Чан Кайши

Катастрофа

Между тем во второй половине 1946 года резко ухудшилось экономическое положение страны. Война отнимала от семидесяти до девяноста процентов сильно инфляционного бюджета, а Чан Кайши все продолжал настаивать на том, чтобы, как и в годы Второй мировой войны, печатать все больше бумажных денег. С сентября 1945-го по февраль 1947-го курс юаня упал в 30 раз. За один январь 1947 года он понизился более чем в два раза — с семи тысяч семисот юаней до восемнадцати тысяч за доллар. В 1947 году ежемесячный рост цен составил 26 процентов. 1 марта 1947 года Т. В. Сун, не согласный с такой политикой, подал в отставку, и тогда Чан вместо него занял место председателя Исполнительной палаты. Это было смело, но недальновидно: концентрируя всю полноту власти, Чан Кайши сам подставлял себя под критику населения, страдавшего от инфляции и роста цен. Чан осознал это довольно скоро и, по рекомендации Маршалла, уступил этот пост другу юности и одному из самых доверенных лиц Чжан Цюню, считавшемуся в гоминьдановской верхушке либералом.

А кризис все продолжал углубляться. Очевидец сообщает: «Инфляция была столь стремительной, что если какой-то суммы утром хватало на покупку трех яиц, то уже днем за эти же деньги можно было купить лишь одно. Деньги возили в тележках, а цена риса была так высока, что люди, в обычные времена и не помышлявшие о воровстве, громили продовольственные лавки и выносили оттуда все что могли». Бутылка кока-колы, стоившая на американские деньги десять центов, продавалась за миллион юаней.

Закусив удила Чан саботировал любые предложения провести реформы, как экономические (в том числе аграрную и налоговую), так и политические. На словах он соглашался их осуществить, но ничего не делал. Еще в середине июля 1946 года гоминьдановцы объявили о начале земельной реформы, включавшей снижение налогов, расширение кредитования земледельцев и даже перераспределение земли, но дальше деклараций не пошли. Было понятно, что Чан просто не желал вступать в конфликт с американцами, настаивавшими на реформах, однако считал, что их осуществление пока невозможно, а потому откладывал на послевоенное время.

По-прежнему против любых оппозиционеров применялись репрессивные меры. Наиболее массовые репрессии имели место на Тайване в феврале — мае 1947 года. Против демонстрантов, выступивших с осуждением коррупции гоминьдановских чиновников, централизации экономики, безработицы, инфляции и роста цен, были брошены войска и полиция. Губернатор Тайваня Чэнь И получил полную поддержку Чана, считавшего необходимым поддерживать мир и порядок на Тайване, опираясь «на военную силу». В результате столкновений, начавшихся 28 февраля, на прекрасном острове, так понравившемся Чану и Мэйлин, погибло несколько тысяч человек (по данным ЦРУ — от десяти до двадцати тысяч), три тысячи бежали с острова. «Чистая земля» была залита кровью, а любое публичное упоминание о бойне приравнено к государственному преступлению.

7 марта 1947 года Трумэн сказал членам своего кабинета: «Чан Кайши не сможет победить. Победят коммунисты — они фанатики. <Давать помощь> при такой обстановке, это все равно что сыпать песок в крысиную нору». Его полностью поддержал госсекретарь Маршалл: «Он <Чан Кайши> отдает примерно 40 процентов своих вооружений врагу (так как его войска плохо воюют. — А. П.). Если процент возрастет до 50, он должен будет решать, стоит ли ему вообще вооружать свои войска». С ними, однако, не согласились министры обороны и ВМФ, а также генерал Макартур, некоронованный король Японии, командовавший союзными оккупационными войсками в Стране восходящего солнца. Макартур выразил мнение этой группы военных наиболее точно: «Гоминьдан не лучшая <партия, но> она на нашей стороне».

Между тем, однако, 12 марта 1947 года авиация Чан Кайши нанесла бомбовый удар по самому городу Яньань, столице коммунистов, и окрестному пещерному лагерю, где жили вожди компартии. И через несколько дней войска Ху Цзуннаня заняли Яньань. Но это было последним успехом Чана.

Уже летом 1947 года части коммунистов начали наступать на позиции противника. Чан запаниковал. В июне 1947 года он обрушил на своих генералов и офицеров ярость и гнев: «Если бы речь шла только о духе и морали, уровне знаний и способностей, а также о степени понимания того, что представляем из себя мы и что наши враги, то мы должны были потерпеть поражение от армии бандитов уже давно».

По его требованию прокурор Верховного суда издал приказ об аресте Мао Цзэдуна, после чего все коммунисты были объявлены «предателями китайского народа». Но в войне уже наступил перелом. Поняв, что скоро коммунисты смогут разгромить Чана, американская администрация еще в конце мая 1947-го сняла эмбарго на поставки вооружения в Китай — через десять месяцев после его введения. Забегая вперед скажем, что до конца 1949 года США предоставят Чан Кайши не только товары по ленд-лизу, но кредиты и займы на сумму около двух миллиардов долларов (больше, чем любой стране Западной Европы после Второй мировой войны). Кроме того, продадут оружие на сумму в 1 миллиард 200 миллионов долларов. Правда, ситуацию это переломить не сможет.

В июне 1947 года посол США Стюарт заявил советскому послу Петрову: «Китайское правительство становится все более слабым. Это наблюдается в военном, экономическом и психологическом аспектах. Экономический кризис усиливается, финансовые затруднения вызывают недоверие к правительству, и рост недоверия… в свою очередь, является важнейшим психологическим фактором… В правительственных кругах нарастают пораженческие настроения… Чан Кайши должен пойти на решительные и существенные реформы. В противном случае ему следует… поехать за границу или уйти в отставку». А Маршалл в то же время откровенно сказал представителям бизнес-элиты США: «Я сломал свой мозг, но не могу найти ответа (на вопрос, что делать с Китаем. — А. П.)».

Не знал, что делать, и Трумэн. С июля 1946-го по июнь 1947 года войска Чана потеряли 780 тысяч солдат и офицеров, а с учетом местных охранных частей — 1 миллион 120 тысяч. Чтобы «оценить политическую, экономическую, психологическую и военную ситуацию» в этой стране, Трумэн в июле послал в Китай столь любимого Чаном генерала Ведемейера, который с мая 1946 года находился в Штатах.

Проведя обследование в течение двух месяцев, Ведемейер вынужден был перед отъездом сказать Чану правду (тем более что тот сам попросил его об этом): «Центральное правительство сможет победить китайских коммунистов, применив силу, но завоевать лояльность и горячую поддержку народа оно может, только если немедленно улучшит политическую и экономическую ситуацию». Он резко осудил широкомасштабную коррупцию, бездарное военное командование и репрессивное правительство, потерявшее доверие народа.

Чан обиделся, но политическую ситуацию решил улучшить. С 21 по 23 ноября 1947 года в районах, находившихся под его контролем, прошли выборы в Национальное собрание (конституционный парламент). Был избран 2961 депутат. Коммунисты и демократы бойкотировали выборы, но это было их дело. Не участвовали в выборах и некоторые левые деятели Гоминьдана, в том числе вдова Сунь Ятсена — Сун Цинлин, вдова Ляо Чжункая — Хэ Сяннин, маршал Фэн Юйсян и генерал Ли Цзишэнь. В ноябре 1947 года они собрались в Гонконге на так называемый I съезд Левого Гоминьдана и 1 января 1948 года объявили о создании новой партии — Революционный комитет Китайского Гоминьдана, который «будет стремиться свергнуть диктаторский режим Чан Кай-ши <так в тексте>». Свояченица Чана, Сун Цинлин, стала почетным председателем Революционного комитета ГМД. 7 февраля 1948 года Фэн Юйсян обратился с открытым письмом к Чану, призвав его «уйти в отставку, немедленно покинуть страну, отдать все народу» и найти убежище в другой стране, лучше всего в Аргентине (?).

Деятельность раскольников, разумеется, была на руку коммунистам, и Чан их исключил из партии. А 29 марта 1948 года в массивном дворце Нанкина, расположенном недалеко от дворца Цзычжао, на проспекте Чанцзян, торжественно открыл первую сессию парламента, которая должна была избрать президента и вице-президента Китайской Республики.

За два месяца до ее созыва гуансийский генерал Ли Цзунжэнь, с которым у Чана, как мы помним, далеко не всегда ладились отношения, заявил о своем желании баллотироваться на пост вице-президента, потребовав избрать президентом профессора Ху Ши, известного философа и дипломата, к тому же беспартийного. Возможно, в условиях обострения гражданской войны это был бы наилучший вариант. Даже Чан стал раздумывать над ним. Ли Цзунжэня он избирать не хотел и даже уговаривал его снять свою кандидатуру (на пост вице-президента он намечал Сунь Фо, сына Сунь Ятсена), а вот с выдвижением Ху Ши готов был согласиться. Понятно, что он в глубине души сам хотел стать президентом, но, взвесив все «за» и «против», 31 марта все же предложил этот пост профессору Ху. Тот сразу же согласился. Это несколько озадачило Чана: как мы знаем, в Китае было не принято принимать предложение с первого раза. 1 апреля Чан пригласил к себе председателя Исполнительной палаты Чжан Цюня, чтобы еще раз посоветоваться о кандидатуре Ху Ши. Чжан в принципе не возражал против выдвижения профессора Ху, хотя и заметил, что у него сложный характер.

Но собравшиеся утром в воскресенье 4 апреля на очередной пленум члены Центрального исполкома и Центральной контрольной комиссии Гоминьдана никакого Ху Ши на посту президента видеть не захотели. По поручению пленума на следующий день вопрос обсудили члены Постоянного комитета ЦИК, большинство которых выступили за то, чтобы пост президента занял цзунцай (вождь) партии Чан Кайши. Собравшиеся на заседание 6 апреля члены ЦИК и ЦКК выдвинули в президенты Чана.

И 19 апреля депутаты Национального собрания, среди которых преобладали члены Гоминьдана, избрали Чан Кайши президентом на шестилетний срок подавляющим большинством голосов. Из 2699 голосов за него было подано 2430, то есть 90 процентов, а за его формального конкурента, председателя Законодательной палаты Цюй Чжэна, — всего 269 (10 процентов). При вступлении в должность Чан обещал «привить нашему народу демократические навыки и, таким образом, повести нашу страну по пути к подлинной демократии».

Авторитет Чана, однако, не был непререкаемым. Несмотря на то что Чан недвусмысленно дал всем понять, что хотел бы видеть вторым лицом в государстве Сунь Фо, он столкнулся с оппозицией даже среди гоминьдановских депутатов. И большинством голосов на этот важный пост все же прошел генерал Ли Цзунжэнь. Он получил 1438 голосов из 2761, то есть 52,1 процента, в то время как Сунь Фо — 1295 голосов (46,9 процента). 28 голосов были признаны недействительными.

Депутаты проголосовали за генерала Ли, во-первых, потому, что он подкупил многих из них (стоимость одного голоса составляла 100 миллионов юаней и выше), а во-вторых, потому, что Ли Цзунжэнь, в отличие от генералиссимуса, считался сторонником демократических реформ. По крайней мере, он уверял, что «острый внутриполитический и экономический кризис в Китае вызван загниванием политико-административной системы Гоминьдана. В этой системе господствует крупная бюрократия, которая не заботится об интересах народа. Поэтому разрешение внутренних проблем Китая необходимо начинать с проведения всеобщих реформ, направленных на улучшение государственной системы, очищение ее от коррупции, произвола, взяточничества и других социальных болезней».

За день до избрания Чана президентом члены Национального собрания по решению Постоянного комитета ЦИК, принятому 5 апреля, внесли в конституцию страны несколько дополнительных «Временных статей на период мобилизации для подавления смуты». Эти статьи давали право президенту вводить в стране военное положение, неограниченно продлевать свой срок пребывания у власти, а также принимать другие чрезвычайные меры в целях безопасности государства.

Между тем гоминьдановские войска разваливались буквально на глазах. К началу февраля 1948 года их потери составили уже 1 миллион 977 тысяч человек, и новое пополнение не могло компенсировать сокращение армии. Численность войск Чан Кайши сократилась до 3 миллионов 650 тысяч человек (по данным министра обороны Китая Хэ Инциня — четыре миллиона), в то время как вооруженные силы Мао Цзэдуна возросли до 2 миллионов 800 тысяч (по оценке Хэ Инциня — 2 миллионов 200 тысяч). 25 апреля 1948 года коммунисты вновь взяли Яньань.

