— Тогда почему не хочешь заехать?

— Я устала, — лаконично ответила бабушка. — Была у Али… В общем, не хочу сейчас никого видеть. Не обижайся.

— Ну, хорошо, — недоуменно ответила Валька. — Не хочешь, не надо… Как себя чувствует тетя Аля?

— Она здорова, — ответила бабушка бесстрастно.

— Выписываться собирается?

— Наверное… Валюша, извини. Не хочу разговаривать.

И Евдокия Михайловна отсоединилась.

Валька минуту озадаченно рассматривала телефонную трубку, потом пожала плечами и снова вернулась к переводу. Ее пальцы быстро забегали по клавиатуре, и она почти забыла о разговоре с бабушкой.

Было пять часов пополудни.

Екатерина Дмитриевна сидела с мужем на кухне и пила чай. Вечером муж должен был сопровождать гостей мэрии в Большой театр. Екатерина Дмитриевна хотела пойти с ним, несмотря на то, что посещение Большого театра перестало ее радовать уже очень давно. Но муж объяснил, что культпоход неофициальный, что называется, «без жен». И Екатерина Дмитриевна согласилась остаться дома, сказав только, что не стоило бы водить туда гостей из Бостона: возможно, они что-то понимают в настоящем искусстве. Ну, теперь уже поздно рассуждать.

— Сережа, нужно было взять билеты в какой-нибудь приятный драматический театр, — сказала она мягко.

— Они по-русски не понимают.

— Ну, возьми билеты на какой-нибудь классический спектакль… «Женитьба Фигаро», например… Бомарше все читали, и спектакль очень хороший, красочный… Хореография блестящая…

— Да, это мысль, — согласился муж. — Если они захотят еще раз пойти в театр, я попрошу взять билеты… Где он идет?

— В Ленкоме, — ответила Екатерина Дмитриевна с ласковым упреком. — Ты совсем отстал от жизни.

Сергей Владимирович молча пожал плечами, и тут раздался звонок в дверь.

— Ты ждешь кого-нибудь? — спросил муж.

— Нет. А ты?

— Тоже нет…

Вошла домработница Даша и сказала:

— Там ученицы какие-то…

— Какие ученицы? — не поняла Екатерина Дмитриевна.

— Не разобрала, — покаялась Даша. — Фотографию просят.

— Какую фотографию?..

— Катюша, разберись, пожалуйста, — попросил Сергей Владимирович.

Екатерина Дмитриевна без возражения поднялась со стула и вышла в прихожую. Там возле полуоткрытой двери переминались с ноги на ногу две барышни переходного возраста, одетые в короткие джинсовые юбочки, сапоги-ботфорты и китайские псевдо-дубленки. Увидев хозяйку дома, они запаниковали, подталкивая друг друга в бок.

— Да? — спросила Екатерина Дмитриевна и подняла брови вверх с выражением холодного учтивого любопытства.

— Здрасте, — забормотали девицы.

— Здравствуйте, — четко и внятно ответила хозяйка дома, как бы давая барышням образец хорошего тона. — Что вы хотели?

— Понимаете, — пустилась в объяснения одна из девиц, — мы учимся у Дмитрия Сергеевича.

Тут она запнулась и замолчала. Екатерина Дмитриевна продолжала смотреть на нее с прежним учтивым и холодным вниманием.

— Мы выпускаем стенгазету, — неожиданно пришла ей на помощь вторая барышня, волосы которой были выкрашены в отчаянно-красный цвет. Врушка.

— Это будет… смешная стенгазета. И нам нужна маленькая фотография Дмитрия Сергеевича. Но так, чтобы он об этом не знал, а то сюрприз не получится.

Уже к концу этой сбивчивой речи Екатерина Дмитриевна все поняла. Что ж, очевидно в Димку влюблен не только педагогический персонал школы.

— Вам нужна именно маленькая фотография? — уточнила она для проформы.

— Любая сойдет, — быстро ответила первая девица.

— Понятно.

Екатерина Дмитриевна немного постояла на месте, соображая.

У Димки в комнате лежит его собственная коробка с фотографиями. Там всякие любительские снимки, не имеющие отношения к истории их семьи. Друзья, однокурсники, барышни… Она никогда не заглядывала в эту коробку. И не только потому, что это некрасиво. Просто ей было неинтересно.

— Подождите минутку, пожалуйста, — вежливо попросила она девушек, скрывая улыбку.

