Царица Савская

Глава девятнадцатая

Я похвалила подготовленные для меня роскошные апартаменты, говоря с царским распорядителем, Ашихаром — какими странными казались мне эти имена! — но не слишком сильно расточая сладкие слова. Я поблагодарила его за графины с вином и нубийским пивом из забродившего проса, за блюда с хлебом и оливками, сыром и вареными яйцами всех цветов и размеров, за чашу с фигами, гранатами, зимними дынями и виноградом, в которой я с радостью не заметила ни одного финика. Как я устала от фиников!

Я молчаливым кивком оценила розы на террасе, гобелены, льняные скатерти. Обсудила количество муки, масла, говядины, козлятины, меда, вина и птицы, которые требовалось доставить к огромному лагерю, разбитому моим караваном за стенами города. Поинтересовалась удобством моих придворных и была заверена в том, что их покои неподалеку, ознакомлена с коридорами, по которым можно туда попасть, а также с теми, что вели в зал, к кухням и рабочим комнатам самого распорядителя.

Я сообщила Ашихару, что он должен поговорить с Тамрином о доставке моих даров отдельно для царских жен и отдельно для царских наложниц.

— Твоя дверь под надежной охраной, царица. Тебе нечего бояться в стенах этого дворца, — сказал он, глядя на Яфуша.

— Благодарю. И мой евнух, — сказала я, подчеркнуто интонируя это слово, — тоже будет хранить мой покой, как всегда это делал. Тем временем человеку из моей свиты срочно требуется помощь врача.

Распорядитель ответил, что Тамрин уже говорил с ним о человеке со сломанной ногой и лекарь прямо сейчас занимается нашим раненым.

Когда мы покончили со всеми вопросами и Ашихар ушел, я жестом велела Шаре отослать израильских рабов.

За окнами моих покоев гудели звуки Иерусалима, доносившиеся до высокой террасы: рынок нижнего города, собачий лай вдалеке, шум маслобойни. Запах свежего хлеба мешался с запахом роз, а занавеси трепетали на ветру, беззвучно скользя нижним краем по чудным шерстяным коврам.

Я рухнула на диванчик, уже измученная мыслью о том, что моя миссия лишь началась.

Мои девушки порхали по комнате, до всего дотрагиваясь руками и ахая то над мехами на кровати и пуфиках, то над шелковыми подушками, то над светильниками со множеством фитилей — ахая так восхищенно, словно эти дурочки впервые в жизни видят такой светильник.

Мои же мысли метались туда-сюда.

Я вспоминала церемонию в зале, краткую прогулку бок о бок с царем, когда мы обошли пруд, чтобы оценить мои дары. Когда я называла количество подарков, которые будут отправлены в его сокровищницу, в погреба, в кузни и храм или же переданы дворцовому распорядителю, я говорила об этом как о пустяках. И испытывала удовольствие от того, как Соломон повторял, словно я вдруг ошиблась, количество золота, которое я привезла с собой. Мне нравилось, как он присел на корточки перед клеткой с пантерой, восхищенный, словно мальчишка, как взял у носильщика кусок сушеного мяса — ах, как предусмотрителен был Тамрин! — чтобы покормить ее, а затем у другого носильщика взял орехи для глупых обезьян. Одна из них за время похода прославилась тем, что швырялась пометом. К счастью, этого нс случилось.

На самом деле, ничего не случилось. Помимо тех тихих слов, которые я слышала от него перед троном, ничто не выдавало в нем человека, чьи письма я перечитывала снова и снова. Я ожидала странного напряжения между нами — от общей тайны и неоконченного разговора, что в письмах велся с такой поэтической яростью. Но нет. Мы были двумя правителями, смотревшими на блага мира, один из нас прибыл с дипломатической миссией, второй положенным образом принял своего гостя. А затем он сказал, что после подобного путешествия нам обязательно нужно время, чтобы прийти в себя и насладиться лучшим, что может предложить его царство.

— Вы прибыли к нам в идеальный день. Завтра на закате начинается шаббат, время размышлений и отдыха, назначенное нам Господом Сущим, Яхве. Мы проследим за тем, чтобы в твой лагерь доставили достаточно провизии, а твои слуги получат все необходимое, чтобы позаботиться о тебе. И вскоре мы встретимся вновь.

Я отказывалась быть так кратко отосланной прочь перед всем его двором.

— Нам потребуется пять полных дней, чтобы закончить необходимые нам дела, — сказала я, — и принести жертву нашему богу в благодарность за безопасное путешествие. Полагаю, за стенами твоего дворца есть место, где мой жрец может расположить дом луны.

Так все и началось.

Мое требование было простой заносчивостью, хоть и отчасти правдой: через три дня наступала темная луна, во время которой Азм должен был принести жертву для возрождения месяца. Этого требовал Алмаках и пахотные поля, а сам Азм был предельно благочестив.

Я сказала себе, что пять дней — это чепуха, у меня оставалось шесть месяцев, чтобы договориться о кораблях, портах, условиях и подготовить провизию для обратной дороги на юг.

И все же я была в плену мрачных размышлений.

Я оставила девушек вытряхивать мои одежды и вышла на террасу, залитую закатным солнцем.

Под ней большие дома — скорее всего, управителей, — занимали все пространство до самой стены незаконченного дворца. К северу, высоко над храмом, поднимался дым. Прекращал ли он вообще куриться? Я смотрела, как приходят и уходят через главные ворота почитатели бога, видела процессию людей в льняных одеяниях, которых сочла жрецами. Даже отсюда я могла ощутить запах горелого мяса. Что за праздник у них сегодня — ведь еще даже не новолуние?

В Марибе я знала звук, с которым идут по дороге верблюды моих послов. Я знала лица рабов, я знала по имени каждого из садовников. Я знала коридоры, по которым могла пройти, когда не хотела, чтобы меня видели, и знала характер каждого из советников. Здесь же я не знала ничего.

Осознав это, я поняла, что меня тревожит. Абсолютное хладнокровие их царя. Во плоти это был не тот человек, который показывал себя в письмах то капризно-высокомерным, то совершенно потерянным.

На самом деле я абсолютно не знала их царя. И теперь, пока я пребывала в его дворце, у него были все возможности наблюдать за мной, за моими людьми, делать выводы, оставаясь невидимым.

Я вернулась в комнату и позвала Яфуша, Шару и девушек.

— Слушайте меня, — сказала я, поочередно глядя каждой из них в глаза, в особенности старшей из моих девушек, которой едва исполнилось восемнадцать. — Вы не при дворе благожелательного царя, и эти люди нам не друзья. Вы не будете снимать здесь вуалей. Постоянно будете носить изысканные платья и украшения, и не забудьте об ароматах. Израильтяне очень любят купаться. А потому ежедневно посылайте за водой и мойтесь. Ваши руки и ноги ни в коем случае не должны быть грязны. Вы не будете разговаривать с мужчинами без свидетелей, и ни в коем случае — прикасаться. Ваше поведение должно быть безупречно. Обо всем, что услышите от слуг или стражи, сообщайте мне. Ничего не доверяйте этим чужим слугам, занимайтесь всем сами, даже сами опорожняйте ночные горшки, так вы сможете выучить коридоры и двери дворца. Если вас кто-нибудь хоть чем-то обидит, вы немедленно сообщите мне.

Вы никому ни словом не обмолвитесь ни о нашем путешествии, ни обо мне, ни о ваших занятиях в нашем дворце. Даже в присутствии любого слуги, раба, кухонного мальчишки или жены царя, если вы вдруг окажетесь в ее обществе. Если вас спросят, отвечайте только, что Саба день и ночь благоухает фимиамом, что ее дворец сияет алебастром… и тому подобное. Не говорите о Хагарлат… — Тут я взглянула на Шару и Яфуша. Мне показалось или Шара вздрогнула? — …И о моем царственном отце, если вас не спросят. На вопросы отвечайте только то, что врагов Сабы постиг ужасный конец. Мне объяснять и дальше? Вам не хуже меня известно, что каждый слуга — шпион, а у каждого раба десяток ушей и вдвое больше говорливых ртов.

Я подалась вперед.

— У каждого двора свои интриги, своя ложь, свои союзы, сплетенные в густую сеть. Не попадитесь в нее, наблюдайте за всем. Вы мои глаза и мои уши. Будьте же мудры и внимательны.

Они кивнули.

— Скажите мне вслух, что вы поняли.

— Да, царица, — ответили девушки. Яфушу не требовалось отвечать.

Я послала за Кхалкхарибом и Ниманом, которые вскоре явились, переодевшиеся в чистое, но не отдохнувшие и явно сбитые с толку — последнее усилилось, когда они оглянулись на переднюю комнату моих покоев.

— Я не доверяю этому царю. Он говорит, что отдыхать им бог велел лишь с завтрашнего дня — и где же пиршество в честь нашего прибытия? Он едва не унизил тебя перед всем своим двором! — кипел Кхалкхариб.

— А теперь послушайте меня, — решительно перебила я. — Вы должны приказать, чтобы в лагере непрерывно жгли благовония. Все животные должны быть украшены золотом и серебром. Все люди, вплоть до последнего раба, должны носить чистый лен или лучшее, что у них есть. Пока мы здесь, наш лагерь — это Саба. Не должно быть ни единой дыры и заплаты даже в дальнем углу шатра.

Я обернулась к Ниману.

— Мне нужны десять вооруженных мужчин во дворце, четверо из которых должны стоять на страже у моей двери. Если кто угодно из моих людей напьется пьяным или хотя бы посмотрит непристойно на их женщину, я отдам этого человека царю для наказания по его выбору. По дороге домой оступившийся будет побит камнями. Он никогда больше не увидит Сабу. Азм и его аколиты не должны пропускать ни единой детали служения нашему богу. Им нужно купить жертвенных животных.

Кхалкхариб дернул подбородком в сторону террасы.

— Это уже вторая за сегодня жертва израильтян. Их животные помечены для всесожжения во славу их бога.

— Чепуха. Разве, когда мы въезжали в город, ты не видел храмов и высоких площадок на восточном холме? Это храмы богов его жен. Потому и нам не откажут в наших обрядах. Но пока что ни на миг не теряйте бдительности. Царь умен. Но если мы будем мудры и осторожны, мы получим от него все, что нужно.

Я начала отворачиваться, но добавила:

— И проследите, чтобы Волки Пустыни носили туники.

Они отправились в лагерь с моими приказами, а меня затопила волна тревоги. Я снова думала о предстоящих пяти днях, что будут полны не отдыха, а вопросов, которые я задам себе тысячу раз, сходя с ума в моем почти что добровольном заточении.

Однако все вышло иначе.

На следующий день после полудня я купалась во внутренней комнате моих покоев, сидя на стульчике в неглубокой бронзовой ванне.

К террасе взлетала музыка, смешиваясь с вездесущим запахом горелого мяса.

— Говорят, что это день отдохновения, но их жрецы трудятся не покладая рук, — сказала я Шаре, которая поливала водой мою спину и плечи.

Я задумалась о том, где сейчас Тамрин и как идут дела в моем лагере.

И о том, чем же занят царь в этот день размышлений.

Я слишком хорошо знала, что правитель не может позволить себе роскоши в виде отдыха.

Одна из моих девушек проскользнула в комнату. Я собралась было похвалить ее лимонное платье, но тут увидела, что она держит в руке.

— Моя царица, — сказала она, — один из людей царя велел передать тебе это.

— Который? — Я жестом велела ей подойти.

— Я не знаю, но он был очень красиво одет.

Я вытерла руки, взяла маленький свиток и перевернула его. Царская печать.

Я тут же сломала ее и пробежала глазами короткое послание.

Я подняла взгляд и уставилась в пустоту.

— Билкис? — Шара очень внимательно на меня смотрела. Она не умела читать. И все равно я спрятала от нее свиток.

Итак, он собирался меня соблазнить. Решил призвать меня как обычную женщину или намерен уговорить меня на свадьбу? Весь день я предвкушала молчаливую битву разумов и умений, которой не дождалась вчера, в день моего прибытия. Но только не этого. Это было оскорблением. Царь решил, что может принять меня, спать со мной, обменяться незначительными дарами и ничем при этом не поступиться?

— Это пустяки, — сказала я Шаре совершенно искренне. Поднялась из ванны, подошла к курильнице и, взяв пергамент за самый краешек, зажгла его от углей. Остатки я бросила в пепел и вернулась на свое сиденье.

— Пошлите за водой, — сказала я. — Я снова хочу помыться.

Несколько часов спустя прибыл первый подарок: крошечные пирожные из плодов рожкового дерева. Чуть позже слуга принес козье молоко и странные оладьи, которые слуга назвал «ашишот».

— Какие-то бобы или чечевица… мед… — сказала Шара, пробуя маленький кусочек.

— Корица, — добавила одна из девушек.

— И масло, — заключила Шара, целиком отправляя в рот оставшуюся половину.

Когда в дверь в очередной раз постучали и моя прислужница отправилась открывать, Шара спросила:

— Что же теперь?

Но девушка вернулась с пустыми руками.

— Моя царица, снаружи стоит служанка. Египетская девочка.

Я села и завернулась в льняную простыню, сказав:

— Приведи ее сюда.

Она вернулась с крошечной нимфой, которой, насколько я могла судить, было не больше тринадцати лет. Лен, в который ее одели, был лучше всего, что я видела на служанках в других дворцовых покоях. Широкий фаянсовый ошейник на ее шее спускался до самых плеч, глаза были подведены сурьмой. Заметив, что на мне нет ничего, кроме льняного покрывала, она улыбнулась и сняла с головы шаль, открывая взглядам простой черный парик.

Низко поклонившись, девочка сказала на ломаном арамейском:

— Моя госпожа царица послала меня к тебе.

Я жестом пригласила ее поближе, а одна из моих девушек предложила ей ашишот. Девочка стащила один с подноса и со смущенной улыбкой откусила от него половину.

— Царица сказала… — она поймала крошки угощения и пальцем засунула в рот, таким умилительным жестом, что я с трудом подавила смех. — Добро пожаловать во имя Израиля и Египта. Она еще сказала, что на закате начнется шаббат. «Но эти обычаи — не наши обычаи, как знаешь ты и я…» — Девочка запнулась и добавила: — То есть это она про себя сказала, что «я».

Я кивнула, сохраняя серьезное лицо.

— И она приглашает тебя пообедать с ней простой трапезой, но и простая трапеза становится приятной в необычайной компании. А потому она надеется, что ты придешь в ее временный дворец — ее настоящий еще строится, — ты, и твои слуги, и нубиец, который, как она слышала, тебя сопровождает.

Я села прямо и смотрела, как девочка поглядывает на лакомство в руке, а затем исподтишка откусывает еще кусочек. Мне вспомнилось послание от царя, которое теперь лишь злило меня еще сильнее.

— Сочту за честь посетить ее, — сказала я.

Два часа спустя дочь фараона — мне сложно было считать ее настоящей царицей — прислала за мной носилки. Я вышла в сопровождении девушек и Яфуша, окруженная четырьмя моими охранниками, и села в паланкин, не потрудившись даже закрыть полог.

Это, конечно, было просто смешно — носилки, чтобы перенести меня через внутренний дворик в другой конец дворца и по изящной колоннаде, которая оканчивалась большой двойной дверью. После того как я проделала весь путь с другого конца мира, предполагалось, что я не могу дойти до других покоев.

Ах, египтяне…

Стоявший у двери темнокожий страж в тонкой льняной тунике поклонился мне до земли, как только паланкин опустили на резной каменный пьедестал, явно предназначенный именно для этого.

Со стороны храма раздался сигнал горна — знаменующий закат, насколько я могла предполагать, хотя все зрячие и сами могли увидеть разлившийся по горизонту оранжевый цвет.

Дверь в покои царицы открылась словно сама по себе, и я едва не ахнула.

Расписные стены дворца, которые так восхитили меня раньше, бледнели в сравнении с открывшимся мне видом.

Огромные колонны раскрывались раструбами навстречу потолку, их искусно расписали под гигантские пальмы, стены были покрыты фресками с изображением зеленого камыша и цветков лотоса. Тут и там горели бронзовые лампы-чаши, золотящиеся на фоне подступающих сумерек. В проеме потолка сиял индиговым и пурпурным закат, живее всего, что было нарисовано над маленьким внутренним двориком.

Повсюду царили цвета Египта, от мозаики на полу до инкрустированных столиков. Огромные статуи Ра и Сета застыли на страже в углах комнаты. Что-то развернулось змеей за идолом Сета и скользнуло прочь — египетская кошка.

У дальней стены комнаты расположился сине-зеленый пруд. Рыбы сновали тенями между плавучих лилий. Я с запозданием поняла, что откуда-то из покоев доносится музыка.

И уже не была уверена, что мои собственные покои в Сабе превосходили эти своей пышностью.

Два раба появились из-за дверей и повели нас в боковую комнату, заставленную резными стульями, со столом из слоновой кости и огромной кушеткой для отдыха, от центра спинки которой раскрывались золоченые крылья Изиды.

Женщина, которую я видела в тронном зале, вышла к нам с другого конца комнаты и раскинула руки в приветствии.

Она оказалась выше, чем я думала, глядя на ее фигуру, столь миниатюрную рядом с троном Соломона.

— Приветствую Сабу, — сказала она, улыбаясь и склоняя голову. Я повторила ее движение, хоть и не так низко кланяясь.

— Саба благодарит тебя.

С самого начала она показалась мне красивой, и первое впечатление не было совсем ошибочно. Ее лицо было круглым и немного плоским. Зеленый малахит с ее век тянулся за уголки глаз под густыми изогнутыми бровями. Губы и щеки были раскрашены египетской охрой — краски на царице было едва ли меньше, чем на ее стенах.

Парик надо лбом разделялся золотой диадемой — теми же крыльями Изиды, которые короновали лицо и скрывались за ушами. Эффект ее внешность оказывала потрясающий.

— Я Ташере. Ты не против, если я буду называть тебя Македа? В этом городе мы с тобой почти сестры, — сказала она, подходя к кушетке. — Ты выросла в Пунте, а я в Египте. И надо же было нам встретиться в этой далекой варварской стране? — она улыбнулась, мудрой и одновременно лукавой улыбкой. И я заметила морщинки в уголках ее рта. Но, конечно же, она должна быть на несколько лет старше меня.

Она отправила раба за пивом и снова обернулась ко мне.

— Я с нетерпением ждала нашей встречи с тех самых пор, как царь сказал мне о твоем приезде.

— И я тоже. — Я улыбнулась. И протянула руку Шаре, подавшей мне маленький сундучок, который принесла с нами. — Я привезла тебе эти подарки.

Она радостно восклицала, глядя на браслеты и диадемы, на длинный пояс золотой чеканки со вставками драгоценных камней. А затем передала сундучок рабу, в то время как второй вынес к нам шкатулку из слоновой кости.

Внутри я увидела статуэтки Сешат, египетской богини мудрости, и ее противоположности, Тота. Между ними лежал свиток. Я взглянула на нее и вынула его из шкатулки, а затем, не в силах сдержаться, немного развернула, чтобы прочесть — и у меня перехватило дыхание.

— Это же писания Птахотепа! — с искренним удивлением воскликнула я.

Она склонилась, глядя мне через плечо.

— Переведенные на арамейский собственной рукой царя. Я слышала от него, что ты любишь мудрость.

Я не могла не задуматься о том, что еще говорил обо мне царь.

— Благодарю, — сказала я от всего сердца. Я уже читала максимы раньше, но никогда в полном объеме. — Этим записям как минимум тысяча лет.

— Тысяча четыреста. — Она улыбнулась. — Но кто считает?

Я чуть было не спросила, как у царя оказалась копия максим, но это, конечно же, был бы глупый вопрос. Отец царицы подарил ему город — что для него один-единственный свиток?

— Царь часто перечитывает эти изречения. Что до меня… — Она вздохнула. — Я нахожу их немного банальными. «Страстно люби свою жизнь». Ну а как иначе?.. Возможно, тебе в них откроется больше, чем мне. А пока я надеюсь, что вы голодны.

Я солгала, что да.

В компании одних только женщин я убрала с лица вуаль. Ташере откинулась на стуле и откровенно глазела.

— Не думала, что те рассказы были правдой! Любой придворный привирает, описывая чары своей царицы. Но ты действительно красива! Позволь на тебя посмотреть.

Я не привыкла к лести других женщин. Всю мою жизнь я наблюдала, как они искоса поглядывают на меня и ничего не говорят, пока я не уйду. Лишь позже до меня всегда доносились слухи о том, что отзывались они крайне недобро. В тот день меня пленила не похвала и лесть Ташере, а ее откровенность.

— Мать царя была красавицей, как ты.

— Ты ее знала?

— В течение нескольких лет — да. — Ее молчание после этих слов говорило о чем-то горьком или незаконченном. Я не могла точнее определить.

Мы ели нут, чечевицу и луковый суп — «единственные блюда, которые я нахожу приемлемыми здесь», по ее словам, — вместе возлежа на огромной кушетке.

— Все это готовится на моих собственных кухнях. Израильтяне в шаббат не разводят огня.

— А кто тогда подает в этот день царскую трапезу? — спросила я, на что Ташере махнула рукой, словно не желая думать на эту тему.

Когда мы закончили, она позвала свою девочку, чтобы та показала Шаре и моим девушкам личный сад царицы. А затем улыбнулась Яфушу и заговорила с ним на языке, который я слышала всего несколько раз в жизни, и, к стыду своему, не выучила. Его лицо при этом странно засияло, и, поклонившись мне, он отправился за девушками. Но я слишком хорошо его знала, чтобы поверить, будто он выпустит меня из поля зрения.

— Мой евнух тоже нубиец. Как и все лучшие евнухи. Он рядом со мной с тех пор, как мне исполнилось десять лет. — Она приподнялась на локте. — Теперь я могу наконец сказать тебе, что не стоит оскорбляться редкими визитами царя в эти первые дни после твоего прибытия. Он недавно взял новую жену, и у него есть… обязательства.

Я помедлила. И при этом он велел мне спуститься в его сад! Интересно, как она откликнется, если я расскажу о послании?

— Сколько же у него теперь жен?

— Почти четыре сотни, — ответила Ташере совершенно равнодушно.

— Четыре… сотни.

— Да, я понимаю. Но он царь. И каждая выгодная свадьба приносит новую пользу его царству. Царица не может позволить себе ревности, да и к чему мне ревновать? У кого из них есть собственный дворец?

Она рассмеялась, отвернув подбородок к плечу.

— Я видела, как его строят. Чудесное здание, — сказала я, — равных которому я не видела.

— Но наверняка видела большие… Ах! — она резко села при появлении фигуры, которую я поначалу приняла за слугу. — Вот он, мой драгоценный.

Она поднялась и поцеловала мальчика, явно смущенного и недовольного, после чего подвела его ко мне.

— Это мой сын, Итиэль, — сказала она, улыбаясь и положив руку ему на грудь. — Итиэль, это великая царица Сабы.

Последние слова она произнесла, делая паузы между словами и похлопывая его по груди: Великая. Царица. Сабы.

Я улыбнулась мальчику, который оказался почти подростком, ему, насколько я могла судить, было около двенадцати лет, потому что было заметно, как он уже начал тянуться вверх. Мальчик склонил голову и пробормотал что-то вежливое, прежде чем удалиться, явно радуясь окончанию великосветского знакомства.

— Он моя радость, — сказала она, сияя.

— И наследник царя?

Ташере вздохнула и снова села.

— Это решать самому царю. Но царь в своих действиях почти египтянин.

— Неужели?

— А как, по-твоему, рубится весь его кедр в Ливане, как появились каменоломни, кто строил его дворец и храм?

— Невольники, — ответила я. — Египетские работники.

— Да, он призывает своих рабочих. В основном с севера, который иного и не заслуживает. Север всегда в оппозиции — нельзя позволять им набраться сил для интриг. Даже правительство царя переняло египетские порядки.

Я удивилась тому, что она знает о порядках в правительстве царя. Мне казалось, что жена, взятая лишь ради выгоды, будет вести себя и думать совершенно иначе.

— И все же Египет отрицает идею единого бога, а царь ее принимает.

— Это правда. Но взгляни на холм к востоку от царского храма. Там ты найдешь места поклонений Чемошу, мрачному богу Моава. И Молоху, и Асирту, и Ау, и полудюжине других. Весь холм покрыт их алтарями, резными колоннами и жрецами.

— Я заметила. Но слушала много рассказов о ревности его бога…

— Нам, женщинам, сложно угодить. А поистине мудрый мужчина заботится о счастье жен. Повитухи говорят, что зачинать лучше в сладости, не в горечи, — сказала она и рассмеялась. — Так или иначе, Израиль неразрывно связан с Египтом. Но поговорим о тебе, Македа. У тебя есть сыновья?

— Нет. К вящему горю моего главного министра.

— Ах, жаль. Тебе нужно как можно скорей это исправить. Но ты и не замужем, насколько я слышала. Почему ты не вышла замуж? — непринужденно спросила она, выбирая финик.

— А за кого мне выйти? — с улыбкой ответила я.

— За царя, конечно же. За моего супруга.

Я выдавила смешок.

— Мое царство слишком далеко. Не думаю, что это поможет в рождении сыновей.

— Ты хочешь знать, как женщины рожают сыновей от него… И как я могу называть его мужем, с его бесконечным количеством жен — и это не считая тех, что были взяты без приданого, в знак мира, и просто наложниц.

— Я думала об этом, — призналась я.

— Не все они живут здесь. Как бы они могли? Некоторые провели с царем всего одну ночь. — Она помолчала, глядя в сторону. — Так не похоже на мечты невесты, правда? Но мы с тобой знаем, что спокойствие народов превыше мечтаний женщины. Даже царицы. Но те, кто решает уехать, получают множество даров и высокий статус в родной земле. А те, что остались здесь, живут в безопасности и комфорте, ни в чем не испытывая нужды. — Она тихо улыбнулась. — Но ты… ты можешь получить любого мужчину. Пути Сабы не схожи с путями Израиля, как и Египта. Кто смеет сказать, остаться тебе или уйти? Однако подумай о предложении царя. Он строит флот новых кораблей, и тебе не придется пускаться в это жуткое путешествие по земле, чтобы вернуться в его дом — или мой.

— Но мне действительно не над чем размышлять. Предложения не было.

Ташере поднесла финик к губам, сложившимся в идеальное «О», и раскусила его пополам.

— Я могу лишь догадываться о переговорах меж вашими царствами, зато я хорошо знаю своего мужа. Предложение будет. Если не богатство Сабы, то красота твоего необычного лица станет тому причиной.

Я вновь подумала о его приглашении в сад.

Она улыбнулась.

— Но хватит об этом. Ты пробовала царское вино?

Закончилась ночь шаббата, и я отправилась в лагерь, провести церемонию жертвоприношения во имя темной луны. Даже в Сабе я делала это не каждый месяц — а в последнее время все реже и реже, — но теперь получила предлог, позволявший мне выйти из города.

В ту ночь я осталась в своем шатре, поставленном в центре лагеря под моими штандартами. Он не мог сравниться удобством с моими апартаментами во дворце, но лежа на покрывале я чувствовала себя больше самой собой, чем в момент нашего прибытия.

На следующее утро, как только дым поднялся над храмом, я послала за Тамрином, однако узнала лишь, что он уехал в другой город по делам.

А через несколько часов после моего возвращения в город в мои покои доставили новые дары: нежные пирожные из сезама, соленые каперсы и свежее козье молоко для купания.

На следующий день я получила самую мягкую кожу из всех, что когда-либо трогала, и обещание, что позже меня посетит обувных дел мастер, снять мерки для будущих сандалий.

И вновь царские угощения, которые я принимала, не говоря ни слова в ответ. Позже меня посетили две жены царя — одна из Эдома, вторая из Хамата.

Я приняла их с угощением и приветствовала как почетных гостий, хоть было вполне очевидно, что их послали ко мне присматриваться.

Еще через день Ташере прислала девочку-египтянку, туже, что и раньше, в качестве дара на время моего пребывания во дворце. Я тепло приняла девочку, которая принесла с собой набор для игры в Сенет, с черными фигурками из эбенового дерева и белыми — из слоновой кости.

Игра стояла на ножках, выточенных в виде звериных лап, а фигурки прятались в ящике игрового поля.

Через день жена царя, взятая из племени Аммонитов, Наама, тоже отправила мне одну из своих служанок.

Так я выяснила главную соперницу Ташере среди жен.

Поток даров продолжался: вино с северных гор. Оливковое и мятное масло. Огурцы и лимон, кольца для рук и ног, шерстяные ковры с роскошными узорами. Розовое масло для купания, которым я так наслаждалась. Искусно сделанные инструменты для моих музыкантов, приходивших играть на террасе по вечерам.

Так шло вплоть до пятого дня. Утром шестого я надела пурпурное платье и драгоценности, готовая начать переговоры. Весь день я ждала приглашения на встречу.

Его не последовало.

Так прошли в ожидании и последующие три дня.