Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало

И Евдокия Михайловна, показывая, что литературный спор окончен, поднялась с кресла и пошла к дверям библиотеки.

— Нина! — крикнула она громко.

Послышалось торопливое чавканье, какое издают на ходу тапки, с отваливающимися задниками, и конфидентка возникла на пороге.

— Чаю нам принеси, — велела хозяйка.

Домработница наклонила голову и исчезла из комнаты.

— Прости, не спросила, — спохватилась Евдокия Михайловна, — может, пообедаешь?

— Да нет, я не голодная, — ответила Валька, рассматривая стены с хорошими копиями импрессионистов. Вот и еще одна деталь французского прошлого бабушки, которую та не отвергает. Любовь к Ренуару и Моне.

— Ну хорошо, с героиней нашего времени пока не разобрались… А какая была героиня твоего времени?

Евдокия Михайловна усмехнулась и потрепала внучку по голове.

— Спортсменка, комсомолка, отличница и красавица.

— Ба, я серьезно…

Евдокия Михайловна остановилась у письменного стола, перебирая на нем какие-то бумажки.

— Серьезно? — переспросила она рассеянно. — Ну, наверное, успешная женщина. Как и в любые другие времена.

Чего же ты ищешь во всех этих современных романах? — удивилась Валька. — Сама же говоришь: кто добился успеха, тот и герой. Или героиня.

— Я пытаюсь понять, какие способы для достижения успеха приветствуются в наши времена, — терпеливо пояснила бабушка. — И еще мне очень хочется знать, существуют ли для нынешних героинь какие-то табу на пути к цели.

— А разве произошла смена человеческих ценностей? — спросила Валька.

— А разве ты этого не заметила? — удивилась бабушка. — Хотя ты еще такая молодая, — добавила она, понизив голос.

— Понимаешь, человеческие взаимоотношения не сводятся к математическим формулам, — продолжала Евдокия Михайловна. — Как было сказано в одном очень хорошем фильме: математика не помогает в жизни, потому что эта наука имеет дело с идеальными величинами, а люди далеки от идеала. И кодекс чести в разные времена разный. А иногда вообще отсутствует. И я сильно подозреваю, что мы живем именно в такое время. Ты читала Переса-Реверте?

— Кто это? — спросила Валька, стыдясь своего убожества.

— Современный испанский писатель, — пояснила бабушка. — Замечательный писатель. Он пишет в одной своей книге, что когда умрет последний учитель фехтования, то исчезнет все благородное и святое, что таит в себе поединок человека с человеком и останутся только убийства из-за угла и поножовщина. Так вот, в нашей стране последний учитель фехтования уже умер. Вместе с кодексом чести. К сожалению.

— Ба, когда ты успеваешь столько читать? — спросила Валька с восхищением.

— А что мне еще делать? — ответила Евдокия Михайловна вопросом на вопрос. — Не забывай, что мне шестьдесят восемь лет… Знаешь, что такое шестьдесят восемь? Что такое старость?

Валька сделала неловкий жест, боясь показаться бестактной.

— Старость — это когда перестаешь замечать смену времен года, — заговорила Евдокия Михайловна, глядя куда-то сквозь Вальку. — Это когда прошлая зима ничем не отличается от настоящей. Это когда ты видишь в магазине на вешалке пестренькое платьице, о котором мечтала в двадцать лет, но понимаешь, что купить его не можешь, потому что там сильное декольте, а выставлять напоказ морщинистую шею и грудь в пигментных пятнах как-то некрасиво… Старость — это когда красивые мужчины начинают беседовать с тобой исключительно о погоде и вежливо интересоваться тем, как ты переносишь смену часовых поясов… Старость — это когда ты утром видишь в зеркале человека, которого не узнаешь. Потому что душа, к сожалению, стареет гораздо позже тела. Старость — это когда ты смотришь на какую-нибудь старуху, сидящую напротив, и понимаешь, что старость не эстетична. Старость — это когда ты не можешь выскочить из дома на улицу, не предприняв некоторых косметических предосторожностей… Старость — это наказание за прожитую жизнь.

— Ба, — торопливо заговорила Валька, стремясь отвлечь бабушку от грустной темы. — Может, сейчас время такое, когда нет героев? Безвременье?

— Да нет, — ответила Евдокия Михайловна после секундного раздумья, — герои есть и сейчас… Понимаешь, нет спроса на героев. Помнишь, как сказано у Булгакова: самым страшным человеческим пороком является трусость. Так вот, позволю себе не согласиться с уважаемым и любимым мною Михаилом Афанасьевичем. Что такое трусость? Это страх, оборотная сторона вполне природного человеческого качества — инстинкта самосохранения. Но иногда человек способен преодолеть этот природный барьер во имя каких-то высших целей и пожертвовать всем без остатка, даже своей жизнью. Разве не было страшно тому польскому учителю из фашистского концлагеря идти в газовую камеру? Думаю, еще как страшно. Но он пошел туда вместе со своим классом и по дороге рассказывал детям какие-то сказочные истории, отвлекая их от того, что должно произойти через несколько минут. Разве не было страшно солдатам, защищающим родину, подниматься с последней гранатой в руках против вражеского танка? Разве они не понимали, что через минуту погибнут? Разве те самые мальчики из псковской дивизии, погибшие почти в полном составе, не понимали, что их ждет? Разве не понимал чеченский милиционер, накрывший собой гранату и спасший всех остальных, что через секунду его тело превратится в клочки неопознаваемой плоти? Все они знали и понимали. И позволю себе предположить, что им было страшно. Возможно, очень страшно. Но они превозмогли страх, и поэтому остались людьми. И мне страшно не оттого, что они погибли, а оттого, что их подвиг остался где-то в теневой стороне нашей истории, который люди вспоминают, в лучшем случае, в годовщину их смерти. Мне страшно, что в стране, победившей фашизм, сегодня расцветает неофашизм. При том, что еще живы ветераны, воевавшие против фашизма.

— Но есть ведь статья в Уголовном Кодексе, — начала Валька, но бабушка с жаром перебила ее:

— Что такое эта статья? Разве, отсидев в тюрьме какой-то срок, они поймут, что такое фашизм? Нет, таких ублюдков нужно наказывать совсем по-другому.

— Как? — тихо спросила Валька, против воли заражаясь гневом и болью.

— А так! Помещать их в те самые концлагеря, в которых мучили людей! В которых производили опыты над людьми! Возможно, не отправлять этих молодчиков в газовые камеры, раз уж у нас нынче демократическое общество, а заставлять их работать так, как это делали фашисты! Кормить их по той норме, по которой кормили их бабушек и дедушек! И оценивать по той градусной шкале, по которой оценивали фашисты! Славянин? Неполноценная раса! Кавказец, цыган — недочеловек! Уверяю тебя, тогда и длительное заключение не понадобится. Они очень быстро поймут, что такое их идеология на практике. И все эти неофашистские организации увянут на корню. Ведь человек так подло устроен, что способен понять, что такое хорошо и что такое плохо, лишь испытав это на собственной шкуре. Знаешь, каким должно быть наказание будущего?

— Каким? — испуганно спросила Валька.

— Оно должно быть для человека, совершившего преступление, собственным адом. Убил? — Пожалуйста. Человека погружают в сон, в котором он оказывается в той же ситуации, но на месте жертвы. Украл? — Ради бога! Он проживает жизнь, в которой его дети лишаются возможности получить образование и найти работу, потому что какая-то беспринципная сволочь украла деньги, выделенные их на образование. И так далее…

— Ба, тебе нужно баллотироваться в Думу, — поощрила ее Валька.

Евдокия Михайловна запрокинула голову и звонко расхохоталась.

— Избави боже! Наших депутатов я бы приговорила ко сну, в котором они и их семьи обязаны были бы существовать в мире их собственных законов! Вот уж самый страшный вариант личного ада!

Отсмеялась и помрачнела.

— Такого ада я не пожелаю даже самой себе.

— Тогда какой личный ад ждал бы тебя? — спросила Валька. И осеклась, наткнувшись на мрачный взгляд бабушки.

— Не скажу, — ответила Евдокия Михайловна. Подумала и добавила: — Я только хотела тебе объяснить, что считаю самым страшным человеческим пороком вовсе не трусость, а то, к чему она ведет — способность к предательству. Причем тогда, когда речь не идет о жизни. Предать можно любовь, дружбу, чужое доверие… И так далее. Предательство — вот худший человеческий порок.

— Понятно, — сказала Валька. Разговор неожиданно принял слишком серьезный оборот, чтобы она могла пожаловаться бабушке на нелепую ситуацию, в которой оказалась. Слишком мелкими выглядели ее проблемы на фоне тех, о которых говорила Евдокия Михайловна. Но бабушка неожиданно пришла ей на помощь.

— У тебя неприятности?

— Ничего такого глобального, — быстро ответила Валька, соображая, удобно ли сейчас делиться собственными мелкими проблемами.

— Для меня все твои проблемы — глобальные, — мягко сказала бабушка. И напомнила:

— Ты моя любимая родственница. Ты в курсе?

Валька слезла с дивана, подошла к столу, за которым сидела Евдокия Михайловна, и обняла ее за шею.

— Ну, давай рассказывай, — поощрила бабушка, погладив ее руки.

— Понимаешь, — начала Валька, — я познакомилась с одним молодым человеком…

— Ну, слава богу!

— Не перебивай. Так вот, он цыган.

— И что? — не поняла бабушка.

Валька оторвалась от нее и отошла к окну.

— А-а-а! — протянула Евдокия Михайловна. — Понятно. Ты обдала презрением его неполноценное происхождение…

— Ба! — с отчаяньем сказала Валька, — я сама не знаю, почему это получилось!

— Что же здесь непонятного? — пожимая плечами, сказала бабушка. — Бедная моя девочка… Ты не виновата. И газеты, и телевидение тебе ежедневно вбивают в голову чувство расового превосходства. Оно у тебя в подкорке отложилось.

— Но ты ведь тоже смотришь телевизор и читаешь газеты? Почему у тебя не отложилось?

— Я — старая женщина, — внушительно ответила Евдокия Михайловна. — Мной уже нельзя манипулировать с такой же легкостью, как тобой. Но хорошо, что ты чувствуешь, как это глупо. А молодой человек симпатичный?

— Симпатичный, — признала Валька с неохотой.

— Умненький?

— Даже слишком, — раздраженно ответила Валька. — Он раз десять сумел меня выставить полной дурой.

— И тебя это злит?

— Безумно! — честно ответила внучка. И, не переводя дыхания, спросила:

— Что мне делать?

— Все очень просто, — успокоила бабушка. — Пойди к нему и скажи, что чувствуешь себя полной дурой. И попытайся объяснить почему. Только очень честно. Не играй в прятки с самой собой.

— Ты думаешь?

Валька нерешительно преступила с ноги на ногу.

— Понимаешь, я его почти не знаю. А вдруг он не стоит такой откровенности?

— Тогда сделай это не для него, а для себя, — строго ответила Евдокия Михайловна. — Тебе ведь это мешает? Чувство вины, я имею в виду?

— Мешает…

— Вот и избавься от него. А избавляться от молодого человека или нет — решишь позже. Поняла?

— Поняла, — ответила Валька, ощущая странное облегчение. В принципе, она и сама хотела сделать тоже самое, но, вооруженная одобрением бабушки, почувствовала себя уверенней.

— Вот и умница, — спокойно сказала Евдокия Михайловна.

Дверь библиотеки распахнулась, и Нина вкатила в комнату сервировочный столик с чайными чашками.

— А теперь давай пить чай, — пригласила бабушка, и Валька послушно вернулась к дивану.

— Кстати, ба, как правильно говорить: «чем обязана» или «чему обязана»?

— Здравствуйте! — с нажимом сказала Евдокия Михайловна, отвесив внучке иронический полупоклон.

— Я думаю, «чему обязана», — заторопилась Валька. — То есть какой приятной причине… Правильно?

— Зачем же тогда спрашиваешь?

— Да так, просто, — неопределенно ответила Валька и начала разливать по чашкам горячий чай.

Длинный плакат, висевший на борту «Драккара», гласил: «Мужское стрипшоу!»

И буквы поменьше интимно обещали: «Дамам вход бесплатный».

Высокая светловолосая девушка с хорошей модельной фигурой остановилась перед плакатом. Насмешливо сощурилась, читая призывный текст устроителей, усмехнулась, огляделась по сторонам и уверенно двинулась на борт деревянной посудины. Небрежно отмела по дороге нескольких молодых людей, пытающихся с ней познакомиться, и вошла в небольшой душный зал, где в предвкушении зрелища томилось множество дам постбальзаковского возраста. То есть от сорока и выше. Так же, не торопясь, оглядела публику, нашла взглядом свободное место и двинулась к нему, не обращая внимания на ревнивые взгляды матрон. Села, закинула ногу на ногу и принялась неторопливо изучать убранство помещения.

Ничего вызывающего в ее манерах не нашел бы даже самый строгий критик. Девушка источала спокойную уверенность в себе, которая с лихвой окупала отсутствие спутника и странный для ее возраста и внешности интерес к обнаженному мужскому телу.

«Захотела, и пришла, — было написано в ее глазах, осматривающих, впрочем без особого интереса, и зал, и его сегодняшних посетительниц. — Надоест — уйду. Ничего особенного».

Наконец медленно померкли лампы, и откуда-то издалека раздались, нарастая, аккорды вступления. Достигнув пика, они растворились в тишине замершего зала, и вдруг, перечеркивая эту тишину, четко и ровно зазвучали ударные.

С двух сторон из-за кулис на сцену выскочили два скудно одетых молодых человека. На них ловко сидели черные кожаные брюки, облегавшие стройные длинные ноги. На рельефно выточенных торсах болтались короткие кожаные жилеты, шею опоясывал кокетливый галстук бабочка.

Пластика танца была резкой, немного рваной, но очень мужественной. Мускулы полуобнаженных тел переливались в свете ярких сценических софитов, и казалось, что под загорелой юношеской кожей извивается в танце опасный змеиный клубок.

«Разогревают», — подумала девушка, уловив за спиной сдавленный женский возглас восхищения.

Красиво работают.

