Царица Савская

Глава шестая

Вахабил, возможно, в качестве примирительного жеста, предложил провести царский пир для моих главных торговцев. Была уже осень, и вскоре на север должны были устремиться караваны с грузом знаменитых благовоний Сабы, тканей, пряностей и драгоценных камней, что импортировались из Офира на запад и из Хидуша на восток.

Я предоставила казну и прислужников в полное его распоряжение на время пира. Но когда описала Вахабилу свое видение происходящего, его глаза расширились.

— Царица, но стоимость одного только пира будет…

— Это не пир, — сказала я, отзывая его в сторону. — Это сообщение… то, которое должно донестись до самых дальних уголков мира.

Ливийцы много лет наращивали военный потенциал, чтобы сравниться с Египтом. Цари Ассирии и Вавилонии — которой правил теперь истинный вавилонец после прежнего царя-эламита — пятнадцать лет устанавливали свои права. Царь Финикии еще дольше торговал кедром и ремеслами в обмен на зерно и масло. Если все прочитанные мною описания царствований и научили меня чему-то, то только следующему: нет ничего привлекательнее альянса и торговли с правителем, чья репутация известна и поддержана долгими годами на троне — и нет ничего со мнительнее недавно пришедшего к власти.

В особенности когда к власти пришла женщина.

Было крайне важно встретиться с купцами, чьи имена я ранее только слышала или читала в записях. Теми, кто нес имя Сабы в мир. Я соберу их во дворе, устрою для них пир с мясом и жиром, прежде чем они отправятся в путешествие.

Но на самом деле, и Вахабил это понял, я собиралась начать искусное наступление — и покорить их не мечами и секирами, а роскошью. Покорять не на поле боя, а из дворца.

В тот день на поляне я необдуманно дала обещание во имя Алмакаха и теперь собиралась воплотить в жизнь то пророчество кровавой миски — с божьей помощью или без нее. Сабейские благовония будут воскурять в храмах тысяч безымянных богов, миррой будут умащивать тела египетских бессмертных мертвых, взамен посылая нам ткани, вино, железо и лошадей.

Но я преумножу богатства Сабы и новыми способами.

Я буду отправлять лучшие наши товары за моря из воды и моря из песка и буду получать взамен не только богатства народов, но и ученых, ремесленников из далеких земель, чтобы те познакомились со сказочным царством Сабы.

И придет день, когда поэты и астрономы украсят мой двор столь же ярко, как украшают его серебро и золото. Мы будем обмениваться знаниями с земледельцами знаменитых полей Египта, с математиками Вавилонии, каменщиками Финикии, ткачами Хидуша. Объединение было отличительным знаком моего деда, почитание Алмакаха было делом жизни моего отца. Знания и учения станут моими отличиями.

— Ты должна сделать меня красивой, — сказала я Шаре в тот вечер. Она рассмеялась, и я поразилась ломкому звуку — я не слышала ее смеха ни разу со дня моего возвращения. Годы моего отсутствия не были к ней добры, они превратили мою подругу в суровое и отрешенное создание. Тонкие морщины паутинками растеклись от глаз, как каналы на пересохшей за зиму земле. Узкие руки, когда им нечем было заняться, метались и трепетали, как вспугнутые птички. Я не спрашивала ее о том, что случилось с ней после смерти матери, что ей пришлось пережить, да Шара и не стремилась рассказывать, кратко обмолвившись, что недолго была наложницей кого-то из прежних придворных. Я не сомневалась в том, что Хагарлат приложила к этому руку — истории о ее жестокости были бесконечны. Дважды благодарные молитвы Шары проникали в мои сны в те первые кошмарные недели после моего возвращения. Когда я пришла в себя, я предложила ей любую жизнь по ее выбору, и Шара решила остаться со мной.

— А может, заодно и солнце сделать ярче?

Она склонилась над моим ларцом с драгоценностями, выбирая браслеты, серьги и кольца до тех пор, пока руки ее не засияли от граней камней.