Те испуганно кивнули в ответ.

Екатерина Дмитриевна направилась в комнату сына. В принципе, правильнее было бы, наверное, выставить этих двух девчушек из дома, но… Были когда-то и мы молодыми.

Газету они выпускают, как же…

Екатерина Дмитриевна тихо усмехнулась.

В седьмом классе они с подружкой влюбились в студента-практиканта. Кажется, он преподавал историю… Ну, за его фотографиями они не бегали, зато на контрольном уроке обеспечили мальчику пятерку, блестяще подготовив домашнее задание. И чуть не подрались с подружкой, решая, кто из них пойдет к доске. Впрочем, он вызвал обеих.

Екатерина Дмитриевна вошла в комнату сына, где домработнице отныне было запрещено наводить порядок, сняла с верхней полки шкафа большую картонную коробку, села на диван и раскрыла ее. Так и есть. Фотографии, фотографии, фотографии…

Она вытряхнула все снимки на диван и выловила небольшую фотокарточку, сделанную для паспорта совсем недавно. Такое фото девочек, наверное, устроит. Поднялась с дивана и, не убирая снимки, вернулась в прихожую.

— Вот, — сказала она и протянула снимок девушкам. Первая выхватила его так быстро, что чуть не разорвала. И тут же спрятала во внутреннем кармане дубленки.

— А еще одной нет? — с тайным огорчением спросила вторая девица. — Мало ли… Вдруг испортим газету…

— Второй нет, — твердо ответила Екатерина Дмитриевна, — Придется вам все делать аккуратно.

Первая девица победоносно засияла, вторая понурилась.

— До свидания, — вежливо сказала Екатерина Дмитриевна, незаметно тесня их к двери.

— Спасибо, — поблагодарила обладательница фотографии, симпатичная блондинка.

— Не за что.

И Екатерина Дмитриевна закрыла дверь.

Повернулась к зеркалу и машинально поправила волосы. Рассказать Димке или нет? Не стоит, наверное.

«Расскажу, если он заметит пропажу фотографии», — решила Екатерина Дмитриевна.

Вернулась в комнату сына и принялась собирать разлетевшиеся по дивану снимки. Мельком оглядывала их и складывала на дно коробки. Вот большой групповой снимок, которого она раньше не видела…

Екатерина Дмитриевна поднесла фотографию к лицу…

А-а-а! Выпускная институтская фотография. Вот дочь ректора (недавно вышла замуж, кстати), вот Димка…

Тут она споткнулась глазами о чье-то страшно знакомое лицо. Встала, припоминая, и вдруг выронила коробку. Снимки разлетелись по полу, но она, не обращая на них никакого внимания, вихрем ринулась из комнаты на кухню, не выпуская из рук тот самый групповой снимок.

— Сережа! — позвала она изменившимся голосом.

Муж с удивлением смотрел на нее: растрепанную, взволнованную, красную…

— Смотри…

Положила перед мужем на стол фотографию.

— Что это? — спросил Сергей, разглядывая снимок.

— Это курс Димки в институте.

— И что?

— Посмотри сам. Знакомых не видишь?

И Екатерина Дмитриевна миндалевидным ухоженным ногтем чиркнула по шее юноши, стоящего рядом с их сыном. На глянцевой поверхности снимка осталась заметная полоса, и стало казаться, что юноше отрубили голову.

— Вот это да! — тихо сказал Сергей Владимирович.

— Сережа, это не может быть совпадением.

— Конечно, не может! Ты смотри, ребенок-то за нашей спиной какие-то свои ниточки плетет…

— Нужно поговорить с ним…

— Он ничего не скажет, — перебил муж. — Ты, что, забыла, про его манеру общения с родителями?

— Я не о Димке. Я о нем.

И Екатерина Дмитриевна кивнула головой на снимок.

— Это, пожалуй, разумно, — задумчиво пробормотал муж. И велел:

— Никакой самодеятельности, Катя. С ним буду говорить я. Понятно?

— Понятно, — ответила жена, стараясь выглядеть спокойной. И сразу же спросила:

— Во сколько тебя ждать?

— Не знаю, — ответил муж. — Не раньше двенадцати, наверное. Мне же гостей до гостиницы сопроводить надо.

— Понятно, — повторила Екатерина Дмитриевна.

Муж внимательно посмотрел на нее, но она уже сумела взять себя в руки. Ответила ясным прямым взглядом, и Сергей, успокоенный, ушел в спальню, переодеться перед выходом.

