Бумажный тигр (II. Форма)

Часть первая — Глава 1

Ожидание — одно из худших душевных испытаний, которое только можно вообразить. Лэйд знал это доподлинно — за время своего заключения на острове он успел испытать эту пытку во всех её возможных формах. От зудящего беспокойства, которое жалит изнутри тысячами крохотных москитов, мешая усидеть на одном месте, до тяжёлого злого рокота, крошащего всякие мысли в каменную крошку. Сейчас, кажется, он испытывал все муки ожидания одновременно.

Стояло раннее утро, ясное и жаркое, каким ему и положено быть в самой серёдке Миддлдэка, похожего на поставленный в печь огромный мясной пирог, источающий запах жизни во всех её формах и уже успевший схватиться аппетитной румяной корочкой. Этим утром на смену сонному течению жизни пришло оживление, колокольчик над дверью то и дело звякал, возвещая о посетителях, и звякал так долго, что Лэйд уже раздумывал, не засунуть ли в уши по клочку ваты, чтоб перестать всякий раз вздрагивать от этого звука. Скоро девятое марта[12], вспомнил он, тщетно пытаясь прикрыться от солнца газетой. Ну конечно. Все хозяйки Хукахука спешат пополнить свои запасы растительного масла, круп, дрожжей и сахарной пудры.

Не в силах совладать с собой, он пристально разглядывал посетителей «Бакалейных товаров Лайвстоуна и Торпа» поверх номера «Эдинбургского обозрения», невольно ощущая себя затаившимся шпионом. Часы показывали половину десятого, но таинственный гость мог заявиться и раньше. Кто он? Мужчина или женщина? Стар или молод? Придёт ли он под незнакомой Лэйду личиной или окажется одним из тех жителей острова, в котором он никогда не подозревал гостя Нового Бангора?..

К примеру, миссис Черили. Как тщательно она выбирает желатин для праздничного желе, уже четверть часа разглядывает, едва ли не пробуя на зуб! Может, это она — Его заложник, родственная Лэйду душа, которая по какой-то причине не желает выпорхнуть из пасти чудовища? Нет, маловероятно.

Или мистер Санстоун! Внешне это добропорядочный джентльмен, злоупотребляющий помадой для волос, но иди знай, что прячется за этой непроницаемой внешней оболочкой! Быть может, кроме тайной страсти к имбирному пиву мистер Санстоун скрывает в себе кое-что куда более важное. Может, это судьба мистера Санстоуна — отчалить в эту субботу на «Мемфиде», наблюдая за тем, как скрывается в дымке контур острова?..

Мисс Боул сегодня как-то особенно тщательно выбирает бобы, это тоже может быть знаком.

Мистер Клайд взял унцию «Бёрли», хотя обычно презирает лёгкие сорта табака.

Мистер Макманус взял коробку печёного миндаля, что тоже для него несвойственно — уж не условный ли знак, по которому он, Лэйд, должен вычислить своего подопечного?.. Нет, вынужден был признать он, уж точно не мистер Макманус. Тот распространяет вокруг себя такой тягучий рыбный дух, что если Он разумен хоть в малой степени, выпроводил бы его с острова немедля, не дожидаясь лишних три дня…

Торговля шла бойко, колокольчик звонил не переставая. Миссис Фуддз явилась за тремя фунтами нешлифованного коричневого риса. Миссис Трауберри — за коробочкой талька и соевым соусом. Мистер Грауд, которому по возрасту ещё рано было именоваться мистером, с затаённой надеждой приобрёл флакон лосьона для бритья. Были и прочие посетители, каждого из которых Лэйд пристально изучал поверх газеты.

Все они чего-то хотели, открывая дверь лавки. Орехов кешью и неаполитанских спагетти. Какао-бобов и поджаренных сухариков. Новейшего патентованного средства для выведения пятен и пшеничных мюслей с ежевикой. Однако, разглядывая их, Лэйд вынужден был прийти к выводу, что все они обладают одной общей чертой. Никто из них не походил на пленника. В отличие от него самого, они не были пленниками Нового Бангора. Они были его творениями. Полноправными гражданами и любящими детьми.

Диоген принимал самое деятельное участие в торговле. Он шатался по лавке с грацией пьяного лесоруба, оживляя атмосферу то воинственными боевыми криками древнегерманских варваров, то пением рождественских гимнов, то похабными матросскими песенками. Лэйд терпел его, пока механический болван не разнёс вдребезги бутыль с базиликом, после чего при помощи метлы загнал в подвал и велел не высовываться наружу.

Обычный день. Ещё один обычный день в Хукахука, жаркий и невыносимо долгий. Сколько таких дней вместилось в двадцать пять лет? Лэйду не хотелось высчитывать, он и без того знал ответ.

Много. Невероятно чертовски много.

— Вы кого-то ждёте, мистер Лайвстоун?

Лэйд вздрогнул, хоть и делал вид, будто читает газету.

Сэнди улыбнулась. Едва видимая из-за огромного никелированного кассового аппарата, она встречала волну посетителей, норовившую затопить лавку, точно незыблемый Уорикский замок[13]. Она успевала отсчитать миссис Джувз шиллинг и два пенни сдачи за стиральный порошок, посудачить с мисс Брайтс о светских новостях из утреннего номера «Лужёной глотки», посоветовать служанке Крастеров специи для телятины, обсудить с мистером Лангзом третью подряд победу «Сандерленда» и сойтись во мнении, что если у английского футбола и осталась надежда, то она, несомненно, в Джонни Кэмпбелле… Всё это ничуть не мешало читать ей тайком «Двух адмиралов» Фенимора Купера, которых она прятала на коленях под столом.

— Отчего вы так решили, мисс Прайс?

Сэнди вновь улыбнулась. В мысленном каталоге её улыбок, который составил Лэйд, эта улыбка могла бы занять место под номером шестым — «Я наблюдаю за тобой, хитрый старый Чабб, хоть и стараюсь казаться пай-девочкой».

— Ну, вы сегодня с самого утра поглядываете на часы. Ждёте какого-нибудь особенного покупателя? Может, мне стоит заранее подготовить товар и упаковать его?

— Вы необычайно наблюдательны, мисс Прайс. Как говорит старый добрый мистер Хиггс, наблюдательность есть свойство величайшей ценности, особенно когда приходит пора тушить картошку со шпинатом. Всё в порядке, я скажу, если мне понадобится ваша помощь.

— Возможно, она понадобится тому юному джентльмену, что бродит в отделе с мылом и зубным порошком? Он выглядит довольно… растерянно. Кроме того, я не припомню его среди покупателей лавки.

— Который? — Лэйд напрягся, едва не разорвав пополам газетный лист, — Тот невысокий, в дорожном костюме?

— Да. Мне кажется, он поглядывает на вас, будто чего-то ждёт.

Возможно, подумал Лэйд. Возможно, мисс Прайс.

Он бросил взгляд на часы — далеко не первый за это долгое утро.

— Эй, мистер! — позвал он негромко, — Да-да, вы. Простите, я могу вам чем-то помочь?

Джентльмен в дорожном костюме поднял голову. Пожалуй, Сэнди допустила небольшую оплошность в своём наблюдении. Он не выглядел растерянным, он выглядел задумчивым. И Лэйд сомневался в том, что его задумчивость вызвана необходимостью выбора между зубным порошком «Королевский» с мелом и мятой, и «Безукоризненным белым», дарующим улыбке естественную природную белизну.

— Возможно, сэр, — отозвался он, немного замешкавшись, — Дело в том, что я не ищу покупок. Вы, должно быть, владелец лавки?

«Нет, — хотел было съязвить Лэйд, — Владелец лавки в подвале, громит сундуки, делая отдых только для того, чтоб прочитать очередную цитату из вымышленной речи лорда Рассела[14] о политической беспринципности солёных огурцов, я тут лишь приказчик».

— Да, я — Лэйд Лайвстоун, компаньон и владелец. У вас ко мне дело?

— Можно сказать и так, сэр. Я тут в некотором роде по личному делу. Один мой знакомый осмелился отрекомендовать мне вас, как несравненного специалиста в своём деле. Надеюсь, я не нарушил норм приличий, осмелившись внять его совету и нанеся вам этот незапланированный, однако необычайно нужный мне визит.

Слишком велеречиво болтает, подумалось Лэйду, такой говор можно услышать в Редруфе или Олд-Доноване, но никогда в Миддлдэке.

— Этот ваш знакомый… Это полко…

Лэйд прикусил язык, едва лишь сообразив, что за имя едва не сорвалось с него. Он покосился в сторону Сэнди. Несмотря на то, что она выглядела полностью поглощённой книжкой и даже рассеянно щипала зубами палец, Лэйд знал, что впечатление это обманчиво. Может, часть её рассудка сейчас и следит за смертоносной битвой английских и французских линейных кораблей, но часть всегда бодрствует, вечно насторожённая и готовая поймать любой проскользнувший мимо сигнал.

— Этот ваш знакомый… — Лэйд кашлянул, — Кажется, я знаю этого джентльмена. Он большой любитель сыра, не так ли?

Посетитель мог не уловить намёка. Но он уловил.

— О да, — он улыбнулся спустя секунду, — Я бы даже сказал, большой знаток по этой части.

— Тогда я польщён его рекомендацией и рад, что смогу предложить вам свои услуги, сэр. Прошу вас в мой кабинет.

«Канцелярия хочет, чтоб этот человек покинул остров», сказал полковник Уизерс. И хоть с той минуты миновало по меньше мере десять часов, Лэйд слышал эти слова так же отчётливо, как в тот миг, когда они были произнесены внутри «Седого нарвала». Даже ощутил на миг лимонную кислоту во рту. Тогда он был слишком сбит с толку, чтобы в полной мере осознать сказанное. А полковник, кажется, норовил улизнуть, точно застигнутая на кухне крыса с сырной коркой в зубах, не считая необходимым отвечать не неминуемые вопросы.

Вопросов было много, они мучили Лэйда почти весь остаток ночи, заставляя его ворочаться на своей холостяцкой скрипучей кровати, и скрип этот казался отзвуками снующих в подполе крыс, спешащих воспользоваться отсутствием хозяина, чтоб попробовать на зуб каждый куль и мешок…

Итак, Канцелярия хочет, чтоб этот человек убрался из Нового Бангора. Весьма размытая постановка вопроса, признал Лэйд, и странная формулировка. Ладно, допустим, иногда Ему надоедают некоторые из его гостей, как иногда бывает с детьми и их игрушками. Он наигрался или разочарован или по какой-то причине просто невзлюбил своё новое приобретение. Одно только это могло показаться невероятным само по себе.

Новый Бангор регулярно обеспечивал себя свежим мясом, у него были десятки, сотни пленников, со многими из которых Лэйду даже доводилось свести знакомство. Ни один из них не смог покинуть проклятой земли. А ведь среди них встречались самые разные люди

самого разного возраста и воззрений, включая тех, чьё общество показалось бы невыносимым даже малярийному москиту. Ни один из них не мог похвастаться тем, что надоел Ему. Ни один.

И, словно одна только эта мысль была недостаточно мучительна, за ней маячила и вторая, окончательно лишившая его сна этой ночью. Ещё более жуткая, чем первая.

Если Он по какой-то причине решил освободить одного из своих пленников, ему требовалось лишь разомкнуть невидимый замок. Отпереть кандалы, приковывавшие его к острову. Что ж, на тот случай, если пленник оказался бы недостаточно понятлив, чтобы осознать свою удачу, Он мог бы разориться на три пенса — стоимость конверта и пары марок — чтобы послать возвещающий свободу листок ему лично в руки. Вместо этого он отчего-то вверил это дело Канцелярии, с которой Он состоит в довольно сложных отношениях. И, как будто этого мало, Канцелярия по какой-то причине решила прибегнуть к помощи стороннего специалиста — случай, прецеденты которого Лэйду также были неизвестны.

А значит…

Значит, человек, которому Он подарил свободу, по какой-то причине не желал этой свободой воспользоваться.

Безумная, жуткая мысль, которую подсознание Лэйда безотчётно отодвигало подальше, как отодвигают обычно какую-то колючую или острую штуку, лежащую на столе. Но эта мысль возвращалась — снова, снова и снова, до тех пор, пока мостовая Хейвуд-стрит не заалела в лучах рассвета и под окнами не заскрипел фургон молочника.

Человек, не желающий покинуть остров по доброй воле. Это звучало нелепо. Это звучало… бессмысленно.

И могло означать только одно. Человек, чей билет на «Мемфиду», бережно свёрнутый, лежал в портмоне Лэйда, был безумен.

Только безумец, оказавшись в Новом Бангоре, не сообразит, куда его занесло и не заметит — то, что внешне кажется вполне тривиальным колониальным владением Британского Содружества, таит внутри картины более страшные и зловещие, чем полотна Босха. Только безумец, осознав масштабы постигшего его бедствия, не попытается покинуть острова любым возможным путём, пусть бы даже и вплавь на своём дорожном саквояже. Без сомнения, этот человек, чьего имени Лэйд всё ещё не знал, должен быть безумным.