Чан рвал и метал. «Большинство офицеров безмозглы, — сокрушался он, — …а мозги у большинства солдат пребывают в спячке». «Только потому, что в Китае всё отсталое и не хватает талантливых людей, на вас, людях с мизерными способностями, лежит такой груз ответственности!» — кричал он на своих генералов. Но те были бессильны выправить положение. Боевой дух солдат продолжал стремительно падать. Во всех частях процветали воровство и коррупция. По-прежнему сильны были пережитки местничества и милитаризма. И Чан, по его собственным словам, уже ничего не мог поделать ни с коррумпированными военными, ни с продажными бюрократами. «Если я стану что-то менять, — сказал он одному из американских друзей, — правительство развалится и коммунисты захватят власть». Он и его ближайшие соратники, как и прежде, всеми силами старались вовлечь в конфликт американцев, подчеркивая, что «борьба в Китае составляет часть большого плана сопротивления русскому тоталитаризму» и что «Китай играет роль аванпоста третьей мировой войны», но у них ничего не получалось. Трумэн не менял свою политику.

Не веря Трумэну и считая, что тот со дня на день вмешается в китайский конфликт, причем применит против коммунистов ядерное оружие, Сталин в июне 1948 года отдал приказ начать транспортную блокаду Западного Берлина, стремясь отвлечь от Китая внимание американцев. Трумэн поддался на этот трюк, действительно на какое-то время переключив внимание на Берлин.

Остро давала о себе знать и неспособность правительства Китая стимулировать экономическое развитие. Весной 1948 года правительство вынуждено было ввести карточки на продовольствие во всех крупных городах и, чтобы как-то увеличить запасы зерна, ввело принудительные закупки его по заниженным ценам. Однако это оттолкнуло от Гоминьдана его естественного союзника — зажиточного крестьянина. В августе 1948 года цены на рис возросли в десять раз по сравнению с маем. Чтобы как-то выправить положение, Чан Кайши ввел в обращение золотой юань — он обменивался на три миллиона старых юаней (один американский доллар равнялся четырем золотым юаням). Но это тоже не помогло. Новый юань обесценился также быстро, как старый.

Города переполняли беженцы, тяжелейшая ситуация сложилась в столице. Жительница Нанкина свидетельствует: «Здесь… не хватает муки, риса, сахара и дров… Магазины закрываются. Беженцы прибывают в город с севера. Люди голодают». Повсеместно разорялись предприятия, быстро росла безработица, здесь и там проходили антиправительственные забастовки рабочих и демонстрации студентов. В общем, Чан Кайши потерял как свою армию, так и тыл. Его внутренняя политика вызвала недовольство широких масс населения.

Чан 15 сентября 1948 года выступил по радио с обращением к нации начать «движение за трудолюбие и экономию в целях осуществления национальной реконструкции», чтобы «сократить до минимума потребление в общественной и частной жизни и… повысить производство и боевую мощь до наивысшего возможного предела». Он призвал народ «усердно трудиться и жить экономно», чтобы «сберечь ограниченные ресурсы Китая» и «подавить коммунистов в ближайшее время». При этом он откровенно подчеркнул, что «Китай столкнулся с двумя новыми серьезными угрозами». Одна из них «заключается в повсеместном восстании китайских коммунистов, а другая — в экономической разрухе и социальной несправедливости».

ПОСЛЕДНЯЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА КПК С ГОМИНЬДАНОМ (1946–1949 гг.) Карта:

В начале ноября 1948 года Чан записал в дневнике: «В последнее время военная и экономическая ситуация чрезвычайно ухудшилась, а интеллигенты, в особенности левацки настроенные профессора и журналисты, яростно клевещут <на правительство>… Сердца людей не спокойны, в них скапливается все больше обиды. Это результат тридцатидвухлетней систематической кампании коммунистических бандитов, направленной на мою дискредитацию. Это ядовитая трава, которая убивает сильнее оружия».

В это тяжелое время единственной хорошей новостью для Чан Кайши было рождение еще одного внука (27 октября 1948 года Фаина разрешилась от бремени). При крещении ему дали имя Эдвард (в семье его стали звать Эдди). «Это утешение в горе», — записал Чан в дневнике на следующий день.

Он приказал своему старшему сыну навести порядок хотя бы в шанхайском регионе — наиболее важном в экономическом отношении. И Цзинго с присущей ему энергией взялся за дело, начав искоренять коррупцию и спекуляцию самыми жесткими мерами. Но неожиданно обнаружил, что одним из главных спекулянтов являлся его двоюродный брат, родной племянник Мэйл ин — Дэвид Кун. Недолго думая Цзинго посадил его под домашний арест, но в дело тут же вмешалась Мэйлин. Да и сам Чан не остался в стороне. Взволновал его даже не арест Дэвида, а то, что дело привлекло внимание прессы, в том числе гоминьдановской. Дело Дэвида бросало тень на самого Чана, а этого он допустить не мог. Под давлением отца Цзинго вынужден был освободить кузена. А тот в обмен вернул в казну шесть миллионов американских долларов и навсегда покинул Китай. Он переехал в Штаты, куда за год до того, в августе 1947-го, перебрались его родители (Кун Сянси формально приехал туда как личный представитель Чан Кайши).

А тем временем в течение пяти месяцев, с сентября 1948-го по январь 1949-го, коммунистические войска провели три крупнейшие стратегические операции. Одну — в Маньчжурии, другую — в Восточном Китае и третью — в районе Бэйпин — Тяньцзинь. В результате было уничтожено более 1,5 миллиона солдат и офицеров противника, взяты несколько больших городов.

В ноябре 1948 года Мэйлин вновь отправилась в США, чтобы, используя свой шарм, убедить правительство Трумэна оказать срочную помощь Китаю. А 10 декабря 1948 года Чан, воспользовавшись правом вводить в стране военное положение, провозгласил его на основной территории страны, за исключением западных провинций (Синьцзяна, Тибета, Сикана и Цинхая), а также Тайваня. Но это не помогло.

Многие вожди Гоминьдана заколебались, утратив веру в победу, и стали настойчиво требовать от Чана возобновить мирные переговоры с коммунистами. Во главе этой группы встал вице-президент Китая Ли Цзунжэнь. Его поддержали члены Исполнительной палаты. В этих условиях 16 января 1949 года Чан посетил Мавзолей Сунь Ятсена, трижды поклонился гробу Учителя, как бы испрашивая его благословение, вечером устроил официальный обед для руководителей партии и правительства и через пять дней, 21 января, собрав заседание Постоянного комитета ЦИК, объявил о своей отставке, после чего в четыре часа пополудни улетел в Ханчжоу. В тот вечер он записал в дневнике: «Только сейчас почувствовал спокойствие. Благодарю Всевышнего за его милость, за то, что помог мне отойти от дел так легко. Это действительно счастье». На следующий же день он улетел в родную деревню Сикоу, где сразу же направился на могилу матери, чтобы поклониться ее праху.

Исполняющим обязанности президента стал генерал Ли Цзунжэнь, тут же отменивший военное положение и вступивший в переговоры с коммунистами. Но из переговоров ничего не вышло. 31 января 1949 года по соглашению с предавшим Чана генералом Фу Цзои, оборонявшим Бэйпин, части армии коммунистов вошли в этот город без единого выстрела, после чего коммунисты опубликовали список из сорока пяти «военных преступников», потребовав их немедленного ареста и наказания, прежде чем заключать перемирие. Среди этих сорока пяти были Чан, Мэйлин, Цзинго и Т. В. Сун. Генерал Ли всеми силами старался договориться с коммунистами и даже подписал приказ об освобождении из-под стражи их старого друга Чжан Сюэляна (Чжан к тому времени был перевезен на Тайвань), но Чан, по-прежнему, несмотря на отставку, державший власть в своих руках, отменил этот приказ. В начале марта Чана в Сикоу посетили представители Ли Цзунжэня, чтобы уговорить его уехать за границу, но он отказался и именно в то время отдал тайный приказ вывезти золотые резервы страны на Тайвань. Руководить этой последней операцией он назначил своего сына Цзинго (по некоторым данным, через Шанхай было вывезено более 112 тысяч 380 килограммов золота и огромное количество серебра). Одновременно более 15 миллионов 270 тысяч американских долларов были переведены в банки США. 20 апреля Ли Цзунжэнь вынужден был отвергнуть требования коммунистов.

Тогда коммунисты ударили по Нанкину. Очевидец рассказывает: «Мирные переговоры между вице-президентом Ли Цзунжэнем и китайскими коммунистами неожиданно прервались в среду <20 апрелях В ту же ночь с другого берега Янцзы велась сильная бомбардировка». 22 апреля началась эвакуация. Очевидец вспоминает: «Самолеты летали над нашими головами целый день, перевозя партийных и правительственных чиновников и тех, кто хотел улететь и мог найти деньги на билет… Мы очень боимся, что начнутся беспорядки и грабежи». На следующий день коммунисты взяли город.

Ли Цзунжэнь бежал в свою вотчину — в Гуйлинь (провинция Гуаней), а гоминьдановское правительство заранее, еще 5 февраля, переехало в Кантон. Т. В. Сун еще 24 января уехал в Гонконг. Оттуда в мае он отплывет в Париж, а в начале июня, как и Кун Сянси с женой, переберется в Штаты. (10 июня 1949 года торговая палата Шанхая потребует от гоминьдановского правительства вернуть Т. В. Суна и Кун Сянси в Китай для предания их суду по обвинению в коррупции, махинациях на китайской фондовой бирже и монополизации того, что они именовали «нормальные торговые каналы», но к их требованию никто не прислушается.) В марте же 1949 года Чана покинул Сунь Фо, сын Сунь Ятсена. Вместе с женой он уехал в Гонконг, а в 1951 году он, как и Т. В. Сун до него, переберется во Францию, а затем — в США.

Все развалилось, и Чан принял решение вновь взять власть в свои руки. 25 апреля он в последний раз посетил могилу любимой матери. Долго стоял, склонив голову и шепча слова прощания, после чего навсегда покинул Сикоу. В тот же день он уехал в портовый город Нинхай, расположенный к югу от города Нинбо. Там его ждал военный корабль, на котором он в сопровождении Цзинго отправился в Шанхай, чтобы взять на себя его оборону. Но крупнейший мегаполис страны пал 27 мая, когда 2-я и 3-я полевые армии коммунистов под командованием Лю Бочэна, Дэн Сяопина и Чэнь И (не путать с гоминьдановским губернатором Тайваня Чэнь И — их имена пишутся разными иероглифами) в течение недели разгромили двухсоттысячную гоминьдановскую группировку, защищавшую город.

Чан не увидел падения Шанхая. Еще в начале мая он отплыл из осажденного города на Пескадорские острова в Тайваньском проливе, а оттуда в конце мая — на Тайвань. Понимая, что война на материке подходит к концу, он решил выяснить, можно ли закрепиться на острове, о котором написал в дневнике, что «очень хочет сделать его провинцией трех народных принципов». Новым губернатором Тайваня Чан Кайши еще в конце декабря 1948 года назначил преданного ему генерала Чэнь Чэна, который, с одной стороны, в начале 1949-го инициировал аграрную реформу, снизив арендную плату с 50–70 процентов до 37,5 процента и освободив крестьян от долгов, а с другой — 19 мая 1949-го ввел на острове военное положение, чтобы пресечь подрывную деятельность коммунистов. В мае того же года Чан получил письмо от старого друга, генерала Ведемейера, советовавшего ему именно на Тайване создать «базу для <дальнейших> операций, а также наиболее эффективное правительство, стремящееся укрепить благосостояние жителей острова».

В июне Чан Кайши приехал в Кантон, где организовал Верховный политический комитет Гоминьдана из одиннадцати человек, который сам возглавил (заместителем его стал Ли Цзунжэнь). Этот комитет по сути дела заменил правительство. Во главе же Исполнительной палаты формально встал генерал Янь Сишань (также вошедший в Верховный политический комитет). После этого Чан опять отправился на Тайвань, откуда 10 июля совершил поездку на Филиппины, чтобы договориться с тамошним президентом о совместном отражении коммунистической опасности. Он получил поддержку, по крайней мере устную. И через несколько дней вновь был в Кантоне, где 16 июля на совместном заседании Политического и Постоянного комитетов ЦИК Гоминьдана был создан новый орган власти — Чрезвычайный верховный совет, также во главе с Чан Кайши (заместитель — Ли Цзунжэнь).

Но ни Чан, ни Ли, ни остальные члены обоих комитетов уже не могли спасти Гоминьдан. Войска компартии устремились на юг мощным потоком.

21 июля 1949 года Чан вновь улетел в Тайбэй, где 1 августа в Цаошане основал свою новую штаб-квартиру. А через неделю опять отправился в зарубежную поездку — на этот раз в Южную Корею, чтобы и с местным президентом обсудить вопрос о совместной борьбе с коммунизмом, и получил от него заверение в безусловной поддержке. После этого в речи по случаю четвертой годовщины освобождения Тайваня от японских колонизаторов Чан заявил, что «Формоза предназначается для того, чтобы быть оплотом сопротивления планам русского империализма, и уже является таким оплотом».