— Я не пушу тебя на пир в простых одеждах, которые ты так любишь. Я помню иную Шару. Нет, ты наденешь платье из моего гардероба, и я подберу тебе сандалии и украшения. Даже низшие рабы Сабы будут одеты в тончайшие ткани, показываясь на глаза эмиссарам и торговцам. А ты будешь выглядеть не хуже царицы любой из соседних стран. Рассказы о тебе они донесут до дворцов своих королей!

Краски схлынули с ее лица, и Шара уронила несколько украшений, не удержав их задрожавшими руками. Я бросилась к ней, обняла за плечи. Она дрожала.

— Шара, что случилось?

Она подняла на меня застывший взгляд.

— Пообещай мне одно, — сказала она. — Как моя молочная сестра, если не как моя царица.

Я моргнула.

— Все, что захочешь.

— Не отдавай меня прочь.

— Не отдавать тебя?

Впервые я едва не потребовала рассказать мне, что сотворила с ней Хагарлат. Какому мужчин она отдала мою подругу, что тот с ней делал — и где он сейчас, чтобы я могла отплатить ему за то, что сейчас у подруги подобный пустой взгляд.

Но вместо этого я взяла из ее рук украшения и отложила в сторону. Разняла ее сцепленные ладони и крепко сжала.

— Я никому тебя не отдам. Клянусь. Ты все, что осталось у меня в этом мире. — Я поцеловала ее и крепко прижала к себе. И когда моя ладонь погладила ее волосы, по сердцу скользнуло нечто яростное и зазубренное, чего я не ощущала даже с Макаром. С самой ночи моего возвращения мне хотелось подарить Шаре комфорт и безопасность. Но в ту ночь я увидела в ней женщину, которую использовали и отбросили в сторону. Вдову. Сироту. Измученного артритом старика. Она была земледельцем, который возделывал свое поле под обжигающим солнцем. Она была женщиной, умершей в родах. Жрецом, что смотрел в небо, пытаясь увидеть в нем знак от бесстрастного бога.

Я не могла охладить солнце или сделать землю более податливой. Я не могла отвратить смерть или заставить богов говорить.

Но я была ее царицей и могла защитить ее. Нет… я могла куда больше.

Зерно, упавшее в мое сердце, пустило корни: я прославлю Сабу се науками — не только потому, что это мое наследие как царицы, но потому, что таким образом я смогу возвысить самых беззащитных ее людей. И однажды подобные Шаре женщины будут чувствовать только гордость, оказавшись в компании любого иностранного посла, и будут ощущать свое превосходство оттого, что родились в стране, где мудрость равна богатству.

Я отпустила ее, пораженная этой мыслью. И Шара теперь выглядела по-другому, не стала протестовать, когда я набросила расшитую мантию поверх ее платья, надела аметистовые браслеты ей на руку и унизала пальцы яшмовыми кольцами.

— Ты тоже все, что у меня осталось, — сказала она, и я подумала, что Шара выглядит как царица.

В ту ночь, когда передо мной открылись двери и музыка флейты и тамбурина коснулась моих ушей, я вошла в зал, битком набитый богатейшими купцами и торговцами Сабы. Все они прибыли сюда произвести впечатление на новую царицу своими успехами в дальних краях и экзотическими товарами. Но я сменила правила игры. И от меня не укрылось то, как вертятся их головы. Их взгляды метались по сторонам, с одного чуда на другое, как стайка птиц, летающих по саду.

Я попыталась представить себе, каким они видят представшее передо мной зрелище: фонари, доставленные из далеких шелковых земель, горели под потолком, словно сотня далеких солнц… Алебастровые светильники в виде крошечных домиков стояли на ступенях возвышения, витражные окошки пропускали свет, попадавший на гигантский серебряный диск за моим троном, и тот сиял оранжевым, как полная луна урожая.

В центре зала стоял длинный низкий стол, инкрустированный ляпис-лазурью и уставленный серебряными графинами с вином, кубками с вкраплениями ценной бирюзы. Жасмин и белые розы увивали огромные колонны зала, превращая их в благоуханные белые облака.

