Будни и праздники

Помолвка © Перевод Л. Лихачевой

На вершине холма, где одиноко торчала по-осеннему желтая груша, Босилков остановился передохнуть. Вытер лицо носовым платком, обмотал им шею и постарался представить себе встречу с будущей невестой — как он сядет рядом с ней и скажет, спокойно и просто, что полюбил ее не в эти последние недели, а уже давно, с тех пор, как впервые увидел. Он напряженно подыскивал подходящие слова, но все, что приходило в голову, получалось или чересчур сентиментальным, или, наоборот, слишком сухим и напыщенным.

— Похоже, я совсем отупел. Да и ни к чему все это. Она и так знает, зачем я должен явиться, — злился Босилков, разглядывая короткую тень, лежавшую у его ног.

Это был полный, невысокий человек с благодушным, бугристым лицом — с гимназических лет его мучили прыщи. Жидкие, плохо растущие волосы еле прикрывали начинающую седеть круглую голову. Неожиданно высокий и внушительный лоб совсем не вязался с мягким, по-детски кротким выражением карих глаз, да и во всей его плотной фигуре чувствовались неловкость и неуверенность, словно что-то постоянно давило и сковывало силу этого короткого тела. Четыре года назад он занял место судьи в родном городке — чтобы угодить отцу, местному адвокату, чья клиентура с тех пор стала быстро расти. За эти годы Босилков растолстел и удивительно быстро состарился, отчего его внешность только приобрела солидность и спокойную важность.

Судейское место, как выяснилось, более чем достаточно удовлетворило его самолюбие, и теперь он мечтал только о том, чтобы устроить свою жизнь как можно удобнее и приятнее. Однообразные будни городка ничем не тревожили его ум. Все его стремления незаметно заглохли, а с ними и всякая потребность в какой-нибудь более богатой духовной жизни. Очень скоро Босилков привык мыслить практически и уже чуть ли не гордился этим.

«Почему бы мне не остаться здесь навсегда, — говорил он себе. — Неужто лучше в погоне за карьерой мотаться из города в город, из суда в суд? Мне и тут неплохо».

Отец советовал ему:

— Ты посудействуй еще немного, пока здешнее му- IJ жичье тебя как следует не узнает, а потом подавай в отставку. Начнешь понемногу адвокатствовать, дела тебе хватит, клиентура обеспечена, поднакопишь деньжат, женишься… Чего лучше?

И сын решил его послушаться.

Он стал подыскивать невесту. Выбор пал на Л не а нету, дочь богатого мельника Спаскова. Впрочем, судья почти не имел возможности выбирать — все устроилось без его участия. Мельник вел свои процентные дела у старого Босилкова — в его-то конторе и сладилось дело.

До этого Босилков видел девушку только издали и никаких чувств к ней, разумеется, не испытывал. Лисавета никогда не производила на него ни малейшего впечатления. Два-три дня он колебался, а потом уступил отцовским советам и уговорам. Слишком уж солидное приданое давали за дочерью мельника. Босилков согласился и уже видел в мечтах будущую богатую и привольную жизнь.

С тех пор он несколько раз встречался с Лисаветой, но еще ни разу не оставался с ней наедине. Поняв, что девушка согласна, Босилков назначил это сегодняшнее свидание в виноградниках.

Посидев немного на холме, Босилков успокоился и огляделся.

В низине прямо под ним лежал городок, словно нарочно выставив напоказ свои кривые улочки. Под высокими, похожими на метлы тополями уныло цедилась почти высохшая речушка. На базарной площади среди пустых прилавков бродили гуси, а под самым холмом, там, где крыши домов терялись в густых садах, визжал поросенок и вился синеватый дымок.

Городок тихо нежился под невысоким сентябрьским небом. На главной улице скрипела груженная соломой телега. Во дворах кудахтали куры, чирикали воробьи. Где — то в нижнем конце глухо тюкал молоток лудильщика. Медь отвечала ему гулко, со стоном. Звуки метались по низине, словно искали убежища.

