Царь Александр Грозный

Глава 12

Застолье шло весело, но веселье то и дело прерывалось, и веселящиеся вои, не донеся куска до рта, погружались в задумчивость, и то там, то тут, пирующие склонялись головами друг к другу и начинали что-то обсуждать, где-то активно жестикулируя, а где-то настороженно переглядываясь.

Санька внешне был спокоен. Он с аппетитом ел хорошо приготовленную баранину, запивая красным местным вином, и обтирая жирные губы тонкими хлебными «салфетками». Попробовал жирный слипающийся рис, но много есть его не стал. Он очень любил плов, но так, как готовят его здесь, ему не нравилось. Для него он был слишком жирный и слишком липкий. Плов Санька готовил себе сам, не доверяя даже кикиморкам. Да и есть его руками, он не привык. Ложкой же тут рис не ели. Надо было лепить из него шарики, и класть в рот.

— Думаю, надо отправить к янычарам посла, — сказал Салтанкул, обтирая губы и руки лавашом и бросая его крутившимся рядом со столами собакам.

— Зачем? — спросил князь.

— Они все бекташи[16], а значит — суфии.

Санька задумался. С турками надо было договариваться, но как? Санька не хотел тратить время на войну за Крым. Он ему был не нужен. Пока. Для освоения территорий по Волге, Дону и Днепру не хватало людей, а тут — целый полуостров с хорошо и давно организованной инфраструктурой.

В Крыму были свои конфликты «севера и юга», которые Санька планировал использовать в дальнейшем, а сейчас давать повод для единения врагов перед противником в его, Санькином, лице, он не хотел. Почему и не проявлял активности и противился нападению казаков на Перекоп.

После взятия Казани и Астрахани вся Волга стала Русской, а Россия и Персия соседями. Русские княжества до объединения не имели дипломатических отношений, но торговые связи были всегда. В пятнадцатом веке из Москвы послами ездили в основном греки и итальянцы, называемые фрязинами. Очень много их бежало в Россию из захваченного турками Константинополя и укоренившимися в Москве — хранительнице денежного «общака», отправляемого ханам Золотой Орды.

Собранную со всех княжеств дань, московский князь использовал для развития и укрепления будущей столицы Русского государства, привлекая деньгами иностранных специалистов. И не только Москвы, между прочим. Рассылались в разные стороны необъятной «Родины» рудознатцы, нашедшие, в конце концов, серебряную и медную руду недалеко от реки Печоры.

Много чего доброго на Руси сделали иностранцы. Санька и до сих пор приветствовал эмиграцию иностранных мастеров, правда, не допуская их до своих секретов, а вот как от дипломатов, от них отказался, заметив, что греки, — послы османские, науськивали Ивана Васильевича на войну с Турками.

Шах Тахмасиб сам прислал своих послов в Астрахань, откуда их переправили в Александровск на Дону. Послы прибыли зимой с тайным устным предложением шаха создать военную коалицию против османов. От имени шаха послы обещали царю Александру Васильевичу, в случае участия русских войск в войне на Северном Кавказе, отдать России Баку и Дербент, даже если они будут заняты не русскими, а персидскими войсками.

Александр ответил шаху согласием и провёл силами черкесов и казаков Вишневецкого несколько успешных операций по освобождению торговых путей Ширвана[17], освободив от турок города Шемаха и Кабала. Во взятии крепостей хорошо показали себя Мокшины дальнобойные капсульные винторезы.

— «Иран — тоже суфийское государство», — подумал Санька. — «Надо срочно заслать туда гонцов. Но ведь это… Так долго… Нет, лучше я передам просьбу через посла».

Григорий Борисович Васильчиков, Санькин посол в Персии, был им приближен и обласкан, так же, как и Пётр Алтуфьев и привык к тому, что царь, находясь от него за много вёрст, обращается к нему, время от времени, на прямую.

При наборе штата посольского приказа Санька лично «проводил тестирование» кандидатов на правильное понимание поручения, психологическую устойчивость.

