Царь Гильгамеш

12

В ту ночь я спал в царском дворце, на огромном ложе черного дерева, отделанным золотом, которое служило моему отцу, а до него Энмеркару. Семья Думузи уже ушла из дворца – все его жены, его пухлые белотелые дочери.

Боги не дали ему сыновей. Прежде чем лечь спать, я утвердил прежних чиновников в их постах. Так наказывала традиция, хотя я знал, что скоро заменю большинство из них. Я пировал с ними самым что ни на есть царским образом, пока пролитое пиво не полилось пенистым потоком по канавкам пола пиршественного зала.

К концу вечера управляющий царскими наложницами спросил меня, кого из них привести мне на ночь. Я ответил, чтобы он привел их как можно больше, и он приводил их мне всю ночь: семь, восемь, дюжину. По их готовности быть со мной, я понял, что Думузи почти не пользовался их услугами. Я обнимал каждую из них, потом отсылал прочь и звал следующую. На какой-то момент в их объятиях мне казалось, что я смогу заполнить ту пустоту в душе, что причиняла мне такую муку. Так оно и случалось: на секунду, на полчаса, а потом мука снова накатывала на меня, словно грозовая туча. Только одна женщина могла освободить меня от этих страданий, думал я. Но эта женщина единственная, которую я выбрал бы, если бы мог выбирать – не придет, пока не наступит новый год, не придет время Священного брака. Я старался представить себе, что нахожусь с ней, когда ласкал тело то одной наложницы, то другой.

На заре я был все еще полон сил. Я поднялся и пошел пешком, презрев все носилки, к жилищу священных жриц. Там я спросил жрицу Абисимти, что посвятила меня когда-то в мужчины. Мне показалось, что в глазах ее мелькнул ужас, может из-за того, что теперь в ее глазах я был гигантом, а может потому, что теперь я был царем. Я улыбнулся, взял ее руки в свои и сказал:

– Думай обо мне, что я тот двенадцатилетний мальчик, с которым ты была столь нежна!

Думается мне, я – то не был с ней особенно нежен в то утро. В меня вселилась огромная сила, божественная сила была во мне! Трижды я имел ее, пока она не почувствовала изнеможения, ловя ртом воздух, ошеломленная, откровенно надеясь, что я удовлетворен. Никто не мог насытить меня в то утро, и я отпустил ее. Абисимти была такая же красавица, как я ее помнил: кожа – прохладная вода, щеки как половинки граната, округлая твердая грудь, но ее красота в сравнении с красотой Инанны была что луна перед солнцем.

Так прошел мой первый день на царстве. На второй день я принимал почести от городского совета.

Если бы чужеземец спросил, как выбирают царя в Уруке – о, Боги! – любой горожанин ответил бы, что его выбирает совет города. Так оно и есть, но не все.

Совет выбирает, но боги утверждают, направляют и вдохновляют. Богиня Инанна устами своей жрицы называет того, кто должен стать царем. Трон не переходит от отца сыну, как это делается во многих других городах. Мы понимаем эти вещи по-другому. Мы считаем, что в некоторых есть особая внутренняя сила, некое благословение, которое и делает человека достойным царской короны. Случается, что трон переходит от отца к сыну, как это было в нашем роду: от Энмеркара к Лугальбанде, а от Лугальбанды ко мне. Но это случается не всегда. Не все наши цари были сыновьями царей.

Совет может только предложить царя, но окончательно утвердить его могут только боги. И если случится в дальнейшем, что между царем и советом возникают разногласия, то слово царя – последнее. Это не тирания, это естественное право того, кто избран богами. Ибо – и запомните это как следует! – во времена смуты и сомнений жизненно важно, чтобы город говорил единым голосом. Разве боги не указали, чей голос им угоден, когда они выбирают царя? Совет, обсуждая государственные дела с царем, слушает его голос, потому что голос царя – это голос города, это голос небес. А если царь не является глашатаем воли небес, то боги лишат его трона.

Все это очень занимало мой ум, когда государственные мужи наносили мне церемониальные визиты в зале приемов дворца. Сперва шли свободные горожане из народной палаты, кто говорит от имени лодочников и рыбаков, крестьян и скотоводов, писцов, ювелиров, плотников и каменщиков. Они поднесли мне свои дары, и коснулись моих щиколоток руками, как велит традиция. За ними шли старшины совета, говорящие от имени больших усадеб, царских семей, жреческих кланов. Их дары были куда весомее, изучали они меня куда внимательнее. Я отвечал им взором ровным и уверенным. Я остро чувствовал, что я – самый молодой в этом зале, моложе старшин, моложе любого из народной палаты.