Ритм движения стал учащаться, а вместе с ним начал учащаться пульс зрительного зала. Женщины, не отрываясь, следили за жесткими энергичными движениями красивых тел, и дыхание их начало сбиваться так, словно они, а не двое юношей исполняли на сцене сексуальные па. Ритм танца становился бешеным. Танцоры, прочно завладев залом, поднимали его вместе с собой все выше, доводили ожидание до невыносимого напряжения, и девушка не заметила того, что сама подалась вперед, впившись зачарованными глазами в ухоженные молодые тела с проступившими на них каплями прозрачного пота.

Сильный удар барабана, и танец оборвался на самом высоком пике напряжения. Разом погасли все софиты, и по залу пронесся разочарованный стон.

«Когда же раздеваться начнут?» — успела цинично удивиться девушка, но тут в темноте снова глухо и размеренно зазвучал ударник, имитируя биение сердца.

Та-там, та-там, та-там, та-там…

Ударение падало на первый звук, второй отскакивал рикошетом и проваливался куда-то в бездну, между залом и сценой. В душной темноте невозможно было разглядеть даже ближайшую соседку, и только тяжелое женское дыхание напоминало о том, что представление идет с аншлагом.

Внезапно над серединой сцены скрестились два зелено-синих луча и зашарили по пустому пространству. Над полом заструился дым, водопадом низвергаясь с помоста в зал. И из-под рваных серых клочьев показалась обнаженная мужская спина. Человек медленно выпрямился, не вставая на ноги, и скрестил руки на обнаженном торсе.

Дым, валивший со сцены плотной завесой, понемногу рассеялся, и стало видно, что танцор сидит на шпагате лицом к залу. Он сделал неуловимое движение, оперся на ступни и начал медленно сводить ноги вместе, поднимаясь во весь рост.

«Не может быть! — подумала девушка, не отрывая глаз от сцены. — Это какие же надо иметь мускулы, чтобы подняться вот так со шпагата! Безо всякой опоры! Господи, да за шкирку себя вытащить, и то проще!»

Кожаные брюки, плотно облегавшие ноги танцора, вырисовывали сильные бедра, напрягшиеся в мощном усилии. Ноги медленно придвигались друг к другу, и танцор плавно вырастал из остатка дымовых шутих, стелившихся у самого покрытия сцены. Наконец босые ступни соединились, и человек выпрямился во весь рост. По залу пролетел легкий вздох.

«Хорош, — подумала девушка, ощущая, как по коже побежали быстрые мурашки. — А у бабульки губа не дура…»

Молодой человек был не просто хорош. Он был красив наглой, вызывающей красотой, которую невозможно пропустить мимо себя. Почти совершенное тело притягивало взгляд еще сильней, чем худое лицо с высокими скулами и яркими пятнами синих глаз. Он метнул в зал короткий взгляд, полный тайного пренебрежения, и танец начался.

Описать его очень трудно. Это была странная смесь гибкой пластики, акробатических трюков и почти непристойной фривольности движений и поз. Ритм танца был медленным, вкрадчивые переливы гитары удивительно гармонировали с движениями, плавно перетекавшими друг в друга. Танцор не рвал зал на части, нет! Он обволакивал женщин, как змея, и медленно пожирал: сантиметр за сантиметром…

В какой-то момент танцор сделал короткое резкое движение, и кожаные брюки, очевидно, крепившиеся по бокам липучками, полетели в сторону. Молодой человек остался в узких плавках. Развернулся лицом к распаленному залу и на минуту застыл, давая возможность рассмотреть себя.

Изумительно красивое тело рождало в головах непристойно-сладкие мысли, и откуда-то из заднего ряда полетел вперед короткий стон. Молодой человек надменно усмехнулся.

«Да он нас презирает», — с удивлением поняла девушка, на мгновение возвращаясь в реальность из чувственной полудремы.

Да. Фигляр, шут, стриптизер, обязанный развлекать публику, держался так, словно был султаном в многочисленном серале, а они, женщины, глазевшие на него из спасительной темноты зала, — его рабынями.

И он принялся по-хозяйски неторопливо мучить их, доводя нетерпеливое ожидание почти до физической боли. Девушка увидела краем глаза, как одна не справившаяся с собой дама, словно сомнамбула, двинулась к боковым ступенькам, ведущим на сцену. Дорогу ей преградил секьюрити, материализовавшись откуда-то из боковой стены. Дама застыла у подножия сцены, глядя на танцора безумными и счастливыми глазами.

И наконец, когда зал почти выл в полный голос, доведенный до экстаза сладострастностью откровенных поз и движений, молодой человек повернулся к нему спиной и медленно стащил с себя узкие плавки, провоцируя женщин покачиваньем крепких сильных бедер. Оглянулся, и вдруг швырнул через голову плавки, как бросает свой букет невеста. В передних рядах, куда они упали, возникла короткая возня. Остальные женщины, привстав, ждали, когда обнаженный танцор повернется к ним лицом.

Он еще немного пококетничал, доводя женщин до кипения, и наконец сделал короткий точный разворот, послушный последнему аккорду гитары. И не успел он отзвучать, как в зале, перекрывая музыкальный инструмент, пронесся стон разочарования.

Под плавками на танцоре оказался почти невидимый пояс, прикрывший причинное место навесом в виде фигового листика. Молодой человек снова скрестил руки на груди и откровенно рассмеялся, явно издеваясь над разочарованием, постигнувшим женщин.

«Нет, но до чего хорош! — одобрительно думала девушка, любуясь невозможной статью. — Это же надо уметь: довести баб до оргазма, и при этом не показать ничего особенного. Фантастика! Как красиво, оказывается, можно раздеться!»

Загремели аплодисменты, и молодой человек, не кланяясь, высоко поднял правую руку. В мертвенном сине-зеленом свете его тело выглядело почти нереальным, похожим на скульптуру античного божества. Коротко простучал ударник, и с последним звуком сценический свет вновь обрушился в темноту. Впрочем, через секунду замерцали, медленно разогреваясь, лампы на боковых стенах зала, осветив бледные лица женщин и пустую сцену.

Танцор исчез.

— Браво! — крикнула девушка и зааплодировала в полном одиночестве. Женщины, не торопясь, поднимались с мест.

— Не трудись, — посоветовала ей женщина, проходившая мимо. — Он на поклон никогда не выходит.

— Почему? — удивилась девушка.

Женщина пожала плечами и ничего не ответила. Еще одну минуту девушка в задумчивости постояла на месте, прикидывая, не пройти ли за сцену.

Но по бокам сцены, перекрывая дорогу, застыли безлично-вежливые секьюрити, и девушка двинулась к открытой двери.

Вышла на палубу и глубоко вдохнула холодный ночной воздух. Накинула на плечи куртку и присела за деревянный столик.

— Понравилось?

Девушка повернула голову. За соседним столиком сидела женщина с бокалом какого-то напитка в руке.

— Красиво работают, — сдержанно ответила девушка.

Женщина кивнула, взболтала бокал и залпом опрокинула в себя его содержимое. Встала с места и перешла к столику девушки.

— Можно?..

Девушка неуверенно пожала плечами, окинув взглядом почти пустую палубу.

— Да ты не суетись, я не лесбиянка, — насмешливо сказала женщина. — Просто пообщаться хочется. Немного.

— Тогда садись, — пригласила девушка.

— Спасибо.

Женщина неловко упала на отодвинутый стул. Кажется, она уже была сильно пьяна.

— Черт!

Она с трудом удержала равновесие и осторожно подвинулась ближе к столу. Уселась поудобней, положила руки поверх стола и уставилась на собеседницу пристальным тяжелым взглядом.

— Ты здесь в первый раз?

Девушка спокойно кивнула.

— Прости, конечно, но зачем тебе это? Барышни твоего возраста подобные места редко посещают…

— Да просто так! — ответила девушка, пожимая плечами… — Дело было вечером, делать было нечего…

— Понятно.

Дама щелкнула пальцами, призывая официанта. Тот мгновенно подлетел и заботливо склонился над ее макушкой.

— Повтори, — коротко велела дама, и тот улетучился без единого вопроса.

— А ты, я смотрю, здесь постоянная клиентка, — заметила девушка.

— И не только здесь, — ответила женщина. Повозила по столу руками без перчаток, на которых ярко переливались многочисленные кольца, и спросила:

— Тебе сколько?

— Что сколько? — не поняла девушка. — А-а-а, ясно. Почти двадцать девять.

Женщина повернула голову в сторону и уставилась на размытую дождем вечернюю набережную.

— Почти двадцать девять, — повторила она тихо и усмехнулась. — Только в молодости можно так сказать… Значит, тебе двадцать восемь?

— Ну, пока да, — безмятежно согласилась девушка.

Вернулся официант и поставил на стол бокал с коктейлем.

— Прости, не спросила. Может, тебя чем-нибудь угостить? — спохватилась женщина.

— Спасибо, у меня есть деньги, — ответила девушка и попросила: — Что-нибудь безалкогольное. Если есть сок, принесите. Или минералку.

Официант растворился в полутьме палубы, и девушка повернулась к своей собеседнице, пытаясь разглядеть ее лицо в слабом свете уличных фонарей.

— Ты кого-нибудь ждешь? — спросила женщина. Она вытащила и выбросила на пол соломинку из бокала и пила крупными глубокими глотками.

— Жду, — ответила девушка. — А ты?

— А я уже давно не жду, — не очень понятно ответила женщина. И снова спросила:

— Вильского?

— Кто это?

— Это тот самый молодой негодяй, который сейчас довел меня до белого каления. И не только меня.

— Я не знала, что он Вильский, — сказала девушка. И с интересом спросила:

— А ты его лично знаешь?

— Нет, — с усмешкой ответила женщина. — Его тут мало кто лично знает.

— Недотрога?

— Что-то вроде того.

Девушка высоко задрала брови, демонстрируя вежливый сарказм.

— Говорят, его уже абонировала какая-то пожилая и богатая тетенька, — пояснила женщина и допила остатки из бокала. — Да и вообще, он почти ни с кем не знакомится.

— Может, гомик? — предположила девушка.

— Может, гомик. Не знаю. Хотя какого черта тогда эта бабка его подцепила? Тебя как зовут? — спросила она неожиданно.

— Стася.

— Анастасия, что ли?

— Нет, Станислава, — ответила девушка, принимая у официанта из рук высокий запотевший бокал с соком. Достала из внутреннего кармана куртки пачку долларов и спросила:

— Сколько?

— Доллары не берем, — отчеканил официант, становясь неприветливым.

— Запиши на мой счет, — велела ему женщина, и тот, почтительно поклонившись, растворился в темноте.

— Спасибо, — невозмутимо поблагодарила девушка и спрятала деньги назад в карман.

— Пустяки, — отмахнулась собеседница. — Ты мне лучше скажи, чего тебя так по-дурацки назвали? Мальчика ждали, что ли?

Девушка сделала глоток и отрицательно помотала головой.

— Мальчика не ждали. Ждали наследства от одной родственницы с таким же именем.

— Дождались?

— А как же!

— Молодец, — пробормотала женщина в задумчивости. — Хотя такое имя, данное девочке, конечно, обязывает к определенной благодарности.

И испуганно добавила, спохватившись:

— Ох, прости… Мысли вслух…

— Да ради бога! — разрешила девушка. — Я не обидчивая.

— У тебя парень есть? — спросила женщина, очевидно решив поменять тему.

— Есть.

— И, наверное, не один…

— Наверное.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— А ты? — отпарировала девушка. Допила сок и поставила бокал на стол. — Муж не ругается?

— Муж умер, — ответила женщина после короткой паузы.

— Давно? — деловито спросила девушка.

— Полгода назад.

— От чего?

Женщина поводила своим бокалом по столу.

— От денатурата, — ответила она наконец, когда собеседница перестала ждать ответа. — Он, видишь ли, был алкоголиком. Деньги в голову ударили. Приняли на работу младшего кассира — обмыли… Уволили вице-президента — обмыли…

— И что, он не мог купить водку в нормальном магазине? — удивилась Стася.

— А ты, случайно, не из милиции? — спросила женщина раздраженно. — Они меня тоже этим вопросом доставали. Где купил паленую водку, да почему он ее купил… А я откуда знаю! — почти выкрикнула женщина, очевидно, наболевшую фразу и резко отвернулась к набережной. Через минуту снова повернулась, хотела что-то сказать и вдруг застыла с открытым ртом, глядя в темноту за спиной девушки.

— Слушай, ты там ничего не видишь? — со страхом спросила она.

Стася развернулась назад.

— Пусто, — ответила она с удивлением. — А что?

— Ничего, — отрубила женщина, быстро взяв себя в руки. — Померещилось…

«О-о-о, милая моя, а совесть-то у тебя не кристальная, — подумала девушка, рассматривая ее мрачные глаза, освещенные неярким уличным фонарем, под которыми бессонница давно поставила свою полукруглую черную печать. — Наверное, что ни ночь то мальчики кровавые в глазах. Или еще что-нибудь похуже…»

— Ну ладно, будь здорова, — неожиданно заявила женщина и поднялась с места.

— Уже уходишь?

— Да, съезжу еще куда-нибудь… Не хочешь компанию составить? Ах, да, — спохватилась женщина, — ты же при своем интересе… Ну, желаю успеха.

— Будь здорова, — ответила девушка.

Женщина повернулась к ней спиной и сбежала по лестнице на набережную. Замедлила шаги, порылась в сумочке, что-то достала из нее. Протянула руку вперед, и фиолетовый «Мерседес», стоявший у дороги, с готовностью мигнул фарами. Женщина открыла дверь и села в машину. Заурчал мотор, и «Мерседес» осторожно попятился назад. Развернулся и с визгом сорвался с места.

«Дура, — подумала девушка, провожая машину глазами. — Убьется, ведь… Хотя, если ей так хочется…»

Но додумать не успела. Из полуосвещенного внутреннего зала на палубу шагнула высокая мужская фигура, и девушка подалась вперед, пытаясь разглядеть лицо.

Он!

Молодой человек неторопливо затрусил вниз по лестнице, направляясь к скромной серой «десятке», мокнувшей под дождем.

— Андрей!

Молодой человек обернулся безо всякого удивления.