На материке же ситуация ухудшалась с каждым днем. 23 августа Чан прибыл в Кантон, созвал срочное военное совещание, а через два дня вылетел в Сычуань, где посетил Чунцин и Чэнду, а затем, в середине сентября, опять улетел в Кантон, чтобы руководить его обороной. К тому времени, в начале сентября, гоминьдановское правительство вновь, как и во время Второй мировой войны, перебралось в Чунцин. Чан же уехал из Кантона (в Сямэнь, провинция Фуцзянь) только в самом конце сентября и уже оттуда вновь улетел в Тайбэй.

Между тем 1 октября 1949 года в Пекине, на центральной площади Тяньаньмэнь, Мао Цзэдун провозгласил образование Центрального народного правительства Китайской Народной Республики. На следующий день это правительство признал Советский Союз, разорвавший дипломатические отношения с Чан Кайши. Некоторые западные журналисты считали, что Чан тут же объявит войну СССР, но этого, конечно, не произошло. Чан просто заявил, что «третья мировая война уже началась».

14 октября Кантон пал, а 14 ноября Чан прилетел в Чунцин из Тайбэя, но, как оказалось, только для того, чтобы уже в конце ноября бежать в Чэнду — последний оплот сопротивления в материковом Китае. 5 декабря Чан Кайши дал интервью представителям печати, заявив, что «борьба на территории Китая будет продолжена любой ценой, независимо ни от каких жертв», но 7 декабря национальное правительство Китая из Чэнду перебралось на Тайвань, в город Тайбэй. Правда, не в полном составе. Президент Китая Ли Цзунжэнь выехал из Гуаней в США под предлогом лечения от гастрита. «Лечиться» он будет 15 лет и в 1965 году, накануне «культурной революции», получив прощение от Мао Цзэдуна, вернется в Китай. Скончается Ли Цзунжэнь в Пекине 30 января 1969 года от пневмонии.

Оглядываясь назад, один из архитекторов американской политики в Китае Джон Картер Винсент, глава отдела Дальнего Востока в Госдепе в 1945–1947 годах, писал: «Мы не могли спасти Китай для Чан Кайши… Историческая трагедия заключается в том, что усиление коммунизма совпало с полным разложением националистического правительства. Революция была неизбежна. Мы старались сделать ее либеральной, но шансы были не на нашей стороне». О том же в сентябре 1952 года писал и Трумэн: «Падение Чан Кайши было делом рук его самого. Его полевые генералы сдавали коммунистам технику, которую мы ему давали, и использовали его собственные армии и вооружение для его свержения. Только американская армия в два миллиона человек могла бы спасти его, но это была бы Третья мировая война». «Китай потерпел поражение из-за слабости Национального правительства», — подтвердил Трумэн через четыре месяца в своем «Прощальном обращении» к нации перед тем, как сложить с себя обязанности президента.

Вряд ли Чан был полностью с ним согласен. С его точки зрения, президент США мог бы сделать гораздо больше, чем сделал, даже не посылая войска для того, чтобы спасти Китай от коммунизма. Свои обиды в отношении Трумэна Чан выскажет позже, в воспоминаниях, которые опубликует в 1956 году.

А пока 10 декабря 1949 года в два часа дня генералиссимус вместе со старшим сыном (Мэйлин все еще находилась в Америке) одними из последних поднялись в Чэнду на борт самолета, который тут же стал выруливать на взлетную полосу. В солнечных лучах блеснули номер авиалайнера — 219 и два иероглифа, нарисованные на его борту — «Мэйлин». (Чан когда-то назвал этот самолет в честь жены.) За окном иллюминатора побежали корпуса аэропорта, затем рисовые чеки, а вскоре Чан смог рассмотреть и весь город Чэнду, стремительно удалявшийся от него. Самолет взял курс на восток.

Чан видел всполохи пламени. Там, внизу, шел бой, однако исход его не вызывал сомнений. Штурм столицы провинции Сычуань, начатый коммунистами ранним утром, был мощным. Остававшийся единственным опорным пунктом китайских националистов на материке, Чэнду обречен был неминуемо пасть. Битва за материковый Китай была проиграна. Однако Чан не хотел об этом думать. Его воля оставалась несломленной. Он летел на остров Тайвань, чтобы продолжать борьбу с коммунизмом, твердо помня слова Сунь Ятсена: «Конечная победа принадлежит тому, кто борется до последнего».

Тайваньский узник

Остров Тайвань (Формоза) расположен в 180 километрах от юго-восточного побережья Китая. Вытянувшийся с севера на юг на 395 километров, он довольно узок в попе-речье: в самом широком месте — 144 километра с востока на запад. На карте он контурами напоминает большую папайю, плывущую в океане. Площадь острова — около 36 тысяч квадратных километров, но только одна его треть пригодна для земледелия (основные сельскохозяйственные культуры — рис, сахарный тростник, ананасы и чай). Две же трети — холмы и горы, покрытые вечнозелеными лесами из пальм, бамбука, кипарисов, пихт и камфорного лавра. Вдоль побережья тянутся заросли мангровых деревьев. Климат — тропический, влажный. С июня по август — сезон дождей, когда безостановочно моросит мелкий дождь, то и дело переходящий в ливень. Но это приносит хоть какую-то прохладу, так как летом очень жарко — 30–35 градусов. В остальное же время года — около 25 градусов и сухо. В общем, Тайвань — типичный тропический остров, райское место.

Так что удивительно, что до середины XVI века здесь практически не было китайцев. Хозяевами красивого острова были аборигены-австронезийцы[121], совсем не похожие на своих соседей из Китая. Но затем началась миграция с китайского материка, особенно усиливавшаяся во времена Цинской монархии, собственно, и включившей Тайвань в состав Китайской империи в 1683 году. До того же, в XVI веке, на юго-западном побережье острова обосновывались голландцы, а потом, на севере, — испанцы. В середине XVII века, когда почти весь Китай оказался под властью маньчжуров, голландских колонизаторов победил ненавистник Цинов и европейцев китайский флотоводец Чжэн Чэнгун (1624–1662), образовавший на месте голландской колонии китайское государство Дуннин (Восточный мир). Но оно просуществовало всего 22 года и пало под ударами Цинов.

Долгое время Тайвань административно был частью провинции Фуцзянь, а в 1887 году Цины выделили его в отдельную провинцию. Но уже в 1895 году его захватили японцы, разгромившие Китайскую империю в ходе войны 1894–1895 годов. В результате Тайвань стал колонией японского империализма и оставался таковой, как мы знаем, вплоть до победы Китая во Второй мировой войне.

Колониальное господство наложило огромный отпечаток на образ жизни, социальное и экономическое положение островного населения. Оно составляло перед Второй мировой чуть больше пяти миллионов человек (из них коренные тайваньцы, то есть китайцы, родившиеся на Тайване, — более 400 миллионов 700 тысяч, японцы — более 250 тысяч, китайцы, приехавшие в XX веке, — около 45 тысяч и аборигены, давно оттесненные в горы китайцами, занявшими плодородные долины, — около 150 тысяч). Японцы не только эксплуатировали своих подданных, но вместе с тем и цивилизовали их. Они установили гражданский порядок, стабилизировали денежное обращение, провели переучет всех земель, инвестировали деньги в инфраструктуру и гидроэнергетику, механизировали сельское хозяйство, развили систему образования (к 1937 году более полумиллиона тайваньских детей ходили в школу, а свыше четырех тысяч юношей и девушек получали высшее образование), организовали крестьянские ассоциации и кредитные союзы и даже ввели систему выборов местной городской и сельской администрации (к 1939 году свыше 286 тысяч мужчин-тайваньцев в возрасте от 25 лет получили право голоса). Можно сказать, Тайвань до Второй мировой войны процветал. Уровень доходов населения непрерывно возрастал. В 1926–1930 годах прирост ВНП[122] на острове составил более восьми процентов, а в 1931–1935 годах, даже несмотря на мировой экономический кризис, — 5,21 процента! Эдгар Сноу, американский журналист, посетивший остров в 1930 году, вспоминал: «Это, конечно, была колония, но администрация, похоже, не брала взяток, а люди, как видно, чувствовали себя в безопасности в своих домах и не волновались, что у них отберут собственность, пока они соблюдают закон. Земля была чистой и процветающей, нищие — редкими, общественные службы, включая санитарные и здравоохранения, — хорошими, школ насчитывалось множество, а уровень жизни и процент грамотности на Формозе был выше, чем в любой другой провинции Китая».

К середине 1949 года, то есть к тому времени, когда войска Чан Кайши начали бегство на Тайвань (первые потоки беженцев устремились туда сразу же за форсированием коммунистами реки Янцзы в конце мая 1949 года), население этого острова составляло уже шесть с половиной миллионов. Большинство, как и прежде, было коренными тайваньцами, предки которых переселились с материка (в основном из провинций Фуцзянь и Гуандун) в XVI–XIX веках. Новых мигрантов, переехавших с материка в XX веке, или, как называли их тайваньцы, людей с горы Тан (гора Тан — тайваньское название китайского материка), насчитывалось уже свыше шестидесяти тысяч. А бывших хозяев Тайваня, аборигенов, — около двухсот тысяч.

С прибытием войск Чан Кайши и гражданских беженцев население острова увеличилось более чем на полтора миллиона человек. Среди них более шестисот тысяч составил «цвет нации» — профессора, инженеры, техники и профессионалы-администраторы. По словам американского специалиста Нила Г. Джэкоби, такое «увеличение <на 9,2 процента> населения сравнительно небольшой страны за счет талантливых людей не имело аналогов». Это заложило основу бурного развития Тайваня.

Чан Кайши вместе со старшим сыном прибыл в Тайбэй 10 декабря 1949 года, через шесть с половиной часов после отлета из Чэнду, в 8.30 вечера. У трапа их ждал автомобиль. Было непривычно тихо. Тайбэй отличался от фронтового Чэнду, «как небо от земли». В машине они отправились в близлежащие горы Цаошань. Там, на склоне покрытого вечнозелеными деревьями холма, в 16 километрах к северу от города, находился дом Чана, в котором он уже неоднократно останавливался. Чан звал его Цаолу — Травяная хижина. В тот день он уснул около полуночи.

Чан Кайши любил этот дом, выстроенный много лет назад для будущего императора Японии Хирохито, посетившего Тайвань. Из его окон открывался изумительный вид на окрестные холмы и поля. В следующем году, весной, Чан переедет в более просторный особняк — расположенный у отрогов Цаошани, в северном тайбэйском районе Шилинь (Лес воинов), на территории большого паркового комплекса по адресу: Тайбэй, улица Фулинь, дом 60, — но будет время от времени приезжать в Цаолу подышать горным воздухом. А в марте 1950 года у него возникнет мысль переименовать так понравившиеся ему горы Цаошань в Янминшань — в честь своего любимого философа Ван Янмина. Провинциальное правительство Тайваня 31 марта примет по этому поводу соответствующее решение, которое через месяц вступит в силу.

Из-за любви к горам Янминшань Чана в одной из тайбэйских газет назовут «Дряхлым стариком в горах Цаошань» и даже «Бандитом, скрывающимся в высокой траве». (Эта газета представляла интересы коренных тайваньцев, после кровавых событий 28 февраля 1947 года не жаловавших людей с горы Тан.) Чан придет в ярость, потребовав закрыть газету и арестовать автора статьи. А через много лет после смерти Чана, в начале 2007 года, в этом доме будет устроен музей Цаошань сингуань (то есть Вилла Цаошань), но в апреле дом полностью сгорит. Теперь на этом месте — выставочный зал с фотографиями Чан Кайши и ресторан.

Но все это будет позже, а пока, отдохнув один день в Цаолу, Чан 12 декабря 1949 года принял начальника контрразведки министерства обороны Мао Жэньфэна, чтобы обсудить план организации общенационального партизанского движения на оккупированной коммунистами территории Китая. А 13 декабря наметил задачи на ближайшее время:

На тот момент ключевой для Чана была пятая задача. Без помощи США его режим неминуемо рухнул бы в ближайшее время. Самые оптимистичные обозреватели предсказывали его падение к концу 1950 года. Именно поэтому Чан и выдвигал в губернаторы Тайваня доктора политических наук У Гочжэня (1903–1984), известного также как К. С. У — дипломата и политического деятеля, бывшего мэра Чунцина, в 1943–1945 годах являвшегося заместителем министра иностранных дел, а в 1945–1949 годах — мэром Шанхая. Получивший образование в США (в 1926 году он защитил диссертацию в Принстоне), К. С. У был своим среди американцев, а потому, как никто, мог быть полезен Чану[123]. 15 декабря Чэнь Чэн сложил с себя полномочия губернатора, и на его место был назначен К. С. У.