Екатерина Дмитриевна бросила быстрый взгляд на часы.

«У меня уйма времени», — подумала она хладнокровно.

Было шесть часов вечера.

Ураган налетел внезапно, ближе к ночи, ошеломив своим появлением все гидрометеослужбы. Унылый ноябрьский день, распростертый над городом, тихо скончался, перешел в грязно-серые ранние сумерки. С тоскливым упорством моросил колючий дождь, воздух был сырым и неподвижным.

Ураган ворвался в город как безжалостный завоеватель: срывал рекламные щиты, пробовал на прочность электрические провода, сбивал с ног поздних прохожих, переворачивал урны с мусором и гонял по воздуху легкие разноцветные обертки из целлофана. Оконные стекла сотрясались в своих рамах, а мощное пение ветра заставляло креститься даже далеких от церкви людей.

Правда, яростный налет был недолгим. Уже через два часа ветер стих так же внезапно, как поднялся. Облака, безжалостно разорванные, как старые, грязные манжеты, были отброшены куда-то далеко за реку, и темно-фиолетовое небо вдруг расцвело холодными осенними звездами.

Утром неожиданно проглянуло солнце, давно забытое за эту дождливую слякотную осень. Слабый луч беспомощно дрожал на подоконниках и крышах домов, неуверенно заглядывал в окна. Природа словно подарила людям напоследок свою бледную старческую улыбку.

А после обеда выпал первый снег.

Валька подошла к окну и прижалась лбом к оконному стеклу, грея руки о края чашки с горячим чаем. Двор, покрытый нежной сахарной изморозью, выглядел декорацией к какой-то грустной пьесе. Ярко-зеленая скамейка возле подъезда смотрелась агрессивным цветовым пятном, слишком беспокойным для торжественной неподвижности замерзшего мира.

Валька сделала глоток из чашки, не отрывая задумчивого взгляда от неуютного городского пейзажа за окном.

Сон этой ночью не принес ей ни покоя, ни отдыха. Несколько раз она просыпалась в страхе, пытаясь ухватить ускользающее сновидение. Но ночные призраки, вильнув скользким хвостом, быстро уходили в глубину, и Валька никак не могла осознать, что же они хотели сказать ей минутой раньше.

Ласковые теплые руки Арсена успокаивали ее ненадолго: стоило закрыть глаза и беспокойство снова стискивало сердце. И через короткое время Валька вновь просыпалась, что-то беззвучно крича.

Заснула она уже под утро. Сон был липким, больным, но не отравленным никакими сновидениями. Проснулась аж в десять часов, благополучно проспав уход Арсена и свой собственный выход на работу.

Впрочем, это было не так уж и страшно. Работала Валька в частном переводном бюро, которое держала хорошая знакомая мамы, — Рита Зелинская. Рабочий день был не нормирован, появляться следовало, только когда Рита подбрасывала ей работу. Работа была разной: письменные переводы документов, устный синхрон на деловых переговорах, частые поездки по стране и зарубежью в свите коммерсантов разного уровня, и даже сопровождение туристов. Оплачивалась работа вполне сносно, да и нареканий на качество от начальства пока не было.

Рита никогда не требовала ничего чрезмерного, но все ее немногословные пожелания следовало выполнять беспрекословно. Как, например, пожелание всегда являться в офис в строгом деловом костюме с юбкой и со сменной парой туфель, если сезон требовал ношения сапог. Капризных переводчиков Рита не жаловала. Стоило три-четыре раза отказаться от работы или не явиться на вызов, и все: этого человека Рита оставляла в покое раз и навсегда.

За три года работы Валька всего один раз взяла больничный, когда грипп свалил ее с температурой под сорок. На все вызовы реагировала немедленно, работу сдавала в оговоренный срок, не отказывалась от поездок в Сибирь с немецкими нефтяниками, расхаживала часами в туфлях на высоком каблуке, никогда не жаловалась на усталость и ненормированный рабочий день, ела, где придется и что дают, и всегда была корректна с заказчиками.

Но никогда не переступала границ необходимой корректности.

Это ее качество Рита ценила, пожалуй, больше всего и всегда ставила в пример другим девчонкам, нацеленным только на одно: подцепить в бюро богатенького мужа или богатенького любовника и бросить переводы к дьяволу.

