Царь Кровь

43

И тут же толпа бросилась за мной, на бегу выкрикивая:

У-у-у-у!

Черт, какая история для архива Кейт Робинсон:

“Рассказ Рика Кеннеди: КАННИБАЛИЗМ И КУЛЬТ СЕРОГО ЧЕЛОВЕКА”.

Только был шанс, что мне никому уже не рассказать, что довелось увидеть.

Я бросился обратно между строениями, мимо амбара с фресками кровавоглазых серых.

Впереди лежала грунтовая дорога, выводившая на путь, по которому я пришел. Вдали на склоне виднелась купа деревьев, где сидит сейчас Дин Скилтон с ребятами, передавая по кругу бутылку и гадая, куда запропастился этот Рик.

Навести на них орду было нельзя. Надо бежать быстро, потом скрыться с глаз. А тогда уже пробираться в эту рощу.

Этот кросс был кошмаром. Я перелезал изгороди, перескакивал заборы, потом бросился через живую изгородь, прикрыв лицо локтями и принимая удары длинных колючек. Когда я уже почти пролез, меня схватили. Я обернулся, готовый отбиваться, и увидел ветку, которая зацепилась за ремень винтовки. Вывернулся, побежал дальше.

Но успел заметить, насколько близко подобралась толпа. Уже можно было разглядеть пятна крови и грязи на их лохмотьях. Некоторые были одеты в спальную одежду (свидетельство, что это бедствие обрушилось ночью когда-то неимоверно давно). Я даже разглядел остатки полицейского мундира. Почти все были босиком. Вот что бывает, когда дичает человек.

Я бежал через поле, шлепая по траве кроссовками.

Взлетела вспугнутая дикой погоней пара фазанов.

Потом трава сменилась черной гарью. Снова горячая точка. На этот раз я побежал по выжженной земле, вздымая клубы черной пыли.

Одна вещь облегчала бег: земля запеклась и стала твердой Трава, растения, даже кусты обратились в пепел. Деревянные изгороди сгорели в пыль. Черная полоса, по которой я бежал со всей силой отчаяния, вела вдоль какой-то подземной впадины и была похожа на прямую черную дорогу.

Ноздри заполнил запах горелого. Там и сям из земли вырывались струйки синего дыма. Я бежал по болотистой низине. Когда-то вязкий ил запекся тверже бетона, хотя по обе стороны дороги все еще поднимался пар.

Я оглянулся через плечо – они не отставали. Слышен был их безумный речитатив.

Спрятаться! Господи, должно же быть какое-нибудь укрытие! Но слева и справа тянулись гладкие поля с низкими изгородями. Под такими кролик не спрячется.

А земля под ногами становилась все горячее. Заборы и камни поплыли в дрожащем воздухе. За мной маньяки с дикими глазами шлепали босиком по горячему следу – от ярости они не чувствовали боли. Им было нужно мясо с моих костей – на остальное им плевать.

Я добежал до дороги. Гудрон расплавился, ноги стали вязнуть, как в мокром песке. Я перебежал ее, дымящийся гудрон прилип к моим подошвам.

С мстительной радостью я подумал, что каннибалам придется бежать по щиколотку в кипящей смоле.

Кое-кого из них это остановило. Но большинство не хотело еще бросать охоту.

Я уже дышал короткими частыми вдохами, в груди горело – от усталости и от дыма. Ноги ныли, в левой пятке был вроде как гвоздь забит, будто ахиллесово сухожилие растянулось куда дальше, чем ему надлежит.

Скорость стала падать.

Песня из гневной стала ликующей. Они знали, что я у них в руках.

Я уже выбирал место, где остановиться и хотя бы снести парочку голов перед тем, как меня повалят, и тут вдруг заметил, что зеленый мир остался позади.

Черная дорога превратилась в черную пустыню. Все сгорело дотла – кусты, трава, цветы. Только иногда черная зола сменялась белым пеплом. Деревья остались стоять, только обугленные и без листьев. Валялись кости зверей. Раковины улиток на золе были как звезды на ночном небе.

Я прыгнул на груду человеческих черепов. Зубные протезы сплавили челюсти густой белой массой. На каменных стенах мазки сажи как полосы на зебре.

Я замедлил ход – быстрее бежать почти не мог. В груди жгло. Дышать было невозможно. Отчаянным взглядом я обвел черное поле, ища, где спрятаться, любое укрытие: дыру в земле, брошенную ферму, обгорелый остов автомобиля.

Впереди из земли вырвались струи пламени. Они были только до колена высотой, но горели яростно, как пламя бунзеновских горелок, которое я видел на кладбище.

Я завилял между ними.

В ста шагах я заметил крышку люка, еще в ста шагах – еще одну, потом еще. Всего три на одной прямой. Если окажется люк со сдвинутой крышкой, то можно скользнуть туда. Если повезет, дикари не заметят, куда я девался, и пробегут мимо.

На бегу я снял с плеча винтовку. Вдруг впереди провалилась земля.

Я остановился, ловя ртом воздух. Передо мной была канава с крутыми стенками в мой рост.

Предоставив работать силе тяжести, я скользнул в воду.

Она была мне по колено и теплая, как в бассейне. Плавали рыбы брюхом кверху, погибшие от подъема температуры.

Я увидел, что люки шли вдоль трубы подземного ливневого стока, открывавшегося в эту канаву. Секунду я смотрел на круглую пасть бетонной трубы в двадцати сантиметрах от края канавы.

– Убежище! – выдохнул я, и голова закружилась от радости. Труба была достаточно большой, чтобы забраться туда на четвереньках. Если банда меня не увидит, я спасен.

Держа винтовку одной рукой, я забрался внутрь. Там было жарко и душно, но если она скроет меня от ищущих глаз этих гадов, это будет место не хуже самого рая.

Прополз я только шагов восемь, как в темноте наткнулся на что-то лицом. Протянул руку.

Черт возьми!

Труба была перекрыта железной решеткой. Может, удастся выдернуть прутья – по ощущению, они были изъедены ржавчиной. Надо отступить, развернуться ногами вперед и попытаться выбить решетку.

Я отодвинулся на пару шагов.

И снова услышал “У-у-у-у!”

Меня схватили за ноги, свирепо дернули назад.

Я вцепился в решетку обеими руками. Так мне не продержаться дольше пары секунд. Я попытался отбиваться ногами но меня держали за лодыжки. Еще секунда – и меня вытащат и разорвут на части. Они сегодня отобедают моим сердцем и печенкой.

Руки начали соскальзывать с решетки. Я завертел головой. В устье трубы виднелись силуэты голов, лезущих в нетерпении до меня добраться.

И тут я увидел еще кое-что. Бетонная труба почернела изнутри.

Этого не может быть. Здесь нечему гореть. Но вдоль трубы тянулись полосы сажи.

Мозг за это зацепился. Что-то здесь горело, что-то горит, что-то горит…

Черт… что есть такого под землей, что горит? Отчего вырывались из земли языки пламени?

Что шипит в плите, когда повернешь ручку?

Я даже не успел это обдумать. Вцепившись левой рукой в решетку, я отпустил правую. Сразу же левое плечо пронзила резкая боль, когда все напряжение легло на него.

Не важно. Если не поможет, меня все равно уже нет.

Одной рукой я поднял винтовку, сунул дуло в решетку.

И спустил курок.

Пуля полетела под полями в трубе, полыхнуло пламя. Я даже видел, как летит пуля яркой искрой, будто в замедленной съемке. Грохот выстрела оглушил.

И тут же все и случилось. Я отпустил руку.

Меня потащило по трубе, ликующие крики каннибалов слились в дикий вой.

Вылетая из трубы, я увидел далекий желтый блик в туннеле.

Меня подбросило в воздух; сила тяги орды была так велика, что мою голову вынесло выше края канавы.

И тут я увидел зрелище ужасное и величественное.

В долю секунды, пока я падал, я успел увидеть, как взлетают крышки люков по всему полю вдоль стока. Сначала взлетела дальняя в ореоле голубого пламени, потом средняя, потом ближняя. Как будто реактивные двигатели поставили на землю гнать перегретый газ и пламя на пятьдесят метров в небо.

Я падал навстречу воде.

Мне запомнилась сцена, как фотография.

Орда сбилась в кучу в канаве. Они скалили зубы, глаза горели жаждой свежего мяса. Лысый стоял возле устья трубы, как в круглой раме.

Они распевали так громко, что не слышали рева горящего газа в люках, и они точно не были готовы к тому, где он прорвется потом.

Сила тяжести бросила меня в воду с оглушительным всплеском.

Я задержал дыхание и вцепился руками в илистое дно потока. Глаза были открыты. В клубах взмученного ила мелькали руки, чтобы схватить меня и вытащить, и мне бы точно пришлось узнать, насколько остры эти мясницкие ножи.

Я постарался уйти поглубже. Господи, милый Господи, еще только миг под водой, чтобы…

В-в-в-ухх!

Вода вспыхнула яркой синевой. Ложе потока встряхнуло.

Потом я оказался в ванне из жидкого золота. Из носа пошли пузыри, я посмотрел вверх. Поверхность всего в нескольких сантиметрах от глаз. А над ней – будто кусок горящего солнца спустился в канаву.

Тут же исчезли нашаривающие меня руки, и приглушенный грохот как от реактивного сопла раздался над головой.

Я ждал, сколько мог выдержать; пока легкие не стали гореть и мышцы живота не свело от кислородного голодания.

Тогда я вынырнул, ловя ртом воздух. В первую секунду я ничего не видел. Только слышался запах, какой бывает, когда упустишь мясо на решетке барбекю и оно сгорает, шипя и брызгаясь жиром. Я проморгался, выплюнул изо рта воду, огляделся.

Из устья трубы валил пар и падали маленькие шарики огня.

Каннибалов не было. Когда я говорю “не было”, я имею в виду, что они не представляли больше опасности. Многие убежали, когда бетонная труба изрыгнула пламя, как чудовищный огнемет. Некоторые не успели.

Рассыпанные вдоль склонов и в самой воде, лежали с десяток или больше обгоревших тел, еще дымящихся. Даже лица их исчезли во взрыве метана. Он вспыхнул от срикошетившей пули, от ее искр. Некоторые были еще живы, они лежали и тряслись, будто от холода.

После того что они сделали с той женщиной, они не заслуживали милосердия. И все же я их стащил с берега и положил лицом в воду, чтобы они захлебнулись.

Не знаю, куда девалась винтовка. И мне было все равно. Рик Кеннеди хотел только одного: убраться из этого разреза ада. Я вылез из канавы и побрел обратно той же дорогой, и вода с одежды шипела, падая на раскаленную землю.

Мои друзья сидели под деревом, пьяно похохатывая над остатками виски. Они посмотрели на меня удивленно. С меня капала вода, ноги до колен почернели от золы. На локтях и коленях кожа слезла начисто, когда меня тащили по наждачной бетонной трубе.

Они глядели, пораскрывав рты, ожидая, что я им расскажу о своих приключениях.

Но во мне не осталось слов. Ни одного. И ни единого чувства. Ужас, отвращение, жалость, ненависть, гнев вытекли из меня как кровь. Я поднял рюкзак, набитый найденными припасами, закинул лямки на плечи и пошел, не слыша ничего, кроме хлюпанья воды в кроссовках и стука собственного усталого сердца.