Я царь. Я ощущал священную силу, которая есть царская слава, я упивался ею. Но и тогда мрачная тень лежала на моем ликовании, ибо я вспомнил тот день, когда Лугальбанда лежал неподвижно на своем алебастровом ложе. Я вспомнил тот день, когда стоял у городской стены и смотрел на проплывающие мимо трупы нищих, на погребение которых не было денег. Я всегда помнил о той безжалостной шутке, что сыграли с нами боги, даже с теми, чье величие почти равно их собственному. Никогда не забывай, что ты смертей, никогда не забывай, сколь мимолетен миг твоего величия. В конце тебя ждет Дом Праха и Тьмы. Эти мысли омрачали мои самые счастливые минуты. Но я был молод и силен. Я гнал от себя мысли о смерти всякий раз, когда они появлялись. И всякий раз говорил себе, как в детстве:

– Смерть, я тебя одолею! Смерть, я сам тебя сожру!

– Все время правления Думузи, – говорил богатый землевладелец Энлиль-эннам, – мы ожидали твоего возвращения, ибо в тебе жив Лугальбанда.

Я изумленно посмотрел на него. Неужели это было известно в Уруке каждому? Потом я сообразил, что он выразился иносказательно, примерно так, как если бы он сказал: «В твоих жилах течет кровь Лугальбанды». А уж это знают все.

– Темное это было для нас время, – сказал седовласый Али-эллати, чью принадлежность к людям благородной крови можно было проследить на тысячу лет назад. – Знаки и предсказания перепутались. Боги не давали нам ясных ответов. Знамения были зловещи. Мы жили в страхе и дурном предчувствии. И все из-за царя. Да, все из-за царя.

– А что за царь был Думузи? – спросил я.

– Ну, Лугальбандой-то он не был, – сказал Энлиль-эннам, широко ухмыляясь. – И Энмеркаром тоже.

– Он даже и Думузи-то не был, – сказал Лу-Мешлам, чьи земли были сами по себе небольшим царством. – Можно быть просто Думузи, даже если ты не Энмеркар. Но он не был и Думузи!

И все засмеялись.

– Что такое вы говорите? – спросил я.

Мало-помалу они открыли мне картину жалкого и слабого правления. Глупый человек, раздувшийся от спеси; злосчастные проекты; заранее обреченные на поражение военные выступления; ничтожества и выскочки, поднявшиеся до высот власти; глупейшие ссоры с великими людьми города; пренебрежение к ритуалам; трата общественных денег по мелочам, в то время как необходимые работы не выполнялись, – печальный перечень все продолжался, обвинения так и лились. Мне неловко было слушать их слова: кто после смерти моего отца объявил Думузи царем, если не они? Старая жрица Инанна, должно быть, имела какие-то причины, чтобы предложить Думузи, а у них были свои соображения, чтобы это предложение принять. Наверное, основной причиной его избрания была его мягкотелость и податливость. Но похоже, девять лет его царствования не принесли им того, на что они надеялись, не дали им того преимущества, которое они мечтали получить. Чему же удивляться, если они сознательно выбрали слабого человека? Вот они теперь и обращались с готовностью, радостью и надеждой к человеку более сильному, в чьих жилах текла кровь великих предков. Я не мог не чувствовать презрения к их глупости. Но я простил их. Они увидели свою ошибку. Они сами стремились теперь ее исправить. Если они и не повели себя в соответствии с волей богов, выбирая Думузи, что же, прошлое останется прошлым. Вина не их вина богов, допустивших это.

– Расскажите мне, как умер Думузи, – попросил я.

Они замолчали.

– Небеса отняли у него царство, – наконец сказал Лу-Мешлам, а другие с мудрым видом закивали головами.

– Это я и так знаю, – нетерпеливо перебил я. – Как он умер?

Они переглянулись. Все молчали. Мне пришлось буквально выдавливать из них то, что они знали. Медленная, страшная смерть, сказали они. Медленное угасание в страшных муках. Боги оставили его, и в него вошло столько демонов: Ашакку, Намтару, Утукку, Алу – отец лихорадки, создатель хвори, злой дух, дьявол. Ни одна дверь в его теле не захлопнулась перед ними.

Никаких преград и запоров не было у царя от них. В Думузи вползли они, словно змеи. Сквозь петли его души влетели они, словно ветры. Знахари яростно боролись за его жизнь, но был царь неизлечим, невозможно было даже понять природу болезни, пожиравшей его.

Старый жрец Арад-Нанна сказал:

– Как же он ошибся, выбирая себе имя. Проклятие лежит на Думузи, и оно было провозглашено в первый же день творения. Как же он хотел избежать этого проклятия, да еще в этом городе городов мира!

В это время меня занимали иные мысли, и я не обратил должного внимания на слова Арад-Нанны. Только потом постиг я их подлинный смысл. «В этом городе городов мира!» Города Инанны, имел в виду жрец. Кто является верховным правителем Урука? Выше царя, выше совета? Разумеется богиня, кто же еще! В самой природе богини заложено стремление погубить бога Думузи, священного пастуха. Эту повесть мы знаем со школьной скамьи, с детства.

Неужели жрица Инанна осуществила то предательство царя Думузи, какое богиня Инанна каждый год совершает на небесах с богом Думузи? Во мне все кричало: да, да, да! при одной мысли об этом. Она послала мне в Киш цилиндрическую печать, печать, изображавшую смерть Думузи и торжество Инанны, и я понял, что она наводит какие-то чары на Думузи, которые приведут его к концу. Но остановилась ли она на чарах или обратилась к вполне материальным зельям? Я вспомнил все то, что мне рассказывали о страданиях царя: лихорадка, агония, медленное умирание. Мне стало не по себе: если Инанна могла убить одного царя, почему бы ей не прикончить и другого, когда ей вздумается? В Уруке каждый царь играет роль Думузи при богине, будь то Лугальбанда, Энмеркар, сам ли Думузи или, если уж на то пошло, – Гильгамеш.

Мои мысли снова возвращались, как частенько бывало в детстве, к сказанию о богине Инанне. Ей мало было безраздельно править небом и землей. Ей непременно нужен был еще и подземный мир, место, где правит ее сестра, Эрешкигаль. Она облачается в свои царственные пурпурные одежды, надевает корону, бусы, берет жезл – символ своей власти, – идет в то место в Уруке, которое известно как ворота ада, и начинает свой спуск вниз.

«Если я не вернусь через три дня, – говорит она своей первой советнице богине Ниншубур, – то торопись к Отцу Энлилю и умоли его, чтобы отпустил меня».

У первых ворот привратник заступает ей дорогу и требует ответа, зачем она сюда явилась. Она лжет, но привратника не обманешь. Его царица Эрешкигаль велела ему унизить Инанну и привести ее к покорности. У первых ворот привратник забирает у богини корону. У вторых ворот – бусы. Пройдя семь ворот она входит в тронный зал Эрешкигаль нагой, низко склонившись, ибо всякий, кто предстает пред лицом царицы дольного мира, должен быть наг, будь то хоть сама царица небес. Какое унижение для гордой Инанны! Не дано ей и возможности покуситься на трон своей сестры: ее сразу же окружают подданные сестры, произносят свой суд, и Эрешкигаль пронзает ее взором смерти. Вот и все, Инанны не стало, она сражена. Ее тело, словно овечью тушу, подвесили на крюк в стене. Она висит и день, и другой, и третий, а в горном мире – зима, ибо Инанна покинула его.

Тогда Ниншубур идет к Отцу Энлилю и молит о милости к мертвой Инанне.

Но Отец Энлиль и пальцем не пошевелил, чтобы ее спасти. И Лунная Инанна, когда Ниншубур в отчаянии обращается к ней, не может помочь. Только мудрый и сострадательный Энки, ведающий про живую воду, соглашается прийти ей на помощь. Энки посылает двух вестников в мир, и они находят Эрешкигаль в родовых муках. «Мы можем помочь тебе», – говорят они, но требуют ответного дара, и дар, который они просят – тело Инанны. Эрешкигаль вынуждена согласиться – вестники облегчают ее муки. Потом они снимают со стены тело Инанны и возвращают его к жизни. Но она не смеет покинуть мой мир, повелевает Эрешкигаль, пока не приведет кого-нибудь вместо себя.