В своё время, когда Санька пробовал заниматься йогой и медитациями, он научился терпеть боль и даже разработал, как ему казалось, соответствующие методики. Полагая, что послов могут пытать, дабы узнать секреты, Санька попытался ввести эти методики в учебный курс по подготовке послов. Однако даже после двух месяцев обучения, болевой порог у «будущих» послов не повысился.

Тогда Санька установил каждому послу «сторожок», который в случае грозящей ему опасности, сигнализировал бы об опасности Саньке. Александр, после получения сигнала, просто «включался» в мозг терпящего бедствие и начинал действовать за него.

Санька изменил методики и при экзаменационных испытаниях курсанты просто, как им казалось, теряли сознание. На самом деле в простых случаях сознание им отключал Александр, а в сложных случаях брал тело под свой контроль.

При подготовке будущих послов Александр активно участвовал в тренировках духа в качестве контролёра состояния практикующих. Он по своему опыту знал, что психологическое самопогружение может привести к негативным последствиям, вплоть до сумасшествия. Бесы, Санька знал, не дремали. Когда-то давно однажды он с трудом вышел из медитативного пике в тёмную бездну, когда уже услышал визг и смех сатаны. Мозг и воля отключились. Он даже не мог вспомнить «Отче наш…» С большим трудом ему удалось вырваться из лап Тёмного.

Самое интересное, что такие практики были хорошо известны в монашеских кругах. И сам Максим Грек благословил их. Тот же патриарх убедил послов, что установившаяся после «тренировок» ментальная связь послов с Александром — «се благость и идёт от Духа Святого».

Санька передачей мыслей на расстоянии не злоупотреблял, но заверил послов, что то, что у них появляется в голове, ему становится известно сразу. Сие было проверено неоднократно и врать послам стало не резон. Для «обратной связи» была установлена контрольная фраза, после которой мысль, поступившая в голову послу, считалась «посланием». Фраза была простой и дурацкой: «Липа, липа, я сосна! Приём!». После этой фразы, посол должен был начинать записывать «сообщение».

Не откладывая в долгий ящик, Санька прямо из-за стола «связался» с послом в Персии и отправил ему пространное сообщение о надвигающейся беде, стараясь нагнать на шаха жути, дескать, что после Азова оборотни и шайтаны двинутся на Астрахань, а оттуда на Ширван. Посол, как разнаходился у себя в покоях и смог записать сообщение, не торопясь, с трепетным чувством, с толком и расстановкой. После принятия царского послания Григорий Борисович Васильчиков поцеловал пергамент, встал к образам и стал истово молиться, благодаря Бога за то, что дал особый дар слышать царя.

Ни в Константинополе, ни у крымского хана послов у Александра не было, ибо он отозвал их сразу по восшествию на престол, а новых слать не стал. Не хотел, чтобы издевались над ними.

Санька думал так: «Надо будет турецкому султану, пусть сам послов шлёт, а он, Санька, и так, узнает то, что ему надо». Он сначала приноровился пользоваться толмачами, пересказывая слово в слово то, что слышал в «записи событий». А через некоторое время и сам стал понимать, что говорят на чужих языках. Толмаческий перевод в его голове ложился на оригинал, и Санькина ментальная[18] сущность не только выдавала ему смысл сказанного, но и откладывалась. Так он набрал минимальный «словарный запас» и от переводчиков отказался.

— Есть тут купцы? — спросил Александр Салтанкула.

— Есть, как не быть. Мы торговлю не останавливали. Только пошлину берём. Как ты говорил, государь. Корабля четыре, пять в порту. Да на подходе остановили двух. Тебя ждали.

— Это хорошо. Пошли кого-нибудь, пусть позовут самых важных. Всё равно, за столом ещё долго сидеть, а с послами к султану надо срочно решать. Вдруг уплывут?

— Выход из порта ещё закрыт. Не уплывут, — усмехнулся Салтанкул. — Мы с братом думали, что ты захочешь с ними поговорить и предупредили их. Они ждут.