— Добрый вечер, — нерешительно проговорила девушка, приближаясь к нему. Да, тон правильный. Наверняка, ему осточертели наглые нахрапистые бабы послепризывного возраста.

— Добрый, — отрывисто ответил тот, и Стася с удивлением увидела, что у рокового красавца печальные глаза и понуро опущенные плечи.

— Я хотела вас поблагодарить, — все так же робко пробормотала она. — Вы замечательно работаете!

Молодой человек бесшумно вздохнул, и обвел корабль неприязненным взглядом.

— Я рад, что тебе понравилось, — ответил он одновременно вежливо и безразлично.

— Вы не выпьете со мной кофе? — быстро спросила девушка, уловив короткий прощальный жест, сделанный Андреем кому-то на корабле.

Молодой человек снова вздохнул и вдруг улыбнулся девушке. Улыбка была хорошей, настоящей, словно вся сценическая наглость парня осталась в его гримерке.

— Как тебя зовут? — спросил он мягко.

— Стася…

— Стася? — удивился Андрей. Но тут же справился с удивлением.

— Видишь ли, детка, мне не хочется тебя обижать, но сегодня у меня нет времени. В другой раз, ладно?

Он снова улыбнулся девушке и пошел к машине, доставая из кармана ключи.

— Торопишься к больной бабушке? — насмешливо спросил за спиной голос, в котором не осталось и тени прежней робости.

Молодой человек застыл на месте. Стася ощутила, как напряглась его спина под черной кожаной курткой.

Наконец Андрей неторопливо, как на сцене, развернулся к ней. Стася увидела цинично прищуренные глаза и наглый раздевающий взгляд. Совсем другой человек. Очень неприятный.

— Как ты сказала, тебя зовут? — медленно переспросил он.

— Я сказала, что меня зовут Стася, — напомнила она, скрестив с его взглядом свой взгляд. Как шпагу.

Молодой человек, не отводя от нее глаз, понимающе кивнул головой. С лица его слетело прежнее выражение мягкости.

— Дурацкое имя для женщины, — заявил он нагло.

— А пять минут назад говорил, что не хочешь меня обижать — напомнила девушка, ничуть не смутившись.

— Это было пять минут назад. Как я понимаю, у нас одна бабушка на двоих?

— Не я создала эту ситуацию…

Молодой человек хмыкнул, не спуская с девушки бесцеремонного взгляда.

— Садись в машину, — велел он наконец и открыл свою дверь, не делая никаких попыток поухаживать за дамой. Та, не чинясь, подошла к переднему сидению, подергала ручку и узкой змей скользнула в салон. Негромко хлопнула пассажирская дверца, и машина, описав полукруг, растворилась в темноте ночного города.

— Нет, я этого не понимаю, — ответил Димка. — Идти извиняться перед совершенно незнакомым парнем! С какой стати?!

— Я очень некрасиво себя вела, — в третий раз принялась объяснять Валька. — Это было недостойно.

— Ну и что?! Может, ты его больше ни разу в жизни не увидишь! С какой стати унижаться?

«А ведь верно, — подумала вдруг Валька. — Может, и не увижу».

И почему-то эта мысль царапнула сердце.

— Дело не в нем, а во мне, — все так же терпеливо сказала девушка. — Мне неприятно, что я взяла и просто так обидела человека, который мне не сделал ничего плохого. Даже наоборот, сделал хорошее…

— Это что? — удивился Димка.

— Мышку подарил…

— О! Благодетель! Хочешь, я тебе тоже мышку подарю?

— Не нужно, у меня их уже две… Дим, зачем ты придуриваешься? Ведь отлично понимаешь, что я права… То есть была не права… То есть…

Валька споткнулась под насмешливым взглядом своего родственника и с шутливым негодованием стукнула его по плечу.

— Черт! Запутал!

— Ну, ладно, ты решила пойти покаяться, хотя, на мой взгляд, это совершенно ненужное баловство постороннего мужчины… Все-все, молчу! Я только не понимаю, при чем тут я?

Валька умостилась на край стола и просительно заглянула в глаза родственнику, сидевшему в кресле перед ней.

— Дим, пойдем со мной…

— Зачем?

— Господи, понятия не имею! — внезапно озлилась Валька и спрыгнула на пол. — Боюсь я одна идти, понял?

— Что, джентльмен прибить может? — заинтересовался Димка.

— Да не в этом дело… Ну, что, тебе трудно, что ли?

Димка обречено вздохнул.

— Валь, мне не трудно, — ответил он неожиданно серьезно. — Просто я не люблю глупо выглядеть… Ты будешь извиняться, а мне что делать прикажешь? Рядом стоять с глупой улыбкой?

— Можешь стоять без улыбки…

— Еще лучше! Витрина таксидермиста… А знаешь, что…

Димка вдруг оживился и задвигался в кресле.

— Давай я сам схожу извинюсь за тебя… А что? Очень благородно! Так и скажу: моя кузина, с которой вы пообедали в такой-то забегаловке, просит вам передать свои искренние сожаления. А? Как ты это находишь?

Но Вальку заинтересовала другая сторона вопроса.

— Почему кузина? Разве я тебе кузина?

Димка удивился не меньше. Оттопырил нижнюю губу и уставился на девушку озадаченным взглядом.

— Слушай, а я как-то не задумывался, кем мы друг другу приходимся. Кузены и кузины, насколько я помню из русской литературы, это двоюродные, троюродные и сколько угодно «юродные» братья и сестры. А мы…

— Смотри!

Валька подскочила к столу, схватила листок бумаги с карандашом и принялась чертить схему.

— У бабушки было две сестры. Так?

— Так. Как в пьесе.

— Дядя Женя и дядя Сережа их дети. То есть племянники бабушки. Так?

— Так.

— Получается, что друг другу они приходятся двоюродными братьями, то есть кузенами.

— Ага! — внес Димка свежую струю.

— А Федька и Стаська твои троюродные брат и сестра.

— Гешвистер, — вспомнил Димка школьный курс немецкого языка.

— Троюродные гешвистер, — уточнила Валька. — То есть троюродные кузены.

— Это я понял, — сказал Димка. — Я не понял, с какого бока ты к нам припека.

— Так…

Валька почесала голову кончиком карандаша и продолжила построение генеалогического древа.

— У бабушки помимо двух родных сестер был один двоюродный брат. Мой отец — его сын. Бабушке мой отец приходился двоюродным племянником. То есть троюродным братом твоему отцу и дяде Жене, а мы с тобой…

Валька сделала паузу и наморщила лоб.

— Получается, что мы с тобой четверо-юродные, — почти по складам выговорила Валька и брякнула карандаш на стол. — Ух!

— Ничего себе! — поразился Димка. — А наши дети будут пятиюродные…

— Ладно, остановись, — приказала Валька. — Ну, что, пойдешь со мной, четвероюродный кузен?

Димка засмеялся и поднялся с кресла.

Валька с удовольствием разглядывала родственника. Конечно, Димка не то чтобы красив, но, как было сказано в одном хорошем фильме, чертовски обаятелен. Унаследовав от матери с отцом внешнее благообразие, он, к счастью, оказался совершенно незаряженным семейным вирусом: холодным себялюбием. С четвероюродным кузеном Валька могла трепаться о чем угодно, не опасаясь, что ее поймут неправильно, или, не дай бог, что их междусобойчик вдруг сделается родительским достоянием. Хотя у Вальки с родителями отношения складывались не в пример лучше, чем у брата, все же существовало множество вещей, обсуждать которые было удобней с Димкой. Особенно тогда, когда у обоих появилось какое-то подобие личной жизни.

Димка пользовался стабильным успехом у девчонок. Правда, он почти не умел драться, не особенно дружил со спортом и читал множество заумных книжек, на которые любил ссылаться в разговоре, к неудовольствию дам, но вместе с перечисленными недостатками имел и некоторые достоинства. Во-первых, он считался мальчиком из хорошей семьи, о чем выросшим девушкам не уставали напоминать их родители. Так сказать, sotto voce. (Вполголоса).

Во-вторых, Димка не был снобом. Узкокастовые отношения, построенные по принципу «какой у тебя компьютер», «какая у твоего отца машина» и «какие у тебя шмотки», оказались в их школьные времена весьма обычными и распространенными. Но Димка на такое социальное сито плевать хотел и общался только с теми, кто был ему интересен.

Екатерина Дмитриевна вместе с мужем потратили немало сил и такта, пытаясь объяснить сыну, когда он достаточно подрос, почему на одних людей нужно тратить меньше времени, даже если с ними интересно общаться, чем на других. Димка никогда не возражал, но все делал по-своему, сводя родительские усилия к нулю. Дружбу с Валькой Димкины родители не то чтобы одобряли, но терпели, признавая, что пускай уж лучше в дом ходит родственница, чем девочка с улицы. Впрочем, несколько лет назад Екатерина Дмитриевна вдруг начала встречать Вальку с распростертыми объятиями, отчего та очень робела, пока Димка наконец не объяснил ей причину такого родственного экстаза.

— Мать планирует нас поженить, — сообщил он так безмятежно, словно речь шла о совместном культпоходе в театр.

— Зачем? — не сообразила Валька.

— Тебя бабка любит, — объяснил Димка. — Родители считают, что она может тебе все оставить…

Более того. Екатерина Дмитриевна даже обсудила этот проект с Валькиной матерью. Неизвестно, как протекал разговор, но результат был налицо: теперь тетя Катя здоровалась с Валькой очень сухо, а встреч с ее матерью вообще старалась избегать. Насколько это было возможно.

Впрочем, попыток выгодно женить сына она не оставляла, пока не случился в прошлом году страшнейший, незабываемый конфуз.

— Представляешь, — каялся Димка, — решила меня мать познакомить с какой-то высокопоставленной дочкой.

Валька прыснула в кулак.

— Зря смеешься! Скорей всего, у отца будут крупные неприятности по службе.

— Почему?

— Потому что ее папаша непосредственный начальник моего… Так вот, прихожу в гости, все чин-чином… Стол накрытый, разговор необременительный… А я целый день по городу промотался, голодный — как волк. К тому же холодно было, минус пятнадцать, замерз, как цуцик…

Димка замолчал.

— Ну-ну, — поторопила Валька.

— Даже не знаю, как сказать… В общем, налопался от пуза, а кофе пить позвали в библиотеку. Переместились туда всем кагалом, а там камин пылает, диванчики удобные…

Димка удрученно покачал головой.

— В общем, сам не знаю, как это получилось, но я присел и заснул.

— Да ты что! — ужаснулась Валька.

— А что ты хочешь?! Целый день по холоду носился, не жравши… Разморило меня…

Димка отчаянно махнул рукой.

— Мне даже страшно спрашивать, что тебе сказала твоя мама, — заметила Валька.

— А ничего она мне не сказала! Она со мной с тех пор почти не разговаривает. Поставила крест.

— Девочку жалко…

— Чего это вдруг? — удивился Димка.

— Ну, как… Она ждала, готовилась…

— Еще скажи, на стол накрывала, — язвительно дополнил родственник. — Господи! Ты бы ее видела! Вся такая исполненная сознания собственного величия… Вся такая с голубой кровью, как в песне… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» А маникюр! Боже! Да если бы она мне передала кусок хлеба через стол, наколов его на ноготь, то руку протягивать ни мне, ни ей просто не понадобилось бы! Но это даже не главное.

— А что главное?

— Понимаешь, — задумчиво рассудил Димка, — если ее папашка начальник моего, то получается, что его дочка — мой начальник. То есть начальница. А я страшно не люблю эту породу: мадам-начальница… Да и вообще, женитьба не входит в мои планы. Я другого хочу.

— Чего ты хочешь? — спросила Валька с любопытством.

— Нарыть денег побольше, и сбежать от моих родителей подальше, — ответил Димка с каменным лицом. — Только сначала посмотреть, какие у них будут морды, когда они поймут, что я способен нарыть много-много денег.

И спросил безо всякого перехода:

— Знаешь, что я ненавижу больше всего?

— Что?

— Наш ритуал совместного семейного завтрака. Маман настояла, что эта процедура должна быть всеобщей.

— Ну и что? — не поняла Валька.

— А ничего! Поприсутствовала бы ты при этом! Сидят напротив друг друга с каменными рожами и молча пережевывают пищу! Без звука, представляешь?

— Да? — удивилась Валька. — А мне казалось, что твои родители друг друга прекрасно понимают…

— Настолько прекрасно, что в словах не нуждаются, — подтвердил Димка. — Они уже давно на телепатическом уровне общаются.

— Ну, и чем ты не доволен?

Димка вздохнул.

— Я не могу, как они, на телепатическом, — тихо и тоскливо ответил он. — Мне неуютно…

Валька на мгновенье представила, как тетя Катя и дядя Сережа сидят по бокам стола, молчаливые, благообразные, и сосредоточенно жуют, уставившись неподвижным взглядом в одну точку. А между ними сидит несчастный Димка, которому не дано приобщиться к их неслышному диалогу. Неудачный сын таких удачливых родителей. Неудивительно, что ему хочется сбежать подальше…

— Ну что, ты со мной поедешь? — еще раз спросила Валька, хотя и так все уже было понятно.

Димка рассматривал корешки книг на полках.

— Подумать надо, — ответил он рассеянно. — А ты на машине?

— На машине.

— Тогда поеду.

Валька укоризненно качнула головой. Хорош кузен, ничего не скажешь!

— Да ты в окно посмотри! — оправдываясь, пробурчал родственник. — Скоро нам не машины, а лодки понадобятся.

Раздался стук в дверь, и почти тут же в комнату вошла Екатерина Дмитриевна.

— Дмитрий, мы уходим, — заговорила она, как всегда холодно и официально. — Сиди дома, должен прийти мастер.

— Какой мастер?

— Барахлит стиральная машина, — сухо уточнила Екатерина Дмитриевна.

Повернулась назад, к двери, но тут в спину ей полетел непочтительный возглас сына:

— Я тоже ухожу!

— Куда это? — спросила мать, разворачиваясь.

— У меня дела в городе, — независимо ответил Димка.

— Какие дела?

— Разные, — объяснил сын. Скрестил руки и присел на край стола, с интересом наблюдая за реакцией матери.

Екатерина Дмитриевна перевела взгляд с сына на гостью, и Валька почувствовала легкую вибрацию в коленных чашечках. Вообще-то, ей не раз приходилось бывать свидетельницей таких бескровных дуэлей, но каждый раз она чувствовала себя раненой. Наверное, потому, что до смерти боялась свою красивую, властную и холодную тетку.

— Валентина, это может подождать? — спросила тетя Катя, безошибочным нюхом угадав, где находится центр мишени. Слово «это» тетка произнесла с некоторым брезгливым подтекстом.

— А?.. Что?.. Да, наверное, может, — запаниковала Валька, презирая себя за тон восьмилетней девочки, пойманной на краже варенья.

— Валька тут ни при чем, — спокойно оборвал кузен ее беспомощное блеянье. — У нее свои дела, у меня — свои.

Секунду Екатерина Дмитриевна деловито размышляла.

— Что ж, прекрасно! Стирать твои вещи ни я, ни домработница больше не будем. Даже если придется купить новую машину. Хорошо запомнил?

— Хорошо запомнил, — согласился Димка, и тетка вышла из комнаты. Валька поежилась. Господи, какой кошмарный дом! Бедный Димка.

— Ну, что, поехали? — спросил кузен, как ни в чем ни бывало.

— Дим, если такое дело, может, лучше отложить? — спросила Валька. — Не горит, в конце концов!

— Нет уж, теперь мы ничего откладывать не будем, — ответил родственник.

И улыбнулся такой жуткой улыбкой, что Валька не стала спорить. Быстро подхватила свою сумку и бегом ринулась в прихожую, в подъезд, на улицу, прочь из этого дома.

Ехали долго. В машине почти все время молчали, так как Димка упорно не раскрывал рта, а Валька все никак не могла забыть его жуткую гримасу, которая, очевидно, изображала улыбку.

Наконец, преодолев ранние пятничные пробки, доехали до знакомого магазинчика. Валька осторожно припарковала машину рядом с синей «Нивой-Шевроле», которую заприметила издали, и повернула ключ зажигания.

— Приехали, — проинформировала она родственника.

— Вижу, — отозвался Димка. Слава богу, обычным тоном. — Что дальше?

— Теперь я пойду в магазин и найду Арсена.

— Так.

— И попробую с ним поговорить.

— Боишься, что не сможешь из себя выдавить никаких извинений? — поинтересовался кузен.

— Боюсь, что он не захочет их слушать, — уныло ответила Валька.

— А-а-а! — догадался Димка. — И в этом случае на сцене появляюсь я. Легонько бью придурка по голове зонтиком, приковываю к батарее, и ты извиняешься до тех пор, пока тебе не полегчает. Толковый план.

— Хватит ерничать! — сердито оборвала его Валька. — Сиди пока здесь и не высовывайся.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь, — заметил Димка, наблюдая за тем, как она быстро приводит в порядок волосы и достает из сумки косметичку.

— Угу, — согласилась Валька, подкрашивая губы. Повозила верхней губкой по нижней, размазывая помаду, сложила тюбик и кинула назад в сумку. Повертела головой, рассматривая себя в маленьком зеркале. Вздохнула.

— Ты — моя группа поддержки, — сказала она Димке. — Пока просто посиди в машине, а потом посмотрим. Я буду себя уверенней чувствовать, зная, что ты тут. Понял?

И, не дожидаясь ответа, вышла из машины.

Дождь моросил с тихим занудным упорством, как марафонец, бегущий длинную дистанцию. Вот уже несколько дней сквозь рваное серое небо ни разу не выглянуло холодное осеннее солнце, и такая погода вызывала определенный душевный декаданс. Валька быстро засеменила между лужами к прозрачной стеклянной двери, за которой уютно горели яркие лампы.

Заскочила вовнутрь, и тут же звякнул за спиной серебряный колокольчик. И Валька, не дожидаясь появления молодого человека с серым галстуком на шее, взлетела по лестнице вверх.

Знакомый зал, который в прошлый раз был практически пуст, наполнился людьми. Валька, оробев, пошла вдоль стеллажей с мониторами и ноутбуками. Не так она себе все представляла. Совсем не так.

Через несколько минут Валька спустилась по лестнице вниз. Для приличия постояла перед стеллажом с системными блоками, краем глаза высматривала консультанта. Наконец поняла, что просто так не дождется. Решительно подошла к входной двери, потянула ее на себя, чтоб звякнул серебряный язычок. После чего сразу закрыла дверь и принялась отряхиваться, словно только-только вошла из-под дождя.

Молодой человек возник рядом буквально через минуту. И не успел он открыть рот, как Валька, испугавшись, что у нее не хватит храбрости, быстро выпалила:

— Здравствуйте. Мне нужен ваш бухгалтер.

И уточнила, глядя в лицо консультанта.

— Ну, Арсен…

— Арсен? — переспросил молодой человек задумчиво, и Валька испугалась, что он успел уволиться. Хотя почему тогда во дворе стоит его машина?

— Вот его машина, — залепетала Валька, тыча пальцем в окно, — Синяя «Нива»…

— А-а-а, — протянул юноша, неожиданно становясь очень приветливым. — Вы к Арсену? Он наверху, у себя в кабинете.

И уставился на посетительницу с откровенным интересом. Валька покраснела. Что ему еще нужно?

— Может, я вас задерживаю? — спросила она, как можно мягче.

— Олег! — крикнул юноша куда-то в сторону служебного коридора. Оттуда показался второй молодой человек, выглядевший точной копией первого, благодаря такой же белой рубашке и серому галстуку, завязанному мертвой петлей. Консультант подошел к нему и принялся вполголоса что-то говорить, искоса поглядывая в сторону Вальки. Второй собеседник внезапно быстро дернул бровями и тоже уставился на посетительницу.

— Господи, какая же я невезучая! — уныло рассуждала про себя девушка. — Ничего толком сделать не могу ни плохое дело, ни хорошее… Даже извиниться не получается, потому что попасть на прием к бухгалтеру магазина для меня так же просто, как к Биллу Гейтсу. Вот голову даю на отсечение: любой другой человек уже десять раз бы нашел этого цыгана, поговорил с ним по душам и ушел окрыленный. Может, мне тоже уйти? Надоело… Чего они на меня пялятся?

Но тут ее первый собеседник вернулся назад и попросил:

— Подождите здесь, пожалуйста…

И бегом брызнул вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Второй остался стоять в зале, не сводя с посетительницы пристального взгляда. Чтобы придать себе хоть немного независимости, Валька отвернулась и с преувеличенным вниманием начала разглядывать совершенно ненужные компьютерные блоки.

— Первый за Арсеном побежал, — соображала она. — А второй меня караулит, чтобы блок не сперла… Что ж, они так и будут тут стоять? Господи, да я при них ни слова не скажу! Хотя, может, и не понадобится напрягаться, — мрачнея все больше, пугала она себя. — Сейчас явится этот Арсен, решит, что я за ним таскаюсь, вышвырнет меня на улицу, вот и все извинения. Коротко и внятно. Нет, прав был Димка, глупое дело я затеяла…

Но додумать она не успела, так как на лестнице послышались чьи-то шаги. И по лицу второго консультанта, Валька поняла, что идут свои. То есть для него свои. Она быстро повернулась лицом к лестнице и застыла, пытаясь придать себе уверенный вид.

Сначала она увидела ноги. Одни, в серых форменных брюках, ее абсолютно не заинтересовали. Зато вторые, в черных джинсах…

Арсен спускался вниз, вытягивая вперед голову с выражением веселого любопытства на смуглом ярком лице.

— Неужели он мне так обрадовался? — успела удивиться Валька, но тут они встретились взглядом, и веселое удивление на лице цыгана немедленно исчезло.

— Вот, — делая жест в ее сторону, наябедничал консультант. — Это она.

И застыл рядом со своим двойником, наблюдая за происходящим, как показалось девушке, с некоторым затаенным злорадством.

— Сейчас он ко мне подойдет, — привычно начала фантазировать Валька, — возьмет за шкирку, выведет наружу и даст пинка под зад…

Цыган приближался к ней, и на лице у него теперь было написано выражение холодной неприязни. Подошел совсем близко, остановился, сложил руки на груди и застыл молча, не пытаясь даже поздороваться.

— А я к вам, — пролепетала Валька и покосилась за спину цыгана, где ликовало двое юношей в ожидании незапланированного бенефиса.

Арсен по-прежнему молча кивнул головой и вопросительно приподнял бровь. И тут наконец Валька рассердилась.

— Здравствуйте! — рявкнула она злобно.

Цыган немного растерялся, впрочем, тут же взял себя в руки, кашлянул и ответил вполне вежливо:

— Здравствуйте.

— Мне нужно с вами поговорить, — так же злобно отчеканила девушка. Уперлась взглядом в благодарных зрителей, и с нажимом произнесла:

— Без свидетелей.

Юноши и не подумали двинуться с места. Цыган оглянулся на них, словно в некотором раздумье.

— Может, в вашем кабинете? — спросила Валька, устав от многозначительного молчания.

— Там народу много, — быстро ответил Арсен. Подумал еще минуту и предложил:

— Давайте в машине. Ничего?

— Ничего, — ответила Валька, мучительно переживая взгляды публики. Интересно, что они про нее подумали? Впрочем, и так понятно, лучше обойтись без уточнений.

— Я за ключом схожу, — сказал цыган и двинулся вверх по лестнице. Валька тут же ринулась вон из зала. Пусть на улице холодно, пусть там мокро, только бы не стояли над душой эти мерзопакостные мальчики!

Подошла к своей машине, открыла дверцу со стороны пассажира. Димка мирно читал дамский журнал, обнаруженный в захламленном бардачке.

— Операция закончена? — обрадовался он. — Домой?

— Да нет, все только начинается, — ответила Валька. — Ты сиди тут и не высовывайся. Понял?

— Не понял, — ответил родственник. — Какого черта ты меня с собой брала?

— Уже сама не рада, — хмуро ответила Валька и попросила. — Не трави душу, и без тебя тошно.

— Трусишь? — позлорадствовал кузен.

Валька прислушалась к себе. Что и говорить, состояние не из приятных. Примерно такое, как в приемной у дантиста.

— Трушу, — призналась она.

— Я говорил, не надо баловать постороннего мужика, — начал было родственник, но тут на пороге магазина появился цыган, и Валька, шепнув: «Сиди тихо!», захлопнула дверцу.

Арсен, не глядя на нее, подошел к своей машине и уселся на водительское место. Попытки открыть дверь даме не последовало, и Валька, сгорая от унижения, сама распахнула дверцу и уселась рядом с ним. Цыган даже головы не повернул. Молча рассматривал унылый пейзаж за лобовым стеклом. Помощи не будет — поняла девушка.

— Я пришла, чтобы извиниться, — начала она ровным голосом, так же глядя прямо перед собой, на разрисованное мокрыми дорожками стекло. Цыган не пошевелился.

— Я очень некрасиво вела себя в прошлый раз, — с усилием добавила Валька. Черт, почему он молчит?

— Да нет, это я ошибся, — наконец ответил цыган, чуть ли не в первый раз за четверть часа открыв рот.

— В чем? — удивилась Валька.

Арсен равнодушно пожал плечами.

— Мне не нужно было приглашать вас на этот дурацкий обед, — сказал он с сожалением. — Но, понимаете, вы мне показались…

Он поискал слова и неуверенно договорил:

— …нормальным человеком…

И умолк.

Вальку передернуло. И это в благодарность за ее готовность унижаться и просить извинения у совершенно постороннего, не нужного ей мужика! Гад!

Первое побуждение было нервическое. Выпрыгнуть из машины и хлопнуть дверцей.

Но тут она вспомнила, сколько колкостей пришлось вынести молодому человеку за тем отвратительным обедом. И подавила свое желание. Проглотила неприятный комок в горле, порылась в сумке и вытащила оттуда маленькую коробочку, в которой обычно лежат мужские запонки. Поколебалась и протянула коробочку цыгану.

— Это вам, — сказала она просто.

— Что это? — спросил тот с подозрением, не принимая подарок.

— Это сувенир. Я купила его в Лондоне, год назад. Сама не знаю зачем. Вообще-то, это булавка для галстука… По-моему, красивая.

Валька не соврала. Она действительно купила эту безделушку для себя, а не для какого-нибудь знакомого. Просто ей ужасно понравилась серебряная фигурка коня, распростертая на черном бархате витрины. В разлетевшейся гриве запутался ветер, задние ноги отталкиваются от земли, передние выпрямляются, чтобы на нее опереться… В маленькой непритязательной безделушке странно удержалось обаяние настоящей жизни, движения, радости.

«Это будет мой талисман», — решила Валька и отложила серебряного коня в секретер со своими любимыми сувенирами, привезенными из других городов.

И вот теперь она решила сделать свой талисман своеобразным символом примирения. В конце концов, не деньги же парню совать за ту оптическую мышку, что он ей подарил!

Арсен по-прежнему не дотрагивался до коробочки, и Валька торопливо раскрыла ее, наблюдая за его лицом. Серебряная фигурка приветливо и радостно сверкнула перед глазами, словно здоровалась.

Губы цыгана дрогнули в нерешительной улыбке. Он осторожно достал из коробочки смешную растрепанную лошадку и положил на ладонь. Поднес к свету и принялся разглядывать, уже не сдерживая радостного одобрения.

— Чудо какое, — пробормотал он.

Валька молча торжествовала. Попала! Не может цыган, даже городского разлива, оказаться равнодушным к лошади. Пускай даже такой маленькой. Не настоящую же ему дарить!

Но тут цыган опомнился. Стер с лица улыбку, вернул серебряную фигурку на место, закрыл коробку и протянул ее Вальке.

— У меня нет ни одного галстука, — сказал он вежливо и холодно. Подумал и добавил: — Хотя спасибо, конечно.

— Тогда, — сказала Валька, понимая, что больше не в силах сдерживаться, — выбросите ее в мусоропровод. Если вас не затруднит.

Повернула к собеседнику голову и отчеканила:

— Я подарки обратно не беру.

