Цена времени. Книга 3

Глава 22. «Князь»

3 марта 1506 года.

Ситуация в городе постепенно начала стабилизироваться. Собравшееся в огромном количестве ополчение, неизвестно где доставшее так быстро столько копий и щитов, я стал постепенно распускать. Сам же, вместе с гвардией и отрядом из Борок, я принялся проводить в порядок детинец. Он пробыл в руках предателей совсем недолго, однако даже этого времени хватило, чтобы потерявший всякую честь полк успел привести его к почти полному запустению.

Вообще, народ вроде как признал во мне новую власть. Да, пока отнюдь не легитимную и самопровозглашённую. Однако никто не стал перечить мне ни когда я расположился в детинце, ни когда стал участвовать в управлении немногочисленными городскими предприятиями. В их глазах я видел лишь бесконечное доверие и какое-то необычное, даже непривычное признание авторитета, коим я сам себя вовсе и не считал.

Но нельзя сказать, что проблем не было вовсе. Процесс «революции», который так успешно расходился по сельской местности, в городе особой поддержки не встречал. Да и как таковых невольников здесь было не очень много. Холопов себе могли позволить лишь зажиточные горожане, коих, по понятным причинам, было меньшинство. И всё же я планирую в скором времени полностью искоренить среди местных такое понятие, как невольный труд. Как говорится, свободу рабочему и крестьянскому классу! Но только в рамках рыночной экономики, конечно. Во всяком случае, я понятия не имею, как здесь, без промышленных мощностей и значительных народных масс, радикально настроенных против буржуазии, можно построить социализм. А потому да простят меня ещё не родившиеся Маркс и Энгельс(рождение которых в будущем под большим вопросом), но коммунизму не быть.

Что же касается распространения революционных настроений в народе, то здесь, как утверждают мои сподвижники в многочисленных восторженных письмах, всё идёт полным ходом. Помещики уже перестали оказывать всякое сопротивление, стоило мне расстрелять чересчур ретивых поклонников рабского труда. И сейчас бывшие хозяева крестьян, что добровольно перешли на мою сторону, в своих же сëлах становились обычными наместниками. То есть они не могли судить крестьян, заставлять их что-либо делать и ограничивать их передвижение. Единственное, на что они имели разрешение, так это на сбор оброка. Денежный и натуральный налог собирался везде так же, как и в Борках: самые богатые платили больше, те, что победнее — меньше. Ну а те, кто и вовсе с трудом выживал — напротив, получал пособие. Но не стоит думать, что пособие закроет все потребности человека. Нет, оно лишь поможет ему в трудной ситуации, но уж точно не сможет полностью его обеспечить. Такая система позволит избежать ситуации, когда люди намеренно не захотят богатеть, чтобы на ровном месте получать деньги.

Конечно, стоило ожидать, что бывшие помещики начнут подворовывать и нагревать руки на новой системе. И избежать потерь вовсе скорее всего не получится. Однако можно их максимально сократить. Именно с этой целью пятеро помещиков, с которыми мы всё это и начинали, целыми днями катались по всем деревням и сëлам, тщательно обследуя крестьянские дворы и оценивая уровень их зажиточности. Она определялась количеством людей на двор, сколько из них детей, количеством скота и общим обустройством двора. После чего, складывая всех налогоплательщиков и вычитая из суммы бедняков, которым нужна помощь, мои сподвижники оглашали наместнику то, сколько он должен передавать денег или натурального оброка. Если же крестьянский двор пытался скрыть своё истинное состояние, то в качестве первого наказания половина их имущества переходила в собственность государства. Об этом их предупрежлали ещё до осмотра, чтобы самые хитрые успели одуматься. За второе же подобное нарушение штраф повторялся, только к тому же один взрослый мужчина со двора забирался на год принудительного труда без фактической оплаты.

У такой системы был один существенный минус. Люди имели свойство умирать. Причём, по обыкновению, очень неожиданно. А как собирать налоги с тех, кого уже нет на этом свете? Как-то несправедливо получается брать оброк с мёртвых душ. Для решения этой проблемы, по хорошему, нужно, чтобы был ежедневный отчёт о том, сколько человек родилось, а сколько умерло. Вот только нет у меня такого количества грамотных людей, чтобы посадить их в каждую деревню и в каждое село. А потому было решено проверять все вотчины раз в месяц, таким образом загрузив почти всех людей, понимающих в счёте и письме. А для большей эффективности нужно обучать новые кадры.

