Царь Гильгамеш

5

Однажды, когда я упражнялся в метании дротика, пришел ко мне раб, носящий знак Инанны, и сказал:

– Сейчас ты пойдешь в храм богини.

Он повел меня по извилистым переходам, которых я никогда не видел прежде, может быть мы спускались с ним в глубокие туннели под Белым Помостом. В неверном свете наших масляных светильников я видел переходы с высокими сводами, богато украшенными мозаикой красных и желтых оттенков, что было странно в этом обиталище вечной ночи. В воздухе витал запах курений, сырости, словно сами стены источали влагу. Это явно была какая-то святыня, возможно, святая святых самой Инанны. Мне стало не по себе, как всегда бывало при встрече с ЧЕМ-ТО, слишком близко связанным с богиней.

Я чувствовал в полутьме присутствие маленьких существ, слышал звук хриплого, затрудненного дыхания. Время от времени наш проход пересекался с другими, и я видел вдали зажженные светильники. Дважды натыкались мы на демонов и колдунов, занятых своим делом. Скорчившись на мозаичном полу, они разбрасывали вокруг себя ячменную муку и резко пахнущие ветви тамариска. На нас они не обращали внимания. В боковом проходе, я мельком увидел трех приземистых, двуногих демонов с бочкообразной волосатой грудью и козлиными копытами. Они сразу же потрусили прочь от нас. Я уверен, что я их видел на самом деле. Я не сомневаюсь, что это были демоны. Я знал, что нахожусь в месте, полном опасностей, где один мир граничит с другим, и то, что должно быть невидимо, переходит границы, которые ему не должно переходить.

Мы держались нашей тропы, слегка наклонной. В конце концов мы оказались возле огромной окованной бронзой двери, которая вращалась на большом круглом камне, утопленном в плиты пола.

– Иди туда, – сказал раб.

Я вошел в длинную узкую комнату, темную и бесконечную. Ее грубые кирпичные стены были украшены черной слюдой и красным песчаником, вделанным в битум, а светильники, укрепленные в стенах, давали неверный колеблющийся свет. На полу два наложенных друг на друга треугольника из белого металла составляли шестиконечную звезду.

В центре звезды стояла женщина, абсолютно неподвижная.

Я ожидал, что окажусь перед самой Инанной, а отнюдь не перед этой жрицей, одной из младших. Она была выше, моложе, тоньше и стройней Инанны.

Я был уверен, что видел ее раньше на церемониях в честь богини, рядом с Инанной по правую руку, – она одевала и раздевала богиню, как того требовал ритуал. Прислужница богини – одна из внутреннего круга храма. Мы молча смотрели друг на друга. Красота ее была необыкновенна. Она словно обхватила меня так крепко, что не мог ускользнуть. Я почувствовал, как ее сила сжала и обожгла мою душу, как жаркий летний ветер. Она была изысканно убрана: щеки накрашены желтой охрой, верхние веки зачернены сурьмой, нижние подкрашены малахитовой зеленой пудрой, а густые блестящие волосы выкрашены красной хной. На ней были богатые одежды, а связка тростника эмблема Инанны – была вышита на груди. В курильнице, стоявшей на серебряной треноге, тлели благовония. Глаза ее, темные и блестящие, смерили меня от плеча к плечу и с головы до пят. Она словно снимала с меня мерку.

Наконец она назвала меня по имени, нареченным при рождении именем. Я же не мог назвать ее никак. Я просто стоял на месте, тупо глядя на нее.

Тогда она сказала, чуть ли не свирепо:

– Ну? Ты меня помнишь?

– Я видел, как ты прислуживала Инанне на церемониях.

Глаза ее сверкнули.

– Разумеется. Там-то меня все видели. Но ты и я, мы встречались. И говорили.

– Когда?

– Давным-давно. Ты был совсем молод. Должно быть, это вылетело у тебя из головы.

– Как тебя зовут? Скажи мне свое имя, и я вспомню, встречал ли я тебя.

– Ах, значит, ты меня все-таки не забыл?

– Я мало что забываю. Скажи мне свое имя, – сказал я.

