Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему

Каждое утро студенты по всей Америке клянутся в своей преданности флагу Соединённых Штатов и «республике, которую они представляют, одной нации под Богом, со свободой и справедливостью для всех». Это подразумеваемое обещание – свободы и справедливости для всех – улавливает одну из основных ценностей, которые помогают определить американское чувство идентичности. В нашем лучшем проявлении мы – страна, где правит верховенство закона, где человек невиновен, пока не доказано обратное, и где все люди равны перед законом. Эти ценности также центральны для нашего понимания места Америки в мире. Мы отстаивали их в других странах. Но то, что утверждается в клятве, редко выполняется. Не говоря уже о затрагивании более широкого вопроса: выполняет ли Америка свои обещания на самом деле.

Эта глава исследует одно из трёх важных полей битвы, на которых разворачивается борьба за создание более равного (или более неравного) общества: битву за законы и предписания, правящие нашей экономикой, – как они применяются. Следующая глава рассматривает битву вокруг бюджета, а глава девятая изучает управление денежной политикой и макроэкономикой.

Глава начинается с довольно абстрактного, но важного набора вопросов. В чем цель законов и предписаний, которые являются центральными для функционирования нашей экономики? Почему нам нужно верховенство закона? Существует ли более чем одно «верховенство закона» и если да, то какое значение имеет выбор? Основная мысль отражает то же, что и в более ранних главах: существуют альтернативные законодательные рамки. Каждая имеет свои последствия для эффективности и распределения. Неверный тип верховенства закона может сохранить и расширить неравенство.

В то время, как хорошее «верховенство закона», по сути, должно защищать слабых от могущественных, мы видим, как эти юридические рамки иногда делают все наоборот, и эффект вылился в огромное перераспределение состояния от среднего и низшего класса наверх520. Ирония заключается в том, что, пока защитники этого законодательства утверждают, что они продвигают эффективную экономику, они на самом деле ведут к искаженной экономике.

Зачем нам нужно верховенство закона

Как говорится в старом стихотворении: «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров». В любом обществе то, что делает один человек, может принести вред или пользу другим. Экономисты ссылаются на подобные эффекты как экстерналии. Когда те, кто вредит другим, не несут полной ответственности за свои действия, они не имеют адекватную мотивацию не вредить другим и предпринимать меры предосторожности, чтобы избежать рисков вреда. У нас есть законы, предоставляющие каждому из нас мотивацию избегать вреда для других – для их имущества, здоровья, для общественных благ (как природа), которыми они наслаждаются.

Экономисты фокусируются на том, как предоставить наилучшую мотивацию, чтобы люди и фирмы принимали во внимание экстерналии: сталелитейная промышленность должна быть вынуждена платить за загрязнения, а те, кто стал причиной несчастного случая, должен платить за последствия. Мы воплощаем эти идеи, например, в принципе «загрязнитель платит», который говорит, что загрязнители должны платить за все последствия своих действий. Если кто-то не платит за все последствия своих действий – например, за загрязнение, вызванное производством, – это субсидия. Это равно тому же, что не оплачивать полную стоимость труда или капитала. Некоторые корпорации, сопротивляющиеся плате за загрязнение, которое они создают, говорят о возможной потере рабочих мест. Ни один экономист не станет предполагать, что субсидии труду или капиталу, осуществляющиеся в искаженном виде, должны сохраниться, чтобы сохранить рабочие места. Именно такой формой субсидии является отказ от уплаты издержек, связанных с защитой окружающей среды, и эта форма больше не может быть приемлемой. В то же время ответственность за поддержание экономики на уровне полной занятости лежит повсюду – включая денежную и фискальную политику.

Успех, с которым корпорации зачастую избегают полной ответственности за свои действия, – пример того, как они формируют правила экономической игры в свою пользу. В результате действия законов, ограничивающих степень их ответственности, атомные электростанции и морские нефтяные платформы защищены от всех издержек в случае, если они взорвутся521. Последствия этого таковы, что мы имеем больше атомных электростанций и нефтяных платформ, чем могли бы в ином случае. Фактически спорно, что без всего набора правительственных субсидий у нас бы вообще были атомные электростанции522.

Иногда издержки, которые фирмы накладывают на других, не очевидны сразу. Корпорации зачастую берут на себя большие риски, и все может быть в порядке в течение долгих лет. Но когда что-то случается (как это произошло с атомной электростанцией TEPCO в Японии или заводом Union Carbide в Бхопале, Индии), пострадать могут тысячи. Принуждение корпораций компенсировать вред пострадавшим не отменит нанесенного ущерба. Даже если семья погибшего из-за опасных условий труда получает компенсацию, человека уже не вернуть. Именно потому мы не можем опираться только на мотивацию. Некоторые люди любят брать на себя риск – особенно когда остальные несут большую часть риска на себе. Взрыв на платформе Deepwater Horizon в апреле 2010 года инициировал фонтан, который выбросил миллионы баррелей нефти British Petroleum в Мексиканский залив. Руководители BP сделали рискованную ставку: сэкономили на безопасности, что повысило немедленную прибыль. В этом случае они сыграли – и проиграли. Но окружающая среда и жители Луизианы и других штатов Залива проиграли куда больше.

В последующем судебном процессе корпорации, вызывающие ущерб, могут иметь больше контроля за ходом процесса, чем люди, которым нанесен вред. Они могут свести ситуацию к положению, в котором дешево отделаются от тех, кто пострадал. Многие люди не в состоянии дотянуть до адекватной компенсации, не могут позволить себе юристов, которые сравнялись бы с юристами компании. Одна из ролей государства – сбалансировать весы правосудия. В случае с катастрофой BP оно так и сделало, правда, очень аккуратно, и в конце стало ясно, что бо́льшая часть жертв, скорее всего, получит компенсации, которые возмещали всего лишь часть того, что они пережили523.

Рональд Коуз (Ronald Coase), чикагский экономист и нобелевский лауреат, объяснил, как разные способы приписывания прав собственности были одинаково эффективны для решения проблем с экстерналиями, или, по крайней мере, могли бы быть в гипотетическом мире с отсутствующими транзакционными издержками.

В комнате с курильщиками и некурящими можно приписать «права на воздух» курильщикам, и, если некурящие ценят чистый воздух больше, чем курильщики ценят задымленный, они могут дать взятку курильщикам, чтобы те не курили524. Но можно и по-другому: приписать права на воздух некурящим. В этом случае курильщики могут подкупить некурящих, чтобы те позволили им курить так долго, на сколько они ценят право курить больше, чем некурящие ценят чистый воздух. В мире транзакционных издержек – реальном мире, где, например, собрать деньги с одной группы, чтобы заплатить другой, бесплатно не получится, – одно распределение может быть куда более эффективным, чем другое525. Но, более того, – могут наступить серьёзные распределительные последствия альтернативных ассигнований. Передача некурящим прав на воздух приносит им выгоду за счёт курильщиков.

Пробовать можно всяко, но нельзя избежать вопросов распределения, даже когда это касается простейших проблем организации экономики526. Оборотная сторона переплетения этих «имущественных прав»/вопросов экстерналий и распределения заключается в том, что понятия «свобода» и «справедливость» не могут быть разделены. Свобода каждого индивида должна ограничиваться, когда она причиняет вред другим. Свобода одного человека загрязнять среду отбирает у другого здоровье. Свобода одного человека быстро водить авто отбирает у другого право не быть травмированным527. Но чьи свободы имеют первостепенное значение? Чтобы ответить на этот фундаментальный вопрос, общества разработали правила и предписания. Эти правила и предписания вместе влияют на эффективность системы и распределение: некоторые получают больше за счёт других.

Именно потому «власть» – политическая власть – имеет такое значение. Если экономическая власть в стране становится столь неравно распределенной, должны наступить политические последствия. Мы обычно тешим себя убеждением, что верховенство закона придумано, чтобы защищать слабых от сильных, обычных граждан от привилегированных. Однако, пока мы живём этой иллюзией, те, что богаты, будут использовать свою политическую власть для формирования верховенства такого закона, в рамках которого они могут эксплуатировать других528. Они будут использовать свою политическую власть скорее для того, чтобы обеспечить сохранение неравенства, чем для достижения равенства и более справедливых экономики и общества. Если конкретные группы контролируют политический процесс, они будут использовать его, чтобы спроектировать экономическую систему, приносящую выгоду именно им. Средства известны: с помощью законов и предписаний, которые применяются специфически к отрасли, через тех, что управляют банкротством, коррупцией, интеллектуальной собственностью или налогообложением, и, косвенно, – через издержки доступа к судебной системе. Корпорации будут спорить (в сущности, в рамках действующего закона), что они имеют право загрязнять – а чтобы не загрязнять, их необходимо субсидировать. Или – они имеют право налагать риск ядерного загрязнения на других, и они будут просить, по сути, скрытые субсидии, ограничения ответственности, чтобы защитить себя от исков, если их станция взорвется.

Мой опыт в правительстве предполагает, что те, кто имеет власть, хотят верить, что они делают правильные вещи – что они преследуют общественный интерес. Но их убеждения, по крайней мере, легко подвержены влиянию со стороны «частного интереса». Даже в том, что они хотят верить в своё общественное призвание, фактически проявляется их собственный интерес в это верить. В оставшейся части главы мы рассмотрим эту тему в трёх контекстах, где правила и предписания играют центральную роль в определении того, как американская рыночная экономика работала в последние годы: хищническое кредитование, закон о банкротстве и процесс выкупа закладных.

Хищническое кредитование

В начале надувания жилищного пузыря стало ясно, что банки вовлечены не только в безответственное кредитование – настолько безответственное, что оно стало угрожать всей экономической системе, – но также и в хищническое кредитование. Они получали преимущество над менее образованными и финансово не подкованными в нашем обществе, продавая им дорогую ипотеку и пряча детали сборов в маленьком шрифте, недоступном для большинства людей. Некоторые штаты попытались сделать с этим что-нибудь. Например, в октябре 2002 года законодательная власть Джорджии, после наблюдения, что ипотечное кредитование в штате было переполнено мошенничеством и хищничеством, попыталась прекратить это принятием закона о защите потребителя. Реакция финансовых рынков была быстрой и яростной.

Рейтинговые агентства, сегодня хорошо известные своей ролью в конвертировании оценки ипотечных кредитов от F-рейтинга к рейтингу A, также приложили руку к поддержке мошеннических практик кредитования. Они должны были поприветствовать действия штатов типа Джорджии: ведь закон означал, что агентствам не нужно будет оценивать, является ли ипотека мошеннической или неприемлемой. Вместо этого Standard & Poor’s, одно из ведущих рейтинговых агентств, пригрозило вообще не рейтинговать любые ипотеки Джорджии. Но без этих рейтингов ипотеку было бы сложно обеспечить, а без обеспечения (в бизнес-модели того дня) ипотечное кредитование в штате могло прекратиться. Очевидно, что рейтинговые агентства были обеспокоены, что если подобная практика распространится на другие штаты, поток плохих ипотек, «оценивая» которые, они получали столько денег, иссякнет. Угрозы S&P’s были эффективными: штат быстро отменил закон529.

В некоторых других штатах тоже были попытки пресечь хищническое кредитование, и в каждом из этих примеров банки использовали все своё политическое влияние, чтобы остановить законодателей штатов в принятии законов, направленных на сокращение хищнического кредитования530. Результат, как мы знаем сейчас, был не только в масштабном мошенничестве, но также и в плохом кредитовании: слишком много задолженности, слишком много финансовых продуктов, которые могли взорваться с изменением процентных ставок или в более открытых условиях экономики. И в самом деле, многие взорвались531.

В более простом мире пословица «Покупатель, остерегайся сам!», возможно, была приемлема; но не в сегодняшнем сложном мире. Агентства по регулированию финансовых продуктов должны предотвращать не только мошенничество, но также и злоупотребления, обманные и неприемлемые продукты532.

Даже многие финансовые институты понимают, что некоторое регулирование необходимо: без банковского и страхового регулирования, обеспечивающего здоровье этих организаций, люди будут неохотно отдавать свои деньги банкам и страховым компаниям, когда есть риск не получить их обратно. Люди сами по себе никогда не смогут оценить финансовые условия этих больших и сложных организаций; это оказалось довольно трудным даже для опытных государственных регуляторов533.

Но банковский сектор США противостоял предложению расширить регулирование для поддержки потребителей – несмотря на свою ужасную историю плохого кредитования и скверных кредитных практик – до кризиса. Кризис вызвал широкую общественную поддержку идее создания специального агентства для выполнения этой задачи. И когда условия для создания подобного агентства были включены в законопроект Додда – Франка, финансовые организации провели кампанию, обеспечивавшую, чтобы Элизабет Уоррен (Elizabeth Warren), гарвардский профессор права (со всеми необходимыми полномочиями для управления таким агентством, включая экспертизу и обязательство защищать потребителей), не была избрана. Банки выиграли. Она была, фактически, широко цитируема как автор идеи подобного агентства, как неустанный активист за него – грех, который финансовое сообщество не могло ей простить. Даже хуже, она была председателем Надзорной комиссии конгресса, рассматривавшей программу государственной финансовой помощи. Комиссия открыла, что администрация устроила банкам хорошую сделку – получая назад от банков привилегированные акции на сумму около половины того, что государство им выделяло534.

Закон о банкротстве

Ипотечный кризис и управление главенством закона

Когда ипотечный кризис окончательно разразился на полную мощь, ускоряя Великую рецессию 2008 года, реакция страны на последовавший поток выкупов закладных предоставила тест американскому «верховенству закона». В сердце имущественных прав и защиты потребителя находятся сильные процессуальные гарантии (такие, как учёт), чтобы защитить тех, кто вступает в сделки. Подобные гарантии были для защиты домовладельцев, как и кредиторов. Если банк утверждал, что человек должен ему денег, тогда, по закону, он должен был предоставить доказательство перед тем, как выкинуть кого-то на улицу. Когда ипотека (долговая расписка от домовладельца кредитору) передавалась от одного кредитора к другому, то, по закону, ясный учёт того, что заемщик вернул и что он ещё должен, первый кредитор обязан передать второму с ипотекой.

Банки выдали столь много ипотек и так быстро, что они быстро расправлялись со стандартными процедурными гарантиями. И, поскольку банки и другие кредиторы торопились выдать больше кредитов и больше денег, неудивительно, что мошеннические практики приняли эндемический характер. Начались расследования ФБР548. Смесь частых мошеннических практик и пренебрежения процедурными гарантиями были летальными.

Банки хотели иметь более скоростной и менее дорогой способ передачи требований, потому они создали свою собственную систему, названную MERS (Система электронной регистрации ипотеки), но, как и бо́льшая часть того, что банки делали в дни золотой лихорадки, система оказалась несовершенной – без гарантий – и направленной на обход правовой системы, предназначенной для защиты должников. Как сказал один эксперт-правовед, «MERS и её участники верили, что они могут переписать имущественный закон без демократического мандата549».

Когда жилищный пузырь наконец взорвался, опасность банковского безрассудства в кредитовании и учете стала очевидной. По закону предполагалось, что банки способны доказать одолженные суммы. Во многих случаях оказалось, что они этого сделать не могут.

Все это усложнило процесс расчистки последовавшего хаоса. Огромное количество ипотек в кризисе, исчисляемое миллионами, сделало задачу ещё сложнее. Необъятность задачи привела банки к созданию «робо-подписи». Вместо найма людей, которые проверяли бы учетные записи и своей подписью в аффидавите (юридически – под присягой! – заверенном документе) заверяли бы, что человек в самом деле должен указанную сумму, многие банки организовали процесс так, что один человек подписывал сотни этих аффидавитов даже без просмотра записей. Проверка записей в соответствии с юридическими процедурами могла бы повредить банковской прибыли. Банки приняли политику лжесвидетельствования в суде. Банковские чиновники это знали – система была устроена способом, который делал, как они утверждали, невозможным проверять записи.

Это привнесло новый поворот в доктрину «слишком большой, чтобы провалиться». Большие банки знали, что раз они большие, то, если проиграют в результате рискованного кредитования, они будут спасены. Они также знали, что они – настолько большие, что если будут пойманы на лжи, то они – слишком большие и могущественные для того, чтобы быть призванными к ответственности. Что оставалось правительству? Отменить миллионы выкупов, которые уже случились? Оштрафовать банки на миллиарды долларов – что власти, вообще-то, должны были сделать? Но это поставило бы банки снова в рискованное положение, в котором опять потребовалась бы государственная помощь, для которой у государства не было ни денег, ни политической воли. Рутинное лжесвидетельство в суде, сотни раз, должно было стать более серьёзным преступлением. Здесь был самый настоящий состав преступления. Если бы корпорации были жителями550 штата, в котором действует правило «трёх попыток» (три случая магазинной кражи – и преступник получает пожизненный срок), то эти рецидивисты были бы приговорены к нескольким пожизненным срокам, без права на помилование. Фактически ни один банковский чиновник не попал за решётку за эти преступления. В самом деле, ко времени выхода этой книги в печать ни генеральный прокурор Эрик Холдер (Eric Holder), ни другие американские прокуроры не возбуждали дел по поводу мошенничества с выкупами закладных. В сравнение: следом за кризисом сбережений и займов, к 1990 году, департамент юстиции возбудил 7000 уголовных дел, вылившихся в 1100 обвинений к 1992 году и признанию виновными 839 человек (из которых около 650 получили тюремное заключение)551. Сегодня, в то время как банки достигли частичного урегулирования на $26 миллиардов по поводу мошенничества с выкупами, расходы будут нести банковские акционеры, а не банковские чиновники, чьи бонусы раздувались из-за их мошеннического поведения552.

То, что сделали банки, не было просто вопросом несоблюдения нескольких технических тонкостей. Это не было преступлением без жертв. Для многих банкиров нарушение присяги, совершенное в момент подписи аффидавитов, чтобы ускорить выкупы, было всего лишь деталью, которая могла быть упущена из виду. Но основной принцип верховенства закона и имущественных прав заключается в том, что вы не можете просто так выбросить кого-то на улицу, когда у вас нет доказательств, что он должен вам денег. Но банки так истово преследовали свои выкупы закладных, что некоторые люди были вышвырнуты из своих домов, не задолжав больше ни цента. Для некоторых кредиторов это – просто побочный ущерб, банки просто говорили миллионам американцев, что они могут попрощаться со своими домами – около 8 миллионов с начала кризиса, и от 3 до 4 миллионов ещё впереди553. Скорость выкупа закладных могла быть ещё выше, не вмешайся правительство, чтобы остановить робо-подписи.

Защита банков – мол, большинство людей, вышвырнутых на улицы, было должно денег – стала доказательством того, что Америка отступила от верховенства закона и базовых его понятий. Предполагается, что человек невиновен, пока не доказано обратное. Но по банковской логике, домовладелец должен доказать, что он невиновен, что он не должен денег. В нашей системе правосудия немыслимо осудить невинного человека, и так же немыслимым должно быть выселение любого, кто не должен деньги за свой дом. Предполагается, что у нас есть система, которая защищает невинных. Правовая система США требует доказательств и установленных процедурных гарантий, чтобы соответствовать этим требованиям. Но банки пошли в обход этих гарантий.

Фактически система, которой мы обладаем, облегчила для них уход через эти лазейки – по крайней мере до момента, когда поднялся общественный шум. В большинстве штатов домовладельцы могли быть вышвырнуты из своих домов без слушания в суде. Между тем без слушания человек просто не мог предупредить несправедливый выкуп. Для некоторых наблюдателей эта ситуация напоминала то, что случилось в России в дни «Дикого Востока», после коллапса коммунизма, когда верховенство закона – законодательство о банкротстве в частности – было использовано как законный механизм для замены одной группы владельцев на другую. Суды были куплены, документы подделаны, и процессы проходили легко. В Америке продажность перешла на новый уровень. Подкуплены были не конкретные судьи, но законы сами по себе – через пожертвования на политические кампании и лоббирование, то есть то, что стало называться «коррупцией в американском стиле». В некоторых штатах судьи выбираются, и в этих штатах существует даже более близкая связь между деньгами и «правосудием». Денежные интересы используют пожертвования на кампании для того, чтобы получить судей, сочувствующих их делам554.

Реакция администрации на масштабные нарушения банками верховенства закона отражает наш новый стиль коррупции: администрация Обамы в самом деле боролась с попытками штатов привлечь банки к ответственности555. В самом деле, один из банков, контролируемых федеральным правительством, угрожал свернуть деятельность в Массачусетсе, когда прокурор штата подал иск против банков.

Генеральный прокурор Массачусетса Марта Коакли (Martha Coakley) пыталась достигнуть соглашения с банками в течение года, но они показали себя непримиримыми и отказались от сотрудничества. Для них преступления, которые они совершили, были просто вопросом договоренности. Банки (которые она обвинила) действовали обманно и мошеннически; они не только неправомерно принуждали проблемных заемщиков к выкупу (приводя 14 примеров), основываясь на мошеннической юридической документации, но они также, во многих случаях, обещали пересмотреть долги для домовладельцев и потом отказывались от своего обещания. Проблемы были не единичными, а систематическими, с использованием системы учёта MERS, которая «искажала» рамки, установленные штатом для учёта владения. Генеральный прокурор Массачусетса была однозначна, отвергая аргумент «слишком большой, чтобы нести ответственность»: «Банки могут думать, что они слишком круты, чтобы потерпеть крах, или слишком велики, чтобы беспокоиться о последствиях своих действий, но мы убеждены, что они не так уж и велики, чтобы не подчиняться закону»556.

В конце февраля 2012 года газета «Уолл-стрит джорнел» раскрыла ещё один неприятный аспект американского кризиса, связанного с закладными. Точно так же, как мы отметили в главе третьей, существовала дискриминация при выдаче ипотек, была и дискриминация в процессе выкупа закладных – в этот раз основанная не на расе, но на уровне дохода. В среднем, у банков уходило 2 года и 2 месяца, чтобы завершить выкуп закладных по ипотекам свыше миллиона долларов, и на шесть месяцев дольше – тех, что были до ста тысяч. Было много причин для этого. Среди них – более масштабные банковские усилия по удовлетворению «больших» должников и заемщиков, которые были лучше вооружены юристами, чтобы защитить себя557.

Вместо верховенства закона, которое защищало слабых, у нас были законы и предписания и система принуждения, которая давала ещё больше власти уже могущественным банкам.

Дискуссия в этой главе (вместе с той, что в главе шестой) показывает, как финансовый сектор обеспечил положение, в котором «верховенство закона» работает в его пользу почти всегда и против обычных американцев. У него были ресурсы, организация и мотивация для этого; и он завершил то, что хотел, с помощью многогранной атаки, которая включала реформу закона о банкротстве для повышения своей власти над заемщиками. Этот закон обеспечил доступ частных коммерческих школ к студенческим займам – почти без оглядки на стандарты, отменяющие ростовщические законы. Атаки финансового сектора предотвращают законодательство, сокращающее хищническое кредитование, дают возможность обходить процедурные гарантии (слабые, как они были), подтверждающие, что только реальный должник может потерять свой дом. В кредитовании и выкупах закладных они нацелились на слабых, малообразованных и бедных. Нравственные сомнения были оставлены в стороне в гигантском квесте по переводу денег от низов к верхушке.

В главе шестой мы объяснили, как кризис, связанный с выкупом домов, сам по себе мог бы в основном и не наступить, если бы мы не позволили банкам иметь столько влияния, если бы отрегулировали упорядоченную реструктуризацию долга, как мы это делали для больших корпораций. Каждый шаг на этом пути – от изначальной выдачи займа до финального выкупа закладной – имел свои альтернативы. Если бы существовали соответствующие предписания, ограничивающие безрассудное и хищническое кредитование и усиливающие экономическую стабильность, – возможно, мы бы даже обошли саму Великую рецессию. Но с политической системой, в которой деньги имеют значение, эти альтернативы не имели ни единого шанса.

Фиаско ипотеки, сохранение хищнического кредитования и банкротство «реформы» уже вызвали серьёзные вопросы о «верховенстве закона» – что универсально считается брендом развитого, цивилизованного общества. Верховенство закона должно защищать слабых от сильных и обеспечивать честное обращение со всеми. На рассвете ипотечного кризиса оно не проявило себя никак. Вместо верховенства закона, которое защищало слабых, у нас были законы и предписания и система принуждения, которая давала ещё больше власти уже могущественным банкам. В передвижении денег от низа наверх они усугубили проблемы неравенства – и с точки зрения доходов, и с точки зрения распределения богатства.

Де-факто против де-юре

Заключительные комментарии

Необходимость в сильном верховенстве закона широко признается, но это также вопрос, какого рода верховенство должно быть и как им управлять. В создании системы законов и предписаний, которые управляют экономикой и обществом, существуют компромиссы: некоторые законы и предписания выгодны для одной группы, для другой – другие.

Мы исследовали несколько примеров, когда то, что случилось, возможно, могло быть предсказано: законы и предписания, и то, как они воплощались и контролировались, отражают интересы верхних слоев общества больше, чем среднего и низшего классов.

Растущее неравенство, в комбинации с испорченной системой финансирования политических кампаний, рискуют превратить американскую правовую систему в пародию на правосудие. Некоторые могут по-прежнему называть это «верховенством закона», но в сегодняшней Америке гордое утверждение «справедливости для всех» заменено на более скромное утверждение «справедливость для тех, кто может её позволить». И число людей, которые могут себе это позволить, стремительно уменьшается.