Так что второй больничный за три года выглядел вполне убедительно. Валька позвонила Рите, объяснила ситуацию и отпросилась на два-три дня.

— Золотко мое, — озабоченно сказала Рита. — Самое главное в этой жизни — здоровье. Остальное — купим. Так что лечись, моя хорошая, ни о чем не беспокойся. У тебя все есть? Если что нужно, я могу шофера прислать…

— Спасибо, Рита, все есть, — сказала Валька больным голосом. Кашлянула для убедительности и попросила:

— Маме не сообщай пока. Она запаникует.

— Милая моя, когда это я в нерабочее время переводчиком выступала? — укорила ее Рита, и Валька невольно улыбнулась. — Сама ей скажешь, что считаешь нужным. Ладно, не напрягай горлышко. Пока.

— Пока.

Валька положила трубку и потянулась от удовольствия. Хорошо в такую погоду дома: под рукой горячий чай, несколько новых видеокассет, можно немного побаловаться с компьютерными игрушками. Хотя горло и впрямь саднит.

Валька достала термометр, сунула его под мышку и, не торопясь, допила чай. Вынула градусник, посмотрела на ртутный столбик и свистнула.

Вот тебе и объяснение ночных кошмаров. Она просто-напросто заболевала, и организм пытался ей об этом сообщить.

Тридцать семь и пять.

«Будешь знать, как врать начальству», — злорадно подколола совесть, но Валька от нее отмахнулась. Не так уж часто она себе позволяет лениться, чтобы от этого заболеть. Сейчас ее больше волновал другой вопрос.

Грипп или простуда?

Скорее всего, простуда. Грипп, насколько она помнила, характеризуется внезапной и очень высокой температурой. К тому же, у нее все сильнее болело горло, а это совсем не гриппозный симптом.

Ну, конечно!

Валька хлопнула себя по лбу.

Она заразилась от Андрея позавчера вечером. Она даже знала, когда это произошло. Тогда, когда Арсен уехал за лекарствами и продуктами, и они остались одни. Андрей присел перед ней на корточки, умолял забрать конверт с аудиокассетой, и Вальку обжег больной жар его кожи.

«Паразит», — подумала она вяло, без прежней ненависти. Думать об альфонсе всякие гадости стало настолько привычным делом, что азарт давно уже пропал.

Валька вернулась из кухни в спальню и вынула из кармана новой норковой курточки сверток, перемотанный скотчем. Заодно подумала о том, что нужно бы его перепрятать получше: куртку скоро носить придется. Присела на неубранную кровать и задумчиво покрутила в пальцах неряшливый сверток.

Внутри обычного почтового конверта лежал маленький листок бумаги, где был записан адрес двух женщин. Одну из них звали Жанна и была она, как говорят очевидцы, фантастически красива. (Вот бы посмотреть!).

А как зовут вторую, Валька не знала. И не успела позавчера узнать.

Она отложила сверток в сторону и обвела взглядом небольшую уютную комнату. Рассеянно прикинула, стоит ли сегодня затеваться с уборкой. Решила, что не стоит.

Пошла на кухню, поставила чайник на плиту. У Арсена не было нормального электрического прибора, который отключается самостоятельно, не обременяя хозяев, и Валька несколько раз порывалась его купить. Но расписной веселый красный чайничек со свистком Вальке настолько понравился, что отложить его в ненужные вещи просто рука не поднималась.

Позвонить, что ли, Андрею? Узнать, как он себя чувствует? Заодно можно и поблагодарить за подаренные бациллы…

Валька потянулась к телефону и набрала номер, глядя в бумажку, на которой Арсен позавчера записал координаты альфонса. Скорее всего, телефон отключен, но делать ей все равно нечего…

Она выждала несколько длинных гудков и уже собралась положить трубку, когда на другом конце ей вдруг ответил резкий незнакомый мужской голос.

— Да!

— Извините, — запаниковала Валька, сверяясь с бумажкой, на которой был записан номер Андрея. — Я, наверное, не туда попала.

— Кто вам нужен? — так же резко и требовательно спросила трубка. И предупредила:

— Не разъединяйтесь, все равно узнаем, кто звонил!

«Что происходит?» — подумала Валька. В комнате Андрея явно ходили и разговаривали какие-то люди.

— Мне нужен Андрей, — сухо сказала она незнакомому нахалу.

— С кем я разговариваю? — упорствовала трубка.

— Может, сначала вы представитесь? — начиная злиться, спросила Валька.