— Вот и зови.

Салтанкул подозвал стоявшего рядом охранника и отдал распоряжение, привести гостей, а потом обратился к царю.

— Как здоровье жены и сына, государь? Мы хорошо погуляли, когда узнали о рождении наследника, а отец, и до сих пор, наверное, принимает гостей.

— Ты же знаешь, здоровье твоей сестры и наследника в руках Богов. Обряды при рождении были все соблюдены. Ты же знаешь, наши правила идут испокон веку. Обойти никак нельзя. Сына допекали в бане пять дней. Уже оба во дворце.

— Странные вы, урусы. И Христу молитесь, и другим богам.

Санька посмотрел на Салтанкула.

— А вы? — сказал и усмехнулся он. — Не уж-то перестали молиться своим богам и молитесь только Христу?

Салтанкул тоже усмехнулся, но промолчал. Санька вздохнул.

— Как их забыть, когда такое вокруг?

Князь Вишневецкий, сидевший по левую руку от Александра, вдруг хлопнул ладонью по столу.

— Пся крев! — выругался он. — Не правильно всё это! Христос — свет наш! Если только ему молиться, любая тьма рассеется! Не нужны никакие другие…

Он не договорил, но Санька его понял. И был, в принципе, с ним согласен.

— Из-за того, что вы молитесь другим богам, и приходится терпеть всякую нечисть.

— Я другим богам не молюсь, — сурово возразил царь. — И не лайся мне!

Вишневецкий после рейда по Кавказу прискакал к Саньке и в категорической форме потребовал снабдить его новейшими винтарями с боезапасом, доукомплектовать донскими казаками и отправить брать Перекоп. Санька, заглянул ему в душу, винтарей не дал, сделал князю выговор и отправил брать Темрюк, выделив для казачьего войска, лошадей и фуража пять кораблей. Встретив сегодня Вишневецкого, царь отметил промелькнувшую по его лицу гримасу недовольства.

Вообще, отношения с подчинёнными у Саньки не складывались. Ни на кого, кроме Петра Алтуфьева, Санька положиться не мог. Этот верил ему искренне и свято. Даже молился Саньке Христа ради.

А все остальные только и думали, как обхитрить. Очень многие лишь сделали вид, что рады видеть его на престоле. Даже Адашев, спасённый Санькой от смерти трижды, часто кривил душой. Лишь страх перед неведомыми силами, с которыми якшался царь, останавливали Адашева от прямого неповиновения. Не все новые способы ведения государственных дел Адашеву были понятны и не все нововведения приветствовались им, хотя многие реформы придумал сам Адашев. Придумал, да передумал, когда увидел, что не очень-то они приветствуются «обществом»: родственниками, друзьями, влиятельными князьями, да боярами.

Санька и оставил Москву на Адашева, потому, что, по восшествию на престол, фактически исполнял программу реформ, разработанную Алексеем Фёдоровичем и начатую царём Иваном. Александр не был уверен, что реформы принесут пользу «Родине», но альтернативной программы не имел, вот и поплыл «по течению», оставив Адашева «крайним», зная, что реформы приведут к бунту.

Ещё во время возвращения Саньки из Усть-Луги в Москву они с Адашевым договорились, что царь подписывает все разработанные Адашевым указы и законы, но занимается «своими» делами. Дел у царя было по горло. Он и казну посчитал, наладив учёт по принципу «дебет-кредит», стену Московскую построил, снарядив орудиями и запасами, построил конные заводы, сельское хозяйство. Да много чего.

Хоть это всё было организованно Санькой только вокруг Москвы, но и оно сильно изменило жизнь крестьянского и работного люда.

Александр забрал с собой к устью Дона большую часть обученных им и его кикиморками воинов, однако не пожадничал, оставив около трёх сотен пушкарей и около шести сотен опытных ратников.