На Рождество Чан вместе с Цзинго и его семьей отправился на живописное озеро Жиюэтань (Озеро солнца и луны), расположенное прямо в центре Тайваня, в горах. Его название происходит от того, что восточная часть озера — круглая, как солнце, а западная — длинная и тонкая, как серп луны. Чан с сыном, невесткой и внуками остановился в уютном особняке на северном берегу озера, на небольшом полуострове, носящем название Ханьби (Яшмовый). (Сейчас там гостиница.) «Приятный пейзаж, сердце и душа постепенно успокаиваются», — записал Чан в дневнике.

Целый день они плавали на небольшой лодке по озеру, гуляли по маленькому острову Лалу, находящемуся в его центре, а вечером собрались у рождественской елки за праздничным столом. Восславив Господа и поужинав, посмотрели фильм.

Идиллический отдых продолжился на следующий день. Чан встал, вознес хвалу Всевышнему за то, что тот помог ему 13 лет назад бежать из Сиани, и пошел дарить сыну, невестке и внукам рождественские подарки. Потом все снова гуляли, а Чан даже удил рыбу, что делал в своей жизни крайне редко. Ему повезло — он поймал большую рыбину, которую китайцы называют цюйяоюй (по виду она напоминает длинного карпа). Ее приготовили на ужин, и Чану она так понравилась, что, узнав об этом, все на Тайване с тех пор стали звать ее «рыбой президента». И члены семьи, и слуги были очень рады и в один голос уверяли, что такой хороший улов — добрый знак, указывающий на то, что следующий год будет счастливым.

Чан, конечно, понимал, что даже такая большая рыба не сможет исполнить все его желания. Слишком много их было. «За прошедший год все совершенно развалилось — и партия, и государство, и экономика, и армия, и внешняя политика, и образование… и совсем нет надежды», — записал он в тот день в дневнике.

Хотя одно желание рыба все-таки исполнила: Чан очень хотел, чтобы Мэйлин поскорее вернулась из США, и 13 января 1950 года он смог вновь обнять жену. Несмотря на то что многие, в том числе ее сестра Нэнси (Кун Айлин), а также вдова Рузвельта Элеонора, отговаривали Мэйлин от поездки на Тайвань, она все-таки решила разделить судьбу с мужем. По ее словам, она вдруг на рассвете услышала Голос: «Все делается хорошо», а потому больше не сомневалась, тут же поспешив в спальню старшей сестры (Мэйлин жила в доме Кунов) и заявив, что Бог велел ей ехать «домой».

Чан был несказанно рад и, как только Мэйлин вышла из самолета, сразу же повез ее на ближайшую дачу в местечко Даси (Большой ручей), минутах в тридцати от аэродрома. Он любил это место — своей природой оно напоминало ему родную Сикоу. По дороге она безостановочно рассказывала ему о своей миссии в Штатах. Миссии, увы, провалившейся.

Президент Трумэн, разочаровавшийся в Чан Кайши и считавший теперь его режим «самым прогнившим правительством, которое когда-либо существовало», больше помогать ему не хотел. «Пусть пыль уляжется», — решил он, начав прорабатывать возможности сближения с коммунистическим Китаем. Как раз в то время (1948–1949 годы) произошел конфликт между вождем югославских коммунистов Иосипом Броз Тито и Сталиным, а потому и Трумэн, и его Госдеп стали надеяться на такой же раскол между Сталиным и Мао Цзэдуном в ближайшем будущем. Призрак титоизма стал возбуждать умы американских политиков, и многие воскресили сказку о «демократе Мао». Для переманивая вождя китайской компартии и титоизации Нового Китая они были готовы пожертвовать Тайванем.

30 декабря 1949 года Трумэн одобрил резолюцию Национального совета безопасности под номером 48/2, в которой подчеркивалось: «Соединенным Штатам следует продолжать политику, направленную на то, чтобы избегать оказания военной и политической поддержки любым некоммунистическим элементам в Китае», но при этом «использовать соответствующие политические, психологические и экономические меры для углубления любого раскола между китайскими коммунистами и СССР и между сталинистами и другими элементами в Китае».

5 января 1950 года Трумэн выступил в Белом доме перед журналистами с открытым «Заявлением о Формозе», где подчеркнул, что «правительство Соединенных Штатов не будет проводить политику, которая привела бы к вмешательству в гражданский конфликт в Китае. Равным образом правительство Соединенных Штатов не будет ни оказывать военную помощь, ни давать военные советы китайским войскам на Формозе». 12 и 16 января то же самое повторил госсекретарь Ачесон. Чан был потрясен.

Одновременно в Вашингтоне прорабатывался и вариант провозглашения независимости Формозы, некоммунистической, но и нечанкайшистской. Игра была многоходовой. Агенты США устанавливали контакты с китайскими либералами, эмигрировавшими в Гонконг, налаживали связь с проамериканскими военными в армии Чан Кайши, в первую очередь с генералом Сунь Лижэнем, командующим гоминьдановскими войсками на Тайване, и в то же время проводили переговоры с тайваньскими националистами, обосновавшимися в Токио. А Трумэн даже встречался по этому поводу с Т. В. Суном, бежавшим, как мы помним, в Америку. (С лета 1949 года Сун жил на Манхэттене — Парк-авеню, дом 1133, недалеко от Центрального парка и Метро-политен-музея.) По некоторым данным, Трумэн недвусмысленно предложил ему помощь, если тот решит возглавить режим на Тайване: «Если вы согласны, мы приведем вас к власти». Говорят, что Т. В. Сун был польщен и даже составил список нового правительства из пятидесяти человек. Но об этом узнали его сестра Мэйлин, находившаяся тогда в Нью-Йорке, и члены семьи Кунов. Все были возмущены его предательством, а Дэвид Кун даже заявил, что убьет негодяя, но Мэйлин его остановила: «В конце концов, это твой родной дядя».

Так это было или нет, точно неизвестно, но вот то, что планы покушения на жизнь Чана рассматривали в то время сами американцы, — правда. Но ни один из этих планов не был осуществлен. А в конце февраля 1950 года позиция США начала меняться, так как 14 февраля в Москве Мао Цзэдун и Сталин заключили Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи на 30 лет, и надежды на то, что Китай пойдет по титовскому пути, развеялись.

Между тем Чан и Мэйлин наслаждались общением друг с другом после долгой разлуки. Теперь они вновь стали молиться вместе. Чан испытывал такой душевный подъем, что засел за работу под названием «Выживание Китая и вопрос об успехе или поражении наций Востока в борьбе за свободу и независимость». Правда, он эту работу не закончил и ничего из нее никогда не опубликовал.

В то же время укрепились и официальные позиции Чан Кайши на Тайване. В феврале 1950 года, несмотря на настойчивые просьбы ряда вождей Гоминьдана вернуться «на родину», исполнявший обязанности президента Китая генерал Ли Цзунжэнь решил остаться в США «по состоянию здоровья», о чем и сообщил в Тайбэй. Тогда, по просьбе членов высших органов партии и государства, 1 марта на пост президента вернулся Чан Кайши, который на следующий день на приеме в присутствии более чем двух тысяч официальных лиц огласил основные принципы своей программы:

«Коммунисты отдали Китай в кабалу русским, — добавил он. — Китай находится на пороге величайшей катастрофы за всю его пятитысячелетнюю историю».

А через два дня Чан и Мэйлин приветствовали стотысячную толпу горожан, собравшихся на площади перед президентским дворцом, чтобы выразить восторг по поводу возвращения Чана на пост президента.

Возможно, многие, собравшиеся на площади, были действительно рады, хотя и не избирали Чана, — он просто вернулся на пост, на который его избрали депутаты Национального собрания 19 апреля 1948 года.

Накануне, в феврале 1950 года, в Тайбэй по собственной инициативе прибыл бывший командующий военно-морскими силами США на Дальнем Востоке (7-й флот) адмирал Чарлз М. Кук-мл., по прозвищу «Умник». С мая 1948 года он находился в отставке, поэтому, прибыв на Тайвань, предложил свои услуги Чану. Чан знал его с 1946 года, уважал как талантливого военного и с радостью сделал своим советником. Он настолько доверял адмиралу, что весной 1950 года даже принял его ревизионистское предложение эвакуировать гоминьдановские войска с островов Чжоушань, расположенных вблизи чжэцзянского города Нинбо.

Дело в том, что, помимо Тайваня, чанкайшисты контролировали в то время и эти острова, плюс острова Дачэнь, находящиеся чуть к югу от островов Чжоушань, напротив чжэцзянского города Тайчжоу, а также острова Мацзу, Цзиньмэнь и Пескадорские в Тайваньском проливе и остров Хайнань в Южно-Китайском море. Однако в начале мая 1950 года коммунисты захватили Хайнань. Так же легко они могли взять и острова Чжоушань, расположенные всего в одной морской миле от побережья КНР, но почти в 350 милях от Тайваня. Именно поэтому Кук и считал, что надо, оставив дальние острова, сконцентрировать все силы на обороне Тайваня и других островов в проливе. 16 мая Чан эвакуировал 150 тысяч своих солдат и офицеров с этих островов, уступив их коммунистам без боя, но в тот же день заявил, что, защищая Формозу, либо погибнет в бою, либо покончит жизнь самоубийством. «Я сдержу свое слово», — добавил он. Примерно тогда же вместе с Мэйлин он обратился ко всем женщинам Китая с призывом «использовать их влияние в семье для борьбы с коммунизмом».

Кук полностью поддерживал Чана, но после падения Хайнаня среди многих жителей Тайваня, в том числе иностранных представителей, началась паника: все ждали вторжения коммунистов и неизбежного захвата острова не позже середины июля 1950 года. Американские дипломаты на Тайване считали, что правительство Чана в ближайшее время сбежит в Манилу или Сеул. В Вашингтоне стали вновь раздаваться голоса, требующие либо замены Чана на генерала Сун Лижэня (тот в секретных письмах в Госдеп заверял, что готов взять власть в любую минуту), либо введения на Тайване правления ООН, либо возвращения Тайваня Японии, либо подчинения острова генералу Макартуру, все еще командовавшему союзными оккупационными войсками в Токио. По некоторым данным, Чан Кайши и сам был готов уйти — если бы Трумэн защитил Тайвань от коммунистов. Он даже лично пригласил Макартура на Тайвань.

Но 25 июня 1950 года международная обстановка, а с ней и положение Чана резко изменились. В тот день северокорейские коммунисты, по соглашению со Сталиным, развязали войну против Южной Кореи, одного из союзников США. Именно это спасло Тайвань. Трумэн понял: надо спасать всех друзей в Восточной Азии, которым угрожает коммунистическое вторжение, в том числе Чан Кайши.

Радостную новость о начале войны в Корее Чану сообщил Цзинго, с июля 1949 года по поручению отца возглавлявший секретные службы Гоминьдана. Для Чана этот день стал вторым Перл-Харбором, подарком судьбы[124]. Через несколько часов Совет Безопасности ООН, созванный по просьбе США, осудил северокорейцев. (Соответствующая резолюция была принята девятью голосами «за». Только одна страна воздержалась — Югославия; против не голосовал никто, Советский Союз бойкотировал заседание.) А через два дня Совет Безопасности, опять же в отсутствие советского представителя, санкционировал использование международных вооруженных сил против Корейской народной армии (КНА), и вскоре 15 стран приняли участие в отпоре агрессору (применение силы одобрили 53 государства). В тот же день, 27 июня, Трумэн направил 7-й американский флот в Тайваньский пролив, чтобы блокировать любые попытки китайских коммунистов захватить остров. При этом он подчеркнул: «Оккупация Формозы войсками коммунистов создала бы прямую угрозу безопасности Тихоокеанского региона, а также войскам Соединенных Штатов, осуществляющим законные и необходимые функции в этом районе».

Через два дня Чан Кайши выразил желание принять участие в корейской войне, запросив согласие американской стороны на посылку в Корею тридцати трех тысяч своих солдат (двух дивизий) под командованием того самого генерала Сунь Лижэня, который втайне от Чана разрабатывал планы его свержения. Для этого Чан был даже готов эвакуироваться с островов Цзиньмэнь, находящихся в Тайваньском проливе вблизи фуцзяньского города Сямэня. Он, правда, просил американцев полностью вооружить эти дивизии и обучить в течение двух лет современному бою. По свидетельству тогдашнего помощника госсекретаря по дальневосточным делам Дина Раска, «вся идея была обманом»: Чан понимал, что американцы отвергнут его предложение, исходя из того, что отправка гоминьдановских солдат в Корею могла поставить под угрозу безопасность самого Тайваня, но хотел продемонстрировать свою верность союзническому долгу. Трумэн вначале благожелательно отнесся к этой идее, но под влиянием госсекретаря Ачесона и начальников штабов в конце концов действительно отверг ее.