— Девушка, вы разговариваете с милицией, — строго ответил голос. На заднем плане послышался негромкий смех, кто-то сказал: «Коля, не скрывай звание».

— Занимайся своим делом, — огрызнулся Валькин собеседник в сторону, и вернулся к ней.

— Назовите себя, — снова потребовал он.

— Меня зовут Валентина, — машинально ответила Валька.

— Валентина… Фамилию и отчество назовите.

— Да что случилось? — почти закричала Валька. — Андрея позовите! Я туда попала?

— Туда, туда, — успокоил ее собеседник. — А зачем вам Андрей?

— Хочу узнать, как он себя чувствует, — честно ответила Валька.

Трубка засмеялась куда-то в сторону. Собеседник сказал, обращаясь к невидимому коллеге: «Слышь, Сань, девушка его здоровьем интересуется»… Тот что-то буркнул в ответ; что именно, Валька не разобрала.

— А почему вы про здоровье спрашиваете? — задал собеседник очередной дурацкий вопрос.

— Потому что он болен, — сухо ответила Валька.

— Чем, интересно?

— Не знаю. Наверное, ангиной. У него была высокая температура.

— Вы его когда видели? — спросила трубка.

— Позавчера.

— Во сколько?

— Не помню. Часов в девять, наверное…

— А вчера? Видели?

— Не видела, — ответила Валька нетерпеливо. И потребовала: — Позовите Андрея!

— Не могу, — коротко ответил собеседник.

— Почему?

— Потому что он умер.

Валька застыла с трубкой, прижатой к уху.

Умер? От чего? От ангины?

— Девушка! — позвал ее собеседник, уставший от молчания.

— Да, — ответила она слабым голосом.

— Вы не могли бы сейчас приехать?

— Могу, — ответила она. И почувствовала, как включился автопилот, обычно вывозивший ее из ступора.

Вот хорошо! — обрадовалась трубка. — И вам меньше возни, и нам… Приезжайте.

— Хорошо, — все так же механически ответила она и положила трубку.

Чайник весело засвистел, призывая хозяйку. Валька вздрогнула, приложила руку ко лбу, попыталась собрать мысли. Все нарастающий свист чайничка мешал ей сосредоточиться, она с раздражением вытянула руку и повернула выключатель.

В кухне стало тихо.

Примерно такое же ощущение тишины и пустоты царило в ее голове.

Несколько минут она просидела в неподвижности, безвольно опустив руки. Затем медленно, как во сне, сняла телефонную трубку и набрала нужный номер.

— Алло!

— Нина, здравствуй, — механически проговорила Валька необходимый текст. — Это Валя. Бабушку позови, пожалуйста.

— Так она только заснула, — ответила Нина, по обыкновению не здороваясь. — Разбудить, что ли?

— Она больна? — спросила Валька безо всякого участия.

— Да нет… Вернулась под утро. Где ночью шаталась — понятия не имею. Так разбудить или как?

— Под утро вернулась, — пробормотала Валька себе под нос. И сказала нормальным голосом:

— Не буди, не нужно. Я потом перезвоню.

— Ага.

И домработница повесила трубку.

Валька попыталась сосредоточиться. Мир вокруг качался и плыл, расплавленный в пекле болезни, и тело отказывалось повиноваться ее приказам. Тем не менее, она заставила зрение обрести нужную резкость, а слабые пальцы — нажать на нужные кнопки. Уронила трубку и не стала ее поднимать, включила громкую связь.

— Валюша! — сказал Арсен почти сразу.

— Привет.

— Привет. Как ты, малыш? Я не стал тебя будить…

— Андрей умер.

Пауза.

— Повтори, пожалуйста, — озадаченно попросил Арсен.

— Я говорю, Андрей умер.

Снова тишина. Только потрескивали на линии какие-то помехи.

— Откуда ты знаешь? — спросил Арсен совсем другим, жестким тоном.

— Звонила ему только что. Хотела спросить, как он себя чувствует…

Тут она осознала, каким чудовищным комиксом выглядит ситуация, и всхлипнула. Но сразу справилась с собой.

— Там милиция. Просят приехать.

— Ты поедешь? — спросил Арсен.

— Поеду.

— Хорошо. Я тоже выезжаю.

— Зачем?

— Затем! Ты, что, думаешь, я тебя там одну оставлю? Жди меня у Андрея.

И линия разъединилась.

