Были и былички

Возрадовался бы Кропоткин, шагая по теперешней Москве, хоть в ценах, но реализовалась его идея о матери порядка. Ну полный беспредел анархии от той ещё матери. Заглянешь за бутылочкой в магазинчик по соседству: Батюшки, уже полтинничек цена. Смотаешься за угол: Господи, семьдесят. Что есть духу назад, а там уже сотенная. В аптеку заглянешь заморить червячка, что язву, подлюга, грызёт и изжогой изнутри шибает, соды-спасительницы нет, а

"Маалокс", весь из себя иностранно-импортный, по цене как бутылка

"Наполеона", а я его и за так не возьму, нахулиганил в Москве в своё время.

Капустка кислая у бабушки, что у дверей гипермаркета, от меня через дорогу, к пенсии приторговывает, так ценой шибает, что заколдобишься, разве что грамм на двадцать и хватит на занюх.

Хлебушко, мало того что стали ватой начинять вместо мякиша и корочку поджаристую украли, так ещё и в цене скоро к водочной приблизится.

Селёдочку в вакуумную упаковку загнали и плати за пустоту лишнее.

Под видом кваса, всенепременного по утру муторному лекарства, мочу со свинофермы, видно, разливают. По крайности я уж нахрюкался с его перепою. Эх, ну куда податься рассейскому алкоголику, хоть завязывай, коль бы не здоровье, которое поправки требует.

Разные профессии бывают, одни исчезают, как например, трубочист, оставивший заметный след в фольклоре и народных поверьях, другие появляются. Вымер и ямщик, ушедший в небытие, вытесненный с городских улиц вместе с лошадкой чадящим автомобилем. Осталась лишь в памяти народной лихость погонялы и умение выругаться, как только извозчик и умел. Исчезает и "холодный" сапожник в разбитых сапогах, традиционном фартуке до полу и любовью к солёной шуточке, вошедший в поговорки страстишкой уж если пить, то до состояния "риц" или "в стельку".

Зато появился программист с его интернет-зависимостью и завоёвывает своё место в анекдотах и слагаемых на ходу легендах о стремлении к "улётам" в виртуальность. Но есть профессии вечные, что исчезнут только с самим человеком, который кушает, всенепременно болеет, время от времени хулиганит и, извиняюсь, гадит. Я имею в виду повара, врача, милиционера и, трижды пардон, ассенизатора или, по прежнему его званию, золотаря. Этого последнего жизнь современная тоже вытеснила с больших городов, пересадила с облучка воза с огромадной бочкой на автомобиль с насосом, но жив он, курилка, и даёт о себе знать время от времени.

Слышал я тут историю от приезжего из провинции. Влюбился молодой красавец золотарь в девушку, а та упёрлась, либо, мол, профессию свою непрестижную, с дурным запашком меняй, либо от ворот поворот.

Но влюблён был в своё ремесло гордый ассенизатор, и девушка за другого пошла. Свадьбу в кафешке по соседству устроили, но и первое

"горько" не успели прокричать, как тут такое приключилось, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Подогнал наш золотарь свою цистерну, шланг в форточку просунул да и опростал содержимое прямо на свадебную чету с друзьями и сородичами. Ох, и воплей было да сумятицы, а кафе и по сию пору закрыто, и народ его сторонкой обходит. Ассенизатора, знамо дело, на ковёр в суд призвали, но, брешут, судья с присяжными так развеселились, дело о злостном хулиганстве слушая, что простили незадачливого влюблённого, условностью дело закрыв. Так что, думаю, любая, нужная человеку профессия уважения к себе требует.

Следователь Угро майор Беклемишев открыл глаза навстречу солнечному утру и с грацией стареющего ягуара потянулся в постели.

Воскресенье, можно себе позволить расслабиться и подумать о чём-нибудь светлом, о намеченном походе в зоопарк с внуком Фёдором, о…Его лёгкую полудрёму грубо прервала маршевая мелодия "Весь мир насилья мы разрушим" из схороненного под подушкой мобильника. Шеф, жмурик по Страстному бульвару, 5, – раздался в трубе хриплый, наработанный под Ливанова в роли Холмса, басок Сенькина.

Ну вот, ни тебе здрасьте, ни доброе утро, – промелькнуло в голове и резкое "Выезжаю" окончательно прогнало сладкие мечтанья, настроив на рабочий лад. Не сразу завёдшийся "Москвичок", сработанный ещё в пору "перестройки", по стариковски откашлялся и наконец натужно заурчал. Эх, старость, – подумал майор то ли о нём, то ли о себе, врубая первую. Сам был из вымирающей плеяды сыскарей и "менту" предпочитал прежнее, ещё дореволюционное название "мусорок" от аббревиатуры МУС, что значило Московский уголовный сыск.

Ни следов, ни ниточек, классический "висяк", – бодро доложил

Сенькин, поигрывая горой мышц и пряча в карман устрашающих размеров лупу. Местом преступления являлась довольно уютная квартирка на третьем этаже старинного дома. Труп молодой особы женского пола распростёрся посреди комнаты в позе замершей на последнем "ля" оперной певицы. Из её груди, правой, зловеще торчал кухонный нож.

Бегло осмотревшись, Беклемишев поднял с пола незамеченную помощником блескучую копеечку и, не отрывая от неё задумчивого взгляда, тихо молвил: Так, убийца – бедный студент из 37-й квартиры, ходит в занюханных трениках с дырой в кармане, вчера напился по случаю Татьяниного дня, с утра подался за опохмелом к убиенной им соседке, та не дала, результат налицо. Сделав паузу, он добавил, как бы ставя точку в расследовании: Пил водочку из новых, "Путинку".

Через 23 минуты из 37-й был выведен путающийся в соплях раскаянья и признавшийся в злодеянии студент Васькин, и Беклемишев с чувством выполненного долга, купаясь в лучах восторга и обожания, сочившихся из глаз Сенькина, собрался к внуку. На немой вопрос молодого подручного он небрежно бросил: Элементарно, Ватсон. Копеечка, кто ещё, кроме нищего студиозуса, будет держать её в кармане. И кукиш, в который сложены три пальца правой руки потерпевшей. Вот тебе и мотив, друг Сенькин, а на водочку чутьё надо иметь. Он привычно не стал раскрывать подчинённому всю кухню профессионального сыска.

Зачем тому знать, что успел перекинуться словцом с соседкой напротив, старушенцией с носом Буратино и сошедшимися у переносицы зоркими глазками, позволявшими подглядывать в замочную скважину сразу обоими.

Тут я давеча от Марьи Семёновны, соседки моей, на скамейке с ней сидючи в скверике, что от нашего дома насупротив, такое услышал, что и не поверить. А как не поверишь, если мудрой соседушке сто лет в обед и сама она редких дворянских, голубых кровей. Сама сухонькая, всегда надушена. Такие не брешут, а она полагать изволит, видать, ещё с 17-го года прошлого века, что живём мы в эпоху воинствующего быдла и современным олигархам и нуворишам ещё три поколения пережить, чтобы цивилизоваться. Так вот, зашёл у нас разговор о бабах, о женской особе то есть, тут она и спрашивает, мол, а знаете ли вы, моншер, чем женщина от мужчины отличается.

Я ажник обиделся, и детей не пальцем делал, и внуки уже слава тебе господи растут не болеют. А она мне ну крамолу несусветную сказывать. Что мужик, мол, на бабу по внешности западает, а та, наоборот, по голосу всё его нутро тут же постигает и ушами стало быть любит. Шпильки на ногах женщине нужны для удлинения нижних конечностей, а это, как и у зверей, признак, извиняюсь, полового вызревания. Амбра в их духах из паховых желёз кита, а в "Шанели N 5"

– выделения самок животных, тем и чаруют нас, дураков. Мы их, в ответ, своим запашком притягиваем, а он один в один запаху от семенников хряка, то бишь свиньи нашего пола.

И глаза у нас разные, женщины своими то видят, что нам и не снится. Уши у них на плач ребёночка настроены, а наши – на опасность, как бы кто в это ухо не въехал. Им ближе сладкое да кисленькое, нам горькое и солёное, вот и пьём горькую да под селёдочку всенепременную. Женщина за старое, надёжное всё цепляется, а мужику в охотку воду мутить, революции делать. И вообще мужику у природы цена – копейка в базарный день, а самочки погибель – урон всей популяции и в эволюции такая прореха, что не заштопаешь.

Но больше всего удивился, узнав, для чего лосю большие рога, а

Мишке с третьего этажа "Мерседес" 600-й. Оказалось, лосиха выбирает самца с этим признаком на голове оттого только, что он лучше всех питается и от хищников боронится. И "мерин" Мишкин, пока его сколопендра рогов ему не наставила, служит тем же признаком. Вон уже напитался до 130 кэге, и угрохать его раза три пытались, а он как кошка живуч. Кстати, по словам Семёновны, обжираловка в людях от приматов, которым инстинкт повелевает жрать пока дают. Так что Мишка наш – ну чистый примат.

Вот видите, посидишь на лавочке с умным человеком и сам, может, не дураком помрёшь.

Тут мне третьего дня байку одну рассказали, сейчас и вам поведаю.

Нёсся, бают, как всегда дороги не разбирая, БМВ или, как его в народе кличут, Боевая Машина Вована, а в нём, верьте-не верьте, как раз Вован и ехал. Прёт, стало быть, на не всем дозволенной скорости, мигалкой на крыше друзьям подмигивает, а тут бабушка-старушка на

"Оке", что железным гробиком обзывают, его тихо эдак подрезает. Ну, надо было ей на Волоколамке, из центра едучи, к оптовке, что насупротив метро, налево уйти, вот и угораздило. Вован от такой невиданной наглости аж зашёлся в крике матерном, потому не сразу и по тормозам вдал.

Блямц и тюкнул бабусю. Тут "Ока" и растеклась, как река одноимённая, налево-направо. Как говорится, восстановлению не подлежит. А БМВухе хоть бы хны, только фара правая на сопле повисла.

Откуда ни возьмись, как чёрт из табакерки, гаишник нарисовался и с плотоядной улыбочкой давай бабку из-за покуроченного руля на свет божий тягать. Мол, как же это вы, гражданочка, посмели на своей непотребной бибикалке глаз такому красавцу своим задом подбить. И протокол грозно так достаёт, Вовану подмигивая, мол, не отмажется ни в жисть бабулька.

И тут такое приключилось, что самому не верится. Вован надулся, побагровел индюком да как гаркнет на мента, мол, катись к едрёной феньке со своим протоколом, того и сдуло как ветром. А бабушке

Володя ласково так: Не плачь, мать, всю жизнь тебя поминал, вот ты и нарисовалась мне, грешнику. Поправлю я твою беду, заодно и грехи свои замолю. И суёт ей в руки "зелени" на целый Мерседес, правда, бэушный. И слёзы у самого на глазах от собственного великодушия.

Опасаюсь, и вы не поверили, но народ, что собрался поглазеть на

ДТП, клянётся-божится, что так оно и было. По чём купил, по том и продаю. Ох, любят у нас на Руси байки да сказочки.

От г-на Веселовского, работающего медбратом больницы

Склифосовского, ушла жена. Будучи, как мы полагаем, по природе весьма чувствительной натурой, мужчина не вынес такого оскорбления и решил покончить счёты с разом опостылевшей жизнью, выбросившись с балкона принадлежащей ему квартиры N 5 на третьем этаже дома N 4 по улице лётчика Водопьянова. Последующая экспертная реконструкция происшествия показала, что, приняв для храбрости около 200 грамм чистого медицинского спирта, медбрат совершил свой прыжок стилем

"солдатик", но, видимо, не учтя направление ветра, приземлился прямиком на крышу стоявшего под домом "Мерседеса" 600-й модели.

В результате жёсткого контакта филейной части незадачливого самоубийцы с крышей означенного автомобиля произошла самопроизвольная детонация находившегося в нём фугасного устройства.

Взрывной волной тело было заброшено по счастливой случайности обратно на родной балкончик. Машина, оказавшаяся числящейся в угоне и к тому же незастрахованной, восстановлению не подлежит.

Оперативно прибывший на место происшествия наряд милиции взял под стражу обнаруженного в соседнем кафе "хозяина" иномарки, лица известной национальности (фамилия в интересах следствия не разглашается). Веселовского, отделавшегося лёгким испугом, увезли для освидетельствования подоспевшие коллеги. Его жена, задержавшаяся, как выяснилось, у соседки, украдкой вытирая слёзы умиления, дала интервью случившемуся рядом корреспонденту. Дрожащим от волнения голосом она поведала, что и не подозревала столь героическую натуру в скромном муже, своим телом прикрывшего сограждан от очередного злодейского теракта.

С моей соседкой вечно всякие истории приключаются. Как-то в автобусе, отвоевав у лысого гражданина сидячее место, так с радости да устатку расслабилась, что проснулась только наутро в депо.

Пришлось справку для мужа выбивать, что не у любовника ночевала. А в справке тупой канцелярист написал, что гражданка такая-то переспала в депо с отсутствующим персоналом, пришлось и у всего персонала справочки требовать.

Поехала в Кисловодск свои болячки женские залечивать, вернулась с фотографией: 23 мужика и она посередине. А на обратной стороне

"Машеньке на память. Нам тебя будет не хватать" и 13 подписей, видно, самых хватких, с телефончиками.

Муж не стерпел да и ушел жить к соседке. Так Мария на ту дверь объявленьице повесила "Принимаю добропорядочных мужчин. Такса – 50 руб. в национальной валюте". Мужик валом повалил, в очереди переругались, а вышедшему на звонок Машкиному мужу стали морду бить, чтобы долго девушку не занимал. Тот сбежал от них обратно к Марии под тёплое крылышко, сейчас на цирлах вкруг неё ходит, а из дома – только до мусоропровода. Ну, неуёмная натура эта Мария, что с неё взять?

По сообщению пресс-службы УВД г. Мочегорска, сотрудниками ОВД

"Нехавино" задержаны две мошенницы, которые, представляясь соцработниками, грабили ветеранов труда. Проникнув обманом в квартиру 98-летней пенсионерки Прикольной, якобы для передачи оной благотворительной помощи от собеса в виде 150 грамм варёно-копчёной колбасы и кулька монпансье, лжесоцработницы действовали по неоднократно отработанному плану. Пока одна из них отвлекала старушку оформлением документации на подарок, другая попыталась вынести из квартиры телевизор системы "домашний кинотеатр" марки

"Панна Соня" китайского производства.

Бабусю спасло мучившее её после съедения горохового супа недомогание "метеоризм", т.е. непроизвольное испускание воздуха, что и произошло с ней в результате изумления от неожиданной щедрости собеса. Резонансной волной с шифоньера была сметена бронзовая статуэтка в форме копии известной скульптуры "Колхозница с серпом", приземлившаяся прямиком на темечко сидевшей мошенницы. Вторая злоумышленница восприняла грохот как предупредительный выстрел оперуполномоченного из засады в шкафу и со страху вздыбила руки, уронив телевизионный аппарат на свою левую ногу с незалеченным остеохондрозом.

Психика незадачливой грабительницы, ослабленная к тому же трёхнедельной беременностью, не выдержала сурового испытания, и женщина грохнулась в глубокий обморок. При этом ею был произведён выкидыш через прореху в кармане смушковой шубы вещественных доказательств предыдущего разбоя, приобщенных к делу оперативно прибывшим на место преступления нарядом милиции. Всех, кто пострадал от действий преступниц при подобных обстоятельствах, просят обращаться в дежурную часть.

Муж после утренника в театре пришёл домой подшофе. Естественно, жена в свойственной ей мягкой интеллигентной манере высказала своё

"фэ", привычно изложив историю их 20-летнего совместного проживания в браке, изрядно подпорченного пристрастием супруга к горячительным напиткам. Тренированная память подсказала ей и имена всех мужниных пассий, перечисление коих заняло определённое время. На тихий, что называется, про себя, удивлённый возглас мужа "Мать твою!" жена, обозначив возможность обморока, воскликнула: "Не трогай маму! Она всю свою жизнь посвятила нашей семье после ухода папы к этой маловоспитанной инженю Матильде Модестовне".

Упоминание тёщи послужило последней каплей в чаше долготерпения, и правая супружеская рука с недавно наманикюренными пальцами непроизвольно нанесла вскипевшей визави охлаждающий шлепок по левой скуле. Оторвавшись от исполнения фуг Баха на рояле "Бернштейн", дочка плавно совершила фуэте к папаше и с криком "Отзынь от маман, рогатый предок!" влепила отцу семейства звучную пощёчину в тональности си бемоль.

Инстинктивно ощутив спиной приближающуюся к его макушке массу шестирожкового канделябра работы неизвестного автора 18-го века в руках шустро присеменившей из смежной комнаты тёщи в чепчике, маэстро в духе финального крещендо из героической симфонии

Шостаковича нанёс дочурке апперкот в область левого уха и отключился. Последней его мыслью было "Вторая бутылка на троих, видимо, перебор, не забыть поутру извиниться". На рояле сиротливо в наступившей тишине пылились разложенные в художественном беспорядке четыре билета на поминальный вечер Брамса в Консерваторию.

Новым подтверждением того, что ничто не исчезает бесследно и не возникает вновь, послужило неофициальное сообщение из подразделения

ФСБ, которое всё ещё планомерно занимается делом под кодовым названием "Бородино" о перерасходе в крупном размере, допущенном при реконструкции Кремля. В рамках оперативно-розыскных мероприятий был подвергнут регрессивному гипнозу хранитель одной из кремлёвских палат прапорщик Скурат Малютин. Видимо, гипнотизёр, будучи в несколько напряжённом состоянии, в быту называемом бодуном, перестарался и не рассчитал силу гипнотического воздействия.

В результате сознание прапорщика отскочило на девять колен вспять и притормозило в генетическом фантоме дьяка Архивного приказа, двоюродного брата небезызвестного опричника Скуратова. Допрос оного дьяка с привлечением отставного полковника, почетного ветерана КГБ, привёл к неожиданным последствиям. Дьяк раскололся и заговорил. Из его показаний следует, что начатый ещё до заведения дела о перерасходе кремлёвских средств розыск знаменитой библиотеки Ивана

Грозного совершенно бесперспективен, ибо книги по небрежению были съедены крысами или растащены на самокрутки чуть не сразу после кончины царя-батюшки. До этого часть их при посредничестве упомянутого выше родственника дьяка была обозом вывезена за границу в обмен на тевтонские пищали, которые пришли бракованными и не стреляли, а потому были списаны.

В деле оказался замешанным и царский сынок, подсевший на конопляный самосад, за что был бит батюшкой до полной бесчувственности царским жезлом, подсунутым под горячую руку подлым

Малютой. Откровенность дьяка объяснилась тем, что в ходе проведённого царём-душегубом сокращения дворни, замеченной в связях с недобитыми Рюриковичами и Березовичами, тот оказался в тяжёлую для страны беспутицу на распутье и, будучи в душе демократом, затаил либеральную злобу на антинародный режим. Другие подробности чинимого в царствие Грозного державного беспредела, дошедшие отголосками до нашего времени, до поры до времени засекречены, г-н Малютов отпущен под подписку о невыезде из Матросской тишины.

Было это ещё в прошлом веке, в совковое время. Любила тогда

Партия горожан в подмогу на село отправлять. И называлось это, если кто уже не помнит, поехать "на картошку". Вот и у нас на работе набрал по разнарядке партсекретарь семерых, кто помоложе, и отрядил на недельку с сохранением содержания поднимать сельское хозяйство.

Выехали, помнится, в воскресенье с утра. Пока добрались да нашли, изрядно поплутав, сельсовет в далёком занюханном колхозе, уже смеркалось.

Встретил нас, благоухая цитрусовым запахом, Василий, представитель администрации, как он представился. Отвёл, не мешкая, в халупу на отшибе, вручил рабочие комбинезоны, на лямках и с откидывающейся спинкой, лом и пару брезентовых рукавиц на всех да и был таков. Нет, вру, ещё успел объяснить, как до магазина добраться, сказал, что нам повезло, под завоз попали, и записочку на ферму накалякал для получения бидона молока. Разместились мы кое-как и – в магазин, пока не закрыли. Искать не пришлось, шли навстречу колхознички уже изрядно навеселе, видать, приложились "не отходя от кассы". При этом источали уже знакомый по Василию запах, навевая мысли о субтропиках.

Оказалось, водка в продаже была только лимонная местного разлива, цвета одеколона "Шипр", о запахе уже не говорю, но нам и на том спасибо. Скинулись по трёшнику, в рюкзачок припасённый загрузились и домой, до хаты. А там, кто какой закусью богат, на стол наметали и пошло-поехало. В разгар веселья вспомнили про записочку, подхватились, в комбинезоны обрядились и всем гамузом на ферму, благо, не далеко топать. Вышли с флягой парного молока двадцатилитровой, не пожалели доярки-хохотушки, чай, не своё отдавали, колхозное. А темень уже, хоть глаз выколи, да и развезло на воздусях деревенских. Побрели наугад, затянув для бодрости

Окуджавскую песню про солдат и таща поочерёдно волоком пудовый бидон.

Чуть от фермы отошли – забор нарисовался, через него с грехом пополам перевалили – ещё один. Одолели и этот с криком "Ура!", тут родная избушка и показалась. Опять к столу да к лимонной под молочный запив. Только в ритм вошли, стали все носами водить, запашок унюхав непотребный. Флягу осмотрели – нет следов навоза, подмётки у всех проверили, нет, только чистая грязь. Тут, как свора ищеек, окружили, носы воротя, Васю-очкарика, тёзку деревенского нашего куратора. Вася чуть не в слёзы, мол, да, был грех, отошёл по дороге за кустик, лямки отстегнул, спинку откинул, присел, по-большому сделал и бросился догонять. Как подтвердилось, всё большое с собой и принёс.

Вася в речке отскрёбся, переоделся, тогда только назад после контрольного обнюхивания и впустили, к штрафной приговорив.

Закончили позднёхонько, а утром обнаружилось, два забора, что переползали – угол соседней ограды, а комбинезоны наши после игры подзаборной в "кучу мала" стоять могут от налипшей грязи вполне самостоятельно, чего о нас не скажешь. Да они нам и не понадобились боле, забыла про нас администрация в лице Василия, только на третий день, видно, очухался, приполз весь из себя зелёный, выдал за хорошее поведение справку об ударной работе на полях колхозных и отпустил с богом восвояси. А я до сих пор, как лимонный запах учую, так с души воротит.

Хороший, добрый и светлый праздник всех влюблённых – этот День святого Валентина, приходящийся на 14 февраля. В этот день почти уж пару тысяч лет назад казнили сердечного. И казнили-то за что? А за то, что, будучи священником, не стерпел запрета сочетать законным браком бедных солдатиков. Император Клавдий, видите ли, решил, что женитьба отвлекает их от выполнения воинского долга. По моему скромному мнению, как раз наоборот. Много ли на жену времени уходит?

Ну, чмокнул в лобик перед работой, вернулся, поужинал домашним, а не солдатской кашей-шрапнелью. А ночью, чем в казарме на жёсткой койке ворочаться, мужественно исполнил супружеский долг в своей мягкой постели и спи себе, сил набирайся. К утру, свежий, как огурчик, готов к выполнению долга воинского. Подозреваю я, что Клавдий слабоват был по этой части и позавидовал своим легионерам, импотент несчастный. Вот и погубил святого. Зависть и не на такие чёрные дела слабаков сподобит.

Но царь небесный всё по своим местам расставил, Клавдия я и вспомнил-то только потому, что тёща тоже Клавдия по имени, а

Валентина как покровителя всех влюблённых уж сколько веков народ помнит и день его любовно отмечает. Опять же валентинки, это ж знак из нашего детства. Помните, в подъезде куском извёстки по стене писали сакральную формулу "Ваня + Валя = любовь" и под ней сердечко, стрелой пронзённое, выводили. Чудится мне, святой с небес нашей рукой водил, а когда дворник, мать нехорошо поминая, затирал – то

Клавдия работа, из адова пламени всё напакостить норовит.

Вспомним, кстати, что и у нас, православных христиан, есть свой

День влюблённых, только выпадает он на 8 июля и празднуется в честь двух святых, Петра и Февронии, возлюбивших друг друга неземной любовью и за то на небо тоже попавших. Пётр был голубых кровей, князем в Муроме, том самом, откуда и другой защитник земли русской, незабвенный Илья Муромец, родом. А Февронья была из простых, да тоже не лыком шита. Удивительная она была целительница, красавица и умница-разумница.

А как оженились, так Пётр (не знаю, как по батюшке) попал в опалу в Муромском светском обществе за выбор жены низкого происхождения, стало быть за мезальянс по-нынешнему. Но князь любви своей великой не предал, переехал со своей ладушкой из многокомнатных хором в шалаш (оттого, видно, и пошла поговорка о рае с милым в шалаше). А потом и вовсе в одночас приняли они монашество и умерли, как в сказке водится, в один день, сполна познав счастье во браке.

Так что, не тушуйтесь, друзья, в своих проявлениях любви, не подсказке расчётливого Диавола, а шепотку своего сердца трепетного внемлите. Не Валентин заграничный, так наши родные святые подсобят случай чего. Да на Купидона с золотыми стрелами, что всегда наготове, уповайте, ведь глаз у него острый, рука тверда, редко когда промахнётся.

Многие годы искусствоведов и не только занимала проблема удивительной притягательной силы и мировой известности картины

Казимира Малевича "Чёрный квадрат", называемой иконой современности.

Много вкруг неё загадочного тумана веется. Кое-кто считает, что с выцветанием краски, по задумке художника, высветится его лик. На что-то подобное намекал и сам автор, да и недаром же он над ней работал несколько месяцев без передыху. Другие намекают, что это якобы портал в загробный мир, и Казимир через него с ними общается.

И вот наконец загадка, как нам кажется, близка к разрешению. Как почти всегда в таких случаях, помогла наука. Учёные-рентгенологи, применив специально разработанное для подобных исследований устройство, после многочисленных попыток и совершенно неожиданно для себя обнаружили под плотным слоем чёрной краски тщательно выписанное рукой подлинного мастера изображение устрашающих размеров мужского фаллоса в напряжённо-возбуждённом состоянии.

Поражает сочная палитра цветовой гаммы рисунка, от нежно-телесного до багрово-огненного крещендо в головной его части.

Бугристо-жилистая плоть как бы страстно вопиёт о чём-то наболевшем и готова извергнуть на каменеющего в немом оцепенении неосторожного зрителя сперматоизальную лаву вибрирующей в естестве живой мысли.

Немаловажной для понимания, видимо, является и не сразу замечаемая многозначащая деталь картины. Изображённый предмет лишён оков крайней плоти. Чувствуется, что обрезание совершено грубой, нечувствительной к состраданию и неумелой рукой.

У основания пениса характерным для Малевича почерком начертана простая волнующая фраза "Вот вам!". Кому обращена она, современникам художника, властям, не больно, как известно, жаловавшим его в своё время, нам ли, грешным, получившим зачатое в озарении художественного провидения послание, или, может быть, будущим поколениям, нам уже не узнать. Однако, опираясь на предварительные изыски искусствоведов, можно сказать, что мощная экспрессия проявившегося рисунка взывает к осознанию сути неумолимого исторического прогресса, невообразимого без поступательных толчков в чреве развивающихся технологических процессов.

В этом свете становится понятным тайный смысл гениального (а, может быть, генитального?) предвидения художника о неизбежности проявления творимого в чёрной темноте, за квадратной ширмой кукловода интимного и овеянного мистикой созидательного деяния.

Хочется верить, что посланное через годы найдёт своего адресата.

Не доехав и пары километров до автозаправки, машина встала.

Кончился бензин. Раздосадованный водитель, оказавшийся батюшкой местного прихода, с трудом, ввиду тучной комплекции, выбрался из машины и от души врезал кулачищем по капоту видавшего виды

"Роллс-Ройса". После чего-то неразборчивого из густой окладистой бороды послышалось: "Прости, Господи, грехи наши тяжкие!". Дело осложнялось тем, что с заправкой батюшка связывал не только надежды наполнить бак автомобиля, но и опорожнить чрево своё от давящей и рвущейся наружу жидкости.

Но уж чёрт постарался или Бог испытание ниспослал, но машина остановилась на весьма оживлённом перекрёстке. Естество требовало своего, и батюшка кряхтя обошёл машину, на ходу смекая, как выйти из положения. Отвернув крышку бензобака, он попытался заглянуть оком внутрь, надеясь разглядеть остатки бензина, но это сыграло роковую роль. Взревев от очередного внутреннего позыва, батюшка вздёрнул рясу и облегчился в горловину бака, при этом делая вид, что напряжённо разглядывает выбоину на крыле. Облегчённо восславив про себя Господа и завернув крышку, батюшка лёгкой походкой вернулся на своё водительское место и привычно крутанул ключ зажигания.

Каково же было его удивление, когда машина послушно завелась с пол-оборота. Мало того, отдавшись воле божией, батюшка до вечера разъезжал по делам своим приходским, с гонором проезжая мимо заправок. Движок тянул мощно, а стрелка показывала до смешного малый расход залитого попом горючего. На ночь глядя не выдержало сердце ревностного церковнослужителя и пошёл он каяться настоятелю, мощною дланью удерживая под рясой бутыль кагора. А тот со второго стакана узрел в свершившемся чудо и деяние святое, помянув, порфирой закусывая, манну небесную. Но велел держать сие в тайне, ибо не богоугодное то дело, на чёрт-те чём разъезжать.

Да куда там, наутро весть сама собой разнеслась, и потянулся народец к батюшке, кто за благословением, а кто и с канистрой за чудесной горючкой. Поп с расстройства постригся под полубокс, снял рясу и ушел в запой. А злые языки и по сию пору сказывают, что после предыдущего возлияния всё и произошло и в чуде причиной главной было выпитое накануне батюшкой да здоровым его организмом отринутое в бензобак. Но сомнения остаются. Может, всё же чудо?

Врачи отмечают возрастание случаев обращения к ним по поводу гнетущей депрессии. На Руси это, можно сказать, национальная болезнь, традиционно относимая к особенностям загадочной русской души. Кручина, хандра, скука мучают ещё со времён Несмеяны не одно поколение, но в наши дни можно говорить об обострении заболевания.

В перманентно подавленное состояние впадают пенсионеры, ностальгирующие по прежней жизни. Вспоминают радостное возбуждение, когда удавалось отхватить колбаски краковской или какого другого дефицита, разжиться свежим анекдотиком, втихомолку похихикать на кухне в узком кругу проверенных друзей над дряхлостью и чарующей тупостью очередного генсека. А какого накала достигало удовольствие достать запретную "порнушку" и убедиться, что секс в стране всё же есть. Теперь-то всё есть, да ветерану диссидентства часто нечем и почти всегда не на что от души даже поесть.

Тянет в меланхолию, а от неё к "уколоться и забыться" и нынешнюю малахольную молодёжь. Ни тебе целины и молодёжных строек долбаного коммунизма, ни памятного комсомольского задора в весёлых пирушках в ходе и в заключение регулярных субботников, ни дремотного елея обязаловки лекций о почему-то медленно текущем моменте из уст похожего на Филиппова из "Карнавальной ночи" лектора. Нет и самой той, засмотренной до дыр и колик в животе весёлой "ночи", осталась только Гурченко после капитальной реставрации.

Поблекли как-то прежние активные поставщики ферментов удовольствия: юмор и сатира. Вылезли из-под пресса цензуры и политической зашоренности, казалось, расцветай пышным цветом. Ан, нет, расслабуха получилась в оранжерейных условиях всеобщей гласности. Жванецкий памятником самому себе, великому, доживает,

Задорнов в зубоскальстве и ёрничестве погряз, Петросян семейным подрядом спасается, разве что Жириновский повеселит. Мало что-то раков по пять рублей, но больших, всё больше по трёшке, худеньких, с клешнями худосочными, некусачими.

А ведь как перестают вырабатываться гормоны радости, душа чахнет, от хандры мрачной в сонливость кидает, живот вздувается от скопления газов в кишечнике. Тело пухнет, переедает до запоров, болячками разными отвечает, виагры клянчит, а у женщин менструальный синдром развивается.

Соблазнов много стало, да всё больше от дьявола. А больше желаний

– больше обломов, мук душевных. Мудрый Эпикур, поняв ещё в кои веки эту механику, призывал человека хотеть поменьше, задачки себе ставить поскромнее, вот и радостей от их выполнения станет больше. А на худой конец можно вспомнить старинное русское психотерапевтическое средство. Сбежать от соблазнов да нервотрёпок городских, забраться в деревеньку, в глушь, принять на грудь, полнолуния дождаться, выйти на пригорок да завыть серым волком в полный голос. Вот душа и очистится, а жизнь снова сладкой покажется.

Рассказывают, что приключилось это давным-давно в Великобритании, то ли при Елизавете, то ли при какой другой королеве, но факт тот исторический место точно имел. Приехала как-то королева аглицкая в войска смотр произвести, а командующий большим подлизой был и как её увидел, так ладошкой глаза прикрыл и глаголет: "Красота твоя, ваше величество, затмевает солнце, ажник глазам моим лицезреть больно". А все солдаты округ тоже не лыком шиты, подхватились и ну хором кричать: "Йес, сэр!", то есть, правильную линию гнёшь, господин ты наш командующий, бабе, а тем паче королеве нашей любимой завсегда потрафить надобно.

А случилось так, что в свите королевской о ту пору посол оказался

Российской империи. И так ему по нраву пришлось, как командующий ручкой королеву поприветствовал, а солдатики "Есть!" (так ему на русское ухо послышалось) дружно грохнули, что он, долго не мешкая, то ли Петру, то ли какому другому царю-батюшке, кто тогда самодержавие на Руси правил, депешу с посыльным отрядил, а в депеше той всё и прописал. Мол, у местного народца красивый ритуал есть приветствовать начальство военное, ладошкой у лба помахивая, а нижний чин на слова командира громким "Есть!" отвечает.

Пётр Великий, или кто другой, тут же царский указ и учинил. Мол, мы тоже щи не лаптем хлебаем и вообще чуть не наполовину в Европе возлежим, а потому доблестному офицерству и солдатикам с прапорщиками вменить друг друга радостно привечать, правой дланью себя в висок тыкая. А как высший чин нижнему чего прикажет, так оному надлежит громко "Есть!" в ответ прокричать и при этом подобострастно глазами начальство кушать.

Вот и получилось у нас как в Англии, только там по-прежнему честь у лба отдают, а у нас пальцы к виску приставляют, мол, куда мне с моим серым веществом против вашества, а потому любому слову твому внемлю и со своим мнением "никак нет", ну то есть совсем не согласен. Вот, скажем, генерал какой с лампасами солдату брякнет: "А ну, марш ко мне на дачу картошку сажать, круглое катать, квадратное таскать!". А солдат наш животик тощий подтянет, в струну весь вытянется, глазами завращает да как гаркнет: "Есть, товарищ такой-то такой-то". И все вор о ны в округе "карр, карр" и врассыпную от страха перед удалью молодецкой.

Я вот много думал, как это учёному нашему великому Михайле

Ломоносову удалось в академики выбиться. Ведь он из наших был, из простых русских. Батюшка – рыбак поморский, да и сам Мишуня с малолетства рыбачил, грамотой не шибко владел. А подишь ты, денежек на поезд не было, так он пешкодралом с обозом селёдочным из самого

Поморья в Москву три недели топал, так сказать гранит науки грызть.

А я, когда какой думой мучаюсь, зову соседа своего учёного. Он, как и я, бобылём живёт, но в профессорах ходит, с палочкой и в очках с толстенными стёклами. И завсегда мне всё про всё по-простому и разжуёт.

Так и сделал, только закусь небогатую сготовил, так, селёдочка на двоих (правда, заломная), капустка кислая (с осени заквасил) да по огурцу солёному на нос. Хлебушко, естественно, бородинский. И к чести сказать, когда мою уговорили и сосед бутылочку коньяка приволок, я сподобился пару конфет в буфете нащупать. Так что получилось всё чин-чинарём, не у Пронькиных всё ж таки.

И рассказал Ерофеич (кстати, тоже Михайло) удивительные вещи, да такие, что у меня в мутной голове всё прояснилось. Будто бы пришли к

Ломоносову ещё до рождения Миши три волхва, ну то есть колдуна по-теперешнему, и взяли с него великую клятву (за мешочек золота авансом так сказать), что сынок его по рождении, всем наукам обучившись, расшифрует свиток старинный. А в свитке том сокрыт секрет философского камня, который им, волхвам во как нужен.

А свиток тот взаправду был из Гипербореи (это не волхвы, а профессор мой уж рассказал), той, что ушла 9 тысяч лет назад в пучину морскую недалече от Кольского полуострова, оставив на поверхности лишь острова Соловецкие. Кто выжил, подался в Египет и стал жрецами тамошними, храня тайны гиперборейские и запрятав их в пирамиды, которые сами и построили. А по пути кое-кто отсеялся и породнился с русичами.

Вот Михайло, родившись и подросши, и отправился клятву папашину сполнять, из рук тот свиток не выпуская. Изучил все науки напрочь в

Германии, заодно на немке и оженившись, и вернулся таким учёным, что, хошь, не хошь, а стань академиком. Долго ему рецепт гиперборейский не давался. Пока над ним бился, кучу разных открытий во всех науках сделал. И наконец нашло на него озарение, решил задачку.

Взял по граммульке разных веществ да в камин и бросил, и такой взрыв получился, что мало не покажется. Хлопнул себя по лбу и крикнул: "Мать твою!" (ну то есть "эврика!"), да это ж холодный атомный синтез! Я вам сейчас, братцы, растолкую популярно, что рецептик-то оказался не философского камня (его Михайло давно уж между делом открыл), а возобновляемой энергии заместо нефти. Жрецы той энергией и блоки тысячетонные для пирамид тягали.

Ну а Михайло Ломоносов после всего этого ночь думами промаялся, выел, может, литру бражки и решил, что рано человечеству таким секретом владеть. Взял да и сжёг тот свиток, а заодно и рецепт философского камня спалил. А то ведь у нас как? Что ни изобретут, всё бомба получается на погибель людей. И Сталин, и Гитлер в войну секрет тот искали, да слава богу не нашли. А то такого бы наворотили…

Получается, что Ломоносов допреж всего тем велик, что честью своей не поступился и на горло своей же песне наступил, унеся своё главное открытие в вечность. За что я его и уважаю. Вот и профессор, когда на посошок стакашек поднял, сказал словами иудейского царя

Соломона из Писания: "Во многой мудрости много печали, многое знание умножает скорбь". Так что я этого еврея тоже зауважал. И уважаю всенепременно друга моего сердешного, Михаила Ерофеевича, дай бог ему здоровья.

Вышла как-то Клавдия Степановна, что с пятого этажа, на балкон воздухом вечерним подышать. А над ней, на шестом, Пётр Пафнутьевич цигарку докуривает на сон грядущий. Напоследок затянулся и окурочек вниз щелканул, а тот в аккурат на голову Степановны и приземлился, попал в её косу, гнёздышком на темечке закрученную, лежит себе, дымком остатним сочится. Вернулась посвежевшая в гостиную, а её супруг, Иван Алексеевич, что у телевизора за сериалом вечер коротал, сразу носом повёл и говорит:

– Что-то от тебя, дорогуша, дымком попахивает, уж не закурила ли ненароком опять?

А та ручкой в бок и отвечает:

– Что ты, мон шер, я последний раз курнула, когда ты хвост распушил и к Машке тупозадой с третьего сбежать навострился, а наутро, как пёс побитый, назад приполз. Куда уж кобелить, коль песок с одного места сыпется.

Лексеич тут с пол-оборота завёлся:

– Сама хороша, втихомолку обкурилась, вон аж дым из ушей сочится.

Задом-то своим перед Пашкой с седьмого крутишь, а пора уж не духами за двести целковых поливаться, а нафталинчиком пользоваться. А песочком моим можешь свою могилку меж ног посыпать.

Да как врежет ей прямиком между глаз, видно, накипело. Тут бычок-то и выпал прямиком им под ноги. Нагнулись оба, как Шерлок

Холмс с Ватсоном, и головами согласно закивали, мол, дело ясное, кто ж ещё в доме, кроме Петьки с шестого, "Беломор" курит. Подхватились и, замирившись наскоро, пошли дружно ругать Петра Пафнутьевича за мелкое хулиганство, их семейный быт потревожившее. Может, и поколотили его коллективно, не знаю, с моего балкона уже не видать было, хоть и бинокль у меня цейссовский, и слух дай Бог каждому при моих-то годах.

Встречаются среди людей, выучивших иностранный язык, зануды, которые, не слишком им владея, считают тем не менее, что их знания уж никак не хуже, чем у тех, для кого он родной. Столкнулся я с таким во Вьетнаме, куда был послан на преддипломную практику. Звали его Нгуйен, слыл лучшим переводчиком в местном министерстве внешней торговли и прошёл обучение в московском Университете дружбы народов.

Как-то устроили в Ханое внешнеторговые компании выставку продукции, предлагаемой на экспорт. Большой раздел был выделен под кустарные изделия, в основном поделок из соломки, в чём вьетнамцы большие мастера. Под каждым таким изделием была прикреплена маленькая табличка с названием товара и его краткой характеристикой.

Текст – на вьетнамском и русском, который был в то время международным языком общения в соцлагере. Представителей капстран в стране почти не было, а все социалисты в той или иной степени русский знали.

Подхожу к красочным циновкам и читаю: "Циновки. Во вьетнамском быту на них не только спят, но и ебят ". Нашёл я Нгуйена, зная, что это его работа, и объясняю, что, мол, ошибка получилась и "б" в слове "едят" надо исправить на "д", а то смешно получилось, будто бы на циновках совокупляются. Нгуйен сходу обиделся и стал мне нудно объяснять, что Вьетнам – бедная страна, к тому же климат жаркий и потому действительно приходится совокупляться на циновке, а не на кровати, и что над этим смеяться грешно.

Я ему объясняю, что никто и не смеётся, просто надо ошибку исправить. Он мне талдычит, что машинка у него старая и буквы "д" как домик нет. "Да напиши тогда кушают",- говорю, а он мне тут же вопросик с подковыркой, мол, почему "спят" кончается на "ят", а

"кушают" на "ют", и все мои объяснения из области грамматики, тем более, что в ней, действительно, ногу сломишь, как об стенку горох.

Разозлился я, плюнул и говорю: "Пиши тогда, как хочешь".

Так знаете, что написал этот знаток русского? Это уж я на следующий день углядел, а потом вся наша колония бегала поглазеть и поржать. Не обессудьте, передаю дословно: "Циновки. Во вьетнамском быту на них не только спют, но ещё кушают и ебют".

Вот нам всё говорят, дескать, на культуру да образование денег нет, старикам пусть Бог подаст, солдатикам нашим в горячих точках на добавку всем миром собирайте. А ведь есть средство и казну государеву разом пополнить, и обкультуриться хоть бы до европейского уровня. Средство, хоть и специфическое, но для России-матушки в самую что ни на есть пору. И средство это – накласть налог, не так, чтобы больно большой, а в меру, на матюки. Ведь нас народу-то ой-ой-ой, под 150 миллионов, и матюкается, почитай, каждый в меру сил и возможностей.

Ну, отнимем новорожденных, да сколько их-то, всего ничего при нашей пониженной рождаемости. А каждому гражданину обоих полов да плюс тем, что меж полов запутались, вменить святую обязанность – ругнулся, будь добр, отслюнявь на благое дело, заодно и грех тяжкий отмажешь. Скажем, за каждый мало-мальски серьёзныё матюг – по полтинничку, ну, а там за "блин", "ёлы-палы" или "японского городового" – по десяточке. Ветеранам и инвалидам, конечно, придётся временную скидочку сделать до обвыкания, ведь ругаются всё больше от безденежья, зато какому-нибудь Киркорову – с добавочкой на общественный статус.

А если хочешь в книжке душу облегчить или с эстрады брякнуть либо пропеть что непотребное – драть втридорога за распространение в особо крупных размерах. Вестимо, придётся в городах специальные места ругательные отвести, как для курения. Зашёл, опростился на халяву, на стенке слово богохульное карандашиком нацарапал и на улицу, а там уж ни-ни. Скажете, это сколько средств да мытарей надо, чтобы за каждым уследить. Дык если с умом к делу подойти…

Подходишь, сам, знамо-дело, в гражданском под туриста и с видяшником и говоришь так вежливо, мол, изволили обмолвиться, гражданин, с вас столько-то и столько-то, а свидетельство туточки в камере. Тебя, всенепременно, тут же трёхэтажным, а ты знай, считай да подсчитывай.

Тут и бригада омоновская из подворотни, и сразу гражданину права его зачитывает, а если и их обложит, то только на пользу казне.

К общественности обратиться, активистам камеры забесплатно раздать, да за двадцать процентов комиссионных каждый сам себя зафиксирует, а уж соседа злючего или там жёнушку в момент твоего позднего возвращения заснять во всём её безобразии – да за здорово живёшь. Опять же агента посообразительней приодел поприличней, на шею цепь золотую, как у кота Баюна, и к браткам на разборки.

Квитанций не хватит выписывать, а выручки на пару квартир для лейтенантиков бездомных хватит.

На селе, не спорю, посложнее будет, но здесь можно спутники наши, которые шпионы, приспособить. Всё одно, небось, простаивают, америкашки-то теперь пока в друзьях заклятых ходят. А тут снимай всех подряд, особливо в день получки, когда она случается, а без получки и без того поболе урожай, а если ещё для подначки по телеку

Чубайса показать али Гайдара какого-нибудь, да на вторую Чечню, не приведи Господи, хватит.

Галкина с Якубовичем, чтоб из простых трудящих олигархов не плодили, посадить на передачу "Кто, где, когда?" и премии натурой давать тем, кто больше материалу с "пи-пи, пи-пи" на каждый матюг наснимает и на ту передачу пришлёт. Я бы и сам стариной тряхнул,

Федюхиной кобыле камеру под хвост пристроил, пусть поснимает, как он её охаживает, ведь у коров уши вянут, а у козы нашей, Машки, намедни родимчик случился. Мобыть, с комиссии и бутыль бы самогона оправдал, что Федька на разговение у меня арендовал да по сю пору так, бляха-муха, и не возвернул, забодай его комар.

Дело было в Питере, тогда ещё Ленинграде, на турбинном заводе. А слышал от друга, который сам на этом заводе работал и поведал мне по свежим следам, а потому с волнением непосредственного участника.

Получили срочный правительственный заказ на ремонт какой-то огромадной турбины. Сроки выполнения поставили жёсткие, потому навалились всем миром и всё, что надо, сделали тютелька в тютельку к сроку. Стали собирать и тут, о, ужас, сердечник не втискивается обратно, куда следует.

И так крутили, и эдак, никак не идёт железяка чёртова. Собрали инженерный консилиум, кумекали, кумекали, ну, не получается, хоть ты тресни. Повисла гнетущая тишина и в ней, как нота отчаянья, прозвучал голос директора: "Зильберштейн".

Зиновий Зильберштейн, или попросту Зяма, проработал на турбинном чуть не сто лет, но уж лет десять, как был на заслуженной пенсии, а, может, и на том уже свете, но оставался в памяти как незаменимая палочка-выручалочка в разных закавыках.

Все засуетились, срочно был вызван директорский шофёр, и маленькой делегацией, включавшей слывшую обольстительницей бухгалтершу, отправились к Зяме домой. Тот оказался живой, всё такой же шустрый и задиристый, только поусох маленько. Выслушав посланцев, он заверещал, дёргая своим хрящеватым шнобелем: "Ага, десять лет без помину, ни тебе поздравить с каким-нибудь праздничком, ни тебе стакашек налить, а как беда, так сразу "Зяма, помогай!". Нетушки, убейте, с места не сдвинусь, я таки весь из себя больной ветеран".

Всё же, после уговоров, в коих не последнюю роль сыграло присутствие дамы, и обещание впредь на праздники не забывать, смилостивился, напялил парадный пиджак с боевыми колодками, в котором чуть не потонул, галстук в белый горошек нацепил, и отправились. Завели под ручки в цех, все, как на митинге, замерли, а

Зяма лысину за ухом поскрёб, всех строго так оглядел и спрашивает тихо: "У кого платочек есть, только очень чистый?". Все как-то стушевались, потупились. "Так и знал, – сказал Зильберштейн и вытянул из внутреннего кармана пиджака свой носовой, белизны необычайной, платок, – Подымите меня!".

Его подняли на вытянутых руках, поднесли к жерлу злополучной турбины. Зяма платочком тщательно протёр вход и громовым голосом приказал заводить. Ротор вошёл как по маслу под крики "Ура!" и громовые аплодисменты. Прежде чем гордо удалиться, Зяма чуть свысока оглядел всех и напоследок сказал свои мудрые слова: "Чистота – залог успеха, не забывайте правила гигиены".

Случилось это в конце шестидесятых, в мои студенческие годы.

Время было весёлое, светлое. На троне был Хрущёв, многое дозволял, правда, мы тогда, глупые, и не догадывались, что такое свобода, гласность, демократия. Но наобещал незабвенный Никита Сергеевич с три короба, и что коммунизм вот-вот грянет, и жрачки будет навалом и на халяву. Особо, конечно, не верили, но надежда худенькая точила, а вдруг не врёт, вдруг действительно обломится.

А в ожидании радовались по младости и тому, что есть, пробирались на концерты ВИА (кто уже не помнит, так это вокально-инструментальные ансамбли, под которые маскировался запрещённый джаз-бэнд), переписывали на появившиеся в продаже отечественные магнитофоны "Яуза" просочившуюся с тлетворного Запада забойную музыку и выделывали под неё немыслимые па, рок-н-ролл в нашем понимании.

И вот как-то на праздник Первого мая собрались мы тёплой компанией, я с другом и Наташа с Мариной, благо Наташины родители подались на дачу сезон открывать и оставили в наше полное распоряжение квартиру. В общем, как тогда называли, вариант "И папы нет, и мамы нет, и некого бояться, приходи ко мне домой, будем целоваться".

Притащили мы пудовую "Яузу", с ходу врубив не нашу музыку, пару литровых бутылей фруктово-выгодного вина, называемого в быту ещё

"чернилами", и все вместе суетились вокруг праздничного стола в предвкушении грядущих удовольствий. Закусь была традиционной: салат

"оливье", шпроты, селёдочка под шубой, колбаска копчёная да сыр

"Советский". С кухни просачивался возбуждающий запах чего-то мясного, запекаемого с картошкой в духовке.

Главным украшением праздничного стола были яблоки в вазе, неестественно румяные, невиданного размера, видимо, китайские. Это был серьёзный намёк на возможности Наташиных родителей "достать" чего-то заграничного, а это тогда значило много. Строгая хозяйка гнала от стола всех, кто пытался что-то с него отхватить до времени.

Надо сказать, что девочки наши были – высший класс, красавицы, в сбитых по последней моде причёсках "я у мамы дурочка", намакияжены, как в китайской опере, в топорщихся, коротких донельзя юбках, короче, сплошной отпад. Особенно хороша была Марина, этакий заграничный тип с греческим носиком и чуждой нашему тогдашнему обществу голливудской улыбочкой, ну, и с нравом выпендрёжным под стать.

Она-то и не сдержалась, хвать яблочко гигантское и ну его кусать с некоторым вызовом. С трудом куснула раз, куснула два, и тут что-то у неё зашлось в челюстях, стоит бедная, моргает, а рот закрыть не может. Мычит белугой, слёзы из глаз хлынули. Мы-то сперва от смеха чуть не попадали, а потом чуем, дело серьёзное. Пытались челюсть ей вправить, да тут Мариша такую сирену включила, куда там скорой.

Решили в Склиф её вести, благо, недалече, остановки две троллейбусных по Садовому кольцу.

Как шли, и не описать, срамота одна. У Марины рот её голливудский нараспашку, при каждом шаге постанывает, все краски с тенями на лице от слёз перемешались в какую-то абстракцию Пикассо. То-то народу потеха, за нами аж толпа увязалась. Пока добрались, пока дежурного хирурга отыскали (время-то праздничное), Марина уж на грани обморока, только на остатках гордости и держалась.

Врач оказался молодым мужичком, уже порядком навеселе, похмыкал, примерился да как врежет ей правым хуком снизу, челюсть и захлопнулась с глухим стуком. Марина опять в слёзы, уже от счастья, мы вокруг от радости скачем. Хирург откуда-то достал колбу со спиртом, разлил по мензуркам за избавление. Приняли мы, выдохнув в сторону и занюхав рукавом. Врач и Марину заставил в лечебных целях для исключения психологического шока мензурочку опрокинуть. Пожалели все вместе, что не может он с нами к праздничному столу вернуться

(дежурство на всю ночь) и помчали радостные к заждавшейся Наташе веселиться и отмечать День международной солидарности трудящихся.

К старости, как говорят врачи, начинает слабеть оперативная память, развивается столь любимый зубоскалами склероз. То очки запропастятся куда-то, ищешь, ищешь, а они у тебя, дурака, на носу.

А то бутылку, припрятанную к приходу друга, найти не можешь, а оказывается, вместе и выпили на прошлой неделе. Зато, видимо, в компенсацию, активизируется память стратегическая и вспоминаешь то, что вроде бы забыто давным-давно, а, может, и вовсе не было.

Тут как-то прихватило меня намедни на улице, засуетился в поисках общественного сортира, наткнулся, к счастью, быстро, облегчился радостно и вспомнил одну историйку, как говорится, в струю. Дело было давешнее, я ещё школу не закончил. Отвёл меня отец под какой-то праздник к своему мастеру в парикмахерскую, что была в Столешниковом переулке и считалась чуть ли не лучшей в Москве.

Стригся он, как помню, у мастера Марковича, югослава, уж не знаю, каким ветром в Москву занесённого. По слухам, владел тот у себя на родине аж парикмахерским салоном да в войну разорился, но мастерства не утратил. Заведение на Столешниковом было особое, клиентура, можно сказать, светская, каждый высиживал своего мастера и ждать своей очереди приходилось долгонько. Все друг друга знали и, чтобы время скоротать, пробавлялись байками да анекдотцами.

Одна быличка особо запомнилась, а услышана была от ветерана парикмахерской, благообразного старичка интеллигентной наружности.

Рассказал он, как один клиент весьма крупной комплекции в ожидании мастера почувствовал позыв по малой нужде, вышел, туда-сюда ткнулся, нет туалета. А за углом, при входе в ресторан "Будапешт", огромная старая бочка с него ростом и круглая дырка в ней, под затычку. Мужик мигом сообразил, к бочке подсунулся и, делая вид, что бочку ту на ощупь пробует, в дырочку и опростился. Выдохнул с облегчением, хочет отойти вальяжно, а бочка-то не отпускает. То ли достоинство его мужское от эмоций разбухло, то ли бочка от принятой в себя жидкости покривилась, но застрял клиент намертво.

Дёргался, дёргался он, да пришлось подмогу звать. Народ из парикмахерской вывалил, кто что предлагает. Пытались всем миром отодрать, да мужик благим матом завопил. Официант из ресторана маслица на подносе вынес, мужик смазал застрявшую плоть, а та от этих манипуляций ещё боле надулась. Стали холодной водичкой поливать для сужения сосудов, тут вообще всё смёрзлось, время-то зимнее было, морозное. А уж толпа образовалась, всяк напирает, желает к месту происшествия поближе подобраться.

Стали дворника с топором звать, не сразу, но нашли, тот под улюлюканье масс принялся бочку крошить, а та дубовая, как на грех на совесть сшитая. Благо, милиция подоспела, толпу оттеснила, порядок навела, тут и скорая подкатила, мужика нашатыркой поддержали.

Кое-как освободили бедолагу, на носилки его подхватили да так с расстёгнутой ширинкой и гордо вздыбившимся из неё виновником торжества и отнесли к машине под победный рёв толпы.

Не знаю, может, это и байка, но услышана от профессионала-историка и тот божился, что правда истинная. Как известно, Пётр Первый, разобравшись в Москве со стрельцами и мятежной сестрицей Софьей, обратил свой орлиный взор на врагов внешних. Поспешив по младости лет и особенно не подготовившись, бросил он своё войско против шведского короля Карла и пошёл на приступ крепости под опять теперь заграничной Нарвой, что стоит насупротив нашего Ивангорода.

Да пушчонки оказались убогие, крепостных стен так и не пробили, а иные при выстреле сами взрывались. Плохо обученные солдатики под напором шведской пехоты и кавалерии побежали без оглядки, одни

Петровы "потешные полки" позора избежали да поручик Меньшиков, ставший впоследствии генералиссимусом, отличился. Но баталия была безнадёжно проиграна и кончилась большой конфузией. Треть войска полегла, а артиллерия вся слава богу врагу досталась.

Но Пётр, на то он и Великий, в уныние не впал, войско новое набрал, а чтоб артиллерию восстановить, повелел снять с церквей четвёртую часть всех колоколов и переплавить их на пушки. Чем кончилась его разборка с Карлой, сами небось помните, если не из школьного курса по истории, то из уроков по литературе. А дальше вот что было. Как Пётр в силу вошёл и виктории добился, отцы церкви, сочтя момент благоприятным, обратились к нему почтеннейше с просьбой вернуть должок либо металлом, либо пушками, дабы колокола опять отлить да назад повесить.

Пётр, ничтоже сумняшеся, на прошение такую резолюцию наложил:

"Хер им, а не пушки". Надо сказать, что в те времена слово "хер" означало всего лишь букву "х" славянского алфавита, ну, как "аз" и

"буки". А посему сами судите, что в виду имел царь-батюшка, может, просто "похерить", т.е. перечеркнуть просьбишку косым крестом.

Прошло какое-то время, Россия уж под императрицей Катенькой, тоже

Великой, процветала. Памятливые иерархи церковные решились к ней обратиться, надеясь на щедрость и доброту женскую. А Екатерина, не будь дурой, затребовала из архива старое прошение с резолюцией

Петра, прочла внимательно, посмеялась и под той резолюцией свою наложила руцей царственной: "За неимением оного отказать".

Давненько это приключилось, в далёкую пору моего студенчества.

Учился я в Институте восточных языков. Институт считался трудным, да и правда, время от времени у кого-нибудь из студиозусов крыша ехала, то ли от этих самых языков, то ли от всяких диаматов, которыми нас пичкали под завязку. И вот, как в отдушку, вывезла нас военная кафедра на сборы.

Сборы как сборы, ать-два на плацу, пиф-паф на стрельбище, щи да каша пища наша. В конце, перед принятием присяги, полевые учения.

Вот там меня и подловили на какой-то мелочи и влепили наряд вне очереди, хоть какая уж там очередь. Короче, всучили калаш с холостыми и отрядили в ночь на боевой пост. И хоть пост-то был бы серьёзный, а то так, полевая кухня. Ну, знаете, вроде бочки большой под кашу, с печкой и на колёсах. Но прапор меня застращал, сказал, мол, предполагаемый противник может в ту кашу яду напустить. Хорошо хоть лампочку надо мной засветил.

И вот все по палаткам почивать, а я фонарным столбом при каше. Да ещё ночь промозглая выдалась, продрог как цуцик. К утру туман сгустился, до состояния манной каши, кругом какие-то шорохи, чудища разные мерещатся, ну хоть криком кричи. И вдруг слышу шаги крадущиеся. Я в автомат вцепился ни жив ни мёртв, а оно всё ближе, ближе, морда страшная в тумане проявилась, вся размыта, только глаза немигающие в пол-лица и ручки ко мне скелетные тянутся.

И тут слышу шёпот вкрадчивый: "Печка-то ещё теплится? Задубел как собака, я к тебе погреться". Химера оказалось Сюннербергом или попросту Сюнькой в его довольно хилой, но всё же материальной плоти.

Был он из моей группы и благодаря замысловатой фамилии постоянно оправдывался, что не еврей, а швед по дедушке. Ну, тут я его чуть не расцеловал, а ведь уж готов был в харю прикладом заехать, ведь подумал, всё, мой черёд пришел, с катушек съехал, коль приведения стал видеть.

Случилось это в мою студенческую пору, дай бог памяти, году в 85 прошлого столетия. Был среди студентов нашего факультета, а учился я в МГУ, один чучмек то ли из Узбекистана, то ли Киргизии. Они тогда по льготной квоте поступали. Звали Ильдаром, ничем особо примечателен не был, только улыбался всё время да в сезон дынькой угощал и другой вкуснятиной, что с родины присылали. Жили в общежитии, в высотке на тогда ещё Ленинских горах, в боксах на две комнатёнки, в каждом подвое.

И тут вдруг приглашает меня Ильдар на свадьбу, почему меня, за какие такие заслуги, я уж и не знаю. Видно, приглашал методом случайного отбора. Свадьбу в соседней кафешке отмечали, по-студенчески скромно. Невеста оказалась тоже азиатских кровей, скромная и невзрачная, с родины только брат Ильдаровский приехал, толком и по-русски не говорил. Зато облачён в чёрный костюм и с чёрной же бабочкой, что для того времени было в диковинку. Такую же и жениху привёз, и были они как близнецы однояйцовые, оба с бабочкой и как бы прилепленной улыбкой, ни дать ни взять официанты из ресторана.

После кафе продолжили узкой компанией в общежитии. В одной комнатёнке разместили невесту, то бишь уже узаконенную жену, а в другой сели допивать да доедать что со свадебного стола осталось и в предусмотрительно заготовленные кастрюльки собрано и из кафе принесено. От скуки плотненько водочкой накушались и в какой-то момент решили закимарившего молодожёна отвести к жёнушке на первую брачную ночь. Что и исполнили под марш Мендельсона, мычанием обозначенный, и тихие дежурные крики "ура". Умаявшаяся невеста при том даже не проснулась.

Только за стол вернулись, чтобы последнюю рюмку за зачатие потомства опрокинуть, дверь отворяется и на пороге улыбающийся

Ильдар. Оказалось, в сортире по нужде задержался. Батюшки святы, выходит, мы его братца невесте в брачную постель подсунули. Хорошо, среди нас "старик" был, после армии на учёбу подавшийся. Тот не растерялся и говорит Ильдару трезвым голосом, мол, всё равно на ногах, так сходи в мой бокс, там бутылочка армянского коньяка на пожарный случай стоит.

Ильдар послушно за дверь, а мы всем гамозом за братцем. Стянули с постели, по щекам нахлестали, да куда там, в полной отключке человек. В туалет засунули, туда же его чёрный костюм с бабочкой, а сами опять за стол, вроде как ничего и не случилось. Как Ильдар появился с улыбочкой и бутылкой под мышкой, мы его, опять же под

Мендельсона, в соседнюю дверь, а сами военный совет под коньячок учинили. Застыли в немом вопросе, успел братец невесту покрыть или по пьяни не смог.

Решили, что коль и случилось чёрное дело, то всё равно никто никогда не узнает, уж больно братья друг на друга похожи, а дитя оно и есть дитя. А сами под посошок смертной клятвой поклялись ни в жисть об этом ни гу-гу. Вот и я только сейчас раскололся, думаю, в сизой дымке прошедших годов клятва силу свою потеряла.

В английскую газету "Таймс" от её корреспондента в Москве поступило сообщение следующего содержания. Недавно здесь прошёл всероссийский научный симпозиум по вопросам демографии. Тревожным набатом на нём прозвучала озабоченность продолжающейся утечкой из

России мозгов. В выступлениях ряда учёных прозвучала и тревога по поводу ускоряющейся утечки и кое-чего ещё. Имелась в виду определённая часть прекрасной половины населения.

Эта часть наших девушек-красавиц, – подчеркнул докладчик, – эксплуатируется за рубежом едва ли не с большей интенсивностью, чем добротные национальные мозги наших соотечественников. Мало того, и другие органические части россиян потекли широким потоком на Запад для замены разлагающихся органов местных бюргеров. Дошло до неприличия. В Париже разнёсся слух, что в России существует категория людей, которых называют мудозвонами (вероятно, от английского слова "mood" – весёлое настроение). Считается, что их половые органы столь велики, что при ходьбе их носителя издают мелодичный звон сродни церковным колоколам. И теперь любители экстравагантной изюминки предлагают за этот русский агрегат бешеные деньги в евро.

В кулуарах симпозиума корреспонденту удалось взять интервью у доцента Дубограя, который продемонстрировал более оптимистический взгляд по затронутым на симпозиуме вопросам. Он заявил буквально следующее (в переводе): "Да мне на это наделать по-большому. Пусть утекают, у нас таких до и больше (то есть до паха и выше). А вот некоторым мудозвонам (см. примечание) в нашей Думе уж точно пора кое-что обрезать (вероятно, имеется в виду национальный признак)".

На заключительном заседании симпозиума было принято всенародно оглашённое закрытое обращение к Президенту с просьбой немедленно легализовать проституцию для поддержки этой исконно русской профессии и пополнения поредевших рядов жриц любви, а по утекающим мозгам ударить полновесным рублём для прекращения несовместимой с интересами родного государства течки. Заодно предложено также прекратить утечку информации о некоторых интимных сторонах и особенностях российского быта.

Дабы заделать прорехи, образовавшиеся по вине уклонистов в рядах наших славных вооружённых сил, по прямому указанию нашего главнокомандующего одно из зауральских конверсионных предприятий взялось за разработку модели киберсолдата. Как водится, кое-что слямзили у америкосов, но добавили и много своего, отечественного.

Первая опытная партия образцов поступила на испытания в энскую часть под кодовым названием "образцовый солдат икс-игрек-йота".

Киберы проявили прямо-таки суворовские боевые качества, дисциплинарное послушание и железную физическую закалку, однако поступившие вскоре сигналы об отдельных мелких недостатках, выявленных при прохождении службы, вынудили производителя отозвать опытные модели на доработку. Как всегда, оплошала полевая почта, и депеша пришла с опозданием. В ходе воспоследовавшего оперативно-розыскного мероприятия выяснилось, что киберы после очередного занятия по строевой подготовке по команде "Оправиться!" тут же отвинтили технологический лючок, расположенный в паховой области, и под напором в несколько атмосфер излили тормозную жидкость, в среде которой плавали их электронные мозги, на начищенные до нездорового глянца сапоги старшего прапорщика Загоруйко.

Оказалось, что жидкость после несложной операции с применением портянки с ноги того же Загоруйко в качестве фильтра превращалась в питьевой спирт со слегка выраженным металлическим послевкусьем и полным отсутствием последствия экспериментального вливания в человеческий организм (проверено на организме того же Загоруйко), наречённого в народе "бодуном".

При звуке команды "Выйти из строя!", видимо, мучимые сушняком и лишённые тормозов механические солдаты мгновенно привели в действие заложенный в них на случай попадания в плен предполагаемого противника механизм саморазрушения и вывели из строя всю сложнейшую электронику, смонтированную в курдючной части. При этом из незатронутого разрушением плеера китайского производства, замаскированного под пилотку с красной звездой, раздавалась бравурная мелодия из репертуара популярной группы "Тату"

"Москва-Воронеж, нас хрен догонишь". На остатках энергоносителя, переработанного из списанного аккумулятора КРАза и размещённого в тазобедренной полости, киберы со скоростью штабного газика устремились к ближайшему отделению Комитета солдатских матерей. Там их всех и нашли по испуганному звонку в МЧС, но уже в форме аккуратно уложенных у стеночки НУРСов (неуправляемый ракетный снаряд).

По официально опровергнутому сообщению инженера-инструктора

Пентюхова, это как раз то, из чего изготовлялись пуленепробиваемые корпуса киберов. На вопрос, чем вызвана странная аббревиатура в названии образца (икс-игрек-йота), инструктор честно признал, что это было первое, что пришло в голову главного конструктора при взгляде на испещрённое непотребными надписями ограждение завода типа забор. По результатам расследования Загоруйко было объявлено о неполном служебном соответствии и понижении в чине. Разработчики с учётом опыта полевых испытаний и привлечением последних достижений фирмы "Самсунг" авральными темпами поставили на поток производство новых продвинутых моделей, но уже из сырья, поставленного тульским самоварным заводом. Введён в строй цех побочного производства, выпускающий снискавшую народное признание водку "Загоруйка".

1968 год прошлого столетия. Вьетнам. Официально не объявленная война с американцами. В нашем представительстве штук двенадцать мужиков детородного возраста. И ни одной бабы вокруг по причине того же военного времени. Секретарша Торгпреда не в счет, ибо выбрали её иезуиты-кадровики от души, дабы не отвлекала от мыслей о лучезарном лике Партии и её апостолов. Пигалица, соски в спину всосались, из седалища две хворостины сучковатые, глаза как игольчатые ушки, а уши как вареники недоваренные. И сами глазки как в песне "дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону". Косила, стало быть. И косила известно куда. Что где своими варениками скосила, то в недремлющее ухо представителя внедрённого в наш славный коллектив товарища из органов и доносила.

Куда русскому мужику вечером после суматошного рабочего дня податься? Вы, небось, хором подумали, что водку жрать или по бабам.

А вот и нетушки. Шли толпой под водительством партсекретаря в

Посольство на лекцию о политическом моменте и очередной загогулине партийной линии. После шумного перекура шёл добротный советский фильм о том, как весь из себя задушевный ветеран Гражданки смог достучаться до работавшего не в полную силу пламенного мотора в груди молодого коммуниста, и тот вмиг догнал Америку по надою молока с отдельно взятой бурёнки и залил им закрома горячо любимой Родины.

Совсем бы народ завял, да ведь он у нас ушлый, на выдумки хитёр.

Вот и тут местный Кулибин навострился на внутреннюю сторону очков анилиновой красочкой да тоненькой кисточкой глазенапы упёртые подрисовывать. Сидишь, вроде бы лектора с потрохами ешь, а сам посапываешь и сон смотришь, естественно, эротического, запрещённого к просмотру содержания. Бывало, такое увидишь, что и растленному

Голливуду в голову не придёт. Опять же в аккурат под бурные аплодисменты к концу лекции и проснёшься. Тут главное не растерять в памяти порнушку и в ушко проверенным друзьям-товарищам прохрипеть с придыханьицем.

Что женщин кругом не было, это я, конечно, чисто фигурально сказал, в масштабах, так сказать, ограниченного советского пространства на территории дружественного государства. А в город выйдешь, батюшки святы, их тьма-тьмущая повсюду шастает, лисьими глазками зыркает. Хоть и мелкие, т. е. миниатюрные, да на наш взгляд худоваты, но всё при них, что Богом положено, имеется. А иные прямо пампушечки, особенно те, что в военную форму облачены. Их в народе называли "Б-52" по марке самых крупных американских бомбардировщиков, что Ханой бомбили. Говорили, будто отбирали таких по весу, в дальних горных деревушках на буйволином молочке вскормленных.

Казалось, вот бы где и проявить взаимное идеологическое тяготение, генсеки-то наши при встрече взасос при всём честном народе пример подают, так нет, таким табу обложили, что хоть узлом завязывай, коли где зуд почувствуешь. С нашими-то особенно не церемонились, чуть что, сразу "24 часа", то бишь манатки в сидор и первым самолётом в родные пенаты, а вот с той стороны чисто по-азиатски поступили. Запугали на политзанятиях девчушек, что у русских от жары их советское достоинство распухает до такого размера, что вьетнамскую нежную плоть насквозь продирает. Так они

"лиенсо", так по-вьетнамски нас, совков называли, за версту обходили и притом ещё следили, как бы это русское чудо на волю не вырвалось.

Оставалось спасаться родным универсальным зельем, тем более, что зараза стерегла на каждом шагу. Трубы городского водопровода и канализации пролегали рядышком, и уж коль вспашет американец фугасом земельку, одному Богу известно, по какой трубе какая жидкость течёт.

Вот и приказано было Послом перед приёмом пищи принимать ради профилактики организма по пятьдесят грамм, тут же названных партийными. Ну, где пятьдесят, там и чуть больше, мало ли что бывает, то рука от страха передозировки дёрнется, то по сирене воздушного налёта свет разом погаснет, а по "буль-буль" не всегда точную мерку нацедишь.

У нас как-то сама собой сложилась традиция дружеских посиделок, кои и названы были "ходить по бабам". А происходило это так. К вечеру, отоспавшись на лекциях и политзанятиях и памятуя про предписанную профилактику, народ, честно отдав Богу богово, неспешно подтягивался к очагам незамутнённой политикой культуры. На газовую плиту ставилась раздобытая у ракетчиков вёдерная кастрюля с водичкой, литра два, не больше, и каждый приглашённый бросал в кипяток что фантазия и местный рынок подскажет. Кто курицу вложит, кто пяток лягушек, кто язык буйволиный, кто десяток слегка почищенных картофелин, кто дюжину черепашьих яиц, а кто овощей и зелени, аналогов которым у нас и не сыщешь.

Через часик с небольшим при умелом помешивании образовывалась густющая закусь, каждый раз другая, но всенепременно удивительная вкуснотища. И прозвали сие варево в ностальгическом томлении "бабьим соком". Кастрюля водружалась на газетку "Правда" в центр стола, в пределах досягаемости каждого, а вкруг неё для затравки – глянцевые обложки журнала "Огонёк" с портретом передовой скотницы или олимпийской чемпионки по метанию тяжёлых спортивных снарядов.

Всяк шёл со столовой ложкой, белоснежным вафельным полотенцем (за этим единогласно избранный лорд-распорядитель следил особо) и китайским эмалированным тазиком литров на пять, не меньше. Перед входом чинно-благородно разоблачались до трусов, непременно выстиранных с применением крахмала и отглаженных до стрелочек на боках, полотенце перекидывали через левое плечо, тазик ставили на пол, к правой ноге. Перед каждым стояла в фокусе глаз бутылка

Владивостокского питьевого спирта, доставленного по случаю сухогрузом водоизмещением 12000 тонн, справа от бутылки – пустой гранёный стакан, а крайней – скромная рюмочка с кипячёной водой.

Ритуал начинал старший по возрасту. Отдав должное сервировке стола, ветеран обычно кратко излагал эпизод из семейной жизни, не преминув подчеркнуть царившие в его времена спартанские нравы. Один в назидание молодёжи, уронив ненароком тяжёлую мужскую слезу, признался, что первые пять лет супружеской жизни впустую работал над расширением потомства по наивности не над тем технологическим отверстием. Грустный эпизод завершал торжественный тост за дам. Все вставали, по-гусарски тянули правый локоток вровень с плечом, вливали в пищевод рюмку с водой (тем самым торилась дорожка), а затем с резким выдохом туда же – стакан спирта. И так каждый по часовой стрелке. Начинались бомбёжки, свет вырубался, с ним кондей

(домашняя кличка кондиционера), духота давила тяжелее темноты, но процесс шёл несмотря ни на что. Разливать успевали под всполохи взрывов или по памяти наощупь.

Вот тут уж приходила пора полотенец с тазиками. Каждый тост, которые становились всё красочней да заковыристей, сопровождался вытиранием весело струившегося пота и выжиманием полотенца в тазик.

Может, вы и не поверите, но тазик наполнялся довольно быстро, и их чередой выносили в рукомойник. Никому и в голову не приходило, что выливали-то небось водочку в Менделеевской пропорции естественной фильтрации. К концу тянуло на песни типа "Эй, мороз, мороз, не морозь меня" или наши, доморощенные типа "Нас не засыпать шрайками

(т. е. ракетами "воздух-земля"), снабдите лучше Райками иль Машками иль Нинками, холь Люською хромой. Нас по ночам кошмарные, игривые, коварные преследуют видения из сферы половой".

Ну, а расползались по своим кельям, дружным шёпотом наяривая наш гимн: "По джунглям мы идём, тропинка узкая, земля нерусская, с пути мы не свернём, мы парни русские, мы парни русские". Спросите, а куда бутылки опорожненные девались. Будете в Ханое, зайдите в парк, что рядом с озером "Хо Хуан Кием", приглядитесь, все они там родимые, горлышком вниз, а попочками солнечные лучики ловят и тропинки влюблённым парочкам указуют. Вроде бы и не зря старались.

В конце шестидесятых годов работал во Вьетнаме. Время было военное, хотя война официально объявлена не была. На Юге Вьетнама полыхала партизанская война, на Севере весомым аргументом стали авиабомбы. Американцы, как всегда, довольно бесцеремонно, под лозунгом спасения свободы и демократии на Юге от давящего с Севера коммунизма влезли в это болото основательно. Шли бомбардировки с воздуха Ханоя и других городов, но результатов это не давало. Надо сказать, что американцы старались придать своим авианалётам вроде как "джентльменский" характер. За сутки до очередной бомбёжки они разбрасывали с воздуха листовки с призывом начать мирные переговоры и списком объектов, которые будут подвергнуты бомбардировкам. В заключение довольно лицемерно звучал призыв эвакуировать население.

А работал я в нашем Торговом представительстве и, среди прочего, занимался поставками так называемого "общегражданского имущества".

Таким хитрым определением обозначалось всё необходимое для партизанской войны, исключая собственно оружие. Этим занималась другая, страшно засекреченная организация под названием Главное инженерное управление (ГИУ). По своим обязанностям приходилось мне бывать на "тропах Хошимина". Так тогда называли сеть дорог в джунглях, по которым северяне пробирались на Юг. Никакие американские дефолианты не помогали, и джунгли надёжно скрывали эти партизанские пути и самих партизан.

Бывал и на партизанских базах, обычно раскинутых в горных пещерах или зарывшихся глубоко под землю (так называемые метро). Оттуда и осуществлялись вылазки на врага, обычно под покровом ночи, всегда неожиданные и бесшумные, что наводило ужас на американцев. И уж, конечно, средства партизанской войны были далеки от джентльменства.

Вспомните боевые приёмы из фильма "Первая кровь" со Сталлоне в роли

Рэмбо. Всё это дотошно скопировано из практики моих друзей-партизан.

И это, можно сказать, были только "цветочки".

Особой жестокостью и разнообразием средств убийства врага отличались подразделения, набранные среди горных племён. Сам слышал от вьетнамцев, что первым делом у поверженного врага вырезалась и съедалась печень, так как, по поверью, в ней заключаются все солдатские доблести. Вот в одно из таких племён как-то и попал я в сопровождении вьетнамского боевого подразделения. Добирались туда на

"уазике", долго и круто в горы. Зато красота необыкновенная и люди необычайные. Племя называло себя "мео". И без перевода ясно, что на их языке это означает кошку.

Девушки мео, в отличие от вьетнамок, много выше ростом, грудь не хуже, чем у иных западных, а теперь уже и у наших, актрисок и прикрывали её домотканым шарфиком только в моём присутствии по подсказке вьетнамских сопровождающих. Фигурки точёные, а грацией действительно обладают кошачьей. Мужички приветливые, волосы курчавые, сами сухие и жилистые, ходят только в набедренной повязке с заткнутым за неё ножом с широким лезвием и с арбалетом за спиной.

Почти у каждой хижины, а здесь они все на высоких сваях от змей и разного зверья, канава с водой метра два на метр. А что в ней, я и не понял сразу – три-четыре огромные, с виду деревянные колоды. Тут сопровождающий вьетнамец подкинул к одной колоде листик, и вдруг разверзлась огромная пасть и листика того как не бывало. Оказалось, это рыбины и, по последующему опыту скажу, такой вкусноты, что пальчики оближешь, что, кстати, и приходилось делать, так как ели преимущественно руками. А подана рыбка была на обеде в нашу честь, заняв по длине чуть не весь стол, тушёной с какой-то остропряной зеленью и древесными грибами.

Не буду описывать меню застолья, тем более, что и не понял (может быть, к своему счастью), из чего приготовлено большинство блюд, но что я так вкусно не едал и в лучших ресторанах – факт непреложный.

После риса и зелёного чая, традиционно завершающих здесь трапезу, каждому разомлевшему от обилия еды, сопровождаемой по торжественному случаю возлияниями пальмовым вином, а по сути водкой типа текилы, каждому едоку была вручена, как я понял, курительная трубка.

Представляла она собой одно колено толстого бамбука диаметром чуть больше широко открытого рта с одной сохранённой перегородкой и конусообразной чашечкой, вырезанной из дерева, над дырочкой в бамбуковом стволе.

В чашечку подс ы пали какого-то чёрного порошка и запалили его от лучины. Тут я стал о чём-то смутно догадываться, но, как говорится, поезд ушёл. Пришлось, следуя примеру местных мужичков, приставить трубку ко рту и сделать несколько глубоких затяжек. И тут меня повело. Догадка оказалась правильной, порошочек был опиумным. Но в нахлынувшем кайфе мне было уже всё равно. Беспокоила только обретённая телом лёгкость воздушного шарика, и для верности я вцепился в циновки под собой, которые служили и сиденьем, и напольной скатертью.

В полудрёме мы провели минут пятнадцать-двадцать, затем потихоньку ожили, остались лишь лёгкость и добродушное настроение.

Не подумайте чего плохого. Я потом поинтересовался у сопровождающих вьетнамцев и меня заверили, что наркомания в племени отсутствует начисто, а опий предназначен всего лишь для облегчения переваривания тяжёлой пищи в условиях сухой, калящей горной жары.

Наутро следующего дня, видимо, тоже по подсказке вьетнамцев, в мою честь был устроен праздник принятия меня кровным братом в племя.

Это было что-то сказочное. Перво-наперво мне обмотали запястье левой руки шёлковыми нитками от сглаза злых духов, затем преподнесли подарки: крошечного тигрёнка, маленький арбалет для охоты на дичь, большой – для охоты на зверьё и на американцев. К арбалетам прилагался колчан со стрелками из расщеплённого бамбука с закалённым в огне одним концом и кусочком пальмового листа в качестве стабилизатора на другом. А ещё была маленькая засушенная тыковка с вязкой жидкостью. Мне объяснили, что это сильнодействующий яд типа кураре, в который перед охотой надо макнуть конец стрелки, и тогда любая царапина на теле предмета охоты будет смертельной.

А потом был праздник, люди что-то пели, танцевали, все, включая даже старух с дряблой грудью, пили через длинные соломинки пальмовое вино из крупных глиняных кувшинов. Кульминацией стало что-то вроде спортивного состязания среди юношей. Сначала стреляли из маленьких арбалетов в какое-то травяное чучело, видимо, должное изображать ненавистного американца. Причём скорострельность была потрясающей, уж не меньшей, чем у пулемёта "Максим". Хитрость заключалась в том, что стрелок одним плавным движением вытягивал из колчана, очень напоминающего бамбуковую курительную трубку и висящего за правым плечом на спине, стрелу и укладывал её в ложе арбалета, одновременно локтевой косточкой натягивая тетиву до стопорящей ложбинки. Нажатие на спусковой крючок, упирающийся снизу в тетиву, и полетело бесшумно то, что американцы называли "тихая смерть".

Затем каждый юноша отводил свою хихикающую суженую шагов на двадцать и разворачивал к себе профилем. Вернувшись к стартовой черте, он безошибочно пробивал арбалетной стрелой, особо и не целясь, овальный шиньон, в который были заправлены чёрные, искрящиеся на солнце волосы девушки. У меня каждый раз замирало сердце, но после объяснения, что за всю историю существования племени ни одного промаха не было, я успокоился и с восхищением продолжил наблюдение, изображая хлопающую публику.

На заре следующего дня, по холодку, мы, провожаемые всем приветливым племенем, отправились восвояси. По пути, в чащобе кустарника я отпустил тигрёнка, не без основания надеясь, что здесь он скорее отыщет мать, чем в нашем торгпредстве. Там же от греха подальше закопал и тыковку с ядом. А вот арбалеты и колчан со стрелами украшают мою коллекцию восточных диковинок, и их вид частенько вызывает в моей памяти одну из самых ярких картин, пережитых мной на этом таком далёком Востоке.

Не знаю, как сейчас, а в моё время работы в крупном министерстве существовала такая общественная должность – похоронщик. То застойное время, в шутку ли, всерьёз, называли эпохой геронтократии, то есть власти стариков. И верно, по крайней мере, в моём заведении возраст до семидесяти лет называли средним, а свыше – второй молодостью.

Посему, естественно, общественные похороны были довольно частой процедурой, и заправлял всем этим делом у нас бодрый старичок-боровичок, Алексей Абрамович.

Похороны всегда предваряло, извините за невольный каламбур, немного суматошное оживление. Обсуждали возможные кадровые сдвиги, кто-то предвкушал сокращённый рабочий день в связи с массовым выездом на кладбище, а кто-то – богатое халявное застолье поминок.

Всё щедро оплачивал профсоюз, а Алексей Абрамович по каким-то своим каналам доставал прямо-таки невиданный закусон и остродефицитные сорта водок. Сдвинуть весь этот ритуальный механизм мог только он.

Ходили слухи, что эти его способности и другие несметные общественные нагрузки спасали его в восемьдесят с большим гаком лет от пенсии.

Грамотой он не отличался, зато прошёл всю войну старшиной, а уж что он там кончал, кроме ЦПШ (церковно-приходская школа), одному

Богу известно. Его главной служебной обязанностью было установление производственных связей между различными предприятиями нашей необъятной отрасли. Технология этих расчётов считалась чуть ли не святым таинством, но один дружок на ушко мне сообщил, что как-то подглядел это таинство. Мол, карточки с названиями предприятий

Абрамыч перетасовывал, как колоду карт, раскладывал пасьянсом, а полученный результат выпавшего соседства закреплялся потом министерским приказом. Голову на отсечение не дам, что это не враки, но что в производственных связях по стране царил немыслимый кавардак

– факт известный.

Зато как он был профессионально хорош в торжественной речи в морге! Начинал с пролетарского или крестьянского происхождения усопшего, коли факт оного на его счастье имел место. Рождение в интеллигентной семье стыдливо умалчивалось, и тогда биографическую часть открывал момент вступления в пионеры. Затем упоминалась пламенная вера нашего сослуживца, естественно, до его кончины, в светлое будущее коммунизма и заслуги перед великой Партией. Следом шёл рассказ о самоотверженном труде в министерстве до последнего вздоха на рабочем месте. Кстати, в большинстве случаев так оно и случалось, уход на пенсию считался постыдной слабостью.

Самым скорбным и потрясающим был артистически проработанный финал. Абрамыч доставал из глубин пиджака белизны небесной огромный носовой платок, ронял на него горькую слезу из левого глаза и с тихим всхлипом "Прощай, дорогой друг и товарищ!" отворачивался в судорожных рыданиях. Но уже через минуту его сухой командирский тенор звучал в разных концах погребального зала.

Надо упомянуть ещё одну его отличительную и действительно удивительную черту – он не болел. То есть в прямом, сермяжном смысле этот крестьянский сын не знал даже, что такое насморк или головная боль. Умер наш дорогой дедушка Алёша тоже в лучших традициях, видно, как хотел и у Бога вымаливал. Вернулся после сытного обеда, а поесть он, сердешный, ох, как любил, устроился в любимом кресле перед любимым своим канцелярским столом, потянулся со смаком… и отдал

Богу душу.

Потом уже в почти пустом ящике его стола нашли тоненькую школьную тетрадочку. То ли это была его рабочая шпаргалка, то ли приготовил для преемника по похоронным делам и в первую голову как программу прощания с ним самим, кто знает. Расписано там было всё: кому сколько заплатить, кого "подмазать" для облегчения дела, где, что и как достать и разные прочие секреты ремесла. Не забыт был и чисто выстиранный белый платок, и ещё одна маленькая деталька, о которой никто в жизни бы не догадался. Маленький комочек губки, смоченный в воде и скрытый между пальцами, и давал ту знаменитую слезу в конце надгробной речи.

Хоронили Абрамыча воистину всем миром, фокус с губочкой не понадобился, все и так плакали навзрыд. Оказалось, любили этого попрыгунчика все и всерьёз. Староверы

Рассказал эту историю мой старый друг, проработавший в своё время несколько лет в Канаде по линии Минвнешторга. По роду деятельности ему приходилось много разъезжать по стране, и вот как-то попал он в очень отдалённом от центра районе в село, как бы сказали у нас, городского типа и населённое преимущественно русскими по происхождению староверами. Переселились их предки сюда ещё в царское время, в пору гонений в России на старообрядцев. Однако, по словам сопровождавших друга канадских коллег, и по сию пору и веру свою блюдут, и русский быт и язык свято сохраняют.

Из любопытства друг не выдержал, напросился в гости в одну из таких семей. И был просто поражён тамошним домостроем. Встретили его с восторгом, как любимого соотечественника, по случаю такого события переоделись в праздничную одежду. А наряды точь в точь как в старинной опере из крестьянской жизни, косоворотки, сарафаны и всё такое. В горнице красный угол с иконой в обрамлении рушника, стол ломится от родной закуски: и селёдочка, и капустка кислая, огурчики солёные, грибочки. Даже водочка со слезой, но это только для гостей в виде исключения, сами живут по старой вере, ни вина, ни табака ни-ни.

Все, конечно, говорят на английском как на родном, но дома предпочитают общаться по-русски. И какой русский звучит, прямо музыка для современного русича. Видно, что хранили его трепетно чуть не с Пушкинской поры. Звучный, сочный, ярко образный. Но время всё же вносит свои коррективы, нет-нет да проскальзывают, если можно так сказать, англицизмы, и на ухо воспринимаются весьма уморительно. Вот образчик такого сочетания, приведённый в рассказе друга.

Голубоглазый хозяин с чисто русской окладистой бородой кричит отошедшей на кухню за горячим жене: "Машка! Прикрой фортку, а то чилдренята засикают". В переводе это русоподобная тарабарщина означает, что детки от сквозняка могут простудиться.

Хоть эти староверы и осовременились, но крестятся по-прежнему в два перста, бьют поклоны земные, церковь и священников не признают, считая их ненужным посредническим звеном между Богом и человеком, любят хоровое пение да как же ладно распевают псалмы, а хлеб едят только собственной выпечки. Телевизор для них – грех, предпочитают библейские имена, хоть и смешно звучащие в английской транскрипции, блюдут свою заповедь "Бегите и таитеся!", а потому, хоть и знают, что где-то на горном Алтае живут их единоверцы, но в Россию ни ногой.

И много чего ещё рассказал о канадских русских мой друг, а мы, затаив дыхание, слушали в умилении и с гордостью, что есть ещё где-то на краю света островки заповедного русского быта.

Был я как-то очередной раз на праздничном застолье у своего старинного друга. Друг был из тех, кого сейчас называют лицом кавказской национальности. Хотя и родился, и всю жизнь прожил в

Москве, восточное гостеприимство и умение вести застолье к вящему удовольствию своих друзей он не утратил. Как только гости расселись за столом, накрытым с кавказским изобилием, хозяин объявил открытыми выборы тамады, подчеркнув всю важность сего акта, ибо от этой особы зависит не только праздничное настроение присутствующих. Главная задача тамады, как было подчёркнуто, это исключить саму возможность возникновения паузы в застольном общении, ибо в этот именно момент, по поверью, рождается милиционер.

Шутка была, надо сказать, с бородой, но всегда вызывала неизменное оживление в зале, предвещая обильное возлияние и заранее вооружая мужскую часть компании против возможных женских нареканий на частоту тостов дежурной отговоркой. Компания была давно сложившаяся, знали друг друга не первый год, правда, за единственным исключением. Лучшая подруга хозяйки, весёлая и взбалмошная блондинка в постоянном и затянувшемся поиске достойной её партии пришла с новой пассией, весьма интеллигентным на вид застенчивым скромнягой.

Выборы были чистой формальностью и частью известной всем игры.

Тамадой стал тот, кто уже не раз завоёвывал это право своим профессионализмом, наработанным в основном за тем же нашим столом.

Начал он, развивая глубокую мысль хозяина, с необходимости соблюдения жёсткой дисциплины застолья, дабы не дай бог не допустить ни малейшей паузы в силу уже указанных катастрофических последствий.

Каждый тостующий, неумолимо призываемый к священнодейству тамадой, который как всегда умело плёл паутину тематики заведённого застолья, считал своим долгом помянуть задачу противодействия размножению милицейского сословия.

Дошла очередь и до нового члена нашего сплочённого коллектива. В силу проявленного оным молчаливого характера никто особо не ожидал от него искромётной фантазии в произнесении тоста. Начал он в полном соответствии с канонами тостующего, поблагодарив хозяйку за великолепный стол, а хозяина – за радушие и гостеприимство. А затем, с малой паузой, сказал следующее: "Разрешите и от всего сердца поблагодарить тамаду, великолепно выполняющего свои обязанности. Но один огрех в его работе всё же хотел бы отметить к превеликому удовольствию для себя. Не заметил, в какой момент, но пауза всё же имела место быть. Разрешите представиться, майор следственного отдела, а попросту мент Константин".

Вот тогда и возникла великая пауза, почище чем у Гоголя в

"Ревизоре". В конце концов обстановку разрядил умница-тамада

(кстати, с этого момента получивший кличку "огрех"), театрально изобразивший сердечный приступ и потребовавший налить себе штрафной фужер. Это был единственный раз, когда кто-то выпил единолично и без всякого тоста.

Суматошная жизнь пошла, всё мельтешит, меняется, сегодня здесь одно, завтра другое. Вот шёл я давеча по Дорогомиловке мимо знакомого магазина. Глядь, а магазинчик-то тю-тю, нетушки, ремонт вовсю идёт. Стою я, размышляю, что будет на этом месте. Поднял глаза к вывеске. Батюшки-светы, что я вижу? Из первой части слова

"супермаркет" "у" выпала, а от маркета только "ма" осталось. Чую, кто-то сзади тусуется. Обернулся, вижу мужичонку бомжеватой наружности.

– Чё, тоже сдавать подался? – с хитроватым прищуром спросил он меня.

– Что сдавать? – обалдел я.

– Чё написано, то и сдавать. Я ужо насдавал, выгодное дело, пробирку нацедишь – тебе на бутылку.

– Да кому это надо?

– А леший его знает. Слыхал, богатенькие бабы по утрам принимают, а, могёт быть, в себя спринцуют. Коли так, я уж целую футбольную команду нарожал. Было бы и больше, да переехала контора. Думаю, сюда, вишь, вывеску уже налаживают.

Тут я очумел окончательно, пожелал торопко мужичку удачи и пошёл дале. А тот, видать, ещё долго стоял, лаская взглядом получившуюся ненароком вывеску.

Прежде чем поведать быличку, рассказанную мне старым другом-выпускником Университета дружбы народов, и понять её изюминку, следует сказать, что по-арабски слово "родина" звучит на наше ухо как нечто похожее на "билять". Так вот, в его студенческие годы подселили к нему в комнату общежития иракца по имени Ахмед. Тот оказался общительным парнем, весёлым и любознательным. На первых порах общению, правда, мешало его полное незнание русского языка, но очень скоро он начал довольно активно на нём изъясняться, чему немало способствовала его удивительно цепкая память. Естественно, он постоянно мучил моего друга вопросами: "А как это по-русски? А что значит это, а что значит то?".

Как-то он пристал к другу с вопросом, а что означает русское слово, очень похожее на арабское слово "родина", которое он слышит часто и повсеместно. Друг несколько смутился, но объяснил, что это означает свою в доску девушку. На большее, в силу своей интеллигентности, он не решился. Буквально через несколько дней был устроен вечер советско-иракской дружбы, на который, естественно, был приглашён и уже полюбившийся всем Ахмед. У дверей зала гостей встречал декан, который, завидев его входящим с однокурсницей, воскликнул с радушной улыбкой: "А вот и наш Ахмед с подружкой!". В ответ тот, с еще более широкой улыбкой и оттенком гордости за тонкое знание языка, сказал: "Да, она своя в доску билять". Последовавшая за этим немая сцена сравнима с финальной из "Ревизора".

В областном театре драмы и комедии города N. (название скрыто в интересах следствия) в заключительной сцене третьего акта всемирно известной чеховской пьесы "Чайка" ружьё, висевшее на гвоздике, вбитом в декорацию, наконец выстрелило. Притом, как оказалось при ближайшем рассмотрении, это было вовсе и не ружьё, а видавший виды автомат Калашникова, любовно называемый в народе "калашом". Сам подлинный реквизит был временно заменён на принадлежащее театральному охраннику оружие для использования в местном Тамбовском лесу против появившегося там серого волка.

Итак, автомат, к вящему удивлению публики, открыл огонь на поражение. В ответ раздались выстрелы из почётной ложи, где восседал весьма авторитетный в городе мелкий бизнесмен Убаюкин. Упомянутый авторитет успел произвести из незарегистрированного антикварного пистолета системы наган лишь пару выстрелов и замертво упал сражённый наповал в лоб пулей из калаша. К счастью для бизнесмена, его лоб выдержал удар. Уже через несколько минут, при задержании за незаконное ношение огнестрельного оружия, Убаюкин громко и нецензурно выражал свои чувства, что говорило о его полном физическом здравии. Оперативно-розыскные мероприятия, проведённые в лесном массиве, не привели к поимке злосчастного охранника, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. По слухам, он по сию пору скрывается в означенном выше лесу с так и не выстрелившим ружьём и серым волком, с которым вступил в преступный контакт.

Историю эту слышал в далёкие уже советские времена прошлого столетия от людей, доверия достойных. А приключилось вот что.

Выделили очередному дачному кооперативу землицу в Подмосковье для застройки. Да вот незадача, на отведённом участке оказалось незарегистрированное строение, а попросту сарай, от старости в землю вросший. Хозяина не нашли, да особо и не искали, а сараюшко решено было снести к чёртовой бабушке. Каково же было удивление строителей, когда подогнанный бульдозер, упёршись в стенку, ни на йоту сарай сдвинуть не смог. И так, и сяк упирался, а тот ни с места.

А ларчик просто открывался: внутри к стене был аккуратно припаркован танк Т-34, весь из себя смазанный и с полным боекомплектом. Тут уж милиция напряглась, и вскоре владелец этой чудо-бронетехники был найден. Им оказался местный весьма уважаемый дедок, провоевавший Великую Отечественную от звонка до звонка.

Машину, как оказалось, он пригнал с войны как сувенир и на случай нового вторжения в родную державу. Ухаживал за ней втихаря как за собственным дитём и со знанием дела, благо на ней и провоевал чуть не всю войну.

Деда, из уважения к преклонным годам и заслугам перед Отечеством, не тронули, танк сдали в музей, а сарай к всеобщему облегчению свалили под корень.

В конце семидесятых пришлось мне работать в Таиланде.

Чудо-страна, надо сказать. И вот как-то оповестили нас, что прибудет замминистра. Я на тот момент временно возглавлял представительство за отсутствием торгпреда, вот мне и выпало его встречать. Система подобных встреч была отработана. Вызвал я местного богатея, лицо китайской национальности, и поручил организовать развлекательную программу. Этот китаец сделал свои миллионы на импорте наших товаров тибетской медицины. Фирма его считалась "дружественной", что выражалось в ношении им значка Ленина на отвороте пиджака и посещении политических мероприятий в нашем Посольстве. Мы ему всячески за это потакали, так что за ним был должок.

Встретил я своего начальника, обсудили программу пребывания. Тот был вроде доволен, только по поводу культурной части программы сказал: "Чтобы никакой порнухи, сам знаешь, у нас строго". Я ему, конечно, ответил, мол, ни боже мой, знамо дело, но на всякий случай тут же перезвонил своему китайцу. Тот мне так же ответил, мол, ни боже мой, знамо дело, но только по-английски.

Тем же вечерком, после деловых переговоров, отправились мы в кафешантан "Пляс Вандом", так сказать узким кругом, я, замминистра и

"дружественный" китаец со значком на лацкане. Подзакусили под хороший вискарь, а тут и представление начинается. Сценка там небольшая, а от неё в зал узкий подиум с пятачком, у которого мы в качестве почётных гостей и разместились.

Грянула музыка, и выходит на пятачок без всякого предварительного представления баскетбольного роста факир, ну, чалма с рубином, халат до пят и всё такое. Публика затихла, ждёт, а тот руки на груди скрестил, глаза закатил и замер, паузу держит. И тут, вот-те фокус, полы халата зашевелились и выползает из щёлочки устрашающих размеров елда, другим словом и не назовёшь. Да такая, что сам Лука Мудищев позавидовал бы. Растёт, вздымается да кровью наливается, ужас просто. А в зале тишина и у всех рты пораскрыты.

И тут ба-бах прямо фонтан к потолку, выражаясь по научному, бурное семяизвержение, а сверху мелкими капельками на нас. Факир-то, поклонившись, гордо удалился под долгие аплодисменты, а замминистра, отряхиваясь, зверем смотрит на меня. Я – на китайца, а тот своё бормочет, мол, не порно это, а физиология. Я так и перевёл, а замминистра мне кулак кажет. Ну, слава богу тут кордебалет пристойный пошёл, выпили по бокалу, расслабились. Как оказалось, рано.

В конце представления выходит на тот же пятачок девчушка миленькая такая, из местных. Танцует вокруг какой-то корзины, а сама постепенно с себя всё стаскивает, в общем стриптиз. И тут из корзины вдруг выползает питон, не большой, не маленький, а так, с руку

Шварценеггера будет. Выполз, огляделся и – к девочке голенькой.

Забрался на неё, обвил у талии, а голова – глаза в глаза, и глазки такие холодные-холодные. Публика опять вся замерла, а этот гад открывает пасть и ну длинным своим язычком раздвоенным вылизывать у партнёрши грудь, там где самая эрогенная зона.

А та всё танцует и змеюку вниз тянет, потом и вовсе легла. А питон, не поверите, стал ей голову в вагину совать, туда-сюда. Ну, прямо половой акт на глазах у изумлённой публики. Благо, не долго это продолжалось. Девица в изнеможении откинулась, а питон-похабник напоследок голову вытянул и на пол уронил. Тут затемнение, туш музыкальный, опять бурные, долго не смолкающие аплодисменты. А как свет зажёгся, глянул я в страхе на начальника, сидит он туча-тучей и личико аж багровое. А китайский мой дружбан одно слово только и сказал: "Дрессировка".

Думал я, конец моей карьере, но, к счастью, обошлось, кое-как оправдался, сославшись на местные нравы. А вот китайцу это обошлось в ящик виски и кучу сувениров для подобревшего в конце концов замминистра. Иваном Тимофеевичем его звали, царствие ему небесное.

Вот наслышаны мы о спецназе и по телеку про него насмотрелись, а всё кажется, что это из другого мира и парни те из другого теста. И я так думал до той поры, как приобщился к этому миру. Давно это было, выдернули меня на страшно секретные сборы по линии ГРУ, то есть военной разведки. Был уже кое-какой опыт за плечами, пять лет работы в условиях военного времени во Вьетнаме и даже орденок с медалькой за это дело. За него, видно, и приобщили.

Собрали в основном бывших выпускников МГИМО и Института стран

Азии и Африки (я из последних). Все – офицеры запаса после военной кафедры, да вы сами знаете, какая там подготовка. Погрузили в вагончик и – в Литву, на лесную базу под городком Шяуляй. Нарядили нас там в солдатскую форму с офицерскими погонами и разбили на отделения с рычащим названием ГГР (группа глубокой разведки), а меня командиром взвода определили.

Быстро перезнакомились, оказалось, что в других группах – усатые и бородатые курды, бывшие боевики, нашедшие у нас в стране убежище, и "возвращенцы", дети русских реэмигрантов из Франции, приехавших в

Хрущёвскую "оттепель" на родину. Эти нашего быта не вытерпели и опять сбежали, но уже недалеко – в Прибалтику, дальше не пустили.

Каждому такому командиру, как я, приставили "наблюдателя" из кадровых офицеров, и началось.

Подготовка оказалась воздушно-десантная и диверсионная, проводилась на базе ВДВ. Народ там оказался серьёзный и тёртый. В

1968 г., когда наши партия и правительство решили несколько подправить ошибочный курс руководства братской Чехословакии, именно эти десантники первыми выбросились на пражский аэродром и обеспечили приём самолётов с основным военным контингентом.

Руководил нашей подготовкой по парашютному делу бравый майор.

Этот герой в одночасье сменил лейтенантские погоны на майорские после того, как его в ходе воздушного шоу на канате стравили из самолёта, а он, вытянувшись в воздухе во фрунт, отдал честь стоящему на трибуне министру обороны и своему начальнику, командующему ВДВ генералу Маргелову. А потом ещё, отцепившись от каната, приземлился с парашютом метров с 30, повторив воинское приветствие уже с земли.

А вот ас-пилот первого самолёта, с которого нас десантировали, наоборот, был понижен в звании за то, что на свой день рождения поднялся в воздух с друзьями-однополчанами и пока не был допит ящик с алкогольными напитками, не приземлился, несмотря на матерный рёв по рации комполка.

Да, так вот, стали нас, подучив маленько, сбрасывать и с малых самолётов, и с больших, и днём, и ночью, и во поле, и в лес. Страху натерпелись с этим парашютом, не передать. А меж прыжками учили, как мочить противника голыми руками, ножики метать, взрывать, что ни попадя, ну, и конечно, стрельбе из разного оружия. Но всё это воспринималось нами несерьёзно, как игра, детская забава, в общем хихоньки-хаханьки.

Но вот настал день заключительных учений. Объяснили задание: уничтожить ракетную установку в тылу предполагаемого противника и самостоятельно, любыми средствами, вернуться на базу. Это и была конечная цель подготовки. Короче, сбросили нас ночью с полным боевым снаряжением в чащу непроходимую, и потопали мы по карте, что мне одному как командиру выдали.

Долго не прошли, стал народ уставать, а иные ноги в кровь разбили, ботиночки-то выдали новые. Я – к "наблюдателю", мол, потеряем людей, надо темп умерить, а он "Вперёд, вперёд!" и дальше чуть не вприпрыжку, привычный, чёрт. А за ним и несколько из моих ребят увязались. Остальные – вповалку. Я им объясняю, что надо идти, никуда не денешься, а они меня хором – по известному адресу.

Ну, думаю, хана нам пришла, и вдруг, для себя неожиданно, как гаркну: "Встать, ёжкин корень!". Сам перепугался, но и других пуганул, да так, что подчинились ошарашенно мои бойцы. Построил всех, тех кто посильнее – в передовое охранение, слабых в середину, двоих поумнее, кандидатов наук на гражданке, в штаб назначил, мне в помощь с картой разбираться, одного, самого ершистого – главным разведчиком. Народ как-то взбодрился, меня даже не Сашкой, а командиром стали величать. По команде тронулись и в путь.

Всю ночь шли, на полпути наткнулись на штабную палатку с отцами-командирами сборов, что и полагалось по заданию. Те, естественно, бухали ханку, нас поджидаючись, но встретили нас ни в одном глазу и на полном серьёзе. Сказали, что курды уже отметились, но и мы хороши. Пожурили лишь за один недочёт. Знаком оповещения у нас был вороний "ка-р-р", а, как со знанием дела подсказало начальство, птички ночью не каркают, но что с горожан возьмёшь.

Нацедили мне, как командиру, стакашек и благословили в дальнейший путь.

Шли до утра, днём укромно подкормились десантным пайком и выспались, а как солнце село, опять вереницей к уже близкой цели.

Шли, шли, подустали зверски, и тут чувствую, бунт назревает. Бурчит народ, недовольство выказывает и, вот-те здрасьте, мой же друг и однокашник, тоже Сашка, аж засипел, мол, пора у командира карту отнять, завёл к чёрту на кулички, спасайся, кто может… Но номер не прошёл.

Я его перво-наперво обложил откуда-то взявшимся уже командирским баском, потом на поляне к какому-то дубу подтащил, а рядом двух ребят самых нахалистых с калашами поставил и завопил: "Расстреляю к чёртовой бабушке! Оружие наизготовку, по счёту три – пли!

Ответственность беру на себя". Патроны-то холостые были, но знал

Сашка, что обжечь вблизи можно мало не покажется. Бухнулся на колени, мямлит, мол, простите, товарищ командир. Ну, тут уж полная лафа пошла в смысле дисциплины, ребятки поутихли, подтянулись, благо, и на цель вскоре вышли.

Выслал вперёд разведчиков, те, на удивление профессионально, на пузе метров пятьдесят проползли и выведали, где наши же ребята, противника изображавшие, покуривали да дремали у костра при фанерной ракете. Даже одного "языка", спеленав и рот закляпив, притащили. Ну тут мы страшный тарарам из калашей устроили, опять же взрывпакет хлопнули по всем правилам искусства и разнесли "ракету" к едрёной фене в щепу, в общем задание командования выполнили. А наставника, лихого капитана, что увёл часть моих ребят, только через двое суток выловили в болотах и благополучно эвакуировали.

Не буду рассказывать как возвращались, как, выйдя из леса, реквизировали рейсовый автобус с перепуганными латышами, который и доставил нас почти до базы. Оказалось, из всех групп задание выполнили только, естественно, курды да мы, несмышлёныши. Автобус нам простили, а мне, как командиру ГГР, торжественно вручили латышский керамический набор из кувшинчика и стаканчиков.

А ещё вручили, уже неофициально, самый почитаемый в воздушно-десантных войсках оберег, значок парашютиста с груди разбившегося до состояния мешка с желеобразной массой внутри солдатика. У него это был всего второй прыжок, да вот песчинка попала в прибор для выдёргивания парашютного кольца на случай отключки в воздухе пужливого парашютиста, а он на свою беду таким отказался.

Вот тогда я и понял, что даже из сопливой интеллигенции, если с ножом к горлу магическое "Надо, Федя, надо", какие-никакие, а спецназовцы могут получиться. А меня ещё через несколько лет те же гэрэушники, повысив в звании, опять забрили на сборы, но уже на базу где-то под Кировоканом в Армении и для прохождения военно-альпинисткой подготовки. Вот уж где я натерпелся страху поболе того, что испытал в прыжках с парашютом.

Там-то мандраж охватывает только перед шагом из самолёта в воздушное пространство, а я такое уже пережил во время студенческих сборов. К тому ж в Литве я был уже командиром и, если и тряслись поджилки, вида подавать права не имел. А в армянских горах испытал мучительное ощущение мухи, ползущей по стене в убийственной близости к полу. А ведь были ещё и так называемые "отрицалки". Это когда оказываешься подвешенным на крючьях под потолком нависающего каменного козырька. И уж до полного глазного остекленения доходишь, когда перебираешься на карабине по тонкой ниточке троса через бездонную пропасть.