Но все его умозаключения полетели в тартарары, едва лишь гость оказался в его кабинете. Первым делом он машинально отметил, что дорожный костюм гостя был порядком запылён и не нов, но при этом выглажен и опрятен, кроме того, вполне подходил для тропического климата — признак здравомыслящего джентльмена. Ладно, вынужден был признать он, допустим не все психопаты разгуливают по острову в ночных сорочках или нагишом, некоторые из них могут производить вполне благообразное впечатление, прежде чем попытаются освежевать себя ножом или выкинут ещё какой-нибудь номер в духе Бедлама. Но уже это было звоночком — звоночком, насторожившим Лэйда не меньше, чем звоночек колокольчика над дверью в «Бакалейных товарах Лайвстоуна и Торпса».

Кроме того, джентльмен, зашедший в его кабинет, вёл себя в высшей степени благопристойно. Был вежлив, спокоен, обходителен и, несмотря на некоторую старомодную цветистость языка, странную для его моложавого вида, выглядел вполне здравомыслящим. По крайней мере, у Лэйда не возникло желания держать руку поближе к верхнему ящику его письменного стола, в котором лежал револьвер.

Если это и безумец, то, несомненно, особой породы, которая прежде Лэйду не встречалась.

— Значит, вы от полковника Уизерса? — спросил он, едва только гость устроился в кресле напротив его стола, — Как он поживает? Не видел его уже двести лет. Всё так же мучается от ревматизма?

Гость улыбнулся. Некоторые лица улыбка не красит или странным образом преображает, но этому гостю улыбка безусловно шла. Может, потому, что лицо его было юным и безусым, а улыбка — искренней. Такое сочетание всегда хорошо выглядит.

— Я не так давно имею удовольствие быть знакомым с полковником Уизерсом, но, честно говоря, у меня возникло ощущение, что скорее ревматизм будет мучиться им, чем наоборот.

Неплохо, мысленно одобрил Лэйд. Играли бы мы сейчас в бридж с джентльменами из Хейвуд-Треста, уже приписал бы тебе над чертой премию в пятьдесят очков. Только не думай, будто завоевал этим моё расположение. Поверь, я буду следить за тобой внимательнее, чем за ящиком с лакричными конфетами, когда в лавке крутится дюжина детей.

— Мы с полковником старые приятели, — заметил Лэйд, сам не зная, какой тон следует придать голосу в этой обстановке, поэтому остановился на вежливо-нейтральном, — Надеюсь, полковник хорошо отзывался обо мне.

Гость кивнул. Уже без улыбки, напротив, мгновенно сделавшись серьёзным. Удивительно, но и это выражение ему шло.

— Необычайно хорошо, сэр. Он дал вам наилучшие рекомендации.

Наилучшие рекомендации верховной крысы. Прелестно. Лэйд улыбнулся бы, если б не опасался, что улыбка получится кислой, как лимонный сок из «Седого нарвала».

— Могу я осведомиться, в каком качестве меня рекомендовал полковник Уизерс? — только и спросил он.

— В качестве гида, — с готовностью отозвался гость, — Лучшего на свете гида по Новому Бангору.

Молод, подумал Лэйд, украдкой рассматривая гостя. Куда моложе, чем я представлял. Лет двадцать или двадцать с небольшим. Впрочем, трудно точно сказать. Эта его серьёзная манера держать себя, редко встречающаяся среди юношей викторианской эпохи, да ещё в сочетании с нарочито старомодной речью, которой отродясь не слыхивали в Миддлдэке и которая, скорее, звучала в салонах времён Георга Второго — всё это заставляет его казаться старше своих лет. Но всё равно мальчишка, хоть и держится как какой-нибудь чёртов лорд Фонтлерой[15].

Лэйд подмечал и другие детали, как те, что бросаются в глаза, так и мелкие, почти неприметные со стороны, но которые опытный лавочник видит издалека и которые в совершенстве умеет трактовать на зависть любому охотнику, детективу или следопыту.

Не офицер и не имеет военной службы за плечами — сидит на стуле сутулясь, хоть и пытается это скрыть. Судя по всему, много времени провёл за письменным столом или верстаком. Скорее, первое. Глаза заметно щурятся, когда он разглядывает обстановку кабинета, а слабое зрение — бич многих кабинетных работников. Об этом же говорили и пальцы. Нервные, гибкие, даже на подлокотниках кресла они плясали, точно пытаясь нащупать привычный им, но отсутствующий инструмент.

Музыкант? Врач? Секретарь? Всё не то, слишком молод, сущий школяр-переросток. Взгляд, впрочем, приятный. Без наглости, но внимательный, всматривающийся. Словно ищущий в каждом предмете, на который он натыкался, какое-то внутреннее вкрапление. Может, ювелир или подмастерье?.. На миг Лэйд испытал даже подобие сочувствия — его кабинет, обставленный в лучших образцах делового стиля Хукахука, едва ли мог предложить гостю что-то, что по-настоящему заслуживало изучения. Ведь не вываливать же перед ним, в самом деле, все те странные вещи, что лежат в секретных тайниках, замаскированных ящичках и под двойным дном в сундуках, вещи, которые никаким образом не могли оказаться в кабинете уважаемого в Миддлдэке лавочника мистера Лайвстоуна…

Лэйд прочистил горло.

— Полагаю, полковник Уизерс слишком благоволит мне, дав подобную рекомендацию. Я в самом деле немало прожил на острове и знаком со многими его нравами и традициями, но полагать себя самым большим знатоком достопримечательностей мне не позволяет совесть. Я всего лишь лавочник, а не член Королевского Общества Гидов. Уверяю, в Новом Бангоре найдётся немало людей, которые дадут мне фору.

— Возможно, — согласился гость, — Но ни один из них не располагает тем качеством, которое мне необходимо. Ни один из них не является Бангорским Тигром.

Лэйд едва не вздрогнул, точно от выстрела. Хвала Господу, предусмотрительно закрыл дверь в кабинет, иначе сказанное непременно коснулось бы прелестных ушек мисс Прайс, что породило бы такое количество проблем и сложностей, что по сравнению с этим составление ежегодной фискальной декларации показалось бы ему рождественскими праздниками.

Что ж, мрачно подумал он, сам сутулясь за столом, проверку можно считать пройденной. Этот тип в дорожном костюме, щедро украшенном пылью Миддлдэка, одним только словом показал, что знает о Лэйде куда больше, чем стоило знать случайному посетителю. Чёрт побери, гораздо больше.

— Меня зовут Лэйд Лайвстоун, — произнёс он раздельно, вышло весьма сухо и негостеприимно, но сейчас ему было плевать на такт, — Если вам угодно именовать меня иначе, можете звать меня Чабб, как многие жители Хукахука. И никак иначе.

— Простите, — спохватился гость, в самом деле принявший виноватый вид, — Мне следовало догадаться, что… Да, это было крайне нетактично с моей стороны. Простите меня пожалуйста, мистер Лайвстоун. Как и мою вопиющую невежливость, ведь я, в некотором роде вторгнувшись в ваш дом и отрекомендовавшись, до сих пор не представился. Меня зовут Уильям.

— Уильям, значит, — медленно произнёс Лэйд, будто привыкая к этому имени.

Не Ильям, как представился бы урождённый житель Нового Бангора.

Уильям.

На миг в его тесном кабинете словно распечатали пакет с какой-то давно позабытой пряностью, которая была рождена не на обжигающих полях индии и не на влажных ямайских плантациях, а в каменном сыром нутре благословенного Лондона. Города, где по улицам скрипят кэбы и ландо, рыбу можно отведать в любом ресторанчике, а домой спешат сотни Диков, Майклов, Стэнли и Джонов. На миг даже запахло старым камнем, лошадиным навозом и тем осклизлым солёным духом, которым несёт от Темзы после полудня…

— Можно просто Уилл, — гость улыбнулся, в очередной раз продемонстрировав, что улыбка ему к лицу.

— А… фамилия?

— Предпочитаю путешествовать налегке, мистер Лайвстоун. Фамилия и так требует излишне много места в багаже, не так ли?

Нет, не так, хотел было возразить Лэйд. Но не возразил, чтоб не казаться сварливым старым лавочником рядом с этим цветущим улыбающимся оболтусом, который и бриться-то недавно начал.

Скажите, пожалуйста, какая конспирация! Сам же только что назвал его Тигром, а теперь принялся играть в сэра Фрэнсиса Уолсингема[16], подумать только!

— Можете обойтись без фамилии, — кивнул он, — Я джентльмен свободных нравов, так что в этой лавке инкогнито дозволяется, хоть и не поощряется. Ваша профессия, надеюсь, не представляет собой тайны?

— О нет, — Уильям, которого Лэйд уже мысленно обозначил как Уилла, сложил на узкой груди свои музыкальные пальцы, — Я гравёр.

Гравёр. Лэйд ощутил замешательство непонятного свойства, которому сам не мог найти объяснения. Ну да, гравёр. Очевидно, что он не член академической команды по гребле и не вышибала в пабе. Отчего бы ему не быть гравёром?..

— Боюсь, я слабо знаком с этим ремеслом, — вынужден был сказать он.

— Мы делаем оттиски, — пояснил Уилл, — Доски, как мы их называем. Металлические печатные формы для цинкографических прессов. Потом печатают и тиражируют — на офортных станках, например или…

— Вы… Вы не похожи на инженера.

— О, я не инженер. Я вырезаю формы. Готовлю эскиз, потом переношу его на форму.

— Значит, вы к тому же и художник?

Уилл едва заметно склонил голову и опустив глаза. Прямо-таки образчик смущения для благовоспитанного юноши, мысленно усмехнулся Лэйд, прямо хоть картину пиши.

— В некотором роде, сэр. Это часть моего ремесла.

— Это как… Дюрер? — осторожно спросил он.

— Как Дюрер, — согласился гость, — Как Пиранези, Брейгель и Доре. Только я, к несчастью, не наделён и толикой их таланта. Как говорит мой учитель, мистер Бесайер с Грейт-Куин-стрит, моих способностей хватает лишь на то, чтоб украшать загоны для свиней — и то только тех, которые от природы обделены художественным вкусом. Кроме того, я имею дерзновение попробовать себя в поэзии, но, боюсь, там мои успехи ещё более безнадёжны.

Скромник, мрачно подумал Лэйд. Скромник, художник и, в придачу, поэт. При этом отвратительно молод, хорош собой и наивен, как вывалившийся из гнезда птенец. Такие, как он, обязаны нравиться девушкам. Неудивительно, что Сэнди сразу заметила, когда он вошёл в лавку. Наверно, и посматривала тайком…

Он опять ощутил во рту едкий лимонный привкус.

— Не думайте, что я стану критиковать ваши творения, мистер Уилл. Во мне нет ни на драхму художественного вкуса, если я что-то и разглядываю, то сатирические карикатуры в субботних номерах «Лужёной глотки», но мы, лондонцы, должны держаться друг друга, не так ли?

Близорукие глаза Уилла на миг округлились.

— Меня выдаёт говор, сэр?

— Скорее, отсутствие осторожности. Вы только что упомянули Грейт-Куин-стрит, а я, видите ли, не так уж плохо знаю Уэст-Энд, поскольку прожил там первые двадцать лет своей жизни.

— Там работает мой учитель. Сам-то я с Броад-стрит, сэр.

— Броад-стрит, говорите? О, так значит и Сохо всё ещё на месте? Отрадно слышать, что боевой клич старого герцога Монмута всё ещё звучит в веках[17]!

— Определённо, на месте, сэр. Хоть и не сделался украшением Лондона.

— Вот как? — Лэйд улыбнулся, — Когда-то мне приятно было пройтись его тесными улочками. В них есть особое очарование, которое, впрочем, раскрывается не каждому. Картинные галереи, переоборудованные из старых пабов, крохотные частные театры, уличные кафе, забитые горланящими пьяными поэтами и самоуверенными декламаторами…

Ему пришлось прикусить губу, оборвав поток неуместных воспоминаний, и сделать это было так же тяжело, как заткнуть овсяным печеньем дырку в стофутовой высоты дамбе. Нельзя выбиваться из образа. Едва ли самодовольный лавочник мистер Лайвстоун, окажись он в Сохо, стал бы завсегдатаем подобных заведений. Скорее, отправился бы в ближайший паб опрокинуть пару пинт светлого и посудачить о новом диковинном фантаскопе[18], которому поражается публика за океаном…

Он спохватился, поймав на себе удивлённый взгляд гостя.

— Театры и вернисажи, сэр? Отродясь не припомню подобного в старом добром Сохо. Боюсь, вся культурная программа, которую он может предложить, заключается в пьяной поножовщине между французскими разбойниками.

— Апаши[19]? — удивился Лэйд, — Вот те на. Я читал про бесчинства этих разбойников в Париже, но никогда бы не подумал, что они совьют себе гнездо в старом добром Сохо!