Кого же пошлет Инанна? Кого еще, как не своего супруга Думузи! Он восседает на своем великолепном троне под яблоней в Уруке, разодетый в сияющие одежды, и его вовсе не трогают страдания Инанны. Да, Думузи – это то, что надо. Где же любовь Инанны? Нет любви! Ее жизнь – или Думузи. И она не колеблется. Думузи не выказал никакого горя по поводу ее исчезновения. Может быть, он чувствует себя прекрасно оттого, что его беспокойная половина исчезла? Поэтому он обречен. Она смотрит на него очами смерти и кричит семи демонам: «Хватайте его! Тащите его!». Демоны хватают его, ломают флейту, на которой он играл, рубят его топорами, так что кровь льется рекой. Он старается убежать от них, взывает к богам о помощи, и боги помогают ему, но Инанна неумолима. В конце концов его хватают, убивают и тащат в ад. Это то самое время, когда на земле наступает великая смерть лета. Летом он должен умереть, он возвратится осенью, когда начнутся дожди, вместе с наступлением нового года, отметить свой Священный брак с Инанной и породить все живое заново. Где же в этом сказании милость Инанны? Инанна – это та сила, которой лучше не перечить и которую лучше не поминать всуе. Думузи должен умереть, он – царь и бог!

Все это я самым тщательным образом обдумал. Инанна сделала меня царем, это совершенно ясно. Она и Акка, сотрудничали. Она сделала меня царем, она может сделать иначе. Мне придется все время быть настороже, чтобы не сыграть в жизни продолжение повести об Инанне и Думузи.

На третий день моего правления Инанна призвала меня. Когда богиня повелевает, даже царь поспешает выполнить ее волю.

Мы встретились в маленькой комнатке в храме со стенами, выкрашенными в розовый цвет, где стояли несколько сидений, которые захудалый писец и то посчитал бы негодными для своего жилища. На Инанне было простое одеяние, и лицо ее не было накрашено. Два дня назад она была одновременно и жрица, и богиня, ужасная в своем могуществе и потрясающая в своей красоте. Женщина, которую я встретил в этот день, не потрудилась войти в роль богини.

Красота ее всегда пребывала с нею, но ее великолепие не убивало. Хорошо, что так, я ведь мало спал в первые два дня своего царствования, а встретиться сейчас с богиней, будь она неотразима, тяжело даже для того, в ком есть частичка божества.

Я хотел узнать от нее правду о смерти Думузи. Но как я мог напрямую спросить ее об этом? «Не умер ли он от твоей руки? Не ты ли бросила яд ему в чашу, жрица?» Нет. А, может быть так: «Я слишком молод и неискушен в делах государственных. Скажи мне, может ли жрица-богиня убивать недостойного царя, когда город устал от его ничтожества?» Нет. Не отважился я и спросить о моем изгнании: «Может быть, Думузи потому стал меня бояться, что ты как бы невзначай сказала ему, что дух Лугальбанды вошел в меня?» Ничего подобного я, разумеется, не сказал. И она промолчала об этом.

Она, которая смотрела на меня с обожанием и страстью в былые годы, не удостоила меня теперь сияющим взглядом, усмешкой ликования, жарким объятием, к чему вели все ее уловки. Она вела себя так, чтобы между нами не проскользнуло ничего, что не пристало бы царю и жрице на первом церемониальном свидании: холодная формальность, строгое соблюдение ритуала. Инанна и царь сплетаться в страстных объятиях друг друга могут быть только в ночь Священного брака, а это случается только раз в году.

Инанна поздравила меня с восхождением на престол и дала мне свое благословение. Я столь же формально поклялся служить богине, как подобает царю. Мы разделили вино, выпив его из одной чаши и вкусив жареного мяса быка. Потом мы сидели и разговаривали как двое старых друзей, которые долго не виделись: о прошлом, о нашей первой встрече в храме Энмеркара, о событиях моего детства, о том, как я вырос и возмужал за эти четыре года и так далее, и тому подобное. Все это говорилось небрежно и отстранение. Она рассказывала, кто из знати умер за время моего изгнания. Это в конце концов привело ее к рассказу о смерти Думузи: она закатила глаза, вздыхала, притворяясь печальной, будто смерть царя была для нее великим горем. Я испытующе смотрел ей в лицо.

– Я ухаживала за ним, – сказала Инанна. – Я клала ему на лоб холодные компрессы. Я сама смешивала ему лекарства. Но ничто ему не помогало. Он таял на глазах.

Мне стало не по себе, по спине пробежала дрожь, когда она рассказывала, как готовила снадобья Думузи, и я подумал, какой чертовщины она только не намешала в эти порошки, чтобы ускорить его переход в иной мир. Но я не спрашивал. Мне кажется, я знаю, какие истины лежат под невысказанными вопросами. Но я не спросил.