Буги-вуги

7

Москва лапотная, дух колбасный, кепок карусель, мешков суета. Народ нырк-нырк, сплошная забота на роже. Локти в стороны, попё-ё-ёр полтуши на загривке, питекантроп. Что ж — как потопаешь — так и полопаешь. На то она и столица — дюжину областей кормить.

Лёлику заказ персональный подкинули — изделие номер два. Ни много ни мало, а для круглого счету шестьсот шестьдесят изделий: дяде, племяннику, их знакомым по службе дядям и племянникам. Вот где масштабы! Вот где работа идет! Непрерывный цикл, как в доменной печи — только подбрасывай. Силён народ.

В столице раз аптека — мимо, два аптека — пусто. В третьей со времен экспроприации экспроприаторов не бывало; в четвертой одни аспирины и горчичники; в следующей, буквально тут же, за поворотом, фармацевты было обиделись, подумали, что над ними смеются. Предмет уж больно серьезный.

В итоге: полный облом. Пять — ноль!

Всухую периферию мочат. Ну нет товаров узкого потребления. И всё тут.

У ГУМа, наконец, наткнулись. Где как ни там и быть. Скромная бумажка под стеклом: «Лимит 10 штук».

Интересная политика. К войне что ли готовятся?

Лёлик ногами засучил:

— Спасайте, братцы!

— Не суетись, — успокоил Минька. — Смотри-ка лучше, какая ховрошечка на кассе.

— Где?

— Протри фары, «где».

— Как стемнеет, будем брать.

У окошка кассы Минька громко продекламировал, протягивая рубль:

— Если хочешь быть сухим в самом мокром месте — покупай презерватив в Главрезинотресте! Контрацепцию! На все!

Вогнали хабалы девчушку в краску.

Вывалились на улицу конями Пржевальского, от гогота мент у Мавзолея встрепенулся.

— Всё, Лёля, хорош. Тайм из мани. Что мы, весь день за твоими амортизаторами бегать будем? Уж замуж невтерпеж?

Забежали в музыкальную секцию ГУМа, что через дорогу на третьем этаже. То, сё. «Уралы»[30] грудой навалены, черные, будто головёшки, а пластика нет. Тарелки тоже дрянь, всё родное, отечественное, посмотреть не на что, слезы наворачиваются.

Вперед и с песней.

В музыкальном, что у ЦУМа, фарцмо лазает внагляк. Всюду жизнь.

Еще и сети закинуть не успели — рыбак рыбака, — подвалили, черта только не предлагают. Дедка за репку, репка за дедку. Самый вертлявый стал себя в грудную клетку колотить, уверять, что пластика полно, пластика хоть жопой ешь, но только японский, другого, мол, и не держим. Зазвал в подворотню, клеенку полиэтиленовую показал.

— Молодец, — похвалил Минька. — А в ебало?

— Дай! дай ему Миня, чтоб на казаха стал похож! За лохов, падла, нас держит!!

Крутанулся пройда юзом, заюлил к Кузнецкому.

А в магазине чехословацкий лежит. Лежит вот так вот просто. Как будто каждый день. Взял Миня, и про запас взял. Были б бабки и еще можно взять, а куда деть — не проблема, — только рот открой.

Я охапку струн отоварил, менструаторов сто штук. Много, много всего, глазенки разбежались, не собрать. Приставки какие-то невиданные: квакер с фузом и вибрато, наверняка на военном заводе собрана, то, что будет фонить и первую программу Всесоюзного радио транслировать, можно даже и не сомневаться; а одна — так целый поп-бокс, километр рублей стоит, красиво всё расписано-разукрашено разными писульками.

«Музима» висит. Рогатая. Три звучка. Рычаг. В «Самоцветах» парнишка на такой играет. Слюньки потекли, хоть подержаться.

Хороший магазин. Уходить не хочется. Так бы и жил здесь. Два квартала отмахнули, всё оглядывался.

На Герцена, у театра имени пролетарского поэта, пельмешек навернули. У нас, в пельменной на проспекте, конечно, повкуснее и тесто в кисель не размазывается. Но главное что? Чтоб мамон о себе не напоминал. Вот что главное.

Миня, как всегда, две двойных. Еще и хлебцем вылизал.

— Кто не ест, тот не работает.

— Добро на говно.

— А ты, Лёля, своими худенькими ручёнками скоро гитарку настраивать не сможешь, — сказал Минька ласково. — Учись у дядки. Кушать надо, а то писька не вырастет. Тебе мамка в детстве не говорила? Учись, пока я жив. Ты кушай, кушай лучше, а то на блядки не возьму.