— Апаши? Боюсь, это слово мне незнакомо, сэр. Просто уличные разбойники, потомки переселенцев-гугенотов.

Лэйду пришлось мысленно на себя шикнуть.

Спокойно, Чабб. Лондон, о котором говорит этот тип, это не тот Лондон, что ты когда-то покинул. Между этими двумя городами лежит четверть века, двадцать пять лет. Многое должно было измениться, многое — сменить форму. Не удивительно, если сейчас по Лондону, который на твоей памяти знал лишь стук лошадиных копыт, раскатывают тяжёлые локомобили и бредут механической походкой автоматоны…

Мысль эта была неприятна, Лэйд поспешно спрятал её в дальний сундук.

— Время течёт… — пробормотал он, ощущая себя столетним стариком рядом с этим юным сопляком, на подошвах которого, быть может, ещё сохранилась лондонская пыль.

— Совершенно верно, сэр. Как говорится, дорожите временем, ибо дни лукавы.

Лэйд осторожно покосился в сторону гостя, спокойно восседавшего на своём стуле. Уже вторая цитата из Священного Писания за первую же минуту разговора. Недурно. Точно Диоген в те дни, когда воображает себя пророком Валаамом. Уж не анабаптист ли он, чего доброго?.. Может, меннонит или квакер? Пожалуй, есть во внешности что-то такое. Худощавый, задумчивый, тихий какой-то — такие признаки часто указывают на аскезу.

— Давно на острове? — небрежно поинтересовался Лэйд, — Как вам климат южного полушария?

— Вполне сносный, как по мне, сэр. Месяц. Уже почти месяц.

Лэйд осёкся, не успев закончить только что придуманный остроумный оборот. Месяц? Этот сопляк в дешёвом костюме провёл в Новом Бангоре целый месяц — и всё ещё сохранил способность безмятежно улыбаться?

— Каху[20]! — вырвалось у него, — Вы смеётесь?

Тот не смеялся. Напротив, взирал на Лэйда чрезвычайно серьёзно, даже с какой-то неуместной почтительностью, исключающей всякую насмешку. «Может, и не лжёт, — растерянно подумал Лэйд, — Может, все эти три месяца он попросту прожил безвылазно в каких-нибудь меблированных комнатах Редруфа, не высовывая наружу и носа, поэтому свято уверен в том, что остров — вполне милый и пригодный для существования клочок Британской Полинезии…» Нет, оборвал он сам себя, едва ли. Он не для того ищет себе новые игрушки, чтоб позволять им пылиться в ящиках. Всякий человек, впервые прибывший в Новый Бангор, может быть уверен в двух вещах. В том, что он неизбежно схватит солнечный удар в первый же день. И в том, что Он обеспечит его должной порцией новых впечатлений.

«А ещё он знает тебя по имени, приятель. По имени, которое на всём острове известно, самое большее, двум или трём десяткам человек».

— Сэр, я бы никогда в жизни не осмелился лгать Бангорскому Тигру. Тем паче, насмехаться.

— Прекратите меня так называть! — раздражённо бросил Лэйд, забыв про приличествующую моменту вежливость, — Я же сказал, меня зовут Чабб!

— Совершенно верно, сэр.

Эта молчаливая покорность раздражала сильнее самого едкого сарказма. Пожалуй, подумал Лэйд, если он потребует именовать себя архиепископом Кентерберийским, этот тип, выдающий себя за лондонского гравёра, именно так и поступит, сохраняя при том на лице самую серьёзную мину.

— Значит, месяц, — процедил он, — Превосходно. И как вам? Как вам Новый Бангор?

Уилл улыбнулся. Если улыбка полковника Уизерса была призрачной и зыбкой, как мелькнувшая в волнах оконечность бритвенно-острого рифа, улыбка Уилла была явственной и открытой.

— Он прекрасен, сэр.

Психопат. Всё-таки психопат. Лэйд рефлекторно стиснул под столом руки в кулаки.

— Находите Новый Бангор прекрасным? — тяжёлым голосом спросил он, борясь с желанием навалиться всем весом на стол, чтоб нависнуть над посетителем, — Простите, Уильям…

— Уилл. Для вас — просто Уильям, мистер Лайвстоун.

— Плевать. И что же вам нравится в Новом Бангоре, Уилл?

— Это воплощённый Эдем, сэр.

Прав, тысячу раз прав мистер Хиггс, утверждая, что румяная корочка пирога с бараниной может таить под собой нечто крайне скверное, сырое и хлюпающее. Так и с этим странным типом. Стоило лишь надавить посильнее — и вот…

— Я лавочник, мне привычнее управляться с маргарином, чем с метафорами, — усилием воли Лэйд заставил кулаки разжаться, но вернуть прежний благодушный вид оказалось не в пример сложнее, — Что, чёрт побери, вы подразумеваете под Эдемом?

— Эдемский сад, — ответил Уилл, глядя ясным взглядом ему в глаза, — Небесный чертог, сотворённый высшей силой чтобы служить обиталищем для самого совершенного и странного его творения. Для человека.

Лэйду вдруг захотелось рассмеяться во весь голос. И несколько раз звучно хлопнуть в ладоши, пусть даже напугав этим посетителя. Этот аплодисмент для вас, полковник. Признаю, в этом раунде вы меня уели. Откололи свежий номер. Сыграли хитрую штуку над старым Тигром. Подбросили вместо наживки сумасшедшего. Браво, мистер Уизерс-Уинтерблоссом!

Лэйд усмехнулся.

— Эдем, значит? Уверяю вас, Уилл, окажись в этом благословенном Эдеме мистер Адам и миссис Ева, уже через два дня обглодали бы все плоды с Древа Жизни — лишь бы добиться перевода любой ценой, и неважно, куда. Не потребовалась бы даже помощь мистера Змея.

Уилл кивнул — с достоинством, которое не вязалось с его возрастом. Сделавшись серьёзным, он словно враз прибавил добрых пять лет.

— Я не всё это время провёл в театрах Айронглоу и ресторанах Редруфа, мистер Лайвстоун. Мне доводилось посещать и те места Нового Бангора, которые едва ли привели бы в восхищение заезжих туристов.

— Надеюсь, область ваших исследований не простиралась дальше газетного киоска на углу, — пробормотал Лэйд, не скрывая раздражения, — Ради вашего собственного блага. То, что вы сейчас сидите передо мной — наилучшее подтверждение того, что вы не успели достичь дна того чана, что именуется Новым Бангором, разве что отхлебнули немного пены.

К его удивлению Уилл не стал спорить. Напротив, смиренно кивнул.

— Новый Бангор может быть опасен, признаю. По счастью, на протяжении последней недели у меня был спутник, который возложил на себя обеспечение нашей обоюдной безопасности во время.

— Спутник? Какой же?

— Полковник Уизерс. Он был так любезен, что на неделю стал моим компаньоном по части исследования острова. Без сомнения, это спасло меня от многих опасностей. Но даже они не поколебали моего мнения об острове.

Лэйд обнаружил, что его правая рука, перестав получать сигналы от мозга, обрела автономность и поползла в сторону письменных ящиков. Интересно, что она собиралась извлечь из них — револьвер или курительную трубку? Пожалуй, и то и другое сейчас пришлось бы кстати.

Человек, сидящий напротив меня, неделю изучал остров в компании полковника Уизерса, подумал Лэйд, мысленным усилием заставив руку замереть на полпути. Мало того, он жив и облачён в дорожный костюм вместо смирительной рубашки. Потрясающе.

— Вот как, — пробормотал он вслух, — Это интересно. Значит, вам приходилось бывать в дебрях Клифа?

— О да. Весьма интересный край, — гость кивнул так небрежно, будто речь шла о необременительной пешей прогулке по Сент-Джонс-Вуд. Он может показаться грубоватым, низменным, простым, иногда даже жутковатым относительно царящих там нравов, но я всегда полагал, что простота есть не уничижительная характеристика, а, напротив, качество большой душевной важности. Разве не сказано в Бытии — Я сделал это в простоте сердца моего и в чистоте рук моих?.. Боюсь, я не встретил в Клифе ничего страшнее того, что мне доводилось видеть в лондонских доках.

— Ага… — Лэйд почувствовал, что против воли закусывает удила, — А что скажете на счёт старого доброго Шипси?

— Славное место, по-своему завораживающее. Где ещё увидишь такое количество заблудших душ, трепещущих так, словно при жизни ощущают жар адского пламени?

Лэйд ухмыльнулся.

— Пламени, ну как же… Скажите, а что вы думаете на счёт рыбной кухни острова? Не доводилось пробовать?

Уилл смутился. Не покраснел, но опустил взгляд.

— Полковник Уизерс разрешил мне съесть маленькую сардинку. Исключительно для получения надлежащего опыта, как он выразился. Я съел.

— И как… впечатления?

— По-своему интересные. Хотя, признаться, едва ли я когда-нибудь осмелюсь повторить этот опыт.

— Надеюсь, полковнику не довелось отвести вас в Скрэпси. Надо думать, это был бы последний ваш опыт на этом острове…

Уилл с достоинством кивнул. С неуместным достоинством, как мрачно подумал Лэйд.

— Я был в Скрэпси, хоть и мельком. Поверьте, я многое повидал за месяц, проведённый в Новом Бангоре. И ещё больше — за последнюю неделю. Я видел людей, которые превратились в страшных подводных чудовищ из-за своей невоздержанности. Видел угольщиков, чьё тело обречено вечно гореть, рассыпаясь при жизни в прах и причиняя им невероятные мучения. Видел лудильщиков, созданий столь жутких и неестественных, что едва ли заподозрил бы в них людей. Я многое видел, мистер Лайвстоун. Были вещи, которые нагоняли на меня смертный ужас. Были те, что заставляли задуматься. Были такие, которые мне и вовсе не хотелось бы вспоминать.

Чёрт побери, подумал Лэйд, хрустнув суставами пальцев под столом. Чёрт побери! Надо признаться хотя бы самому себе, такого расклада карт от судьбы я не ждал. Всё даже хуже, чем в тех случаях, когда Скар Торвардсон заказывает первую взятку. Я думал, мне попадётся безмозглый олух, не успевший понять, куда его угораздило попасть. Или твердолобый упрямец. Или трус, не высовывавший носа дальше номера своей гостиницы. Короче, человек, который ни черта не знает про Новый Бангор и ещё сохранил относительно него какие-то иллюзии. Такого бы я сломал не глядя, как патентованную несгорающую спичку. Но это. Этот…

Он взглянул на сидящего напротив него Уилла, попытавшись изобразить по-учительски строгий взгляд.

— И несмотря на всё это, вы не хотите покинуть остров?

Уилл покачал головой.

— Нет, сэр. Напротив, мне кажется, я лишь причастился тем, что именуют Новым Бангором, но не узнал и малой толики сокрытых в нём тайн.

— Новый Бангор — это вам не ящик с головоломками! — Лэйд невольно повысил голос, — Он способен сожрать самоуверенного сопляка в мгновенье ока, как акула проглатывает крохотную рыбёшку. Сотворить с человеком нечто столь ужасное, что тому лучше бы лишиться рассудка до того, как превращения сделаются по-настоящему серьёзными!

— О, уверяю, я отношусь к нему крайне уважительно. Согласитесь, с моей стороны было бы…

— Это чудовище! — рявкнул Лэйд, не сдержавшись, — Вы уважительно относитесь к чудовищу, мистер… Уилл! Злокозненной твари, которая извела столько человеческих душ, сколько не снилось всем библейским демонам, вместе взятым!

Уилл вздрогнул, но в этот раз даже не опустил головы. Напротив, открыто встретил взгляд Лэйда, хоть это и далось ему не без труда.

— Это и есть демон. Демон познания, сэр.

Лэйду захотелось выйти из кабинета. Хлопнуть дверью, возвращаясь в привычное ему царство керосина, консервированных персиков и бриолина. Перекинуться парой шуток с Сэнди, отчитать проклятого Диогена, помочь очередной пожилой леди взвесить сахар… Говорят, некоторые заключённые настолько привыкают к своему каменному мешку, что отказываются бежать даже когда перед ними распахивают дверь. Наверно, с ним самим сталось то же самое.

Лэйд ощутил тягучую и глухую ярость.

— Сперва Эдем, теперь демон… Для человека, имеющего сталь странные отношения с верой, вы удивительно охотно цитируете Святое Писание, Уилл! Позвольте спросить, зов, который вы услышали, случайно не манил вас убраться подальше от благословенных английских берегов, чтоб учредить где-нибудь на краю Тихого океана какую-нибудь еретическую секту?

Даже этот выпад Уилл встретил спокойно, не озлобившись в ответ.

— Я искренний в своей вере христианин, — спокойно ответил он.

— И считаете возможным нести подобную околесицу, чёрт вас возьми?

Уилл кротко вздохнул.

— Я свято чту Святое Писание, однако, мистер Лайвстоун, должен признаться в том, что имею некоторые разногласия с тем плодом Реформации, что зовётся Англиканской церковью.