Вдоль дальней стены музыканты всех специальностей сияли золотом, словно боги. Сияло все, от их туник до их кожи. Даже длинные волосы играющего на лире мерцали золотом на свету.

Белые облачка чистейшего фимиама поднимались над большими бронзовыми курильницами, выкованными в форме горного козла и быка. Дымок струился из их ноздрей — идолы Алмакаха дышали жизнью.

Я подняла взгляд к светильникам над головой, собранным в созвездия вечернего неба, в Звездных Сестер, застывших в безбрежной ночи.

Вон там охотник. А вот звезда Пса, чуть больше, чем остальные.

Алебастровый зал стал поистине настоящим чудом.

От меня не укрылись пораженные взгляды придворных, когда я вошла: серебряные серьги стекали с моих ушей настолько тонкой филигранью, что она сияла живым дождем, золотые пластинки спускались от пояса до колен, а подолом моего платья служили две сотни павлиньих перьев.

Я оставила корону-полумесяц, заменив ее настоящим произведением искусства: серебристой головой горного козла, в глазах которого сияли гигантские рубины, а полумесяц на фоне солнечного диска крепился меж грациозных рогов.

Скрытая вуалью Шара вызвала немало полупоклонов от тех, кто не был уверен — не царица ли соседней страны стоит перед ними. Даже женщины, прислуживавшие мне в покоях, были одеты в платья из дорогой окрашенной ткани, на их шеях и запястьях мерцали яшма и египетский фаянс. И ни один придворный никогда не видел евнуха экзотичнее Яфуша, надевшего толстые золотые наручи.

Двадцать охранников в индиговых одеждах, с серебряными полумесяцами Алмакаха на груди, окружали возвышение с троном. Свет играл на подвесках и рукоятях мечей.

Дальше, за залом, сквозь решетку внешнего дворика на нас глядели сотни глаз тех, кто пришел насладиться зрелищем и насытиться — финиками и ягненком, да, но куда более охотно и жадно гости впитывали рассказы, которые отвезут с собой к родным племенам. Со своего возвышения я уже видела, как слуги разгуливают между ними с огромными блюдами хлеба, фиг, пирогов.

А когда поднялась к трону, юная девушка в серебре, со звездчатой диадемой на лбу поднесла мне чашу с вином.

— Мои дорогие гости, — сказала я, и мой голос разнесся по залу, мгновенно затихшему при моем появлении. — Сегодня у нас ночь путешествий. Мы грузим караваны, готовые отправиться в далекие уголки мира. Но наше путешествие будет необычным. Мы дети Алмакаха! Мы происходим не от земли, как народы меньших богов, но рождены от луны и солнца. А потому мы начинаем свой путь с небес на груди Алмакаха и празднуем в высших сферах! — Я подняла кубок в их честь, и музыка заиграла снова.

Слуги налили воду в серебряные миски для омовения рук, и мой управляющий лично проследил за тем, чтобы гости заняли предписанные им места — весь мой совет из двадцати четырех человек в середине стола, ближе других к трону, а министры торговли, в разноцветных тюрбанах, справа и слева от них.

Далее сидели несколько человек в искусно вышитой шерстяной одежде, рукояти их кинжалов были украшены драгоценными кабошонами и россыпями сияющего цитрина. Мои торговцы. И множество купцов, по обе стороны и до самого конца длинного небесно-синего стола.

— Моя царица, — сказал Вахабил, подошедший и остановившийся передо мной, когда я заняла свое место на троне. Я открыла было рот, чтобы поздравить его, но тут заметила, что рядом с ним шагает мужчина в простом саронге и поясе. Серебряная рукоять кинжала над его поясом была очевидно старинной и демонстрировала герб древнего и гордого клана.

— Я представляю вам Тамрина из Габаана. Сына Шахра из Габаана. Вашего главного торговца, отец которого был главным торговцем вашего отца до него.

Мужчина низко поклонился. Когда он выпрямился, я не спеша оценила элегантные линии его усов и бороды, темную сурьму на веках и поразительный цвет кожи, которую я ожидала увидеть сожженной солнцем, как у земледельца, но вместо этого сам ее оттенок оказался ближе к теплой бронзе. Он не носил колец и иных украшений, за исключением широкого золотого браслета на запястье.

— Моя царица, — сказал он. — Прошу, позволь мне повторить то, что мой сородич, советник Илья фа, наверняка уже говорил тебе, и осудить позорные поступки Амана. И восславить твою решимость в борьбе с ними. Да благословит Алмаках твое правление и да прославит он твое имя.

Несколько секунд я оценивала его, не говоря ни слова. Похоже, он был всего на несколько лет старше меня.

— Скажи, как поживает твой отец? — спросила я наконец.

— Он как верблюд, отпущенный на пастбище после долгих лет труда. Толст и доволен, — рассмеялся он.

— Такое могущественное племя, Габаан, — продолжила я, поглаживая голову горного козла, венчавшую подлокотник трона. — И такое… нейтральное.

Мне не нужно было озвучивать очевидное: они не прислали ни единого человека, чтобы поддержать мой марш на Мариб, о чем у нас с Вахабилом был очень долгий разговор.

Тамрин склонил голову:

— Моя царица?

— Искусная политика позволила Габаану завоевать доверие всех племен оазисов. — Я смерила его взглядом. — Но неужели так сложно проявить свою лояльность, когда необходимость в нейтралитете отпала?

— Царица мудра. Я полагаюсь на то, что советник Ильяфа согласует с ней наилучшее из возможных выражений верности Габаана. Что до меня, то я лишь торговец, кочевник среди кочевников.

Он не покраснел и не запнулся во время произнесения витиеватого ответа. Либо он был крайне опытен при дворе, либо просто дурак.

Дураком он мне не казался.

— Что думаешь о нашем пире, Тамрин из Габаана?

Гости в зале коротко переговаривались в промежутках между поеданием сладкого хлеба, скатанного и пропитанного соусом из кардамона и фенхеля.

Они не медлили: есть слишком медленно означало привлечь к столу злокозненных духов.

Он жестом указал на созвездие из фонариков.

— Это чудо. Я буду до конца своих дней вспоминать и рассказывать о нем истории, и меня обвинят в преувеличении. А сейчас, если позволишь, царица, я хотел бы вручить тебе свой подарок.

Юноша протянул ему длинную прямоугольную шкатулку, которую Тамрин преподнес мне на вытянутых руках.

— Это скромный подарок, но он пришел к тебе из далекого царства. Твоя любовь к учебе известна моему отцу.

Шара приняла у него шкатулку и открыла, протягивая мне так, чтобы показать ее содержимое. Внутри оказался двойной свиток пергамента.

— Чьи это письмена? — спросила я.

— Северного царя Израиля, переведенные моим отцом. Говорят, что их бог обучил царя тайным знаниям.

Я читала краткие описания этого царства, сделанные еще полвека назад, когда у объединенных племен зарождалась государственность.

— И ты веришь в то, что боги делятся своими тайными знаниями, Тамрин из Габаана?

— Так говорят про всех царей, разве нет? — с улыбкой ответил он. — Я признаю, что не понимаю его бога. Но знаю также, что царь жадно стремится к богатствам и редкостям нашего мира.

— Как и любой другой царь, не так ли?

— О да, однако у этого есть чем платить за товары. Богатство его царства способно сравниться с богатством самой Сабы.

Я рассмеялась, и мой смех звонко разнесся по залу.

Стоящий рядом с Тамрином Вахабил вежливо улыбнулся, но я заметила тени усталости у его глаз. Устройство пира и прием гостей отняли у него немало сил. Я решила, что найду способ выразить ему благодарность — хотя бы отдыхом, если не чем-то иным.

— Каждый торговец одновременно и сказочник. Теперь я вижу, отчего тебя обвиняют в преувеличении.

Он выразил согласие легким поклоном.

— И все же мы оба знаем, что лишь Вавилония и Египет способны соперничать с Сабой в богатстве, — продолжила я. — И даже египтяне готовы продать все, вплоть до новых париков, которыми они так увлеклись, чтобы купить нашу мирру.

Вахабил засмеялся, Тамрин тоже, но меня не оставляло чувство, что он изучает меня, скрываясь за маской принятой при дворе вежливости.

— Израильтянин заключил с Египтом сильнейший союз.

— Неужели?

— Он женился на дочери фараона и получил в качестве ее приданого город Гезер на перекрестке Морского Пути и Королевского Тракта. Таким образом, он контролирует торговлю с Египтом к югу от своего царства и с Финикией — к западу.

Я склонила голову к плечу. Для фараонов было крайне необычно отдавать своих дочерей замуж в другие страны — как правило, они лишь принимали соседних принцесс в качестве жен для своих сыновей. Что же такого фараон мог увидеть в новом царе, чтобы поступиться политической гордостью Египта?

Вахабил тихо кашлянул. За его спиной гости почти покончили с угощением.

— Идемте со мной, — сказала я, поднимаясь. Приглашенные тоже поспешно вскочили на ноги. — Вскоре мы сами рассмотрим Египет.

Я жестом пригласила обоих мужчин следовать за мной и провела свой эскорт к дворцовым садам. И слышала, как у первых последовавших за нами гостей вырвались восхищенные возгласы. Сады, освещенные тысячей фонарей, полностью преобразились.

Огромные отрезы газовой ткани цвета индиго развевались в саду, разделяя его на восток и запад, трепеща волнами на вечернем ветру.

К западу от индигового пролива циветты[2] и львы лениво смотрели на нас из установленных под фруктовыми деревьями клеток. Страусы бродили по большому загону, певчие птицы соревновались в чириканье с попугаями из вольера, не уступающего в размерах моему залу для личных приемов. У рожкового дерева паслась зебра. Золотые диски, нанизанные на тонкие нити, мерцали гирляндами меж веток акаций. Темнокожие слуги разносили блюда с лепешками на столы, уставленные тарелками с рыбой в соусе из куркумы, похлебкой из ягненка и чечевицы, тертого сыра и острой зелени — деликатесами Пуита.

К северу от «Пунта» расположились пирамиды высотой в пять человеческих ростов, за ними вздымался темный холст с нарисованным диском — подсвеченный сзади канделябром из факелов, он сиял, как восходящее Солнце-Ра. Обнаженные рабы в черных шерстяных париках и фаянсовых ожерельях ждали на берегу «реки Нил», перед храмом Изиды, готовые предложить гостям кувшины с египетским пивом. Это превзошло самые смелые мои пожелания, я с радостью заметила папирус, раскачивающийся на ветру над искусственной речкой, и баржу размером с паланкин, лениво скользящую по ней.

Вся восточная часть сада представляла собой череду оазисов, где останавливались караваны из Иасриба, Дедана и Темы, а также с дороги пряностей. Под финиковыми пальмами бродили, лежали и паслись верблюды чистейших кровей, жевали жвачку на расстоянии, безопасном для их плевков. Три белых верблюдицы устроились под черными шатрами, пологи которых были подняты и открывали широкие яркие ковры, уставленные тарелками с рыбой и весен ним луком, солеными овощами, экзотическими яйцами всех цветов и размеров. Несколько слуг в суровых одеяниях кочевников, хоть и более тонких, чем мог себе позволить Волк Пустыни, ждали возможности поприветствовать моих «путешествующих» гостей.

Повсюду были танцовщицы — притопывали на месте Пунта, балансировали кувшинами на головах в оазисах — и музыканты, играющие на ручных барабанах, лютнях и ритуальных трещотках Египта.

У входа стоял огромный золотой котел, наполненный жемчужинами фимиама. А в середине «Красного моря» был остров с алебастровым троном, почти идентичным тому, что остался за нашими спинами в зале дворца — вплоть до ножек, исполненных в виде козлиных копыт, и леопардовой шкуры на подлокотнике. Некоторые гости указывали на него и вслух поражались тому, что все это значит и как этот трон сумели так быстро сюда принести.

Я хлопнула в ладоши, и музыканты затихли.

— Мы с вами спустились с небес, словно сами боги, — сказала я, — чтобы отправиться через Красное море в Офир. Чтоб любоваться золотом и необычной природой Пунта, пробовать его деликатесы и наслаждаться пением его птиц. Или, возможно, вы захотите податься на север, в Египет, попробовать его пиво, сжечь ладан во имя Изиды и помолиться о новом восходе Ра. Или, если вы пожелаете, можете остаться на этом берегу моря с караванами, пройти по Дедану и Иасрибу до самой Пальмиры!

Я подошла к котлу и зачерпнула горсть благовоний одним из заготовленных для гостей серебряных кубков.

— Но не забудьте взять с собой лучшее, что есть в Сабе, если хотите унести с собой золото Пунта, милости Ра и гостеприимство оазисов! И везде, где вы побываете, поклонитесь богам, принесите им жертву, столь сладкую, что сами боги обратят свои взоры к Сабе, желая вознести ей хвалу. Саба и Алмаках превыше всего!

Крики эхом наполнили ночь, а я запрокинула голову к небу, к белому диску полной луны.

Восторженные крики и шумное веселье заполнили сад. Даже члены моего совета с энтузиазмом присоединились к молодым гостям, когда опять заиграла музыка.

Я с триумфом обернулась к торговцу и не была разочарована.

Он с удовольствием рассмеялся, глядя, как гости зачерпывают благовония и отправляются на поиски дальних радостей.

Подавшись вперед, не настолько, чтобы вызвать недовольство моего евнуха, но достаточно, чтобы я слышала приглушенный голос, он пробормотал:

— Поистине, моя царица, ты распоряжаешься чудесами.

— Благодарю за подарок, — ответила я.

— Возможно, в один из вечеров ты решишь послушать простого торговца и его сказки, прежде чем мой караван отправится на север, и дашь мне знать, какие сказки я должен везти с собой. Хотя за рассказ о сегодняшней ночи меня наверняка обзовут лжецом. Но до тех пор, прошу, зови меня, царица, если найдется способ, которым я сумею доказать верность Габаана и торговца Тамрина. Верность Габаана, единожды заверенная, вечна. Возможно, однажды ты даруешь мне честь доказать это.

Я рассматривала его искоса: прямую линию его носа, веселые морщинки вокруг глаз. Глаз, привыкших прищуриваться от солнца.

— Позову.

В ту ночь я поднялась на свой садовый трон, но разум мой был не в Пунте, Египте или оазисах, не с гостями, которые щипали рабынь и, напившись, пытались купаться в Ниле.

Я размышляла о крайних землях, не тронутых светом самых далеких от меня фонарей. О землях, что тянулись на север от оазиса Темы, за Эдом, в далекий мир.

Израиль. Мой разум перекатывал это название, язык мой пробовал его на вкус. Взгляд мой искал торговца среди гостей и не находил его. Истории Тамрина наверняка были столь же отполированы, как и его придворные манеры. Но ни одно из царств, которым исполнилось лишь полвека, не могло обладать подобным влиянием или же похваляться таким богатством, как он сказал мне. Ни один царь не мог быть настолько обласкан капризными богами.

Много часов спустя, когда я наконец провозгласила путешествие оконченным, а Сабу — богаче прежнего, когда последний золотой диск и египетский скарабей, последний сверток ярко окрашенной ткани из долины Инда были отданы гостям и тысячи мешков с зерном, в каждый из которых был вложен серебряный кубок, были розданы оставшимся во дворе, я возвратилась в свои покои. Махнув измученной Шаре в сторону постели, я села на свой диванчик, достала подаренный свиток и увидела финикийский алфавит наряду с арамейской каллиграфией.

Читала я до рассвета, а после и до самого позднего утра.