А вскоре, в самом конце июля 1950 года, к Чану прилетел Макартур. Но не для того, чтобы взять на себя руководство островом, а чтобы выяснить, насколько Чан Кайши мог обеспечить защиту Тайваня в военном отношении. Ну и выразить генералиссимусу горячую поддержку. Действовал он по собственной инициативе: ни с Трумэном, ни с Госдепом свой визит не согласовывал.

Макартур давно симпатизировал Чан Кайши, а с конца 1948 года настойчиво уверял администрацию Трумэна, что «стратегическим интересам Соединенных Штатов будет угрожать серьезная опасность, если Формоза окажется под властью державы, враждебной Соединенным Штатам». В конце мая 1950 года он сравнил Тайвань с «непотопляемым авианосцем и плавучей базой подводных лодок», которые ни в коем случае нельзя сдавать коммунистам. А накануне корейской войны вновь повторил это полюбившееся ему сравнение, призвав Вашингтон принять «политические, экономические и военные меры для того, чтобы не допустить падения Формозы».

И вот теперь он прилетел в Тайбэй. «Мне доставило огромное удовольствие встретить старого товарища по оружию, генералиссимуса Чан Кайши, — вспоминал он. — Его неукротимая решимость сопротивляться коммунистам вызывала мое искреннее восхищение». Чан обсудил с Макартуром предложение направить в Корею гоминьдановские войска, но тот, сам вначале вынашивавший эту мысль, все же отверг ее. Он не хотел, чтобы Чан Кайши разбрасывал силы. Напротив, всячески внушал Чану, что ему надо изо всех сил укреплять Тайвань.

Вернувшись в Токио, Макартур направил в трехнедельную инспекционную поездку в Тайбэй своего заместителя, генерала Алонсо Фокса, для определения потребностей гоминьдановской армии в вооружениях. Фокс рекомендовал предоставить Чану оружие на 158,2 миллиона долларов, но Трумэн не согласился выделить средства. Тогда разозлившийся Макартур, считавший, что президент несправедливо «испытывает глубокую неприязнь к Чан Кайши», вновь выступил, на этот раз перед ежегодным съездом американских ветеранов зарубежных войн, с заявлением о том, что Тайвань — «непотопляемый авианосец», который нужно укреплять.

Но только после того, как 19 октября 1950 года Мао Цзэдун, следуя пожеланиям Сталина, направил четыре полевые армии и три артиллерийские дивизии в Корею на помощь северокорейским коммунистам, Трумэн начал склоняться к тому, чтобы вооружить Тайвань. Чан ковал железо, пока горячо, и в конце декабря 1950 года открыто обратился к Соединенным Штатам с призывом «обеспечить руководство всем народам и правительствам Азии, которые сейчас борются за сохранение своей свободы», подчеркнув, что «самая неотложная задача на сегодняшний день — это найти способ предотвратить распространение на другие районы Азии пожара, начатого коммунистами в Корее. Это основное условие для того, чтобы сорвать советскую империалистическую политику, направленную на завоевание мирового господства».

В феврале 1951 года Трумэн принял наконец решение выделить на военные нужды Тайваня 71,2 миллиона долларов. Сумма, как видно, была еще скромная, но лиха беда начало. В последующие годы военная помощь США Чану будет расти быстрыми темпами и к апрелю 1955 года составит 948 миллионов долларов. С весны 1951 года в Тайбэе работала и группа американских военных советников во главе с героем Тихоокеанской войны генерал-майором Уильямом К. Чейзом. К концу 1951 года в ее составе насчитывалось 360 человек. В то же время на острове стали создаваться американские базы.

Правда, американцы, взяв под защиту Тайвань, поставили Чан Кайши жесткие условия: группа Чейза должна полностью контролировать военный бюджет острова. В противном случае Трумэн отказывался вооружать режим Чана. Чан был возмущен, от негодования лишился сна, но должен был смириться. Без помощи США он просто не выжил бы, а потому ни о каком равноправии в отношениях с Америкой больше не мог и мечтать.

Все бы ничего, но Трумэн продолжал третировать Чана политически. Под давлением англичан, еще в начале января 1950 года признавших единственным законным правительством Китая правительство Китайской Народной Республики, Трумэн согласился, например, с тем, чтобы чанкайшисты не представляли Китай при подписании мирного договора с Японией в Сан-Франциско в сентябре 1951 года. И это несмотря на то что именно гоминьдановский Китай вынес на своих плечах основную тяжесть войны с Японией! За спиной Чана США и Англия договорились, что китайцев вообще не пригласят в Сан-Франциско, так как англичане не признавали гоминьдановцев, а американцы — коммунистов. Узнав об этом, потрясенный Чан заявил протест, но не был услышан. Тогда президент Тайваня решил объявить голодовку. 9 сентября, в день подписания мирного договора представителями 49 держав, среди которых не было не только Китая, но и — по разным причинам — СССР, Монголии, Кореи, Бирмы и Индии, он отказался от завтрака!

Китайская Республика подписала двусторонний мирный договор с Японией (кстати, без аннексий и контрибуций) только 28 апреля 1952 года — после того, как японцы, получившие от американцев и англичан в обход всех приличий незаконное право самим выбирать, с кем им подписывать договор — с Чаном или с Мао, выбрали Чана.

Между тем Чан приступил к осуществлению на Тайване целого ряда реформ, отдельные из которых наметил еще в декабре 1949 года. Главными из них были экономические — аграрная и промышленная.

Именно эти реформы через несколько лет заставили многих в мире говорить о «тайваньском чуде». Теоретическую основу реформам дал сам Чан, коренным образом пересмотревший свои прежние экономические взгляды, в систематическом виде изложенные в «Судьбе Китая» и «Китайской экономической теории». Вместо огосударствления экономики он теперь взял курс на приватизацию, признав, что на современном этапе развития китайского общества (он назвал его точно так же, как в будущем Дэн Сяопин, — сяокан, то есть общество «средней зажиточности» или «малого благоденствия») «товары производятся ради прибыли, а люди трудятся ради получения заработной платы» — в отличие от идеального общества датун («великого единения»), в котором «целью производства является удовлетворение потребностей населения… труд служит всему обществу, а не является трудом ради заработной платы». Общество датун по-прежнему воплощало в себе конечную экономическую цель «трех народных принципов», Гоминьдана и самого Чан Кайши, но Китай к нему, с точки зрения Чана, был еще не готов. «При сопоставлении двух этапов развития общества — сяокан и датун, — говорил он, — выясняется, что строительство… идет по ступеням лестницы — от… <сяокан к датун>. Дело нашей революции и национальной реконструкции должно продвигаться вперед по ступеням этой лестницы, чтобы достичь общества свободы и спокойствия, общества… <датун>».

Огромную роль в реализации этих идей сыграл генерал Чэнь Чэн, бывший губернатор Тайваня, которого Чан 15 марта 1950 года назначил председателем Исполнительной палаты. В июне 1951 года, когда инициированное им еще в начале 1949 года сокращение ренты до 37,5 процента и освобождение крестьян от долгов было повсеместно проведено в жизнь и закреплено законодательно, Чэнь начал второй этап аграрной реформы, разрешив арендаторам, обрабатывавшим общественные земли (те, что прежде находились в собственности японских колонизаторов, а затем перешли в собственность тайваньского правительства), выкупить их в рассрочку в течение десяти лет по ценам ниже рыночных (требовалось уплатить 250 процентов стоимости ежегодного урожая с этой земли). И к июлю 1952 года более чем 150 тысяч семей бывших арендаторов стали земельными собственниками. В начале же 1953 года наступил третий этап реформы: под лозунгом «Земля тем, кто ее обрабатывает» крестьянам передали не только оставшуюся общественную землю, но и излишки земли крупных землевладельцев (по новому закону нельзя было иметь участки свыше 2,84 гектара поливных земель и 5,68 гектара — суходольных). Те же, кто потерял излишки земли, получили компенсацию от правительства в виде земельных облигаций, а также акций нескольких государственных предприятий — опять же из расчета 250 процентов стоимости ежегодного урожая с земли.

В целом в результате реформы более 70 процентов всей обрабатываемой земли перешли к сельским труженикам и 86 процентов крестьян стали земельными собственниками. Это привело к их материальной заинтересованности, быстрому росту среднего класса и развитию потребительского рынка, дав мощный толчок как сельскому хозяйству, так и промышленности. Одновременно были приняты меры для технического оснащения деревни, а также развития системы здравоохранения и образования сельского населения. В итоге к 1952 году был восстановлен довоенный уровень производства, а урожайность риса с одного гектара повысилась по сравнению с 1948 годом на 19 процентов. К 1959 же году производство риса с одного гектара выросло еще на 31 процент. Возросли и доходы крестьян: к 1952 году — на 81 процент, а к 1959 году — еще на 50 процентов.

Как и аграрная, промышленная реформа была направлена на увеличение численности среднего класса и усиление его позиций в экономике. С начала 1950-х годов Чан и его правительство стали осуществлять масштабную приватизацию государственных предприятий, повсеместно ликвидировав монополии, особенно усилившиеся в период правления первого гоминьдановского губернатора острова генерала Чэнь И (1945–1947). Тот пытался огосударствить все, что было можно, в том числе торговлю и производство камфорного масла, спичек, вина, сигарет, создав в итоге невозможные условия существования для мелких собственников. Именно эта политика, наряду с коррупцией, инфляцией, ростом цен, безработицей, и привела, как мы помним, к кровавым событиям 28 февраля 1947 года.

Но вот теперь Чан Кайши и Чэнь Чэн приступили к созданию общества сяокан и в городе. В течение двенадцати лет (с 1951 по 1963 год) доля частных компаний выросла с 45 до 62 процентов. Число частных фирм увеличилось с 68 тысяч до 227 тысяч. В 1953 году был принят первый четырехлетний план экономического развития, направленный на завершение реконструкции страны и дальнейшее увеличение производства риса, удобрений и электроэнергии.

С аграрной и промышленной реформами была тесно связана финансовая, которую Чан провел в теснейшем сотрудничестве с американцами и на их кредиты (с 1950-го по апрель 1955 года экономическая помощь США Тайваню составила 527 миллионов американских долларов). Эта реформа была проведена в жизнь специальным Советом по экономической стабилизации, принявшим меры по укреплению тайваньской валюты — нового тайваньского доллара, введенного в оборот в июне 1949 года. К концу 1954 года цены на основные товары в целом стабилизировались, темпы инфляции резко замедлились, а с помощью американских дотаций стал легко покрываться дефицит бюджета.

Исключительно важной была и партийная реформа, начавшаяся в августе 1950 года. Чан давно задумал ее, еще в январе 1948 года под впечатлением поражений от коммунистов придя к мысли, что Гоминьдан утратил «свой дух», а члены партии — «дисциплину и даже более — представление о том, что такое хорошо, а что такое плохо». «Никогда еще, ни в Китае, ни за рубежом, — сокрушался он, — не существовало революционной партии, настолько же дряхлой и коррумпированной, как наша». И партия, и ее молодежная организация, считал он, «просто пустые скорлупки, они не обладают никакой реальной силой». И сравнивая Гоминьдан с компартией, приходил к неутешительному выводу: «Наши методы и действия во всем уступают их методам и действиям», так как «большинство наших кадровых работников не шевелят мозгами и не желают учиться, невнимательны и ненадежны… Поэтому-то мы и терпим поражение». Чан с похвалой отзывался о маоистском чжэнфэне (широкомасштабной «чистке» компартии), осуществленном в 1942–1945 годах, и, едва обосновался на Тайване, постарался сделать нечто подобное. «Только если мы изучим все, чем они <коммунисты> обладают, и только если мы поймем все это, мы сможем быть уверены в том, что уничтожим их», — считал он.

Чан Кайши представил проект партийной реформы еще в июле 1949 года на встрече с членами Центрального исполкома Гоминьдана в Кантоне. Но тогда по понятным причинам воплотить эту реформу в жизнь было невозможно. И вот теперь, в 1950 году, в мае, он начал ее, прежде всего обязав всех членов центральных органов партии принести присягу лично ему (как мы помним, так делал и Сунь Ятсен). 22 же июля Чан распустил Центральный исполнительный комитет и Центральную контрольную комиссию, избранные VI Всекитайским съездом Гоминьдана в 1945 году, а также Постоянный комитет ЦИК. А 5 августа образовал Центральный комитет по делам реорганизации партии (ЦКР) из шестнадцати человек, лично им отобранных и находившихся под его контролем. Это были его самые доверенные лица, в том числе старший сын Цзинго, а также председатель Исполнительной палаты Чэнь Чэн. Ни старых милитаристов, ни вождей бывших внутрипартийных фракций Чан в ЦКР не включил, поскольку разуверился в них. Утратил он доверие даже к «кровным племянникам» — Чэнь Лифу (тот вскоре уедет в США) и Чэнь Гофу (тот к тому же был болен туберкулезом и вообще не мог принимать участия в политической жизни; 25 августа 1951 года он скончается в тайбэйском госпитале).

Двадцать девять заслуженных членов ЦИК и ЦКК Чан Кайши перевел во вновь организованный Центральный консультативный комитет, давший возможность руководителям пожилого возраста, не желавшим уходить на пенсию, достойно отойти от дел, «сохранив лицо». Этот комитет тоже непосредственно подчинялся Чану. (Интересно, что Дэн Сяопин через много лет, в сентябре 1982-го, сделает то же самое, образовав Центральную комиссию советников.)

Одновременно вместо чисто территориальных первичных партячеек, существовавших до того, стали создаваться низовые парторганизации по территориально-производственному принципу, как у коммунистов. И этим ячейкам были приданы не только организационные, но и идейно-воспитательные функции.

Более того, Чан заставил членов партии изучать документы маоистского чжэнфэна, специально изданные в рамках кампании по реорганизации Гоминьдана, вменил им в обязанность обязательные выступления на партсобраниях с критикой и самокритикой, а также проведение встреч с населением для выяснения его нужд, обязал всех платить членские взносы и стал проводить курс на повышение образовательного уровня гоминьдановцев.

В горах Янминшань для партийных, правительственных и военных кадров высшего и среднего звена был открыт так называемый Институт революционной практики (по сути Высшая партийная школа), президентом которого стал сам Чан Кайши, а директором — Цзян Цзинго. В период реорганизации в нем обучалось 3075 учащихся. Обучение длилось от четырех до шести недель. Для остальных же партийных кадров и рядовых членов Гоминьдана повсеместно был учрежден ряд образовательных программ. Так что к началу 1952 года более 40 процентов гоминьдановцев на Тайване из 282 тысяч имели среднее или высшее образование.

Для проведения чистки была учреждена дисциплинарная комиссия, выявившая в период между августом 1950-го и августом 1952 года более тысячи нарушений дисциплины членами партии. Ряд провинившихся исключили. Либо навсегда, либо временно.

Тем не менее численность партии за тот период выросла на 210 тысяч 533 человека — с 72 тысяч 426 человек в 1950 году до 282 тысяч 959 человек в 1952 году. Члены Гоминьдана составляли 3,5 процента от 8 миллионов 128 тысяч жителей острова. По сути дела, это была новая, молодая и боевая партия. Люди в возрасте до 40 лет составляли 80 процентов ее членов — 226 тысяч 367 человек, а в армии служили почти 40 процентов — 112 тысяч. По-прежнему значительная часть членов партии (83 тысячи 300 человек) являлась рабочими и крестьянами — почти 30 процентов. Женщин в Гоминьдане было мало — всего 5,6 процента.

Проведя партийную реорганизацию, Чан смог в октябре 1952 года созвать VII съезд Гоминьдана. Этот форум, проходивший в окрестностях Тайбэя, в горах Янминшань, с 10 по 20 октября, не был, конечно, всекитайским, хотя в целях пропаганды именовался именно так. В нем участвовали 200 делегатов, а также 325 приглашенных гостей, в том числе 173 члена и кандидата в члены ЦИК и 98 членов и кандидатов в члены Центральной контрольной комиссии, избранные на VI съезде, и члены ЦК по делам реорганизации.

Съезд принял исправленный устав Гоминьдана, в котором реорганизованная партия определялась как «революционно-демократическая», утвердил ленинский принцип демократического централизма, заимствованный у коммунистов, распустил Центральный комитет по делам реорганизации, объединил Центральный исполком и Центральную контрольную комиссию в Центральный комитет и одобрил предложенную Чан Кайши «Платформу борьбы с коммунизмом и сопротивления России», определившую китайскую компартию и СССР как двух главных врагов свободного Китая. «Мы будем бороться против русской агрессии и китайских коммунистов за восстановление территориальной целостности Китайской Республики», — говорилось в документе. Идеи платформы легли в основу новой программы партии, одобренной съездом.

Съезд избрал 32 члена Центрального комитета, в который вошли и Чэнь Чэн, и Цзян Цзинго, 16 кандидатов в члены ЦК и утвердил 48 членов Центрального консультативного комитета, отобранных Чан Кайши. Среди них были Мэйлин и такие известные нам деятели Гоминьдана, как Ван Шицзе, Хэ Инцинь, Ху Цзуннань, Чжан Цюнь, Юй Южэнь, Янь Сишань.

Высшим органом партии вновь стал восстановленный Постоянный комитет ЦК, избранный на 1-м пленуме Центрального комитета и полностью обновленный, куда вошли десять человек, в том числе Чэнь Чэн и Цзян Цзинго. Официального председателя этого комитета не избирали, но обычно на его заседаниях будет председательствовать Чан Кайши, хотя формально и не вошедший в Постоянный комитет, но на самом съезде переизбранный цзунцаем (генеральным директором, вождем).

Только состав Национального собрания, Законодательной и Контрольной палат Чан обновить не мог. Эти представительные органы были сформированы в результате общекитайских выборов, а потому менять их состав до новых выборов в масштабах всего Китая Чан считал неприемлемым. Это было возможно только при возвращении власти Гоминьдана на материке. Вот такой возник казус власти: члены собрания и палат старели, но переизбрать их Чан Кайши не мог по политическим причинам. Зато в начале 1951 года были проведены выборы в уездные и городские органы власти, а в декабре члены уездных и городских собраний сформировали Временное собрание провинции Тайвань.

Одновременно, в начале 1950-х годов, проводилась и военная реформа, одним из элементов которой явилось восстановление отмененной после Северного похода системы войсковых политкомиссаров для усиления идейно-политического воспитания солдат и укрепления партийного контроля за действиями командиров. Отсутствие должного воспитания, считал Чан, привело к тому, что «воля к борьбе с врагом ослабла и боевой дух оказался полностью утрачен. Более того, солдаты не понимали, что следует защищать народ и объединяться с ним, они же, напротив, притесняли его без всяких ограничений. Так что военная дисциплина полностью отсутствовала». Начальником Главного политуправления министерства обороны Чан в апреле 1950 года назначил своего сына Цзинго, у которого, однако, вскоре возникли напряженные отношения с начальником группы американских военных советников генералом Чейзом. Генерал был недоволен тем, что Главное политуправление, как он считал, играет роль «секретной службы» Гоминьдана в армии, а потому «недемократично». Он требовал поставить политуправление под контроль своей группы. Но Чан встал на сторону сына, и Чейз в конце июля 1955 года ушел в отставку.

Была осуществлена и реорганизация армии. К осени 1953 года вооруженные силы Тайваня были сокращены в два раза — до 600 тысяч человек (с двадцати до десяти армий) и перевооружены американским оружием. Их боеспособность существенно повысилась: американские советники и инструкторы знали свое дело.

Одновременно Цзинго организовал массовую кампанию по вовлечению военнослужащих в Гоминьдан, чтобы превратить тайваньскую армию в партийную. Проводилась кампания энергично, и к 1954 году из 600 тысяч солдат и офицеров 210 тысяч (то есть более одной трети) уже были членами партии.

Все эти реформы проходили на фоне усиления авторитарного правления Гоминьдана и при колоссальных расходах на оборону — до 70 процентов годового бюджета. Чан и его единомышленники отказывались признать, что гражданская война закончилась. Для них она продолжалась и после того, как американцы взяли на себя обеспечение их безопасности, а потому обещание Чана соблюдать основные права человека не выполнялось. Помимо введения военного положения, на Тайване был установлен жесточайший белый террор, направленный против «красной опасности». Руководимые Цзинго секретные службы Гоминьдана повсеместно разоблачали «коммунистов», «шпионов» и «вредителей», среди которых оказались даже несколько генералов армии и их жены. За первые десять лет террора арестованы были тысячи людей. Из них не менее двух тысяч — расстреляны, а восемь тысяч получили суровые тюремные сроки; многие были брошены в концентрационный лагерь, созданный по приказу Цзинго на острове Люйдао (Зеленый остров), расположенном к юго-востоку от Тайваня. Лагерь носил издевательское название — Институт новой жизни.

Одной из жертв террора стал и генерал Сунь Лижэнь, заговорщические планы которого стали, по-видимому, известны Чану. В июне 1954 года генерал был смещен с поста главкома вооруженных сил и назначен на второстепенную должность начальника личного штаба Чан Кайши. А в августе следующего года — отправлен под домашний арест. (Он выйдет на свободу только через 13 лет после смерти Чана, в марте 1988 года, и будет реабилитирован.)

В апреле 1953 года либеральный губернатор Тайваня К. С. У после попытки покушения на его жизнь ушел в отставку. Вместе с женой он бежал в США, откуда 27 февраля 1954 года послал депутатам тайваньского Национального собрания открытое письмо, в котором осудил однопартийный режим, превращение национальной армии в партийную, введение института политкомиссаров, разгул белого террора спецслужб Цзян Цзинго, нарушение прав человека и свободы слова. В ответ в официальной тайваньской прессе поднялась волна обвинений в адрес К. С. У в «предательстве» и «коррупции». Но бывший губернатор не только не замолчал, но и усилил атаку на террористический режим Чан Кайши. Он начал писать письма Чану и давать интервью американским журналистам. (В результате Чан исключил его из партии, но чтобы как-то сбить волну критики в свой адрес, летом 1954 года позволил его сыну, который оставался в заложниках на Тайване, воссоединиться с родителями.)

И генерал Сунь Лижэнь, и К. С. У были членами высшего органа партии — Центрального комитета, избранного в октябре 1952 года на VII съезде Гоминьдана. Но и высокий партийный статус не смог их защитить.

Реорганизовав партию и укрепив свою власть, Чан Кайши в конце 1952 года вновь предложил американцам послать тайваньские войска в Корею — на этот раз для того, чтобы сражаться с войсками Мао Цзэдуна, — и заявил, что в 1953 году завершит подготовку своих вооруженных сил к вторжению в материковый Китай.

Но ни в Корею, ни в КНР он по разным причинам войска так и не послал и в 1954 году уже заявил о том, что вторжение на континент можно отложить «на год или два», увязав это с третьей мировой войной, в «неизбежность» которой верил.

В феврале того же 1954 года Чан в интервью агентству Рейтер заявил, что не хочет переизбираться президентом на второй срок (выборы должны были состояться в следующем месяце). Он изъявил желание стать премьером или главнокомандующим вооруженными силами, а на пост президента, как и в 1948 году, рекомендовал беспартийного Ху Ши. Но это была обычная игра. В марте Чан во второй раз баллотировался в президенты страны. Из 1575 депутатов Национального собрания за него проголосовали 1507, то есть 95,7 процента. За выдвинутого же Чаном на пост вице-президента Чэнь Чэна из 1569 депутатов, принявших участие в голосовании, проголосовало 1417, то есть 90,3 процента.

Таким результатам мог позавидовать любой кандидат в подлинно демократической стране, но Тайвань, как и Китай 1948 года, когда Чана избрали с результатом в 90 процентов, конечно, не был демократическим.

А вот что касается китайских коммунистов, то они сами через год после завершения войны в Корее, 3 сентября 1954 года, начали интенсивный обстрел находившихся в руках гоминьдановцев островов Цзиньмэй (там было 50 тысяч чанкайшистских солдат), а затем и островов Дачэнь (15 тысяч солдат), расположенных рядом с побережьем КНР, хотя захватывать их совсем не собирались. Военное присутствие Чана у берегов КНР коммунистам было выгодно: это сплачивало китайский народ на борьбу за выполнение планов партии! Кроме того, надо было показать всему миру боевой дух и возросшую мощь китайской армии.

Однако Мао Цзэдун переусердствовал. Обстрел островов привел к тому, что новые власти США — а в ноябре 1952-го на президентских выборах победил герой Второй мировой войны Дуайт Д. Эйзенхауэр, кандидат от Республиканской партии — в декабре 1954 года подписали с Тайванем договор о взаимной обороне. Значение этого договора для Чана и его режима трудно переоценить. В нем подчеркивалось, что США и Тайвань будут давать «совместный» отпор «вооруженным атакам и подрывной деятельности коммунистов». Чан, однако, вынужден был обещать, что не будет пытаться захватать материковый Китай без согласия на то США. Более того, в конце января 1955 года Конгресс США подавляющим большинством голосов (против в обеих палатах было подано всего шесть голосов) дал президенту право «применять вооруженные силы Соединенных Штатов тогда, когда он посчитает это необходимым, для решения специальных задач по обеспечению безопасности и защите Формозы и Пескадорских островов против вооруженной атаки на них».

В зону защиты, правда, не были включены острова Цзиньмэй и Мацзу, но это мало что меняло. Главное заключалось в том, что США продемонстрировали СССР и КНР, что будут защищать Тайвань так, как собственную территорию. Чан был несказанно рад. К тому же в марте 1955 года до него дошли слова начальника военно-морских операций США адмирала Роберта Б. Карни, заявившего журналистам, что война с КНР «неизбежна» и что кое-кто среди американских военных оказывает давление на президента, чтобы «уничтожить военный потенциал Красного Китая, положив конец его экспансионистским устремлениям».

И хотя чересчур болтливый Карни был вскоре смещен с поста Эйзенхауэром, Чан Кайши мог быть абсолютно спокоен. К августу 1955 года численность группы американских советников на Тайване возросла до 2 тысяч 347 человек, что превратило ее в самую многочисленную группу советников США в мире. Под крылом Вашингтона Чан был в полной безопасности.

Под крылом Вашингтона

Между тем личная жизнь Чана шла своим чередом. Большую часть времени он с женой проводил на вилле Шилинь в просторном двухэтажном особняке под черепичной крышей с застекленной террасой на первом этаже. Сейчас там музей, вход — 100 юаней (чуть больше трех американских долларов).

Дом окнами выходит в парк. В часы отдыха Чан любил сидеть на террасе, наслаждаясь тишиной и покоем. Его рабочий кабинет и спальня находились на втором этаже. Рядом была и спальня Мэйлин, отделенная от спальни супруга ванной комнатой. Чан по-прежнему вставал очень рано, в шесть утра, обтирался горячим влажным полотенцем и выпивал стакан теплой кипяченой воды. За всю жизнь он никогда не изменял раз и навсегда заведенному распорядку: после стакана воды — молитва, потом — медитация, в восемь часов — легкий завтрак, затем — работа, после полудня — легкий обед, потом — сон, прогулка, работа, в семь вечера — легкий ужин, отдых (на Тайване он очень любил после ужина смотреть кинофильмы, причем тайваньского производства), затем — записи в дневнике, в десять вечера — молитва, в одиннадцатом часу — сон. Если он не успевал закончить записи в дневнике вечером, то продолжал их на следующее утро. Все было четко, по-военному.

Как и прежде, его распорядок отличался от распорядка богемной Мэйлин, вечно страдавшей от болезней, как правило кожных, от аллергии и бессонницы. Она долго лежала в кровати, курила ментоловые сигареты, смотрела телевизор. Засыпала под утро и спала до обеда. Супруги по-прежнему были привязаны друг к другу, звали друг друга «дар» (от английского darling — дорогой, дорогая), гуляли вместе по парку, играли в гольф и шахматы. Еще им очень нравилось выращивать цветы и кормить золотых рыбок в пруду, причем Чан давал каждой рыбке имя и, если какая-то не приплывала за кормом, спрашивал Мэйлин: а куда сегодня делась рыбка по имени такому-то? Кроме того, они любили собак, и у них в доме всегда жили две овчарки. Чан сам их кормил, выгуливал и дрессировал. Особенно тепло он относился к псу, которому дал славную кличку Бай Лан (Белый волк) — скорее всего, в память о знаменитом китайском Робин Гуде, носившем это имя. (В 1913 году в провинции Хэнань тот поднял восстание против Юань Шикая.)

Правда, супруги нередко и ссорились. Но разве бывают семьи без ссор?

Недалеко от дома, расположенного в северной части паркового комплекса, они выстроили небольшой храм из красного кирпича, который назвали Кайгэтан (Храм победного гимна). Именно так в честь победы над Японией Чан когда-то назвал часовню, находившуюся в его резиденции в Нанкине. В Кайгэтан супруги молились каждое утро по воскресеньям. В службах обычно принимали участие их дети и родственники, а также христиане из членов правительства и высшего руководства Гоминьдана. По средам же Мэйлин устраивала здесь групповые моления и беседы о Библии со своими подругами.

К удивлению Чана, на Тайване Мэйлин увлеклась пейзажной живописью. Раньше она никогда не рисовала, а тут вдруг стала проводить за этим занятием многие часы и даже начала брать уроки живописи три дня в неделю. Чан скептически отнесся к ее новому хобби, то и дело ворча: «Если бы у тебя был хоть какой-то талант, ты обнаружила бы его раньше. В твоем возрасте ты никогда не достигнешь успеха». Чан был неправ: на самом деле Мэйлин научилась хорошо рисовать.

Помимо Шилиня у Чанов, по официальной информации, было еще тридцать три виллы. По неофициальной же, распространяемой членами Демократической прогрессивной партии, — сорок шесть! Последнее, скорее всего, преувеличение, но как бы то ни было, вилл, как видно, насчитывалось много. Разбросаны они были по всему острову, а одна из них находилась даже на Пескадорских островах. И Чан, и Мэйлин любили природу и, время от времени путешествуя по стране, посещали свои загородные резиденции.

Мэйлин, правда, не всегда сопровождала мужа. То болезнь, то ностальгия по родственникам, жившим в Америке, заставляли ее часто покидать супруга. Иногда она уезжала и потому, что ее тяготили ухудшавшиеся день ото дня отношения со старшим пасынком. После того как она бросила Чана в самый трудный для него момент, в июле 1944 года уехав за рубеж, Цзинго стал alter ego (другим я) Чана. Вернувшись в Китай в сентябре 1945-го, Мэйлин вступила с ним в борьбу за влияние на генералиссимуса и на какое-то время вроде бы даже победила, но после того, как вновь надолго оставила супруга в ноябре 1948 года, Цзинго безраздельно занял главное место около отца. Чан теперь просто не мог без него обойтись и, перебравшись на Тайвань, стал готовить почву для того, чтобы сделать его своим преемником. Цзинго, как мы знаем, занял массу постов и в партии, и в армии, и в секретной полиции. А с октября 1952 года он руководил и вновь созданным тогда Антикоммунистическим союзом китайской молодежи по спасению государства — своего рода гоминьдановским комсомолом (формальным председателем союза был сам Чан Кайши). И именно Цзинго, по требованию отца, установил на Тайване жесточайший белый террор, вызвав ненависть таких либералов, как К. С. У, губернатор острова. Вернувшись из Штатов, Мэйлин тщетно пыталась вернуть себе власть, то и дело жалуясь на Цзинго Чану и даже используя К. С. У против своего пасынка, но ей не удалось вбить клин между отцом и сыном. Чан ничего и никого не хотел слушать. Когда в феврале 1952 года К. С. У открыто заявил Чану, что он не должен оставлять Цзинго на посту начальника секретной полиции, генералиссимус стал дико кричать, что у него болит голова и он просит К. С. У замолчать.

В отличие от Мэйлин, время от времени уезжавшей в Штаты, Цзинго всегда был рядом с Чаном — и в горе, и в радости. Он боготворил отца и был готов выполнить любой его приказ. Нежностью и заботой окружали Чана и жена Цзинго, Фаина, и его внучка Эмма, и внуки — Ален, Алекс и Эдди. Чан очень любил проводить с ними время, и те довольно часто его навещали.

По-прежнему хорошие отношения были у Чана и с младшим сыном Вэйго, но у того не было детей. Его жена, Ши Цзиньи, с которой он обвенчался 6 февраля 1945 года, никак не могла выносить ребенка. За восемь лет у нее случилось девять выкидышей! После очередного выкидыша, находясь в глубокой депрессии, она в отсутствие мужа (он находился в служебной командировке в Японии) приняла чересчур большую дозу снотворного, то ли желая покончить с собой, то ли просто борясь с мучившей ее бессонницей. Она скончалась 21 марта 1953 года. Вэйго тут же вернулся домой, очень переживал и в память о супруге даже основал начальную школу.

Все члены семьи ему искренне сочувствовали, и после похорон Чан сказал Вэйго:

— Потерять жену в расцвете лет очень плохо. Сейчас у нас в стране нет особо важных дел, поэтому тебе надо воспользоваться случаем и опять засесть за учебу.

И Вэйго уехал в Соединенные Штаты, где был зачислен в учебную группу при штабе сухопутных войск.

А в это время по Тайваню поползли слухи, будто на самом-то деле покончить с собой бедную Цзиньи заставил Чан Кайши, потому что ее отец, фабрикант-текстильщик, оказался замешан в коррупционном скандале: поставлял в армию недоброкачественную форму для солдат. Ходили и другие слухи: будто Цзиньи была убита. Кто-то говорил — по приказу Чана, кто-то — Цзинго, якобы узнавших, что она сама замешана в хищении: то ли американских товаров, предназначенных для армии, то ли валюты. Но вряд ли всем этим сплетням можно верить.

Через год Чан сказал Вэйго:

— Одиночество в расцвете лет не может длиться слишком долго. В противном случае будут нарушены семейные традиции. Если появится возможность, тебе надо еще раз жениться.

И вскоре на одной из вечеринок в Китайско-германском обществе культурных и экономических связей Вэйго познакомился с красивой девушкой Цю Жусюэ, чье христианское имя было Эллен. Была она на 18 лет моложе Вэйго, но у них имелось много общего. Как и он, она любила Германию, поскольку родилась там, ее мать была немкой. Отец Эллен, китайский инженер и будущий профессор Национального университета на Тайване, познакомился с ее матерью в Ганновере, когда работал над докторской диссертацией в Университете Лейбница.

В Эллен нельзя было не влюбиться: правильные черты лица, тонкие брови, пухленькие губки, пышные черные волосы. И при этом обворожительная улыбка. Вэйго представил ее своей приемной матери Ечэн, жившей в городе Тайчжуне, и отцу. Обоим она понравилась. В 1955 году они обручились, а через два года, после того как Эллен закончила учебу в Японии, поженились. В 1958 году Вэйго был назначен командиром 1-й танковой дивизии, расквартированной недалеко от Тайбэя, в местечке Хукоу, а в 1961-м он получил звание генерал-лейтенанта.

В политической жизни Тайваня меж тем происходили весьма серьезные вещи. В первой половине 1955 года продолжались интенсивные обстрелы островов Цзиньмэй и Дачэнь с китайской территории. Войска чанкайшистов в ответ бомбили окраины фуцзяньского города Сямэня. Со дня на день ожидалось коммунистическое вторжение на Тайвань. Президент США Эйзенхауэр всерьез обсуждал с членами своей администрации возможность применения небольших атомных бомб против военных объектов КНР, чтобы остановить агрессора.

В отличие от Трумэна новый президент США относился к Чану тепло, считая его близким «союзником», пусть «гордым и иногда упрямым», но одним из «бесстрашных лидеров». Американцы по-прежнему полностью контролировали военный бюджет Тайваня, но Эйзенхауэр не позволял себе третировать Чана так, как это делал Трумэн. Более того, полагал, что «ради поддержания престижа Чан Кайши и морального духа его войск любое изменение в военном и политическом планировании <на Тайване> должно осуществляться под руководством Чана; самое главное — нельзя давать повода общественности думать, что изменения происходят из-за вмешательства и под давлением Америки».

В то же время Эйзенхауэр всеми силами старался защитить Тайвань. Еще в августе 1954 года, до заключения Договора о взаимной обороне, он на одной из пресс-конференций заявил: «Любое вторжение на Формозу должно вначале преодолеть <наш> 7-й флот».

Вместе с тем Эйзенхауэр понимал: «Если мы ввяжемся во всеобщую войну, логичным противником будет Россия, а не Китай, так что мы должны будем ударить там <по России>». А этого-то он совсем не хотел. Поэтому, с одной стороны, давал понять и китайским, и советским коммунистам, что может применить ядерное оружие для защиты Тайваня, а с другой — по совету своего госсекретаря Джона Фостера Даллеса — предложил Чану компромисс: отдать коммунистам небольшие острова Дачэнь, находящиеся в 200 морских милях от Тайваня, но укрепить оборону основных островов.

Чан Кайши вынужден был согласиться, и 4 февраля американские корабли начали эвакуацию гоминьдановских войск с островов Дачэнь, которая заняла неделю. 15 же марта Даллес, а 16-го Эйзенхауэр открыто заявили, что применят тактическое ядерное оружие в случае всеобщей войны в Азии. «Я не вижу причин, почему его не следует применять точно так же, как вы применяли бы пули или что-нибудь еще», — объяснил Эйзенхауэр журналистам.

В ответ коммунисты тоже пошли на уступки. На проходившей в Бандунге (Индонезия) в апреле 1955 года конференции двадцати девяти стран Азии и Африки Чжоу Эньлай, бывший тогда и премьером, и министром иностранных дел КНР, заявил, что китайский народ не хочет конфликта с США, предложив американцам сесть за стол переговоров. Он также не исключил возможности «мирного освобождения Тайваня». Тайваньский кризис был на какое-то время разрешен, и американцы даже начали переговоры с китайскими коммунистами на консульском уровне в Женеве (затем встречи были перенесены в Варшаву и переведены на уровень послов обеих стран).