Лэйд ощутил невольное ожесточение. В бытность свою подданным британской короны, а не владетеля Нового Бангора, он никогда не проявлял особой набожности. Чего скрывать, подчас приходилось шутить самым скабрёзным образом и насмешничать, высмеивая господ в сутанах. Что же до религиозности, он чаще причащался кабацким вином, чем церковным. Однако сейчас он отчего-то ощутил обиду, точно этот пришлый молокосос, не проведший на острове и года, не глядя вонзил шип в какой-то его уязвимый нерв, о котором он сам давно позабыл.

— И чем же она вам не угодила? — язвительно осведомился он, — Мешала производить полуночные мессы? Возносить жертвы идолам?

Уилл лишь взглянул на него, и Лэйд сам собой осёкся. Совсем озлобился, старый сатир, подумал он, сам клацаю челюстями, точно чудовище из Скрэпси. Вот тебе и благородный Тигр Нового Бангора. А ведь полковник, надо думать, описывал меня совсем с другой стороны…

— Извините, — буркнул он, остывая, — Жизнь лавочника не располагает к теологическим спорам. Что вы имели в виду, Уилл?

Тот благодарно кивнул, словно принимая его, Лэйда Лайвстоуна, извинения.

— Англиканская церковь всегда уделяла чересчур большое внимание догматике. Руководствуясь наилучшими побуждениями, конечно. Не замечая, как с течением веков эта догматика, обернувшись тлетворным ядом формализма, разъедает изнутри всё христианское устройство церкви! Она закостенела в своём вековечном ложе, превратив Христа в иззолоченное алебастровое изваяние сродни выспренным статуям Вероккьо, Челлини и Пиццоло. А ведь Иисус был не строгим учителем, которым его силятся нам представить! Нет, сэр. Он не был чванливым морализатором в шёлковой рясе! Он был философом, беглецом, учителем. А ещё — мятежным бродягой, странником и творцом. Наделённый по воле Создателей божественной сущностью, он в то же время оставался человеком, мистер Лайвстоун. Со всем, что полагается человеку при рождении — страстями, страхами, сомнениями. Да, страстями!

Лэйд мрачно глядел на него исподлобья, надеясь, что этот ручей красноречия изойдёт сам собой, не требуя его, Лэйда, вмешательства. Ему никогда не приходилось участвовать в религиозных дискуссиях, эта сфера лежала слишком далеко от привычной ему, но, как доподлинно известно каждому в Хукахука, человеку, способному успешно отбиваться от коммивояжёров, ничего не стоит одной левой разделаться с Эразмом Нотердамским и Фомой Аквинским вместе взятыми.

— Страсть, мистер Лайвстоун! — голос Уилла, мелодичный и негромкий, зазвенел медью, глаза сверкнули, даже сутулость на миг пропала, когда он выпрямился в кресле, — Вот что делает наделённый душой глиняный черепок настоящим человеком. Страсти большие и малые, добродетельные и греховные, расчётливые и бессмысленные… Как много их и как многое они определяют! Вы читали Вольтера, мистер Лайвстоун?

— Я… кхм… — Лэйд, нахмурившись, изобразил пальцами какой-то непонятный знак, — Как-то, знаете…

— Наше клерикальное вороньё с готовностью объявило его антихристом и врагом веры, но это не так. Уверяю вас, это не так! Вольтер во многом запутался и не единожды дерзил, но главное он понимал верно. Как он писал, страсти — это ветра, надувающие паруса корабля. Иногда, бывает, ветер топит корабли, но без него корабль оставался бы навеки недвижим.

— Неглупо сказано.

— Схожим образом думал и мудрый сэр Александр Поуп, когда сказал: Все мы плывём по волнам океана, разум служит нам компасом, а страсти — ветром. Беда в том, мистер Лайвстоун, что в попытке наказать ереси и схизму, церковь впала в другую крайность, объявив войну своеволию, а вслед за этим подвергла остракизму и страсти. Да, человеческая страсть, этот горящий в нас с самого рождения гений, объявлен чем-то греховным, недостойным и порочным. Чем-то, что надо изжить, уничтожить, попрать, превратив живые человеческие существа в фарфоровые изваяния, которые осталось только вымазать краской и выстроить на подоконнике в Сочельник. А ведь и библейские персонажи не были смиренными, мёртвыми духом, аскетами! Илия и Давид, Моисей и Иисус Навин, Иезекииль и Самуил — все они были обуреваемы страстями! Праздностью и мудростью, смирением и развратом, пьянством и трудолюбием. Нет ничего естественнее человеческих страстей. В конце концов, люди допускаются на небо не потому, что они обуздали свои страсти или вовсе не имели никаких страстей, а потому, что они культивировали их в себе, взращивая понимание. Вере не должно полагать всякие страсти порочными, потому что именно они делают глиняное изваяние тем, что ныне зовётся человеком.

— И поэтому…

— Да! — с жаром произнёс Уилл, едва не вскочив со стула, — Новый Бангор — не чудовище и не дьявольское порождение. Это сад первобытных страстей, то, чем когда-то был Эдем, пока церковники не провозгласили его скорбным царством грустных скопцов, которые никогда не знали ни похоти, ни любопытства, ни дерзновения. Новый Бангор — это Эдем, первобытная Река Жизни.

— Река Жизни? — Лэйд осклабился, — Вы, должно быть, редко видели тех тварей, что шныряют в этой реке. Например, отродий Танивхе, что выбираются на берег всё чаще в последнее время. Уверяю вас, эта река часто выносит на берег не жемчужины познания, а раздробленные кости тех глупцов, которые имели неосторожность в ней искупаться! Жаль, по одним лишь этим костям уже не скажешь, кому они принадлежали, обычным дуракам или философам!

Уилл стиснул зубы. Даже мотнул коротко головой, как боксёр, получивший короткий хук накоротке, однако растерявшимся не выглядел. Чертовски хорошо держится для сопляка.

— Возможно. Жизнь бесконечна в своих проявлениях, мистер Лайвстоун. Но это жизнь, и тем она прекрасна. Новый Бангор не пытается щадить чьих-то чувств, напротив. Он испытывает их, как испытывают на прочность пеньковую верёвку, он нарочно проверяет их пределы и при случае безжалостно рвёт. Но тем самым он даёт возможность раскрыться человеческой душе — в любом проявлении. Для каждой человеческой страсти у него есть ответ, для каждого желания — удовлетворение, для каждого страха — зримое воплощение.

Лэйд лишь небрежно отмахнулся.

— В вас говорит восторженность новичка. Надо думать, некогда сэр Джеймс Кук тоже полагал открытую им Новую Зеландию блаженным царством, земля которого состоит из хлебного пудинга, а реки — из сидра. И полагал так вплоть до того момента, когда чёртовы полли не стали натирать его солью и уксусом. Новый Бангор — это не Эдем, Уилл. Это ад в самом страшном и изобретательном воплощении. Он не проверяет и не испытывает чувств, он измывается над ними, пародируя в самых страшных формах. Он не раскрывает человеческие души, он ищет в них трещинки, на которые можно надавить, чтоб превратить душу в месиво бесформенных осколков. Вы просто позволили ему себя обмануть, подсунув то, что сами искали.

— Я не согласен с вами, мистер Лайвстоун. Я многое увидел здесь.

— А ещё больше — не увидели! — Лэйд едва не грохнул кулаком по столу, — И рискуете никогда не увидеть. Может, в обществе полковника Уизерса вы и пребывали в относительной безопасности, вас невидимо оберегала сама Канцелярия, но оставшись в одиночестве… Да ваш Эдем попросту сожрёт вас, хрустнув костями!

— Полковник Уизерс тоже разделял ваше мнение, мистер Лайвстоун. Он считал, что Новый Бангор — неподходящее для меня место. И, смею надеяться, мне удалось поколебать его уверенность.

Лэйд вспомнил человека в чёрном с бледным лицом утопленника и призрачной улыбкой. Он едва не издал смешок — колючий, царапающий горло нервный смешок, который должен был весьма скверно прозвучать в замкнутом объёме кабинета. Поколебать уверенность полковника Уизерса в его представлении было не проще, чем летней мошке — поколебать Собор Святого Павла.

Канцелярия хочет, чтоб он покинул остров. Эти слова полковника Уизерса отпечатались в его памяти так крепко, что Лэйду казалось, они будут пылать огненными буквами во тьме, стоит ему лишь закрыть глаза.

— Как вы оказались здесь?

Уилл смутился. Он вновь ссутулился в кресле, сделавшись из пламенного оратора сдержанным молодым человеком.

— Я свернул налево возле скобяных товаров, вышел на Хейвуд-стрит и…

— Я имел в виду не это, — Лэйд коротко мотнул головой, — Как вы оказались здесь?

— О. К сожалению, полковник Уизерс не мог бесконечно тратить на меня своё драгоценное время. Он служит в Канцелярии и, как я понимаю, немало занят по службе. Так что он счёл возможным перепоручить меня другому гиду, знающему Новый Бангор не хуже него. Вы даже не представляете, как я был обрадован и польщён, узнав, что этим гидом будет не кто-нибудь, а сам Бангорский Тигр!

Уилл замолчал, ожидая его реплики. Но реплики всё не находилось, напрасно Лэйд то барабанил пальцами по столешнице, то хмыкал. Проще было найти щепотку чая в давно опустошённом сундуке, чем подходящие моменту слова. Тяжёлый, скверный, совершенно незнакомый случай.

Растерянно блуждающий по кабинету взгляд коснулся потрёпанного талмуда мистера Хиггса, любовно устроенного его собственной рукой на углу стола. Коснулся — и двинулся дальше. Чем сейчас мог ему помочь мистер Хиггс? Посоветовать томить мясо до нужной степени готовности? Обратить внимание на свежесть зелени?..

Книга. Вот оно. А что, если…

Лэйд посмотрел на Уилла, потом на «Большую поваренную книгу Хиггса», потом — опять на Уилла. Ещё не идея, лишь её хвостик, но хвостик многообещающий. Пожалуй, можно попытаться потянуть на него и посмотреть, что вынырнет на свет.

— Мистер Уильям…

— Уилл.

— Уилл. Скажите, вам доводилось читать «Божественную комедию» Данте?

К его удивлению, этот простой вопрос вызвал на поверхность аскетичного лица гостя отчётливо тёплые эмоции.

— Разумеется, и не раз! Это воистину великое произведение, мистер Лайвстоун, смело сочетающее текст Святого Писания с упоительной гаммой человеческих эмоций и чувств. Признаться, я даже пытался делать наброски к ней. Ничего особенного, школярская мазня, но у меня есть надежда с течением времени сделать несколько серьёзных иллюстраций. Нет, не тёшу себя надеждой, что могу хотя бы в малости сравняться с великими мастерами прошлого, Деменико де Микелино и Сандро Ботичелли, но осмеливаюсь надеяться, что когда-нибудь и у меня выйдет что-нибудь небесталанное, годное хотя бы для того, чтоб повесить над камином.

— У вас, наверно, крепкий желудок, — пробормотал Лэйд, пытаясь ворчливостью тона скрыть ожесточённую работу мысли, — Я знаю о «Божественной комедии» достаточно, чтобы быть уверенным — если хоть какая-то сцена из неё окажется над моим камином, я рискую лишиться аппетита до конца своих дней.

— «Комедию» мессира Данте часто упрекают в чрезмерной мрачности, — согласился Уилл, — Но это несправедливо. Она живописует не ад, она посвящена человеческой душе со всеми её достоинствами и огрехами, кавернами и инкрустациями. Эта книга — Библия человеческой души, тщательнейший чертёж тех человеческих страстей, которыми мы одержимы. Но почему вы заговорили о «Божественной комедии», мистер Лайвстоун?

Лэйд вздохнул.

— Надо думать, я не очень похожу на хитрого итальяшку Вергилия[21], тот, вероятно, был помоложе и фунтов на сто пятьдесят полегче. Однако готов оказать вам ту же услугу, которую он оказал сеньору Алигьери. Вам нужен был гид? Считайте, он у вас есть.

— Простите, я не…

— Вы знаете, из скольких административных районов состоит Новый Бангор?

— Из девяти, — почти тотчас ответил Уилл, — Но какое…

— Верно. Майринк, Айронглоу, Коппертаун, Редруф, Миддлдэк Шипспоттинг, Олд-Донован, Лонг-Джон, Клиф. Девять. Забавная аналогия с тем устройством ада, которую рисовал перед читателем автор «Божественной комедии», верно?

— Я не сторонник слепого символизма, мистер Лайвстоун. Девять муз, девять архангельских чинов, ну и, конечно, число Беатриче…

— Впрочем, думаю, что небольшая перестановка не пойдёт во вред. Можно заменить Майринк Скрэпси и, поверьте, наша прогулка от этого только выиграет. Что ж, я берусь продолжить дело полковника Уизерса, — торжественно произнёс Лэйд. Хотел произнести по-будничному, но голос сам зазвенел литой медью, — Провести вас по девяти кругам ада. Показать вам настоящий Новый Бангор. Не его фальшивую позолоту и не его нарочито пугающие лики. Я хочу показать вам истинное обличье вашего Эдема. Его потроха и внутренности. Его повелителей и его слуг. Его затаённые страсти и течения. И судьбы тех людей, которые по доброй воле или невольно, этим течениям отдаются.