Дернула на себя ручку, яростно толкнула наружу дверцу и совсем было собралась спрыгнуть на землю с высокого сидения, как вдруг почувствовала, что ее запястье перехватила горячая и сильная рука. В негодовании отдернула руку, тут не поняв, что ее уже никто не держит. Оглянулась на цыгана и увидела, что тот смотрит на нее, но уже по-другому. Не холодно и неприязненно, как раньше, а задумчиво.

— Подождите, — сказал Арсен примирительно.

Помолчал и добавил:

— Будем считать, что мы в расчете. Ладно?

Валька посмотрела в хрестоматийные черные глаза, немного подумала и улыбнулась.

И согласно кивнула головой.

— Дмитрий просто неуправляем, — вполголоса заявила Екатерина Дмитриевна, усаживаясь в машину рядом с мужем. — Я не знаю, что с ним делать.

Сергей Владимирович молчал и смотрел на дорогу прямо перед собой. Жена осторожно покосилась на него.

Среди их знакомых бытовало мнение, что именно она является главой и движущей силой их семейства. И только они вдвоем знали, насколько ошибочно это мнение. Просто Сергей страшно не любил светиться. Такая теневая позиция давало множество преимуществ. Екатерина Дмитриевна, после нескольких неудачных попыток вытолкнуть мужа на первый план, совершенных в начале брака, поняла и признала их ненужность. Однако она нимало не обманывалась по поводу своего мнимого лидерства и всегда ждала немногословных ответов мужа с некоторым замиранием сердца.

— Я не представляю, как он будет жить без нас, — продолжила она, не дождавшись ответа. — Все растратит, промотает, раздарит и останется с голым задом. Господи, за что нам такой сын? Сережа, может попробуем его женить еще раз?

Сергей Владимирович сделал досадливую гримасу.

— Да, я помню, — тут же ответила его жена. — Мерзавец, не мог выбрать для сна другое место… Но, в конце концов, это не единственный вариант… Можно поискать, подумать… Главное, чтоб девочка была решительной и твердой.

— Как твоя дура Валька, — насмешливо сказал муж. — Тоже нашла партию для этого идиота.

— Ты же знаешь, — оправдываясь, горячо заговорила жена, — старуха могла сделать ее своей наследницей… Хотя не понимаю, за что такая любовь?

— Вот они вдвоем с нашим идиотом и развернулись бы, — сквозь зубы сказал Сергей Владимирович и слегка передернулся. — Даже страшно подумать, куда бы они все посеяли с их-то мозгами…

— Я надеялась, что Маша за ними присмотрит, — убитым голосом ответила Екатерина Дмитриевна и виновато посмотрела на мужа. Тот слегка пожал плечами и ничего не ответил.

— Послушай, — решила поменять тему Екатерина Дмитриевна, — ты уверен, что мы поступаем правильно? Может, все же нужно собрать сведения об этом мальчике? Как его… Андрее?

— Господи, Катя, да что это даст? — нетерпеливо ответил ее муж. — Ты помнишь, сколько у нее было таких мальчиков? Ну нароем на него что-нибудь грязненькое, ну, выпрет его старуха. И что? Другой появится! Что ж теперь, до конца дней на мальчиков досье заводить? Много чести!

Подумал и добавил:

— Не-ет, нужно чем-то прижать старуху. Что дерьма в ее жизни было полно, я не сомневаюсь…

— Я тоже, — вставила жена.

— …но нужно все точно разузнать. Чтобы понять, куда бить. Понимаешь?

— А этот твой человек…

И Екатерина Дмитриевна замолчала.

— Катя, он работает в таком месте, где очень многое про многих знают. По долгу службы. Правда, чин у него пока не велик, но может, это и к лучшему. Иначе я бы ему не понадобился и просьбу мою он бы выполнять и не подумал.

Екатерина Дмитриевна ненадолго задумалась.

— А что мы будем делать потом, когда все выясним? — спросила она у мужа.

— Господи, Катя, ну откуда я знаю! Смотря что мы выясним… Но ясно одно: сделаем так, чтоб ее мерзкий рот в моем присутствии больше не открывался. Это как минимум. А максимум…

Тут Сергей Владимирович оборвал полет своей фантазии и умолк.

До нужного дома доехали молча. Екатерина Дмитриевна думала о том, как им не повезло с сыном. Господи, и в кого он такой уродился? Назвали Димку в честь ее отца, выдающегося человека. Сколько же в нем было энергии, сколько изобретательности, как он семью содержал! По-королевски! И за что его расстреляли? Ведь сейчас и статьи такой в Уголовном Кодексе нет… Проклятая страна.

— Пошли, — сказал муж, и она вздрогнула, очнувшись от невеселых мыслей.

Мужа она очень любила. И еще была ему благодарна. Ведь женился он тогда на ней, дочке валютного спекулянта, приговоренного к высшей мере, не побоялся… Правда, Екатерина Дмитриевна ни разу не дала ему повода пожалеть об этом. Была твердой скалой, поддерживая мужа на пути к успеху. Никогда не жаловалась. Никогда ни о чем не просила.

И не спрашивала.

Она искоса посмотрела на мужа, нажимавшего кнопку вызова лифта.

Да, ту страшную историю они пережили. Екатерина Дмитриевна твердо тогда решила: удерживать Сергея не будет, если он захочет уйти. Но и жить без него не станет.

Купила несколько упаковок димедрола, спрятала в домашнем тайнике…

Не пригодились.

Лежала ночами без сна, прислушиваясь к шагам на лестнице: вернется, не вернется?

Вернулся.

Екатерина Дмитриевна не винила женщину, дружба с которой чуть не стоила ей мужа. В конце концов, влюбиться в Сергея могла любая здравомыслящая особа. Она винила сына за то, что он никогда не был цементом, привязывающим отца к дому. Гадкий утенок.

«Не буду вспоминать, — торопливо открестилась она от страшных мыслей. — Прошло — и слава богу. Пережили».

Но подруг после этой истории от дома отвадила. Всех до единой.

Сергей Владимирович нажал на кнопку звонка. Дверь распахнулась, и на пороге возник приятный человек среднего возраста. Длинные, как у запорожца, седые усы, спокойный взгляд cepo-голубых глаз, крепкая приземистая фигура. Даже странно, неужели он в самом деле работает там?

— Добрый вечер! — приветливо сказал человек. Голос у него оказался густым и мягким, как расплавленное масло.

— Знакомьтесь, — ответил муж, пожимая руку хозяину. — Моя жена.

— Катя, — улыбнувшись, представилась та.

— Просто Катя? — спросил человек с веселой готовностью.

— Просто Катя.

— Ну, а меня тогда называйте просто Семен.

— Очень приятно.

Человек ловко приложился к ее протянутой руке и сделал это по всем правилам. То есть не задрал ее запястье вверх, к своим губам, а низко склонил голову к дамской ручке.

«Грамотно», — подумала Екатерина Дмитриевна и отняла руку.

— Что ж, прошу в комнату. За тапочки извините, здесь других нет.

«Да это же не жилая квартира», — сообразила Екатерина Дмитриевна. Она окинула коротким оценивающим взглядом старые выцветшие обои, полуразвалившуюся вешалку времен развитого социализма и полинявший линолеум на полу. «Такого ужаса сейчас, кажется, и не производят», — подумала Екатерина Дмитриевна и брезгливо отодвинула кончиком пальца старые тапки.

— Спасибо, я дома всегда босиком хожу, — сказала она и сделала мужу выразительный знак глазами. Но тот словно не понял, нацепил антисанитарную потрепанную обувь без малейшего неудовольствия.

— Как хотите, — не стал настаивать хозяин и открыл дверь в единственную комнату, пропуская гостей вперед.

Комната была огромной, наверное, метров в тридцать с лишним. Только в старых домах, подобно этому, могут еще существовать такие габариты. Потолки уходили ввысь метра на четыре, и Екатерина Дмитриевна с любопытством подумала, как живущие здесь вкручивают перегоревшую лампочку?

Впрочем, люди здесь бывают редко. Об этом прямолинейно заявляли давно немытые полы, толстый слой пыли на доперестроечной мебели и грязные подоконники со старыми двойными рамами.

— Извините за обстановку, — сказал хозяин, который правильно оценил выражение лица женщины. — Здесь уже давно никто не живет.

— Ерунда, — ответил Сергей Владимирович. — Обстановка как обстановка.

— Тогда прошу садиться, — пригласил хозяин, и подвинул к столу старинный венский стул с облезлым сидением.

Гости расселись вокруг стола. Екатерина Дмитриевна не рискнула оглядеться, столкнувшись с недовольным взглядом мужа. Нужно вести себя проще, поняла она.

И поставила локти прямо на стол, уложив подбородок на раскрытые ладони.

— Что ж, — начал Семен, поглядывая то на нее, то на ее мужа, — должен вас поблагодарить. Тетушка ваша оказалась преинтересной особой! И материалов на нее собралось не мало. Прямо хоть роман пиши.

Он раскрыл на столе перед собой плотную кожаную папку черного цвета.

— Ученические годы я пропускаю. Училась она хорошо, но не блестяще. Так, балетное училище, первое замужество… Интересует вас? — вскинул голову хозяин, безошибочно выбрав взглядом Сергея Владимировича.

То немного поколебался.

— Думаю, нет…

— Правильно думаете, ничего интересного там нет. Собрат по цеху, распределился в театр оперетты, спился, умер… Так-так…

И хозяин низко нагнулся к какой-то бумажке.

— …в шестидесятом. В возрасте неполных тридцати лет. Так, увеличенная печень, понятно… Награды: медаль «За отвагу»…

— За что же медаль? — удивился Сергей Владимирович.

— А он с артистами училища во время войны выезжал с концертами в армейские части, — охотно пояснил хозяин. — Наверное, выезжал регулярно, за это и был награжден… Хотите, уточню?

— Нет-нет, — быстро ответил Сергей Владимирович. — Это лишнее… Что дальше?

— Умер в шестидесятом от цирроза печени… Господи, сколько же он успел этой дряни наглотаться? В театре ничего интересно, всю жизнь проплясал на фоне задника… Так, второе замужество в возрасте двадцати лет… Интересует?

— Интересует, — ответила за мужа Екатерина Дмитриевна, поддаваясь чисто женскому любопытству.

— Тоже ничего выдающегося… Артиллерист, майор, заместитель начальника части… Ерунда, в общем. Жив по сей день, даже адрес имеется. Разошелся с вашей тетушкой через год после вступления в брак, основание — несовместимость характеров.

Сергей Владимирович негромко фыркнул.

— Так-так, что у нас дальше… Третье замужество поинтересней предыдущих.

И Семен сделал многозначительную паузу.

— Радковский.

— Тот самый? — ахнул Сергей Владимирович.

— Тот самый, — подтвердил хозяин, от удовольствия потирая руки.

— Господи!

И Сергей Владимирович быстро обернулся к жене.

— Представляешь? Она была замужем за Радковским!

— Кто это? — спросила Екатерина Дмитриевна, изумленная такой реакцией.

— Ну, неужели ты не знаешь? Директор «Арбатского» ресторана! Помнишь? Миллионное хищение! Боже! Она была замужем за Радковским!

И Сергей Владимирович схватился за голову.

— Я смотрю, вы не очень хорошо знаете свою тетушку, — заметил Семен.

Екатерина Дмитриевна вдруг глухо вскрикнула и сразу испуганно прижала к губам пальцы.

Вспомнила.

Илья Радковский был знаменит на всю Москву. Можно даже сказать, на всю Россию. В начале пятидесятых его назначили директором ресторана, в котором любили гулять известные и влиятельные люди. Радковский умел принять дорогих гостей с размахом, напоминавшем царские пиры во времена Владимира Красное Солнышко. Ели на серебре, в худшем случае, на трофейном мейсенском фарфоре. Среди гостей и друзей Радковского были видные советские партократы, и даже любимый сын вождя всех времен и народов, Василий.

Правда, через четыре года после смерти Сталина ресторан на некоторое время закрыли. Вдруг выяснилось, что под гостеприимной крышей процветал самый настоящий бордель, воровство приняло неконтролируемый размах, а некоторые советские чиновники совершенно забыли о нормах Морального Кодекса строителя коммунизма. Суд над Радковским был коротким и закрытым, бывшего директора скоренько расстреляли, а на его место был назначен фаворит нового руководства.

— Вы, правда, ничего не знали? — переспросил хозяин дома, — Да-а, интересная особа ваша тетушка…

— Насколько я помню, — заговорил Сергей Владимирович после короткого мучительно размышления, — у него дома денег почти не нашли…

— И не только денег, — подтвердил хозяин. — Не нашли вообще никаких ценностей. А по слухам Илья Сергеевич увлекался драгоценностями. Причем не абы какими, а старинными, с родословной, так сказать…

— Неужели ваши спецы с ним не поработали? — с недоверчивой улыбкой спросил гость.

— Наши… спецы, — голос хозяина стал строг, — с ним поработали.

И уставился на гостя пристальным немигающим взглядом.

— Я не хотел вас обидеть, — быстро извинился Сергей Владимирович. Человек, назвавшийся просто Семеном, кивнул головой, принимая извинение.

— Так вот, где тайник он, конечно, сказал. И его, конечно, проверили. Но тайник оказался пустым.

— Тетушка, наверняка…

— Дело в том, что тайник был в другом городе, — оборвал гостя хозяин. — А тетушка ваша никуда из Москвы не выезжала. Более того: все время, пока шло следствие, за ней наблюдали. Можно сказать, глаз не спускали. Она забрать ценности не могла просто физически.

— Значит, она отправила за ними человека, которому доверяла…

— Сергей Владимирович!

Семен прикрыл папку и уставился на гостя тем же тяжелым немигающим взглядом. И произошла с гостеприимным обаятельным хозяином такая перемена, что Екатерина Дмитриевна вдруг отвела глаза в сторону, почувствовав дрожь, пробежавшую по коже.

— Я надеюсь, вы не считаете себя умнее наших… спецов? — спросил хозяин, не повышая голоса.

— Извините, — очень быстро сказал Сергей.

— Тогда больше меня не перебивайте, — предупредил хозяин.

— И вы тоже, — повернув голову к даме, дополнил он. Екатерина Дмитриевна молча кивнула.