Судья долго смотрел на все это. То и дело взгляд его невольно останавливался на окраине, где громоздился большой серый корпус мельницы. Даже сюда доносилось ритмичное пыхтение ее машины.

Когда-нибудь эта мельница будет принадлежать ему. Босилков уже представлял себя ее хозяином — в двуколке, запряженной крупным вороным жеребцом; он не раз видел, как в такой двуколке раскатывает по городу мельник. В городке уже шушукались о предстоящей свадьбе. Имя судьи приобретало новый вес и авторитет. Ведь ему предстояло стать самым богатым человеком в околии.[20]

Жизнь устраивалась удобно и приятно.

Полюбовавшись еще немного на мельницу и взглянув на отцовский дом, белевший в зелени двух ореховых деревьев, Босилков вдруг почувствовал прилив гордости и уверенности в себе.

«Ну что мне еще нужно?» — подумал он, поднимаясь, чтобы идти дальше. И вдруг словно споткнулся о какую-то смутную мысль, разбудившую в нем тревожное и мучительное чувство. Это свидание… О чем говорить с Лисаветой? Ведь до сих пор они не обменялись ни одним нежным словом.

«Со временем придет и любовь, — думал он. — И вообще что такое любовь в конце концов? В молодую и богатую женщину всегда влюбляются. Да и так ли все это нужно?».

Босилков перебрал в уме несколько романов, пережитых им в студенческие годы, как будто пытаясь убедить себя, что никогда не испытывал особой потребности в любви.

«Пусть даже это и не так, дурак я буду, если не женюсь. Жизнь — это не только любовь…».

Он задумчиво огляделся, словно ожидая, что этот истомившийся осенний полдень может ему ответить; увидел замершее небо, освещенную солнцем кладбищенскую ограду, за которой торчали черные кресты и похожие на редкие зубы белые известняковые памятники. Тихая печаль осени поразила его.

Идти по неровной, с комьями засохшей грязи дороге было неприятно. По обе стороны тянулось вытоптанное скотиной жнивье, полоски желтой кукурузы, непаханые выгоревшие лужайки. Невысокая фигура судьи, то и дело спотыкаясь, медленно двигалась к синеющим вдали виноградникам.

Маленькая, недавно построенная отцом Босилкова дачка с зелеными ставнями и островерхой крышей ожидала его грустная и одинокая. Вдоль домика тянулась длинная грядка с цветами, охваченными печальной полуденной дремотой. Посреди низенькой терраски беспомощно свесился со скамейки кем-то забытый увядший подсолнух. На полу виднелись грязные следы босых ног.

Судья открыл дверь. Изнутри пахнуло фруктами, известкой и глиной. На столе под чистым белым полотенцем стоял оставленный служанкой обед.

Босилков поел и вышел взглянуть на дом Лисаветы. Похоже, там еще никого нет. Рано.

Он обошел сад, набрал себе винограда и прилег вздремнуть.

Синеватые ягоды пахли ладаном. Над ними жужжала оса. Из открытого окна падал сноп солнечных лучей и наполнял комнату мягким ласковым светом. Незаметно Босилков заснул, убаюканный монотонным жужжанием осы и тонким трепетным звуком ее крылышек, напоминающим далекое гудение колокола.

Часа через два он проснулся, улыбаясь какому-то только что увиденному сну и тщетно пытаясь его вспомнить. Сладостное чувство давило грудь и будило в душе тихую скорбь, от которой очень хотелось избавиться, только никак нельзя было понять, откуда она идет. Сон держал его в своей власти, сердце замирало, а оцепеневший мозг, казалось, созерцал нечто невыразимое.

Несколько минут Босилков сидел на кровати, бессмысленно разглядывая составленные у стены мотыги, потом вышел на террасу и опустился на скамейку.

Неподалеку какой-то мальчик гонялся по жнивью за двумя козами. Его белая рубашка вздувалась от бега, и судье показалось, что ребенок не бежит, а, словно большая белая птица, летит в просторе, весело купаясь в море солнца и света. Это впечатление было так красиво и так похоже на недавний сон, что Босилков улыбнулся и зажмурился от удовольствия.