Валька медленно нагнулась, нашарила на полу упавшую трубку и аккуратно вернула ее на место.

Пошла в спальню, осмотрелась и сначала неторопливо убрала кровать. Ее не оставляло дурацкое ощущение того, что смерть Андрея можно отодвинуть, отложить привычными домашними хлопотами. И пока она убирает постель, в голове не роятся глупые мысли, которые она не хочет туда пускать.

Где была бабушка всю ночь?

«Ты плохо сложила одеяло!» — одернула себя Валька, развернула и снова свернула конверт. Разгладила все морщинки и складочки, уложила одеяло в бельевой ящик под кроватью.

Они виделись вчера с Андреем?

Поправь покрывало!

И Валька разгладила стеганную шелковую накидку на кровати.

«Я боюсь за них обоих», — сказал Арсен, имея в виду и бабушку, и Андрея. Интересно, о чем это он говорил?

— Я больше не могу, — сказала Валька вслух, обращаясь к своему отражению в зеркале. — Я не буду об этом думать.

Пошла из комнаты в прихожую, влезла в старые сапоги, застегнула молнию старой теплой куртки и вышла из квартиры, пустота и безмолвие которой рождали призраков в ее больном сознании.

Она плохо помнила, как добралась до нужного дома в Олимпийской деревне. Вернее, в бывшей Олимпийской деревне.

Какой-то частник. Какие-то люди во дворе высотного одноподъездного дома, наверное, соседи. Какой-то милиционер на лестничной клетке, преградивший ей дорогу…

Автопилот справлялся со всеми препятствиями так лихо, что она могла позволить себе затянувшееся пребывание в больном оцепенении, поглотившем волю. И только когда вошла в квартиру Андрея, сознание вернулось назад и больно укололо сердце.

— Николай Александрович, — представился немолодой лысый мужичок ростом с гнома. — Это я с вами говорил по телефону.

Она вяло кивнула. Они разговаривали в коридоре, а вокруг непрерывно сновали люди: входили, выходили, курили, беседовали, смеялись… И от этого казалось, что их очень много, а обстановка соответствует не похоронам, а какому-то празднику.

— Кто его нашел? — спросила Валька.

— Сосед, — ответил следователь и изучил ее паспорт. Достал из планшета ручку, огрызок бумажки, переписал что-то из паспорта себе на память.

— Как это произошло? — спросила Валька. Она имела в виду смерть Андрея.

— Собака выла, — ответил следователь, неправильно истолковав ее вопрос. — Утром вывел пса на прогулку, а пес сел под этой дверью, задрал морду к потолку и затянул заупокойную. Хозяин сначала внимания не обратил, выволок пса на улицу…

— А потом?

— А потом, когда возвращались, пес снова на коврик присел и завыл пуще прежнего. Ну, сосед и полюбопытствовал… Дверь толкнул, а она не заперта… Вошел в комнату, а знакомый ваш… В общем, поздно было суетиться. Паспорт возьмите.

Валька приняла паспорт, думая совсем о другом.

— От чего он умер?

— Это вопрос не ко мне, а к эксперту, — ответил следователь. — Вообще-то, никаких признаков насилия… Вы мне лучше вот что скажите: кололся ваш знакомый?

— Кололся, — ответила Валька.

— А-а-а…

— Вы не так меня поняли. У него был сахарный диабет, и он делал себе уколы инсулина.

— Понятно. Только инсулин?

— Не знаю. Где его нашли?

— Что? А-а-а… В зале, на диване.

— Он еще там?

— Увезли уже, — ответил следователь. — А родственники у него имеются?

— Кажется, отец жив. Только я не знаю, где он живет. Андрей говорил, в другом городе…

— Ладно, выясним. Значит, вы говорите, что встречались с потерпевшим позавчера.

— Да.

— Был повод?

— Он болел, — сухо ответила Валька, слегка покоробленная игривым тоном лысого мужичка. — Мы навестили его. Купили продукты и лекарства.

— Мы?

И следователь подался к ней, поворачивая ухо к ее губам.

— Мы — это я и мой друг. Арсен.

— Чеченец? — сразу спросил собеседник.

— Цыган, — отбрила Валька.

— Ага. И давно вы… дружите?

— С кем? С Арсеном или с Андреем?

— С обоими.

— Мы познакомились практически одновременно, — сказала Валька. — Пару месяцев назад.

— И в каких отношениях…

— С Арсеном или Андреем?

