Были и былички

Я потом видел по телевизору шоу в записи из Гонконга встречи сансэев разных школ кун-фу, карате, дзюдо и айкидо. Брюс Ли и там затмил всех. Он, например, предложил ведущему положить на вытянутую ладонь мелкую монетку и по его хлопку зажать кулак. Когда тот кулак разжал, на ладони оказалась монета другого достоинства и только при замедленной прокрутке записи стало видно, как Брюс подменил её.

Кстати, считается, что обида мэтров кун-фу на проявленное Брюсом непочтение к ним на этом шоу и послужила причиной нанесения энергетического удара на расстоянии, от которого он и умер в 1973 г. в возрасте 32 лет. Официальной причиной смерти была аллергическая реакция на болеутоляющее средство, но любой кунфока лишь грустно улыбнётся на это и скажет ещё, что проклятие было наложено мастерами кун-фу и на весь род Брюса Ли.

А почему ещё во время съёмок фильма сын Брюса, Брэндона, был застрелен наповал из бутафорского пистолета с холостыми патронами, один из которых непостижимым образом оказался боевым? Вот и покоятся оба Ли в Сиэтле на кладбище в рядом расположенных могилках. Да,

Восток – дело ого-го какое тонкое. Хотя, если задуматься, то родовое проклятие – не восточная прерогатива. И наши Рюриковичи вымерли от проклятия волхвов, ими обиженных. А американские президенты, проклятые индейскими шаманами? Да почитай все они либо убиты были, либо чудом смерти избежали.

Но всё же как-то странно, душа Брюса давно уже в астрале, тело его на экране продолжает так же лихо крушить противников, а я, старый кунфока, сидя в своей квартире, и от пола отрываю ноги с трудом. Уж такая, братцы, "се ля ви".

В 1978 году угораздило меня попасть на работу, как тогда говорили, в Кремль, а конкретно – в отдел внешнеэкономических связей

Совмина СССР. Попал я в эту овеянную мистикой обитель небожителей, как мне казалось, дуриком. Сыграло свою роль то, что отслужил пять лет во Вьетнаме в военное время, за что получил орден и медальку, что занимался там поставками партизанам бывшего Индокитая (Вьетнам,

Лаос, Камбоджа) наших товаров дружественной помощи (сами понимаете, каких) и знал, кроме английского и французского, языки этих стран.

Но и мне при всех регалиях пришлось пройти длительную и дотошную проверку на вшивость. Заодно, как я знаю, перешерстили всех моих родственников до пятого колена на предмет благонадёжности и национальной чистоты.

На последнем этапе чуть не подвела борода, которую я отрастил во фронтовых буднях Вьетнама. И не борода это была, а так, маленькая аккуратная бородка а ля Владимир Ильич Ленин. Это меня и спасло. Как ни давил на меня в кадрах начальник отдела и генерал запаса

Бородулин, я отказался срезать бородку наотрез. Отнесли мою фотографию предполагаемому начальнику, первому зампредсовмина

Архипову Ивану Васильевичу для демонстрации единственного обнаруженного недостатка. А тот, мудрый мужик, тоже нашёл сходство бородки с ленинской и дал "добро".

Время это было, выражаясь по научному, засилья геронтократии, и долгое время был я самым молодым сотрудником. Возраст в 70 лет считался чуть ли не средним, но старики наши, наверное, в силу хорошего кремлёвского питания и жёсткого медицинского контроля, а скорее всего – развитого инстинкта выживания сохраняли светлые головы и здоровое тело. Недаром в то время бытовало в народе понятие

"кремлёвская кормушка".

По средам был игровой спорт в зале, по четвергам можно было потренироваться в стрельбе из пистолета в кремлёвском тире, в столовой каждый день национальные блюда очередной союзной республики из продуктов своего хозяйства под контролем 9-го отдела КГБ, (того, что блюл денно и нощно сильных мира сего). На субботу и воскресенье все отправлялись автобусами с Красной площади в наши дома отдыха с люксовыми номерами и ресторанным питанием, где за символический рубль мы получали обслуживание не хуже какого-нибудь американского

"Хилтона".

Вышколенная прислуга проходила стажировку в Прибалтике, повара были переманены из лучших ресторанов Москвы. И им было за что ублажать совминовскую элиту, для них рядом с пансионатами были построены современные дома с просторными квартирами, зарплаты – не чета тому, что они получали бы где бы то ни было. Там же кучковались современнейшие животноводческие и земледельческие хозяйства, мясо, фрукты и овощи с которых без грана химудобрений шло на стол привилегированной публики.

На лето на выбор предлагался один из наших спецсанаториев на Юге или в той же Прибалтике (мне – бесплатно, жене – в полцены, ребёнку

– четвертинка). Мы традиционно ездили под Ригу. Изюминкой этого дома отдыха был выезд на пару дней в так называемый домик рыбака. Там любители рыбной ловли, переодевшись в выдаваемые комбинезоны и выбрав снасть, рассаживались на нависавшей над речкой террасой и закидывали уду, а потом поспешали в залу поглощать приготовленные якобы из их улова яства. Аппетиту способствовала батарея водок, коньяков и вин всесоюзного ассортимента. О, сладостная халява!

В рижском санатории можно было встретить знаменитейших людей страны. Я, например, познакомился с Аркадием Райкиным, регулярно там со своей женой Руфой Мордуховной отдыхавшим. Нагло подошёл и передал привет от своей ленинградской бабушки, которая была его учительницей

(блефанул – бабушка и не подозревала о моей встрече). Он её вспомнил и тоже передал привет, а для меня создал возможность похвастать этим фактом моей биографии.

Так получилось, что и в Ригу на вокзал нас везли на "рафике" вместе с Райкиным и, проезжая мимо какого-то здания, он указал на него и сказал, что там служила его мама по имени Рая и он малышом ошивался, так как дома не на кого было оставить. Отсюда и псевдоним его, ибо помнил он раздражительный крик "Чей это сопляк здесь под ногами болтается?" и ответ "Да это Райкин!".

Тьфу ты, отклонился маленько. О чём это я? Ах да, о льготах и привилегиях. Присовокупите к вышесказанному систему пайков, талонов на билеты в театр и кино, любые книжки, включая запрещённого

Солженицына, из спецраспределителя, персональную чёрную "Волгу" от замначотдела и выше, а для всех остальных – по вызову на манер такси. В общем, налаженная жизнь коммунистического завтра, которое всё никак не хотело наступить в целом по стране.

Лелеемые властью и сами её олицетворяя, ветераны обладали феноменальной памятью и назубок выдавали номера и даты выпущенных ими постановлений со времени о но, однако разговорить на тему сталинского периода было трудно – по старинке опасались и многозначительно косили глазом на стенки, мол, враг подслушивает. А знали много чего интересного и, ежели уж заговорят, то с трепетным пиететом. О том, как ходили в Кремле по этажу вождя на цирлах, а при встрече Хозяина должны были распластываться по стенке и чтоб руки на виду, а техперсонал – носом в стенку. Как сидели по ночам, в ожидании возможного звонка Сталина, и сами пугали подчинённые министерства проверочными звонками по "вертушке", зато по утрам полагался сталинский завтрак, молочный поросенок с рассыпчатой гречневой кашей и чай с хрусткими сушками.

Любили вспоминать великого ясновидца и гипнотизёра Вольфа

Мессинга, которого патронировал Иосиф Виссарионович, особенно эпизод, когда вождь народов предложил для проверки способностей получить в сберкассе сто тысяч рублей и принести ему. Тот так и сделал, с выданными ему по трамвайному билету деньгами пришёл в кабинет Сталина, миновав непостижимым образом многочисленную охрану, видимо, предъявляя всё тот же трамвайный билетик.

Для осознания величины этого гераклового подвига Мессинга надо знать, что такое кремлёвская охрана. На каждом этаже совминовского здания в Кремле стояли красавцы-бугаи в военной форме и изучали предъявляемые документы как медики через микроскоп препарируемую лягушку, а потом рентгеновским взглядом и подателя оных ото лба до мизинцев на ногах. Десять лет я регулярно проходил эту процедуру, но так и не привык и каждый раз ощущал трепет в паху.

Ещё с замиранием сердца говорили ветераны, переходя на полушёпот, что был у вождя свой астролог, без совета с которым он не принимал ни одного важного решения. И что тот астролог была страшно засекреченная женщина, а всех других астрологов, чтобы не мутили воду, собрал он в Сочи на астрологический конгресс, а там их посадили на автобус и куда-то увезли, да так, что больше никто никогда этих астрологов не видел.

А ещё я узнал под клятву о молчании, что по личному указанию вождя всех народов при завершении строительства Крымского моста, и по сию пору самого большого и красивого в России, любимого места московских самоубийц и встречи влюблённых, одна из десятков тысяч железных заклёпок была заменена на золотую. Мост был построен инженером Власовым, который после войны проектировал и восстанавливал майдан Незалежности в Киеве, но и он не знал, какая из заклёпок золотая. А знали только два энкэвэдиста, оба погибшие на войне и унёсшие тайну с собой в могилу.

Приобщён я был и к великой тайне существования под Москвой сталинской подземной системы трёх секретных веток метро. Одна ведёт от Кремля до сталинской ближней дачи Сталина в Матвеевском, другая связывает его с Минобороны, МИДом, Лубянкой и аэропортом

"Внуково-2", а третья – с командным пунктом ПВО и аэропортом

"Шереметьево", а ещё с секретным подземным городом в Раменках. И всё это создано для эвакуации высших чинов в случае войны и обеспечения их безопасной работы в военное время.

Рассказывали ветераны и о вождях что помельче. И у тех были свои привычки и причуды, которые с дрожью почтения блюли. Каганович часто прибегал к привычному ему аргументу в разговоре и грохал кулаком по столу, да так (мужик был крепкий), что стекло вдребезги. Приходилось менять раз по пять в день, а однажды новый завхоз, то ли решив потрафить начальству, то ли по недосмотру, но постелил пластиглас.

Кремль долго сотрясал возмущённый рёв Кагановича, под него завхоза и сопроводили под белы руки вон с работы.

Микояну, когда тому приходилось выступать по-армянски, текст писали славянскими буквами, а его русский иногда приходилось ко всему привыкшему помощнику (ставшему потом нашим начальником отдела) переводить на понятный русский. О Микояне за его политическое долголетие и способность к выживанию позже сложили легенду, что он, дескать, может пройти от Кремля до ГУМа между струйками дождя и выйти сухим.

Вообще-то ветераны, честно говоря, были не слишком грамоте обучены. Ведь пришли в Совмин в то время, когда залогом преданности вождям и революции в целом считалось рабоче-крестьянское происхождение, и кое у кого за спиной, кроме ЦПШ

(церковно-приходской школы) ничего и не было. Так знаете, как они выкручивались? У каждого на столе стоял внутренний телефон, по которому наговаривалось, что в голову придёт, стенографистке. Та передавала готовую писанину в юридический отдел на предмет проверки соответствия законам, оттуда бумажка шла в отдел редакционный, где она приводилась в божеский вид, вылизывалась и превращалась в постановление Совмина СССР. Напоминает сказку о царевне-лягушке, обращавшейся в красавицу, правда?

Но была в этом деле одна закавыка. Рядом с нашим Совмином жило-было целое царство в государстве, боком выходившее на Старую площадь. И куковал в том царстве аппарат ЦК КПСС. Если в нашем отделе делами почти всех соцстран занимались мы с Володей Мироновым, то в партийном международном отделе – человек двадцать. И ладно бы занимались идеологическими вопросами, так нет, они и в наши дела влезали. То есть подготовленные нами проекты постановлений, завизированные начальством, шли на Старую площадь, там перекраивались, заново редактировались и выпускались уже как постановление ЦК КПСС и Совмина СССР.

В общем-то, наши коллеги в их международном отделе были с виду интеллигентные люди, но на них как бы стояла дьявольская печать. В моё время этот отдел возглавлял некто Иванов, так такого художественного мата-перемата, как от него, я больше ни от кого не слышал. Это, как и нарочитая небрежность в костюме, было вроде как корпоративной меткой, мол, мы свои парни, вышли из народа, от сохи и от станка, и за счастье народа пасть порвём.

Искусственность поведения этих партайгеноссе ощущалась во всём.

Вот, скажем, во Вьетнаме заехал я как-то поутру в гостиницу за их делегацией, чтобы отвезти на переговоры, и застаю такую уморительную картину. Стоят члены в чёрных габардиновых костюмах при галстуках вкруг журнального столика перед разлитой на троих в стаканы бутылкой коньяка. Старший как молитву произносит тост во славу генсека, потом мелко и как бы ненароком перекрестившись, товарищи принимают на грудь, и всё это на полном серьёзе.

Насколько естественнее и роднее выглядел наш военспец, с которым я проходил таможенный досмотр перед вылетом в тот же Вьетнам! У него в портфеле оказалось вместо положенной одной водочной бутылки 0,75 две. На предложение оставить одну на таможне до возвращения он, показав таможеннику здоровенную фигу, откупорил её и единым махом залил в бездонную утробу, а потом под аплодисменты присутствующих при этом твёрдым армейским шагом пошёл на выход к самолёту. Но я отвлёкся…

Наш главный начальник, первый зампред Совмина Архипов пришёл из государственного комитета экономических связей (ГКЭС) в возрасте 72 лет. Думал, что вызвали на ковёр для объявления об уходе на пенсию, а его турнули на повышение. Я у него ещё десять лет проработал и считаю, что мне очень повезло на начальника, хоть и гонял он меня порой за слова поперёк его воли. Гонял в прямом смысле – как-то отлучил от тела на неделю, и пришлось мои бумаги Володе на подпись таскать, но потом смилостивился.

Как раз случился визит к нам вьетнамского президента, который пожаловался Косыгину на экономические трудности в стране и попросил у "большого брата" помощи. Тот пообещал дать совет, а материальной формой этого стал я с замминистра Минморфлота Недяком, уже через неделю оказавшиеся в Ханое в качестве личных советников Фам Ван

Донга. Получив личные напутствия президента, мы за месяц прочесали на "Волге" всю страну от северного порта Хайфон до южного порта

Сайгон, переименованного в Хошимин, оттуда заехали и в недавно освобождённый от кровавого коммуняки Пол Пота камбоджийский Пном Пень.

Как нас принимали по пути следования, говорит хотя бы то, что в

Хюэ, древней столице Вьетнама, разместили в бывшем императорском дворце, где мы пили родную водочку под омарную закусь за столом, инкрустированным перламутром и драгоценными каменьями. А в Пном Пене я получил в подарок револьвер, серебряная ручка которого была усеяна бриллиантовыми сколами.

Убоявшись осложнений на нашей таможне, передарил я его скрепя сердце нашему охраннику, главному гэбэшнику в стране и зятю министра экономики и транспорта. Тесть его был бывшим партизанским генералом и вошёл в историю Камбоджи тем, что как-то простоял в порту трое суток, не смыкая глаз и паля в воздух из пистолета, чтобы не разворовали при разгрузке гуманитарную помощь и медикаменты первого пришедшего в освобождённый Пном Пень судна (естественно, нашего).

По нашим же впечатлениям от поездки был составлен толстенный свод экономических рекомендаций для правительства СРВ, оказавшийся, как я надеюсь, полезным. Ну а возвращаясь к нравам начальства, скажу, что не любило тогда начальство, когда ему перечат и поперёк говорят, а любило, чтобы подчинённый, и во сне разбуженный, тут же на любой вопрос с почтением и не задумываясь отвечал. Вот как-то Архипов задал какой-то вопрос замминистру внешней торговли (до того – первый секретарь Краснодарского райкома партии), тот тут же выдал всю информацию да ещё с цифирью да не по бумажке, чем шефа очень ублажил.

А у меня аж челюсть отвисла – все цифры с потолка, примеры – из наших отношений с другой страной (перепутал маленько). Я его после совещания перехватил, говорю, как же так, соврамши, мол, уважаемый

Иван Тимофеевич. А он мне – молодой ты ещё, учись у ветерана, как выкручиваться в сложных ситуациях. А не научишься крутиться, не жить тебе долго и на твоём "тёплом" месте. Ох, как прав он был. И ещё от себя хотел бы добавить, что начальство у нас любит, когда за ним записывают, торопко так записывают, чтобы не дай боже ни слова не пропустить из божественного откровения шефа.

Вообще, наука чиновничьего управления нелегко и не сразу даётся, но уже через несколько лет в Совмине я к стыду своему ловил себя на мысли, что управлять у нас на одном пряничном убеждении без применения кнута невозможно, а руководить шагающей с энтузиазмом за вождём толпой намного сподручнее, чем коллективом ершистых индивидов, у каждого из которых мнение своё. И что социализм – это просто та же система управления, но доведённая до крайности подстать ндраву и умишку главного управителя, а власть по сути своей – иезуит, проповедующий принцип "цель оправдывает средства".

Довольно быстро после прихода на Олимп власти рассеялись и некоторые другие мои иллюзии. По молодости меня наши ветераны нагрузили общественной работой по полной программе: профорг, член редколлегии кремлёвского журнала "За доблестный труд", выходившего под грифом "Для служебного пользования", председатель группы народного контроля и прочая и прочая.

Я сдуру отнёсся к этим нагрузкам серьёзно и в ипостаси народного контролёра вывел партсекретаря нашей организации Возвышаева к кремлёвским воротам под конец рабочего дня посмотреть на неподъёмные сумки со спецпродуктами, которые выносили кремлёвские буфетчицы. Тот пообещал разобраться, и уже на следующий день со мной разбирался управляющий делами Совмина СССР Смиртюков.

Он очень мягко посоветовал мне умерить пыл в выявлении некоторых негативных сторон сложившегося кремлёвского уклада и почему-то помянул скорость, с которой вылетает пробка из бутылки. Заодно пояснил мне, неразумному, что намёк, сделанной мной в статье нашего внутреннего журнала о перспективе перехода от пайков и других совминовских льгот к денежным компенсациям – это покушение на святое святых, заложенное в практику правительственного аппарата ещё с ленинских времён. "Если мы тебя, дурака, не будем бесплатно кормить качественными продуктами и предоставлять возможности качественного отдыха на халяву, ты ж будешь на этом экономить и подрывать своё здоровье, столь необходимое Партии и правительству", – примерно так сказал мне с мягкой отеческой улыбкой Смиртюков, выпроваживая из кабинета.

Мой шеф Архипов вскоре стал первым заместителем председателя правительства и пересел в бывший кабинет Берии. Слышал, что раньше в туалете напротив этого кабинета часто приходилось делать уборку, потому как после разговора с Лаврентием Павловичем и не дожидаясь оргвыводов некоторые в нём приставляли пистолет к виску. Так что зайти пописать туда было страшновато. В "предбаннике" кабинета при

Берии дежурили всегда два секретаря, оба в генеральском чине, один из которых постоянно держал руку на внутреннем телефоне, ибо шеф поднимал у себя в кабинете трубку и тут же давал указание, потом бросая её на рычаг. И если это указание не выполнялось, секретарю впору было идти в туалет по весьма определённой нужде.

Такой же светлой головой, как и мой начальник, обладал только ещё один зампред, Дымшиц. Был он единственным в Совмине евреем, если не считать его же помощника Гурвича, и был допущен к власти, как я понимаю, из соображений, как сказали бы сейчас, политкорректности и ещё внутреннего осознания того, что в больших делах без еврея таки не обойтись. Ещё двумя "нацменами" были в разное время Бодюл и Зия

Нуриев.

Первый был посажен в Совмин Брежневым. По ведомственным слухам, приехало из Молдавии всё начальство и бухнулось в ножки Леониду

Ильичу с мольбой убрать Первого секретаря, развалившего хозяйство.

Что тот и сделал из уважения к супруге Бодюла и по совместительству своей любовнице, красавицы из местного ансамбля песни и пляски.

Второй отличался крутым нравом, видимо, по привычке (в Азербайджане он долгое время был Председателем КГБ). Нас, сотрудников, он обидел наложением вето на план раздачи дачных участков, объяснив это коротко: "Будете воровать и пользоваться служебным положением".

Положа руку на сердце, скажу, что он был прав.

Не могу не помянуть добрым словом Талызина, самого молодого в мою бытность зампреда (чуть за 60). Этот не терзал, как Архипов, подчинённых мучительным поиском обоснованности решений и обладал зело острым язычком. Помню, он начал одно совещание с седобородыми академиками по вопросам атомной энергетики словами "Вечно мы любим ржавый гвоздь в жопу засунуть, а потом его коллективными усилиями зубами вытаскивать". А ведь были и такие, чьим подчинённым приходилось лечиться в нашей "кремлёвке" от заикания. А один при лицезрении начальника стал испускать газы (по научному выражаясь, подхватил метеоризм). Излечили бедолагу только в Швейцарии.

Не всегда гладко складывались у нас, референтов совминовского аппарата, отношения с министрами и их замами, бывало, что иные

"взбрыкивали". Для подчинения воле Совмина в нашем лице и поддержания трепета перед верховной властью у нас были свои методы и, главное, возможности. Например, от нашего международного отдела зависело выделение министерствам вожделенной валюты на закупку импортного оборудования и товаров, разрешение на выезд министров в зарубежную командировку, так что в основном министры ходили перед нами на цирлах.

А это очень помогало в решении многих дел путём взаимных услуг в кругу сложившегося междусобойчика. Скажем, как было не порадеть родному человечку в плане трудоустройства либо карьерном, как было не передать по защищённому от чужих ушей телефону-"вертушке" просьбу зампреда всемогущему министру образования посодействовать поступлению его внука или внучатого племяша в ВУЗ, а заодно не помянуть свою дочку, умницу-разумницу.

Дисциплина в мои времена еще оставалась жёсткой, любое постановление должно было исполняться неукоснительно, что иногда приводило к забавным парадоксам. К примеру, нашим отделом как-то после новогодних праздников было выпущено постановление о поставке в одну африканскую страну сотни эскалаторов. Первую партию перехватили уже у границы, вовремя сообразив, что имелись в виду экскаваторы.

Много было смешного и в повседневной работе Совмина, хотя юмор ситуации тогда не всегда и не до каждого из нас доходил. От своего отдела я регулярно присутствовал на заседаниях Комиссии по внешнеэкономическим вопросам. Чего стоили, скажем, обсуждения вопросов закупки в Европе оборудования для производства туалетной бумаги. Помню реплики типа "Ну сколько можно советскому человеку подтираться нашей партийной прессой?", "Стыдно смотреть на бабушек, обвешанных дефицитными рулончиками как революционные матросы патронными лентами".

Как-то на вопрос председателя комиссии, не опасна ли для нас в перспективе передача китайцам и другим друзьям по соцлагерю наших передовых технологий, директор одного из секретных предприятий в сердцах вскричал: "Да если китайцы завладеют ими, мы их отбросим лет эдак на двадцать назад!". Обсуждая проблему качества экспортируемой нами техники, кто-то привёл пример взрыва моторного блока нашего трактора в Венгрии, в результате чего погиб тракторист. И прибавил грустно при этом: "Больно уж устарелая конструкция, 50-х ещё годов…". Кто-то другой язвительно бросил вопрос: "Уточните, какого столетия?".

Когда захирел генсек Брежнев, чтобы ему далеко не ходить, возникла идея перестроить наше совминовское здание в Кремле под заседания центрального комитета единственной тогда партии, оставив там только наше руководство. Заодно заказали у фирмы "Мерседес" самоходное кресло для облегчения транспортировки генсека от кабинета до лифта. Кстати, и на трибуну мавзолея дряхлеющее руководство страны доставлялось скрытым от глаз посторонних лифтом.

В середине моего пребывании в Совмине нас, аппарат, выкинули из

Кремля на проезд Владимирова (парткличка революционера

Штейнфинкеля), и пришлось ездить к оставшемуся в Кремле начальству на "вертунах", чёрных правительственных "Волгах", через Красную площадь. Там ходу-то пешкодралом всего три минуты, но нельзя. А вдруг треснут по норковой шапке, бывшей чем-то вроде униформы совминовского и цековского сотрудника и выдававшейся раз в пять лет, а секретные документики уволокут. Слышал, что и случалось такое, но не с нами, а с партайгеноссе, и документы не брали, а только норковую шапочку.

Здорово нас обидели и расстроили тем, что выдворили из Кремля. И не тем, что возникли трудности в работе, а потому что за кремлёвскими стенами по всеобщему мнению ощущалась какая-то благодать, полезная для духовного и физического самочувствия. Это, кстати, подтвердили и учёные – болезнетворные микробы внутри Кремля быстренько дохли, особенно после малинового перезвона тамошних церквей.

Это я узнал от директора музея-квартиры Ленина, молодого кандидата наук и моего тёзки, с которым сдружился и на квартиру которого (Ленинскую) частенько забегал в рабочее время посудачить и попить пивка. Саша отличался прогрессивными взглядами (тогда называемыми диссидентскими) и уже в то время втихую ратовал за вынос из Мавзолея и захоронение тела Ленина, ссылаясь на русские традиции и желание жены вождя Крупской и других его родственников.

Заодно, считал он, не мешало бы перенести из Кремля и около трёхсот находящихся там захоронений (плюс 12 с бюстами) и больше сотни замурованных в самой стене урн с прахом. Интересно, что у Саши в запаснике хранились первоначальные макеты Мавзолея, самым весёленьким из которых была усыпальница вождя в форме корабля с ним самим на капитанском мостике, в кепочке и с простёртой к светлому коммунистическому будущему рукой.

Видно, чтобы не пропал зря забаллотированный проект, точно такой же фигуркой вождя высотой в четыре этажа планировали увенчать высотное здание Дома Советов на месте снесённого храма

Христа-Спасителя (ныне слава богу восстановленного). Если бы не прервала война начавшееся строительство, мы бы с вами имели возможность на лифте по пищеводу бронзового вождя подняться на смотровую площадку и лицезреть перспективы столицы через хрустальные зрачки Ульянова-Ленина.

Он же, Саша, объяснил мне, новичку в кремлёвских делах, что означала изумительная по вкусу и чистоте водочка, бывавшая в буфетах наших домов отдыха, а потом исчезнувшая к горю горькому привыкших к ней ветеранов. Оказалось, в ходе раскопок на территории Кремля найден был самогонный аппарат, весь содеянный из чистого серебра, времён Петра Великого, и вроде бы ему и принадлежавший. Вот и наладили в кремлёвской столовке мелкотоварное производство водочки по рецепту того же, Петровского времени. Разливали её в бесцветные бутылочки с аптечного вида этикеткой, на которой стоял только номер

(убей бог не могу вспомнить цифру). А вот кто на неё покусился, тайна великая есть, и Саша даже ею не владел. Кстати, и хлеб там пекли подовый по старинному рецепту, не чета нынешнему.

Видел я там и эскиз обелиска Свободы, поставленного в 1935 г. на

Советской площади, представлявший собой штык в мраморе вроде как с винтовки Мосина, а под штыком ангел крылатый типа богини победы

Ники. Этот памятник свободе простоял до войны и был взорван по распоряжению Сталина. По официальной версии – мешал перепланировке

Тверской, а по слухам – из-за того, что скульптор Андреев слепил якобы голову этой Ники с Натальи Троцкой, жены бывшего наркомвоенфлота и второго человека в Революции после Ленина.

Самого-то Троцкого по сталинскому указанию прибил уже тогда в

Мексике ударом ледоруба по темечку наш агент, получивший за это деяние героя Советского Союза посмертно.

Попался мне на глаза и завизированный премьером Косыгиным план сноса старинных особняков и домишек на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки для строительства на их месте колоссального здания министерства промышленности в стиле сталинского ампира. Не знаю, что спасло этот древний островок на набережной, наверное, вето

Брежнева, недолюбливавшего Косыгина и многое делавшего в пику ему.

А вот уж для себя генсек денежек не пожалел. Действительно, деньги на обустройство торжественных залов на месте наших совминовских кабинетов ушли бешеные: гигантские хрустальные люстры из Австрии, ковры размером в Ивановскую площадь из дружественного

Афганистана, под ними паркет из итальянского бука, в вестибюле огромное мозаичное панно "Леонид Ильич вручает на фронте партийные билеты".

Закончили в аккурат к скоропостижной кончине Брежнева, и первое, что сделал взошедший через некоторое время на престол Андропов, так это приказал переделать панно на цветочный орнамент. Это было исполнено со слезами на глазах авторами первого варианта, художниками из Армении. Наши ветераны тоже загрустили, предчувствуя начало конца эпохи застоя, а для себя – чуть уловимый пенсионный запашок. И их тренированное чутьё не подвело и на сей раз. Грянула

"перестройка", потом непонятно что, но явно чужое. Век наших ветеранов миновал.

Услышал как-то слово "вертихвостка" и уж не знаю по какой такой ассоциации идей из глубин памяти выплыло слово "вертушка". Теперь-то в век всеобщей телефонизации и царствия мобильника это слово мало что кому говорит, если вообще понятен его смысл. А вот в моё время оно было на слуху многих причисленных к великой государственной тайне людей. Да и простой телефон было поставить ой как непросто.

Моя вторая после Вьетнама заграничная командировка в Таиланд дала возможность приобрести наконец трёхкомнатную кооперативную квартиру улучшенной планировки. Для непонятливых напомню, что это была уже не

"хрущоба", названная так во славу досточтимого генсека Партии с большой буквой, (поскольку была единственной) Хрущёва, а тоже сляпанная из блоков, но с огромадной (10 кв. м) кухней и не с сидячей ванной, а совмещённым туалетом божеских размеров. Правда, у чёрта на куличках, в Тёплом стане, но радости не было предела.

Одно эту радость омрачало – не было телефона, как и перспектив поставить его в обозримой перспективе. Вроде бы надёжное средство в виде попытки кому-то сунуть взятку результата не дало. То есть взятку-то взяли (а как же?), а вот отдачи в форме телефона на тумбочке не воспоследовало. Пришлось прибегнуть ко второму (по времени, а не по значимости) средству – блату. Благо у тестя сохранился контакт с министром связи Талызиным, который когда-то работал в его закрытом военно-аналитическом институте. Тот звякнул

(телефон-то у министра был) кому надо, и мне тут же принесли и установили шикарный, цвета снежной пороши, аппарат.

Но, как оказалось, с подвохом. Точно такой же телефон и тоже в виде исключения был поставлен ветерану войны и инвалиду первой группы, проживавшему на первом этаже. Вы не представляете, какое это мучение – ждать, когда освободится номер, а ветеран из своих цепких рук трубку вообще не выпускал. Несколько лет я куда головой ни бился, всё как об стенку. Уж и весь дом обтелефонили, а я всё оставался совмещённым.

Разрыв порочной связи с ветераном произошёл лишь когда я перешёл из министерства на работу в Совмин СССР, откуда звякнули кому надо и объяснили, что телефон совминовского ответственного работника должен оставаться свободным, ибо его могут дёрнуть (в смысле вызвать) на работу в любую секунду. А теперь догадайтесь, по какому телефону были сделаны Талызинский и совминовский звонки. Правильно, по

"вертушке", защищённой от чужих ушей спецслужбой.

Вертушечка (позвольте уж её не оковычевать) была чудом из чудес совкового периода, называлась официально правительственной связью и накрепко связывала (пардон за тавтологию) сильных мира сего (т. е. того, советского). Каждый имеющий достаточно значимый вес начальник обладал этим золотым ключикам к сердцам себе подобных. И прозывались все они номенклатурными работниками, хоть относились к разным номенклатурам: ЦК (наивысшая) и обкомов, райкомов и др. "комов" по нисходящей.

Я думаю, только на вертушке и держалась долго советская власть, представлявшая собой этакий спрут с массой щупалец, идущих от одной головы. Голова могла и поменяться, но это означало только, что вертушка перешла в другие руки. Была и вторая вертушка, страшно секретная и закодированная, для очень узкого круга лиц, которая объединяла посильней масонской ложи этих лиц во всех республиках, округах и областях нашей необозримой отчизны, но её я на всякий случай касаться не буду.

К понятию вертушки я приобщился ещё в министерстве. История была детективная – какая-то шмокодявка проникла тайком в кабинет своего начальника управления и по вертуну обтяпала какие-то свои дела. Дело вскрылось, им занялся вездесущий (с одним "с") КГБ, и малец вылетел с волчьим билетом на улицу. Кстати, аналогична история произошла на второй год моего пребывания в Совмине с помощником моего начальника, зампреда Совмина.

Он был помощником по связям с родственниками своего начальника, имел карту генеалогического древа и факсимильную печать зампреда, что помогало определиться с пачками писем от многочисленной его родни с просьбами о вспомоществовании. Карта позволяла совершать генеалогический отсев, а потом уж с соизволения шефа в игру вступали вертушка и в отдельных случаях – факсимильная печать. Так вот, этими инструментами помощник поработал налево, т. е. под себя. Дело вскрылось, им занялся КГБ, и помощник зампредсовмина вылетел на должность Начальника главного управления одного из курируемых министерств. Причём это было сделано нашим же отделом, курирующим

КГБ и МВД, который выполнял заодно роль собственной безопасности.

Так что дело это было довольно рискованное, но при этом всё же считалось, что грех не воспользоваться вертушкой, когда подопрёт.

Меня подпирало дважды. Один раз мой приятель-гаишник, которому я был обязан (чем, не скажу – сами догадаетесь), поплакался, что умер отец, а его старшего брата не отпускают на похороны из Афганистана, где он воевал в рядах ограниченного контингента наших войск. Я позвонил по вертушке замминистра обороны, и старлей на следующий день был доставлен транспортным самолётом из-под Кандагара через

Ташкент в Москву аккурат к похоронам.

Второй раз я прибег к палочке-выручалочке, когда случилось страшное бедствие с самим мной. Полетел краник топливного насоса моих "Жигулей", оказавшийся остро дефицитным. Я обзвонил все магазины, объездил все станции обслуживания – нет как нет или за такие бешеные бабки, что не подступиться. На одной лишь станции механик предложил за умеренную сумму снять краник со стоящей рядом машины, но я как честный человек отказался. Позвонил от отчаяния министру соответствующего ведомства, и вожделенная деталька через час лежала на столе моего кабинета.

Теперь вы, наверное, поняли, чем была и что значила в прошлой советской жизни вертушка. Кстати, своё название она получила от допотопных телефонных аппаратов послереволюционного времени, когда надо было вертеть ручку для вызова барышни-телефонистки.

В Кампучию (ныне снова Камбоджа) я был командирован из Совмина вскоре после свержения моего хорошего знакомца Пол Пота моими вьетнамскими друзьями в конце предпоследнего десятилетия прошлого века. До того я бывал там, в этой Буддой избранной стране улыбающихся и довольных жизнью людей, знаком был и с принцем

Нородомом Сиануком и его очаровательной женой-француженкой Моник. Но это было до переворота и установления там режима коммунистической диктатуры Пол Пота.

Этого кровавого изверга (помните частушку "За…бу, замучаю как

Пол Пот Кампучию"?) я тоже довольно хорошо знал по расквартированному в Ханое в пору моей работы там штабу партизанских объединений стран Индокитая (Вьетнам, Лаос, Камбоджа). Звали его тогда Салот Сар (Пол Пот – это парткликуха) и производил он впечатление интеллигента западного образца (четыре года студенчества в Сорбонне). Общался с ним по-французски и на его родном кхмерском языке, чем вызвал его расположение и даже удостоился подарка в виде сборника его статей с дарственной надписью.

А ко времени моего приезда в НРК в должности Торгпреда СССР

(самого молодого за историю МВТ) этот гад умудрился уничтожить около двух миллионов своих соотечественников, истребив интеллигенцию и городское население. От многочисленного королевского клана Сианука остался лишь он один, задержавшись в Пекине по пути из Москвы, где он находился с официальным визитом.

Страна перешла на мирные рельсы, её возглавил бывший командир полпотовского полка Хун Сен, перешедший на сторону вьетнамских братьев по оружию. Замами основных министров были оставлены вьетнамцы, многих из которых я лично знал ещё во Вьетнаме. Моим основным партнёром по работе (министр торговли) стал однорукий пулемётчик, прошедший лишь одну школу – школу партизанской войны (с

12 лет от роду).

Принц Сианук застрял в Китае, Пол Пот вернулся в родные партизанские джунгли, но затих. Редко, но всё ещё постреливали, и когда я выезжал из Пном Пеня, меня сопровождал взвод вооружённых калашами солдат. Я быстро освоился, разместился в бывшей резиденции французского генерал-губернатора в центре города, аккурат напротив монумента независимости в древнекхмерском стиле, наречённого нашим народом за его форму кукурузой.

При вилле был большой сад с вековыми манговыми деревьями, такими огромными, что плоды можно было собирать с крыши, оформленной как солярий и заставленной кадками с экзотическими для нас яркими кустистыми цветами. Из недозрелого манго получался восхитительный салат, ну а зрелое манго мы грызли как яблоко, и вкуса этот фрукт был необыкновенного. Вообще-то в Камбодже произрастает около 200 сортов манго, но наши деревья давали нам урожай наилучший.

А ещё скоро у нас появился уморительный пёсик по кличке Пшикус.

Наречён он был так польским торгсоветником, от кого и получен в подарок, и означал по-польски "шутник". Действительно, шуточек мы от него натерпелись достаточно, помяну лишь то, что порвал он как-то своими острыми зубками кожаную мебель в гостиной. Мама Пшикуса была вьетнамской едовой породой, в том смысле, что идёт на самое почитаемое во Вьетнаме парадное блюдо.

Папа же был из местных, кхмер, а так как в Камбодже собак почему-то не едят, эта порода отличается бойцовыми качествами сторожевой собаки. От мамы Пшикус унаследовал мягкий заискивающий нрав по отношению к хозяевам и малюсенькие ножки, как у таксы. От папы – довольно крупное тело и умение имитировать злобный лай.

Получился миленький монструозного вида гибрид со свисающими до пола ушами и величиной с крупную морковку образованием между задними ногами, коим он постоянно задевал за верхнюю ступеньку нашей лестницы, что вызывало его раздражение и гомерический хохот стороннего наблюдателя.

Много я поездил по стране, первым делом посетив храмовый комплекс

Ангкор Ват, ставший всемирно известной сокровищницей культуры и только сто лет назад случайно найденный французами в джунглях и буквально вырубленный археологами из объятий скрывавших его лиан и прочей растительной зелени. Впечатление производит неизгладимое колоссальными размерами, благородно-вычурной архитектурой, множеством скульптур бодисатв, горельефами апсар, небесных нимф, танцующих для услады богов (а нимф там этих как-никак около двух тысяч), тончайшей резьбой по камню. Кстати, для всех стран бывшего

Индокитая характерно смешение религий: буддизм, индуизм, католицизм, секта Као Дай (Большой глаз), в пантеон которой включён даже наш Ленин.

Вскоре хорошо уже знал все достопримечательности Пном Пеня, милейшего городка, застроенного в староколониальном стиле и утопающего в зелени. Не прошёл и мимо главной туристической достопримечательности в виде бывшего колледжа, превращённого полпотовцами в зверскую тюрьму. В прежних классах стояли впритык друг к другу клетки из металлической сетки метр на метр двадцать с миской для корма и тазиком для испражнений. И вот в этих клетках держали женщин, мужчин, в том числе и европейцев, подозреваемых в контрреволюционном сопротивлении режиму.

А знаете, что за брошюрка лежала на столе надсмотрщика и была испещрена пометками и подчёркнутыми им наиболее интересными местами?

"Государство и революция" нашего Владимира Ильича Ульянова-Ленина, которого Пол Пот считал своим духовным гуру. А я, дурак, ещё радостно улыбался, слыша от него это, и даже подарил потом значок с изображением маленького Ленина в кудряшках. Вспоминаю и прямо хочется головой об стенку биться…

Начал собирать коллекцию наследия кхмерской нации в виде изделий из бронзы, дерева и камня, на которые камбоджийцы большие мастера.

Хоть магазинов во время моей работы в Пном Пене практически не было, но был рыночек, на котором в развалах можно было приобрести за бесценок фигурки 19-го и даже 18-го века, периода государственного и культурного расцвета Великой Камбоджи.

Эти фигурки продавцы из-за дефицита другого упаковочного материала заворачивали в денежные ассигнации прежних режимов, а я потом аккуратно разглаживал и хранил для подарка друзьям в Москве, любителям нумизматики. А дело в том, что когда полпотовцы захватили столицу, то первым делом разгромили национальный банк и выбросили на улицу за ненадобностью все деньги, там хранившиеся. Попытки поднять купюру тут же пресекались выстрелом в спину несознательного гражданина.

Всё же ночью кто-то собрал на всякий случай денежные кучи. А до конца правления Пол Пота горожанам в соответствии с коммунистической идеей пришлось обходиться без денег. Дошло до того, что, спасаясь от голодной смерти, они обменивали у крестьян стакан риса на стакан драгоценных камней, в том числе бриллиантов.

Что же касается красного дерева, считающегося в цивилизованном мире драгоценным, то к нему местное население в Юго-Восточной Азии относится ну как у нас к липе. Хорошо оно для строительства хижин, мелких поделок, но не более того. Да и на вид оно скорее серовато-коричневое и невзрачное, чем красное. А вот открою вам страшную тайну, тщательно скрываемую мастерами-краснодеревщиками, а мне на ушко открытую.

Чтобы оно приобрело знакомый ценителю благородный маслянистый блеск и один из оттенков в гамме от чёрного (считается самым дорогим) через коричневый до по-коммуняцки красного цвета, достаточно натереть его гуталином соответствующего цвета. Попробуйте это из интереса проделать, взяв щепку хотя бы той же липы и получите красное дерево всем на загляденье. А коли это будет бук или дуб, то и того похлеще.

А ещё я начал собирать коллекцию старинного оружия, благо мой давний знакомец, вьетнамец по национальности и замминистра обороны

Кампучии, свозил меня в оружейный склад и предложил выбрать в подарок что хошь, хоть гаубицу безоткатную. Но я выбрал лишь дюжину ружей французского колониального периода. А при возвращении, дабы избежать осложнений на нашей таможне (хоть и обладал зелёным дипломатическим паспортом), взял с собой лишь винчестер и фузею 9-го калибра, а ещё два парадных офицерских палаша времени правления принца Народома Сианука.

Да и то в Шереметьеве меня притормозил главный таможенник и говорит, мол, понимаю, вы дипломат и прочее, но у вас в чемодане прибор высветил такое, что волосы дыбом. Тут я с дрожью в коленках, но обезоруживающей улыбкой на лице сообщил ему, что это всё сувенирные муляжи, подарки друзьям, крупным военным чинам. После чего таможня дала "добро".

Возвращаясь к началу моей кампучийской одиссеи, скажу, что

Торгпредство наше было довольно большим за счёт специалистов дорожно-строительной, сельскохозяйственной и авиатехники, шедшей от нас сплошным потоком. До отъезда меня предупредили, что коллектив погряз в дрязгах и предложили его постепенно заменить. Я, понимая, в чём корень зла, вплотную занялся налаживанием быта: закончил строительство бассейна, заручившись разрешением Хун Сена, наладил для всех беспошлинную выписку товаров, развернул худсамодеятельность и занятия спортом.

Вдохновлённые новыми веяниями, мои спецы сами на субботниках построили из бамбуковых кряжей избушку на курьих ножках с флюгерным петухом на коньке крыши, раскрасив её в русском стиле. Объявленный конкурс на лучший проект, кстати, выиграл мой сын Артём, приехавший сюда на школьные каникулы, ему же и досталась роль в постановке шутливой стихотворной пьески, написанной вашим покорным слугой и поставленной на сцене посольского клуба. В избушке жёны наших сотрудников на зависть всей колонии по очереди пекли настоящие русские караваи, на которые можно сесть, а, поднявшись, наблюдать, как каравай медленно принимает прежнюю форму.

В общем, всё шло хорошо, наш коллектив занял в колонии все первые места в соцсоревновании, самодеятельности и спорте, народ сдружился и никого не пришлось выгонять. Эх, если бы не одно "но" – не по нраву я пришёлся послу, представителю старой гвардии и её школы. Для него я был мальчишкой, совминовским выскочкой, имевшим наглость на праздники надевать орденскую ленточку (он, называвший себя ветераном войны, имел лишь пару медалей послевоенного времени). Раздражало его то, что руководители Кампучии, зная моё вьетнамское партизанское прошлое и памятуя приезды в числе правительственных делегаций, шли ко мне и по политическим вопросам, а я посылал шифрограммы с инициативными предложениями напрямую на место прежней работы, в Совмин.

Вот, скажем, как он проявил себя, когда приехал в Кампучку, в творческую командировку всенародно любимый Евтушенко. В середине выступления поэта на вечере в посольстве он демонстративно встал и вышел, бормоча что-то про откровенную антисоветчину. Едва дождавшись конца скомканного выступления, я отвёз Евгения Александровича к нам в Торгпредство, где его осыпали цветами и заставили читать стихи до полуночи.

Потом я доставил его к себе на виллу, где ждал уже парадный стол и главное блюдо – печёный удав величиной с бицепс боксёра Валуева

(постарались торгпредские девушки). Экзотика, к нашему огорчению, на

Евтушенко впечатления не произвела, зато на ура было принято следующее блюдо – молочный поросёнок, начинённый рассыпчатой гречневой кашей с потрошками, естественно, с хреном. Застолье закончилось далеко за полночь, и поэт был сопровождён кортежем в гостиницу, полностью заселённую нашими спецами, которые и установили за ним патронаж.

Евтушенко очаровал нас. В разговоре его внешность плотника средней руки мгновенно преображалась, освящённая внутренним жаром гениальности. На заре гений сбежал, о чём меня встревоженно оповестили по телефону. Оказалось, он по раннему холодку в одних трусах отправился трусцой купнуться в Красной реке. Ужас, в тамошней речной воде можно получить любую заразу, вплоть до тонюсенького червячка, заползающего в мошонку. Мною тут же была организована погоня, Евтушенко вовремя перехватили и отвезли поплавать на аэродром, где наши лётчики соорудили для себя бассейн с сауной.

Группа этих лётчиков, русских ребят из Киргизии с одним технарём-киргизом пилотировали и обслуживали единственный самолёт и несколько вертолётов, поставленных по линии братской помощи для передвижения местного руководства. Киргиз в основном исполнял обязанности главного повара и его коронными блюдами был шашлык и окрошка. Я тоже иногда пользовался в целях безопасности вертолётом.

Безопасность была, правда, относительной – однажды рядом со мной была наповал убита прошившей дно вертолёта полпотовской пулей курица, мирно дремавшая в тутовой корзинке.

В сауну с бассейном я возил расслабиться достойных членов наших делегаций. Бассейн, конечно, громко сказано, это была ванна 3Х5 м.

Но зато на поверхности плавали ледяные блоки, где-то доставаемые лётчиками – представьте удовольствие после парилки да в ледяную воду, а оттуда к столу с холодной окрошечкой, а потом скворчащие, с пылу-жару румяные шашлычки из буйволятины да бутылочки из тазика с ледяным крошевом.

В полной мере это чудо оценил и наш уважаемый гость Евгений

Александрович. Поразил его и вид русской избушки-пекарни на фоне камбоджийских пальм. Много он фотографировал, обещал отразить свои впечатления в стихах. Не знаю, может, и выполнил обещание, что-то его редко печатают в последнее время.

А что касается моего конфликта с послом, то меня до срока тихо-мирно и без последствий вернули в Москву, где ознакомили с

"телегами" на меня, кои он отсылал в Центр. Чего там только не было, но главным обвинением служило то, что в пору развёрнутой на родине антиалкогольной кампании я "позволял" себе – сам-то он на приёмах демонстративно поднимал на потеху интернациональной публики бокал с нарзаном.

Вторым по важности было то, что я покусился на святее святых привилегии дипломатов, распространив беспошлинную выписку на простых сотрудников Торгпредства, и вообще распустил коллектив, потеряв при этом идеологическую бдительность. В Совмин я не вернулся, был назначен замом Начальника Главного управления МВТ, которое уже тогда возглавлял бывший зампред Совмина Катышев Константин Фёдорович. Он был понижен в связи с тем, что не пришёлся по нраву премьер-министру

Тихонову, по мнению которого был слишком молодым и задиристым.

Премьер полностью оправдывал свою фамилию, прослужив тихоней и лизоблюдом при генсеке Брежневе. Мельчали люди, то ли дело Алексей

Николаевич Косыгин, при котором я отслужил основной срок в Совмине.

Ну а Кампучка прочно поселилась в моём памятливом сердце да и глаз ласкают приветливые лица Будды и подруг его танцовщиц-бодхисатв в бронзе, дереве и камне взирающих на меня с книжных полок и настенных витрин. Как и ружья с сабельками на стенном коврике. Одно оказалось заслуженным ветераном, судя по семи насечкам на прикладе, означающим число убиённых из его дула, а второе мой сынок, хулиган, даже опробовал, сделав немалую дыру в половом паркете. Ну да мы ковриком прикрыли, не видно.

– Что вы, мужчина, сомневаетесь? Отличная тёлка, берите, довольны будете, чистая, сертификат медицинский имеется. Да вы в глаза ей только гляньте, карие, с поволокой, прям мадонна, право слово, и реснищи, как у Лоллобриджиды. На ножки, на ножки обратите внимание, это ж форменный канкан, не у каждой такие. Животик подтянут, ни граммульки лишнего жира. Она у нас спортсменка, как припустит, ни один кобель не догонит, такая не застоится. Да вы сзади зайдите, не стесняйтесь. Вы такой зад видели? Это ж Венера Милосская чистого розлива. Мужские особи, извините, не мычат, а ревут, как оглашенные, слюны с полведра напускают. Как-то из-под Волоколамска одного привезли, он там всех тёлок покрывает, знаменитый самец, рекордсмен по этому самому делу, так он к нашей красавице ажник подступиться не решался, еле кнутом загнали.

– Да мне, женщина, знаете ли, не невеста нужна, а для здорового потомства.

– Ну, уж это, мужчина, верьте – не верьте, лучше её не найти. Уж такая мамочка хорошая да заботливая, как ребёночка родит, всего вылижет, ни на шаг от него, молока хоть залейся, как говорится, и дитяте, и вам нате.

– А как насчет жирности? Я жирное молочко предпочитаю.

– Тут вы не извольте беспокоиться. У неё не молоко, сливки чистые, я на нём всех своих деток вскормила. Бывало, от моей титьки дитя прямо к ейной тянется. Да что говорить, и сметанка на славу, и маслице взбиваем. А голосок-то, прямо Алла Борисовна, зайка наша. За версту от хаты слышу, идёт милая, мычит, молочко несёт. Не зря

Милкой и прозывается. Берите, мужчина, почитай, задаром отдаю, довольны будете. Я бы её, зазнобу, в век не продала, да муж замучил, продавай да продавай, трактор вознамерился купить, фермер недоделанный.

Вот учёные всё спорят, откуда мы произошли, то ли от обезьяны, ни с того, ни с сего труд возлюбившей, то ли на попутном метеорите в виде споры на Землю попали, то ли инопланетяне по своему образу и подобию ту же мартышку генетически модифицировали. Веру в Бога коммуняки подорвали, а вот в земное провидение, идущее от какого-то высшего начала, мне по простоте душевной всё больше верится.

Ну, не доходят до меня, глупого, такие понятия, как бесконечность пространства, эйнштейновские заморочки, мозги плавятся от подкинутого нам умниками вопроса: "Что первично, яйцо или курица?".

Хочется чего попроще, посермяжнее. Мне легче представить, что правит подвешенным в углу кухоньки нашим земным миром чудик-учёный, подстраивая его пинцетиком под им же написанный сценарий и под своё настроение.

А нам за правым плечом мерещится ангел-хранитель, за левым – чёрт паскудный. То один подтолкнёт на доброе деяние, то другой с понталыку собьёт и такого наворотишь, что сам же чёрт и не разберет.

А задумаешься о всевышней воле и приходит озарение: да все это от неё, женщины. Недаром бабьи угодники и непревзойденные знатоки её натуры, французы, говорят: "Чего хочет женщина, хочет Бог". Там, где мужичишка умишком своим сирым месяц раскидывает, женщина напрямую из космоса, на чутье, интуиции, враз и в точку. И уж если чего захочет, тут уж поперёк не лезь, всё равно с носом останешься. И чёрт ей не брат, она и с ним, коль подвернётся под горячую руку, разберётся ничтоже сумняшеся. И в каждой (вы наверняка замечали), хоть чуть-чуть, но от ведьмы что-то. А уж ворожить да привораживать – это их привычное родовое занятие.

Любой башибузук шумный, как кролик перед змеёй, раз глянул в глаза и затих бедолага. Всё, зомбирован по самый корень, и корешок сей на алтарь магического влечения несёт как подаяние, не мешкая.

Видели вы бабу, в дуду дующую? Нет. Это сам мужик на дудке играет, сам же под неё и пляшет, жену ублажая да норовя под юбку и каблук её забраться и раствориться в неге и воле чарующей.

В женщине всё, и чёрт, и дьявол, и царь небесный. Это она за мужиком стоит и тычками его вправо-влево направляет. Иной раз глянешь – Наполеон, а приглядишься и тень Жозефины непременно узришь. В политике нет ума изощрённее, финансы женщиной и придуманы, чтобы было чем мужикам за её наряды расплачиваться. И всё больше из-за сцены, из-за мужниной спины, тихой сапой. Это мужик в барабан бьёт, литаврами хлопает, в ведре железном рыцарские турниры выигрывает, на амбразуру лезет, чтобы ей, королеве своей, потрафить.

А как иначе? Попробуй мужик заартачиться, каюк тогда, братцы-кролики, вымрем все как динозавры.

Был я как-то приглашен на день рождения к другу еще с институтских времен. Обычно мучительный вопрос, что купить в подарок, решился вмиг. Как-то само собой нарисовалось. Представил друга в его убогой, заношенной донельзя кепчонке, зашёл в магазин на углу да и купил английское кашемировое кепи, чудо, а не головной убор. За ценой, как в песне поётся, не постоял, для друга никаких денег не жалко.

По своей застарелой интеллигентской привычке написал шутливую сопроводительную записку, постаравшись внести в неё некоторую интригу, кепку упаковал в подарочную бумагу и отправился в гости.

Там подарок – в общую кучу, записочку – другу, сам – за стол и пошло-поехало. Только чувствую уже к концу застолья, что-то не так с именинником. Бросает на меня злые взгляды, на перекуре на лестничной площадке отворачивается. Я его за рукав, мол, в чём дело, подарком не потрафил или еще чего? А он зло эдак: "Подарок как подарок, а вот за такие пошлые записочки по мордасам бьют, и сильно".

Я в шоке, что-то в мозгу замкнуло, а потом догадочка, как искра, мелькнула, кричу: "Тащи, гад, подарок!". И что вы думаете он приносит? Трусы, хорошие такие, из плотной ткани, с ширинкой на пуговках, в красную полосочку, но предмет нижнего белья, а не мой королевский убор. Тут я мысленно в новом свете прочёл его глазами свою записочку и окончательно всё понял. Вот она.

"Дорогой друг! Прими подарок от всей души. Надеюсь, понравится.

Фасончик самый изысканный, сзади дырочки для вентиляции, сверху – в меру легкомысленная пумпочка. Материал – кашемир, это тебе не хухры-мухры, носи не снимая до конца дней своих – не сносишь. Можно и задом наперед, это сейчас модно. А волосы повылазят, не беда – кашемир еще лучше согреет до самой кочерыжки. При ходьбе натирает прикрываемое место и стимулирует прилив крови. А как это важно, сам знаешь, этим бесценным местом ты свой хлеб насущный зарабатываешь, стены пробиваешь. Бабы при виде тебя в новом приобретении косяком полягут. И жена теперь будет довольна. Сколько раз тебя просила, сними да сними, не позорься. Теперь будет не стыдно перед народом лихо снять с себя жестом мушкетёра. Целую то, на что ты его оденешь.

С днем возрождения. Примите заверения в моем совершеннейшем почтении, и прочая и прочая".

Вот те крест, истинная правда это, да разрази меня гром, если хоть сколечко совру. Нагрянули ко мне в прошлое воскресенье, к вечеру уже, двое ребят. Симпатичные такие, статные, оба блондины голубоглазые, нордический тип словом. Говорят, мол, сами мы аннунаки, прибыли с планеты Нибиру, она двенадцатая в солнечной системе, а не видите вы её, потому как вращается по больно вытянутой орбите и к Земле приближается раз в три тысячелетия. Тогда у вас и появляемся. Короче, принимай, командир, родственников, ибо это мы жизнь сюда занесли, а потом по своему образу и подобию вас, землян, из всякого зверья неразумного вывели.

Ну, я, как водится, приглашаю на кухню, с поклоном усаживаю, на стол что Бог послал мечу, из холодильника достаю её, подзамёрзшую со слезой, наливаю в стакашки гранёные по первой, со свиданьицем. Тут они мне и говорят, причем губами не шевелят, а мне в голове всё слышно, что прибыли с печальной миссией. Мол, эксперимент признан неудачным, люди надежд не оправдали, войны, смертоубийства, аморалка со времён Содома и Гоморры. Землю всю расковыряли, нефть да уголь повыковыривали, в небе дырки озоновые навертели, заповеди аннунака-посланника "Не убий!", "Не воруй!", "Жены соседа не возжелай!" и другие разные не выполняем. Короче, решено устроить на

Земле Армагеддон, то бишь полный абзац, а эксперимент заново начать.

Я им "Позвольте, господа!" и шустро так по второй, мол, "С благополучным прибытием!" и без передыха по третьей, а сам прошу:

"Дайте высказаться!". А они: "Да что там говорить, что тут сказывать? Армагеддон так Армагеддон, мы и зашли-то случайно, попрощаться, на вашу крышу приземлились". И рюмки дном кверху: "Всё!

Аннунаки свою норму знают, нам еще работа предстоит". Я им: "Ребята, позвольте уж тогда за упокой души раба божьего!".

Достаю из бачка унитазного энзэ, что подальше от тёщиного глаза заховал, разливаю и волнительно так: "Братцы! Не ко времени прибыли, только жить по сути начинаем, товарищей разогнали, друг дружку господами стали величать, казни мораторием отменили, зарплаты до жизненного уровня довели, пенсии на 2 процента подняли. За терроризм с преступностью взялись так, что сами дрожим, олигархам кирдык сделали, на электричество рыжего (они у нас самые мудрёные на Земле) посадили, теперь с утра ток завсегда есть. Мой племяш Митюха сказывал, у них в НИИ скоро термоядро холодное произведут, энергии будет хоть ртом хлебай, землю-матушку в покое оставим. А дыры в небе, не извольте сомневаться, залатаем как денег подсоберём. Со своими чеченами разберемся, будем евреев с палестинянами мирить, там наших много, послушают. Я уже с соседом Соломоном Моисеичем договорился им подсобить. И Президент у нас молоденький, только-только силы набрал, дайте дослужить".

Короче, с трудом, но уломал я инопланетян, обещали подождать с

Армагеддоном до следующего приезда. Правда, пришлось за третьей к соседям смотаться, ради такого случая одолжили до понедельника.

Загустели немного ребята залётные. Отнес я их на крышу, по лучу из тарелки ихней, аки по лестнице, вверх забрался, по каютам уложил и ручкой помахал. Вернулся сильно поуставши и в койку, а наутро, глаза как протер да опохмелился, думаю, надо оповестить народы. Хорошо, аннунаки на меня напали, а ну как ненароком опять нагрянут да к Баши туркменскому или Бушу какому-нибудь забредут. Армагеддон всем тогда без всякого абзаца.

Написал всё как есть и отправил. Только вот не знаю, поверят ли в редакции, неровён час, переадресуют в корзину. Но если это я с тобой, уважаемый читатель, балакаю, значит поверили черти, дошло моё послание.

Приехали как-то Ваня с Маней на дачу отдохнуть от трудов праведных, а тут на их шести сотках тарелка НЛО приземлилась. И выходят из неё тоже мужик с бабой, по виду такие же, как мы.

Говорят:

– Хотим провести научный эксперимент по части секса с вами.

Ну, Ваня с Маней согласились, конечно, ради эксперимента и налаживания отношений с космическим братством. Разошлись по комнатам, разоблачились. Тут Маня и говорит:

– Что-то маловато у вас в одном месте, товарищ…

А тот:

– Минуточку!

Подкрутил правое ухо, и гениталии его в размере аж в десять раз возросли. Закончили обе пары эксперимент, энлонавтов, по малой толике нашенской на дорожку приняв, проводили.

Ваня вот и интересуется:

– Ну как, Маня, у тебя это дело прошло?

А она:

– Классно, Ваня, как у нас и даже лучше! А у тебя, позволь узнать?

– Да тоже нормально, только странная она какая-то, всю дорогу мне правое ухо крутила, крутила…

Помните, недавно еще совсем, жили мы удивительной жизнью?

Говорили одно, думали другое, плакать надо – смеялись, оборжать что следовало – с миной умиления на физиономии аплодисментами приветствовали. Как вам такая в прошлом обыденщина: "Весь советский народ с чувством глубокого удовлетворения воспринял решение горячо любимой партии и лично… поддержать самоотверженную борьбу революционных повстанцев племени мумба-юмба с марионеточным правительством, ставленником американского и международного империализма"? Уф, еле выговорил эту тарабарщину, а ведь кормили ею нас многие лета. Неудивительно, что и посейчас кое у кого мозги набекрень.

А помните нелепые журналистские ляпы, которые звучали скрытой издевкой? Например, призыв "Комсомолки" тех времен во всю первую страницу "Если делать, то по-большому!". Или такой впечатляющий для хорошего воображения пассаж: "Диктатор Батиста, запрятавшись от восставшего народа в глубокое подполье, мучительно пытается оттянуть свой конец". Невольно вспоминаю справку, выданную в деревне нашей домработнице (по-нынешнему, прислуге): "Настоящим удостоверяется, что такая-то такая-то под немцем была, но связи с ним не имела".

В общем, жили постоянно с фигой в кармане, на кухне под горькую водочку с немудрёным закусоном проверенным друзьям на ухо шёпотом анекдоты политические рассказывали. Слава Богу и Горбачёву, оклемались маленько после Ельцинской шёлковой революции, стали забывать Эзопов, он же птичий язык, раба из себя по завету Герцена литрами выдавливаем. Но всё же глубоко сидит в нас Януса двуликого привычка. Да и как тут резать правду-матку на каждом углу да активно возлюбить ближнего? Не поймут люди наши. Подставишь, по заповеди, правую скулу после хука в левую, так такой апперкот в поддых получишь, мало не покажется.

Вот и продолжаем по-Брежневу. "Будьте любезны, пригласите к телефону вашего мужа, это с работы беспокоят". А жена слышит: "Ну, ты, старая карга, зови своего тюфячка", – и думает: "Знаю твою работу, кобыла крашеная, да отбивай моего троглодита пузатого, сама потом намаешься". А вслух: "Любимый, возьми трубочку, это Милочка".

"Дорогие сограждане!", – слышим мы торжественное обращение высокопоставленного чина, а слышим: "Да пошли вы все куда подальше, достали оглашенные, надоели хуже горькой редьки со своими проблемами". Друг при встрече: "Привет, старик, как живешь-можешь?", а в подтексте – "Да чтоб ты сдох, обормотина. Куда глазки-то прячешь? Как в Нинку мою ими стрелять, так Александр Матросов, а как долги отдавать, так сразу окосел и стушевался".

И детки туда же. "Папа, какой же ты у нас хороший" значит

"Предок, дай полтинник на пиво, не жмоться!". Получил – слезы благодарности на глазах, а вышел к друзьям, слышится: "Совсем задолбали шнурки чёртовы, типа, рубля не допросишься". Дочка, еще и пяти нет, подруге: "Какая ж ты красивая в новом платьице", а мне:

"Чего ж это она уродиной такой уродилась да ещё платье совсем не к лицу".

Да, много злобы, зависти чёрненькой внутри себя накопили, хорошо, что ещё сдерживаем, не распрыскиваем, как поливомоечная машина, вкруг себя, обороняясь показной вежливостью и душу облегчая подтекстом, часто обременённым матюжком. Когда вы последний раз видели, чтобы даме ручку целовали? Ах, на сцене Алле Борисовне

Галкин чмокнул? Уверен, в зале за аплодисментом слышалось "Хочет от примадонны чего-то, птенчик чернявый". Так и живём, как в театре, на сцене по сценарию, про себя по нутру своему.

Давайте всё же попробуем мыслишки свои, как птичка пёрышки, почистить, приучиться людей поминать не по матери, а по батюшке, в присутствии дамы вставать и ручку всенепременно облобызать, и первый тост за неё по-гусарски, а в споре – по-рыцарски, в общении – по-джентльменски, и ко всем – с улыбочкой, и во всём – по-людски.

Тогда и подтекст сам собой отомрёт и жизнь полегчает, райскою покажется, аура вокруг голов проявится. Эх-ма, дожить бы.

Теперь уже повсюду слышится обращение "мужчина" и "женщина", прямо как название известного французского фильма выкликают. Как будто все разом решили разобраться в половой принадлежности особей новой капиталистической формации. То ли дело раньше… Все одинаково были товарищами. Кстати, филологи считают, что слово товарищ происходит от "товара" и когда-то так обращались друг к дружке собратья по трудовой артели. А после революции, той, которая потрясла весь мир, все разом стали товарищами и выстроились на много-много лет в гигантские очереди за этим самым товаром.

Упростилось всё донельзя, не надо ломать голову, а то ведь, скажем, на Востоке надо тонко уследить разницу в возрасте, в положении и выбрать соответствующее обращение, а их уйма. К примеру, в Китае или во Вьетнаме, обращаясь к старшему по возрасту, себя униженно нарекаешь племянником, к равному, но с уважением – младшим братом, хочешь подчеркнуть свое превосходство – старшим братом и так далее. Это как у нас на Кавказе, с тостуемым чокнулся, держа рюмку пониже – проявил уважение, чуть выше – выпендриваешься, вровень рюмки сдвинул – кунаки мы с тобой.

Правда, при коммуняках сохранялись и другие обращения.

Продавщица, например, или официантка – "девушка", если даже из нее песок сыпется, а вот официант уже "товарищ официант" и продавец тоже уважительно "товарищ", не говоря уж о начальнике любом. Сталин – только товарищ, министр тоже, а вот замминистра можно было по имени-отчеству. Сохранилось обращение "дама", но только в контексте

"Дама, куда ты, падла, без очереди прёшь?". Барин проходил только во фразе "расселся как барин", барыня – "ишь, раскричалась", барон – почему-то только в словосочетании "фон барон". Если кого называли интеллигентом, то только презрительно и с обязательной добавочкой

"сопливый". Было да и остаётся всеобъемлющее – "Эй ты там!".

Интересно решили проблему универсальности в обращении на Западе.

К кому хошь можешь обратиться "экскюз ми, плиз" и не путайся в

"мисс", "миссис" и "мэм". А помните, как у нас начинался "господин", уже после Ельцинской революции? Это ж умора была: "А не подлить ли

Вам, господин Иванов, водочки свеженькой?". Да и посейчас еще не устаканилось, особенно когда господином называют крестьянина в телогрейке или бывшего гегемона в тельнике. Пообвыкнем небось. Я бы вернул и старинное обращение "барышня", только, боюсь, опять смех будет на первых порах. Ну как нашу современную девицу с декольте до пуповины и в "мини", извините, по самое ай-ай-ай барышней назвать. А ведь начиналось с наивной шуточки: "Уже и чашечки видны, скоро весь сервиз появится". Вот и появился, слава Богу, не хуже импортного.

Ну, да ладно, давайте друг друга мужчинами и женщинами обзывать, пока на господ и дам не слишком похожи. Лишь бы не дошло до

"Единодушно выражаем наше горячее одобрение родной партии и лично господину…".

Вот начал писать, а рука дрожит, не потому, что вчера перепил, а потому, что боюсь сразу впасть в тональность оды или серенады тому напитку, что в названии. Ведь, заметьте, слова "петь" и "пить" одной лишь буквой различаются, да и тема весьма и весьма деликатная. Но уж больно хочется защитить от постоянных нападок этот божественный для души и тела нектар, не раз меня в жизни выручавший и от её опасностей уводивший. Сразу оговорюсь, сам не алкоголик и в других этот экстремизм не уважаю, но восхищаемся же мы красотой грозного кинжала и его полезность признаем, хоть он жизнь и здоровье людей уносит.

Уж как её, водочку, не били, и "сухим" законом при царе-батюшке, и горбачёвскими указами, но выдюжила всё и жива, голубушка. И женский максимализм в формуле "Все мужики – пьяницы" не приемлю, так и хочется им мягко так возразить: "А вы зато на стенку писать не умеете". В чем же сила и сладость её, ставшей нашей национальной гордостью как Наполеон для французов или "Мерседес" для немцев?

Перво-наперво, ни с чем не сравнимое средство сближения человека с человеком. А это дорогого стоит. Ведь все мы в энергетическом поле, ауре личной, как в коконе живем. Вспомните, как раздражает вас чмо неразумное, который за пуговицу хватает и в ухо дышит, изображая дружеский разговор. У такого своё поле хиленькое, так он от вашего подпитывается, вампир несчастный. Так и хочется его из своей тридцатисантиметровой зоны вытеснить, как нарушителя границы, в нейтральные воды. А сядешь даже с таким, как положено, за стол, поставишь бутылку пограничным столбом, выпьешь по первой со свиданьицем и, глядишь, полегчало и нутро нежное проявляется. Ведь как, бывало, с попутчиком в вагоне, до первого стакашка и знать не знал, и ведать не ведал, а ещё бутылку не уговорили, а уже друзья не разлей вода и душу готов наизнанку вывернуть. Ещё моя бабушка говорила, что непьющий в принципе вызывает подозрение.

При коммуняках было это надёжным средством выявления "стукача", а в них чуть не каждый десятый ходил. Спрашиваешь: "Знаешь такого, каков человек?" – тебе отвечают: "Знаю лет десять, но не пил ни разу, ничего сказать не могу". Бутылку с человеком распить – как пуд соли вместе съесть, не на закуску, конечно, а фигурально выражаясь.

И сразу видно, пошёл бы с таким в разведку или на колхозном гектаре рядом не присел.

Во-вторых, дезинфектор не чета никакому лекарству. Можно сказать, на собственной шкуре испытано. В конце шестидесятых пришлось в войну работать во Вьетнаме, канализацию, водопровод американцы разбомбили, некоторые из наших от заразы разной полегли, но только не те, кто выполнял рекомендацию врача перед приёмом пищи принимать по сто грамм. Замечено было, кто другими средствами оберегался, на третий день после приезда уже маялся с животом, если вовремя не спохватился, – жди амёбной дизентерии. А от неё, как и от многих других болячек, опять же водочка помогает. Вот случится, не дай Бог, у вас грибок, попробуйте её с подсолнечным маслом напополам, вмиг проходит, хоть жаль, конечно, на такое дело водочку пускать.

Идём дальше. Страх ничто так не снимает. Те же 100 грамм наркомовские в войну не зря выдавали перед атакой на немчуру. Опять же из моей практики. Идёшь с вьетнамской охраной по партизанской тропе Хо Ши Мина, подходишь к пропасти, дна не видать, а мост курам на смех – бревно бамбуковое. Вьетнамцы-то к такой эквилибристике привычные, а у нас все поджилки трясутся, бледно же выглядеть на фоне сложной международной ситуации совесть партийная не позволяет.

Отходим за куст, якобы по нужде какой, из рюкзачка заплечного достаём (а у нас всегда с собою было), принимаем антистрахин, раз – и на том берегу.

Правда, из снисходительного уважения к неумехам – "лиенсо" (так звучит по-вьетнамски "совок") протягивали для нас какую-нибудь лиану, чтобы было за что, кроме воздуха, держаться. Ну, и на привале, конечно, это средство (не лиана, конечно, а водочка) здорово помогало. Ведь там всё, что мало-мальски шевелится и мяукает

– в пищу идёт. Ну, лягушатинка ещё куда не шло, а попробуйте гусеницу чуть прижаренную заглотать, только как закусь и можно.

Конечно, как и во всём, меру надо знать. Рассказывают, был при

Сталине министр угольной промышленности некий Приходько, его именем шахты до сих пор на Украине названы, а мудрые мысли – в народе живут. Например, его философская доктрина – "Не наше дело рюмки делать, наше дело водку пить". Так вот, настучали доброхоты вождю всех народов, что, мол, зашибает он крепко, но Сталин, уж на что кровожаден был, а тут твёрдо так говорит: "Этого не трогать, он свою норму знает". Видать, заметил как-то своим тигриным глазом. Только не надо себе поблажки делать, а то некоторые кокетничают: "Я свою норму принял, другим человеком стал, а другому тоже выпить охота".

Ну, и, конечно, как без неё, родимой, в праздничную страду, кусок в горле застрянет, повесишься с тоски зелёной. Недаром по-латински прозывается "аква вита", что по-русски значит живительная влага, а наше название идёт от слова "вода". Кто ж спорить будет, что без воды и не туды, и не сюды. Эх-ма, чувствую, тост назрел.

Итак, за неё, чистенькую, не "палёную", живительную, на радость и на здоровье наше, в меру и до донышка нормы, только напоследок – на посошок да стременную, тихохонько, соседей не беспокоя, ура троекратное, друзья и товарищи!

В самом центре столицы, на Тверской-Ямской, и без того богатой развлекательными заведениями, с помпой открылся новый ресторан-шалман "Ностальгия", освящённый, как водится в наше время, батюшкой из соседнего храма. На церемонии открытия тусовался весь бомонд Москвы, на счастье и процветание предприятия о стену была разбита трехлитровая бутыль самогона-первача, придавшая атмосфере ресторана непередаваемое амбре. Глазам приглашённых открылась душераздирающая картина чего-то до боли знакомого и родного.

Зал обшарпанный донельзя, у окон с тяжёлыми траурными гардинами захирелые кактусы в деревянных кадках, на потолке – люстра "Каскад" устрашающей величины. Затёртый паркет с подозрительными разводами, стены подзаборного тёмно-зеленого цвета, на них канцелярскими кнопками пришпилены объявления: "Четверг – рыбный день", "Поел – отнеси грязную посуду на кухню", "Не сори – уважай труд уборщицы",

"На пол не плевать", "Чаевые унижают советского человека" и "Да здравствует воспитанный клиент – строитель коммунизма!". В центре, за вечным огнём из газовой горелки, стенд передовиков производства общепита и победителей социалистического соревнования.

Меж столами не торопко бродят в постоянной дрёме официантки необъятных размеров, сзади нередко принимаемые за модные в 50-х годах шифоньеры, в ажурных передниках даже не третьей свежести. Из алкоголя подаётся исключительно коктейль "Советский", состоящий из

"Столичной" с "Пшеничной" фифти-фифти, в гранёном стакане с отпечатками пальцев всего обслуживающего персонала. В меню обозначено одно грузинское вино, но при заказе оказывается, что это всего лишь фамилия хозяина заведения. Пиво только "Жигулевское" с кисловатым привкусом верблюжьей мочи, разлитое в помятые алюминиевые кружки. Для затравки и поднятия настроения за отдельную плату выходит косоглазый и горбоносый артист лёгкого жанра с железной

"фиксой" на переднем зубе, в тельнике, при чёрной бабочке, и поливает вас под бурные аплодисменты матюгом без передышки и повторов от пяти минут до получаса согласно прейскуранту.

На первое – борщ помойного цвета, с кусочками оплывшего жира и кружочком сельдерея, на второе – котлеты по-киевски цвета бледной спирохеты, с тухленьким запашком, и с картофельным пюре на воде. На третье – жиденький чай в железном подстаканнике с изображением звёздного Кремля либо лика отца всех народов. Кроме этого, в меню не слишком много блюд, да и то не все всегда в наличии. Зато названия чаруют слух. Вот извольте, списал втихаря:

– Овсянка "Сэр";

– Салями "Алейкум";

– Гуляш по коридору;

– Гегемон под гнётом;

– Отбивная по почкам;

– Каша древнегреческая;

– Сбитень "Мессершмитт";

– Рыльце в собственном пушку;

– Мозги куриные по-министерски;

– Батон нарезной 45-го калибра;

Оркестр беспрерывно наяривает новый гимн со старым текстом, солисты в форме хора Александрова за пятихатку "в лапу" фальшивят на тему "Подмосковных вечеров" и "Марша энтузиастов", в перерывах оглашаются "Вести с полей" и "Рабочая пятиминутка". В вазе среди завядших искусственных ромашек болтается плохо скрытый микрофон, и в конце застолья клиентам приносят магнитофонную бобину, предлагая на выбор или выкупить её, или провести остаток ночи в кутузке КГБ.

Приблатненный амбал с прыщавой рожей уголовника с "зоны" обходит столы и предлагает папиросы "Беломор-канал" по двадцатнику за пачку и сигареты "Стройки коммунизма", набитые древесной трухой. В дальнем конце задымлённого зала – импровизированный тир, вместо мишеней бюсты выдающихся политических деятелей с 1917 года по наши дни.

Стрельба ведётся холостыми из "Калашей", но число попаданий выносится компьютером на лазерный экран вверху. Там же в углу, рядом со столиком с увесистой жалобной книгой и огрызком карандашика на верёвочке, чтобы не спёрли, располагается букмекерская конторка, принимающая ставки на конечный результат зрительских симпатий. После зависания компьютера на счёте по Чубайсу, его заменили на более продвинутый (компьютер, не Чубайса). Попаданий во Владимира

Владимировича не отмечено.

И при всём при том, вопреки самым мрачным прогнозам, ресторан пользуется бешеным успехом, праздная публика валом валит и по старинке переплачивает за вход строгому, облачённому в ливрею швейцару, суя купюры заученным жестом в его необъёмный карман.

Иногда создается впечатление, что Ева была создана в результате долгого торга Адама с господом Богом. Видимо, за изначальный вариант

Боже запросил неподъёмную для первого мужчины цену, и сторговались в конце концов на одном ребре. Вот и получили мы из-за мужского жмотства то, что имеем. Нет, сначала, в девичестве, чувствуется в ней задуманное в божественном творческом порыве, но как отгремят последние аккорды марша Мендельсона, как настанет бытовая рутина семейной жизни с чёрным трудом день-деньской на кухне, детскими горшками, бесконечными стирками и уборками, мужем колодным на диване в дрёме перед телевизором, да еще ночью в койку, как на работу во вторую смену, тут и попёрла из неё дешевизна купленной Адамом божьей программы. И нечего женщину в обиде, подчас неправедной, "дешёвкой" называть, сами, можно сказать, не доплатили, а скупой, как известно, платит дважды.

Придется замаливать грех, мужики, Бог терпел и нам повелел. Надо признать, что всё же за одно паршивое ребро, которому и цена-то красная в базарный день три копейки, получили не так уж мало. Если труда, денег, времени не пожалеть, отдача сразу сказывается, и отдача сторицей. Видно, в этом и состоит гениальная задумка

Всевышнего, продать по дешёвке, а на запчастях и техобслуживании сбытого товара получить упущенную прибыль.

Посудите сами. Взять любую дурнушку со стервозным характером, приодеть, намакияжить, причёсочку фасонную изобразить, колечки там с висюльками блескучими приладить, на худой конец к хирургу-косметологу и психотерапевту сводить да еще улыбнуться ей душевно и пары ласковых слов не пожалеть – принимай в объятья со слезами возрождённого счастья на глазах Венеру Милосскую с цельными ручками. Да даже без этого они не так уж плохи. Проведите простой научный эксперимент, посадите жену за стол твердой рукой, нацедите себе в мензурку граммулек сто, время по секундомеру отметьте, махните, глаза зажмурив, а потом медленно открывайте. Будто пелена дьявольская с глаз спадёт и истинную красоту избранной подруги жизни узрите.

Опять же с чисто экономической стороны подойдём. Не поленитесь, посчитайте, во что обошлись бы нам годы, проведённые в супружестве, если бы остались холостыми. Да на одних дам легкого поведения

(кстати, кто назвал этот труд лёгким, не иначе очередной жмот, чтобы сбить цену) пошло бы столько, что только по этой статье (халява, сэр) мы в неоплатном долгу перед женой. А завет божий "Плодитесь, размножайтесь!"? Что-то я не слышал, чтобы для реализации этой жизненно важной детерминанты народ потянулся к любимому певцу Борису

Моисееву.

Ведь до чего дошло, женщина, можно сказать в практически обнажённом виде в бар заходит, а мужик и глазом не поведёт, только бармен и удивляется, откуда она денежку достанет, чтобы расплатиться. Куда ушла её чарующая таинственность, которая заставляла поэтов воспевать чуть мелькнувшую на виду, а уже сводившую с ума щиколотку? Вот ломает народ голову над загадкой улыбки Джоконды, а отгадка-то в нас самих. Это рукой гениального провидца Леонардо царь небесный водил в затаённой надежде подправить своё первое одушевлённое произведение мужеску полу и намёк ему подкинул. Ведь так и ведёт себя художественный творец, всё ему мало и рука тянется улучшить свой шедевр.

А мы чаще поступаем как криворукий кустарь, не получилось и "Баба с возу – кобыле легче". Лень это мужская и несмышлёность. Конечно, чем жене помочь ребёнка своего отмыть да сопли вытереть, легче да веселей нового сделать, а чуть что не по нраву – налево в нычку откосить, где тебя не "пилят" и не дураком недоделанным называют, а милашкой, за ушком почесывая. Что-то мне в минуту озарения подсказывает, что мудрее будет напрячься и поработать над полученным материалом, а допреж всего – над собой неразумным. И да поможет нам

Бог!

Как-то воскресным утром после творческого вечера в ресторане

"Пегас" проснулся поэт Вергилиев в своей тёплой постели. Вставать не хотелось, за окном чувствовалась хмурая слякоть и караулил неуютный до богомерзости окружающий мир. Поэт скосил глаз налево, там раскинула свои пышные телеса и похрюкивала в сладком сне супруга

Аграфена Васильевна. Он вяло потянулся, подоткнул стёганое ватное одеяло под подбородок и, дремотно вновь веки сомкнув, задумался.

Мысли потекли привычной чередой, лениво цепляясь одна за другую, отправной была "Что-то надо делать".

А делать надо потому, что последнее время всё сильнее ощущал он в себе нарастающее физическое, а от него, как считал, и творческое бессилие. Смотался к знакомому гипнотерапевту Лихоедову, занялся по его совету аутогенным погружением в медитацию, но и в ней мысли тревожные доставали и душу теребили, заглушая внушаемую мантру "я половой гигант, я половой гигант". Стал подумывать о виагре, встречая в подъезде дышащего силой и здоровьем с отдушиной дорогого коньяка семидесятилетнего соседа, отца пятерых детей (последнему – три года). Однако, прикинув свои последние поступления от хилого словотворчества, от мысли отказался, решив, что не стоит Аграфена такой жертвенности.

Оставалось на её супружеские заигрывания ответить либо жалостливой просьбой о реструктуризации супружеского долга, либо собраться с духом и вовсе объявить жене дефолт. А как всё хорошо начиналось… После первой брачной ночи весь день в голове вертелся незатейливый мотивчик марша Мендельсона и почему-то стала, как у

Ахиллеса, чесаться левая пятка. Значит, крепко зацепило амуровой стрелой, – подумал тогда ещё студент литфака Вергилиев, приучавший свой мозг мыслить поэтическими образами. А теперь, видно, пришла пора, вооружившись зубилом и молотом, расковать себя, освободив от цепей Гименея.

Тут из-под его корсета жёстких моральных принципов вылезла змейкой-искусительницей одна фривольная мыслишка, мол, не пора ли блудануть, и высветила в памяти поэта подзабытый Люськин адресок, по которому не раз бегал спортивной трусцой. Почему-то на ней любилось легко, привольно и, главное, без виагровых проблем, в голову вползали в такт мерным и сладостным колебаниям оригинальные рифмы, в антрактах, то бишь между актами, в неге и истоме сами собой слагались свежие лирические вирши, которые тут же хотелось пропеть под гитару и тащить вечно хмурому литредактору.

Свят-свят-свят, пресвятая богородица, – шепотком просипел

Вергилиев, мелко крестясь и сплёвывая за левое плечо, – ну и чертовщина в голову спросонья лезет, вставать пора. И он осторожненько, чтобы, не дай Бог, не разбудить жену, ужом выполз из супружеской постели, бодро встряхнулся и пошел на цыпочках в гостиную, на ходу спортивно потягиваясь и проигрывая в голове новый комплекс физупражнений, подсказанный всё тем же другом Лиходеевым.

Извините, что начинаю с лягушек, но уж больно уморительно они совокупляются. Чувствуется, охочи до этого, как и "лягушатники" французы. Взлезает самец (вестимо, не француз) на самочку, глаза вылупит донельзя и с самым серьёзным профессорским видом отдается инстинкту продолжения рода. Хоть бы квакнул от удовольствия да улыбнулся, рот ведь до ушей. Другое дело "гекко", маленькая золотистая ящерка с милейшей мордашкой, обитающая в Юго-Восточной Азии.

Эта, вопреки всем законам эквилибристики, может совокупляться на потолке. Самочка ловким движением проворачивает тазобедренную часть тела на 180 градусов, а потом ещё язычком в губки целует столь же проворного мальчика под-над собой. И глазки всегда весёлые и умные, не чета квакуше. Обожает жить с человеком в комнатах, где для них предусмотрены в потолочных углах вроде как ласточкины гнёзда, питается залетающими комарами и другим гнусом, за что человеком и пригрета.

О гекконе бытует легенда, что был это красавец юноша, сын богатого мандарина, оставившего ему большое наследство. Да вот загулял сынишка, денежки промотал, много безобразий учинил, но вовремя опомнился, лик свой Будде обратил и испросил милости замолить грехи свои тяжкие перед человеком. Потому и обращён был в ящерицу, живёт рядом, комарьё кусачее изничтожает, за человеком с любовью исподтишка наблюдает, а глянешь в глаза – стеснительно скрывается в гнездышке.

Дело было во Вьетнаме, зашла как-то ко мне бухгалтерша, еще и присесть не успела, а Геккоша мой, видимо, от изумления невидалью

(по холостому статусу и строгому загранкодексу женщины меня не посещали) свалился с потолка и угодил прямиком в декольтированную межгрудную щёлочку. То-то крика и суеты было, пришлось и платье скинуть и бюстгальтер рассупонить, тут уж не до стыдобы. Отодрал цепкого геккона, бухгалтерша наутёк, я ему пальцем погрозил и вижу, улыбается мне с потолка чертёнок, мол, здорово повеселились. Ну, разве на такого обидишься?

А в Таиланде жили у нас мартышки Клёпа (ласково от полного имени

Клеопатра) и Ромка (от Ромео), приковали их за длиннющую цепь к росшему на нашей территории гигантскому манговому дереву, с которого местные мальчишки прежде мешками сочные плоды приворовывали. С появлением обезьянок кончилось их золотое время. Еще на подходе слыша угрожающее верещание, правильно понимали предупреждение и удалялись. Нам же срывать плоды разрешалось, и вообще, за малым исключением, мартышки людей любили, а в исключение, как ни странно, попадали те люди, что и у нас уважением не пользовались.

Друг друга Ромка с Клёпой любили пламенно, но дальше поцелуйчиков и имитации ловли друг у дружки блох в шерсти на людях не шли, предпочитая заниматься плотскими удовольствиями лишь в густой древесной листве. Это вам не гамадрилы в им посвящённом индийском храме. Эти обнаглевшие божьи твари, пользуясь вседозволенностью и почитанием наравне со священными коровами, стыда не знают и развратом занимаются на глазах туристического люда, так что у мамаш руки отсыхают детские глазёнки любопытствующие прикрывать.

Закончу детским воспоминанием на эту тему. Как-то мужик у нас, в

России, принялся случать корову с быком ну прямо в двух шагах от забора нашего пионерлагеря. Известие об этом разнеслось в мгновение ока и вся ребятня повисла на заборе, наблюдая это дело. Девочки, разумеется, стушевались, в кучки сгрудились и запричитали: Какой кошмар, какой кошмар! И старшей пионервожатой тут же, конечно, наябедничали. Та мигом прилетела, на забор взобралась и ну отчитывать мужика, мол, такой ты рассякой, как можно при детях, сам своей головой поработай, на что мужик в духе старого анекдота ей ответил со смехом: "Могу и я, но у моего быка оно лучше с коровой получается".

Так что приходишь к выводу, что у зверей разных, как и у людей, любовные дела по морали и поведению зело различаются, видимо, кто генетически ближе к Ноевой паре своих прародителей, в том и ума со скромностью больше.

В пору моей работы в Минвнешторге была там одна проблема для молодых сотрудников. Огромное значение имела характеристика, особенно при выезде в загранкомандировку. Характеристика эта состояла из набора устоявшихся клише, про холостого так и писали, мол, холост, ранее в браке не состоял. А дальше полагалось отметить, что имярек политически грамотен, морально устойчив, в чём и состояла закавыка. По заскорузлой логике отдела кадров, если ты холостой, то быть морально устойчивым не можешь, а если можешь, то "голубой", что ещё хуже. В общем, классический заколдованный круг, который, как вериги на ногах, мешал карьере.

В помощь таким бедолагам и возник один на нас, торгашей, и

"мидаков", то есть ребят из МИДа (работали-то все в высотке на

Смоленской), полуподпольный клуб холостяков. Возглавил его начинающий дипломат, милейший хлопец Геночка. Сам он был, что говорится, метр с кепкой, правда, справедливости ради следует сказать, на кепку приходилось сантиметров шестьдесят, к тому же ладно скроен, на лицо пригож и, главное, пользовался славой невиданного бабника. Поставлено дело было на серьёзную ногу, сначала теоретическая часть с лекцией одного из членов на тему женщин как таковых, их специфики при выходе под венец и применяемых для сокрытия внутренних и внешних изъянов уловок.

Но самой сладенькой частью заседаний были практические занятия.

Наскоро похлопав выступавшему, споро накрывали стол, и Геночка доставал свой знаменитый талмуд с телефончиками. Все замирали в трепетном молчании перед вершимым Геночкой священнодейством, а он, небрежно бросив трубку на рычаг, объявлял: Девочки будут через двадцать минут, есть время для двух тостов, мне для настроя, вам для храбрости.

Как он пил, отдельная песня. Рука в грациозной истоме возносила рюмку к губам, очи заволакивала мечтательная дымка, божественный нектар изливался в пищевод легко и как бы даже эротически. Пытались подражать, но нет, получалась жалкая пародия. И всё же основная грань таланта маэстро раскрывалась с появлением дам. Это было художественное яство для Станиславского, который, будь он с нами, хлопал бы в ладоши с криком "Верю!". За столом, забывая своих кавалеров, а были среди нас и истинные гренадёры, девушки внимали любому Геночкиному слову, каждая норовила дотянуться и чокнуться, обращая лишь ему обворожительные улыбки.

Кульминацией застолья был его традиционный тост "за дам-с!".

Геннадий вставал с царственной ленцой, по-гусарски заводил левую ручку за спину, локоток правой подтягивал строго до уровня плеча, рюмочка чуть касалась низа подбородка. Казалось, что возвышался он над столом, на голову превосходя всех. И ни слова более, только крещендо точно выдержанной паузы и одно величественное "буль".

Девушки бессильно обмякали, мужики в смущении, как будто ненароком подглядев акт коллективного соития, торопко опрокидывали свои рюмки и на ощупь цепляли вилкой селедочный хвост.

Кстати, авторитет Геночки зиждился ещё и на его просветительских способностях. Он, приобщившись к западному стилю жизни, привнёс в нашу компанию, к примеру, глинтвейн. Привнёс в прямом смысле, т. е. как-то притащил на заседание клуба бутылку с этим странным напитком и ознакомил с рецептом приготовления и компонентами (красное винцо, специи, цитрусовые и др.). Как-то раз в его отсутствие мы решили сварганить этот самый глинтвейн, но, исходя из наличия ингредиентов, в качестве специй использовали чёрный перец, цитрусовыми послужил зелёный лук, ну а вино заменили на водочку. Получилось нечто убойное, но мы списали это на экзотичность напитка.

А ещё он любил поражать общество чем-нибудь эдаким, привезённым из очередной загранки. Как-то на заседании клуба, посвящённом его возвращению из-за бугра (насколько помню, это была Голландия) во время аперитива он попросил одного из нас принести пачку "Мальборо" из смежной комнаты. Но когда этот член клуба открыл дверь, с ним случилось что-то странное. Он вдруг попунцовел, зашаркал ножками и стал блеющим голосом извиняться в пустоту. Закрыв дверь и оборотившись к Геночке, он прошипел: "Что же ты, подлец, не предупредил?!".

А нам возбуждённо объяснил шёпотом, что там, мол, небесной красоты голая дева, видимо, переодевается для выхода в свет. Геночка залился таким смехом, что чуть не упал с кресла. Сквозь слёзы умиления он объяснил нам, неразумным, что это – так называемая резиновая баба. И что на Западе она давно в ходу и используется их ленивыми мужиками по прямому назначению. На наш робкий вопрос "А ты как, пользуешь?" он снисходительно объяснил, что да, но не по прямому назначению, а натягивая на неё свои шикарные джинсы фирмы

"Левис" после стирки для просушки без глажки. И в этом был весь он, наш Геночка.

Клуб холостяков просуществовал недолго, первым его покинул и не поверите кто… Да, он, Геночка. Найдя где-то невидную деваху ростом с каланчу, которая родила ему аж четырех миленьких девочек, все в папу. Причем сделала это в какой-то заштатной стране африканского континента, куда счастливые молодожены отправились по месту

Геночкиного назначения чуть не сразу после свадьбы. Другие члены клуба, чувствуя себя обездоленными после отбытия учредителя, тоже как-то второпях переженились и разъехались кто куда по миру.

В министерстве, где работал в брежневские времена, существовала шкала географических предпочтений выезда в загранкомандировки. В одни страны очередь стояла, в другие – кнутом не загонишь. По расхожей тогда шутке, капитализм, конечно, загнивает, но запашок больно обворожительный. Народ пожиже тоже туда тянулся, но не со всяким рылом в тот калашный ряд пускали. Однако, как известно, в любом правиле есть исключения. Рвался народ в Монголию, и не за тугриками, а ради охоты и рыбалки, о которых прямо чудеса рассказывали. И рыба такая, что руки не хватает показать какая, и лисичка степная жене на шубку халявную, и другого непуганого зверья и птицы видимо-невидимо, только забирайся в "газик" да в степь, и стреляй из окошка направо и налево.

А меня судьба закинула во Вьетнам, да еще в военное время, так что о таких развлечениях и не мечтал, но вот сподобился. Во время приостановки американских воздушных бомбардировок пригласили нашего торгпреда, прослышав о его увлечении, поохотиться на тигра, а он меня прихватил, не за какие-нибудь охотничьи доблести, а за знание языка, переводчиком. Добрались машиной до предгорных джунглей, переночевали в хижине на сваях, а утром не свет – не заря отправились пешим ходом, в сопровождении вьетнамских солдатиков с

"калашами", в дремучую чащобу тут же, за околицей.

В подготовленном схороне вооружили нас французскими охотничьими карабинами, на лоб нацепили фары типа мотоциклетных и сказали, мол, ждите хищника, его уже подняли и местные мужики на вас гонят. Дело простое, как тигр появится, слепите фарой и стреляйте в лоб.

Промахнётесь, не беда, "калаши" подстрахуют. Прислушались, и верно, вдали слышен шум, гам и звон пустых консервных банок, блики от факелов сквозь листву мелькают. Мы с торгпредом, метрах в десяти друг от друга, набычились, целимся в сторону предполагаемого выхода противника.

И пяти минут не прошло, вдруг "ба-бах" и пуля в метре от меня шмелем. Ноги подкосились и полёг я, голову руками прикрывая. Мамочки мои, – думаю, – не углядел тигра с собой рядышком, небось, тихой сапой подкрался вражина. А торгпред радостно эдак вопит: Я ему прям меж глаз влепил. Переведи, Сашок, чтобы шкуру снимали. А у меня от пережитого скулы свело, ни бе, ни ме, ни кукареку. Но вьетнамцы и так быстро разобрались. Оказалось, пальнул начальничек промеж двух пролётных светлячков, приняв их за тигриные глаза. А сам король джунглей, не будь дурак, на дереве затаился.

Но это мы потом узнали, а тогда с расстройства побросали ружья, снаряжение вернули и отправились несолоно хлебавши в хижину досыпать. Днём принесли нам шкуру освежёванного хитреца, всё же достали его егеря, да мы чинно-благородно отказались принять незаслуженный трофей, хоть слюнки текли. Напросились на рыбалку, нам предложили охоту на акул, благо, до моря рукой подать, но мы, наученные горьким опытом, предпочли вариант сермяжный и уселись с удочками у деревенского пруда. Наловили по пятку рыбок, типа наших окушков, только желтоватых. Оказались "тюйой ка", то есть банановая рыба на местном наречии, в зажаренном виде вкуснотища, пальчики оближешь.

Случилось это в далёкие 80-е прошлого столетия, ещё до перестройки с разными ускорениями. Любили мы, грешные, на кухоньке с друзьями стусоваться и водочку под винегрет с селедочкой да солёный анекдотец покушать. Вот, помнится, как-то сидим, хорошо сидим, под воскресенье, под вой вьюги за тёмным окном. На троих сложилось, я да два кореша милых, Андрюха рыболов-спортсмен и Грачик, кандидат компьютерных наук, из солнечной Армении в Москву на моё соседское счастье перебравшийся. Тут Андрей и молвит, под конец уже, за окошко задумчиво поглядывая, мол, самое времечко у лунки посидеть да рыбку потягать, вы, небось, и не пробовали. Мы хором: Нет, но жуть как хочется.

Быстро сговорились, на посошок приняли и расстались до рассвета.

Я в пять утра, как солдат на побудке, подскочил и к телефону, друзей будить. Грачик, как оказалось, и не ложился вовсе в нетерпении, чтобы, не дай Бог, не проспать, а Андрей, про уговор забыв, ухо на подушке давит. Вломились мы к нему, с постели стащили, мол, выполняй, друже, обещанное. Короче, забрались в его разбитую дальними дорогами старенькую "Волгу" и отправились на дачу, что стоит на одноимённой реке. В Калуге, помнится, прикупили местной для сугреву, и через пару часов были на месте.

Переправа, вестимо, в лёд вмёрзла, мы машину бросили и пешкодралом под завывание вьюжного ветра двинулись на тот берег.

Пока до дачи дошли, мои пижонские финские сапожки приказали долго жить, а у Грачика и того хуже. Он, бедолага, продрог до синевы в своём демисезоне да ещё, когда нога под наст уходила, каждый раз с жизнью прощался, считая, что на дно Волги проваливается. Но держался молодцом на кавказской гордости. Пока добрались, Андрей уж печь в хате растопил и три гранёных стаканища до краёв налил, говорит: Или смерть вам от воспаления лёгких, или махните не глядя. Поморщились, но заглотали живительную влагу, дробь зубами выбивая об стаканный край, и сразу полегчало.

Раздел хозяин нас догола, облачил каждого в две кальсонные пары, поверх ватные штаны, опять же ватники, а на всё это – противоипритный прорезиненный костюм химической защиты. Сам налегке, лишь доха мохнатая да солдатская шапка-ушанка, поводырём вывел нас из хаты к реке заледеневшей. Пробурили мы лунки, мормышки закинули, всё под отеческим Андрюшиным надзором, и пошло дело. Ловилась рыбка большая и маленькая, только к Грачику приходилось всё бегать рыбу с крючка снимать. Как потом выяснилось, боялся, что за палец укусит, ведь он её в живом виде отродясь не видывал, только на блюде под киндзой с укропчиком.

Так увлеклись, что только силком и оттащил нас Андрюха от лунок уже под вечер, как поземка началась и клёв кончился. Можете представить, сколько смеху было и рассказов взахлёб, когда собрались мы тремя семьями на уху да зажаренный с картошечкой коллективный улов. Потом всё это в весёлые байки превратилось, а я, очистив от поздних наслоений, лишь истинные факты изложил.

Давно это было, во Вьетнаме военной поры, добирались мы с одним литератором до партизанской базы в джунглях. Он вроде как в творческой командировке, я по своим делам, связанным с контролем поставок нашей техники. Шли, конечно, с боевым вьетнамским охранением, в камуфляже. Камуфляжи на нас были американские, и это было редким шиком. Доставал я их у наших советников-ракетчиков, а те

– у партизан, которые осуществляли связь между Севером, т. е.

Социалистической республикой Вьетнам, и Югом, где хозяйничали американцы, доводившие одно время свой воинский контингент до миллиона.

Те, конечно, много лучше нашего были подготовлены к выживанию в джунглях. И сухие пайки у них с саморазогревающимися консервами, жевательной резинкой и роликом туалетной бумаги, и гамаки, в сложенном состоянии помещающиеся в ладони, и пшикалки-спреи отгонять змей и другую ползучую и летающую нечисть. А нашим военспецам выдавали перед отъездом во Вьетнам габардиновые костюмы и демисезоны с фетровыми шляпами.

Добирались туда-сюда по так называемой "тропе Хошимина". Конечно, это не наша лесная тропка, но и дорогой её назвать можно лишь с большой натяжкой, хоть и проходили по ней большегрузные военные автомобили, которых хватало, правда, на один рейс, и даже наши танки, но эти, как известно, грязи не боятся. Впрочем, тропой эту просеку в джунглях называли американцы, не бывавшие в России и незнакомые с её дорожным хозяйством.

Правильней тропу эту надо бы назвать тоннелем, ибо прикрыта она была сверху кронами гигантских деревьев, а по бокам – густым кустарником, что и спасало партизан от обстрела американскими пилотами. Очень это раздражало америкосов, и стали они обрабатывать джунгли с воздуха дефолиантами. Потравили крестьянское население, сами потравились, а всё впустую – вскрыть партизанские тропы и базы им так и не удалось.

Мы-то там, конечно, передвигались в основном на "козликах" (УАЗ), но на отдельных участках приходилось пешкодралом, а это в джунглях удовольствие маленькое. То, что змей полно и постоянно кто-то невдалеке верещит с предсмертным хрипом, а кто-то рычит от удовольствия, набивая свою утробу, это ещё ничего. Донимали донельзя москитный гнус и пиявки. Эти дьявольские создания там жирненькие, будто лакированные, и похожи на какашку из хорошо работающего желудка.

Шлёпаются они на тебя, прыгая с деревьев и тут же впиваясь исподтишка без болезненного ощущения для жертвы атаки. Важно вовремя заметить и ткнуть ей в попочку горящий конец сигареты, тогда отскочит, а упустишь момент – жди покуда крови не насосётся и сама отвалится. Так что приходилось тело прикрывать наглухо, а это при адовой жаре со стопроцентной влажностью – хоть криком с матюгом кричи, хоть волком вой. На этот случай у вьетнамцев были с собой носилки из бамбука и лиан, на которых, к стыду нашему, нас и пёрли тщедушные только с виду охранники

Что удивительно, так это то, что своих вьетнамцев ни москиты, ни пиявки вроде бы и не трогали, а те в джунглях вели себя как в родном доме, постоянно что-то срывали с кустов и деревьев и жевали. Кстати, в деревеньках все женщины жевали бетель, своеобразную альтернативу американской жвачки, а потому зубы их были как будто покрыты чёрным лаком. Я один раз попробовал на зуб фрукт, похожий, на мандаринку, так сутки с горшка не слезал – несло меня как никогда в жизни. Не подумайте, что я полный дурак, предварительно я спросил у деревенской малышни, съедобно ли это. Они меня заверили, что да, съедобно, и у них в деревне водку на этом настаивают, видно, недопонимание произошло.

Так вот, шли мы шли в тот раз по тропе и сделали привал, ну это когда девочки налево, мальчики направо. Девочек на сей раз не было, поэтому далеко не разбредались, к тому же это и не всегда безопасно.

Помнится, я как-то отошёл по малой нужде к кустам, а из них как выглянула страшная клыкастая морда с налитыми кровью глазами. Ну точь-в-точь лев гривастый, а оказался павиан. Нужду-то я справил, да вот только ширинку расстегнуть не успел, у меня она на пуговичках была.

Вот и писатель наш по интеллигентной стеснительности своей отдалился за кустики. А тут налетает "F – 105", американский ястребок, и ну по нам очерединами из крупнокалиберного. Мы, дела не доделав, врассыпную. Слава Богу, пронесло (в хорошем смысле), пересчитали, все на месте, только Юлиана нет. Тут и он появился, разгорячённый, руками машет, показывает, как от америкоса дра-ла-ла делал. Ну, понятно, натура творческая. Я ему намекаю, мол, на себя вниз посмотри, да куда там. Наконец очухался, глядь, штанов-то нет, в джунглях остались, видать, на бегу соскочили, а где, не помнит писатель. Развернул я хихикающих вьетнамских солдатиков шеренгой, и пошли мы густой кустарник прочёсывать, только по запашку штаны и обнаружили.

Повестушку потом Юлик по впечатлениям того похода написал замечательную, а этот эпизод как-то не вписался, вот я и восполняю пробел по прошествии многих лет. Надеюсь, не обидится там, наверху,

Юлиан Семёнов, царствие ему небесное.

Слышали, наверное, выражение "как голым задом на ежа сесть", так я это на себе испытал, и не в фигуральном, а самом, что ни на есть, прямом смысле. А дело было так. Собирал я чернику в лесу за дачей, в бидончик, на шею верёвочкой привязанный, поднял глаза и обмер со страху – нос к носу стоял лось, огромадный, в две коровы, и с такими рогами, что я, помнится, ещё подумал: Как же это мужики, от жён рогатые, в дверной простенок вписываются? Вот тут и приземлился на пятую точку и угодил прямо, как вы уже догадались, на ежа.

Может, это меня и спасло от погибели, ибо взревел я как тот медведь-шатун, подскочил и зайцем к деревьям. Лось, видно, криком ошарашенный, дал мне фору, но потом упрямо засеменил следом. Я – на дерево, да ноги ватные не держат, стали мы вкруг ствола карусель вертеть. Тут моё преимущество и сказалось. Ему ж, как "Титанику", для разворота места мало. Стал я его уговаривать, глядя в общем-то добрые карие глаза, мол, чего прицепился, пощади, и так вся задница огнём горит. Внял он, губы толстые скривил и подался в чащу. Вот такая история вышла, если не верите, могу в доказательство ежовые отметины продемонстрировать. До сих пор точками на этом самом месте остались.

Как же это верно в песне поётся: "Люди гибнут за металл".

Посудите сами, молимся мы на свою железяку по имени "Жигули", а если обручились с "Мерседесом", душу за него готовы заложить. А кто они, господи помилуй и прости? Убийцы беспощадные, жалости не ведающие, куда там терминатору с его пукалкой. Сколько жизней загубили!?

Отвечу языком сухой статистики. 35 тысяч на дорогах многострадальной матушки-Руси, да ещё чуть не 300 тысяч покалечили только в году прошедшем. А приплюсуем сюда, скольких сограждан наших своей вонью зловредной на койку больничную уложили, сколько часов жизни отняли на треклятых станциях обслуживания, так это ужас какой-то получается.

Может, машины все на переработку и в башню Вавилонскую замуровать как памятник глупости человеческой? А сами на кобылку, ведь та разве что пукнет изредка, но ведь это с выхлопным газом не сравнишь. Мы всё скорость, скорость, а куда торопимся, в тридцать шестую тысячу вписаться? Да там и без нас уже большинство населения стусовалось.

Ведь есть же ещё велики, ролики, самокаты разные. А о ногах своих забыли? Это сейчас они из-за дыхалки сиплой, газами отравленной, ватными стали, а как машин не станет, побегут залётные, уж как пить дать быстрее их в теперешних пробках.

Ну, для тех, кто в Америку или Австралию какую спешит, оставим самолёты, пусть, дай бог, долетят – не разобьются. Ну а уж мы с

Москвы до Питера по земельке родимой, в эмпиреи не возносясь, на железных колёсиках да в купешке уютной, да под 150 грамм на сон грядущий до приезда в утро раннее как-нибудь дотянем с божьего благословения.

Конечно, борьба с коррупцией – дело нужное, и объявленная правительством кампания по непримиримой борьбе с этим злом, как говорится, в масть. Ведь сейчас, не позолотив ручку, шагу не шагнёшь, а в случае с ГАИ, не на ночь быть помянуту, теперешним

(Брр!) ГИБДД, – и километра не проедешь. Только есть опасение, что, как развернётся борьба по-настоящему, всё встанет и замрёт без этой волшебной смазки. Жизнь м у кой станет, да что жизнь, если в коридорах больниц сама смерть с косой на страже стоит, не дашь в костлявую лапу бабушке – и поминай как звали. Детки малые в двойках погрязнут, студиозус, последнюю копейку исправно в чёрную кассу спускавший, за дверьми института окажется, справку, что ты не верблюд, не получишь, так верблюдом и помрёшь.

Позволю себе заметить, была не раз уже такая кампания, хорошо помню объявление в парикмахерской на Патриарших прудах "Чаевые унижают достоинство советского человека". Ну и что? Брали, берут и брать будут без особого морального напряжения, а мы не погнушаемся опять и опять унизить человечка нужного ассигнацией. Ведь тот же

Фигаро-цирюльник потом врачу отстегнёт, а Гиппократ несчастный менту по нужде отслюнявит. Так и ходим по заколдованному кругу. Может, разумнее было бы глянуть в корень махрового цветочка да перво-наперво озаботиться повышением врачам, учителям и тем же гаишникам их отнюдь не зряплаты. Вот тогда и вздымай дубину народного гнева, да мы и сами мздоимцам полный кирдык сделаем, а последнего заспиртуем и положим в мавзолей на Красной площади в назидание потомкам.

Что ж это деется, господа хорошие? Я понимаю так, что мат на Руси не ругательство, а средство общения, но наши родные матюги искажать

– это ж последнее дело. А что сейчас подумает иноземец, наш великий и могучий изучающий? Нация голодных кулинаров, только о том и мечтающих, чтобы блинами горячими полакомиться. А пошто нам "факи" с

"шитами", свои что ль писунчики разонравились? Типа, блин, куда идём, в душу народную плюя. Понимаю ещё, что ни хрена не понимаю сына своего, когда тот в фитнес для шейпинга драйв поймать, а потом в нычку заломиться собирается, в воскресенье после утреннего хавчика.

Ну, отстегнёшь дочке опять же на дискач, заколебала уже, и к друзьям перетереть делишки. Какой базар, в натуре, полтос и все дела. Ништяк одним словом. Ой, мамочки, я ж и сам с этим новоязом родную мать-перемать забуду, родственников поминать перестану, в анатомии ниже пояса запутаюсь. Пора пришла в деревню, в глушь, в

Саратов, к истокам матерным обратиться. Вернусь, заматюгаю всех в борьбе за чистоту славянскую, первозданную. Вот, блин, история какая на мою больную головку.