«Может, мне это опять снится?» — мелькнуло у него в голове. Он легонько стукнул рукой по перилам, желая убедиться, что и вправду не спит. В памяти снова мелькнул сон, похожий на отзвук когда-то слышанной и уже забытой музыки. Босилкову непременно хотелось его вспомнить, но вдруг на чувственно-отчетливом фоне этого впечатления возник будущий тесть, каким он встретил его однажды на шоссе, — чем-то разозленный и подвыпивший мельник сидел в двуколке и яростно нахлестывал вороного жеребца.

Судья отчетливо представил себе его большой нос, грузное тело, облаченное в коричневое домотканое сукно, белые босые ноги, втиснутые в грубые пыльные башмаки, и сердито затряс головой, пытаясь отогнать этот образ. Потом облокотился на перила и долго смотрел на открывающуюся перед ним широкую панораму.

Кое-где среди уже посеревшего жнивья торчали кудрявые дубы и, точно люди, ожидали чего-то под опустившимся бледно-голубым небом. От села к селу тянулись пустынные извилистые дорога и как будто манили к себе, обещая путнику дальние неведомые земли. Воды речушки весело, словно смеясь, поблескивали на быстринках, а на горизонте вздымались горы — много верхие, голубые, чудовищно громадные.

Босилкову вдруг страстно захотелось радоваться, жить, любить и быть любимым. Горячее восторженное чувство подымалось в его душе. И странно, мысль об упорядоченной, размеренной жизни вызывала у него не радость, как раньше, а только досаду и желание от нее избавиться.

Близился вечер, а Босилков все сидел, облокотившись на перила и подперев голову руками. Он думал о своей жизни и все пытался найти в ней что-то забытое, очень важное, но до сих пор казавшееся ненужным. Мысль его упрямо копалась в воспоминаниях детства. Что-то там было — красивое и доброе, но так давно ушедшее и так прочно погребенное жизнью, что воспоминания об этом будили только тоску. Словно бы до сих пор жил не он, Босилков, а кто-то другой, и от этого чувства хотелось избавиться как можно скорей. Охватившая его тревога была настолько сильной, что в конце концов заставила вскочить на ноги.

«Да что же это со мною творится? — спрашивал он себя. — С ума я схожу, что ли? Все это одни только чувства и ничего больше. Просто сон на меня так подействовал… А вдруг это и есть истина жизни, сама жизнь?..»

Сердце Босилкова сжалось — показалось, что все вокруг ждет от него важного решения. Но он стоял немой, беспомощный, боясь самого себя и своей души, которая жадно вслушивалась в предвечернюю осеннюю тишину. И вдруг ему захотелось скорей к Лисавете.

Босилков запер дачу и бросился к виноградникам мельника, подгоняемый смутной надеждой, что дочь Спаскова окажется совсем не такой, какой он себе ее представлял, и что она поможет ему освободиться от непривычного волнения.

Лисавета ждала его на террасе, обшитой почерневшими досками. За столом, накрытым белой скатертью, сидел мельник. Пиджака на нем не было. Судья еще издали увидел его седую, коротко стриженную голову. Заметив Босилкова, мельник вскочил и хищным движением накинул на плечи пиджак.

Его присутствие неприятно поразило Босилкова. Он было насупился, но тотчас забыл об этом, устремив все свое внимание на Лисавету. Сейчас он испытывал к ней сильный, нетерпеливый интерес, который заставлял его разглядывать девушку так, словно он никогда раньше ее не видел.

Лисавета шагнула навстречу Босилкову и в нерешительности остановилась на верхней ступеньке, ведущей на террасу каменной лестницы. По случаю столь важного события она оделась по-праздничному — в голубое платье с красным, совершенно к нему не подходящим, поясом и белые туфли. Грязно-русые, в мелких кудряшках волосы казались мокрыми и делали ее полное, сильно напудренное лицо еще более простоватым и неумным.