Она хитро улыбнулась и назвала свое имя, которое я не могу записать здесь, ибо, как и мое нареченное имя, его сменило имя более священное и первоначальное имя должно быть оставлено навеки. Звук ее имени оживил мою память, и из кладовой воспоминаний хлынул поток впечатлений: нити голубых бусин, амулеты из розовых раковин, нагое гибкое девичье тело, с нарисованными на нем змеями, юная грудь, резкие благовония. Стало быть, эта женщина была той самой хитрой девчонкой? Да. Сейчас ее грудь была не холмиком, а проказливый блеск глаз скрыла краска, которой она так раскрасила себя. Но я знал, что разглядел девчонку внутри женщины.

– Да, теперь припоминаю, – сказал я. – День, когда объявляли нового царя, я потерялся в лабиринте храма. Ты пришла за мной, утешила меня и отвела назад на церемонию. Но как ты переменилась…

– По-моему, не так уж сильно. Я тогда начинала быть женщиной. К тому времени я трижды изливала из себя кровь богини. По-моему, я не очень изменилась. Но ты совсем другой. Тогда ты был маленьким ребенком.

– Это было шесть лет назад, может, чуть больше.

– Неужели? Каким ты был хорошеньким! – она бросила на меня быстрый дерзкий взгляд. – Но ты больше не ребенок. Абисимти говорит мне, то ты настоящий мужчина.

Смутившись, я в испуге воскликнул:

– А я – то считал, что деяния жриц – священная тайна!

– Абисимти мне все рассказала". Мы с ней как сестры.

Я смущенно переминался с ноги на ногу. Как и раньше, давным-давно, я чувствовал гнев и неуверенность, потому что мне трудно было понять, смеется она надо мной или нет. Перед ее хитростью я был странно беспомощен. Да, я стал старше, но и она тоже. И если мне было немногим более двенадцати, то ей было, по меньшей мере, шестнадцать. Она далеко ушла вперед на дороге познания мира. В ней словно сидело какое-то острие, которое больно ранило меня всякий раз, когда я пытался поймать ее.

Я сказал чуть резче, чем надо было:

– Зачем я здесь?

– Мне казалось, нам надо снова встретиться. Сперва я видела тебя однажды во время празднества, когда ты приносил жертвы в храме. Мой взгляд упал на тебя, и я подумала, кто это? Я спросила о тебе свою подругу, кажется. Она ответила: это мальчик, сын Лугальбанды. Меня удивило, что ты так быстро вырос. А через несколько дней Абисимти сказала, что к ней приходил царевич, и она посвятила его в мужчины. Я спросила у нее, какой царевич, и она сказала, то это был сын Лугальбанды. Выслушав Абисимти, я решила, что мне надо снова поговорить с тобой. Слова Абисимти пробудили мое любопытство.

Как же меня взбесило то, что я не мог понимать значений, спрятанных в словах!

Может быть, она говорила, что хотела сама посвятить меня в мужчины? Так мне показалось, иначе зачем ей было звать меня, зачем ее глаза столько дерзко и с неприкрытым желанием смотрели на меня? Ее красота доводила меня до безумия. Но я не был уверен, что она хотела именно этого. Я не смел проверить свою догадку, боясь, что меня отвергнут. Нельзя заполучить на ложе жрицу самой Инанны, просто попросив об этом. Только те, кто прислуживают в храме, став священными продажными жрицами, могут отдаваться любому. Недостойно приставать к остальным, которых называют невестами бога и держат отдельно от прочих. Они – невесты бога, или царя, в котором он воплощен. Я не знал, к каким жрицам она относится. А может быть, для нее это была просто игра, а я был всего-навсего ее игрушкой?

Мужчиной-игрушкой, как был некогда игрушкой-ребенком. Я чувствовал, как она плетет вокруг меня паутину, и я потерялся в ней.

Она спросила:

– Как тебе жилось? Чем ты сейчас занимаешься? Я никогда не покидаю храма. Я не знаю, что происходит в городе. До меня доходят только слухи, которые мне приносят служанки, жадные до них.

