Бунтарь Иисус

2. Евангелия. Воспоминание и свидетельство

В этой главе мы рассмотрим природу евангелий — первичных источников сведений об Иисусе. Евангелия одновременно и просты, и сложны. Веками миллионы простых христиан без какой-либо специальной подготовки читали или слушали евангелия, и эти книги формировали их личность и меняли их жизнь. На каком-то уровне смысл Евангельской вести достаточно прост: Иисус есть Свет миру, Хлеб жизни и Сын Божий; мы должны любить друг друга, как он возлюбил нас; мы должны любить Господа Бога нашего всем сердцем, всей душой, всей крепостью и всем разумением.

С другой же стороны, евангелия — сложные тексты. Они написаны на древнем языке, который сегодня непонятен большинству из нас. Их создание — непростой процесс. В евангелиях допасхальные воспоминания сочетаются с послепасхальным свидетельством. Они полны аллюзий на Ветхий Завет и на реальности Древнего мира, которые нам часто незнакомы. В евангелиях воспоминания сочетаются с метафорами. Но сложность их понимания не недостаток, о котором нам стоит сожалеть. Преодоление перечисленных трудностей обогащает наше восприятие евангелий.

В начале первого тома изысканий, посвященных историческому Иисусу, современный католический ученый Джон Мейер предлагает читателю представить себе «неортодоксальный собор» из четырех исследователей:

В чем эти люди могли бы согласиться?

Несомненно, у ученых возникли бы разногласия, отчасти объяснимые их конфессиональной принадлежностью и мировоззрением. Тем не менее они достигли бы согласия по многим важным темам их дискуссии. В частности, они сошлись бы в положительной оценке основ, на которых базируется современное изучение исторического Иисуса и происхождения христианства. Эти основы я и намерен сейчас рассмотреть. Их разделяет большинство ученых, которые изучают жизнь Иисуса, эти основы определяют сам подход к данной теме.

Такое представление о евангелиях появилось после эпохи Просвещения. Если попытаться описать данный подход одним предложением, можно сказать следующее: евангелия были созданы христианскими общинами в последней трети I века. Эта краткая формулировка имеет огромное значение.

Во-первых, из нее можно сделать отрицательные выводы: евангелия не были созданы непосредственно Богом, как думают сторонники безошибочности Библии. Поскольку эти тексты написали члены христианских общин, они имеют земное происхождение. Евангелия сообщают нам о том, как наши духовные предшественники, христиане I века, воспринимали Иисуса и понимали его значение.

Во-вторых, поскольку евангелия были записаны в последней трети I века, они отражают формирование традиции. На протяжении десятилетий, отделяющих историческую жизнь Иисуса от создания евангелий, традиция восприятия Иисуса развивалась. Это не просто гипотеза — как я покажу далее, такой вывод следует из самих евангелий. А это значит, что они не сводятся к простому историческому жизнеописанию Иисуса. Скорее, евангелия представляют собой рассказ об Иисусе его последователей, провозглашавших Иисуса определенным образом через несколько десятилетий после его смерти.

В-третьих, коль скоро евангельские тексты создали общины, значит, что они были написаны христианами I века и для этих общин. Конечно, у евангелий были конкретные авторы, но не «авторы» в современном смысле слова. Нынешние писатели чаще всего создают свои произведения для незнакомых людей и стремятся к оригинальному творчеству. Но авторы евангелий пытались записать предания своей общины об Иисусе, причем эти предания передавались в течение нескольких десятилетий. Евангелисты провозглашали значение Иисуса для своих общин на исходе I века н. э.

Сторонники ранней парадигмы, говоря о Священном Писании, нередко утверждают, что такой подход к евангелиям есть не что иное, как применение надуманных гипотез, искажающее смысл текста. Но на самом деле это не гипотезы, но выводы, сделанные на основе тщательного изучения евангелий. Это — результат исследования, а не априорные предпосылки. Рассмотрим же такой подход к евангелиям подробнее.

Поскольку в наше время далеко не каждый человек знает хоть что-нибудь о Библии и евангелиях, мне придется начать с самых элементарных понятий.[14] Христианская Библия — Священное Писание христиан — включает Ветхий Завет и Новый Завет. «Ветхий Завет» (его также называют «Иудейская Библия», или «Еврейская Библия» — название отражает происхождение) — термин, введенный христианами; разумеется, иудеи его не используют.

Важно заметить, что слово «ветхий», то есть старый, в названии «Ветхий Завет» не означает, что эту часть Библии заменила новая, хотя многие христиане пытались раньше и пытаются сейчас это утверждать. Ветхий Завет был Библией для Иисуса и его последователей. В середине II века н. э. христианин по имени Маркион попытался лишить Ветхий Завет статуса Священного Писания для христиан, утверждая, что это откровение о каком-то низшем боге. Но он не смог добиться успеха, и с тех самых пор и доныне ортодоксальные христиане утверждают, что Священное Писание состоит из Ветхого и Нового Заветов.