— С обоими, — рефреном откликнулся следователь и лукаво сощурился.

— С Арсеном мы вместе живем. А с Андреем виделись очень редко… Честно говоря, я позавчера у него первый раз дома была.

— Понятно.

Следователь отвернулся от нее, утратив к собеседнице всякий интерес. Впрочем, через минуту снова повернулся к Вальке и с надеждой спросил:

— А более близких друзей или подруг вы не знаете?

— Не знаю, — твердо ответила Валька. — Он говорил, что друзей у него нет.

— Ну, когда работаешь в таком месте…

И Николай Александрович многозначительно усмехнулся.

— То что? — с вызовом спросила Валька, мгновенно ощетиниваясь. — Что вы имеете в виду?

— Ну, то, что знакомых должно быть много…

Валька не ответила. Молча прищурила глаза на развязного мужичка и с презрением усмехнулась.

— Ну ладно, — сказал тот, сразу же уловив запах ненависти, витавший в воздухе. — Не будем об этом. Если смерть была естественной, кто будет хоронить?

— Мы, — твердо ответила Валька.

— А отец?

— Я не знаю его адреса, но попытаюсь узнать. Сообщим, конечно. Но все хлопоты возьмем на себя.

— Понятно.

Николай Александрович развернулся в другую сторону и выскочил на лестничную клетку. Через минуту он уже дымил сигаретой рядом с коллегами.

Валька медленно пошла прямо по коридору. Двери по обе стороны стены были распахнуты, и она увидела то, что и ожидала увидеть: непритязательные неухоженные внутренности комнат. Дверь справа вела в спальню. Вернее, в комнату, которая когда-то была спальней. Два желтых гроба вдоль стены — шифоньеры называются… Две кровати, с полинявшими старыми матрасами, стоящие рядом… Куча барахла, сваленная прямо на них: брюки, пальто, кожаный пиджак, джинсы…

Валька немного постояла в дверях, повернулась и пошла в другую комнату.

— Руками ничего не трогайте! — крикнул с лестничной клетки Николай Александрович.

— Не буду, — ответила она негромко.

Остановилась на пороге и обвела комнату неторопливым грустным взглядом.

Господи, что здесь трогать!

Комната была почти пуста. Только стоял посредине тренажер «Кетлер», похожий на большой велосипед без колес, и висело на стене огромное зеркало в полный рост. За раму зеркала была прицеплена какая-то бумажка. Большая бумажка, целый лист формата А4. Валька вошла в комнату и подошла ближе к зеркалу.

«Лицемерие — это средство злом внутренним победить зло внешнее», — медленно прочитала она слова, написанные крупными печатными буквами.

«А еще он почитывает труды по философии. — всплыл в паши голос Арсена. — Причем интересует его прикладная часть предмета. Философия морали и этики».

Она приложила руки к горячим щекам. Надо было выпить таблетку перед уходом. Кажется, температура поднимается.

На лестничной клетке открылись двери лифта, и послышалась какая-то возня. Валька выглянула наружу и громко сказала, обращаясь к следователю:

— Это Арсен… Я вам говорила. Пропустите его, пожалуйста, он за мной приехал…

Николай Александрович что-то тихо сказал Арсену и тот полез за пазуху, не спуская с нее озабоченных черных глаз.

— Мы тут поговорим немного! — с фальшивым добродушием оповестил ее следователь.

— Да ради бога, — пробормотала Валька себе под нос.

Развернулась и пошла в зал.

Если бы не вывернутый наизнанку книжный шкаф, то можно было сказать, что после их приезда ничего не изменилось. Но маленький журнальный стол был завален ампулами и одноразовыми шприцами. А постель с несвежим серым бельем переворошена так, как это могут сделать только равнодушные чужие руки.

«Это моя гарантия…»

«Если со мной что-то случится…»

«А с чего ты решила, что она мне нужна, а не наоборот…»

Голоса множились в голове, наслаивались друг на друга. Валька, как давеча, села на подлокотник кресла и крепко прижала руки к ушам. Кто-то тронул ее за плечо, она вздрогнула, отняла руки от головы.

— Ты здорова?

Она подняла голову. Рядом стоял Арсен, и его милое смуглое лицо было искажено гримасой сострадания. Валька с коротким всхлипом обхватила его за пояс и уткнулась носом в свитер, пахнущий знакомым родным запахом. Теплые руки нежно погладили ее волосы, легли на лоб…

— Господи, да ты вся горишь!