— Если вы желаете навести на меня страху…

— Не стану спорить, у меня была такая мысль, — усмехнулся Лэйд, — Но не мне соперничать с полковником Уизерсом по этой части. Если вы провели неделю в его обществе и всё ещё не седы, как старик, мне уже будет нечем вас напугать. Но вот заставить задуматься — вполне в моих силах. Дело в том, что я лучше многих знаю истинное лицо Нового Бангора. Настоящее лицо.

— Потому что…

— Да, — Лэйд кивнул, протягивая Уиллу через стол руку для рукопожатия, — Потому что я — Бангорский Тигр.

— С чего мы начнём?

Это было первое, что спросил Уилл, едва лишь они вышли из лавки. В другое время такая нетерпеливость вызвала бы у Лэйда раздражение, но сейчас, к собственному удивлению, он сам испытывал нечто сродни азарту. Точно охотничий пёс, выбравшийся из тёплой конуры и ощущающий витающий в воздухе дух предстоящей охоты.

Если самоуверенному лондонскому мальчишке, который из всех запахов мира знает лишь сухие ароматы краски, нужен гид, пусть будет уверен — он получит лучшего гида в Новом Бангоре.

— Прямо отсюда, — Лэйд остановился и торжественно коснулся прогулочной тростью тротуара, — К чему далеко ходить? Добро пожаловать в первый круг ада!

Уилл зачем-то оглянулся. Точно ожидал, что с ударом дерева о камень в небе вдруг грянет гром, а Миддлдэк в мгновение ока переменится, сбросив фальшивую личину. Сточные канавы обратятся огненными реками, беспечные уличные коты, шныряющие на помойках, обретут облик хвостатых бесов, а бесчисленные запахи Хейвуд-стрит окажутся подавлены едкой серной вонью.

Если так, его ждало разочарование, потому что Хукахука не переменился ни на йоту. Он гомонил бесчисленным множеством людских голосов, беспокойных, радостных и возбуждённых. Скрипел деревянными колёсами телег и тачек. Грохотал молотками и молочными бидонами. Звенел оконными стёклами и обеденными тарелками. Смеялся и проклинал весь свет. Словом, делал всё то, чем занимался от начала веков и чем будет заниматься впредь, до того момента, когда на небе погаснут звёзды.

— Это…

Лэйд кивнул, для убедительности ещё несколько раз постучав тростью по брусчатке.

— Первый круг ада. Миддлдэк.

— У Данте Алигьери в первом круге располагается Лимб, прибежище добродетельных безбожников и мёртвых детей, — неуверенно заметил Уилл, — Но я…

— Ожидаете встретить тут Гомера или Аристотеля? — осведомился Лэйд иронично, — Может, пожать руку Сенеке[22]? Впрочем… Стойте. Видите, того неопрятного старика, который возится с пивной бочкой через дорогу? Чтоб меня черти разорвали, если это не Птолемей собственной персоной! Посмотрите, как кривится его благородное лицо! Как сверкают глаза! Должно быть, сбивая обручи со старой бочки, он ищет доказательство для новой геометрической теоремы, пришедшей ему в голову. Или же пытается понять, на сколько надул его бондарь. Впрочем… Извините, Уилл, кажется, зрение меня подводит. Это не Птолемей, это Маккензи, владелец «Глупой Утки». Впрочем, он тоже в некотором роде философ, а его собственная теория мироустройства может поспорить с той геоцентрической теорией, которую в своё время предложил мистер Птолемей. Заключается она в том, что все неприятности и проблемы мира безостановочно кружат вокруг одной-единственной точки пространства, точки, которая именуется Оллис Маккензи. Кстати, по-своему интересная и стройная теория.

— Не сомневаюсь.

Уилл осторожно кивнул, придерживая шляпу. Вынужденный подстраиваться под энергичную манеру движения Лэйда, покоряясь выбранному им курсу, сделавшись ведомым, он быстро утратил свою прежнюю самоуверенность.

— Лимб — юдоль для тех, кто не заслужил вечных мук, но, в то же время, по каким-то причинам не может пройти райскими вратами. Призрачное подобие живого мира, где влачат существование отринутые души. Миддлдэк — тоже подобие реального мира. Правдоподобная его копия. Он кажется беспечным, ленивым, погружённым в свои хлопоты, суетливым, наглым, хвастливым, словом, таким, каким надлежит быть британскому городу конца девятнадцатого века. И если не всматриваться излишне пристально в детали, может даже показаться, что он и есть такой. В Миддлдэке нет опасных тварей — как правило. Сюда редко заходят рыбоеды, лудильшики и китобои. Это очень спокойное местечко.

— Значит, поэтому вы тут обосновались? — спросил Уилл, едва только приспособился к стремительному, хоть и короткому, шагу своего гида

— Пожалуй. Обитая здесь, можно убедить себя в том, будто мир вокруг — вполне обыденная штука. Влиться в сонм прочих душ, не замечающих того, что пребывают в первом круге ада. Пожалуй, это будет самая короткая часть нашей прогулки. Видите ли, Миддлдэку особо нечего предложить взыскательному путешественнику. Спустя час мы с вами испачкаем обувь, провоняем кухонным чадом и устанем как собаки. Если к тому времени, конечно, не сляжем с солнечным ударом. Нет, я люблю Миддлдэк и особо не равнодушен к нашему Хукахука, но поверьте мне на слово, прогулка по здешним краям едва ли станет заслуживающим внимания приключением для джентльменов вроде нас.

Уилл неуверенно кивнул.

— Возможно, вы правы, мистер Лайвстоун. Всё здесь кажется вполне… обычным.

— Миддлдэк — это живот Нового Бангора. Иногда в нём урчит, иногда происходят колики, но в целом никаких интересных процессов. Вот почему его так ценят ленивые обыватели вроде меня.

Они двинулись вниз по Хейвуд-стрит, в том направлении, которое Лэйд указал тростью. Людей на улице было немного, в такую жару редко кто желал высунуть нос из дома, но даже редкие прохожие не выражали никакого удивления при виде их, разве что кивали Лэйду или почтительно снимали шляпу. В сонном птичьем царстве под названием Миддлдэк два непринуждённо прогуливающихся джентльмена едва ли могли служить примечательным зрелищем.

— Эта лавка по правую руку — гастрономический магазин Айкла Атчинсона. Вполне рекомендую — хорошее обслуживание и божеские цены. Только упаси вас Господь брать у него молоко! Вон там, левее, пекарня Лорри О’Туна, лучшая сдоба во всём Хукахука. Ну а если у вас случится от неё несварение, милости прошу к нашему аптекарю, доктору Фарлоу, его лавку можно заметить вон там…

Уилл разглядывал магазины и лавки, которых в Хукахука было великое множество, но без явственного энтузиазма. Если он как художник и испытывал интерес к нео-колониальной британской архитектуре, этот интерес он, должно быть, полностью удовлетворил за тот месяц, который провёл в Новом Бангоре. Тем большее удовольствие испытывал Лэйд, демонстрируя ему табачные и книжные лавки, кофейни, портерные, парикмахерские, бильярдные, прачечные, парфюмерные салоны, портновские мастерские, мужские клубы, антикварные магазины…

Уилл не пытался его перебить, лишь послушно вертел головой, впитывая знания, которые никогда ему не пригодятся и которые наполовину состояли из вещей, выдуманных Лэйдом на ходу.

Сдался он лишь получасом спустя, изнемогая от огромного количества взгромождённых на него знаний, столь же бесполезных, как меховая парка в климате Нового Бангора.

— Мистер Лайвстоун, сэр…

— Да, Уилл?

— Полагаю, возникло некоторое недоразумение. Когда я говорил о гиде…

— Всё в порядке. Уверяю вас, старый Чабб может забыть, что ел сегодня на ланч, но помнит всё, что когда-либо происходило в Хукахука. Видите тот дом? Да, под красной крышей? Говорят, именно на его пороге пятнадцать лет назад Омас Лэк сломал ногу. Да-да, как раз когда пытался улизнуть от своей кузины Дотти. Она, видите ли, давно подозревала, что он водит шашни с Изой с Дрэйк-стрит, но только дело было в апреле, так что её вексель для мистера Пайпера, тот самый, что на два шиллинга, уже был просрочен, а значит…

— Мистер Лайвстоун!

Лэйд ухмыльнулся, ощутив, впрочем, почти сразу приступ душевной досады. Это было как-то мелко, по-мальчишечьи, оттого у злорадства оказался неприятный привкус.

— Что такое?

— Когда вы говорили о прогулке по всем кругам ада, полагаю, я ожидал чего-то другого.

— Ах, так… Что ж, как и я, полагаю — когда впервые ступил ногой на землю Нового Бангора. Вы ещё молоды, Уилл. Рано или поздно вы поймёте, что тот загадочный и непостижимый процесс, который мы именуем жизнью, по своей сути лишь череда разочарований. Просто мы привыкли приправлять их различными специями сообразно возрасту и бюджету.

Уилл кивнул, без особой, впрочем, уверенности.

— Полагаю, так и есть, однако…

— Однако вы заручились компанией Бангорского Тигра не для того, чтоб слушать, где стоит покупать молоко, а?

— Да, сэр, — с некоторым облегчением произнёс Уилл, — Полагаю, что так.

Несмотря на то, что Лэйд с самого начала задал энергичный темп, их продвижение вниз по Хейвуд-стрит напоминало движение перегруженной лодки по изобилующей корягами узкой реке. Неудивительное дело для Хукахука даже в разгар дня. Навстречу им то и дело попадались люди, которые считали своим долгом поприветствовать мистера Лайвстоуна, и этикет требовал, чтобы Лэйд отвечал им тем же. Он приподнимал шляпу при виде знакомых дам, немного закатывая глаза и улыбаясь одной стороной рта — от Сэнди он слышал, что подобная гримаса ему очень к лицу. Он обменивался рукопожатиями с приятелями-лавочниками и добрыми соседями. Он кивал в ответ на подобострастные приветствия развозчиков и добродушно подмигивал играющим детям.

Старый добрый Чабб, одна из древних черепах, на которых стоит Хукахука. Человек, в любое время суток готов продать вам соль, уксусную эссенцию или горчицу, да ещё отвесить бесплатно дельный совет. Человек, настолько опытный и сведущий во всех мирских науках, что, поговаривают, иногда может помочь, если вокруг начинают твориться непонятные или подозрительные дела…

— Я могу многое рассказать вам о Миддлдэке, Уилл. Он может выглядеть неряшливым, как лондонский пригород, невзрачным, даже скучным. Но у него найдётся пару стоящих историй, надо лишь знать, в какой карман запустить руку. Старикашка Брейрбрук может казаться сонным, над ним часто измываются почитатели Монзессера, Коронзона или Мортлэйка, но уверяю, у него богатая фантазия и озорной нрав.

— Брейрбрук, сэр?

— Губернатор Брейрбрук, — легко пояснил Лэйд, — Покровитель Миддлдэка, один из Девяти Неведомых. В этих краях его ещё кличут Лукавым Жнецом. Жаль, Маккензи сейчас слишком занят со своим бочонком, уж он-то нашёл бы, что вам рассказать…

Но ни Маккензи, ни его злосчастный бочонок, кажется, сейчас не интересовали Уилла.

— Вы верите в Девять Неведомых? — быстро спросил он, — Я имею в виду, вы разделяете воззрения кроссарианцев?

Лэйд задумался. Вопрос выглядел простым и бесхитростным. Ровно в той же мере, в какой простым и бесхитростным кажется паровой двигатель — прежде чем снимешь кожух, обнажая его истинное устройство с великим множеством деталей и узлов.

— Дело не в том, верю ли я в Девятерых, — ответил он, помедлив, — Дело в том, верит ли Он в них.

Он не собирался произносить этого. По крайней мере, не вслух. Но поздно — иной раз слово выскакивает изо рта быстрее чем канарейка из отпертой клетки. Судя по лицу Уилла, это замечание вызвало у него самый живой интерес. Чтобы этот интерес не обрёл форму вопроса, Лэйд счёл за лучшее завладеть инициативой в разговоре.

— У Брейрбрука странная репутация среди прочих. Он не такой зловещий, как Карнифакс или Танивхе, не такой щепетильный по части сложных ритуалов, как Монзессер или Коронзон, не такой безумец, как Медноликий или Аграт, Дщерь Субботы. Некоторые видят его в образе хитрого жовиального старика — этакого, знаете, Джона Буля, который день-деньской может просидеть за трубочкой, благодушно подтрунивая над соседями, и которого весьма непросто вывести из себя. Вы знаете, что Брейбрук каждому ребёнку на двенадцатилетие дарит серебряную ложку?

— Нет, — тут же отозвался Уилл, — А зачем?

— Не знаю, но ложки просто находят под подушкой. Если это и является частью какого-то ритуала, пока никому не удалось понять, какого. А ещё у него странное чувство юмора. Оно странное у всех Девяти, но если, допустим, над вами захочет подшутить Мортлэйк, Князь Цепей, дело, скорее всего, кончится печально — как минимум для вашего рассудка. Шутки же Брейрбрука могут напугать, но в большинстве своём вполне безобидны. И столь же непонятны. Как-то раз во всём Хукахука дверные петли начали скрипеть в тональности фа мажор. В другой раз — как сейчас помню, стоял четверг — все домашние коты принялись мяукать в унисон, мало того, выдерживая определённые интервалы и продолжительность. Мы несколько часов били себе голову, что бы это значило, пока доктора Фарлоу, нашего здешнего мудреца, не осенило — это была Азбука Морзе!

Уилл встрепенулся.

— О! Сигнал расшифровали?

— В тот же день. Он гласил «Революция должна совершаться в рассрочку».

— Звучит весьма… бессмысленно.

— Как будто в серебряных ложках больше смысла! — улыбнулся Лэйд, — Впрочем, считать его безобидным малым тоже неправильно. Он один из Девяти, а значит, воплощение сил, которые могут быть столь же губительны, сколь и благостны, это нельзя забывать. Жук, замерший в тени твоей опускающейся подошвы, тоже может быть свято убеждён в том, что небо, ответив на молитвы, защитило его от солнечного жара. Не предполагая, что произойдёт через мгновенье. Так и здесь. Крайне опасно очеловечивать кого-либо из Девяти Неведомых, приписывая им человеческие черты и свойства. В противном случае вас может ждать весьма неприятный сюрприз. Я слышал, один лентяй с Шелл-стрит, возжелав беззаботной жизни, сделал щедрое подношение старине Брейрбруку. Полная вина чаша, свечи из рыбьей жёлчи, всё прочее в этом духе… Он пожелал жить в довольстве и при этом ничего не делать. Говорят, он был неточен в своих формулировках — обычное дело для начинающих кроссарианцев. Я же уверен, что Брейбрук понял его совершенно правильно, но… Как я уже говорил, у него, кажется, в самом деле странное чувство юмора. Следующим утром несчастный заклинатель обнаружил, что обездвижен от головы до пят. Во сне его хватил паралич. Что ж, с тех пор он в самом деле с полным основанием может говорить, что в этой жизни может существовать, не ударяя пальцем о палец. Он стал иждивенцем на попечении родственников.

— Незавидная участь.

Лэйд пожал плечами.

— Обычная для самоуверенного неофита. Вы даже не представляете, сколько в Новом Бангоре обитает охочих до божественной благодати и уверенных в том, что Девять Неведомых мечтают завоевать их расположение, одарив всеми мыслимыми земными благами в обмен на дохлую курицу и пару прочитанных на ломанной латыни замшелых катренов[23]. Что только не идёт в дело! Какие-то фальшивые средневековые манускрипты Христиана Кнорра фон Розенрота, переписанные до полной потери смысла инкубулы Парацельса, просто какая-нибудь тарабарщина на арамейском, которую выдают за тайные дневники Корнелия Агриппы… Говорят, какая-то выжившая из ума вдова попросила у Девятерых, чтоб к ней вернулся её покойный муж. И он вернулся. Спустя несколько лет после смерти.

На лице Уилла мелькнула какая-то догадка, которую он, впрочем, не успел облечь в слова.

— Он…

— Ну да. Про его внешний вид она ничего не уточняла. Как говорят у нас среди лавочников, получила товар запрошенного качества. Едва ли воссоединение любящих сердец вышло таким же красивым, как пишут в книгах. Канцелярским крысам пришлось оцеплять квартал, в котором она жила. Формально — утечка в газопроводе. Но весь Хукахука слышал пальбу до самого утра. Как и полагается, крысы исчезли с рассветом. А вместе с ними исчезла и убитая горем вдова.

— Вот как…

— Таковы в большинстве своём все кроссарианцы. Жадность и невоздержанность сами по себе серьёзные грехи, но в сочетании с излишней самоуверенностью это часто приводит к конфузам. Впрочем, даже тщательно просчитанные желания редко заканчиваются чем-то хорошим, такова уж суть Девяти. Я знал одного амбициозного студента, который ночами вместо латинской литературы штудировал оккультные трактаты, что добывал из-под полы в Скрэпси. В один прекрасный день он исполнился уверенности в том, что сможет без ошибок провести ритуал. И провёл. К слову, его желание было сформулировано вполне конкретно. Он пожелал знать всё. Всё на свете.

Уилл нахмурился.

— Тоже отдаёт самоуверенностью, как по мне. Позволительно ли человеку знать всё?

— Он проявил осторожность в своём желании. Он пожелал знать только то, что известно человечеству, разумно не став соваться в тайны бытия. Впрочем, не могу сказать, что это ему сильно помогло. Проблема в том, что человеческий мозг по своему устройству отнюдь не бездонный сундук, у него есть ограничения чисто биологического характера. Попытайтесь представить, что с ним произойдёт, если вы попытаетесь втиснуть в человеческую голову антропологию, линейную алгебру, все разделы логики, волновую физику, историю за все века, демографию, социологию, военное и плотницкое дело, основы бухгалтерского учёта, кораблестроение, металлургию, банковскую науку, все мыслимые языки и прочее, прочее, прочее, вплоть до какой-нибудь имагологии[24]! Знания пёрли из него таким потоком, что Темза на этом фоне показалась бы жалким ручейком. К полудню он мог наизусть цитировать «Вопросы к четырём книгам Аристотеля» Альберта Саксонского и в совершенстве разбираться в устройстве гидравлических прессов, но уже с трудом мог вспомнить своё имя. К вечеру его уже мало кто мог понять — он углубился в дебри теоретической физики так глубоко, что почти лишился возможности понимать человеческую речь и лишь слабо дёргался, извергая из себя какие-то невразумительные формулы пространства-времени. К тому моменту он уже не помнил ни своего имени, ни где он находится, ни того, как справлять естественные потребности. Видимо, его память оказалась заполнена более ценными знаниями. Сделалось видно, что он невменяем. Утром его собирались отправить в лечебницу для душевнобольных, что в Олд-Доноване, да не довелось — ночью его хватил удар. Такой силы, что прозектор, вскрывавший его тело, приятель нашего доктора Фарлоу, говорил, будто внутренности его черепа от бесчисленного множества инсультов превратились в протёртый клюквенный морс. Воистину, многия знания — многия печали, как говорил мудрейший сэр Соломон.

— Значит, остров может сотворить с человеком всё, что ему заблагорассудится?

Лэйд чуть не прикусил язык. Уверившись в том, что полностью завладел инициативой и уверенно ведёт за собой Уилла, как буксир — покорную баржу, он не ожидал вопросов, особенно такого рода.

— Я как раз собирался рассказать случай про старого мельника, о котором мне поведал О’Тум, но если вы…

— Значит, наша плоть подвластна ему? — настойчиво спросил Уилл, — Он в силах превратить нас прямо посреди улицы в пресмыкающихся гадов, к примеру?

— Знали бы вы, сколько от этого выходит проблем! — вздохнул Лэйд, — Не далее, как в прошлый вторник мой приятель, с которым мы шли вот так, как сейчас мы с вами, позеленел и превратился в огромного каймана. Можете вообразить мой ужас! Он должен был мне восемь пенсов!

Во взгляде Уилла явственно сквозила укоризна.

— Вы шутите, мистер Лайвстоун.

— Старый добрый британский юмор. Распространяется по всей территории Британского Содружества и пока ещё, хвала Господу, не защищён патентом. Лучшее средство от неудобных вопросов. Жаль, это же средство не годится для защиты от налогов… Вы имеете обыкновение задавать непростые вопросы, Уилл.

— Когда я задал его полковнику Уизерсу, тот предпочёл сменить тему. И сделал это так ловко, что я этого даже не заметил.

— Полагаю, этим ценным навыком умения полковника Уизерса не исчерпываются, — усмехнулся Лэйд, — Поблагодарите судьбу, что не ознакомились с прочими. Говорят, когда-то давным-давно один не в меру самоуверенный грабитель попытался застрелить полковника Уизерса. Говорят, это было в гостинице под названием «Полевой клевер», но в последнем я не уверен — на острове нет гостиниц с таким названием. Как бы то ни было, этот тип выпустил в полковника Уизерса полный заряд обоих своих револьверов с расстояния в два фута, почти в упор. Но не оставил на его костюме даже дырки. В ответ полковник просто наставил на него палец — и незадачливый грабитель превратился в растерзанный дымящийся свёрток — словно в него палило полдюжины митральез!

— А сейчас вы сами пытаетесь сменить тему, не так ли?

Лэйд едва сдержал смешок. Этот Уилл, может, юн и наивен, но сбить его с толку не так и просто. Как, вероятно, и запугать. Что ж, он знал, что ему предстоит много работы — ещё в тот момент, когда предложил свои услуги.

— Это не та тема, о которой я люблю рассуждать, — заметил он, стараясь держаться прежнего небрежного тона, — Мы, узники Нового Бангора, немного мнительны относительно некоторых вещей. И власть Левиафана над нами — пожалуй, самый болезненный из вопросов.

Есть имена, произнося которые, испытываешь подобие зубной боли. Есть имена, чьи отзвуки рождают в груди дрожь или беспокойное шевеление. Есть такие, что отдаются гулом в ушах. Есть такие, которые проще вообще не произносить, но звучание которых всё равно внутренне слышишь, лишь только мысль коснётся какого-то запретного участка в мозговой коре.

Он всё-таки произнёс это имя.

Левиафан. Единственный полноправный владетель Нового Бангора. Капризный император и мудрый правитель. Невидимый защитник и щедрый покровитель. Безумный архитектор и ночной кошмар.

Многие знакомые Лэйду люди предпочитали не произносить этого имени вслух — считалось, что оно притягивает Его внимание. Многие, напротив, испытывали удовольствие, понося его и проклиная. В судьбах тех и других Лэйд не находил большой разницы.

— Вы провели в Новом Бангоре всего месяц, — заметил он, — Неудивительно, что вы не знаете тонкостей. А полковник Уизерс из душевной деликатности не стал об этом распространяться. Дело в том, что… Ох, чёрт, никогда не разбирался в метафорах, но, полагаю, вы сознаёте разницу между видом на жительство и гражданством?

Уилл кивнул. Не очень, впрочем, уверенно. Должно быть, этот вопрос мало занимал его, пока он кропал свои эскизы в мастерской этого, как его… мистера Бесайера. Что ж, у него будет возможность подумать об этом на досуге. Много времени.

Лэйд ощутил короткий болезненный укол под правой лопаткой. Точно раскалённую кочергу приложили. Не будет, Чабб. Потому что через два дня мистер Уилл, несостоявшийся гравёр, будет смотреть на растворяющийся в тумане Новый Бангор, стоя на верхней палубе «Мемфиды». Не подозревая, что вытянул из руки судьбы лотерейный билет, о котором молили, быть может, сотни его собратьев по несчастью.

— Что ж, Уилл, попробую объяснить. Сейчас мы с вами идём по Хейвуд-стрит рука об руку. Эта счастливая возможность оказалась нам предоставлена только потому, что каждый из нас в своё время услышал зов. Этот сигнал, блуждающий между мирами, принято называть зовом, хотя на самом деле никто не знает, как он выглядит, является он звуком или нет, и чем вообще, чёрт побери, является. Я не знаю, что привело вас на остров, и мне нет нужды это знать. Вероятно, вы сидели в мастерской мистера Бесайера, вырезали какую-нибудь заковыристую форму для пресса и вдруг поймали себя на мысли, что обязательно должны зарисовать потрясающие нервюры[25] собора Святого Петера, про который когда-то читали в газете. Желание это было столь сильно, что вы тем же вечером упаковали чемоданы, пожелали здоровья мистеру Бесайеру, запаслись хинным порошком и отправились в путь, в далёкую Полинезию. И только сойдя с корабля на твёрдую землю, обнаружили, что никакого собора Святого Петера в Новом Бангоре отродясь не бывало. Но уже поздно — чудовище клацнуло челюстями, отделив вас в одно мгновенье от бренного мира. Это всего лишь предположение, к слову. Интересоваться, какое обличье принял зов для собрата по несчастью среди нас, старых каторжников, считается дурным тоном. В конце концов, многие из нас прибывают на остров по глубоко личным причинам.

— Всё в порядке, — улыбнулся Уилл, — Тем более, что ваше предположение весьма правдоподобно. В юности я действительно имел слабость к классической церковной архитектуре. Бывало, часами, до скрежета в спине сидел, зарисовывая интерьеры Вестминстерского аббатства. О, совершенно восхитительная картина, поэзия, воплощённая в камне! Иногда, стоило мне прикрыть глаза, мне казалось, я вижу, как…

Лэйд едва не скрипнул зубами.

— Как бы то ни было, каждому из нас раз в жизни крупно не повезло. Мы вытянули карту, которой не значилось в колоде — пригласительный билет в Новый Бангор. И будь ты хоть лучшим шулером в мире, эту карту не сбросить тайком под стол и не утаить в рукаве…

— Какую карту вытащили вы? — жадно спросил Уилл.

Сопляк. Пострел. Мальчишка. Однако Лэйду потребовалось на удивление серьёзное усилие, чтобы превратить гримасу на своём лице в сардоническую усмешку.

— Меня перевели из Лондонского зоопарка. От английского климата у меня выцветали полосы на шкуре и портились когти.

— О, — на лице Уилла не было заметно раскаяния, однако глаза он всё же отвёл, — Простите. Это, конечно, было крайне бестактно с моей стороны.

— Неважно. Как бы то ни было, выбравшись на пристань в Клифе и всё ещё ощущая позывы тошноты в желудке после морской качки, вы не становитесь гражданином Нового Бангора, несмотря на то, что обратная дорога отрезана. Всего лишь приглашённым лицом. Это может показаться формальностью, но, на самом деле, таит в себе весьма важную деталь.

— Какую? — тут же спросил Уилл.

Вопросы он задавал жадно, почти бесцеремонно, но внимательно выслушивал ответы. Наверно, был не последним школяром в своём классе.

— Он не властен над вами, — произнёс Лэйд. Нарочито неспешно, так, чтоб было время обдумать каждое слово, — Пока ещё не властен. Он может изводить вашу душу и ум жуткими вещами, беспокоить, рисовать чудовищные картины, терзать, пугать, знакомить с невообразимыми существами, которые лишь по недоразумению именуются людьми. Однако при этом Он не в силах использовать вас, как использует всех прочих своих подданных. Лепить из вашего тела что ему вздумается, подвергать трансформациям и мутациям ваш разум. Вы всё ещё Его гость, а не собственность.

Уилл некоторое время молчал, глядя себе под ноги, но едва ли он был занят тем, что пересчитывал брусчатку. Заговорил он нескоро — они успели пройти почти половину Хейвуд-стрит.

— Полковник Уизерс был очень убедителен, утверждая, что мне стоит покинуть Новый Бангор как можно быстрее. В обоснование этого он приводил примеры того, что случалось иногда с прочими гостями острова. Это были в высшей степени поучительные и жуткие истории. Про одного плотогона с Аделаиды, который…

— …окаменел, словно на него взглянула Медуза-Горгона? Это Арри Оуэнс. Если будете в Айронглоу, можете увидеть его в тамошнем парке. Его водрузили на постамент вместо статуи Джону Уэсли[26], благо сходство в самом деле имеется. Никто точно не знает, сохранил ли он сознание после этой трансформации, но если сохранил, мне кажется, ему бы это польстило. Не Горацио Нельсон, конечно, но всё же…

— И про другого, мистера Аттенборо.

— Этот, кажется, был из банкиров. Я даже видел его мельком. До того… В общем, когда он ещё был человеком. А не насекомоподобным существом с тремя дюжинами рук.

Серые глаза Уилла на некоторое время затуманились, точно их скрыла густая пелена облаков. Это их свойство уже было известно Лэйду и выражало, скорее всего, глубокую задумчивость. Наверно, подобным образом он замирал в залах Ветсминстерского аббатства, подумал он, не замечая, что краска с кисти капает на жилет. Что ж, молодости свойственно увлекаться. А ещё — искать. Рыть землю в попытках найти ответы, которые, быть может, и на свете-то не существуют, а являются продолжением ими же выдуманных вопросов.

Этот человек полагает, что получил благословение судьбы, открыв для себя Эдемский Сад. Что ж, в скором времени ему предстоит узнать, с какими существами он делит этот благословенный край и каков нрав смотрителя этого сада.

— Почему он делает это, мистер Лайвстоун?

— А почему треска пускает пузыри? — грубовато отозвался Лэйд и сам себя одёрнул, — А почему ребёнок неизбежно ломает свои игрушки? Из любопытства? Из злости? По незнанию? С тех пор, как вы становитесь гражданином Новом Бангора, он считает себя вправе сотворить с вашим телом и разумом что угодно — на его, Нового Бангора, усмотрение. И предсказать его фантазию не в силах ни один здравомыслящий человек. Знаете, у меня был знакомый, все пальцы которого на одной руке сделались медными. У другого на животе выросли россыпи молочных зубов. Ну и мучился же он, когда те резались, надо вам сказать… Пока вы лишь гость, вы вправе сохранять своё естество, но это длится не вечно. Нельзя вечно оставаться гостем в доме, в котором тебе суждено провести остаток жизни. Рано или поздно ты становишься его жителем. Полноправным подданным Нового Бангора. Со всеми, причитающимися этому статусу привилегиями.

— И когда наступает этот момент?

Лэйд фыркнул.

— Уж в чём нельзя упрекнуть нашего любезного хозяина, так это в крючкотворстве. Не беспокойтесь, вам не придётся писать прошение, подавать заявления, лепить марки, составлять в хитрых оборотах биографию… То, что вы находитесь здесь, уже подтверждение того, что Новый Бангор посчитал вас достойным стать его жителем. Выделил среди прочих и любезно пригласил. А значит, рано или поздно сделает частью себя, как сделал сотни прочих ваших предшественников. Вас это не коробит, Уилл? Не смущает необходимость сменить Богом данную форму, чтобы обрести познание в Эдемском Саду? Сейчас, полагаю, вы ощущаете себя вполне комфортно, но как знать, какое обличье вы примете, сделавшись подданным Нового Бангора?

— Человеческое тело — лишь форма, созданная для хранения его души и страстей, — поколебавшись, ответил Уилл, — А форма всегда состоит в тесной связи с содержанием…

— Знаете, если чего-то у меня и было в достатке, так это возможности хорошо изучить формы жизни Нового Бангора. И я до сих пор не устаю удивляться их многообразию. Баргесты и боггарты, бонаконы и ликантропы, паки и снаккуры, кобольды и никсы… Некоторые из них безвредны и годны разве что пугать детей. Другие же охотно отведают человеческой плоти, если им выпадет такая возможность.

— Но это… Это же мифические существа, ведь так?

— Привыкайте к новому значению слова «мифический», пока находитесь на территории Нового Бангора, — посоветовал ему Лэйд, — И будьте осторожны, чтоб ненароком не оказаться в чьих-то мифических челюстях. Да, при случае Он охотно черпает фантазии в нашем собственном подсознании. Для Него нет разницы, кого воплощать в реальности, наших старых добрых английских чудовищ, древнегерманских, французских, китайских… Не обошлось, конечно, без полинезийских, тех охотно берёт под своё покровительство Танивхе, губернатор Клифа — понатури, туреху, ваируа, маэри, кикокико… Вы удивитесь, Уилл, но многие эти существа когда-то были людьми. До тех пор, пока наш хозяин не посчитал, что нашёл для них более подходящую форму.

Он ожидал, что Уилл вновь надолго замолчит, чтобы переваривать информацию. Но Уиллу потребовалось совсем немного времени. Куда меньше, подумал Лэйд, чем когда-то потребовалось ему самому.

— Но я… Я всё ещё гость?

— Полагаю, что да. Видно, у художников более крепкое воображение, раз вы провели здесь месяц и ваш разум всё ещё не покорился неизбежному. Если не покинете остров послезавтра вечером, как знать, может протянете ещё столько же, прежде чем у вас вырастут крабьи клешни или глаза в промежности… В том и штука, нипочём не угадаешь наперёд, когда это случится. Некоторые бедолаги становятся гражданами Нового Бангора в считанные недели. Другие умудряются держаться годами. Я знал одного отставного полковника, который казался отлитым из пушечной стали. Говорят, служил под началом лорда Кардигана и чудом уцелел в Балаклавской мясорубке[27]. Человек несгибаемого духа, способный одним взглядом остановить пулю в полёте. И что вы думаете? Продержался три недели! Его рассудок, выдерживавший шрапнель и штыковые атаки, оказался не готов ко встрече с Ним. Он не тронул его тела, но прикосновение к рассудку оказалось фатальным. Я видел этого человека и, поверьте, зрелище было тягостным. Выпучив глаза и выкатив грудь, он недвижимо часами стоял в углу собственной гостиной, не замечая даже садившихся на него мух. Он вообразил себя шифоньером и, говорят, пребывал в таком состоянии вплоть до кончины ещё несколько лет.

Уилл потёр подбородок.

— Ужасно.

— С другой стороны, — поспешил сказать Лэйд, — Иногда этот процесс может порядком затянуться. К примеру, другой гость острова, бывший, если не изменяет память, страховым агентом, протянул почти пять лет. Тощий, тщедушный, вдобавок, кособокий, он не должен был продержаться и недели, а смотри-ка… Должно быть, Новый Бангор по какой-то причине испытывал к нему уважение. А может, просто растягивал удовольствие, не мне судить. Как бы то ни было, конец у него был незавидный. Кожа начала бледнеть и делаться прозрачной, внутренние органы сливались друг с другом, конечности отсыхали… Мне кажется, он превращался во что-то сродни гигантской амёбы. Окончания этой метаморфозы мне, по счастью, наблюдать не довелось. Канцелярские крысы позаботились о нём раньше. Выше нос, Уилл! Никто не знает, сколько времени отпущено вам! Может, побьёте его рекорд! Или, чем чёрт не шутит, проживёте добрых лет семь, прежде чем превратиться в чудовище.

Против его ожидания Уилл воспринял сказанное достаточно сдержанно. Скорее всего, подумал Лэйд, полковник Уизерс уже пускал в ход этот козырь. И не добился своего.

— Вы же не стали, — заметил Уилл, покосившись в сторону Лэйда.

— Откуда вам знать? — усмехнулся тот, — Может, я имею обыкновение питаться пиявками? Или несу куриные яйца, устроившись у себя в кабинете? Фантазия Левиафана непредсказуема, как подводные течения.

Уилл покачал головой.

— Простите, но я в это не верю. Вы — Бангорский Тигр. Легенда острова. Полковник Уизерс рассказывал мне некоторые истории из вашего прошлого и, поверьте, я нашёл их столь же потрясающими, сколь и невероятными.

— На вашем месте я не принимал бы всё, сказанное полковником, за чистую монету. Голодный крокодил и то более искренний собеседник, чем Канцелярская крыса.

— Вы пробыли на острове двадцать пять лет.

— И охотно променял бы Новый Бангор на безымянный остров Робинзона Крузо, уж поверьте мне.

— Однако не изменились. Это значит, вы так и не стали подданным Нового Бангора?

Не знаю, хотел было сказать Лэйд. Иногда мне кажется, что стал. Стал давным-давно, просто не заметил этого. И моё сопротивление, все эти отчаянные, бестолковые, суматошные движения, это никакое не сопротивление, а мальчишеское упрямство. Что я попросту не даю себе возможности заметить все те перемены, что произошли со мной. Может, поэтому Он и смилостивился надо мной — его это забавляет.

— Я — тот кусок старого мяса, который невозможно проглотить, пока не разжуёшь. Этим он и занят последние четверть века — жуёт меня. Но когда дожуёт, что рано или поздно случится… — Лэйд покачал головой, — Не удивляйтесь, если вам попадётся какое-нибудь девятипалое чудовище. А может… Может, всё произойдёт иначе. И это мне придётся убить чудовище, которое когда-то считало себя гравёром Уильямом из Сохо. Может, оно ещё будет помнить это имя, даже когда растянется на мостовой, истекая зловонным ихором от сидящих в нём пуль, как знать? Может, это имя вообще будет единственным из всего, что у него осталось от той, прошлой жизни?..

Уилл отвернулся, сделав вид, что пристально рассматривает вывески на другой стороне улицы.

Упрям и самоуверен, мысленно вздохнул Лэйд. Прямо как я в его годы.

— Уилл… — негромко позвал он, — Наша экскурсия продлится три дня. Но помните, что вы в любой момент можете остановить её и потребовать билет. Билет, который ваш по праву. Убраться подобру-поздорову из Эдемского Сада и сохранить об этом приключении жуткие, но вполне человеческие воспоминания.

Билет в самом деле был при нём. Лэйд убрал его в портмоне, которое лежало во внутреннем кармане его пиджака, однако постоянно ощущал этот невесомый листок, как, должно быть, старые ветераны ощущают стальной осколок, засевший под кожей.

Когда-нибудь он будет держать в руках такой же. Но на нём будет имя не Уилла. И не Лэйда Лайвстоуна. Его настоящее имя, которое он старался даже не вспоминать лишний раз, кутал в обрывках памяти, как нищий кутает в тряпьё чудом сохранившуюся у него золотую монету.

— Спасибо, мистер Лайвстоун, но ему лучше пока оставаться у вас.

Лэйд усмехнулся. Как привык усмехаться покупателям, открывшим в его лавке кредит, но не спешащим вносить в его счёт деньги.

— Что ж, воля ваша. Помните, сейчас мы лишь миновали Лимб, первый круг ада.

— Я готов, — Уилл с готовностью кивнул, тряхнув волосами, — Буду следовать за вами, мой Вергилий.

— В таком случае, вас ждёт первое испытание за сегодняшний день. Как известно, второй круг Ада отдан под обитание жертв похоти. Так что, думаю, вы догадываетесь, куда мы с вами направим стопы.

— В Шипси, — почти без колебаний произнёс Уилл.

— Ну разумеется. В Шипси.

Шипси встретил их радостно и, в то же время, небрежно, как встречают приятных, но не очень близких друзей. В этом не было ничего досадного или обидного. Насколько было известно Лэйду, в подобной же манере он встречал всех своих визитёров, вне зависимости от их положения в обществе, внешнего вида и достатка.

Беспутных школяров, пристально изучивших всю подшивку «Жемчужины[28]» и теперь ищущих приключений себе по карману. Почтенных джентльменов с шёлковыми цилиндрами, страдающих отдышкой, разглядывающих со знанием дела обильный ассортимент обнажённых женских ножек. Вечно спешащих моряков, нёсших сюда последние монеты, не пропитые в Клифе и жгущие ветхий карман.

Подобно Миддлдэку, Шипси поздно просыпался, зато всю ночь в нём клокотала жизнь. Жизнь в её естественном виде, не прилизанная для рождественской новеллы, не выглаженная, не выстиранная с крахмалом. Сладострастная, плотоядная, беспечная, ласковая, наглая, распутная, громкая… Ластящаяся, пьяно смеющаяся, способная в следующий же миг перегрызть горло — в кипящем от феромонов воздухе Шипси подчас лишь секунда разделяла убийственную страсть и страстное убийство.

Лэйд с улыбкой наблюдал за тем, как автоматоны из бордельной обслуги аккуратно вытаскивают из сточной канавы беспробудно спящего джентльмена, лишившегося и шляпы и штанов, но почему-то в дамских чулках и густо перепачканного кондитерским кремом. Ещё одна жертва распутности и невоздержанности. В этих краях рыбье зелье не очень жаловали — увлекая своих жертв в тёплые течения своих океанских грёз, оно делало человека равнодушным к удовлетворению похоти, а похоть была тем топливом, на котором существовал старый добрый Шипси. Что ж, подумал Лэйд, зато опий, гашиш и кокаин здесь всегда пользуются неизменным спросом…

— Шипспоттинг — верхняя часть острова, — вслух произнёс он, очертив тростью в воздухе соответствующую фигуру, — К тому же, расположенная неподалёку от моря. Это делает его в некотором роде превосходной наблюдательной площадкой, что и отразилось в названии. Когда-то здесь располагалась лоцманская служба и маяк[29].

— Эти знания я уже успел подчерпнуть от полковника, — кивнул Уилл, — Правда, он уснащал его историю более… живописными деталями.

— Могу себе представить. Имей я целью напугать вас, непременно включил бы в рассказ пару из них. Наверняка, полковник Уизерс не мог не упомянуть благородную хозяйку этих чертогов, леди Аграт. Также известную, как Дщерь Субботы.

— Это ведь её прозвали Паточной Леди?

— Её. У неё тут много имён. Но редко кто упоминает их вслух, тем более, что некоторые из них весьма… неприглядны, хоть и дают некоторое впечатление о её манерах. Например, иногда её кличут Нежной Агонией или, более мелодично, Эклампсией[30].

— Я слышал, она… довольно жестока, — заметил Уилл. И хоть он произнёс это почти небрежно, Лэйд с удовлетворением отметил, что голос у юного исследователя, едва заметно дрогнул. Надо думать, полковник не пожалел красочных деталей, описывая внутренний быт Шипси и нрав его бессменной госпожи…

— Сложно сказать, — задумчиво произнёс он, — Без сомнения, Дщерь Субботы может быть жестокой, но только если кто-то нарушает её правила. А те подчас весьма сложны для понимания и неочевидны. Например, у неё на удивление пуританские взгляды для владелицы той части острова, на которой количество публичных домов превышает количество пабов.

— Она действительно считает всех местных… дам своими подопечными?

— Дам?.. Вы про проституток? — Лэйд удовлетворённо отметил дёрнувшийся в сторону взгляд Уилла. Удивительная невинность для обитателя старого доброго Сохо, — Честно говоря, Аграт руководствуется столь сложным сводом правил, что понять её волю подчас весьма непросто даже её почитателям. Так что если планируете много времени проводить в Шипси, надеюсь, что в сфере страсти вы не наделены чрезмерным воображением или энтузиазмом. Ради вашего же блага, разумеется.

Уилл не был похож на развратника, но Лэйд с явственным удовольствием заметил, что тот едва заметно покраснел. Может, и в самом деле подумывал о чём-то подобном?

— Я не…

— Вам не доводилось читать «Половую психопатию» австрийского доктора Крафт-Эбинга?

— Н-нет.

— Думаю, мисс Аграт держит эту книгу на столике возле кровати, как Библию. Её сложно упрекнуть в пуританстве, как правило, она с полным пониманием встречает всякое удовлетворение телесных потребностей, пусть даже из числа тех, что в Старом Свете считаются недостойными и постыдными. Если вас томит что-то такое, Уилл, не стесняйтесь, Шипси создан для удовлетворения подобных желаний и, поверьте, умеет это делать. У вас есть в запасе какая-нибудь тайная страсть? Тяга к молодым девушкам, быть может? Напротив, к пожилым? Тут это не покажется никому предосудительным, уверяю вас, что бы вы ни придумали, для Аграт это будет отвратительно невинной шалостью, и только. Может, вас привлекают чужие или свои собственные страдания? Или вы сторонник той любви, что скрывает своё имя[31]? Как бы то ни было, Шипси найдёт развлечение вам по вкусу.

Уилл побледнел. Судя по тому, как раздулись его ноздри, предложение Лэйда он воспринял без воодушевления, напротив, с величайшим негодованием, и лишь манеры не позволили ему дать должную отповедь прямо здесь, на улице. Это немало позабавило самого Лэйда.

— Впрочем, — поспешно заметил он, — Похоть — куда более сложный плод, чем какие-нибудь ренглоты[32]. Здесь, в Шипси, переедание может привести к более серьёзным последствиям, чем желудочные колики. Взять хотя бы одного господина из Редруфа… Воспитанный, надо думать, на трудах Франсуа де Сада, он имел привычку стегать юных девиц стеком. С их согласия, к слову. Уверяю вас, с учётом того, какие чаевые он оставлял жертвам своего невинного развлечения, половина населения Шипси готова была выстроиться в очередь перед его дверью! Но, видимо, его невоздержанность в конце концов переполнила чашу терпения Аграт.

— Она… убила его?

— Ну что вы, — отмахнулся Лэйд, — Аграт — это вам не Карнифакс, Кровоточащий Лорд. Если уж кто-то сумел заслужить её внимание, она редко снисходит до банального убийства. Она предпочитает давать уроки, правда, понять их мораль иной раз весьма непросто. Она просто сделала так, чтоб этот человек понял о боли больше, чем мы все когда-либо знали. Нет, никаких пыток. Она просто изменила что-то в его мировосприятии. Щёлкнула невидимым выключателем. Так что как-то утром, проснувшись, он обнаружил, что всякая боль приносит ему не телесные мучения, как это свойственно живому человеку, а блаженный экстаз. Прищемив палец, он не ругался сквозь зубы, как бывало, а стонал от наслаждения. Оцарапавшись листом бумаги, замирал в пароксизме нечеловеческой эйфории. Она дала ему то, что он сам привык дарить прочим — боль во всём её бесконечном многообразии. Разве не царский подарок?..

— Не уверен.

— Вы сказали, что человеческая душа интересует вас как вместилище страстей и чувств, вот почему я вспомнил про него. Мне показалось, этот случай будет вам интересен. О нём не писали в «Лужёной глотке», но за его достоверность я могу поручиться своей головой.

— Полковник не упоминал об этом случае.

Лэйд пожал плечами.

— И тем не менее он доподлинно о нём осведомлён. Он был среди крыс, которые вытаскивали останки этого несчастного из его дома.

Уилл нахмурился, замедлив шаг.

— Останки?

— Я слышал, после обретения своего нового дара он прожил около пяти дней. Раз вы любите «Божественную комедию», то наверняка знаете, каким образом устроена у нас, людей, система получения наслаждения. Раз отведав заманчивый плод, мы уже не помышляем о другом, напротив, отчаянно требуем продолжения, не замечая момента, когда из удовольствия пропадает его первичная сладость, оставляя лишь привычку. В первый день ему довольно было ушибить палец на ноге об дверь, чтобы погрузиться в блаженство. Но на второй день этого уже было недостаточно. Он обнаружил, что простые ушибы уже не приносят такого удовлетворения, как прежде. Восприятие неизбежно притупляется, так уж мы устроены, об этом знают все морфинисты. На второй день ему пришлось вооружиться бритвой и делать крохотные порезы на руках, но и те постепенно приносили всё меньше и меньше удовольствия.

— О Боже…

— Когда полицейские нашли его тело, то сразу вызвали Канцелярию. Они думали, что бедняга стал жертвой психопата-садиста, который пытал свою жертву несколько дней самым бесчеловечным образом. Но никакого психопата, конечно, не было. Всё это он сделал с собой сам. Из кухонной утвари он соорудил настоящие орудия для пыток, каждое опробовав на себе. Его тело представляло из себя одну огромную кровоточащую язву, покрытое вперемешку ранами и ожогами. Погоня за наслаждениями превратила его в злого гения на зависть Томасу Торквемаде[33], в безжалостного палача для своей собственной плоти. Видели бы вы, какую хитроумную систему удавок он создал из обыкновенной бечевы и нескольких ремней! Как изобретательно срезал с себя куски кожи, чтобы не повредить крупных кровеносных сосудов и раньше времени не истечь кровью! А уж какую изуверскую пыточную машину соорудил из обычной газовой плиты и кровати…

— Отвратительно, — с чувством произнёс Уилл, — Но не думайте, что это заставит меня преисполниться ужасом к острову. Полагаю, всему причиной послужили извращённые страсти этого человека.

— Дщерь Субботы часто упрекают в мизандрии[34], но уверяю вас, эти обвинения безосновательны. Её собственным подопечным иногда перепадает не меньше. Я слышал про проститутку, которая имела привычку подсыпать своим клиентам снотворное, чтоб обчищать их карманы. Аграт наградила её бессонницей, столь сильной, что через неделю та, не выдержав пытки, вскрыла себе вены. Другая, по имени Алли, была одержима болезненной манией по поводу собственной фигуры. Считая себя недостаточно стройной, она сидела на всех известных человечеству диетах, но в какой-то момент разочаровалась и в них и вообще перестала приём пищи. Жуткая это была картина — бледная, тощая, как скелет… Если кому-то удавалось обманом или угрозами заставить её съесть хотя бы листик салата, она тотчас бежала в уборную, чтобы извергнуть пищу из желудка. Аграт в своей мудрости нашла способ донести до неё ошибочность этого заблуждения. Бедная Алли начала с ужасающей скоростью набирать вес — так, будто питалась не одним только воздухом, а чистым лярдом, запивая его галлонами варенья. Спустя месяц её вес перевалил за пятьсот фунтов[35], она сделалась огромной, как бочка, настолько, что уже не могла ходить.

— Тоже умерла? — осведомился Уилл, скривившись.

— Нет, отчего же? Видите тот милый двухэтажный домик, обвитый жимолостью? Она до сих пор живёт там. И, говорят, занимает бОльшую его часть. В какой-то момент, скорее всего, крыша её раздавит, и это будет чёрный день для жителей Шипси — уму непостижимо, как её тело будут выносить наружу. Скорее всего, придётся притащить сюда портовые краны из Клифа или…

Уилл резко остановился, вынуждая остановиться и Лэйда.

— Зачем мы здесь, мистер Лайвстоун?

— Мы изучаем второй круг ада, если вы не заметили, где заточены жертвы похоти. Впрочем, я слишком ценю ваше время, чтобы тратить его на обычную прогулку и разглядывание юных прелестниц. Честно говоря, я бы хотел кое-что показать вам. Это тут, в Шипси.

— Что именно?

— Да уж не ресторан, где подают лучшие на острове отбивные! Простите, сарказм я включаю в каждый свой контракт бесплатно. И уже, кажется, взял лишку. Вы когда-нибудь слышали о Вечных Любовниках, Уилл?

— Нет. Полагаю, что нет.

— А полковник Уизерс слышал, — Лэйд подмигнул ему, — И, заверяю, отдал бы половину своего месячного жалования за возможность побольше узнать. Но так уж случилось, что его поиски зашли в тупик, а мои — увенчались успехом. Иногда тигры обыгрывают крыс в такого рода играх.

— Вечные Любовники? Что это?

— Можете считать это местной достопримечательностью. И не спрашивайте деталей, я бы не хотел испортить вам впечатление. Пока мы идём, лучше предоставьте свободу своему воображению.