«Вот деревенщина», — подумал Босилков, сосредоточив все свое внимание, чтобы не упустить ни малейшей подробности.

Девушка подошла поближе и доверчиво протянула ему руку. Из-за ее спины раздался хриплый голос Спаскова:

— Пришли! Ну, добро пожаловать, добро пожаловать!

Босилков поздоровался с мельником. Лисавета убежала за стулом, а из старого каменного домика вышла ее мать, высокая худая женщина. Пожала гостю руку и добродушно улыбнулась. Она тоже была одета по-праздничному — в черное платье, которое делало ее совсем тощей.

Босилкову понравились ее большие запавшие глаза, в которых светились кротость и доброта. Встретив этот взгляд, Босилков почувствовал, что смятение его усиливается, разжигая в душе ощущение той сладкой скорби, которая пригнала его сюда. И вдруг понял, что здесь ему от тоски не освободиться. Сила его порыва разбилась об этих людей, как волна, ударившая в скалу.

Босилков сел на принесенный Лисаветой стул. Глухой и чуждый всему окружающему, он не смел поднять глаза, сознавая, что сейчас каждое его слово будет ложью.

— Вы прямо из города? — спросил мельник, усаживаясь против будущего зятя.

— Из виноградника… — Пообедал там… даже вздремнул. Я каждую субботу прихожу сюда отдохнуть, — ответил Босилков и испуганно умолк, будто решающее слово было уже сказано.

— И то дело, — весело одобрил Спасков. — Здесь можно и над каким-нибудь запутанным делом поразмыслить, и развеяться — смотришь, в голове-то и прояснится. На свежем воздухе человеку и мысли другие приходят. Я, когда мельницу строил, дома вовсе усидеть не мог.

На коня — и сюда. Поскачешь немного — глядишь, и решение готово. Потому что — так и отец ваш говорит — всякое дело должно быть правильно задумано. Мы с ним и сейчас неразлучны, а как станем сватами, так уж совсем никакого обмана меж нами не будет: и я его зубки знаю, и он мои. — Спасков затрясся от громкого смеха.

Босилков приличия ради улыбнулся. Внезапно мельник перестал смеяться. Неприятное лицо со множеством расходящихся к вискам морщин стало опять любезным и почтительным. Только голубые, хитро-холодные, чуть прищуренные глаза сохранили свою лукавую веселость.

Лисавета бросала на судью быстрые, кокетливые, полные преданности взгляды. Ее белое лицо сияло от счастья. Босилков старался на нее не смотреть.

«Ни капли не стесняется… Неужто и вправду влюбилась? — спрашивал он себя. — А может, гордится, что выходит за судью…»

— А зачем вам друг друга обманывать? — неожиданно повернулась она к отцу, удивленно вскинув серповидные брови.

— Это уж так говорится. На обмане весь мир стоит. Одно затеваешь, выходит другое, вот и получается, что тебя надули. — Он взглянул на Босилкова и добавил:- Ну кто бы мог подумать, что в зятьях у меня будет сам судья, а он, гляди-ка — здесь сидит.

И снова засмеялся.

«Они уже считают меня своим, — вдруг понял Босилков. — Нет, не бывать этому! Не нужно мне их богатство! Не могу, не могу!» И, стремясь найти в себе силу, чтоб уйти от искушения, попытался вспомнить, как стоял на террасе и смотрел на мальчика. Но картина эта, видно, уже потеряла над ним власть — прежнего, чистого и восторженного чувства так и не возникло. Чудесный образ ребенка показался ему нереальным, как отзвук какого-то смутного сна.

Напрасно он пытался оживить в душе эту картину. Все его старания только усиливали тоску, доводя ее до отчаяния.

Мать Лисаветы принесла тарелку с персиками. Мельник начал хвастаться своим виноградником. Босилков слушал, но не понимал ни слова. На губах его дрожала неуверенная робкая улыбка, которую Спасков объяснил застенчивостью.