Под словом «евангелия» мы понимаем четыре книги Нового Завета: Евангелие от Матфея, Евангелие от Марка, Евангелие от Луки и Евангелие от Иоанна. Христиане первых веков знали и другие евангелия, однако лишь эти четыре стали частью Нового Завета. Кроме того, в Новый Завет вошли еще двадцать три текста. Большинство из них (двадцать один) — это послания, письма первых христиан, адресованные их единоверцам. Тринадцать из новозаветных писем приписывают апостолу Павлу, остальные — другим авторам: Петру, Иакову, Иуде и Иоанну. За вычетом посланий остаются два «исторических» документа христиан I века: Деяния апостолов и так называемый «Апокалипсис», то есть Книга Откровения. Но только евангелия описывают жизнь Иисуса, авторы прочих текстов Нового Завета ставили перед собой иные задачи.

За одним исключением, все тексты I века, в которых упоминается Иисус, были написаны христианами. Таким образом, все, что мы знаем о нем, — это свидетельства его последователей. Исключение составляет лаконичное упоминание иудейского историка Иосифа Флавия, родившегося в Иудее около 37 года н. э. Молодой Иосиф стал командиром иудейского отряда в Галилее, сражавшегося против Римской империи в 66 году. Он почти сразу попал в плен и расположил к себе римского военачальника Веспасиана, сообщив тому, что согласно одному иудейскому пророчеству Веспасиан одержит победу и станет императором. Так Иосиф обрел могущественного покровителя и до конца своих дней жил в Риме, где написал историю иудейского восстания и историю своего народа.

В труде, созданном около 90 года н. э., Иосиф Флавий описывает события, произошедшие в Иудее во время правления Пилата, то есть шестьюдесятью годами ранее:

Это единственное упоминание об Иисусе в I веке в нехристианских источниках; оно любопытно и ценно, хотя не сообщает нам практически ничего такого, чего мы не могли бы узнать из евангелий. Оно показывает, как воспринимал Иисуса нехристианин — что он знал об Иисусе и какие сведения казались ему самыми важными:

• Иисус был «человеком мудрым» — то есть учителем мудрости;

• он совершал «поразительные дела» — по меньшей мере это указывает на его репутацию целителя;

• он обрел последователей среди иудеев и язычников;

• он был распят по приказу римского правителя по обвинению иудейских «старейшин»;

• последователи продолжали любить Иисуса и после его смерти;

• последователей стали называть христианами, их деятельность относится к концу I века — тому моменту, когда Иосиф Флавий написал эту книгу.

Откуда Иосиф мог почерпнуть эти сведения? Тут есть две возможности. Во-первых, он мог узнать об этом от последователей Иисуса — либо тогда, когда еще жил на родине, либо позже, от христиан Рима. Если это так, данный отрывок также не представляет собой самостоятельный нехристианский источник, но восходит к христианам. Есть и вторая возможность: Иосиф узнал об этом от иудеев, не ставших христианами, до своего переезда в Рим в 60-х годах. Быть может, так об Иисусе говорили нехристиане из иудеев. В этом описании нет отрицательного отношения к Иисусу, скорее, есть восхищение, хотя христианина может удивить равнодушие Иосифа Флавия к данной теме.

Как бы то ни было, это единственное упоминание об Иисусе I века, оставленное нехристианином. Все остальное в том веке было написано его последователями. Иисус изменил их жизнь. Они продолжали ощущать его Божественное присутствие среди верных. Для них, если воспользоваться словами Матфея, Иисус был «Эммануилом», что на еврейском языке означает «с нами Бог». Они видели в нем самое полное откровение о Боге — о том, как можно увидеть Бога в человеческой жизни, и о том, как выглядит жизнь, наполненная Богом. Наши источники сведений об Иисусе — свидетельства преданных ему людей.

Самые первые христианские тексты — не евангелия, но написанные в 50-х годах подлинные послания апостола Павла. Однако Павел очень мало сообщает о событиях жизни и речениях Иисуса. Это не значит, что историческая жизнь Иисуса мало интересовала Павла, как предполагают иные ученые. Наоборот, Иисус имел великое значение для апостола. Павел называет Иисуса Господом и Сыном Божьим, как то делало большинство первых христиан. Он пишет о жизни «во Христе», о «Христе распятом» и о «подражании Христу». Но в посланиях Павел не ставил перед собой задачи рассказать о жизненном пути Иисуса. Сам жанр посланий указывает на то, что Павел, обращаясь к христианским общинам, обсуждает темы, важные для совместной жизни христиан.

Таким образом, наши знания об Иисусе мы почти целиком получаем из четырех евангелий, вошедших в Новый Завет и связанных с именами Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Они были написаны в последней трети I века (первое создано Марком около 70 года) и называются каноническими, поскольку вошли в «канон» Нового Завета. Существуют также неканонические христианские евангелия, не вошедшие в Новый Завет. Однако эти тексты созданы не ранее II века и практически не имеют ценности как источники жизнеописания Иисуса.

Тут есть одно исключение: Евангелие от Фомы, найденное в 1945 году в Египте.[16] В отличие от канонических евангелий, этот текст не содержит повествований об Иисусе: событий его жизни, чудес, историй о его рождении, смерти или воскресении, а представляет собой сборник высказываний, приписываемых Иисусу; обычно в этом тексте выделяют 114 речений. Хотя, по всей видимости, этот текст был создан не раньше 125–140 года н. э., некоторые речения могут восходить к тому же прошлому, которое запечатлено в канонических евангелиях. Большинство таких эпизодов параллельно материалу канонических евангелий, а потому не содержит новых сведений. Однако некоторые речения Иисуса, которые приведены только в Фоме, могут быть достаточно древними. Мы кратко поговорим о них позднее.

Изучение евангелий на протяжении нескольких последних столетий позволяет сделать некоторые выводы, с которыми согласно большинство ведущих ученых, относительно происхождения этих текстов и соотношений между ними. Я начну с Матфея, Марка и Луки — эти евангелия называют синоптическими.

• Первым было создано Евангелие от Марка — около 70 года н. э., то есть примерно через сорок лет после смерти Иисуса. Оно также самое краткое; и Евангелие от Матфея, и Евангелие от Луки содержат примерно на 50 процентов текста больше. В основном это повествования об Иисусе, где его поучения занимают сравнительно мало места. Марк начинает описание с того момента, когда Иисус уже достиг зрелого возраста. В первой половине евангелия Марк повествует об общественном служении Иисуса, во второй половине рассказывает о путешествии в Иерусалим, где Иисус умирает, и заканчивает свое описание рассказом о пустой гробнице в пасхальное утро.

• Евангелие от Матфея и Евангелие от Луки были написаны на одно — два десятилетия позже. Авторы этих евангелий пользовались материалом Марка, когда описывали общественное служение Иисуса: 90 процентов материала из Евангелия от Марка вошло в состав Евангелия от Матфея, две трети — в состав Евангелия от Луки. Из-за таких пересечений евангелия от Матфея, Марка и Луки называют синоптическими. Однако Евангелие от Матфея и Евангелие от Луки содержат больше материала по сравнению с Евангелием от Марка, поскольку в них гораздо больше высказываний Иисуса. Кроме того, по сравнению с Марком оба автора добавили к жизнеописанию Иисуса начало и конец: рассказу о служении Иисуса тут предшествует история его рождения, а завершаются оба евангелия описанием событий после Пасхи, которых нет у Марка.

• Вероятно, еще до создания Евангелия от Марка существовал сборник высказываний Иисуса, который ученые называют «источник Q». Данная гипотеза основывается на том факте, что значительная часть материалов Матфея и Луки, отсутствующих у Марка, имеет большое сходство, и правдоподобнее всего это объясняется тем, что Матфей и Лука, создавая свои евангелия, пользовались еще каким-то общим источником. Этот гипотетический источник называют Q, он содержит около двухсот стихов и, возможно, появился в письменной форме уже в 50-х годах н. э.

Описанные выше соотношения между синоптическими евангелиями обычно называют «гипотезой о двух источниках». Согласно этой гипотезе, синоптики, то есть авторы синоптических евангелий, пользовались главным образом двумя письменными источниками: Евангелием от Марка и Q. Это мнение разделяет большинство ведущих ученых, хотя некоторые из них сомневаются в достоверности этой гипотезы.[17]

Принято думать, что Евангелие от Иоанна, которое также называют Четвертым Евангелием, было записано в последнюю очередь, вероятнее всего, в 90-е годы I века. Иоанн радикально отличается от синоптиков. Иисус здесь говорит о себе совершенно иначе. Все речения с выражением «Я есть» можно найти только у Иоанна: «Я — Свет миру»; «Я — Хлеб жизни», «Я — Путь, Истина и Жизнь» и тому подобное. Только у Иоанна Иисус утверждает: «Я и Отец одно» или: «Кто видел Меня, видел Отца». Стиль и содержание речей Иисуса у Иоанна отличаются ярко выраженными особенностями. Иисус произносит длинные речи с достаточно отвлеченным содержанием, что резко отличается от его легко запоминающихся кратких речений и притчей, при этом он часто говорит о себе. Наконец, рассказ об общественном служении Иисуса у Иоанна также крайне своеобразен как по содержанию, так и по изложению последовательности событий. Многие ученые делают из этого вывод, что автор Четвертого Евангелия ставит перед собой совершенно иные задачи, нежели синоптики. В языке Иоанна больше символов и метафор. И это понимали еще в далекой древности, уже во II веке, когда Климент Александрийский, отмечая особенности Евангелия от Иоанна, назвал его «духовным».

Наш краткий очерк о евангелиях позволяет перейти к еще одному важному утверждению, которое стало основой для исторического изучения личности Иисуса и происхождения христианства: евангелия отражают развитие традиции. Матфей и Лука развивают то, что есть у Марка; они пользовались Евангелием от Марка при создании своих евангелий и приспосабливали текст Марка к своим целям. То же самое они делали с источником Q. Матфей и Лука добавляют к двум первичным источникам новые элементы, которые почерпнули из своих традиций.

Чтобы наглядно убедиться в правоте данного утверждения, можно сравнить «параллельные места» у синоптиков, расположив их параллельно в нескольких столбцах.[18] Когда мы сопоставляем тексты, мы видим, в чем они сходны и чем отличаются, а это отражает процесс развития традиции в более поздних евангелиях. Проиллюстрирую это тремя примерами; два первых мы рассмотрим кратко, последний — подробнее. Я вынужден остановиться на этом вопросе, потому что он крайне важен, и, рассматривая его, мы можем убедиться, что это не просто изначальная гипотеза, через призму которой мы затем читаем текст, но что это вывод, сделанный на основе тщательного изучения самого текста.

Наша первый пример — известная молитва, которую называют Молитвой Господней, или Отче наш. Раннехристианские документы дают нам три версии ее текста. Первые два документа — это Евангелия от Матфея и от Луки, а третий — Дидахе (греческое слово «учение»), христианский сборник поучений, созданный около 100 года, но не вошедший в Новый Завет.

Лучше всего нам знакома версия Матфея, поскольку христиане обычно используют именно ее. Но тут кое-чего не хватает, что особенно важно для протестантов. А именно: тут не хватает хорошо знакомого завершения: «Ибо Твое есть Царство, и сила, и слава во веки веков». Однако схожие слова мы видим в Дидахе: «Потому что Твоя во веки есть сила и слава». Таким образом, самая популярная среди протестантов форма этой молитвы сочетает в себе текст Матфея с несколько видоизмененным окончанием из Дидахе.

Версия Луки короче и имеет свои особенности. Вместо «Отче наш, Который на небесах» у Луки стоит просто «Отче». У Луки нет слов «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе». Прошения о хлебе и прощении у Луки звучат несколько иначе. И наконец, у Луки отсутствуют оба стиха: как «Избавь нас от лукавого», так и «Твое есть Царство, и сила, и слава…».

Чем объяснить эти отличия? Тут есть два возможных ответа. Во-первых: быть может, Иисус использовал все три варианта молитвы, и каждый из них ученики сохранили в памяти и записали. Это возможно, хотя не слишком правдоподобно. Куда лучше второе объяснение: ядро молитвы, вероятно, восходит к Иисусу, но в разных христианских общинах текст претерпел изменения, а уже затем его записали авторы евангелий от Матфея, от Луки и Дискхе. Таким образом, развитие традиции наилучшим образом объясняет, почему до нас дошли три версии Молитвы Господней.

В качестве второго примера мы возьмем рассказ о том, как Иисус въезжает в Иерусалим в начале последней недели своей жизни (христиане называют этот день Вербным воскресеньем). Об этом событии рассказывают все четыре евангелия, но мы рассмотрим только начало рассказа у Марка и Матфея.

Эти рассказы во многом совпадают, поскольку автор Евангелия от Матфея пользовался при создании своего текста Евангелием от Марка. Но при этом Матфей внес в текст два значимых изменения.

Во-первых, Матфей добавил сюда цитату из Ветхого Завета. В стихе 21:5 он приводит цитату из Книги пророка Захарии, в которой говорится о царе, въезжающем на осле в Иерусалим:

У Захарии «кроткий» царь несет мир. Далее пророк продолжает: «Тогда истреблю колесницы у Ефрема и коней в Иерусалиме, и сокрушен будет бранный лук; и Он возвестит мир народам, и владычество Его будет от моря до моря и от реки до концов земли»^{4} (стих 10). Когда Матфей цитирует Захарию, он делает явным косвенный смысл повествования Марка. Захария содержит те символы (въезд в город на осле), которые показывают значение этого деяния Иисуса.

Во-вторых, у Матфея появилось еще одно животное. У Марка есть только осленок, у Матфея осел с осленком. Семь раз в тексте Матфея происходит такое умножение животных, включая тот кульминационный момент, когда Иисус садится верхом: «Ученики… привели ослицу и осленка и положили на них одежды, и Он сел поверх их» (Мф 21:7). Если мы постараемся вообразить себе эту сцену, получится нечто комичное или почти невозможное. Как можно ехать верхом на двух животных, особенно когда они, вероятно, разного роста?

Зачем же Матфею понадобилось второе животное? Это объясняет приведенная им цитата из Захарии. Евангелист думал, что тот текст указывает на двух животных. Как понял Матфей, царь у Захарии воссел на осла и на осленка, сына осла. И потому он удвоил число животных.

Однако слова Захарии на языке еврейского оригинала отнюдь не подразумевали двух животных. Скорее, это просто особенность библейского поэтического языка, которая называется «параллелизм», когда вторая строка повторяет или разворачивает смысл первой. Фактически еврейский текст Захарии звучит так: «на осле — то есть на осленке, отпрыске осла». Евангелист, возможно, неверно понял еврейский текст либо же использовал греческий перевод, искаженно трактовавший текст греческого оригинала. Как бы там ни было, он добавил еще одно животное ради точного соответствия между Захарией (в его понимании) и повествованием о входе в Иерусалим.

Все это снова указывает на развитие традиции в евангелиях. Матфей изменяет материал Марка — он развивает традицию, отраженную Марком. И мы также видим, что евангелисты полагали, что могут свободно обращаться с материалом. Без сомнения, Матфей не воспринимал рассказ Марка как «непогрешимый» или «безошибочный», который нельзя изменять. А это ставит перед нами некоторые любопытные вопросы. Действительно ли Матфей думал, что Иисус въехал в Иерусалим на двух животных? Думал ли он, что описывает реальные события? Или же задача показать значение события была для него более важной, нежели верность историческим фактам? Второе вероятнее.

Развитие христологии

Третий пример мы рассмотрим более тщательно. Это несколько текстов, в которых мы видим развитие христологии. Специфический термин «христология» обозначает представление о том, кто такой Иисус, и о его статусе: Иисус как Мессия, Сын Божий, Свет миру и так далее. И если внимательно сравнивать евангелия, мы можем видеть, как в них развивается язык христологии. Рассмотрим три примера.

Иисус укрощает бурю. Евангелие от Марка (6:47–52) и Евангелие от Матфея (14:22–33) содержат параллельные повествования о том, как Иисус ходил по воде и укротил бурю на море Галилейском. Ученики оказались ночью в лодке, и вдруг разыгралась буря. Они испуганы. И тут они видят Иисуса, идущего по волнам. Иисус велит буре прекратиться, и буря ему послушна. В конце Марк описывает реакцию учеников такими словами: «И они чрезвычайно про себя изумлялись». Почему? Марк объясняет их реакцию:

Матфей берет эту историю у Марка и меняет ее окончание. Там нет слов о том, что ученики не поняли смысла чуда с хлебами, возможно, сам Матфей был этим озадачен. Вместо того ученики переполнены благоговением: «Бывшие же в лодке поклонились Ему и сказали: воистину Ты Сын Божий» (Мф 14: 33). У Марка нет такого утверждения, его добавил Матфей.

Крещение Иисуса. Во всех параллельных рассказах о крещении Иисуса Иоанном Крестителем Иисус видит сходящего на него Духа Божьего и слышит голос, который называет его «возлюбленным Сыном» Бога.

Матфей и Лука, использовавшие рассказ Марка, немного меняют стиль повествования. Кроме того, у Луки видение происходит в тот момент, когда Иисус молился.

Матфей вносит два более существенных изменения. Во-первых, он добавляет к рассказу Марка диалог между Иисусом и Крестителем, которого нет в других евангелиях. Когда Иисус просит Иоанна о крещении, Иоанн сначала отказывается: «Мне нужно креститься от Тебя, а Ты приходишь ко мне?» Но Иисус настаивает на своем, говоря Иоанну: «Допусти сейчас; ибо так подобает нам исполнить всякую правду». Это добавление говорит о двух вещах. С одной стороны, когда Иоанн крестит Иисуса, может показаться, что Креститель стоит выше Иисуса. Чтобы отмести эту мысль, Матфей вкладывает в уста Иоанна свидетельство о том, что Иисус выше его самого: «Мне нужно креститься от Тебя». С другой стороны, Матфей хочет нейтрализовать еще одно впечатление, которое порождает рассказ Марка. Марк пишет (1:4), что Иоанн проповедовал «крещение покаяния для отпущения грехов». Отсюда можно было сделать косвенный вывод, что Иисус просит о крещении у Иоанна, потому что считает себя грешником и нуждается в покаянии. Добавка Матфея ясно говорит о том, что Иисусу не нужно Иоанново крещение, однако Иисус желает креститься, чтобы «исполнить всякую правду».

И еще один тонкий вопрос. У Марка (и у Луки) голос с неба, сопровождающий видение, обращен только к Иисусу во втором лице: «Ты Сын Мой Возлюбленный, на Тебе Мое благоволение». Отсюда можно сделать вывод, что это слышит один только Иисус. У Матфея голос говорит в третьем лице: «Это Сын Мой Возлюбленный, на Ком Мое благоволение». Следовательно, у Матфея это свидетельство для окружающих, а не голос, обращенный лично к Иисусу. Таким образом, Матфей косвенно показывает, что в момент крещения Иисуса народ узнал, что среди них находится Сын Божий.

Исповедание Петра. Знаменитый эпизод, который обычно называют «Исповеданием Петра в Кесарии Филипповой», мы находим у Марка (8:27–30), Матфея (16:13–16) и Луки (9:18–20). У Марка это кульминация первой части евангелия. Общественное служение Иисуса в Галилее заканчивается, и прямо вслед за этой историей начинается рассказ о путешествии в Иерусалим и последней неделе жизни Иисуса.

Эпизод начинается с вопроса Иисуса, обращенного к ученикам: «За кого Меня почитают люди?» Ученики рассказывают о разных мнениях народа: «За Иоанна Крестителя, а другие — за Илию, другие же говорят: это один из пророков». И затем Иисус спрашивает: «А вы за кого Меня почитаете?» Следуют ответы:

Матфей и Лука пользуются повествованием Марка, и опять-таки вносят туда изменения. У Луки оно незначительно: Петр называет Иисуса Мессией Бога, «Христом Божиим». Такое дополнение мало что меняет, поскольку Мессия по определению от Бога, то есть помазан Богом. Изменение, внесенное Матфеем, более важно. К словам «Ты Мессия» евангелист добавляет: «Сын Бога Живого», как и в прошлом случае, это новое христологическое выражение, добавленное в текст.

Эти примеры отражают общую тенденцию творчества евангелистов. По мере развития традиции они вставляют в повествования об Иисусе христологические термины, в Евангелии от Иоанна это делается особенно часто и ярко. Не следует винить в этом авторов евангелий, как если бы те сделали нечто недолжное. Напротив, в этих дополнениях проявляется фундаментальное убеждение их общин: Иисус, о котором они помнят, был наиболее полным откровением Бога. Он Мессия, Сын Божий, Свет миру, Хлеб жизни, Вода живая, Слово, ставшее плотью; он воистину есть Господь. Они знали это по опыту, они за это стояли, Иисус был для них именно таким. И данные выражения отражают их свидетельство о нем. Это — благовестие.

И потому современное изучение личности и учения Иисуса основано на таком подходе к евангелиям: их тексты отражают развитие традиции. Отсюда следуют определенные выводы, с которыми согласно большинство ведущих ученых. Поскольку слово «основание» представляет собой метафору из области строительства, мы можем назвать эти выводы «столпами», стоящими на таком фундаменте. И четверо гипотетических ученых из книги Мейера, собравшихся на «неортодоксальный собор», также пришли бы к согласию относительно этих столпов.

Теперь нам предстоит рассмотреть следующий вопрос: как идея, что евангелия содержат развитие традиции, влияет на наш способ чтения, интерпретацию и понимание этих текстов? Если мы смотрим на евангелия таким образом, мы получаем совершенно иную картину по сравнению с картиной в рамках ранней парадигмы. Представители последней считают, что евангелия основаны на показаниях очевидцев, которые представили нам точные свидетельства о жизни и речениях Иисуса. В этом случае евангелистов воспринимают как авторов, озабоченных фактической достоверностью своих рассказов, и эта достоверность основана на их собственных исследованиях или на водительстве Духом — быть может, на том и другом вместе, что позволило им создать правдивые истории. Тогда евангелия воспринимаются как записанные воспоминания, авторы которых стремились к исторической точности.

Но если мы соглашаемся, что евангелия отражают развитие традиции, это значит, что историческая достоверность уходит на второй план. Скорее можно сказать, что в евангелиях сочетаются воспоминание и свидетельство. Можно кратко сформулировать суть первого столпа такими словами: в евангелиях совмещаются воспоминание и свидетельство, воспоминание и хвала, воспоминание и убеждение. В них содержатся воспоминания общины верующих об Иисусе до Пасхи, а также понимание его миссия, зародившееся после Пасхи. Тут Иисус, оставшийся в памяти, сочетается с Иисусом, провозглашенным христианами.

Это значит, что авторы евангелий прежде всего стремились передать «благовестие», они не считали себя писателями, которые обязаны прежде всего составить точное описание событий прошлого. Слово «евангелист» основано на слове «евангелие», что по-гречески означает «хорошая новость». И евангелисты, авторы евангелий, возвещают эту «новость» об Иисусе в контексте своего времени и места и для окружающих. Слово «новость» предполагает, что ее содержание может меняться. Они провозглашали весть об Иисусе для своего «сейчас», видоизменяя историю об Иисусе «тогда». Они сочетали весть об Иисусе для «сейчас» с воспоминанием об Иисусе, жившем «тогда». Другими словами, они делали то же самое, что и любой христианский проповедник, учитель или богослов: говорили о том, что Иисус «тогда» означает для нас сейчас. При этом они основывались на воспоминании, хотя иногда выходили за его пределы, чтобы представить более полное понимание и убеждения, сформировавшиеся у них через несколько десятилетий после смерти Иисуса.

И поскольку в евангелиях есть как воспоминание, так и свидетельство, там можно найти ранние и поздние слои материала. Когда мы говорим о «слоях», мы пользуемся термином из археологии, однако в нашем случае слои — это метафора. Можно воспользоваться и иной метафорой: в евангелиях мы слышим разные голоса. Это голос оставшегося в памяти Иисуса, а также голоса первых христианских общин, которые свидетельствуют о том, что Иисус значит в их жизни. И поиск исторического Иисуса заключается в том, чтобы попытаться отличить ранние слои от более поздних, понять, где мы слышим голос Иисуса, а где — голос общины. Чем древнее слой, чем древнее голос, тем ближе мы к Иисусу. Чем позднее появился данный слой, или голос, тем теснее наше прикосновение к свидетельству последователей Иисуса. Важно заметить, что каждый из этих слоев, голосов, имеет свое значение. Нам не следует отбрасывать позднейшие наслоения, просто нужно осознать их природу, понимая, что тут мы видим свидетельство первых поколений христиан о том, кем для них стал Иисус.

Второй столп изучения Иисуса — это признание того, что Иисус до Пасхи отличается от Иисуса после Пасхи. Первый — Иисус до своей смерти; второй — кем Иисус стал после своей смерти.[19] Первый значительно отличается от второго.

Один аспект этих отличий очевиден: после смерти Иисуса ученики узнали его новым образом. До смерти он был для них смертным человеком. У него были те же ограниченные человеческие возможности, что и других. Ученики знали галилейского иудея из плоти и крови, из клеток и молекул, он весил примерно 60 килограммов и был ростом немного выше полутора метров; ему нужно было есть и спать; он родился и умер.[20] Такой Иисус, то есть Иисус до Пасхи, это герой прошлого, который умер и исчез, и его уже нет. Это вовсе не отрицание Пасхи, тут мы просто признаем, что значение Пасхи не заключается в том, что Иисус из плоти и крови весом 60 килограммов все еще где-то живет.

После смерти его ученики узнали другого Иисуса. Павел встретил его на пути в Дамаск, где увидел ослепительный свет и услышал голос. В одном из посланий Павел говорит: «Если мы и знали Христа по плоти, то теперь уже не знаем» (2 Кор 5:16). Повествования о воскресении в евангелиях ясно показывают, что Иисус после Пасхи не похож на человека, каким он был до смерти. Он проходит через стены и запертые двери. Двое из его учеников несколько часов идут рядом с ним по дороге, не узнавая его. Он может внезапно появиться и так же внезапно исчезнуть.

Таким образом, различие, о котором мы тут говорим, не современное изобретение, оно древнее. У Матфея (26:11) Иисус говорит ученикам перед своей смертью, что он не будет с ними всегда. Через две главы, в самом конце евангелия, после воскресения, Иисус говорит: «Я с вами все дни до конца века» (28:20). Для Матфея оба эти высказывания верны. Такой Иисус, какого они знали до Пасхи, их навсегда покинул, но Иисус после Пасхи будет с ними всегда, причем слова «Я с вами все дни» перекликаются с темой Иисуса как «Эммануила», что означает «с нами Бог».[21]

До Пасхи Иисус был смертным человеком с обычными человеческими качествами, после же Пасхи о нем заговорили как о Божественном существе. В Евангелии от Иоанна Фома, увидев воскресшего Иисуса, восклицает: «Господь мой и Бог мой!» (20:28). По мере развития традиции христиане заговорили о том, что Иисус един с Богом и равен Богу. Никейский Символ веры, используя после пасхальные выражения, утверждает, что Иисус «Бог истинный от Бога истинного», «единосущный Отцу». То же самое мы обнаруживаем в христианском богослужении и молитвах. Посмотрите, как об Иисусе (называя его Христом) говорит хорошо известная кельтская молитва:

Как должны были представлять себе Христа авторы этой молитвы, если мы подумаем о ее смысле? Христос равен Богу, он как вездесущий дух: надо мной, подо мной, за мной, вокруг меня, внутри меня. Таков Иисус после Пасхи, и это — совершенно иная картина, нежели Иисус из плоти и крови до Пасхи.

И есть другое, не столь заметное, отличие, которое прямо связано со вторым столпом современных исследований жизни Иисуса. Оно прямо вытекает из того положения, что евангелия представляют нам развитие традиции. А именно: Иисус в евангелиях отличается от Иисуса до Пасхи, и эти отличия существенно важны. Иисус, которого мы открываем для себя при поверхностном чтении евангелий и вообще Нового Завета (иногда тут говорят о «каноническом» Иисусе), это послепасхальный Иисус, образ которого отражает развитие традиции, это воспоминание об Иисусе, окрашенное послепасхальной верой христианских общин.

Особенно это утверждение касается христологии и соответствующего языка. Как мы уже видели, такой язык совершенствовался по мере развития традиции, и это ставит перед историками большой вопрос. Все ли христологические выражения появились после Пасхи? Или некоторые из них относились ко времени до Пасхи? Думал ли сам Иисус и его ученики во время его исторической жизни о том, что он Мессия и сын Божий? Произносили ли они такие слова? Или же все эти выражения появились лишь после Пасхи? Прилагал ли сам Иисус подобные выражения к себе? Или же они зародились — как свидетельство — после Пасхи на основе опыта и размышлений христиан?

Важно заметить, что это именно исторический, а не богословский вопрос. Речь не идет о том, является ли Иисус Сыном Божьим, Господом, Светом миру и так далее. Для христианина истина этих утверждений не зависит от того, прилагал ли сам Иисус к себе подобные выражения; скорее, для христианина Иисус именно таков. Поэтому данный вопрос не касается истинности христологических формулировок, но только истории: восходят ли эти формулировки ко времени жизни Иисуса. Говорили ли так до Пасхи? Говорил ли сам Иисус, среди прочего, о том, кто он такой?

Начнем с синоптиков. Все три евангелия утверждают, что Иисус — Мессия и Сын Божий, хотя сам Иисус нигде прямо этому не учит. Эти формулировки произносят только его последователи. У Марка мы встречаем это всего один раз — когда Петр утверждает: «Ты Мессия». А в завершение эпизода исповедания Петра Иисус велит ученикам никому не говорить о том, что они услышали от Петра (Мк 8:30). Они слушаются учителя; у Марка больше нигде они не называют его Мессией. Таким образом, у Марка (а также у Матфея и Луки) титул Мессии не был темой допасхальной проповеди Иисуса или его учеников. Это убедительно указывает на то, что такие титулы, как Мессия и Сын Божий, стали частью проповеди только после Пасхи.

Однако у Иоанна, как уже упоминалось, Иисус часто говорит о своем христологическом статусе. Это выражают высказывания типа «Я есть» и такие утверждения, как «Я и Отец одно», встречающиеся только в Четвертом Евангелии. Как примирить этот портрет Иисуса с тем, который предлагают нам синоптики? Это можно логически объяснить двумя способами. Первый: Иисус действительно говорил о себе так, как это описывает Иоанн, но Марк (вместе с Матфеем и Лукой) либо не знали о том, либо сознательно отказались об этом рассказывать. Так эту проблему решает библейский буквализм в его мягкой или жесткой форме. Но это не слишком правдоподобно.

Если Иисус действительно говорил так, как у Иоанна, можем ли мы себе вообразить, что синоптики об этом не знали? А если знали, по какой причине решили это скрыть? Второе объяснение звучит более правдоподобно: Иисус не говорил о себе слов, приведенных Иоанном. Скорее, эти слова отражают послепасхальное свидетельство Иоанна и его общины.[23]

Почему же это произошло? Каким образом Иисуса, иудейского монотеиста, стали называть Божественным и тем, кто един с Отцом? Тут есть две основные причины. Во-первых, это то впечатление, которое он производил на современников в жизни. Они воспринимали его как необыкновенного человека. Чем иначе объяснить, что они оставили все (семьи, работу, свои села, нормальный образ жизни) и поставили на карту все (включая саму жизнь), чтобы последовать за ним? Они должны были почувствовать некое «присутствие» в нем и вокруг него, как это случалось с последователями религиозных лидеров, таких как святой Франциск, Будда или Мухаммад. В одном из самых известных исследований по Иисусу, написанном полвека назад, Гюнтер Борнкамм писал: «Иисус принадлежит этому миру. Но хотя он находится тут, все безошибочно видят его глубокую иноприродность».[24] Можно сказать более: Иисус был иудейским харизматиком, в котором ученики чувствовали присутствие священного. Я не думаю, что до Пасхи ученики хоть раз могли бы задуматься о том, не Бог ли он. Но могу себе представить, как они восклицают: «Что же это за человек?»

Вторая причина — опыт присутствия Иисуса, пережитый учениками после его смерти. Он для них оставался реальностью, не просто героем прошлого, и притом Божественной реальностью — Господом. К этому сводится основное утверждение первых христиан, евангелий и Нового Завета в целом. То же самое в первую очередь утверждают пасхальные повествования.

На время забудем о загадках, встающих перед нами при чтении этих повествований. Описывают ли они «общественные события», которые мог бы увидеть любой человек? Пустая гробница и явления Иисуса после его смерти — какого рода эти события? Мог ли их видеть нейтральный наблюдатель или, скажем, Пилат? Можно ли было их заснять на пленку, если бы тогда существовал фотоаппарат? Мы подробнее рассмотрим пасхальные повествования в другом месте книги. А пока же я хочу подчеркнуть, что они укоренены в опыте присутствия Иисуса, пережитом первыми христианами после его смерти, в совершенно новом опыте, где Иисус уже не был существом из плоти и крови, но Божественной реальностью, содержащей свойства Бога. Таков был опыт присутствия послепасхального Иисуса среди христиан.

Такой послепасхальный Иисус — то, кем он стал после смерти, — это Иисус христианского опыта и традиции. Этот Иисус говорит о себе на языке христологии, говорит о важности веры в него и о том, что он дает спасение. Но почти наверняка эти слова не восходят к Иисусу до Пасхи.

Подобные мысли некоторым христианам могут показаться опасными. По их мнению, это ставит под вопрос истинность евангелий и снижает роль Иисуса. Ведь евангелия утверждают, что Иисус произносил такие слова о себе, а если это не так, значит, евангелия не содержат истины? Такие сомнения порождены феноменом, который можно назвать «историческим фундаментализмом» или «фундаменталистской приверженностью фактам»: коль скоро эти утверждения не достоверны как исторический факт, значит, это преувеличение, фантазия или даже ложь. Такой подход достался нам в наследство от эпохи Просвещения, поэтому многие на Западе отождествляют «истину» с «достоверными фактами».[25]

Тут я хочу подчеркнуть, что свидетельство и убеждения отнюдь не тождественны фантазиям, преувеличениям или лжи. Когда мы читаем евангелия, используя историко-метафорический подход, мы не воспринимаем их как фантазию, преувеличение или обман, но видим в них свидетельство и веру последователей Иисуса.

Итак, вернемся к нашей главной теме, ко второму столпу современных исследований исторического Иисуса: к убеждению, что Иисус до Пасхи резко отличается от послепасхального Иисуса. Эти отличия крайне важны по двум причинам. Во-первых, если мы о них не подозреваем, то начинаем проецировать Божественные качества послепасхального Иисуса на Иисуса до Пасхи. В результате мы видим портрет нереального человека. Когда мы думаем об Иисусе до Пасхи как о божестве, Иисус становится «суперменом», непревзойденным героем, обладающим силами и познаниями, превышающими все, доступное человеку. И в результате мы недооцениваем Иисуса, нам трудно понять его как уникального человека. Как написал примерно тридцать лет тому назад южноафриканский специалист по историческому Иисусу Альберт Нолан: «Иисуса постоянно недооценивают… Когда мы лишаем его человеческих свойств, мы отнимаем у Иисуса его величие».[26]

Эти отличия важны и еще по одной причине. Они влияют на то, как мы воспринимаем задачи и цели Иисуса. Большинство христиан считают, что в основном Иисус говорил о себе: своей роли в Божьем замысле спасения мира, значении своей смерти и о том, как важно в него верить. Однако если историко-метафорический подход к Иисусу содержит истину и до Пасхи Иисус не говорил о себе, о ком и о чем же он говорил? Как я покажу в других главах этой книги, он говорил о Боге, о «пути» и царстве Божьем.

Но прежде чем я предложу вашему вниманию портрет Иисуса до Пасхи, нам надо рассмотреть третий столп — историко-метафорический подход к евангелиям. Это представление о том, что в евангелиях мы видим не только сочетание исторического воспоминания и свидетельства веры, но также сочетание воспоминания и метафоры. Этому вопросу посвящена следующая глава.