Не складывались у царя отношения и с родственниками. Своеволие, присущее русскому человеку, оказывается, было основной чертой черкесов, ногаев и остальных кочевых племён.

— «Может быть, её и не было у „чистокровных“ русских, а было чертой приобретённой в результате кровосмешения?» — подумал Санька, когда узнал, что черкесы вместо того, чтобы вернуться после рейда к Каспию, прошли по долинам и взгорьям Кавказа и захватили Темрюк, который Санька хотел брать с моря, одновременно напав силами Вишневецкого на побережье Крыма.

Из-за своеволия «родственников» и их ненужной инициативы, эффект неожиданности был утрачен и Александр, когда ему сообщили о взятии Темрюка, не знал, радоваться ему или сожалеть. Взять Темрюк не велика победа, но не отдавать же его назад?

Перекоп был Саньке не нужен, а вот побережье Крыма, это совсем иное дело. Но как и чем теперь угомонить казацкого атамана? Не объяснишь же ему, что его, царя, не слушаются его подданные. И Санька сделал вид, что так и было надо.

— Наша нечисть, если ты заметил, мирная и не зловредная. Сидит себе тихонько по лесам и болотам, пищит да квакает. А вот ваши ксёндцы…

— Причём тут ксёндзы? — удивился Вишневецкий.

— При том, что это они призвали волколаков, клейменных Князем тьмы.

Атаман едва не уронил кубок с вином, благо, что держал его, едва приподняв над столом. Бордовое вино выплеснулось и потекло по тыльной стороне правой кисти Вишневецкого.

— Ты, ты… Ты не говорил…

— Говорю, — сказал Санька, хмурясь и ставя свой кубок на стол. — В том-то и состоит наша задача, чтобы призвать с помощью старцев не только силу, но и всю нашу, как ты говоришь, нечисть.

Санька посмотрел налево и направо, переведя взгляд с Вишневецкого и Андрея Курбского на братьев Черкасских. «Соратники» испуганно смотрели на него, вывернув шеи и почти лёжа на столе.

— Это всё ксёндзы. Тем всё одно, кому кланяться, лишь бы нашу веру растоптать, — наконец выдавил из себя Вишневецкий, посмотрев на Курбского. Тот, встретив взгляд атамана, понурил голову.

Курбского Санькины войска перехватили на Дону, по которому князь с небольшим отрядом двигался в сторону Воронежа, намереваясь ограбить его и там захватить винторезные пищали и запасы порохового зелья. Уже после «пополнения припасов» в Воронеже Курбский намеревался отправиться с отрядом в Киев, а потом Польшу.

Он не стал соблазнять князя Щенятьева уйти в Литву вместе, благоразумно подумав, что обласканный новым царём, Пётр Михайлович может устроить ему «козу». Согласится ложно, а потом возьмёт в плен, да и сдаст царю.

Вот Андрейка Курбский и ушёл с малым отрядом, напросившись в боковой дозор.

Откуда ему было знать, что царь пойдёт к устью Дона воевать крымчан.

Санька тоже удивился, встретив Курбского с отрядом в сотню сабель. Вида тогда он не подал, однако спросил, что князь делает на Дону? Курбский не растерялся и посетовал на то, что его командир Пётр Михайлович Щенятьев ведёт себя с ним, родовитым боярином, неподобающим образом и поэтому Курбский вынужден был уйти, дабы не терпеть позора.

Ту задачу, которую ставил перед ними обоими государь они, де, выполнили, и он, князь Курбский, волен возвращаться в Москву любой дорогой.

— «Даже той, которая идёт через Киев и Краков», — подумал тогда Александр, прочитав мысли Рюриковича, но вслух князю ничего не сказал, а лишь неодобрительно покачал головой.

Здесь, встретившись с князем Вишневецким, Андрей Курбский воспрянул духом, поняв, что атаман недоволен царём и почувствовав в нём потенциального единомышленника. Сейчас, судя по взгляду, брошенному Вишневецким на Курбского, Санька понял, что воровской разговор между ними уже состоялся.