Арсен присел на корточки, впился встревоженным взглядом в ее глаза.

— Маленькая моя, ты больна!

Валька кивнула, не переставая всхлипывать. Арсен тут же встал и затормошил ее.

— Давай домой поедем, хорошо?

— А тут?

— А тут пока и без нас забот хватает.

— А ключи?

— Следователь дверь закроет. А ключи мы потом у него заберем. Все равно придется в прокуратуру идти… Ну, давай, моя хорошая, поднимайся…

Валька с трудом встала на ноги, чувствуя, что болезнь облагодетельствовала ее новым симптомом: мерзкой тошнотой.

— Меня тошнит, — сказала она слабым голосом.

— Ты что-нибудь ела сегодня?

Она потрясла головой, глядя на Арсена виноватыми глазами.

— До машины доберешься?

— Я постараюсь.

— Хорошо. Держись за меня.

«Всенепременно», — хотела ответить Валька, но тошнота подступила к горлу таким мощным комом, что она прикрыла рукой рот.

Они вышли на площадку, где собралось множество народу. Соседи выглядывали в распахнутые двери, и их откровенное любопытство было не менее омерзительным, чем служебное равнодушие людей, ежедневно пакующих и увозящих трупы.

— Ну, что уставились? — выкрикнула Валька неожиданно для самой себя, и дверь напротив быстро захлопнулась.

— Мы уезжаем, — проинформировал Арсен следователя.

— А я рассчитывал…

— Я знаю, — прервал цыган его речь. — Моя жена больна. У нее высокая температура. Меня можете вызвать в любое удобное вам время.

— Ну, хорошо, — разочарованно ответил Николай Александрович и окинул Вальку цепким недоверчивым взглядом. Наверное, вид у нее и вправду был не ахти, потому, что взгляд его на мгновенье смягчился и стал почти человеческим.

— Лечитесь…

Она не ответила. Раскрылись двери лифта, Валька шагнула в маленький проем стены, обладающий странной способностью двигаться между этажами. Она прислонилась спиной к холодной стене и неуклюже съехала вниз, на корточки.

Маленькое пространство лифта наполнилось удушливым туманом, и мир вокруг перестал существовать.

На целых два дня.

Кое-что она помнила.

Фоном служил бархатный задник, черный, как театральная кулиса, и на нем иногда появлялись знакомые лица.

Испуганное мамино лицо:

— Скорую вызывал?

Окаменевшее лицо бабушки:

— Поменяй полотенце…

Озабоченное лицо Риты Зелинской:

— Господи, что же с ней такое?..

И постоянным рефреном являлось смуглое лицо, ни разу не пропускающее короткие проблески ее сознания.

— Я здесь, Валюша…

Она успокаивалась от звука его голоса. Проваливалась в липкое жаркое забытье с меньшим страхом, потому что знала: стоит открыть глаза, и он будет сидеть рядом и держать ее за руку. Плевать, что она не чувствует прикосновения его горячих пальцев. Главное, что он тут и никуда не отойдет.

Она пролежала в полубеспамятстве два долгих бредовых дня. Реальность и галлюцинации мешались, наслаивались друг на друга, но был один непогрешимый маяк в этом безбрежном океане горячки: лицо Арсена.

— Я тебя люблю, — сказала она, вернувшись в реальность на короткий миг, и успела увидеть, как исказилось его лицо. Успела даже почувствовать себя виноватой. Господи, что же она за нескладная дура! Вот у кассирши из его магазина, никогда бы не было таких дурацких припадков!

Она помнила все, что видела в том, другом мире. Потому что видела всегда одно и то же.

Андрей сидел на берегу озера и бросал в воду маленькие камешки.

— Андрей! — кричала Валька, чувствуя, что мощный поток воздуха уносит ее в сторону. Но он не слышал ее, поглощенный своим занятием.

— Андрей!! — надрывалась она, а он по-прежнему молчал, не поворачивая головы, и расстояние между ними все увеличивалось.

— Андрей!!!

Ровная серая поверхность воды не расходилась кругами от камешков, падавших в нее. Камешки пропадали в темной глубине беззвучно, как в пропасти, и лицо Андрея оставалось таким же неподвижным и безучастным, как поверхность нездешнего озера.

И только тогда, когда ее почти унесло в сторону, он повернул голову с остановившимися незрячими глазами, и до Вальки донеслось едва слышное дыхание ветра: