Буря (Дарц)

ГЛАВА V НОВЫЕ ЛЮДИ, СТАРЫЕ НРАВЫ

Али проснулся рано. Пробирающийся с востока день только-только начинал показываться над хребтом на том берегу реки. Разными голосами закукарекали соседские петухи. Где-то поблизости слышался ленивый, хриплый лай старого пса.

Хозяева еще спали. Сегодня, по вине гостя, дети спали в тесноте. Они перетаскивали друг с друга одеяла, временами переругивались, расталкивали друг друга и снова затихали.

Али прислушивался к просыпающейся природе, но мысли его были далеко. Ему до сих пор трудно было поверить, что он на родине, в родном ауле, на свободе. Он мечтал об этом дне. Мечтал выйти на улицу, окинуть взглядом эту землю. Сегодня он увидит места, где родился, где играл в детские игры. Глядя на все это, он будет вспоминать свое несчастное детство, горькую юность. Постоит над могилами отцов. Кто знает, может статься, увидит Айзу, Умара и Усмана. После этого не страшно было бы и умереть.

Вспомнились товарищи по каторге: "Что сейчас, интересно, делают бывшие мне вместо сыновей Петро, Кирилл, Датико, десятки других? Наверное, они уже прибывают на лесоповал. А Николаз? Он завтра дойдет до своего села. Дай Аллах ему долгих лет. Это он привел меня домой, когда я отчаялся уже выбраться из Сибири. По милости Аллаха, и оставшиеся мои товарищи тоже выйдут из этого ада. Они молоды, и сроки у них небольшие. Может, выйдут и до истечения срока, совершат побег, как многие другие. Вернутся домой и снова будут бороться за свободу. Всемогущий Аллах, помоги им, оберегай их! Не дай пропасть им, мужественным и молодым. Они дали слово, что приедут ко мне, как только освободятся. Чтобы поддержать мой народ, уже несколько столетий бьющийся за свою свободу. Чтобы помочь мне отомстить виновным в моих несчастьях и в несчастьях моего народа..."

От воспоминаний его оторвала хозяйка, которая встала и начала хлопотать у очага. Вскоре в нем запылали дубовые дрова.

Проснувшийся хозяин оделся, взял кумган[14] и молча вышел. Теперь можно было вставать и Али. Он тихо, будто боясь, что его заметят, натянул свои нищенские одежды, обулся в валенки и вышел. В первую очередь ему захотелось посетить кладбище. Постоять над могилами отца, матери и Лемы. Но пока этого делать было нельзя - гатиюртовцам не понравилось бы, что по их кладбищу ходит какой-то "мюжги-христианин".

Али поднялся на холм, где прошлой ночью увидел два чурта. Отсюда аул был как на ладони. Домов, построенных до его ссылки, было немного. Прежних деревьев тоже не было, они либо высохли, либо их срубили. Ореховые деревья, посаженные Али сорок лет назад, состарились и уже не плодоносили. Высохла и яблоня, посаженная им когда-то у своего окна. Время изменило все. Только солнце было прежним. Оно по-прежнему всходило на востоке и заходило на западе.

Али два раза расставался с родным краем. Но при возвращении из Турции и сейчас его обуревали разные мысли. Тогда, как ни был он беден, дома была молодая Айза с двумя сыновьями; сам тоже был молод, жизнерадостен, верил, что не сегодня, так завтра жизнь наладится. Теперь же у него, задавленного тяжкой долей, старого, обессилевшего, доживающего последние годы, не было даже надежды на лучшие дни. Неизвестно, что с его семьей. Старость навалилась всей своей тяжестью, теперь он хотел только умереть. Но смерть не придет раньше назначенного Аллахом срока. Ему не дали пожить на своей земле, но Али так хотелось провести здесь хотя бы оставшиеся дни. Умереть под родным небом, лежать рядом с могилами дорогих людей. Али боялся, что его опять разлучат с родиной и в конце концов похоронят на чужбине. Единственное, чего он сейчас желал, это чтобы его оставили жить в какой-нибудь землянке и дали с несколько локтей земли на могилу.

Солнце взошло над хребтом. Земля, покрытая свежевыпавшим снегом, блестела серебром под его лучами. Женщины шли к роднику за водой, кто-то вел скотинку на водопой. Проходя мимо Али, они удивленно озирались на него, некоторые долго оглядывались. Понимая тщетность своих усилий, Али все же внимательно вглядывался в лица изредка проходивших пожилых женщин, в глубине души надеясь увидеть знакомые черты.

Шепча о чем-то и громко смеясь, прошли две девушки, держа на плечах медные кудалы. Али вспомнилась его горькая молодость. Дорога, по которой Айза ходила к роднику, проходила мимо сада соседей Али. Из своего окна он мог наблюдать это место. Как только возлюбленная показывалась на тропинке, влюбленный Али тут же выходил ей навстречу, и они вместе шли к роднику. Айза набирала воду, и тот же путь они проделывали обратно.

Али казалось, что то время и события тех лет на самом деле были просто сном. С тех пор прошло больше сорока лет, сегодня того Али просто не существовало. Он состарился, поседел, сгорбился, беды и лишения покрыли его лицо глубокими бороздами, в ногах появился холод...

"Будь Айза жива, интересно, узнал бы я ее? - подумал Али. - Глаза узнал бы. Они у нее были особенные, непохожие ни на чьи другие. Умные, добрые, нежные. Черные, горящие огнем любви. Их бы я узнал среди тысяч и тысяч других".

Али собрался вернуться в приютивший его дом, но, подумав, все же подошел к двум чуртам.

Каменные чурты были одинаково украшены. Умелые руки мастера изобразили на них шашки, кинжалы, ружья, револьверы и черкески. Отсутствие изображений посоха и четок говорило о том, что памятники эти были установлены воинам, молодым людям. Солнце, дожди и ветер стерли краску с арабской вязи, выведенной на камнях, но Али все же удалось прочитать написанные здесь имена. На одном чурте было имя его брата Арзу, на другом... его самого. Не веря собственным глазам, он еще и еще раз перечитывал эти имена. Ошибки не было. Эти памятники были установлены ему и Арзу.

Али зашатался на ослабевших ногах, увидев установленный себе надгробный камень. Такое бывает только во сне. А это самая что ни на есть явь. Некоторое время он стоял в оцепенении. Но это состояние внезапно сменилось радостью. Ему и Арзу кто-то установил чурты! А это значит... Это значит, что его сыновья живы. Кроме Умара и Усмана это некому сделать. Огонь любви к жизни, живущий в его сердце, запылал с новой силой.

"Странное существо человек, - подумал он. - Состарился, и нет сил ни на что, а все равно не хочется умирать. Когда существование становится невыносимым и смерть кажется более желанной, чем эта горькая действительность, стоит появиться маленькой надежде на лучшую долю, и в человеке просыпается желание жить. Он ждет завтрашнего дня, будто это завтра принесет ему что-то хорошее, будто оно спишет старческие годы и вернет молодость, будто оно очистит его от болезней и вернет здоровье, будто прогонит нищету и станет богатым. С такими сладкими мечтами человек ложится, но завтра тоже ничего не меняется. Каждый новый день приносит новое горе, новые несчастия.

Жизнь человека похожа на горный перевал. Человек думает, что, поднявшись на вершину горы, перед ним предстанет скрытая от всех новая жизнь, там он найдет счастье жизни, и, карабкаясь наверх, расходует всю силу молодости. Но, поднявшись туда ценой лучших сорока лет жизни, находит всего лишь пустоту. Наоборот, эти прошедшие сорок лет кажутся ему счастливыми, и он с ностальгией вспоминает о былых днях, мечтая вернуть их. Потому что теперь ему предстоит еще и спуститься по той стороне высоты. Это уже дорога к старости. И внизу, у подножия горы его ждет уже смерть. И кто знает, что ему придется испытать, с чем он встретится на этом спуске? Ведь земля наша - это вместилище горя, бед и несчастий..."

"А если сыновья погибли уже после того, как установили эти камни? После моей ссылки здесь же была война. К тому времени им уже должно было быть по шестнадцать-семнадцать лет. В таком возрасте они могли пойти на войну, ведь нам с Арзу было еще меньше, когда мы взялись за оружие. Арзу - семнадцать, мне же - пятнадцать. Они не могли сидеть дома, когда в Чечне шла война. Они должны были мстить за отца, за деда и братьев отца. А если они погибли на этой войне? А если остались живы, но их захватили и угнали в Сибирь? Увижу ли я их? Великий Аллах, я смиренно приму любое твое испытание..."

Али вернулся к дому, где он провел ночь, но не стал заходить, а пошел к сараю. Он решил убрать навоз, о котором ночью упомянула хозяйка. Навоз был старательно уложен в большую кучу, видимо, чтобы удобрить ею огород. Сначала он подумал было спросить хозяйку, куда его выносить. Но, узнав его мнение, та могла воспротивиться его желанию помочь им. Заглянув в огород, он увидел небольшую кучку навоза, уже перекинутого кем-то из сарая. Было ясно, что и остальной навоз нужно переносить туда же. Али снял фуфайку, отыскал вилы и в тайне от хозяйки дома принялся за работу.

Али закончил работу и присел на ясли. Ему вдруг захотелось спуститься к Аксаю. У этой реки проводила все лето местная детвора. Местами к реке с обеих сторон подступали крутые высокие берега. Под ними образовывались глубокие заводи, на поверхности которых бурное течение образовывало буравчики. Дети постарше купались в этих заводях, малыши же резвились в мелких местах.

Искупавшись вволю, дети валялись на теплом песке или же нагишом лазили по голым отвесным берегам, выискивая гнезда птиц, чтобы поглядеть на их кладки и, если повезет, птенцов. С ранней весны до первых заморозков здесь гнездилось неисчислимое множество всевозможных птиц. Вороны, сороки, скворцы, голуби, совы, ласточки, воробьи. Они строили гнезда на крутых склонах, куда не могли добраться люди и хищники. Их крики и гам перекрывали шум Аксая.

Дети и зимой ходили играть к реке. Они спускались вниз по катку на санках и салазках, резвились на толстом льду, покрывавшем реку. Даже голод не мог их завлечь домой, они утоляли его плодами мушмулы, боярышника и шиповника, которых здесь было предостаточно.

Только Али собрался спуститься к реке, чтобы дать волю своим невеселым мыслям, как откуда-то сверху до него донесся крик:

- Слушайте, люди! Слушайте!

Али прислушался.

- После полуденной молитвы собирайтесь у мечети! Сегодня сход жителей аула. Слышите, люди, после полуденной молитвы собирайтесь на площади возле мечети! На сход!

Этот крик напомнил Али старые годы. Общественные дела аульчане обсуждали на этой площади. Там, на сходе, утверждали решение аульских старейшин. Предводитель, избранный сходом, контролировал исполнение этих решений. Он возглавлял и боевые отряды аула. Старейшин избирали из числа самых мудрых, добродетельных, милосердных, хладнокровных, богобоязненных, добрых и набожных людей. Если между аульчанами возникала ссора, именно их мудрый приговор улаживал ее. Не было никакого кумовства, для этих судей при рассмотрении дела не существовали такие понятия, как отец, брат, сын или родственник. Даже врагу не выносился несправедливый приговор. Властью и законом для этих старцев являлись шариат и чеченский национальный адат[15], их целью было сохранение мира, согласия, справедливости и изобилия в ауле.

"Кто же сейчас в ауле старейшины и глава? Как они управляют аулом? Пойду-ка я на площадь!" - решил Али.

Али подождал, пока аульчане совершат полуденную молитву, и пошел к мечети. Там уже собралось много народу, но люди продолжали подходить. К площади вели четыре улицы. На одной из них у чьей-то ограды и стал Али с безразличным видом, будто не понимая ничего, но внимательно наблюдая за всем происходящим.

В Гати-Юрте уже знали о прибытии "казака". Видимо, слух этот распространился среди женщин от хозяйки дома, в котором остановился Али. Проходящие мимо люди останавливались и здоровались с ним за руку, спрашивали о житье-бытье. Беседа длилась недолго, иногда ограничиваясь двумя-тремя словами, дальше уже объяснялись жестами и мимикой.

- Как дела, мюжги? Матушка яхши? Баранчук яхши? Баранчук чорак есть? - спрашивали они, крепко пожимая его руку.

Этот "русский язык" был с давних пор распространен среди чеченцев. С самого детства владел им и Али. "Как дела, мужик? Здорова ли жена? Здоровы ли дети? Есть ли в доме, хлеб?" - спрашивали они у Али. Последний из подошедших, высокий горец с суровым лицом, после приветствий потянул его за собой:

- Пошли, русский, на сход. Наш старшина побывал вчера в Ведено, в "родном своем доме". Поглядишь, какие он привез нам подарки.

Али не последовал за ним. Он избегал расспросов. Кто знает, и старшина может изъявить желание взглянуть на его документы. Тогда люди могли узнать его.

За железной оградой мечети на длинных досках сидели старики и тихо между собой переговаривались. Остальные стояли вокруг и слушали их или же, сбившись в кучки, вели неторопливые разговоры. Как ни силился Али, он так и не смог узнать, кто из сидящих здесь стариков входит в совет старейшин, а кто избранный глава аула.

Когда люди перестали уже подходить, из стоящего особняком дома вышли несколько человек и направились к площади. Первым шел крепкий мужчина высокого роста в папахе, обмотанной белой чалмой, и в широком, с ладонь, арабском поясе. За ним мелкими шажками семенил худощавый старичок среднего роста в очках, с рыжей козлиной бородкой и с четками в руках. Первый был хаджи[16], об этом буквально кричал весь его облик, второй, решил Али, явно мулла. Судя по одежде и походке, двое других тоже были не из бедняков. Когда эти четверо подошли, разговоры на площади поутихли.

Один из них, толстый мужчина небольшого роста с длинной лошадиной головой, крысиным лицом, с коротко подстриженной рыжей бородой и красивыми тонкими усами, вышел вперед и поднял руку.

- Люди! - крикнул он грубым голосом. - Как вы знаете, я был вызван начальником нашего округа и вернулся от него вчера. Неспроста вызовет к себе полковник старшину, минуя пристава, это вы понимаете. Я сообщу вам, почему он меня вызвал и что сказал. Первая причина заключается в том, что наши аульчане не платят налоги. Я перечислю долги, оставшиеся на вас с прошлого года. Среди собравшихся прошел недовольный ропот:

- Мы и так знаем о своих долгах!

- Ты уже сто раз говорил о них!

- Если есть что-то новое, говори об этом, Сайд!

- Правильно говоришь, Баштиг. Нечего зря торчать на этом холоде...

- Так вы хотите нового? Хорошо, скажу и это, - Сайд достал из нагрудного кармана бешмета сложенный вчетверо листочек и заглянул в него. - Я не буду перечислять копейки. Государственный налог - восемьсот рублей. Налог на общественные нужды аула - 120 рублей. Хороших дорог на территории Гати-юрта, мостов и чистой воды в ауле вы хотите, но тратиться на это не желаете. Военный налог - 200 рублей. Если каждый аул не будет платить налоги, вы представляете, какая набирается сумма? Если вы не будете платить, как же власти будут содержать войска в Чечне?

- Пускай забирают тогда эти войска в свою Россию. Мы не приглашали их сюда, - крикнул стоящий впереди худой, бедно одетый старик небольшого роста.

- Янарка, если бы войска пришли сюда по нашему приглашению или просто в гости, они давно ушли бы. И в первую очередь из твоего двора, где нет муки даже в одну гильзу. Они без спросу явились к нам, и не уйдут по нашему желанию. Далее, за освобождение от службы в армии мы должны выплатить налог в 900 рублей. Вы отказываетесь идти в солдаты, потому что там кормят свининой, приходится спать под одной крышей с неверными, есть приготовленную ими пищу, но и платить не хотите за освобождение от этой повинности. Или платите государственный налог, или идите на японскую войну. Тому, кто идет туда на один год, власти платят 240 рублей. Это цена среднего хозяйства. Скоро год, как воюют Эламурза Арсамирзаев и Магомед Арзуев. Правда, Солта Солтханов вернулся, потеряв руку, зато он получил деньги. С сотворения мира людей забирают на войны, их калечат и убивают, причем, заметьте, им за это до сих пор никто не платил. Разве не бесплатно мы шли на турецкую войну? Мы уходили туда вчетвером, вернулись же только трое. Асхаб Хортаев принял там смерть, Солтха Сатуев потерял руку. Да, война такая вещь. Или идите на войну, или дайте деньги, чтобы властям было чем платить тем, кто воюет. И последнее. В прошлом месяце в Червленной украли двух лошадей. Их следы ведут в наш аул. Цена лошадей 200 рублей. Вы до сих пор не выплатили и эти деньги...

- Это ложный след! Все это придумали, чтобы содрать с нас деньги!

- В нашем ауле нет воров!

- Даже будь здесь воры, они не стали бы подставлять свой аул. Это сделали не наши люди.

- Будь прокляты предки тех до седьмого колена, кто это сделал!

- Тихо, люди! - крикнул Сайд, подняв обе руки. - Доша, ты сказал, что в нашем ауле нет воров. Тогда кто же стоящий рядом с тобой Хомсурка? Святой? А вон стоит Мудар, этот, наверное, ангел? На какие деньги он пьет? Разве не Хомсурка угоняет скот у затеречных казаков и ногайцев? На какие деньги он купил добротного коня и превосходное оружие? Если в течение трех месяцев аул не выплатит долги в окружную казну в сумме 2500 рублей плюс 200 рублей за кражу червленских лошадей, то с ранней весной сюда прибудут стражники и солдаты, унесут всю утварь из саклей, вдобавок кое-кого сошлют в Сибирь. Таков приказ полковника. Он говорит, что вы против царя, что гатиюртовцы отказываются повиноваться своим старшине и старейшинам, и что это бунт. Более того, полковник узнал, что Зелимхан со своей шайкой провел ночь в нашем ауле. Я вам прямо говорю, Доша, Хомсурка, не водите сюда абреков и воров, иначе вы навлечете беду на этот аул. Полковник говорит, что если такое повторится еще раз, он определит на постой в Гати-юрт казачью сотню. Тогда придется кормить их самих и их лошадей. Более того, вы прекрасно знаете, что чеченцам запрещено носить оружие, однако даже сюда все вы явились вооруженными. Зачем вам таскать с собой оружие? С кем вы собираетесь воевать? Или кто собирается воевать с вами? Как бы это оружие не принесло вам беды. У вас не только отберут его, да еще наложат огромный штраф, да кое-кого угонят в Сибирь, а оттуда редко кто возвращается...

- Полковник, который сидит в Ведено, никогда ничего не узнает, если вы не будете доносить!

- У чеченцев должны быть те же права, что и у казаков. Мы с ними живем не только в одном государстве, но и по соседству. Чеченцам запрещают ношение оружия, казакам же не только разрешают, но и выдают бесплатно тем, у кого его нет!

- Да не шумите вы так, люди! - подняв посох, крикнул старик в чалме. - Вы что же, думаете, это Сайд выдает разрешение на ношение оружия? Он лишь передает вам слова полковника. Если вы с чем-то не согласны, идите в Ведено и орите на полковника. Что вы за люди такие? Где ваша воспитанность? Дайте человеку высказаться!

- Тихо, люди, тихо, - спокойно сказал старик, сидевший впереди. - Вы выскажетесь потом. А ты продолжай, Сайд.

Старики с недовольным видом слушали речь старшины.

- Мне нечего больше сказать. Сколько бы я ни говорил, здесь никто не хочет слушать. Я попрошу полковника, чтобы он освободил меня от этой должности и назначил другого старшину. В ауле много людей, способных занять этот пост. Хомсурка, Янарка, Доша, Баштиг. Для Гати-юрта сойдет и Мудар. Они позаботятся об ауле.

Обиженные слова Сайда не только не успокоили собравшихся, а наоборот, еще больше взбудоражили.

- Ты что, считаешь меня хуже себя?

- Мы сами выберем старшину.

- Впредь никогда не собирай нас по поводу этих налогов!

- Осточертели и эти налоги, и ты вместе с ними!

- Постойте, люди! - крикнул старик в очках, которого Али принял за муллу. - Почему мы не стыдимся хотя бы Аллаха? Почему мы не боимся хотя бы Его? Какую бы они не исповедывали веру, цари назначаются по воле Всевышнего. Именно Он даровал им власть. Тот, кто противится царю и его власти, противится Аллаху. Кто такой Сайд? Это человек, назначенный старшиной в нашем ауле властью царя, действующего с дозволения Аллаха. Сайд отвечает перед ним за наш аул, как пастух перед хозяином стада...

- Стаду нужен пастух, а не волк!

- Власть считает нас баранами!

- Спокойно, братья! Вы не признаете власть русского царя, поставленного над нами Аллахом? Вы не согласны с решением Всевышнего? Вы хотите быть в числе непокорных Его воле? Покайтесь, люди, и Аллах простит ваши грехи. Законы царя также обязательны для мусульманина, как пятикратная молитва и тридцатидневный пост. Если мы не выполним свой долг перед Аллахом и властью назначенного им царя, у нас нет даже маленькой надежды попасть в рай...

- Хватит, Хюса, ты не на проповеди в мечети.

- Эх, разнесло сегодня нашего муллу!

- Аульчане, я бы хотел сказать пару слов. Вы позволите? Пользуясь тем, что люди прервали речь муллы, в центр круга вышел высокий горец средних лет. Это был человек, который пытался затащить Али на сход.

- Ты утверждаешь, Хюси, что эта власть, пролившая столько чеченской крови, от Аллаха. Ты утверждаешь, что русский царь и назначенные им чиновники действуют по воле и с одобрения Аллаха. Пусть будет так. Этот мир, окружающая нас природа созданы Аллахом, не будь на то Его воли, всего этого не было бы. Ты рассказывал нам, что цари, хакимы должны быть справедливы к народу, заботиться о доверенных им простых людях, обеспечивать их хлебом насущным, быть с ними честными и милосердными. Ты приводил в пример халифа Умара. Сегодня же ты говоришь совсем другое. Русского царя, христианина, творящего над нами беззаконие, жестокость и несправедливость, его власть и назначенных им чиновников ты восхваляешь, тех же, кто противится этой безбожной власти, ты проклинаешь. Ты призываешь нас безропотно повиноваться этой коварной, жестокой власти, которая держит народ в рабстве?

- Аллах сам с них спросит...

- Он-то спросит, а мне что, терпеть эту жестокость?

- Мы не можем сменить царя и больших хакимов, - вставил слово один из собравшихся. - Но в своем ауле мы хозяева. Хюси, Сайд, Абди, Инарла и подобные им вкусно и сытно едят, красиво одеваются, валяются на мягких перинах и ласкают по несколько молодых жен. Мы же грызем окаменевший чурек, одеваемся в лохмотья, спим на жестких нарах и с трудом кормим единственную жену. Нам надо отказаться от назначенных властями старшин и старейшин и избрать других. Таких, которые будут вершить справедливость, поддерживать между людьми согласие, заботиться о нашем ауле.

- Правильно, Доша!

- В других аулах делают то же самое!

- Мы тоже не лыком шиты!

- Я бы хотел сказать несколько слов!

- Тихо, люди! Хомсурка хочет сказать!

- Говори, Хомсурка.

От толпы отделился человек лет сорока, чуть выше среднего роста. На украшенном серебром ремне поверх добротной, но небогатой одежды горца висел кинжал. Он провел пальцами по густым длинным усам, скользнул взглядом по лицам собравшихся и повернулся к Сайду:

- Люди! Только что этот вот Сайд назвал меня вором. Я хочу ответить ему. Ты и присутствующие здесь Панта-хаджи, Хюси, Абди, Инарла, Чонака, это вы тайно и явно грабите людей. Уважаемые наши бяччи[17], пусть Создатель почитает вас, у меня же в доме девять душ, за которых я в ответе. У меня нет земли, чтобы прокормить их. Участок, оставшийся от моего отца, обрабатывает Сайд. Воспользовавшись тяжелым положением нашей матери, после гибели отца оставшейся одной с малолетними голодными детьми без какой-либо помощи и крошки хлеба, отец Сайда Товсолта-хаджи выменял у нее этот участок за пуд зерна. Это знает весь аул. Я просил у Сайда вернуть этот клочок, он не соглашается, а вернуть его с помощью властей или купить другой участок я не в состоянии. Конечно, я могу вспахать отцовский участок, и у Сайда не хватило бы мужества отобрать его у меня, но он подмажет власти, и меня сошлют в Сибирь. Власть всегда за богатых. Вы украли мою землю, Сайд. Это твой отец Товсолта был вором, и ты вор! Не я! У кого, что я украл, на какой краже ты меня поймал?

- Ах-ах-ах! Ты что, думаешь, у воров рога на голове растут? Разве не ты воруешь скот и лошадей у казаков, ногайцев, кумыков и продаешь их в Ичкерии и Андах?

- Я не крал ни скот, ни даже крошки ни у ногайцев, ни у кумыков. Я угонял скот у затеречных богатых казаков, которые, подобно тебе, пьют кровь бедняков. Вернее говоря, я получал скот у бедных казаков, которые похищали его у своих богачей, перегонял в горы и продавал. Так я пытаюсь прокормить семью. Из-за меня и моих товарищей не пострадал ни один аул. Правда, был один случай, но мы с лихвой возместили убытки пострадавшему аулу. Не знаю, как на это посмотрят муллы, Хюси, но я вот что подумал. Несправедливо и не по-мужски получается, когда мои друзья-казаки вручают мне скот своих богачей, а я хожу к ним с пустыми руками. На удар ответь ударом, на подарок - подарком, говорят в народе. Так вот, надо будет мне, наверное, перегонять за Терек и скот подобных тебе зажиточных чеченцев. Благо, у вас его много...

- И куда бы ты скрылся от нас, Хомсурка?

- А никуда и не скрылся бы, Инарла, просто ушел бы к Зелимхану.

- И меня с собой возьми, Хомсурка!

- Зелимхану не нужны воры, вроде Хомсурки, и алкоголики, вроде тебя, Мудар! - Еще два слова, - добавил Хомсурка, заканчивая речь. - Сайд, или уговори власти отменить штраф в 200 рублей, несправедливо наложенный на наш аул, или найди виновного, и пусть он платит. Если у вас, у богачей, нет мужества сделать это, платите из своего кармана. С сегодняшнего дня не упоминай на людях мое имя даже с добрыми намерениями. И не трави на меня власти. Я ухожу отсюда.

Уже уходящего Хомсурку и нескольких аульчан, последовавших за ним, остановил человек лет пятидесяти с коротко стриженой бородой и усами, одетый в европейский костюм.

- Хомсурка, подождите немного. Я не отниму у вас много времени.

Хомсурка и другие нехотя остановились. Подождав, пока утихнет шум, человек спокойно, без крика и жестикуляций, заговорил:

- Аульчане, братья! Я бы хотел высказать свое мнение по поводу состоявшихся здесь разговоров. Сайд высказал то, что поручил ему начальник округа. По этому делу мне нечего добавить, кроме того, что власти творят большое беззаконие. Ну а по поводу спора Хюси и Хомсурки мне хотелось бы сказать пару слов. Хюси, ты алим, носишь звание кадия аула. Ты и подобные тебе должны доносить до людей правдивое слово Божье без изменений, чтобы оно запечатлелось в сердцах верующих, чтобы они поняли истинный смысл Божественного Писания. Сегодня ты от имени Аллаха врал этим людям, неправильно толкуя им Коран. Аллах призывает нас быть послушными и покорными царям, чиновникам и провозглашенной ими власти, если они сами в своих делах покорны Создателю, пекутся о благе народа, укрепляют среди подданных мир и согласие, творят добро и справедливость. Но если цари, чиновники и власть творят беззаконие, притесняют народ, если они не пресекают, а поощряют зло и несправедливость, Аллах призывает нас не подчиняться им, восстать и отобрать у них власть, а на их место усадить чистых, честных, милосердных царей и хакимов. Цари, хакимы и власть, которые правят нами сегодня, давно сошли с пути указанного Аллахом. Они держат народы в рабстве, притесняют бедный люд, они несправедливы, коварны и жестоки. Поэтому и русский народ, и другие народы не хотят жить под этой властью, они восстают против нее. А ты грозишь адом и гневом Божьим тем, кто не доволен царем и местной властью. Ты говоришь явную неправду.

- Ох, как же ты прав, Овхад!

- Да возблагодарит тебя Аллах!

- Русский царь хорош для таких, как Хюси...

- Поэтому они стоят за него горой...

- Дай Аллах, чтоб и в аду они были вместе...

- Ты же, Хомсурка, тоже вышел на неправильный, на неодобряемый Аллахом путь. Все, что ты заработаешь на этом пути, является недозволенным для тебя, твоей семьи и кого бы то ни было. Следование по этому пути принесет тебе и окружающим только зло. Ты говоришь, что во всем виновата нищета. Что ты крадешь не у мусульман, а у христиан, казаков. А Аллах ведь запрещает прикасаться к чужой собственности, независимо от вероисповедания собственника. Я не прощу и не имею права прощать грехи тех, кто присвоил чужое имущество, говорит Аллах. Даже умирая от голода, не спасай свою жизнь воровством. В такой ситуации человеку дозволяется есть свинину, мясо павшего скота, животных и птиц, но трогать чужое нельзя. Когда нищета, болезни и голод свалят тебя, все равно не воруй, проси милостыню. Воровство позорно и грешно, а просить подаяние ничуть не зазорно. Наши соседи дагестанцы приходят к нам просить подаяние, но не ходят воровать. Эти казаки проливают пот, выращивая скот, который вы угоняете. У них тоже, как и у тебя, есть дети. Их тоже нужно одеть, обуть и прокормить. Почему нет сострадания к ним? За это же придется отвечать в Судный день...

- Наверное, ты печешься о брате, боясь, что ограбят его магазин, или опасаешься за скот Сайда, Хюси, Инарлы и им подобных? Поэтому и читаешь эти проповеди? - крикнул Хомсурка.

- Ограбите вы моего брата или угоните скот других, это вовсе не мое дело, Хомсурка. Они такие же мужчины, как и ты, и сами позаботятся о своем магазине и скоте. Если вы все же совершите кражу, они, если у них хватит мужества, заставят вернуть свое. Это ваши с ними дела. А за кражу скота казаков, ногайцев и кумыков с вас спросит Аллах и жестоко за это покарает. Это бесспорно. Я же хочу сказать о другом. Русские газеты с удовольствием пишут о мельчайших проступках чеченцев. Они трубят о кражах, грабежах, убийствах, словом, обо всем, что может скомпрометировать чеченцев в глазах других народов. Они с упоением извращают факты, раздувают до вселенских масштабов любую мелочь. Но почти под каждым приводимым ими фактом бывает какая-то основа. Некоторые наши люди совершают кражи, грабежи, иногда и убийства. И по отношению к соседям, и между собой. Злодеяния, совершаемые тобой и подобными тебе, создают негативное мнение обо всем чеченском народе. Ваши дела позорят наш народ перед другими народами, возбуждают к нему ненависть и недоверие. Вы, наносите большой вред своему народу. Многие чеченцы, придавленные нищетой, ежегодно уходят к казакам за Терек батрачить. Они поступают так, чтобы не последовать за вами. Некоторые из них строят хутора и временно остаются там жить. Из-за ваших дел начальник области издал приказ, по которому чеченцев, честно работающих там, будут гнать обратно, а хутора их - уничтожать. Всякого чеченца, у которого на руках не будет бумаги от старшины аула или пристава, и у кого окажется с собой оружие, схватят и бросят в темницу. Кто пожалеет этих несчастных? Разве ты и подобные тебе не совершили зло по отношению к ним? Живой пример - наш односельчанин, сын Болага. Вот видишь, Хомсурка, этими своими кражами и грабежами вы, во-первых, совершаете тяжкие грехи перед Аллахом, во-вторых, позорите свой народ, а в-третьих, наносите ущерб своим сородичам, которые честно трудятся вдали от дома. Я не говорю, что лошадей, следы которых ведут в Гати-юрт, похитил ты. Но зная, что в этом ауле живет вор, злоумышленники специально подставили нас. Тебе нужно оставить эти недостойные дела и начинать честную жизнь...

Али почему-то показалось, что эти слова не произвели на Хомсурку никакого впечатления.

- Тебе легко так говорить, - кричал он. - У вас есть свой магазин, мельницы, пилорама. А я беден, Овхад. Будь у меня такое состояние, как у вас, и я бы не пошел по этому пути!

- Хомсурка, я не владею ничем, кроме собственных рук. То, что ты перечислил, принадлежит моему брату Абди. Мне не нужно из всего этого ничего. И не надо строить из себя нищего. Ты не нищий. У тебя есть хороший конь и оружие. Ты одет лучше, чем я. Кражи и грабежи за Тереком совершают вовсе не бедняки, им это не по силам. Бедные в поте лица трудятся на своих клочках земли, ухаживают за скотом, кто-то ищет работу у терских казаков. Словом, еле сводят концы с концами. Чтобы угнать чужой скот, нужны крепкий конь и надежное оружие. Голодный человек крадет хлеб, он не угоняет скот и лошадей, не грабит почту.

Когда Овхад припер его к стенке, Хомсурка повернулся к Сайду:

- А ты, Сайд, верни отцовский участок подобру-поздорову. Я все равно вспашу его этой весной.

- Надоел ты с этим участком. Был бы какой-то участок. Жалкий клочок величиной с ладонь. Мой отец купил его за гирду[18] кукурузы в те времена, когда за эту гирду люди давали корову. Купил, потому что твоя мать буквально молила его об этом, обливаясь слезами. Я бы вернул тебе его, если бы ты был беден и попросил бы об этом, не угрожая каждый раз. Но сейчас не отдам. Продай коня, оружие, выплати мне цену коровы и забирай. Ты убьешь двух зайцев - и земля у тебя будет, и красть перестанешь.

Один из присутствующих рвался вперед, пытаясь что-то сказать. В конце концов ему дали слово.

- Говори, Абди.

- В нашем ауле есть люди, которые хотят попрекнуть меня магазином, мельницей и пилорамой. Их нам построили не гатиюртовцы, и с небес они не свалились. Мой отец и вся наша семья трудились годы, чтобы воздвигнуть их. Кто же вам запрещает делать то же самое? В долине Аксая есть место для сотен мельниц и пилорам. И дома у вас есть, что-бы открыть в них магазины. Давайте. Чего вы ждете? Хорошо, допустим, закрою я свою мельницу, пилораму и магазин. Где вы будете молоть зерно, распиливать лес для строек, где будете покупать ткани, одежду, посуду, инструменты, другие необходимые товары? В другие аулы будете ходить? Разве люди, которые ни разу в жизни не побывали даже за Военной дорогой, не знают ни одной буквы, у которых нет даже пятака на паром, разве эти люди смогут привозить товары из Москвы, Петербурга, Ростова? Хорошо, построят они мельницу и пилораму, откроют магазины. И тогда что, они будут раздавать товар бесплатно? Или бесплатно будут молоть зерно? Бесплатно распиливать лес? Я-то еще самым неимущим и зерно перемалываю бесплатно, и бревна распиливаю, и из магазина кое-какую мелочь даю. Но ведь те, кто клевещет на меня, не сделают и этого. Приближалось время послеобеденной молитвы. Люди потихоньку стали покидать площадь. Последними поднялись старики.

- Вы-то что скажете, Лорса? - обратился к ним Сайд. - Я-то только старшина. Но все проблемы аула решать все равно вам. Завтра придет какой-нибудь хаким и прикажет мне собрать старейшин.

Лорса ответил сразу.

- Мы не избранные старейшины, Сайд, чтобы держать ответ за аул. Наши имена назвали только ты да пристав. И ты прекрасно знаешь, что односельчане не будут прислушиваться к нашим словам, а заставить их подчиниться у нас нет сил. Вам нечего спрашивать с нас. Второе. Чтобы выплатить перечисленные тобой долги, каждый двор должен будет продать по одной корове. У многих же не только коровы, даже козы нет. Если люди продадут единственную корову или вола, что прикажешь им делать дальше? Людям и так есть нечего. Да и долги наши не могут быть такими большими. Сдается нам, что ты хочешь погреть на этом руки. Сайд, терпение людей кончилось, народ ожесточился. А тут еще и ты наседаешь. Будь терпеливей и осторожней.

Старики попрощались друг с другом и, опираясь на неизменные свои посохи, разбрелись по домам.