— Хорошо. Так вот, все эти варианты, разумеется, прорабатывались. Беда в том, что ни с кем она не встречалась до самого конца следствия. Сидела дома за закрытой дверью почти двадцать четыре часа в сутки. Из театра ее, разумеется, уволили… Телефон, конечно, контролировали… Только она никому не звонила. И ей никто. Вот так.

Хозяин сделал паузу.

— Конечно, — заговорил он снова, — вполне вероятно, что существовал какой-то условный знак. Только Радковский о нем ничего не сказал, как ни… допытывались. Так что возможно все. Возможно, что ценности в конце концов оказались у вашей тетушки, а возможно, что их забрали другие люди, которые о тайнике знали… Хотели, конечно, потолковать с вашей тетей, но следователю велели ее не трогать.

— Кто? — не сдержался гость.

— Не знаю, — ответил хозяин с непроницаемым выражением лица. — Людей такого уровня в досье обозначали кодовыми номерами, и ключа к ним у меня нет. Ясно одно: уровень был нешуточный. Я допускаю, что ваша тетя сумела этих людей заинтересовать не только собой. Понимаете?

— Поделилась? — быстро спросил гость.

— Или все отдала, — безмятежно подсказал хозяин. — В конце концов, речь шла о ее жизни. Но, если драгоценности попали к вашей тетушке и что-то от них осталось впоследствии, то я просто снимаю перед ней шляпу.

— Почему?

— Потому что они на свет божий так и не выплыли. Исчезли. Растворились. А драгоценности были такие, что просто в горле пересыхает. Вот, посмотрите…

И протянул гостю лист бумаги.

— Записали со слов Радковского.

Сергей Владимирович изумленно приподнял брови, бегая глазами по строчкам.

— Боже мой! — тихо проговорил он, споткнувшись глазами о написанное. — Неужели?!

И показал что-то хозяину. Тот нагнул голову, вчитался, пожал плечами?..

— Так сказал Радковский.

Екатерина Дмитриевна сгорала от любопытства, но муж ей бумагу не передал.

— Это просто невероятно, — коротко резюмировал Сергей Владимирович и возвратил документ хозяину.

— Ну, не знаю, не знаю… Поскольку ничего из перечисленного коллеги не нашли, то не смогли алгеброй гармонию поверить… Пришлось поверить на слово.

Семен соединил листочки, постучал ими по столу и аккуратно собрал бумаги в единую стопку.

— Продолжать? — осведомился он. Как показалось Екатерине Дмитриевне, с некоторой издевкой.

— Конечно!

— Так вот. Дальше у нас идет четвертое замужество.

Семен сделал паузу и внимательно прочитал что-то в своем досье.

— Антисоциальный элемент, — сказал он без перехода. — Никогда нигде не работал. Игрок. Бега, рестораны, красивые женщины… Кстати, что примечательно: обычно его женщины содержали, а не он их…

— Значит, у тетушки водились деньги, — начал было гость, но хозяин совершенно бесцеремонно его перебил.

— Слушайте, ну какой же вы тугодум! Говорю вам, мои коллеги только и ждали, когда ваша тетушка ради этого красавчика в чулок полезет! Не удивлюсь, если он вообще на них работал… Виданное ли дело: авантюрист, тунеядец, игрок, безработный, и ни одной отсидки! Дело пахнет сотрудничеством… Так вот, ни копейки из вашей тетушки он не выжал. Ни единой!

И Семен с торжеством посмотрел на гостей.

— Говорю вам, перед вашей родственницей я просто снимаю шляпу! Она настолько ни разу не засветилась, что, в конце концов, с нее сняли наблюдение! Представляете? Более того: позволили вернуться на работу в Большой театр! Более того: в шестьдесят шестом выпустили с театром на гастроли в Париж!

— Фантастика! — пробормотал Сергей Владимирович.

— Ну, в общем, да… Хотя подозреваю, что не все так просто.

И хозяин задумчиво пожевал губами.

— Сотрудничество? — повторил Сергей Владимирович нейтральное корректное слово.

— Ни одной подписанной бумажки, — быстро ответил хозяин. — Возможно, такие бумаги хранятся отдельно… Не знаю. Но посудите сами: ваша тетушка сбежала за границу самым наглым и откровенным образом. Попросила политического убежища в капиталистической стране. Дала скандальное интервью четырем крупным парижским газетам. Выступила по телевидению с разоблачением социалистического строя. И что?

— Что? — спросил гость.

— А ничего! Ваш батюшка, царствие ему небесное, как работал по партийной линии, так и продолжал работать. Не сняли, не понизили, не посадили… И маменька ваша… если не ошибаюсь, директор Москниготорга? Да? Хорошая должность… Так вот, не потеряла ваша маменька своего хлебного места. Равно как и остальные родственники Евдокии Михайловны. Все остались при делах. Разве это нормально?

— Да, но зачем она понадобилась вашим коллегам? — поразилась Екатерина Дмитриевна — Кто она была? Второсортная балерина на заднем плане, в массовке, на пороге пенсии… У них ведь в тридцать на пенсию идут?

— Все верно, — спокойно подтвердил хозяин. — Но вы забываете, что она попала в гущу французской богемы. А мои коллеги очень много внимания уделяли тогда работникам искусства. В первую очередь, конечно, отечественного искусства, но люди этой категории были тесно связаны… И наши диссиденты плотно общались с зарубежными собратьями по цеху. В общем, нужен был глаз да глаз в борьбе за идейные ценности. Но, повторяю, ни одной бумажки с подписью вашей тетушки я не обнаружил. Хотя не сомневаюсь в их существовании.

— Фантастика! — снова сказал Сергей Владимирович, но уже отвечая каким-то своим, не произнесенным вслух мыслям.

«Действительно, хоть роман пиши», — подумала Екатерина Дмитриевна. И поинтересовалась:

— Есть еще что-то… необычное?

— Самое необычное только начинается! — подогрел их интерес хозяин. Переложил лист лицом вниз и открыл следующую страничку.

— Замужество номер пять.

— Он был очень богат? — спросила гостья с любопытством.

— Мягко сказано, — ответил хозяин с легкой улыбкой. — В пересчете на понятную нам валюту, он имел на момент смерти примерно пятнадцать миллионов долларов. Причем уже не в ценных бумагах. И не в производстве. Наличными.

— Боже мой! — произнесла Екатерина Дмитриевна, потрясенная величиной суммы.

— Вот именно. Перед смертью он обратил все имущество в деньги, по всей вероятности, для того, чтобы лишить сына законных прав на часть состояния.

И пояснил.

— По французским законам, родители не имеют права полностью лишать детей наследства. Существует часть, которую дети получают автоматически, несмотря на волеизъявление батюшки с матушкой. Но в данном случае папаша принял жесткие меры: продал почти все свое имущество вместе с ценными бумагами и зачастил в казино. Сколько он там проигрывал — неизвестно, только свидетелей того, что он, как безумный, просиживал в игорных заведениях ночи напролет, тьма.

— За что же он так поступил с сыном? — вырвалось у Екатерины Дмитриевны.

— А он считал того тюфяком и придурком, — с усмешкой пояснил хозяин. — Не способным сохранить нажитое.

Гости молча обменялись взглядами.

— К тому же, сын очень неудачно женился, — продолжал хозяин, словно не замечая, как покраснела Екатерина Дмитриевна. — Девица была полькой по происхождению, бесприданницей и такой же рохлей, как сынок. В общем, папаша разгневался.

Сергей Владимирович отчетливо хрустнул пальцами.

— Что с вами? — удивился Семен, заметив странную бледность гостя.

— Ничего, — ответил тот и разнял руки.

— Так вот. Состояние он, как было заявлено, просадил в казино.

— Кто это заявил? — спросил Сергей Владимирович.

— Жена, — с усмешкой уточнил хозяин. — Сразу после его смерти. А умер он очень интересно.

И снова уткнулся носом в бумажки, развернутые перед ним.

— М-да, — резюмировал хозяин, отрываясь от написанного. — Потрясающе.

— Мы знаем, что после смерти ее последнего мужа возбудили дело, — нерешительно сказала Екатерина Дмитриевна, поглядывая на своего господина и повелителя. — Но суд ее оправдал…

— Тогда вы ничего не знаете, — жестко отрубил Семен. — Обстоятельства смерти Жана Девиллье были таковы, что вывод напрашивается сам. Ну, подумайте: он окончательно разругался с сыном, обратил свое движимое и недвижимое имущество в деньги, просидел несколько месяцев в казино, якобы проматывая состояние. И только после всего вышеперечисленного последовал тот роковой укол.

— Укол? — удивился Сергей Владимирович. — Разве он не был отравлен?

— Да нет… Все было совсем не так. Господин Девиллье болел сахарным диабетом. Время от времени ему требовались инъекции инсулина. А у вашей тетушки имеется очень редкое заболевание, следствием которого является плохая свертываемость крови… Не гемофилия, нет, — сразу уточнил хозяин, уловив движение, сделанное Екатериной Дмитриевной. — Но кровь сворачивается очень плохо. Поэтому ей требовались инъекции своего препарата, который усиливал плотность крови. А называется этот препарат «инулен». Улавливаете? «Инсулин», «Инулен»… Похоже даже в произношении, правда? А в написании тем более, если не читать внимательно.

— Так вот, — продолжал Семен. — И ваша тетушка, и ее муж уже давно делали себе уколы сами, без помощи медсестер. И в один день господин Девиллье взял шприц, выудил из аптечки ампулу и сделал себе укол. Сам. Через полчаса почувствовал себя очень плохо. Ваша тетушка вызвала семейного врача, но к его приезду пациент уже успел преставиться. Врач потребовал показать ему ампулу, содержимое которой вколол себе пациент. И что же? Ампула оказалась не инсулиновая, а инуленовая… Понимаете? Он ошибся, не прочитал внимательно… Сахарный диабет, если вы помните, это такая болезнь, которая сопровождается сильным загустением крови… А болезнь вашей тетушки связана с обратным явлением — ее разжижением. И инулен вызывает у людей с сахарным диабетом образование тромбов, что может привести к смертельному исходу. Как и получилось в данном случае. В крови господина Девиллье образовался тромб и закупорил сердечный сосуд. И все.

Сергей Владимирович молча ждал продолжения. Екатерина Дмитриевна тихо ахнула, уловив намек, витавший в воздухе.

— Конечно, началось полицейское расследование, — продолжил рассказ хозяин. — Сын господина Девиллье подал на мачеху в суд, обвинив ее в убийстве. Но!

И хозяин развел руками.

— Ей снова помогли? — спросил гость безо всякого выражения.

— Я в этом просто уверен, — ответил хозяин убежденным тоном. — Посудите сами: на кону стояли интересы какой-то сомнительной авантюристки без роду и племени, к тому же иностранки, к тому же, русской, и интересы законного наследника огромного состояния, француза по крови, потомка уважаемой фамилии. Да французский суд и колебаться бы не стал: стер бы вашу родственницу в порошок, даже не имея для этого такого множества улик… Пускай даже косвенных, а не прямых.

— Да, на одноразовом шприце и на ампуле остались отпечатки только одного человека: Жана Девиллье, — продолжал рассуждать хозяин. — Ну и что? Жена могла сама набрать содержимое шприца из ампулы и подать его мужу, а после протереть и шприц, и ампулу, и поставить на них отпечатки пальцев мертвого супруга. Ведь к приезду врача он был уже мертв, не забывайте… Так что возможность у нее была. А заинтересованность была еще большая: она одна знала, осталось ли что-то после культпоходов мужа в казино… Улавливаете аналогию? Все, как в предпоследний раз: большие деньги, пропавшие после смерти мужа. И никаких следов. Не удивлюсь, если план по их сокрытию ваша тетушка придумала еще при жизни мужа, а тот только осуществил задуманное… В общем, при желании ей преспокойно могли дать пожизненное заключение. А что вышло?

Хозяин наклонился вперед и с нажимом произнес.

— Дело закрыто за недостаточностью улик. Понимаете? Причем вопрос стоял так: закрывать за недостаточностью улик или за отсутствием состава преступления? Перевесом в один голос, решили записать первое определение. В один голос! Представляете, какую работу проделал кто-то из моих неизвестных коллег?! Причем я уверен, что такое определение в нашем ведомстве вряд ли восприняли с удовлетворением, и кто-то не получил внеочередное звание. А кто-то, возможно, вообще лишился работы. Но главное сделали: ваша родственница осталась на свободе. Правда, без средств к существованию, как официально считалось, но я в это не верю.

— Ее последний муж умер в восемьдесят седьмом? — откашлявшись, спросил Сергей Владимирович.

— Именно. А в восемьдесят восьмом ваша тетушка попросила вернуть ей российское гражданство. И получила его беспрепятственно. А в восемьдесят девятом вернулась в Москву.

— Где сразу купила квартиру на Ленинском проспекте, — договорила Екатерина Дмитриевна.

— Вот именно, — подтвердил хозяин. — А еще через полтора года построила неплохой домик в закрытом элитном поселке. Вопросы есть?

Гости шумно выдохнули воздух.

— Ну, по-моему, все понятно, — завершил беседу хозяин и захлопнул папку.

— Вы думаете, она его убила? — спросила Екатерина Дмитриевна, боязливо понизив голос на последнем слове.

— Уверен в этом, — коротко ответил хозяин. — И знаете, почему? Все ее предыдущие браки продержались ровно один год, словно ваша тетушка зарок такой дала.

— Просто ни один мужчина не мог выдержать ее больше года, — резко сказала Екатерина Дмитриевна.

— Минуточку!

Хозяин поднял ладонь и насмешливо оглядел уязвленную гостью.

— На развод подавала она, всегда она. Судя по всему, мужчины ей надоедали быстро, а с альтернативой проблем не было. Мужья, кстати говоря, отпускать ее не хотели… Второй муж ей просто не желал развод давать, судились почти год… Ну, Радковского расстреляли, но и с ним она чуть меньше года прожила… А с последним мужем — двенадцать лет! Вы понимаете, двенадцать лет!