Для обучения в детинце я выделил целое здание под некое подобие школы. В ней учились все желающие, но главным образом — дети тех солдат, что отказались подчиняться Михаилу и были заточены в темницу. А также верные мне воины из сотни Григория. С учителями же думать долго не пришлось — за снежную зиму гвардейцы получили от меня огромное количество знаний в области простейшей математики сразу за пять классов современной школы. От Жака и Максима они получили неплохое, даже по меркам двадцать первого века понимание физики, от Оскара — простейшая химия (или скорее алхимия) и, что немаловажно, значительный пласт знаний в лекарском деле и травах. А от местного священника гвардейцы научились сносно читать и писать по-русски. В общем-то, преподавать гвардейцы должны были лишь эти знания, потому как для начального образования больше и не нужно. Зато когда из школы выпустятся первые молодые бюрократы, налоговая система и в целом управление должно, по моим расчётам, расцвести.

Но для крепкой и стабильной власти, помимо умелого руководства и кадров нужна ещё и силовая поддержка. Гвардия и верные остатки полка, безусловно, сейчас является весомой силой. Однако весьма малочисленной и незначительной. Мне нужны настоящие войска, обученные дисциплине и воинскому делу по образцу гвардейцев. А строить их нужно начинать как можно раньше и с максимальным усердием. Для этого я спланировал создание полноценного полка, численностью более чем в одну тысячу человек. Его фундаментом должны стать полторы сотни верных мне воинов полка из числа сотни Григория и бывших узников темницы. Ополчение из Борок же в скором времени я планировал отпустить домой, поскольку новому полку нужны были ружья, а новому государству — инструменты для строительства стабильной системы.

Три дня назад во все концы города отравились глашатаи, освещавшие открывшийся набор в «полк нового строя», куда зазывались все охочие люди возрастом от шестнадцати лет до двадцатиодного года. Исключительно добровольно. Можно было, конечно, начать собирать рекрутов в крестьянских дворах, объявив воинскую повинность. Тогда бы народу, возможно, и на пять полков набралось бы. Но всё же, как не крути, это была бы принудительная служба. Да и крестьяне хоть и составляют абсолютное большинство населения, не идут ни в какое сравнение с горожанами по уровню развития и образования. К тому же наличие у будущих рядовых места жительства в черте города позволяло мне не заботиться о том, где будущие солдаты станут жить. Я обещал им лишь два приёма пищи и небольшое жалование, требуя взамен готовности учиться новому, превозмогать себя и беспрекословно делать то, что им прикажут. Такие необычные возрастные ограничения я также установил не просто так. У молодых и кровь погорячее, да и восприятие гораздо более гибкое. Из них можно лепить такую армию, какая мне нужна: дисциплинированную, обученную и работающую как единый механизм.

Постепенно начало запускаться производство, заложенное ранней весной в сëлах помещиков, поддержавших меня. В детинец ежедневно приходили повозки с ружьями, серой формой из сукна и порохом. На рынки, куда с голодной страстью после освобождения детинца бросились купцы из Европы и с юга, стали поступать высококачественные инструменты, которые по десять часов в день ковались на мануфактурах на ровне с оружием и простенькие, зато массовые стеклянные изделия и посуду, которые наловчился делать Оскар. Скупая не жалея серебра устаревшие для нас арбалеты, производство которых в Борках только набирало обороты, купцы, наверное, считали, что крупно обманывают глупых русских, скупая у них смертоносное оружие, которое ещё не успел вытеснить стремительно набирающий популярность огнестрел, по сравнительно бросовой цене.

А в это время в детинце от зари до зари грохотали залпы ружей и раздавался барабанный бой. Сформированный из вчерашних подмастерьев, детей обедневших горожан и просто неудачников полк с каждым днём крепчал, закалялся сталью и порохом, переставал шугаться выстрелов и барабанов. Офицерами в полку назначались самые грамотные добровольцы, которых я отбирал лично, а также лучшие десятники из сотни Григория. Всего получилось шесть званий-ступеней, формирующих строгую иерархию: один полковник, три комбата, девять капитанов, тридцать шесть лейтенантов, сто восемь сержантов и девять сот семьдесят два рядовых. Каждый сержант командует девятью рядовыми, образуя десяток. Каждый лейтенант имеет под своим контролем три десятка, то есть один взвод, а каждый капитан, в свою очередь, имеет в подчинении четыре таких взвода, которые объединяются в роту из ста двадцати человек в общем. Три таких роты — батальон, над которым стоит комбат. А три батальона — полноценный полк под командованием полковника, коим стал сам Григорий. Он, не смотря на свой возраст, легко перенимал новую доктрину ведения войны и с лёгкостью находил общий язык с новобранцами. При этом в нём не было той слепой удали, которая так мешала Михаилу. Напротив, Григорий порой был уж очень задумчив и расчётлив.

Хотя тренировки и обучение шли ударными темпами, новому полку до сих пор катастрофически не хватало ружей и формы. Впрочем, эта проблема постепенно решалась, поскольку на мануфактуры с каждым днём приходило работать всё больше желающих. Чтобы потянуть на первых порах зарплаты рабочим, пришлось прибегнуть к спасительным серебряным рудникам, которых хоть и не должно быть здесь исторически, однако не воспользоваться этим ресурсом было бы просто невероятно расточительно с моей стороны. Да и нескончаемый поток купцов, которые охотно меняли наши товары на деньги, уголь и руду с запада и продовольствие с юга, неслабо помогал мне в этом невероятном скачке пятилетки за пару месяцев.

Я стоял на стене детинца и с интересом наблюдал за тренировкой второго батальона под командованием сурового комбата из числа бывших пленников Михаила, которого я назначил по совету Григория. И, похоже, не прогадал. Он гонял своих подчинённых с невероятным энтузиазмом, но при этом отнюдь не выражал какой-то жестокости или жажды власти. И сейчас батальон из трёхсот шестидесяти человек, пока ещё вовсе не стройным шагом пытался поймать ритм, который диктовал хладнокровный барабан. Ряды, которые должны двигаться идеально ровной, монолитной стеной напоминали сейчас скорее извивающихся червей, а всё построение вот-вот грозилось рассыпаться. Они в черт знает какой раз шли по огромному плацу из одного конца в другой, а в них с фронта летели десятки стрел без наконечников. Самые хитрые по началу пытались увернуться от не смертельных, но очень неприятных снарядов, однако вскоре и в их головы было донесена вся важность строгого построения на поле боя.

— Смелее, вашу мать! — Выкрикивал комбат, также шедший вместе со своим батальоном, хотя и отдающий команды, как и следует толковому командиру, следуя позади всего построения. — Выше головы! Это стрелы, а не дерьмо! — Барабанный бой резко оборвался и батальон встал, пытаясь выровнять ряды.

— Чудные дела нынче на земле русской творятся, — Произнёс кто-то позади меня. И хотя я узнал в голосе митрополита Новгородского и Софийского собора Никона, с которым мне не так давно пришлось познакомиться, я всё же рефлекторно обернулся. Отнюдь не старый священник стоял рядом и, хитро улыбаясь уголками губ, наблюдал за учениями. И как он только сумел вот так незаметно подкрасться ко мне?

— Считаешь, отец Никон, что сие не есть хорошо? — Осторожно спросил я. Вообще, как я понял, новый митрополит, что ростом и габаритами вышел даже больше меня, от чего его вид в чëрной рясе и с массивным крестом на груди внушал ещё больше неоднозначных чувств, был относительно прогрессивен и религию, судя по всему, воспринимал не просто как веру, но ещё и как мощный рычаг давления на народные массы. Да и патриотом был, каких поискать.

— Не всё, — Уклончиво ответил он. — Большие перемены способны вести на путь праведный. Однако и цену за то порой платить приходиться непосильную. Что же до полка твоего нового, — Он прервался, наблюдая, как батальон берёт ружья на изготовку, передний ряд пока не очень слаженно встаёт на колено и первые две линии дают разрозненный залп холостыми зарядами в сторону обстреливающих их гвардейцев. — Господь завещал «не убий». Но когда придут язычники святую веру топтать, нам придëтся сию заповедь оставить. — Никон тяжело вздохнул. — Или они, или мы. И вижу я, что сила в новом деле ратном сокрыта великая, однако ж время ей нужно на то, чтобы проявиться.

— Как дела с моей просьбой? — Сменил я тему разговора.

— Вот, — Никон протянул мне широкий лист, на котором ровным столбиком были аккуратно выведены буквы. Не те закорючки, что я видел во всех русских текстах этого времени, которые едва ли можно было сходу разобрать, а вполне лаконичные, привычные моему взгляду буквы. Взяв за основу устаревшую кириллицу, митрополит по моей просьбе и моему же описанию упростил символы, доведя их до приятного глазу вида. Да, это всё же был не тот шрифт, каким писали в двадцать первом веке. Однако очень близко к этому.

— Отлично, — С придыханием произнёс я, сжимая в руках драгоценный лист.

— Однако мнится мне, что не примут священники сей уклад быстро. — С искренней досадой произнёс епископ.

— Хм, — Я на мгновение задумался. Нет, ну а что мне дело до святых писаний? Пусть себе хоть на иврите молятся. Мне же нужна строгая практичность и лёгкость лишь в тех текстах, которые я буду читать и которые буду писать. В письмах, докладах, отчëтах. — Тогда не будем покамест их дёргать. Пущай пишут по-старинке, по заповедям священных предков.

— Свет истины льётся из уст твоих, княже, — Хитро улыбнулся митрополит. Он впервые назвал меня вот так. «Княже»? Это что же получается? Он признал меня как законного правителя? — Пойдём в храм, нам нужно многое обсудить о будущих делах. — Произнёс Никон, вырывая меня из размышлений.

Я ещё мгновение постоял в немом раздумье, но вскоре в стороне раздался быстрый топот. По дощатому полу крепостной стены спешил ко мне купец Мстислав в сопровождении Генриха и моего личного шпиона Лаврентия. Они в последние дни работали над общей задачей: Мстислав и Генрих со своими связям среди купечества и дворянства активно собирали информацию, а Лаврентий, пользуясь своими навыками и талантами контрразведчика, обрабатывал её и принимал оперативные решения, первоначально взяв на то моё разрешение. В общем, боролись с очагами недовольства, порой прибегая к довольно радикальным, но очень эффективным методам.

— Про либертате попули! — Выкрикнули Генрих и Лаврентий на не очень чистой латыни революционное приветствие, не останавливаясь, но ударив правой рукой в грудь. Эта фраза значит «За свободу народа» и была выбрана мною не просто так.

— Эт патрие! — (То есть «И Отечества») Ответил я в такт им. — Что стряслось, господа? К чему такая спешка? — Галантно поинтересовался я на непривычный мне манер.

— Саша, в порт вошёл корабль Мартина, — С улыбкой сообщил Генрих. — С ним несколько грамотных иноземцев, что пожелали служить тебе.

— Прекрасно! — Едва ли не запрыгал на месте я. Но тут я вспомнил про приглашение митрополита. Поговорить с ним мне тоже безумно хотелось. Да и прояснить момент с моим негласным титулом было нужно как можно скорее. — Вы можете проверить этих иноземцев? — обратился я к своей шпионской троице — Ежели счëт ведут хорошо, да науку или языки какие знают, то принимайте. А если просто оборванцы какие — отказывайте не раздумывая. — Лаврентий с Генрихом переглянулись и, одновременно кивнув, согласились. Они получили от меня ещё несколько распоряжений, после чего также быстро удалились встречать будущих кадров для государства. Я же, тяжело вздохнув, направился в сторону величественного Софийского собора.

Интерлюдия.

Лаврентий.

До порта добрались на удивление быстро. Нужный корабль, на который указал герр Майер, и вовсе плавно покачивался на лëгких волнах совсем рядом. Встретившись с хозяином судна, Майер тепло поприветствовал его и представил меня и купца Мстислава. Меня не особо интересовал этот немецкий купчишка, хотя, конечно когда он узнал, что командир не смог его встретить, как-то странно дёрнул щекой, то ли расстроившись, то ли расслабившись.

— А я ведь хотел сказать ему спасибо за совет с квашеной капустой! — То ли притворялся, то ли на самом деле был очень огорчён купец. Я, по правде говоря, не понимал того, что он говорит, однако герра Майера, что переводил его речь для меня, слушал внимательно. — Я ведь столько людей да денег сберёг, когда у моряков зубы с кровью перестали падать! Даже хватило серебра зайти в порты Венеции и Италии! — Не знаю, что за Венеция, но наверняка большой город, раз этот купчишка так о нём говорит. Надо бы его проверить, этого «Мартина». Вот только у меня сейчас совершенно другое задание.

Вскоре с корабля на берег сошли пол дюжины мужчин в немецких кафтанах и платьях. На фоне четырёх откровенно богатых, двое смотрелись как-то бедно, однако я не привык делать поспешных выводов, а потому, с помощью герра Майера, приступил к проверке знаний этих немецких розмыслов.

С четырьмя богато одетыми господами проблем не возникло. Двое из них владели французским, один был германцем, а последний прибыл из Англии. Да помимо своих родных, каждый владел ещё одним, а то и более, языками. Все добро считали, двое знали инженерное дело, один был лекарем добрым, а один — алхимиком. Но вот как только мы стали опрашивать первого не столь богато одетого немца, тот сразу себя выдал. Считал он из рук вон худо, а на своём родном германском и то с трудом выражался. По нашим лицам, он, должно быть, понял, что обмануть здесь никого не вышло, а потому поспешил затеряться в толпе. Оставался последний немец, который, наверное, также был простым бродягой, а не розмыслом. Он имел длинную бороду и волосы светлого цвета, а на голове носил причудливую чëрную шапку.

— Откуда вы прибыли? — Спросил я его на германском. Он на мгновение смутился, но вскоре, подумав, дал ответ.

— Я есть прибыть из Итальянская земля… — Немец запнулся, но я жестом показал, что продолжать не нужно. Если Италия, значит латынь, а в ней я не шибко силён. Зато герр Майер без проблем на ней изъясняется. Однако то, что он понял германскую речь, владея латынью, как родным языком, уже говорит о том, что перед нами не совсем дурак.

— Спокойно, господин, вы можете говорить на латыни. — Пролепетал Генрих. Широко раскрыв глаза, мужчина улыбнулся.

— О, спасибо, господин! — Мне оставалось лишь слушать моментальный перевод Майера. — Я приплыл из Флорентийской республики. Был рождён близ города…

— Не нужно. — Прервал его я. — Это лишнее. Спроси у него, сколько будет, ежели взять сто двадцать шесть и прибавить семнадцать. — Генрих перевёл вопрос и итальянец, нахмурившись, почти сразу выдал ответ.

— Сто сорок три. — Перевëл его ответ Майер.

— Чем вы занимались на Родине? — Задал следующий шаблонный вопрос Генрих.

— Я был художником, — Он достал из своего громадного сундука несколько больших картин. Я взял первую попавшуюся и скривился. На ней был нарисован человек с четырьмя ногами и четырьмя руками, да к тому же ещё и полностью нагой! Я вернул её художнику и взял другую. Ну вот, это уже куда как лучше! С плоской картины на меня смотрели глаза женщины в тёмном одеянии и, слегка улыбаясь, глядели будто бы в душу. Однако, он явно мастерский богомаз, каких поискать. Иконы наверное расписывал у себя в Италии, али храмы. Командир сказывал, что у латинян много чего с православное верой схоже. Хотя и разного не мало.

— Очень интересно, — Протянул на русском Генрих, рассматривая ту самую картину нагого человека. — Только художник?

— О, нет, — Опомнился латинянин. — Ещё можете взглянуть на это. — Он достал из того же сундука несколько бумажных листов, исписанных разными зарисовками, какие я видел у французского мастера Жака в Борках. Только здесь, похоже, что-то более необычное и, видимо, невозможное. Хотя, после того, как я видел, как взлетает воздушный шар от горящих в печи опилок и как летают ракеты, сея смерть в стане врага, меня уже едва ли что-то удивит. — Я работал архитектором и военным инженером, где меня обучили многим механизмам. — С лёгкой гордостью заявил он.

— Хорошо, мы согласны взять вас на службу. — С улыбкой перевёл Генрих мои слова. — Как ваше имя? — Генрих выслушал его ответ, который едва ли мог быть одним единственным именем, после чего перевёл мне его слова.

— Меня зовут Леонардо, сын Пьеро из Флорентийского города Винчи.

Конец третьей книги.