– Моя мать стала жрицей Ана. Я иногда прислуживаю в его храме. Изучаю всякие вещи, которые надлежит изучать молодому человеку. Жду, когда наступит вся полнота моей зрелости.

– И что тогда?

– Буду выполнять волю богов.

– Какой-нибудь бог уже выбрал тебя своим рабом?

– Нет, – ответил я. – Еще нет.

– Ты этого хотел бы?

Я пожал плечами:

– Это произойдет тогда, когда придет время.

– Инанна выбрала меня, когда мне было семь лет.

– Это случится тогда, когда должно случиться, – сказал я.

– Когда ты будешь знать, ты придешь ко мне, расскажешь, какой это бог?

Она пристально, неотрывно глядела на меня. Казалось, она утверждает на меня какие-то права, а я не мог понять почему. Это все мне не нравилось.

Но сила ее была могуча. И я услышал, как отвечаю ей кротко:

– Да, я тебе обязательно расскажу. Если ты этого пожелаешь.

– Да, я этого хочу, – ответила она.

В ней словно бы что-то смягчилось: ехидное острие спряталось куда-то, пропало то, что я называл чувственностью. Из мешочка на поясе она вынула амулет и сунула его мне в руку: статуэтка Инанны, с огромной грудью, полными бедрами, вырезанная из какого-то гладкого зеленого камня, которого я никогда раньше не видывал. Казалось, камень сияет собственным внутренним светом.

– Всегда держи его при себе, – сказала она.

Мне неловко было брать у нее амулет. Мне казалось, что цена за эту статуэтку – моя собственная душа.

– Как же я могу принять это? – сказал я.

– Не смей отказываться. Это страшный грех – отвергнуть дар богини.

– Вернее, дар жрицы.

– Богиня гласит устами своих жриц. Эта вещь твоя, и пока она с тобой, ты под защитой богини.

Может быть, так оно и есть. Но мне от этого было не по себе. Все мы в Уруке под защитой богини, но Инанна – богиня опасная, и неразумно быть к ней слишком близко. Мой отец служил Инанне, как подобает царю Урука, но всякий раз, когда он шел в храм по личным делам, он обращался к небесному отцу Ану. Да и мне самому спокойнее было с отцом бурь Энлилем, чем с богиней. Но у меня не было другого выбора: я взял амулет. Опасно поклоняться Инанне, но еще опаснее навлечь на себя ее гнев.

Когда я покинул храм, у меня было странное чувство, словно меня заставили силой отдать что-то бесконечно дорогое. Но я понятия не имел, что именно.

За последние несколько месяцев меня много раз вызывали в комнатку для встреч в конце того самого перехода демонов и колдунов глубоко под храмом Энмеркара. Все было точно таким же: бессвязная беседа, грозное и пугающее кокетство, никуда не ведущее, ощущение, что она обыграла меня в игре, правил которой я не понимал. Часто она дарила мне какую-нибудь мелочь, но когда я что-нибудь ей приносил, она ничего не брала. Она хотела знать многое: новости дворца, совета. Что я слышал? Что говорят во дворце? Она была ненасытна. Я стал с ней осторожнее, говорил мало, старался отвечать на вопросы так коротко и расплывчато, как только смел. Я не понимал, что ей от меня нужно. Я страшился силы ее красоты, ибо понимал, что она может ввергнуть меня в пучину разрушения и гибели. Любой другой женщины я мог бы по молодости сказать: «Пойдем со мною». Но как я посмел бы сказать подобные слова ЕЙ? Защищенная аурой богини, она была недоступна, пока сама не выразила бы согласия. Одно ее слово, одно движение мизинца – и я пал бы перед ней на колени. Но она не делала этого. Я молил богов послать ее в мои объятия всякий раз, когда она посылала за мной. Хотя тепло ее улыбки говорило одно, ледяной блеск глаз означал совсем другое, и это отдаляло меня от нее, как будто я был евнухом. Она, казалось, была вообще за пределами моей досягаемости. Но я не забыл те поразительные слова, какие она произнесла, встретив меня в детстве: «Когда ты будешь царем, я буду лежать в твоих объятиях!»