И это притом, что характер у господина Девиллье был ой какой не сахарный! Кстати, это еще одна косвенная улика против вашей тетушки… В общем, я не сомневаюсь, что мужа она снарядила на тот свет. Как и в том, что оправдаться ей помогли. Как и в том, что деньги она сохранила, вот только пришлось поделиться при возвращении на родину, иначе, кто бы ей стал помогать в суде… Вот такая у вас родственница. Прямо скажем, незаурядная фигура. Дай вам бог оказаться единственным наследником.

И хозяин вежливо, но решительно поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция окончена.

В прихожую вышли молча. Пока гости одевались, Семен не проронил ни слова. И лишь когда гости застегнулись на все пуговицы, он деликатно коснулся обшлага рукава Сергея Владимировича.

— Вы узнали все, что вас интересовало? — спросил он со значением.

— Почти все, — отрывисто ответил гость.

— Это все, что я могу сделать, — коротко сказал Семен. — Дальше — другой уровень допуска.

— Я понимаю.

Сергей Владимирович еще немного подумал и спросил:

— А сын его еще жив?

— В смысле, покойного мужа? Да. Если не ошибаюсь, живет в Лионе.

— Выпишите мне его адрес, пожалуйста, — попросил гость, и хозяин послушно кивнул.

— Теперь вы узнали все, что хотели? — повторил он со странной настойчивостью.

— Благодарю вас.

Сергей Владимирович протянул Семену руку. Тот с удивлением осмотрел ее, но протянул навстречу свою, не отрывая глаз от лица гостя.

— Все будет подписано в среду, — тихо сказал Сергей Владимирович. — Максимум — в пятницу.

Хозяин благодарно наклонил голову и отпустил гостей с миром.

— Мам! — закричала Валька, едва ворвавшись в квартиру. — Мне никто не звонил?

Мама вышла в коридор и внимательно осмотрела дочь с головы до ног.

— Звонил кое-кто, — наконец ответила она, и Валька бурно возликовала.

— Кто?

— Как будто не знаешь! Твой молодой человек. Арсен, кажется. Кстати, он очень хорошо воспитан, в отличие от большинства твоих друзей…

— Мам, что он сказал? — перебила Валька нетерпеливо.

Мама засмеялась.

— Просил тебя перезвонить, как только появишься, — сказала она мягко.

Валька расшвыряла в разные стороны тапки и ринулась в свою комнату.

— Ужинать будешь? — вдогонку спросила мама.

— Потом!

Уселась в кресле с телефонной трубкой в руках. Начала лихорадочно соображать, по какому номеру звонить: домашнему, рабочему или на мобильник? Посмотрела на часы. Что ж, вполне рабочее время, половина шестого. Набрала номер и застыла в ожидании. Но на другом конце провода трубку сняли сразу после первого сигнала, словно человек дежурил возле аппарата в ожидании звонка.

— Да!

— Привет, — сказала Валька, чувствуя, как в груди обрушивается безымянная гора. — Это я.

— Привет! — обрадовался цыган. — Я звонил полчаса назад.

— Знаю.

— Как ты?

— Нормально. А ты?

— Тоже.

— Не проторговались еще?

— Да нет, пока на плаву…

— Рада за вас.

— Спасибо.

Наступило короткое молчание. Так бывало всегда, стоило им дорваться до телефона. Казалось, столько всего нужно сказать друг другу, но… Наступал решающий момент, и речи сводились к вежливым банальностям.

— Какие у тебя планы на завтра? — осторожно поинтересовался Арсен, и Валька чуть не расплакалась от разочарования. Значит, сегодня они не увидятся! А она так старалась прибежать домой пораньше!

— Никаких, — ответила она уныло.

Цыган снова проявил свою фантастическую интуицию.

— Я, вообще-то, рассчитывал сегодня пригласить тебя прогуляться, — сказал он виновато, и Валька немного воспрянула духом. — Но приехал мой приятель из Керчи. Он в Москве проездом по дороге в Питер… Мне кажется, неудобно бросать его одного…

— Конечно! — с жаром поддержала Валька, мысленно посылая приятеля к черту. — Развлекай его!

— Он уедет в одиннадцать вечера, — отчитался цыган. — По-моему, будет уже слишком поздно, чтобы приглашать тебя на выход…

— Да ты что! — сказала Валька и засмеялась. — Меня мама в такое время из дома не выпустит.

— А завтра? — с надеждой спросил Арсен. — Выпустит?

— Завтра выпустит.

Они замолчали.

— Есть предложения? — спросил Арсен. — Или пожелания?

— Может, сходим в цирк? — спросила Валька. А куда еще идти? В театр? Избито! В ресторан? Дорого! А тут — дешево и сердито. Но собеседник отрубил неожиданно категоричным тоном:

— В цирк не пойду!

— Почему? — изумилась Валька. — Не любишь?

— Ненавижу! — горячо ответил цыган.

Валька удивленно промолчала. Конечно, они не настолько близко знакомы, чтобы она была в курсе всех его пристрастий и антипатий, но так явно выраженная нелюбовь ее немного удивила.

— Понимаешь, — виновато объяснил Арсен, — мои родители всю жизнь проработали там.

— В цирке?!

— В цирке. У них был номер.

— Какой?

— Какой, какой… Что, и так не ясно? — раздраженно спросил цыган. Вздохнул и пояснил тоном ниже: — Конный, разумеется. Джигитовка пополам с дрессурой и цыганскими танцами.

Он замолчал.

— Значит, — спросила Валька, — ты — закулисный мальчик.

— Значит, так, — подтвердил Арсен.

— Слушай, а твои родители живы?

— Мать жива, — ответил цыган. — Отец умер год назад.

— А мой отец умер девять лет назад.

Они замолчали, объединенные чувством общей утраты.

— А почему ты не любишь цирк? — полюбопытствовала Валька. — Ведь это такое честное искусство… Можешь сделать двойное сальто под куполом, значит, сделаешь… А не можешь, так никакие связи, никакие деньги не помогут…

— Вот именно, — поддержал цыган горячо. — Это такой профессионализм, просто уму непостижимо! Знаешь, как люди номер готовят?! Знаешь, как они репетируют?! На износ! И ради чего это все? Ради чего они делают двойное сальто на высоте сорока метров без страховки? Ради того, чтобы жующая и чавкающая толпа в зале на одну минуту перестала жевать! Разве это цена человеческой жизни?

— Но разве их заставляют? — попробовала поспорить Валька. — Они ведь сами согласились на такую цену…

— Это меня и бесит! — со злостью оборвал цыган ее острожный подголосок. — Почему умные, сильные, бесстрашные люди так дешево оценивают свою жизнь?

Валька промолчала.

— Потому что сцена — это наркотик. Если подсел — все, не соскочишь. Знаешь, какой самый страшный момент для любого артиста?

— Не знаю, — тихо ответила Валька, хотя уже поняла, что он хочет сказать.

— Момент, когда он лишается номера. Момент, когда окружающие, отводя глаза, начинают интересоваться его здоровьем. Это сигнал, понимаешь? Время на исходе… Я один раз видел, как плакал один взрослый мужчина, которого отправили на пенсию. Не старый еще по обычным меркам… Если б ты только знала, как это страшно! Наверное, именно тогда я понял, что никогда не буду циркачом. Хотя это профессия наследственная.

— Я тебя понимаю, — поддержала Валька. — Честно говоря, меня в цирке привлекают только номера с животными…

— Какими? — прервал ее Арсен.

— Что «какими»?

— Какими животными? Домашними или хищными?

— Все равно, — беззаботно ответила Валька, но цыган злобно рассмеялся в ответ.

— Ничего себе, «все равно»!

— А в чем разница? — удивилась Валька. — Конечно, дрессировать тигров опасней, чем собачек…

— Да не в этом дело!

Цыган захлебнулся собственным негодованием, но справился с собой и продолжал тоном ниже:

— Не в этом дело… Понимаешь, домашние животные подчиняются человеку с радостью. Они готовы все сделать для того, чтобы доставить нам удовольствие. Но хищники — совсем другое дело. Их приходится ломать. Все время ломать: и на репетициях, и на представлении… Поэтому никто никогда не знает, чем номер кончится.

— Нужно большое мужество… — начала Валька.

— Да, конечно, — нетерпеливо оборвал Арсен. — Это само собой. Но ты подумай о другом. За что этим несчастным животным такая каторга? Одно дело, когда убийцу приговаривают к пожизненному заключению в тюрьме. Но животным-то это за что? Ведь для них существование в клетке — это хуже, в сто раз хуже, чем тюрьма для человека! А хищники в нее попадают еще в младенчестве, не успев нагрешить… И всю жизнь проводят на территории два метра на два метра. Ради чего? Можешь объяснить? Тебе доставляет удовольствие смотреть, как тигр, огрызаясь, прыгает с тумбы на тумбу? А?

— Не знаю, — растерялась Валька. — Не задумывалась…

— А ты задумайся! Зачем заставлять хищника действовать против его природы? Ради того, чтобы доказать, что человек сильнее? Это и так понятно! Ради того, чтобы на десять минут потешить толпу? Только ради этого. А стоит ли толпа таких усилий? Вот большой вопрос…

— Ладно, не хочешь в цирк — не надо, — перебила Валька, утомленная горячим негодованием собеседника.

— Прости, я тебя загрузил, — спохватился Арсен.

— Ничуть. Мне с тобой интересно.

— Правда? — спросил цыган с надеждой.

— Правда.

Они снова замолчали.

— У меня альтернативное предложение, — сказала Валька.

— Принято, — поспешно ответил цыган.

— Ты же еще не знаешь…

— Все равно принято. Прости, что я так на тебя набросился. Просто я все детство провел за кулисами, а это малоприятное место, уверяю тебя. Никакого праздника…

— Поехали к моей бабушке, — предложила Валька.

— Поехали, — согласился цыган. — А в каком городе она живет?

— Она живет в Барвихе.

— А!

И цыган умолк.

— Она очень хочет с тобой познакомится, — добавила соблазна Валька.

— Правда?

— Правда.

— Тогда, тем более, поехали.

Помолчали еще немного.

— Можно я тебе попозже позвоню? — робко спросил Арсен. — Часов в одиннадцать?

— Когда приятеля проводишь? — догадалась Валька. — Можно.

— Тогда не прощаюсь.

— И я.

Снова пауза.

— Ну, давай клади трубку, — потребовала Валька.

— Ты первая.

— Ладно.

И она нехотя опустила трубку на рычаг.

Да, их отношения прогрессировали на удивление быстро. Не успели они примириться, как тут же начался второй тур их сближения, включающий в себя долгие телефонные переговоры ни о чем, внезапные приезды Арсена к ее подъезду и незапланированные встречи в салоне его джипа неопределенной национальности. Впрочем, вполне целомудренные, даже смешные для их возраста встречи. Почему-то цыган страшно стеснялся сделать первый шаг к сближению, а Валька, хотя и досадовала на него за затяжную робость, тем не менее, наслаждалась этой фазой их отношений, как наслаждаются последними днями весны перед наступлением жаркого испепеляющего лета.

Бабушка действительно жаждала взглянуть на нового Валькиного знакомого столь экзотической национальности.

— Дашкенти? — переспросила она фамилию Арсена, которую Валька успела подглядеть на правах. — Дашкенти, Дашкенти, — повторила она нараспев. — Красиво. Если будешь умненькой и не проговоришься, что он цыган, можно выдать фамилию за итальянскую. Дашкенти, Висконти… Чувствуешь? Есть некая общность. Не зря все-таки тебя мать назвала Валентиной.

И бабушка медленно проговорила, словно пробуя на вкус:

— Валентина Дашкенти…

— Ба, — смеясь, запротестовала Валька, — я пока за него замуж не собираюсь.

— Ну и правильно, — поддержала бабушка. — Кто ж собирается замуж через три недели после знакомства? Вот через месяц — другое дело…

Валька отставила в сторону телефонный аппарат, дошла до своего диванчика и, не переодеваясь, упала на него. Мысли кружили в голове сладкие, обволакивающие… Завтра они поедут к бабушке. Арсен заедет за ней, Валька привычно заберется на высокое сиденье радом с ним и всю дорогу будет вздрагивать от случайного прикосновения горячих пальцев к ее ноге. Она специально подвигала ногу близко-близко к рычагу переключателя скоростей, и время от времени пальцы цыгана легко задевали ее бедро. Дальше этих случайных прикосновений их близость пока не продвинулась, но у Вальки сладко замирало сердце от таких пустяков.

В дверь негромко постучали, и Валька невольно вздрогнула.

— Мамуля, я еще не проголодалась! — крикнула она.

Дверь отворилась, и на пороге возник темный силуэт.

— Можно к тебе?

— Конечно!

Валька поднялась и села на диване, втайне досадуя на вторжение. Ей хотелось помечтать в темноте до того, как раздастся второй звонок Арсена. Вообще-то, он ничего такого ей по телефону не скажет, просто пожелает спокойной ночи…

— Детка, у тебя все хорошо? — спросила мама.

— Все нормально, мамочка, — бодро сказала Валька. — А почему ты спрашиваешь?

— Я в последнее время так редко тебя вижу…

Валька покраснела, благословляя темноту комнаты. Мать протянула руку и провела теплыми пальцами по ее лицу. Валька поймала щекой ласковую ладонь и благодарно поцеловала ее.

— Мамуля, я очень тебя люблю, — сказала она. — Ты прости меня, я закрутилась в последнее время…

— Валюша, ты не закрутилась, а влюбилась в последнее время, — поправила ее мать. Глупо было думать, что она ничего не заметит.

— Наверное, ты права, — призналась Валька. — Но я пока не хочу об этом говорить. Я ни в чем не уверена. Понимаешь?

— Понимаю, — серьезно ответила мама и оперлась согнутым локтем на спинку дивана.

— Расскажи мне о нем, — попросила она Вальку. — Какой он?

— Мам, я понятия не имею. И знаешь что самое странное?

— Знаю, — ответила мама без малейшей паузы. — Тебе неважно, какой он. Тебя просто тянет к нему. Так?

— Так, — призналась Валька. — Это очень плохо, да?

— Да нет, — ответила мама после короткой паузы. — Это вполне естественно. А вот хорошо это или плохо, зависит от того, что он за человек. Впрочем, это выяснится позднее.

Они замолчали.

— Мама, — спросила Валька, осторожно касаясь полузапретной темы, ты отца очень любила, правда?