— Да больно ты нужен. Ебака грозный.

Это у них старая песня. А из песни слов не выбросишь.

На Калининском, в гастрономе, «Кокурчик»[31] ухватили, да по паре килограммов апельсинов, да по коробке зефира в шоколаде, да колбаски останкинской. Всего полтора часа втроем: один в одной очереди, другой в другой, третий в кассу — ну чем не жизнь в Краснопрестольске!?

Минька, пока в очереди стоял, успел в «Книжном мире» Сенеку купить. «Письма к Луцилию». Зачем? На кой те леший? Все брали и он взял. Инстинкт умносранский. Можно подумать, читать будет. Девкам будет показывать, мозгу крутить: «На ночь я обычно читаю Сенеку. Вы не находите, что философия стоиков весьма актуальна в наше непростое время?»

Дальше прошли. В «Мелодии» демократов выкидон. В лом хватают. Взятие Берлина, осада Нарвы и битва на реке Калке. Настал тот день, когда не Блюхера с базара понесут.

Среди демократов самые демократичные, конечно, венгры. Оно и в ценах сказывается у форцы. Демократы — минимум пятнашка. Самых захудалых чехов с поляками дешевле не отдадут, а венгры, скажем, «Илеш» и «Локомотив», на любителя могут и до сороковника доползти. Про «Омегу» я вообще не говорю! Её давешний лонгплей «Лив концерт» живее всех живых[32]. Как хоругвь можно на первомайскую демонстрацию выносить.

Опять очередь. И дают, как в блокаду, по одной в руки.

Я цопнул югославский «Смак», Лёлику венгерский «Генерал»[33] достался, а Миньке польский «Брейкаут»[34]. Это вам не гондоны. Тут наша взяла.

Утешение, конечно. А ведь, говорят, и Леннон отечественный есть, и Маккартни, и «Картинки с выставки» Эммерсона, Лейка и Палмера под бдительным оком Модеста Петровича. Да где они? Кто их крутит? У Миньки телка была на орсовской базе — пожалуйста, — «Назарет» принесла, какая-то печатка юговская. «Назарет», понятно? Повторяю по буквам — Н А З А Р Е Т. Не что нибудь. Не демократы.

Всё идет, всё. Только до нас не доходит. Демократы и «Битлз» печатали, и «Флойд», и всё что нельзя — у крутых мэнов этого добра горы Мафусаиловы лежат.

Ступни дымятся уже, того и гляди запылают, как алые стяги. Высший бы кайф: сесть и ноги вытянуть. А лучше бы в тазик с холодной водой и сидеть, отмокать… И щец с мослом полкастрюльки, добавил бы Минька — я его знаю.

Нет, неугомонные — всё за один раз обскакать хочется. Поехали в «Мелодию», что на «Маяковской».

На «Маяковской» нулём, сплошные ротары, у форцы цены дикие, да и не за этим мы, мы больше в познавательном плане и насчет расширения провинциального кругозора.

Пошли к метро. И набрели на кинотиятер. Силушек больше нету мотаться и вот уж действительно: «О, счастливчик!» О, лаки мэн. Я и третий раз с удовольствием посмотрю. «Энималз» же, ексель-моксель, а по идее, куда как и лучшее[35]. Правда, говорят, сильно порезанный фильм, и музыки там километра на два поболе и сексушки в оригинале всякие. Но это нам вряд ли увидеть, и так спасибо до земли.

Две серии, как раз времечко убить. И что симпатично, с толком. И уж, в любом случае, несравненно лучше, чем шататься по Москве или дышать миазмами на вокзале.

Кому как, а мне после таких фильмов фантазии всякие в голову лезут. Например, не слабо бы, как Алан Прайс на своем автобусе вот так вот разъезжать с концертиками, да хоть и по деревням по нашим. Бэнд он зе ран[36].

Ну кто бы отказался? Вот те жизнь: живи и грейся.

Из зала вышли — на выходе москвичи пленками шинкуют с фонограммой из фильма. «Песни Алана Прайса» на коробочке написано. Учись, деревня, — Москва!

В «Икарусе», с устатку, столицу недобром помянув, один бутылёк отворили: клубникой по салону потянуло, народ носами завращал, принюхиваясь. Коробку с зефиром распатронили, не жалючи, а с бабаевским зефиром в шоколаде, хоть и из горла, почти как в лондонах с парижами.

Шоб я так жил! «Лето, ах, лето» по «Маяку», водила на всю костромскую царицу публики вывернул. Кресло вниз до отказа, занавеску на лицо.

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень…