Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит нашему будущему

Стандартный экономический анализ предусматривает анализ спроса и предложения для объяснения механизмов формирования заработной платы и различий в её уровне, а также анализ сдвигов кривых спроса и предложения для объяснения изменений в паттернах неравенства доходов. В стандартной экономической теории зарплаты неквалифицированных рабочих определены соотношением спроса и предложения. Если спрос растёт медленнее, чем предложение, уровень заработных плат падает230. Поэтому анализ изменений неравенства делает акцент на исследовании двух вопросов: a) Чем определяются сдвиги кривых спроса и предложения? и b) Что определяет индивидуальный вклад человека в экономику: доля населения с высокой профессиональной квалификацией или огромное количество богатства?

Количество иммигрантов (как легальных, так и нелегальных) повышает предложение трудовых ресурсов. Повышение уровня доступности образования может снизить уровень предложения неквалифицированной рабочей силы и повысить предложение труда квалифицированного. Технологические изменения могут привести к уменьшению спроса на трудовые ресурсы в некоторых сферах или уменьшению спроса на определённые виды труда, и в то же время увеличить спрос на другие.

В основе глобального финансового кризиса лежали серьёзные структурные изменения в экономической сфере. Одним из них был сдвиг в структуре рынка занятости Соединённых Штатов в последние 20 лет, особую роль в котором сыграло разрушение рабочей инфраструктуры в сфере обрабатывающей промышленности231– отрасли, которая помогла сформировать американский рабочий класс после Второй мировой войны. Отчасти это произошло в результате технологических изменений, увеличения показателей производительности, что значительно опережало увеличение спроса. Сдвиг сравнительных преимуществ осложнил проблему, которая в условиях развивающихся рынков (например, Китай) требовала приобретения новых компетенций и инвестирования в сферы образования, инноваций и инфраструктуру. Доля Соединённых Штатов в глобальном производстве в ответ на эти действия значительно сократилась. Разумеется, в условиях динамично развивающейся экономики рабочие места исчезают и вновь создаются. Однако в этот раз все было иначе: новые рабочие места не оплачивались так же хорошо, как старые. Навыки, которые позволяли работнику претендовать на более высокую заработную плату в сфере производства, не были в цене на его новом рабочем месте (если его вообще удавалось получить). Так что неудивительно, что уровень заработной платы отражал переход человека со статусом квалифицированного работника отрасли производства в статус неквалифицированного работника любой другой сферы экономики. Американские рабочие были, в каком-то смысле, жертвами собственного успеха: их топила их же собственная производительность. Так как уволенные работники отраслей производства боролись за новые рабочие места в других сферах, уровень их заработных плат только уменьшался.

Бум на рынке ценных бумаг и пузырь на рынке недвижимости начала XXI века помогли на время скрыть те структурные перемещения, через которые пришлось пройти Соединённым Штатам. Пузырь на рынке недвижимости предлагал рабочие места тем, кто потерял свои должности, однако эта мера носила временный характер. Этот пузырь породил потребительский бум, что дало возможность американцам жить не по средствам: без этого пузыря ослабление экономики и уровня доходов представителей среднего класса стало бы очевидным в разы быстрее.

Отраслевые сдвиги были одним из ключевых моментов роста неравенства в Соединённых Штатах. Они, в частности, помогли объяснить механизм, при котором обычный работник чувствовал себя столь незащищённым. Именно потому, что его доходы были столь малы, представители верхушки, получая львиную долю всех доходов, чувствовали себя так вольготно.

Второй структурный сдвиг коренился в технологических изменениях, которые повысили спрос на квалифицированных работников и заменили неквалифицированных машинами. Это назвали ловкостью приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change). Должно быть очевидным, что инновации и инвестиции, которые снижают потребность в неквалифицированном труде (например, инвестиции в сферу роботостроения) ослабляют спрос на этот самый неквалифицированный труд и ведут к уменьшению зарплат в этой нише.

Те специалисты, которые связывают уменьшение заработных плат в среде низших слоев общества и представителей среднего класса с рыночными механизмами, часто рассматривают их как нормальное и сбалансированное функционирование этих сил. И, к сожалению, в случае продолжения тенденций к инновациям, подобные тренды могут только укрепиться.

Рыночные силы не всегда функционировали согласно описанному механизму: нет ни одной теории, которая бы провозглашала именно этот путь. На протяжении последних шестидесяти лет спрос и предложение на квалифицированную и неквалифицированную рабочую силу сдвигался в сторону увеличения и уменьшения диспропорций в уровне заработных плат232. После Второй мировой войны большое количество американцев получили высшее образование благодаря GI Bill. (В 1940 году выпускники колледжей составляли порядка 6,4 % рабочей силы, однако в 1970 году этот показатель удвоился и составил 13,8 %.)233 Однако рост экономики и спроса на квалифицированных работников сохранял темп роста предложения, поэтому образование оставалось в приоритете. Работники, окончившие коллеж, получали в 1,59 раза больше, чем те, кто имел за спиной лишь школьное образование, – этот показатель практически не изменился с 1940 года (1,65). Относительное уменьшение предложения неквалифицированного труда означало, что даже благосостояние этих работников не страдает, так как зарплата по всем направлениям росла. В Америке наступило время всеобщего благоденствия, и фактически уровень доходов низших слоев рос иногда увереннее, чем уровень доходов верхушки.

Однако затем достижения американской системы образования застопорились, особенно если сравнивать её показатели с аналогичными показателями других стран. Доля американцев, закончивших колледж, росла гораздо медленнее, что означало перемены в предложении квалифицированного труда, которое каждый год (с 1960 по 1980 г.) росло приблизительно на 4 %, а вот в течение следующей четверти века рост наблюдался гораздо меньший (приблизительно 2,25 % в год)234. К 2008 году уровень закончивших школьное образование в США составлял 76 % – в Европе этот показатель близился к 85 %235. Среди других развитых стран США находится в середине списка по уровню выпускников колледжа (на 14-м месте)236. А средние оценки американских школьников по математике и предметам научного блока можно охарактеризовать как посредственные237.

За последние 25 лет технологические изменения, особенно в сфере компьютерных технологий, позволяют заменить рутинный ручной труд машинным. В связи с этим увеличивается спрос на тех, кто может работать в этих сферах, и сокращается спрос на тех, кто не способен работать с технологиями, – естественным образом это приводит к увеличению заработных плат квалифицированных работников238. При этом процессы глобализации осложняют эффекты от технологических преимуществ: работа, которая может быть автоматизирована, выводится за рубеж, где этот труд стоит гораздо дешевле, чем на территории Соединённых Штатов239.

Во-первых, баланс спроса и предложения сохраняет заработные платы на среднем уровне, однако для представителей низших слоев эти процессы оборачиваются стагнацией и даже ослаблением их позиций. В конце концов, доминируют деквалификация и эффекты аутсорсинга. За последние 15 лет зарплаты представителей среднего класса практически не менялись240.

В результате мы наблюдаем то, что уже было описано в первой главе как «поляризация» трудовых сил в Соединённых Штатах. Низкооплачиваемый труд, который невозможно компьютеризировать (включая разного рода услуги), продолжает оплачиваться низко, – а профессиональные навыки верхушки оцениваются все выше.

Ловкость приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change) сыграла очевидную роль в формировании рынка рабочей силы – произошло увеличение числа профессионалов, уменьшение предложений неквалифицированного труда и устранение иных видов деятельности. Однако этот переворот имел мало общего с невероятным увеличением богатства верхушки. Эта относительнаязначимость остаётся предметом дискуссий, которую мы будем комментировать далее в этой главе.

Стоит упомянуть ещё один важнейший рыночный механизм. Ранее в этой главе мы постарались дать описание того, как рост производительности различных отраслей производства – опережающий увеличение спроса на продукт – привёл к серьёзной безработице в этих отраслях. Как правило, когда рынки работают надлежащим образом, работники, уволенные из-за автоматизации, могут найти работу в другой отрасли. Экономика в целом должна получать прибыль, даже если прибыль не получает отдельный работник. Однако вертикальная мобильность не представляется таким уж лёгким делом. Новое рабочее место может потребовать переезда или приобретения новых профессиональных навыков. На уровне низших слоев населения может сложиться ситуация, при которой работник окажется в ловушке той или иной отрасли – а зарплата будет только уменьшаться. При этом альтернативных предложений работы не будет.

Феномен, близкий к феномену того, что случилось в отрасли сельского хозяйства во времена Великой депрессии, может произойти и в ряде отраслей современного рынка занятости. Тогда произошло увеличение производительности, вследствие чего выросло предложение, которое в значительной степени снизило цены на продукцию, что год за годом ухудшало положение фермерских хозяйств, пока не случился неурожайный год. Тогда, особенно в начале депрессии, падение было слишком крутым – за три года фермерские хозяйства потеряли половину своего дохода. Когда доходы стали уменьшаться более низкими темпами, большая часть рабочих ушла в город на поиски новой работы, а экономика США приняла более упорядоченное и стационарное состояние. Однако когда цены резко упали – и ценность домовладений упала соответствующим образом, – многие фермеры оказались в ловушке на своих землях. Они не могли уехать, а потому продукты, производящиеся на городских предприятиях, также не пользовались спросом, – тем самым росла безработица и в городской среде.

Сегодня работники производственных отраслей в Соединённых Штатах испытывают нечто подобное241. Недавно я оказался на сталелитейном заводе рядом с городом, где я родился, – Гэри, Индиана. Несмотря на то что они производят такое же количество продукции, как и несколько десятков лет назад, обслуживается производство лишь одной шестой частью рабочих. И для передвижения рабочей силы в другие отрасли нет никаких механизмов. Высокая плата за образование затрудняет людям овладение необходимыми навыками для выполнения той работы и получения той зарплаты, которая могла бы быть равной их прежней оплате труда. Среди же тех отраслей, в которых мог бы наблюдаться хоть какой-то рост, из-за рецессии вакансий практически нет. В результате – неизменный (а то и снижающийся) уровень оплаты труда. Совсем недавно, в 2007 году, оклад автомеханика составлял $28 в час. Сейчас, в ситуации осуществления двухъярусной системы оплаты труда, согласованной с Союзом работников автомобильной промышленности (United Automobile Workers union), новый работник может рассчитывать всего на $15 в час242.

Снова к роли правительства

Довольно объёмный нарратив касательно того, что происходит с рынком, и вклада рыночных сил в увеличение неравенства, игнорирует роль правительства в формировании рынка. Большинство рабочих мест не могут быть механизированы: это сферы образования, здравоохранения и ряд других. Если мы решим увеличить зарплату учителям, то, возможно, получим более квалифицированных работников в этой области, что уже улучшит долгосрочные перспективы развития экономики. В конце концов, общество само сделало выбор в пользу того, чтобы зарплаты представителей общественно значимых профессий были ниже, чем у представителей частного сектора243.

Самая важная роль правительства, однако, состоит в установлении базовых правил игры посредством законов, которые увеличат или уменьшат степень сплочённости общества; законов корпоративного управления, которые определят границы применения менеджмента, и конкурентного права, призванного ограничить размеры монопольной ренты. Как мы не раз упоминали, каждый закон имеет собственные дистрибутивные последствия, в результате которых происходит обогащение одних групп населения за счёт других244. Именно эти последствия составляют важнейший механизм оценки эффективности той или иной политической программы245.

Закон о банкротстве даёт нам яркий пример. Далее, в главе 7, я постараюсь дать описание того, как реформы нашего законодательства о банкротстве формируют класс служащих246, прочно связанных договорными отношениями. Эта реформа в совокупности с законом о запрете освобождения от уплаты студенческого кредита в случае банкротства делает нищими огромную часть населения Соединённых Штатов. Подобно эффектам распределения, эффекты производительности могут иметь неблагоприятный характер. Реформа закона о банкротстве уменьшает стимулы для кредиторов, побуждающие их оценивать кредитоспособность или устанавливать способности человека вернуть образовательный кредит. Одновременно усиливаются стимулы к осуществлению политики грабительских займов, потому как кредиторы могут быть уверены в покрытии своих долгов, – неважно, насколько обременительными они могут быть и на какие (даже вовсе бесполезные) цели они банком использовались247.

В последующих главах мы также постараемся рассмотреть другие примеры механизмов того, как правительство формирует рыночные силы – так, чтобы оказать услугу одной группе людей за счёт других. И в этом деле роль главного помощника играет верхушка.

Разумеется, все это происходит не только потому, что законы имеют значительные дистрибутивные эффекты, но ещё и вследствие определённой политики. В предыдущей главе мы рассмотрели несколько подобных ситуаций – например, особые механизмы правоприменения норм, направленных против антиконкурентных практик. В главе 9 мы рассмотрим монетарную политику, которая влияет на уровень занятости и экономическую стабильность. Мы увидим, как удалось установить такой порядок, при котором доходы рабочих тают на глазах, а позиции капитала укрепляются.

Наконец, политика прямо влияет на инновации. Нельзя считать неизбежным, что инновации связаны лишь с новыми умными технологиями. Инновации, например, могут быть направлены на сохранение природных ресурсов. Далее в этой книге мы попытаемся описать альтернативные варианты, которые могут оказаться успешными в деле использования инновационных подходов.

Один из аспектов теории «рыночных сил» был в центре внимания на протяжении нескольких десятков лет: это – глобализация, или, иными словами, более тесная интеграция мировых экономических систем. Нигде не наблюдается столь сильное влияние политики на формирование рыночных сил, как на глобальной арене. В то время как удешевление расходов на транспорт и коммуникацию усиливает позиции глобализации, изменения в правилах игры не менее важны: они включают в себя снижение препятствий для потоков капитала при прохождении границ и исчезновение торговых барьеров (например, уменьшение тарифов на ввоз китайских товаров, – по этому показателю Китай может соперничать с Соединёнными Штатами на мировой арене).

И торговая глобализация (движение товаров и услуг), и глобализация рынков капитала (интеграция международных финансовых рынков) работают на увеличение неравенства – каждая по-своему.

Финансовая либерализация

В течение трёх последних десятилетий финансовые институты США боролись за свободную мобильность капитала. На самом деле они стали настоящими чемпионами в сфере основных прав – будь то права рабочих или даже общие политические права248. Права чётко определяют роли различных игроков на экономической арене: права рабочих, например, включают в себя права на совместный труд, свободу объединений, вовлечения в коллективные мероприятия и забастовки. Многие недемократические правительства серьёзным образом ограничивают эти права, однако даже в случае демократических государств мы можем говорить о некотором пренебрежении к ним. Владельцы капитала тоже имеют свои права: самое фундаментальное право состоит в неотчуждаемости владельца от его собственности. Повторюсь: даже в демократических государствах это право может быть тем или иным образом ограничено; например, в случае права государства на принудительное отчуждение права собственности правительство может отобрать чью-либо собственность для общественных целей, однако это должно быть сделано законным образом и предусматривать соответствующую компенсацию. В предыдущие годы владельцы капитала зачастую требовали больше прав, например, право свободного передвижения из одной страны в другую. Одновременно с этим они выступалипротив законодательства, которое сделало бы их подотчётными за нарушение прав человека в других странах, как в случае со Статутом по нарушению прав иностранных граждан (Alien Torts Statute), который позволил жертвам подобных нарушений подать иск против нарушителей уже на территории Соединённых Штатов.

Как подсказывают нам простые принципы экономики, эффективность от свободной мобильности трудовых ресурсов гораздо выше, чем эффективность от мобильности капитала. Различия в прибыли от возврата капитала очень малы в сравнении с доходами от возврата рабочей силы249. Однако финансовые рынки являются движущим механизмом глобализации, и когда их работники постоянно говорят о повышении эффективности, на самом деле в их умах есть кое-что иное – свод правил, которые позволяют им приобретать больше преимуществ, чем может себе позволить простой рабочий. Для рабочих угроза финансовых оттоков, требуют ли они прав и повышения оплаты труда или нет, по-прежнему оставляет их доход на низком уровне250. Международная конкуренция инвестиций принимает различные формы – не только понижение оплаты труда и ослабление защиты своих работников. Здесь в ход идёт глобальная «гонка на выживание», в процессе которой все пытаются убедить всех в том, что регулирование бизнеса у них слабо, а налоговые ставки низки. На финансовой арене это видно особенно наглядно и становится особенно критичным в ходе роста неравенства. Страны объявляют соревнование на то, кто имеет менее регулируемую финансовую систему: это делается из-за боязни упустить ту или иную компанию, которая может легко перейти на другой рынок. Некоторые представители конгресса США выражают беспокойство касательно последствий подобных стимулов к дерегулированию, однако оно выглядят довольно беспомощно: перед Америкой стоит угроза потерять рабочие места и большую часть своей промышленности, если она не будет действовать согласно схемам, описанным выше. Этот комплекс действий в исторической перспективе, разумеется, ошибочен. Государственные кризисные потери в результате несоответствующего регулирования были значительно существеннее, чем то количество рабочих мест в финансовом секторе, которое удалось сохранить.

Не приходится удивляться тому, что, хотя десять лет назад всеобщая польза от свободного передвижения капитала была признанным мнением, после Великой рецессии некоторые специалисты засомневались в непоколебимости этой идеи. Причём беспокойство выражают не представители развивающихся стран, а самые принципиальные защитники процессов глобализации. В самом деле, даже Международный валютный фонд (международная организация, ответственная за поддержание стабильности глобальной экономики) признал опасность чрезмерной финансовой интеграции: проблемы одной страны быстро распространяются на другую251. Фактически страх вредного влияния мотивировал банковские структуры спасать значительные денежные сбережения в десятки и сотни миллиардов долларов. Ответом на распространение заразных заболеваний является карантин, и, в конце концов, весной 2011 года МВФ признал, что подобные меры нужно принять и в отношении экономики. Они приняли форму контроля за капиталами, то есть ограничения беспрепятственного движения капитала через государственные границы (особенно во время кризиса)252.

Ирония положения состоит в том, что именно во время кризиса, причиной которого становится финансовый сектор, главный удар приходится на простых работников и представителей малого бизнеса. Кризис сопровождается высоким уровнем безработицы, что, в свою очередь, порождает низкий уровень оплаты труда – а это уже двойной удар по рабочим. Во времена прошлых кризисов МВФ (как правило, при поддержке Министерства финансов США) не только настаивал на серьёзном урезании бюджетов проблемных стран, но также требовал срочных продаж активов, убийственных для финансистов. В моей более ранней книге «Глобализация и её провалы» я постарался описать, как банк Goldman Sachs вышел победителем из кризиса 1997 года в Восточной Азии, а также из кризиса 2008 года. Когда мы задаёмся вопросом о том, каким образом финансисты зарабатывают так много, то можем получить простой ответ: они помогают написать свод правил, который позволяет им обогатиться, – даже в том случае, если это возможно только в условиях кризиса, который они сами же и создадут253.

Торговая глобализация

Эффекты торговой глобализации не столь драматичны, как кризис, сопровождаемый рыночной глобализацией капитала и финансов, однако, тем не менее, они имели более затяжной и стабильный характер. Основная идея проста: движение товаров заменяет движение людей. Если Соединённые Штаты импортируют товары, изготовление которых требует неквалифицированного труда, спрос на то, чтобы рабочие производили этот товар в Соединённых Штатах, уменьшается, и поэтому оплата труда низкоквалифицированных работников падает. Американские рабочие вынуждены мириться с тем, что их зарплата тает на глазах, в обратном случае им необходимо приобретать все новые и новые навыки254. Эта тенденция будет наблюдаться вне зависимости от того, как мы принимаем глобализацию, и все равно приведёт к увеличению показателей торговли.

То, как глобализация была принята, привело к ещё более серьёзному уменьшению уровня оплаты труда, потому как работающие люди лишились всякой власти на рынке труда. В условиях того, что капитал крайне мобилен, а налоговые тарифы – крайне низки, компании диктуют свои правила: если вы не смиритесь с уровнем зарплаты и такими условиями труда, которые мы предлагаем, компания может переехать в другое место. Чтобы убедиться в том, насколько асимметрично глобализация может влиять на рыночные силы, представим на минуту, каким был бы мир без мобильности капитала, но с возможностью мобильной рабочей силы255. Страны могли бы соревноваться за привлечение работников: они могли бы обещать хорошее образование и благоприятные экологические условия, а также, например, более низкую налоговую процентную ставку. Однако это не наш реальный мир, не тот мир, в котором мы живём, – отчасти поэтому 1 процент не желает такого развития событий.

Убедив правительство установить такие правила игры, при которых для корпораций наступает благоприятное время укрепления позиций рыночной власти по отношению к труду, эти самые корпорации могут завладеть и политическими рычагами, потребовав льготные условия налогообложения. Они фактически угрожают государству: если оно не снизит процентные ставки налога, корпорации перебазируются в другие страны с меньшим налоговым процентом. Так как корпорации ратовали за принятие тех политических решений, которые выгодны им, они не демонстрировали свою к этому причастность. Они не осуждали процессы глобализации – свободные передвижения капитала и защиту инвестиций, – признаваясь в собственном обогащении за счёт других. Наоборот, они аргументировали свои действия тем, что от их деятельности выгоду получит всеобщество.

В данном утверждении есть два важных аспекта. Во-первых, глобализация увеличивает общий объем производства по таким показателям, как, например, ВВП. Во-вторых, при увеличении ВВП экономика просачивания повысит гарантии того, что все население будет процветать. Ни один из этих аспектов нельзя признать верным. Конечно, в ситуации идеального функционирования рынков свободная торговля позволяет людям покидать защищённые отрасли и приходить в более рискованные, незащищённые. Это может быть результатом роста ВВП. Но ведь работа рынков несовершенна. Например, рабочие на новом месте зачастую просто не могут найти новую работу и становятся безработными. Переход из менее производительного сектора в сектор безработных снижает уровень национального продукта ещё больше. И это как раз то, что мы можем наблюдать сейчас в Соединённых Штатах. Так происходит в случае неграмотного макроэкономического управления, когда экономика имеет дело с высоким процентом безработицы, а также в случае бездействия работников финансовой сферы: новых предпринимательских идей – взамен безнадёжно устаревших и почивших – просто не создаётся.

Есть и другая причина, согласно которой глобализация может негативно влиять на объёмы производства; как правило, она увеличивает риски, которые неизбежны для государств256. Выход на мировую арену может подвергать страну самым различным типам рисков – от риска волатильности рынков капитала до рисков, касающихся рыночных продуктов. Бо́льшая волатильность заставляет компании заниматься менее рискованными видами деятельности, что ведёт к меньшему прибавлению их доходов. В некоторых случаях рисковый эффект может быть настолько велик, что страдают абсолютно все участники рынка257.

Но даже если либерализация рынков и ведёт к увеличению объёмов производства в конкретной стране, огромные группы людей не могут сказать, что их положение улучшается. Представим на минуту, что полностью интегрированная глобальная экономика (в которой и капитал и знания свободно перемещаются по всему миру) может повлечь за собой: все работники (конкретной квалификации) смогут получать одинаковую оплату своего труда, где бы они ни работали. Неквалифицированные рабочие Соединённых Штатов получали бы столько же, сколько неквалифицированные рабочие Китая. Это, в свою очередь, будет означать, что зарплата американских рабочих резко упадёт. Большая часть средних заработных плат Америки и остального мира, к сожалению, будет близка к самому низкому уровню. Неудивительно, что сторонники тотальной глобализации, которые, как правило, думают о рынке как совершенной системе, стараются замалчивать этот аргумент. Фактически неквалифицированные рабочие Соединённых Штатов уже поставлены под удар: по мере развития глобализации их доходы будут только падать. Я сомневаюсь, что рыночные механизмы работают настолько хорошо, что позволят заработным платам по всему миру выравняться, однако похоже, что курс будет продолжаться именно в этом направлении и вряд ли он станет предметом серьёзного беспокойства258. Представляется, что ситуация в Соединённых Штатах и Европе сейчас гораздо сложнее: в то время как технологические открытия, автоматизирующие производство, значительно сокращают предложение «хорошей работы» для среднего класса, глобализация создала открытый рынок, на котором, наравне с работниками одной страны, теперь действуют работники из-за границы. Оба фактора негативно влияют на уровень оплаты труда.

Так могут ли сейчас защитники процессов глобализации сказать, что каждый пожнёт её благодарные плоды? Теория говорит лишь о том, что такая ситуация вероятна: выигравшие могут компенсировать потери проигравших. Но никто не говорит, что они обязательно сделают это – они и не поступают подобным образом. Налоговая процентная ставка, которая призвана помочь проигравшим, по мнению верхушки, делает государство менее конкурентоспособным, а такого в ситуации конкурентной глобализации не может позволить себе ни одна страна. Глобализация сильнее всего ударяет по представителям низших слоев общества как прямо, так и косвенно, – если мы примем во внимание то, что расходы на социальную сферу, как правило, урезаются, а ставка налога носит прогрессивный характер.

В результате во многих странах (включая США) мы можем наблюдать ситуацию, когда глобализация потворствует развитию и без того растущего уровня неравенства. Я подчёркиваю, что проблема состоит именно в такой глобализации, с которой мы имеем дело. Азиатские страны получают огромные доходы от растущего экспорта (яркий пример – Китай) и при этом есть уверенность в том, что значительная часть этих доходов пойдёт на содержание бедных, другая часть будет вложена в общественное образование, а ещё часть – заново инвестирована в экономический сектор с целью создания новых рабочих мест. В других странах проигравшие проигрывают так же сильно, как выигрывают победители – доходы бедных фермерских кукурузных хозяйств в Мексике стремительно падают, так как субсидированные цены США снижают общий уровень цен на кукурузу на мировом рынке.

Во многих странах плохо функционирующая макроэкономика означает, что разрыв между уменьшением рабочих мест и их созданием крайне велик. Иллюстрацией подобных механизмов могут служить страны Европы и Соединённые Штаты в период после кризиса.

Среди главных выигравших в Соединённых Штатах и европейских странах можно назвать лишь тех, кто составляет верхушку. Соответственно, в числе проигравших оказываются представители среднего класса и низших слоев общества.

Итак, мы уже обозначили роли рыночных механизмов, политики и рентоориентирования в деле формирования уровня неравенства в нашем обществе. Растущие социальные изменения также важны: это изменения в нормах и институтах259. По большей части они формируются благодаря политическим решениям.

Самое очевидное социальное изменение состоит в уменьшении количества союзов – с 20,1 % работников в 1980 году до 11,9 % в 2010-м260. Это рождает несбалансированность экономической мощи и политического вакуума. Без защиты профсоюзов работники станут ещё беднее, чем были когда-либо. Эффективность оставшихся союзов подрывают рыночные механизмы. Угроза потери работы при переезде за границу значительно ослабляет силу профсоюзов. Плохая работа с плохой зарплатой ведь лучше, чем совсем никакой работы. Но когда (во время президентства Рузвельта) был обнародован Вагнеровский Акт, который поддерживал тренд на создание профессиональных союзов, республиканцы и на федеральном уровне, и на уровне штатов взяли курс на их ослабление. Президент Рейган подавил забастовку авиадиспетчеров в 1981 году, обнаружив тем самым критическое положение дел в становлении и укреплении профсоюзов261.

В последние три десятилетия в экономике бытует мнение о том, что гибкие условия рынка рабочей силы подкрепляют развитие экономики в целом. Я же, наоборот, настаиваю на том, что серьёзная защита рабочих может в значительной степени исправить образовавшийся дисбаланс экономических сил. Меры защиты ведут к улучшению условий труда работников, которые обладают большей лояльностью к действиям руководства компаний и склонны больше вкладывать в свою работу. Этот фактор делает общество более сплочённым и обеспечивает лучшие условия на рынке труда262.

То, что рынок труда Соединённых Штатов после Великой рецессии функционировал так плохо, а рабочие находились в таких ужасных условиях, должно подвергнуть сомнению мифические добродетели гибкого рынка рабочей силы. Однако в США профсоюзы воспринимаются как источник жёсткости и непреклонности, а посему делают рынок труда неэффективным. В этом состоит вовлеченность профсоюзов в политическую сферу и одновременная исключенность из неё263.

Неравенство может быть, наконец, причиной и следствием кризиса социальной сплочённости за последние сорок лет. Паттерны и вариативность изменений в условиях оплаты труда в качестве доли национального дохода трудно совместимы с какой-либо теорией, в основе которой лежат договорные экономические факторы. Например, в сфере промышленности за более чем три десятилетия, с 1949 по 1980 год, производительность и реальная почасовая оплата находились во взаимной зависимости. Однако в 1980 году они начали расходиться: уровень почасовой оплаты оставался неизменным в течение 15 лет, прежде чем начал расти, а с начала 2000-х годов он снова оставался неизменным. Одной из трактовок этой ситуации является фактор, свидетельствующий о том, что в то время как зарплата росла гораздо медленнее, чем производительность, руководящие лица присваивали себе значительные доли прибылей корпорации264.

Степень, в которой эти действия повлияли не только на экономические и социальные механизмы (возможность и желание глав компаний присваивать себе значительные доли корпоративных доходов), высока ещё и в отношении тех представителей политических сил, которые обеспечивали законность всех этих схем.

Корпоративное управление

Политика – а особенно то, как политика формирует законы корпоративного управления – основная детерминанта доли корпоративных прибылей, которые их руководство присваивает себе. Законы Соединённых Штатов обеспечивают им серьёзную защиту. Это означает то, что в условиях смены социальных нравов, которая идёт в сторону большего признания этих действий, представители руководящего звена могут обогащаться за счёт рабочих или других акционеров более легко, чем руководители корпораций в других странах.

Значительная доля производства США осуществляется в корпорациях, активы которых имеют общественную основу. У корпораций есть огромное количество преимуществ: защита прав, обеспеченная ограниченной ответственностью265; преимущество масштабов; долговременная репутация, которая позволяет им зарабатывать больше, чем они должны платить за возврат и новый запуск капитала в производственный цикл. Мы называем эти дополнительные заработки «корпоративной рентой», и вопрос состоит в том, как эта рента распределяется между держателями акций корпорации (особенно между работниками, обладающими акциями, и руководящими лицами). До середины 1970-х существовало серьёзное социальное соглашение: труд держателей акций оплачивался хорошо, но не слишком превышал допустимых пределов; основное распределение происходило между лояльными руководству работниками и руководством – поэтому остальные акционеры мало что могли сказать по этому вопросу. Американское корпоративное право предоставляет вариативные возможности представителям руководства. Акционерам трудно тягаться с управленцами по части обязанностей и уровня заработной платы, поэтому борьба за контролирование этих процессов не велась266. Многие годы руководящие лица продумывали механизмы защиты, укрепления и расширения своих интересов. Способов к тому было множество – включая возможности инвестирования довольно сомнительного свойства, что ставило общую ценность компании под большой вопрос, в то время как риски были крайне высоки; включая «ядовитые пилюли», уменьшающие ценность компании в случае захвата; включая «золотые парашюты», которые делали жизнь руководства комфортной и безопасной опять же в случае захвата267.

Постепенно, с начала 1980-х и 1990-х годов, представители руководящего звена осознали, что меры, которые предприняты ими для отражения внешних угроз, в сочетании с деятельностью ослабленных профсоюзных организаций также означают, что они могут безнаказанно присваивать себе значительные доли доходов корпорации. Даже некоторые лидеры финансовой сферы осознали, что «компенсации руководству в нашей глубоко порочной системе корпоративного управления привели к чрезвычайно избыточным компенсациям руководству»268.

Нормы того, что значит «справедливо», также изменились: руководители думают о том, как бы отхватить кусок пирога побольше, выписывая себе бо́льшие вознаграждения при том, что публично они заявляют о том, что вынуждены увольнять работников и уменьшать зарплаты для того, чтобы компания осталась на плаву. В некоторых кругах настолько укоренилось это шизофреническое понимание справедливости, что в начале Великой рецессии официальный представитель администрации Обамы с серьёзным лицом заявил о необходимости выплаты бонусов AIG даже тем, кто привёл компанию к долговому обязательству в $182 миллиарда, потому как эти выплаты являются священной обязанностью выполнения условий контрактов; минутой позже он посоветовал работникам автомобильной промышленности согласиться с условиями пересмотренных контрактов, которые предусматривали фактически серьёзное уменьшение их доходов.

Различные законы корпоративного управления (даже самые скромные, которые касаются возможности акционеров требовать финансового отчёта руководства корпорации)269, казалось бы, смягчили необузданное усердие руководства, но тот самый 1 процент не имеет никакого желания подобного реформирования корпоративного управления, даже если эти меры сделают экономику более эффективной. И они используют все имеющиеся у них рычаги политического давления, чтобы этого не произошло.

Только что описанные нами механизмы, включая ослабленные профсоюзы, и ослабление социальной сплочённости работают совместно с законами корпоративного управления и обеспечивают значительную степень защищённости для руководства корпораций, давая им возможность управлять с учётом собственной выгоды. Все это привело не только к уменьшению доли заработной платы в национальном доходе, но и к изменению того, как наша экономика отвечает на вызовы экономического спада. Привычная ситуация состояла в том, что наниматели, стараясь заручиться лояльностью своих работников и заботясь об их материальном положении, оставляли как можно больше сотрудников в штате. В результате этого производительность труда падала, а доля заработных плат в расходах повышалась. Прибыли падали под тяжестью спада. Соответственно падали и заработные платы после окончания рецессии. Однако в период этой и прошлой (2001 года) рецессий паттерн изменился: доля заработных плат в этих условиях снижалась. Компании даже гордились подобными проявлениями жестокости – например, увольнением работников, вследствие чего производительность фактически повышалась270.

Дискриминация

Есть и другой механизм влияния на уровень неравенства в нашей стране. Это экономическая дискриминация против значительных групп населения Соединённых Штатов – против женщин, афроамериканцев, против испаноязычных граждан. Наличие огромной разницы в доходах и благосостоянии этих групп населения неоспоримо. Зарплаты женщин, афроамериканцев и латиноамериканцев значительно меньше, чем зарплата мужчины со светлым цветом кожи271. Различия в образовании (или других характеристиках) также берутся в расчёт, но только частично272.

Некоторые экономисты говорят о том, что дискриминация невозможна в условиях рыночной экономики273. В условиях конкурентной экономики, согласно теории, по мере того как существует некоторое количество индивидов, у которых нет расовых (гендерных или этнических) предрассудков, эти индивиды будут нанимать людей из дискриминируемых групп, поскольку им можно платить меньше, чем имеющим те же навыки и умения представителям недискриминируемых общностей. Так будет продолжаться до тех пор, пока дискриминация в уровне оплаты труда не исчезнет совсем. Предрассудки могут привести к различным условиям труда, но не к различной заработной плате. То, что эти аргументы бытуют среди профессиональных экономистов, многое говорит о состоянии этой научной дисциплины. Для экономистов вроде меня, которые выросли в городе и стране, где дискриминация была очевидной, эти аргументы крайне спорны: теория, согласно которой дискриминация не существует, не может быть верной. И за последние 40 лет разработан ряд теорий, помогающих объяснить существование дискриминации274.

Игровые теоретические модели, например, показывали, как поведение молчаливого сговора доминирующих групп (белого или мужского населения) может быть использовано для подавления экономических интересов другой группы. Люди, ломающие стереотипы дискриминационного поведения, оказываются под угрозой каких-либо санкций: в их магазинах перестают делать покупки, на них не хотят работать, поставщики вычёркивают их из списка своих клиентов; социальные санкции, такие как остракизм, тоже могут быть эффективными. Те, кто не наказывает нарушителей, сам подвергается этим же санкциям275.

Сравнительные исследования показали, как другие механизмы (связанные с несовершенством информации) могут привести к дискриминации в условиях конкурентной экономики. Если оценить реальные возможности или уровень образования того или иного человека представляется делом трудным, работодатель всеми правдами и неправдами обращается к аргументам расы, гендерной и этнической принадлежности. Если нанимателю кажется, что человек, принадлежащий к той или иной группе (женщины, афроамериканцы, латиноамериканцы), проявляет себя как менее производительный, у него появляются основания платить работнику меньше. Результатом такой дискриминации стало уменьшение количества стимулов для выходцев из этих групп делать что-либо, что может привести их к большей конкурентоспособности. В своих убеждениях человек, как правило, твёрд. Это иногда называют статистической дискриминацией – но в конкретной форме, при которой дискриминация фактически приводит к различиям, которые лишь считались присущими той или иной группе276.

В теориях дискриминации, описанных выше, люди различаются сознательно. Не так давно экономисты выделили дополнительный механизм дискриминационного поведения: «скрытую дискриминацию», которая имеет неосознанный характер и направлена на то, чтобы находится в приоритете у данной компании277. Психологи выяснили, как возможно измерить эти скрытые отношения (которые не находятся в ведении человека). Заранее ясна очевидность того, что эти отношения предсказывают дискриминационное поведение гораздо лучше, чем явные, особенно в условиях временно́го давления. Эти открытия пролили свет на исследования систематической расовой дискриминации278. Это происходит потому, что многие реальные решения (например, предложение работы) часто делаются под давлением обстоятельств и двойственности имеющейся информации – условий, задающих рамки для скрытой дискриминации.

Яркий пример нам даёт исследование социолога Девах Пейджер (Devah Pager), изучающей стигматизирующий эффект криминального протокола279. По условиям её исследования, пары молодых людей 23 лет претендовали на начальные вакансии для того, чтобы выяснить степень важности и влияния их криминального прошлого (ненасильственного проступка, касавшегося наркотиков) на их дальнейшие карьерные перспективы. Все участники эксперимента имели дипломы об окончании школы, поэтому все различия между кандидатами были сведены к их расовой принадлежности и криминальному статусу. После собеседования людям без криминального прошлого перезванивали в два раза чаще, чем преступникам, соотношение по расовой принадлежности было 3:1 (белые: афроамериканцы). Выяснилось также, что белый с криминальным прошлым был немного предпочтительнее афроамериканца без оного. Поэтому, в среднем, чёрный цвет кожи уменьшает шансы на карьерные возможности даже больше, чем наличие проблем с законом в прошлом. Эти эффекты показывают серьёзные барьеры для чёрных мужчин, пытающихся стать экономически самодостаточными, при том что примерно каждый третий чернокожий мужчина за время своей жизни побывает за решёткой.

Таким образом, существует строгое взаимодействие между бедностью, расовой принадлежностью и политикой правительства. Если определённые меньшинства непропорционально бедны и если правительство обеспечивает недостойный уровень образования и здравоохранения для беднейших слоев населения, представители этих меньшинств будут непомерно страдать. Статистика здравоохранения, например, говорит: ожидаемая продолжительность жизни для чернокожих людей, родившихся в 2009 году, составит 74,3 года против 78,6 для белых280.

Великая рецессия больно ударила по представителям групп населения, которые традиционно относились к наиболее дискриминируемым, как мы увидели в 1-й главе. Банки видели в них лёгкие для себя цели, поскольку те стремились к вертикальной мобильности; наличие собственного дома обеспечивало их вхождение в американский средний класс. Беспринципные продавцы давали ссуды под грабительские проценты, которые невозможно было выплатить. Сегодня огромная доля таких людей потеряла не только свои дома, но и все сбережения. Данные об их материальном положении устрашают: после кризиса чернокожая семья может зарабатывать лишь приблизительно $5677 в год, что в двадцать раз меньше годового дохода обычного «белого» домохозяйства281.

Наша экономическая система нуждается в прибылях – неважно, каким путём они получены, – и в условиях экономики, ориентированной на зарабатывание денег, моральные принципы часто остаются за бортом. Порою в нашей системе бал правят беспринципные люди, прошедшие длительную и затратную битву с законом. И даже тогда не совсем ясно, является ли система штрафных санкций чем-то бо́льшим, чем возвращение денежных прибылей банков в результате их беспринципного поведения. Даже в этом случае за тех, кто наказан, платит такой же преступник282. В декабре 2011 года, через четыре года из семи в деле о ссудах, Банк Америки согласился с выплатой в $335 миллионов за свои дискриминационные действия в отношении афроамериканцев и латиноамериканцев, – эта выплата стала самой внушительной за всю историю подобных операций. Банковская компания «Уэллс Фарго» и другие кредиторы были обвинены в дискриминационной практике; «Уэллс Фарго», крупнейший в стране ипотечный кредитор, заплатил $85 миллионов, чтобы урегулировать обвинения, к которым привели его действия. В общем, дискриминация в выдаче ссуд не была примером узкого круга операций – она существовала в виде сложившейся практики.

Порою в нашей системе бал правят беспринципные люди, прошедшие длительную и затратную битву с законом.

Дискриминация в выдаче займов и ипотечных кредитов вкупе с рядом иных, ранее описанных, видов дискриминации оказала губительное влияние на уровень жизни афроамериканцев и их материальное благополучие.

Мы рассмотрели, как рыночные механизмы, сформированные политическими решениями и изменениями в социальной сфере, сыграли роль в обеспечении уровня неравенства до налоговых вычетов и трансферных платежей.

Ирония ситуации состоит в том, что чем большее неравенство обеспечивается функционированием рыночной системы, тем благоприятнее становится налоговая политика для верхушки. Предельная ставка налога с уровня 70 % во время президентства Картера упала до 28 % при Рейгане; при Клинтоне она снова повысилась до 39,6 %, а при Буше опустилась до 35 %283.

Это уменьшение призвано было обеспечить большую рабочую занятость и возможность откладывания сбережений, но на деле этого не случилось284. Фактически Рейган обещал, что стимулирующее воздействие снижения налоговой ставки будет столь мощным, что налоговые сборы станут расти. Однако до сих пор единственные увеличивающиеся показатели – это показатели дефицита бюджета. Урезания налогов Бушем вряд ли были эффективнее: сбережения не увеличивались – наоборот, дополнительный доход хозяйств становился ниже год от года и достиг рекордно низкого уровня (практически упал до нуля).

Самым вопиющим решением недавней налоговой политики стало уменьшение налоговых ставок от дохода на прирост капитала. Впервые новые ставки были введены при Клинтоне, эта политика продолжилась при Буше, и в долгосрочной перспективе ставка составила всего 15 %. Получается, что в нашем обществе есть очень богатые, которые получают большую долю своего дохода от прироста капитала, что фактически очень близко к фрирайдерству. Не имеет значения, что инвесторы, не говоря уже об откровенно спекулирующих, облагаются гораздо меньшим налогом, чем простые граждане, пытающиеся заработать себе на жизнь. Система действует именно так. И прирост капитала не облагается налогом до тех пор, пока он не реализован (то есть пока не проданы все активы), так что от этой значительной налоговой отсрочки имеется огромное преимущество, особенно в том случае, когда процентные ставки высоки285. Более того, если активы принадлежат человеку в течение всей жизни, то они тем самым вообще освобождены от уплаты налогов. В самом деле, такие специалисты по налоговому праву, как Рональд Лаудер (Ronald Lauder), унаследовавший своё состояние от матери, Эсте Лаудер, представляет собой яркий пример того, как можно и «иметь торт, и съесть его», то есть работать на рынке ценных бумаг и не платить при этом налогов286. Их план, как и другие подобные схемы уклонения от налогов, основан на сложных транзакциях, включая краткосрочные продажи (продажи заёмных бумаг) и деривативы. В том случае, если бы эта схема была неожиданно прикрыта, у налоговых юристов, работающих в интересах верхушки, всегда найдутся способы перехитрить налоговую систему США.

Неравенство по дивидендам значительно превышает неравенство по доходам и заработным платам, а неравенство капитала значительно превышает все другие формы неравенства, поэтому при отдаче налоговых ставок на откуп мы фактически отдаём их на откуп богатым. 90 % населения Америки располагает всего 10 % капитала287. Около 7 % домохозяйств, зарабатывающих менее $100 тысяч, имеют почти незаметный доход с капитала, и для этих домохозяйств совместный доход от капитала и дивидендов составляет всего 1,4 % от их общего дохода288. Напротив, заработная плата четырёхсот богатейших американцев составляет всего 8,8 % от общего дохода, 57 % составляют доходы от капитала, а от дивидендов – около 16 %. Получается, что порядка 73 % их совокупных доходов облагаются минимальными процентными ставками. Действительно, 400 ключевых налогоплательщиков сосредоточивают в своих руках около 5 % всех дивидендов страны289. Они заплатили в среднем по $153,7 миллиона каждый (всего 61,5 миллиарда) в 2008 году и 228,6 миллиона – в 2007-м (в целом – 91,4 миллиарда). Понижение налоговой ставки на капиталы с обычного уровня в 35 % до уровня в 15 % позволило каждому из этих 400 оставить у себя по 30 миллионов в 2008 году и по 45 – в 2007-м, что в совокупности составило $12 миллиардов в 2008 году и $18 миллиардов – в 2007-м290.

Этот сетевой эффект позволяет супербогатым гражданам фактически платить гораздо меньше, чем платит обычное население, а уменьшение ставки налога позволяет им обогащаться ещё быстрее. В среднем налоговая процентная ставка для 400 крупнейших плательщиков в 2007 году составляла 16,4 % против 20,4 % для остального населения. (Она немного увеличилась в 2008-м и составила 18,1 %). В то время как средняя процентная ставка с 1979 года немного снижалась – с 22,2 до 20,4 %, средняя ставка для богатейших домохозяйств снизилась почти на четверть – с 37 до 29,5 %291.

В большинстве стран принят налог на недвижимость не только для того, чтобы те, кто больше зарабатывает, отдавали государству больше в виде налогов, но и для того, чтобы предотвратить формирование наследственных династий. Ведь возможность одного поколения передать своё богатство другому облегчает ему игру на поле жизненных шансов. Если богатые избегают налогообложения (как и происходит на самом деле) и если общий уровень налоговых ставок падает (как было во время президентства Буша и продолжилось в 2010 году, правда, только в этом году), роль унаследованного богатства станет одной из самых важных292. Учитывая эти обстоятельства, а также то, что с каждым годом богатство все больше концентрируется в руках 1 процента верхушки (или 0,1 % самых богатых из богатейших), Соединённые Штаты будут иметь все предпосылки к тому, чтобы стать страной наследственной олигархии.

Представители класса богатых и сверхбогатых часто используют механизмы корпораций, чтобы защитить себя и уберечь собственный доход, и они сделают все возможное для того, чтобы налоговая ставка на прибыль корпорации оставалась низкой, а налоговый кодекс был испещрён поправками. Некоторые корпорации используют эти механизмы, чтобы не платить налогов вообще293. Даже несмотря на то, что в Соединённых Штатах, предположительно, ставка налога на прибыль корпораций выше, чем во всем остальном мире, и достигает, согласно статуту, 35 %, реальная средняя налоговая ставка вполне сравнима со ставками других стран, и отдача от налогов в качестве доли ВВП меньше, чем во многих других развитых странах. Лазейки и специальные меры предосторожности выхолащивают налоговую систему до такой степени, что отдачи от неё в 1950 году, составлявшие около 30 % федерального бюджета, в наши дни достигают лишь 9 %294. Если американская компания вкладывает средства через систему зарубежных субсидий, то её прибыли не облагаются налогами Соединённых Штатов до тех пор, пока эти средства на вернутся в Америку. Для компании это, безусловно, выгодно (например, если учесть систему низких налоговых ставок в Ирландии), однако на всю систему повторного инвестирования это оказывает более чем негативный эффект – ведь рабочие места создаются не на территории Соединённых Штатов, а за её пределами. Но корпорации пошли ещё дальше и убедили администрацию президента Буша в том, чтобы дать им своеобразный праздник налога – суть его заключается в том, что деньги, возвращённые в период праздников, облагаются налоговой ставкой всего в 5,25 %: эти деньги якобы вернутся в страну и позволят произвести инвестиции уже в США. Буш установил такие условия сроком на один год, и деньги действительно вернулись обратно; только Microsoft вернул $32 миллиарда295. Однако стало очевидным, что масштабы дополнительных инвестиций крайне малы, а произошло это потому, что льготные налоговые ставки позволяли корпорациям платить гораздо меньше того, что они должны были платить296.

На уровне штатов дела обстоят ещё хуже. Многие штаты отказываются даже от претензий на прогрессивную налоговую систему, в соответствии с которой 1 процент верхушки должен платить бо́льшую долю своих доходов, чем представители беднейших слоев населения. Вместо этого бо́льшую часть налоговых поступлений составляют налоги с продаж, поэтому бедняки отдают в казну бо́льшую долю своих налогов, а сама система налогообложения может смело носить название регрессивной297.

Пока налоговая политика способствует дальнейшему обогащению богатых и не препятствует росту неравенства, социальные программы могут сыграть особую роль в том, чтобы бедные не становились ещё беднее. Система здравоохранения почти искоренила бедность среди пожилых людей. Недавние исследования показали, насколько велика эффективность этих мер: налоговый кредит на доходы, который включается в доход низших слоев населения, уменьшает уровень бедности на 0,2 %. Субсидии по ипотеке, питанию и программы, оплачивающие школьные обеды, оказывают серьёзное влияние на снижение показателей бедности298.Такие программы, как обеспечение медицинской страховкой детей из бедных семей, помогают миллионам и уменьшают риски этих детей на то, что всю жизнь они будут зависеть от собственных болезней и других проблем со здоровьем. Однако эти траты находятся в красноречивом контрасте с некоторыми корпоративными субсидиями или налоговыми лазейками, которые стоят гораздо больше, а преимущества получает гораздо меньше людей. Соединённые Штаты потратили гораздо больше на спасение банков (что позволило банкам сохранить свои щедрые бонусы), чем на то, чтобы помочь тем, кто потерял работу в результате рецессии (к которой страну банки и привели). Для банков (и корпораций) мы создаём гораздо более эффективную сеть безопасности, чем для обычных американцев.

Что гораздо более ошеломляет в ситуации с Соединёнными Штатами, так это то, что пока уровень неравенства формируется рыночными механизмами (а те формируются посредством принятия определённых политических решений и политики рентоориентирования), и он довольно высок (гораздо выше, чем в других развитых странах), – не делается практически ничего, чтобы урегулировать его посредством налогов или развитием социальной сферы. И по мере того как созданное рынком неравенство усиливается, правительство делает все меньше и меньше299.

Правительство и возможности

Среди наиболее шокирующих открытий, сделанных нами в первой главе, самым важным является то, что Соединённые Штаты превратились в общество, в котором становится все меньше равенства возможностей, гораздо меньше, чем в прошлом, и меньше в сравнении с другими странами, включая страны старой Европы. Описанные ранее в этой главе рыночные механизмы, разумеется, играют свою роль. Так, усиливается отдача от сферы образования, так как образованные люди легче находят себе работу, а люди со школьным образованием (особенно мужчины) едва сводят концы с концами. Это становится ещё яснее именно сейчас, в ситуации глубокого экономического спада. Уровень безработицы среди людей с высшим образованием достигает 4,2 %, в то время как люди, имеющие только школьный диплом, сталкиваются с уровнем безработицы в три раза выше – 12,9 %. Картина для недавних выпускников средних школ и даже для тех из них, кто сделал попытку поступить в колледж, складывается мрачная: для них уровень безработицы составляет 42,7 и 33,4 % соответственно300.

Однако доступ к хорошему образованию в значительной степени зависит от уровня доходов, общего материального благополучия и образования самих родителей, как мы уже определили в первой главе. На то есть свои причины: год от года высшее образование становится все более дорогим, особенно в штатах, урезающих господдержку, а для получения доступа в хороший колледж необходимо предварительное образование в хорошей школе и даже детском саду. Бедные слои населения не могут позволить себе трат на хорошие частные школы – так же, как не могут позволить себе жить в дорогих пригородах и обеспечивать своим детям доступ к качественному образованию в государственных школах. Многие бедные традиционно жили по соседству с богатыми – по причине того, что обслуживали их. Этот феномен, в свою очередь, привёл к тому, что в государственные школы стали ходить дети представителей различных социальных и экономических классов. Как показали недавние исследования, проведённые учёными Стэндфордского университета Кендрой Бишов (Kendra Bischoff) и Шоном Рирдоном, ситуация меняется: богатые и бедные больше не живут в непосредственной близости друг от друга301.

В Соединённых Штатах происходит сегрегация даже между домами собственников и съёмщиков. Этот паттерн вряд ли может быть объяснён расовыми предрассудками или наличием детей, потому как это происходит внутри этнических групп и групп семей, имеющих детей. Сегрегация внутри американских метрополий на сообщества собственников и сообщества снимающих жилье может послужить толчком к формированию сообществ с абсолютно различными условиями окружающей среды. Качества того или иного сообщества зависят от усилий его жителей по предотвращению криминальной обстановки и улучшению местного самоуправления. Скажем, по выплатам отдельным людям можно судить, что они прикладывают больше усилий для собственников жилья, чем для арендаторов. Качество жизни в сообществе зависит от коллективного желания жителей сделать органы местного самоуправления более эффективными и ответственными перед своими гражданами. Существуют определённые экономические механизмы, которые ставят в зависимость различия в богатстве того или иного домохозяйства (и домовладения) и различия в качестве жизни того или иного сообщества, в котором находятся эти домохозяйства302. Политика США в сфере домовладения направлена на то, чтобы увеличить низкодоходные домовладения, и отражает осознание того, что уровень домохозяйства влияет на качество жизни в том или ином сообществе, а растущий уровень преступности и насилия никак не совместим с поддержанием здорового состояния, развитием личностных качеств и школьными успехами. А система домовладений – в США это основной способ приобрести хороших соседей и одновременно аккумулировать в одном месте богатства – несовместима с теми домовладениями, где нет высокого уровня доходов, а люди вынуждены начинать с малого.

В первой главе мы также отметили, что выпускники, которым повезло иметь некий стартовый капитал и хорошо образованных родителей, гораздо более удачливы и в плане дальнейших перспектив. Возможно, причина кроется в системе сетей и связей, которые особенно важны именно сейчас, в условиях дефицита рабочих мест. Отчасти это происходит из-за растущей роли стажировок. На рынке труда, который функционирует у нас с 2008 года, на каждую вакансию приходится по несколько человек. Компании эксплуатируют этот дисбаланс и позволяют себе либо ничего не платить стажёрам, либо платить им ничтожно мало за наличие дополнительных пунктов в их резюме. Но в этом случае в лучшем положении находятся богатые, ведь они могут себе позволить поработать год или два бесплатно303.

Пока правительство сидит сложа руки и не предпринимает ничего, чтобы дать отпор сложившимся рыночным механизмам, разворачивается тенденция к росту неравенства возможностей, основанных на различном доступе к человеческому капиталу и вакансиям на рынке труда. Как мы замечали ранее, не делается ничего, чтобы уменьшить роль финансового капитала в этой сфере. Наоборот, мы видим, как ставка налога становится менее прогрессивной, что особенно заметно в сфере налогов на наследство. Говоря кратко, мы создали такой сплав экономической, социальной и политической систем, в котором текущее положение дел вряд ли можно назвать устоявшимся: в будущем мы можем надеяться лишь на увеличение неравенства и в сфере человеческого капитала и в сфере капитала финансового.

Ранее в этой главе и в главе 2 мы увидели, как правила игры обогащают богатых и ухудшают положение бедных. Правительство сегодня играет двойную роль в текущей ситуации с неравенством: оно частично ответственно за неравенство в доходах до их налогообложения, а также в том, что предпринимается ничтожно мало усилий по исправлению уровня неравенства посредством прогрессивного налогообложения и социальной политики.

Так как богатые становятся богаче, им есть что терять вследствие действий по регулированию рентоориентированного поведения и перераспределения доходов в соответствии с построением более справедливой экономики. Посему они задействуют больше ресурсов, чтобы прекратить эти попытки регулирования. Разумеется, может показаться странным тот факт, что, по мере того как усиливается неравенство, мы делаем все меньше и меньше, дабы приостановить его последствия, но это именно то, чего и следовало ожидать. Это именно то, что происходит сейчас во всем мире: более эгалитарные общества усиленно работают над предотвращением социальной сплочённости; в более неравных обществах политика правительства и других институтов благоприятствует этому неравенству. И эта ситуация уже довольно подробно задокументирована304.

Оправдывая неравенство

Мы начали прошлую главу с объяснения того, как представители верхушки стараются оправдать собственный уровень доходов и богатства и как теория предельной производительности, при которой тот, кто получает больше, получает это за то, что внёс в развитие общества наибольший вклад, стала доминирующей доктриной, по крайней мере в современной экономике. Но также мы отметили, что кризисная ситуация ставит эту теорию под большой вопрос305. Те, кто совершенствовался в навыках выдачи грабительских ссуд, кто помогал формировать деривативы, описанные миллиардером Уорреном Баффетом как «финансовое оружие массового уничтожения», и те, кто придумывал новые безрассудные условия ипотеки, которые и привели к кризису в этой сфере, остались в итоге с миллионами, а иногда и с сотнями миллионов долларов306.

Но и прежде было ясно, что тонкая связь между оплатой и социальным вкладом была крайне слаба. Как мы отмечали ранее, великие учёные, сделавшие открытия, которые легли в основу развития нашего современного общества, практически ничего не получили, особенно если сравнивать их прибыль с прибылью тех финансовых чародеев, которые привели мир к краю пропасти.

Но в этом случае важен ещё более глубокий философский аспект: в реальности мы не можем отделить вклад одного человека от общего совокупного продукта на выходе. Даже в контексте технологических изменений большинство изобретений основывались на существовавших ранее исходных элементах, они не были, по существу, принципиально новыми. Сегодня, по крайней мере во многих проблемных отраслях, огромная доля всех положительных тенденций зависит от базовых исследований, финансируемых правительством.

Гар Альперовиц (Gar Alperovitz) и Лью Дейли (Lew Daly) в 2009 году заключили, что «если большая часть того, что мы имеем, перешла к нам в качестве подарка от предыдущих поколений в результате исторического развития, важный вопрос состоит в том, сколько может дать каждый отдельный человек сегодня или в будущем»307. Действительно, успех конкретного предпринимателя зависит не от «унаследованной» технологии, а от институциональных установок (правил, законов), наличия квалифицированной рабочей силы на рынке труда и от возможностей и доступности благоприятной инфраструктуры (транспорта и коммуникаций).

Неравенство необходимо для стимулирования деятельности людей?

Другой аргумент часто предлагается защитниками статус-кво: определённый уровень неравенства совершенно необходим для того, чтобы стимулировать людей на работу, сбережения и инвестиции. В этом случае спутываются две позиции. Первая состоит в том, что хорошо бы не иметь неравенства вовсе. Вторая – что мы были бы более обеспеченными, если бы нынешний уровень неравенства был ниже. Я и, насколько мне известно, многие прогрессисты, не спорю с необходимостью неравенства. Мы чётко понимаем, что иначе пространство для стимулирования исчезнет вовсе. Вопрос состоит в том, насколько мы проиграем в деле стимулирования людей, если наше неравенство будет меньше? В следующей главе я попытаюсь дать объяснение тому, как снижение неравенства может повысить фактическую производительность.

Конечно, большая часть того, что мы называем стимулирующими выплатами, на самом деле ими не является. Это название дано с целью оправдать существующее неравенство и ввести общество в заблуждение относительно того, что без этого уровня неравенства наша экономическая система не будет работать должным образом. Это стало очевидным в условиях финансового взрыва 2008 года: банки были так смущены, что сменили название своих выплат руководящим лицам «бонусы производительности» на «бонусы удержания» (даже в условиях того, что вознаграждаемая деятельность не могла называться иначе как плохой работой).

В контексте схем стимулирующих выплат предполагается, что чем лучше проведена работа, тем выше плата за неё. То, что делали банки, было обычной практикой: когда наблюдался спад в измеряемых показателях, используемых для определения компенсаций, система этих компенсаций претерпевала изменения. Суть была в том, что одинаково хорошо могли платить и за отличную, и за убыточную работу308.

Об источниках неравенства

Экономисты склонны избегать сути вопроса о сравнительной важности различных факторов, приведших Соединённые Штаты к сегодняшней ситуации неравенства. Растущее неравенство в доходах и капитале, а также увеличивающаяся доля дохода, принадлежащая к тем формам, которые наименее справедливо распределяются, ведут к ещё большей степени неравенства в рыночных доходах. И, как мы увидели ранее в этой главе, менее прогрессивный налог и слабая политика социальных программ ведут к ещё большему их увеличению после выплаты налогов и перераспределения доходов.

Объяснение этого увеличения, основывающееся на рассеивании и разбросанности заработных плат, весьма спорно. Некоторые специалисты делают акцент на технологических изменениях – так называемой ловкости приспособиться к технологическим переменам (skill-biased technological change). Другие акцентируют внимание на социальных факторах – ослаблении профсоюзов, упадке регулирования социальных норм. Третьи делают упор на процессы глобализации. Четвёртые – на увеличивающейся роли финансового сектора. За каждым из этих объяснений стоит собственный интерес: борцы за систему свободных рынков видят в этом главенствующую роль глобализации, а борцы за более сильные профсоюзные организации считают ослабленные профсоюзы главной причиной кризиса. Некоторые дебаты относятся к самым разным аспектам неравенства, которые были обозначены выше: растущая роль финансовой системы может иметь мало общего с поляризацией зарплат в среде представителей среднего класса, но много общего с формированием капитала на верхушке. В разное время на арену попеременно выдвигались различные силы: глобализация, вероятно, имела существенное значение, скажем, начиная с 2000 года, нежели в предшествующие десятилетия. Однако всем без исключения экономистам ясно, что выявить роль одного-единственного фактора в данном случае – задача невероятно трудная. Мы не можем ставить экспериментов, чтобы выяснить, каков был бы уровень неравенства при сильных профсоюзах, принимая во внимание, что остальные факторы остаются неизменными. Более того: различные механизмы взаимодействуют между собой: конкурентные силы глобализации – угроза потери какой бы то ни было работы – ослабление в связи с этим деятельности профсоюзных организаций309.

Для меня бо́льшая часть этих споров представляется бессмысленной. Смысл есть в том, что неравенство в Америке (и ряде других стран) возросло настолько, что больше не может быть игнорировано. Технологии (тот самый skill-biased technological change) могут иметь центральное значение среди ключевых факторов текущих проблем, особенно когда дело касается поляризации рынка труда. Но даже в этом случае мы не должны сидеть сложа руки, наблюдая за последствиями происходящего. Жадность, разумеется, можно назвать наследуемой чертой человеческой природы, но это не означает, что мы должны мириться с последствиями действий беспринципных банкиров, которые эксплуатируют бедных и вовлекают их в осуществление своих грабительских монопольных операций. Мы можем и должны регулировать деятельность банков, игнорировать несправедливые условия кредитования, они должны отчитываться за свои преступные действия и должны понести наказание за свою монопольную деятельность.

серьёзными помощниками в условиях последствий технологического переворота могут стать усилившиеся профсоюзы и реформированный институт образования. И даже не очевидно, что этот поворот примет тот курс, о котором мы говорили: если заставить компании оплачивать последствия нанесения вреда окружающей среде, в которых они виноваты, компании могут повернуть свою деятельность не в русло технологического переворота, а в русло использования ресурсосберегающих технологий. Низкие процентные ставки могут стимулировать компании к роботизации производства, заменяющей неквалифицированный труд; так альтернативная макроэкономическая и инвестиционная политика может замедлить темп потери нашей экономикой квалификации. И пока экономисты могут оспаривать роль глобализации в процессе роста уровня неравенства, точки асимметрии в глобализации, на которые мы обращаем внимание, поставят работников в особенно невыгодное положение. Мы можем управлять процессами глобализации лучше – способами, которые могут привести к уменьшению неравенства по всему миру.

Мы также отмечали выше, что рост финансового сектора как части национального дохода Соединённых Штатов (иногда связываемый с финансиализацией экономики) стал основой развивающегося неравенства, одновременно способствуя обогащению верхушки и обеднению низов. Джейми Гэлбрейт показал в своих исследованиях, что страны с развитым финансовым сектором экономики обнаруживают серьёзное неравенство, и связь эта не случайна310. Мы уже наблюдали, как дерегулирование и скрытые и явные правительственные субсидии разрушали экономику, не только обогащая и без того богатый финансовый сектор, но и способствуя более лёгкому вертикальному перемещению финансовых средств. Мы не можем с большой уверенностью утверждать, какая доля неравенства должна присутствовать в развивающейся экономике, чтобы понять, какие изменения в принятии политических решений необходимо сделать.

Каждый фактор, способствующий росту неравенства, должен быть внимательно изучен; акцент необходимо сделать на тех факторах, которые действуют на экономикунапрямую: например, невероятное могущество монополий и разрушительный характер принятия политических решений. Неравенство укоренилось в нашей экономической системе, и необходим серьёзный комплекс мер, который я постараюсь описать в 10-й главе, чтобы выкорчевать его.

Альтернативные модели неравенства

В этой главе мы объяснили, что существуют альтернативные теории неравенства, в контексте которых оно выглядит более «оправданным», доходы верхушки – более заслуженными, а расходы на выявление неравенства и перераспределение кажутся чересчур для общества значительными. «Достижение» модели определения доходов состоит в том, что она фокусируется на усилиях отдельных индивидов, а неравенство есть результат различного приложения этих самых усилий – к ним очень сложно придраться, а не оценить их – несправедливо и неправильно. История Горацио Элджера, описанная нами в предисловии, принадлежит этой традиции: в многочисленных историях о движении «из грязи в князи» сугубо личным делом индивида оставалось то, как он сам сможет выбраться из бедности. Эти истории могли содержать частичку правды, – но только частичку. В первой главе мы уже выяснили, что главным определяющим фактором достижения индивидом успеха становится доход и уровень образования его родителей, ну, может, ещё удача.

Основной тезис этой и предыдущей главы состоит в том, что неравенство не есть лишь результат сил природы или неких абстрактных механизмов рынка. Мы можем желать того, чтобы скорость света увеличилась, но увеличить её самостоятельно не в нашей власти. Неравенство в самом широком смысле есть результат политики правительства, которая формирует его посредством технических изменений, а также экономических и политических механизмов. В этом заключается наше право на надежду и отчаяние: надежду – потому что мы видим неизбежность неравенства, а значит, через механизмы принятия политических решений мы можем достичь состояния более продуктивного и эгалитарного общества, отчаяние – потому что политические процессы играют в этом спектакле важнейшую роль, а повлиять на них – крайне сложная задача.

Пожалуй, в этой главе мы не упомянули лишь один источник неравенства, особенно в среде низших слоев: когда я сдавал книгу в печать, мы все ещё находились в условиях серьёзного спада после Великой депрессии. Главным источником неравенства являются управленческие ошибки в макроэкономике и их последствия. Безработные, как правило, присоединяются к среде бедных, тем самым ещё больше усиливая общее депрессивное состояние. Экономический пузырь дал им иллюзию богатства, но лишь на мгновение: как мы уже говорили, когда пузырь лопнул, исчезли не только иллюзии богатства, но произошел ещё больший разрыв и увеличение степени неравенства, ослабив и без того хрупкие позиции низших слоев населения. В главе 9 мы постараемся выяснить, как макроэкономическая политика (особенно в сфере финансов), согласно которой действуют Соединённые Штаты и ряд других стран, отражает интересы верхушки общества.

Другой темой книги является «неблагоприятная динамика», наличие «порочных кругов». В последней главе мы увидели, как увеличение общего неравенства ведёт к уменьшению равенства возможностей, которое, в свою очередь, приводит к ещё сильнейшим проявлениям неравенства. В следующей главе мы постараемся рассмотреть ещё несколько примеров нисходящей спирали – например того, как растущее неравенство подрывает поддержку совместных действий, тех действий, которые вдохновляют людей раскрывать собственный потенциал, например, в хорошей государственной школе. Мы постараемся объяснить, как неравенство порождает нестабильность, которая, опять же, порождает неравенство.