После персиков и кофе он встал и повел судью осматривать виноградник.

— Вон какие здоровенные, — говорил он, указывая на лозы. И так повсюду: войдешь — потеряешься.

Босилков покорно шел за ним следом и рассеянно смотрел по сторонам. Глядя на широкую спину будущего тестя, он чувствовал, как в нем подымается презрение к самому себе.

«Скажу, что не могу, — думал он, — и будь что будет!» Но не в силах решиться, все шагал и шагал вслед за мельником по рыхлой сухой земле.

Вдруг мельник остановился и, заглянув судье в глаза, взял его за локоть:

— Все это, что вы тут видите, можно считать, ваше, — сказал он. — И еще кое-что найдется. Лвдокат, отец твой, знает. Когда-нибудь все тебе достанется. Вместе с мельницей около двух миллионов. Одна у меня дочка-то.

В голосе его дрогнула нотка гордости и родительской нежности.

— Вы там уж как-нибудь подладьтесь друг к другу, живите дружно. Ты человек умный, а у нее характер податливый. — И он медленно провел толстыми пальцами по руке судьи от локтя до кисти, словно проверяя ее крепость.

Босилков не отдернул руку, но весь сжался от прикосновения чужих пальцев.

— Так? — спросил Спасков, усмехаясь и глядя ему прямо в глаза.

— Так, — против воли ответил Босилков, смущенный твердым и решительным блеском его глаз.

— Ну, ты и сам все понимаешь. Что ж, тогда в добрый час, — сказал мельник и, отпустив его руку, направился к дому.

Босилков последовал за ним. За темными силуэтами двух развесистых лип пылала в закатных лучах островерхая крыша дачи. Листья деревьев трепетали, казалось, деревья тянут к солнцу руки. И Босилков почувствовал, что воспоминание о тех, пережитых днем минутах оставляет его, гаснет в душе. Тоска стала невыносимой и вдруг исчезла. Босилков остановился и приложил ладонь к пылающему лбу.

Показалось, что все пережитое им сегодня на даче случилось давным-давно и что было это чем-то вроде болезни, от которой он почти совсем оправился.

«Просто кошмар какой-то! Сон! — воскликнул он про себя. — Ложь, пустые мечтания, мечтания о мечте!»

Мельник удивленно оглянулся.

— Ты что, споткнулся? — спросил он.

Судья кивнул.

— Я сейчас в город, а вы тут потолкуйте.»

Через несколько минут Спасков и вправду ушел. Жена отправилась его провожать. Босилков стоял на террасе рядом с Лисаветой и молчал.

— Как вы рассеянны, — с ласковым укором сказала она.

— Устал.

Лисавета придвинулась и доверчиво коснулась его плечом. Оба молчали, прислушиваясь к своему дыханию.

Тогда, зная, что выглядит смешным, Босилков неловко и неохотно поцеловал ее в лоб. Лисавета порывисто прижалась к нему и с готовностью подставила лицо. Босилков поцеловал ее, потом, зажмурившись, еще и еще раз, чувствуя, как твердые девичьи губы ищут его рот.

Темнело. Чернели перед домом высокие кудрявые лозы. В сумерках они напоминали привязанных к кольям зверей. Где-то совсем близко потрескивала цикада.

Босилков вслушался в скрежещущий звук, напоминающий о чем-то давно минувшем, старом, как земля. Напряженно прислушался к самому себе. На душе было тихо и спокойно. Только где-то в самой ее глубине дрожала боль.

— Мне кажется, мы с вами знакомы давным-давно, — сказала Лисавета.

— Да, давно.

Босилков пришел в себя и, чтобы совсем заглушить память о тех минутах, принялся рассказывать о том, как он влюбился в нее с первой же встречи. Он говорил рассеянно и торопливо, а невдалеке по-прежнему звенела цикада.

«Все-врешь, все-врешь!»- как будто бы выговаривала она, но Босилков уже твердо решил ее не слушать.