Настала мучительная пауза. Мама молчала, и Валька начала жалеть, что заговорила на эту, все еще больную для нее тему.

— Правда, — ответила мать таким холодным тоном, что Валька придвинулась ближе к ней, пытаясь разглядеть ее лицо.

Но мама вдруг встала и все таким же отстранено холодным тоном спросила:

— Так ты не будешь ужинать?

— Нет, — ответила Валька изумленно, так внезапен был переход от близости к ледяному барьеру между ними. Темная фигура матери почти бесшумно переместилась к двери, на мгновение сверкнул яркий прямоугольник света в коридоре, и дверь закрылась, отсекая темноту ее комнаты.

Валька снова улеглась на диван, но приятные мысли разлетелись в стороны, как перепуганные бабочки. Мать никогда не вспоминает об отце. Во всяком случае, никогда не говорит о нем с Валькой. Почему?

Валька порылась в памяти, пытаясь найти объяснение такому странному поведению матери. Нет, насколько она помнит, родители никогда не ссорились. Полное единство взглядов, профессий, увлечений… И мама и отец — оба музыканты, только отец был скрипачом, а мама — пианистка… Дома никогда не закрывались двери: постоянным косяком шли друзья, ученики, коллеги по работе… Пока была жива бабушка, мамина мать, стол в гостиной постоянно стоял накрытым к чаю. Бабушка пекла изумительно вкусные пироги, и в квартире всегда витал запах свежей сдобы. Вальку от общения с гостями не отстраняли, только внушали, чтобы не мешала взрослым и не лезла к ним с разговорами. И Валька с улыбкой вспомнила, как она, семилетняя девочка, сидела под роялем с куском хлеба, намазанным баклажанной икрой. Сидела тихо, как мышка, потому что очень хотела послушать музыку, а отец сердился на ученика и ругал его. Впрочем, ругался отец совсем не страшно.

— Доходяга! — кричал он. — У тебя же инструмент в руках не держится! Завтракал? Нет? Девочки, накормите его чем-нибудь!

Здесь вступала бабушка. Являлась из кухни и уводила доходягу в свое царство, царство вкусных запахов и потрясающих пирогов.

В соседней комнате еще трое учеников сидели вокруг старенького проигрывателя «Мелодия» и слушали, как Коган играет «Каприсы» Паганини. Отец являлся на пороге комнаты и требовал следующей жертвы вместо изгнанного на кухню доходяги. И все начиналось сначала.

Отца ученики любили и не боялись, это Валька прекрасно чувствовала.

Мама занималась совсем иначе.

Никогда не повышала голоса, но ученицы частенько ревели на ее уроках.

— Полотенце с собой носи, — говорила мама ровным тоном. — Успокоилась? Еще раз… Начни после ферматы.

Маму боялись. Любили ли? Этого Валька не понимала. На уроках обычно веселая и немного хулиганистая мама, вечно придумывавшая домашние розыгрыши, становилась сухой и жесткой, как застарелая хлебная корка, и начинала напоминать Вальке тетушку, Екатерину Дмитриевну. Поэтому на маминых уроках Валька присутствовать не любила.

Конечно, как это обычно бывает, сапожники оказались без сапог. Музыкальную школу Валька с грехом пополам закончила, и ни разу за семь лет ни мать, ни отец не позанимались с дочерью сами. Торопливо проверяли записи педагога в ее тетради, на ходу спрашивали, как дела, и убегали к своим ученикам. И, кажется, не очень расстроились, когда Валька наотрез отказалась поступать в музыкальное училище.

Если говорить честно, то Валькиной успеваемостью в обычной школе они тоже особенно не интересовались. Может, потому что училась она хорошо безо всяких понуканий? Возможно. Давно известно, что беспроблемные дети не получают и десятой доли того родительского внимания и заботы, какими бывают окружены хулиганы и двоечники. Впрочем, один раз Вальке почти удалось привлечь внимание отца к своей персоне.

Как-то раз, придя из школы, она достала дневник и направилась прямо к отцу.

— Распишись, — попросила она хмуро и раскрыла дневник.

— Детка, отдай маме, — откликнулся отец, занятый чтением газеты.

— Вероника велела, чтоб расписался отец, — впервые в жизни не послушалась Валька.

Отец оторвался от газеты и с некоторым усилием сфокусировался на дочери. Молча взял дневник.

Поперек страницы прыгали кроваво-красные негодующие буквы: «Хулигански вела себя на уроке литературы! Требую подписи отца!»

— Так, — озадаченно сказал отец и почесал кончик носа. — Прости, конечно, но в чем выражалось твое хулиганское поведение?

— А я одному мальчишке дала книгой по башке, — с деланным безразличием ответила дочь, с упоением предвкушая долгий и обстоятельный разбор полетов. Но отец только приподнял бровь и сказал:

— Да? Правильно сделала!

И размашисто расписался внизу. После чего сразу уткнулся в газету.

И Валька, как Бобик, пошла на место. Никто даже не поинтересовался, почему она совершила этот возмутительный поступок. А получил мальчишка по башке сдвоенным учебником литературы за пятый и шестой класс вполне заслуженно. Спрятавшись за Валькиной спиной и пригнувшись к парте, он исподтишка, когда Вероника отворачивалась, колол Вальку в спину острием циркуля. Было ужасно больно, но Валька не заплакала. Один раз повернулась, попросила: «Не надо». Ноль эмоций. Второй раз повернулась, предупредила: не надо! Никакой реакции. В третий раз схватила с края парты толстенный учебник, развернулась и дала однокласснику по голове. Тот стукнулся подбородком о край стола и прикусил язык.

Конечно, он немедленно захныкал, привлекая к себе учительское внимание. Конечно, Вероника, не знающая предыстории, страшно разгневалась, исписала почти всю страницу Валькиного дневника неровными, прыгающими от возмущения буквами и повела страдальца в медпункт. И конечно, Валька не стала ябедничать, рассказывать училке, как было дело. Вот родителям бы рассказала.

Но они не поинтересовались.

На следующий день, придя в школу, Валька мечтала только об одном: чтобы у Артурчика распух язык, он не мог разговаривать и в школу бы вызвали ее родителей. Но Артурчик разговаривать мог, хотя и не очень внятно. Показал Вальке красный язык, а на перемене облил водой из пакета. Родителей в школу не вызвали, и привлечь к себе внимание ей не удалось.

Валька закинула руки за голову и уставилась в темный потолок.

Вот спросите у нее: что за человек был твой отец? Что в нем было хорошего и что плохого? И что она сможет ответить? Почти ничего! Отец был спокойный, уравновешенный и не страшный. Никогда не ругался. Никогда не спрашивал ни о чем, кроме учебы.

Все.

Конечно, она была еще слишком маленькой, чтобы входить с родителями в доверительные отношения. Когда умер отец, ей только-только шестнадцать стукнуло. Может быть, дело в этом?

Да, родители не слишком сильно опекали единственную дочку. Своим ученикам они, во всяком случае, уделяли внимания в сто раз больше. Валькой занималась бабушка с материнской стороны: водила ее в музыкальную школу, приходила на отчетные концерты, переживала за внучку, когда та сдавала экзамены… Родители спрашивали, как дела. Но и только.

Зато после смерти отца мама очень переменилась. Стала циничной и язвительной с окружающими и очень мягкой и доброй с дочерью. Они сблизились. Можно сказать, почти подружились.

Правда, некоторая привычка к обособленности, оставшаяся у Вальки с детства, мешала ей быть с матерью такой же откровенной, как, например, с бабушкой…

Интересно, как там Евдокия Михайловна?

Они виделись несколько раз после того памятного разговора в библиотеке. Но всякий раз их свидания были отравлены присутствием альфонса. Валька при нем разговаривать с бабушкой почти не могла, ограничивалась невразумительными междометьями. Альфонс, развалившись в кресле или на диване, не спускал с девушки насмешливых глаз, усиливая ее смущение. Валька старалась не показывать водевильному женишку своей слабости: мерила его презрительным взглядом, а проходя мимо, брезгливо подбирала юбку, как бы для того, чтобы не испачкаться. Альфонс, впрочем, на ее презрение реагировал хорошим здоровым смехом и ничуть не смущался. Остановить его мог только короткий окрик бабушки.

Но одергивала она своего разлюбезного крайне редко.

Их отношения совсем не походили на любовные. Остроты, похожие на издевательства, которыми сыпал Андрей, бабушка выслушивала морщась, но почти никогда не делала тому замечаний. Альфонс, в свою очередь, нисколько не смущаясь присутствием невесты, заигрывал с ее внучкой. И опять-таки, неудовольствия по этому поводу бабушка не выражала никогда. Валька не знала, что и думать. Предстоящий брак все откровенней походил на фарс, но какие цели преследовали два актера, разыгрывающие его, Валька не понимала.

Ей очень хотелось поговорить с бабушкой откровенно, но что-то постоянно удерживало от такого разговора. Бабушка превосходно умела очертить вокруг себя магический круг, невидимый глазу, переступить который, тем не менее, решались не многие. И только ее странному женишку на все эти ведьмины уловки было в высшей степени наплевать. Андрей вел себя так, словно не он был альфонсом на содержании у богатой старухи, а напротив, она полностью зависела от его хорошего настроения.

Никто и никогда не имел над бабушкой такой власти, это Валька знала точно.

И поэтому очень боялась угрозы, которую несло в себе развитие столь непредсказуемых и непонятных ей отношений.

Альбина Яковлевна молча наблюдала за тем, как завтракает муж. Его руки, отрезавшие кусок сыра, заметно дрожали, и влажная свежая брынза ломалась на доске толстыми ломтями. Наконец она не выдержала и отобрала у мужа нож.

— Давай я помогу.

Евгений Павлович не стал возражать. Сел на место, подпер висок кулаком, начал апатично помешивать остывший кофе.

«Сдал, сильно сдал», — подумала Альбина Яковлевна, подавая мужу готовые бутерброды. Господи, каким он был в молодости! А сейчас?.. Побитая собака. И давно уже никакой добычи домой не приносит. Живут на Стаськины деньги.

— Аля, — хрипло спросил муж, — Стася ничего не говорила?

— Нет, — коротко ответила та.

— Может, спросить еще раз?

— Не надо. Не трогай ее.

— Но она хоть что-то делает? — с отчаяньем спросил Евгения Павлович.

— Женя! Мы несколько месяцев живем на ее деньги! Этого мало?

Муж бросил на стол ложечку и спрятал лицо в ладонях.

— Господи, какой стыд, — невнятно пробормотал он.

Альбина Яковлевна тяжело вздохнула и потянула руки мужа на себя.

— Хватит, Женя, — сказала она устало. — Уже ничего не вернешь.

Тот позволил жене отнять его руки от лица, но в глаза ей посмотреть так и не осмелился: уперся взглядом в стену справа от себя.

— Стаська — умница, — продолжала жена. — Она понимает, что время дорого.

— А она понимает, насколько оно дорого? — спросил муж, по-прежнему не поворачивая головы.

— То есть?

Евгения Павлович поднялся из-за стола, подошел к кухонной двери и ответил, не глядя на жену:

— Если через два месяца я не верну все до копейки, дело передадут в суд. Проценты в виде моей зарплаты больше никого не устраивают. Они заберут нашу квартиру, Аля.

И вышел. А Альбина Яковлевна осталась сидеть на месте, превратившись в соляной столб.

Заберут их квартиру! Их великолепную четырехкомнатную квартиру, которую они с Женей заработали потом и кровью, пропахав на Кубе больше десяти лет! Квартиру, которую два года назад отремонтировали, вложив почти все, что у них было в этот дорогостоящий и ненужный евроремонт! Решили побаловать себя на старости лет… А новая мебель? Ее тоже заберут?

Альбина Яковлевна тихо застонала и укусила стиснутые костяшки пальцев.

Два месяца…

Через два месяца, если не произойдет чудо, она, ее муж и ее сын окажутся бомжами. У Стаськи есть собственная квартира. Интересно, пустит ли она их туда из жалости? Жалость и Стаська — две вещи несовместные. К тому же, она все-таки обменяла отличную квартиру в Звенигороде на небольшую двухкомнатную в Москве. Жить Стаська в таких некомфортабельных условиях, конечно, не собиралась. Собиралась она поднакопить денег, обменять эту непрезентабельную двушку на нечто более элегантное, сделать там ремонт и помахать родителям ручкой на прощание. Но вот уже четыре месяца подряд отдает им почти половину своей зарплаты, иначе бы им просто нечего было есть… Правда, отдает не просто так, а под расписку… Деньги Стаське придется возвращать. Как?

Альбина Яковлевна встала со стула, подошла к окну, отдернула занавеску и уперлась лбом в холодное стекло.

Когда закончится этот дождь? Может, именно из-за него так болит по ночам сердце? И будущее кажется таким непроглядным?

А может, потому, что Феденька упорно не желает устраиваться на работу? Все ходит на какие-то собеседования… Ей уже надоело делать вид, что она в них верит.

Женя медленно, но верно опускается, превращаясь в жалкое подобие человека. И это ее защита от окружающего мира! Только Стаська уродилась бойцом, но дочь настолько беспощадна в своей жизненной хватке, что родителей, от которых нет никакого прока, воспринимает как ненужный балласт.

Поторопить Стаську? Все последнее время, что они жили на деньги дочери, Альбина Яковлевна заставляла себя говорить с ней подобострастно-униженным тоном. Никто не догадывается, чего это ей стоит. Внутри начала завиваться кольцами стальная пружина, и каждое новое унижение означало еще одно кольцо в этой опасной спирали. Вот только места в душе может не хватить. Тогда пружина выйдет из под контроля, распрямится, разорвет ее грудь и вырвется наружу. И что тогда произойдет — одному богу ведомо.

Два месяца…

Надо сказать. Стаська будет недовольна, но она должна знать. В конце концов, она — единственный человек, который может сотворить чудо и исправить ситуацию. Вот только как она это сделает, лучше не спрашивать.

Альбина Яковлевна решительно развернулась, задернула занавеску и направилась в комнату дочери. Постояла у двери, прислушиваясь. Тихо. Она осторожно поскреблась в дверь и приоткрыла ее.