А меньше чем через год Чан Кайши, как и весь мир, узнал потрясающую новость, которую с трибуны XX съезда Коммунистической партии Советского Союза 25 февраля 1956 года сообщил импульсивный советский политик Никита Сергеевич Хрущев, преемник Сталина, скончавшегося за три года до того. Новость эта заключалась в том, что покойный вождь и учитель всех коммунистов мира оказался ужасным преступником, совершившим бесчисленные злодеяния, включая уничтожение миллионов честных советских граждан. Чан и сам считал Сталина преступником, но, услышав такое из уст нового советского лидера и ближайшего союзника Мао Цзэдуна, был, понятно, поражен. Хрущева он, правда, терпеть не мог, как и самого Сталина, но не согласиться с хрущевской оценкой бывшего кремлевского диктатора не мог. Хотя ни в коем случае не стал доверять Хрущеву во всем другом, тем более когда узнал, что в отчетном докладе XX съезду Хрущев не только заявил о «возможности предотвращения войн в современную эпоху», но и развил сталинский тезис о «мирном сосуществовании двух систем»[125]. «Казалось, он смягчил сталинизм, — вспоминал Чан Кайши. — Ведь Сталин считал, что война неизбежна, да к тому же рассматривал ее как путь, ведущий к мировому владычеству коммунизма. Хрущев же, представляя себя противником войны, стал утверждать, что военного конфликта можно избежать. По существу, однако, хрущевская формула “мирного сосуществования”… есть лишь повторение сталинского “народного фронта” 30-х гг., поскольку и Сталин, и Хрущев хотели пробить брешь в обороне свободного мира».

Чан Кайши захотелось донести эту мысль до всего человечества, поделиться с людьми свободного мира своим горьким опытом общения с коммунистами, которые, как он считал, его все время обманывали. И вместе с секретарями стал усиленно работать над книгой воспоминаний и размышлений, которую завершил 1 декабря 1956 года, в день двадцатидевятилетия супружеской жизни с Мэйлин и через месяц после своего семидесятилетия (напомним, что по принятому в Китае летоисчислению китайцы засчитывают девять месяцев, проведенные в утробе, за год). Он назвал эту книгу «Советская Россия в Китае: Обобщение опыта тридцати лет общения Китая с советскими коммунистами» и посвятил «священной памяти наших <с Мэйлин> горячо любимых матерей — покойной госпожи Цзян, урожденной Ван, и покойной госпожи Сун, урожденной Ни». При этом подчеркнул, что ему и его супруге так и не удалось «достигнуть тех идеалов, которые привили нам наши матери в пору нашего детства».

Конечно, не все в повествовании Чана выдерживает критику. Как каждый проигравший, Чан Кайши в чем-то пытался обелить себя, представив Мао и СССР исчадием ада. Иногда его подводила память, в каких-то случаях он откровенно лукавил. И все же, невзирая на недостатки, ему удалось изложить правдивую историю китайского национально-освободительного движения, развивавшегося, как мы и сами видели, в борьбе на два фронта — против западного и японского империализма и оказавшегося особенно агрессивным советского экспансионизма. И если над первым врагом Чан Кайши удалось одержать победу, то от второго он как раз и потерпел поражение.

В книгу помимо основного историко-мемуарного очерка, представляющего, безусловно, большой интерес, Чан включил и теоретические разделы — «Об истоках и особенностях военной стратегии коммунистов», «О концепции “мирного сосуществования” коммунистов как части их программы мировой революции и методы ее осуществления. Комбинированное использование тактики мира и военных приготовлений» и — в виде заключения — «Путь к миру во всем мире и наши антикоммунистические убеждения и платформа». Но они, увы, получились многословны и неинтересны ни с исторической, ни с философской точек зрения.

Такое же впечатление производит и приложение к книге, озаглавленное «Как коммунисты используют диалектику». Через всю книгу проходит мысль о том, что верить коммунистам нельзя ни в чем и что надо готовиться к национально-революционной войне на Дальнем Востоке, которая «сможет привести к разгрому советского блока, уничтожению железного занавеса, восстановлению мира во всем мире и обеспечению прав человека».

Книга Чан Кайши «Советская Россия в Китае: Обобщение опыта тридцати лет общения Китая с советскими коммунистами» вышла мгновенно — в рождественский день 25 декабря 1956 года, и тираж ее был тут же сметен с прилавков членами Гоминьдана. Впоследствии на Тайване она переиздавалась неоднократно. В 1957 году было опубликовано ее первое американское издание под названием «Советская Россия в Китае: Воспоминания и размышления в 70 лет», а затем немецкое и т. д.

Первое же издание на русском языке под неточным названием «Советский Союз в Китае» появилось в 1961 году. Перевод выполнили сотрудники тайваньского отделения российского эмигрантского издательства «Посев» (которое и выпустило книгу), принадлежащего известной антисоветской организации Народно-трудовой союз. Перевод, правда, был сделан довольно небрежно, с бесчисленным количеством стилистических ошибок. Чан написал «Предисловие автора к русскому изданию», в котором выразил надежду, что книга позволит гражданам России «лучше понять, каким образом коммунисты, поработив русский народ, под прикрытием ослепляющих лозунгов “мировой революции” и “диктатуры пролетариата” принесли также обман, унижение, порабощение и братоубийственную междоусобицу китайскому народу». Но книга в то время к русскому читателю не дошла, так как сразу была запрещена в СССР. И только через 53 года она появилась на российских прилавках — но уже в новом, исправленном и дополненном, издании того же издательства «Посев» и теперь не только с предисловием Чан Кайши, но и с обращением «К русскому читателю», написанным его правнучкой Цзян Юмэй.

Через десять месяцев после выхода первого тайваньского издания книги, 10–23 октября 1957 года, в Тайбэе состоялся очередной, VIII Всекитайский съезд Гоминьдана. Выступая на нем, Чан Кайши заявил, что Гоминьдан сможет подавить китайских коммунистов в результате контратаки в ближайшие два-три года.

В съезде участвовали 372 делегата и 202 гостя, представлявших 509 тысяч 864 члена партии. То есть со времени VII съезда в 1952 году Гоминьдан вырос на 226 тысяч 905 человек. По-прежнему 80 процентов партийцев составляла молодежь — люди в возрасте до 40 лет (их теперь насчитывалось 407 тысяч 891 человек). На долю рабочих и крестьян приходилось уже 26 процентов (132 тысячи 565 человек), то есть на четыре процента меньше, чем в 1952 году. В целом члены Гоминьдана составляли 5,1 процента от почти десяти миллионов жителей острова.

Делегаты съезда в очередной раз единогласно избрали Чан Кайши цзунцаем (генеральным директором, вождем) и, восстановив пост заместителя цзунцая, упраздненный после предательства Ван Цзинвэя, утвердили на этом посту Чэнь Чэна, предложенного Чаном. Цзян Цзинго вновь был избран членом Центрального комитета, в который, помимо него, вошли еще 49 человек (39 — избранных съездом и десять — добавленных лично Чаном, которому такое право дал новый партийный устав, принятый на съезде). Были также избраны 25 кандидатов в члены ЦК, а 76 членов Центрального консультативного комитета, отобранных Чаном, утверждены (среди них опять была Мэйлин). На 1-м же после съезда пленуме ЦК Цзинго вновь вошел в члены Постоянного комитета (помимо него, членами этого высшего органа были избраны еще 14 человек).

А вскоре, через несколько месяцев, получил подтверждение основной тезис книги воспоминаний Чана — что коммунистам нельзя ни в чем верить. В августе 1958 года в Тайваньском проливе вновь возник острый кризис. На этот раз китайские коммунисты подвергли мощной бомбардировке острова Цзиньмэнь и Мацзу в Тайваньском проливе, где в то время была сосредоточена треть всех сухопутных сил Чан Кайши. Чан объявил это «атаками против первой линии обороны Америки в Азии», и Эйзенхауэр вновь встал на защиту Чана, подтвердив свое намерение сбросить небольшие атомные бомбы на военные объекты КНР в случае коммунистического вторжения на тайваньскую территорию. Все вооруженные силы США в регионе были приведены в боевую готовность. Но Мао Цзэдун и на этот раз не собирался захватывать острова. В то время в Китае разворачивался «большой скачок» — великая стройка коммунизма, призванная обеспечить удвоение промышленного и сельскохозяйственного производства в течение одного года, а потому вождям компартии было особенно важно усилить в стране атмосферу военного лагеря для поднятия энтузиазма китайского населения.

Китайские коммунисты продолжали бомбардировки (только по нечетным дням — почему именно по нечетным, неизвестно) в течение последующих двадцати лет, и Чан Кайши с американцами должны были в конце концов смириться с этим. «Просить китайских коммунистов о прекращении огня — это только обманывать самих себя, — заявил Чан в октябре 1958 года. — …Желание добиться прекращения огня никогда не осуществится». По совету Эйзенхауэра он просто сократил свои вооруженные силы на островах Цзиньмэнь и Мацзу, хотя и не хотел этого делать.

Эйзенхауэр же продолжал поддерживать Чана и впоследствии. И не только демонстрацией силы, но и материально. До конца его президентского срока, то есть до 20 января 1961 года, он предоставил Тайваню только на экономическое развитие более одного миллиарда долларов. Сотни миллионов были потрачены на военные нужды острова. В августе 1959 года, например, американцы передали Тайваню 36 пусковых установок и большое число ракет земля — воздух «Ника-Геркулес», способных нести ядерные боеголовки.

Ракеты были крайне необходимы Чану, так как в 1959 году в Красном Китае создалась особенно тяжелая ситуация — и в связи с провалом «большого скачка», и в связи с мятежом тибетцев, требовавших предоставления независимости. Чан вновь стал рассматривать возможность вторжения на материк. Еще за пять дней до восстания в Тибете, 7 марта 1959 года, в интервью итальянской газете «Коррьере делла сера» («Вечерний вестник») он заявил: «Если на китайской земле произойдет восстание, мы не будем сидеть сложа руки. Мы высадимся на континенте и выиграем битву. Я думаю, что Советский Союз ни в коем случае не вмешается в это дело, потому что побоится увязнуть в Китае, как это было с японцами. Кроме того, я убежден, что Советский Союз не использует ядерное оружие, ибо знает, что таким образом он может спровоцировать мировую войну… Советский Союз не хочет войны, по крайней мере, в данный момент. Это единственный пункт, по которому я согласен с Хрущевым».

Мятеж тибетцев, начавшийся 12 марта, был, однако, жестоко подавлен коммунистическими войсками. И, несмотря на моральную поддержку восставших, Чан Кайши так и не вторгся на континент. Духовный лидер Тибета Далай-лама бежал в Индию, а Чан продолжил укреплять оборону Тайваня за счет американцев, по-прежнему твердя, что «контрнаступление против континентального Китая — это наш долг», однако подчеркивая, что эта задача — «на 70 проц<ентов> является политической задачей и лишь на 30 проц<ентов> — военной». Все это, как и прежде, позволяло ему сплачивать Гоминьдан и Национально-революционную армию.

Особенно важным в жизни Чан Кайши стал 1960 год. В марте 1960-го, исходя из «Временных статей на период мобилизации для подавления смуты», принятых в 1948 году, а затем продленных, Национальное собрание избрало Чана президентом на третий срок (напомним, что Конституция Китайской Республики не позволяла президенту переизбираться в третий раз). Показательно, что за три месяца до выборов, 23 декабря 1959 года, Чан, выступая перед двумя тысячами активистов Гоминьдана, заявил, что он «против поправки в Конституции». Но это была игра. В Вашингтоне, не догадываясь об этом, приветствовали его решение, считая, что Чана заменит вице-президент Чэнь Чэн. Американцы даже собирались пригласить Чэнь Чэна посетить США. Но Чан Кайши быстро перестроился и на выборах получил целых 98,1 процента голосов депутатов (за него проголосовал 1481 человек из 1509). Генерал Чэнь Чэн, вновь баллотировавшийся в вице-президенты, получил 91,8 процента (1381 голос из 1505). Чан опять мог праздновать победу. В 12 часов 30 минут пополудни тысячи людей, несмотря на дождь, собрались перед Президентским дворцом. В руках у них были портреты Чан Кайши и плакаты с надписью «Мы пойдем за Чаном на материк».

Вторым значимым моментом стал визит на Тайвань главного союзника Чана — Эйзенхауэра вместе с сыном и невесткой. Это был первый в истории визит американского президента в Китай, а потому, конечно, он имел историческое значение, хотя Эйзенхауэр пробыл в Тайбэе менее 24 часов. Он прибыл туда днем 18 июня на вертолете (взлетевшем с одного из кораблей 7-го флота), провел две беседы с Чан Кайши и Мэйлин и выступил перед огромной толпой горожан, собравшихся на площади перед Президентским дворцом в центре Тайбэя. (По официальным данным, присутствовало более полумиллиона человек.)

Чан был несказанно рад принять Эйзенхауэра, так много сделавшего для укрепления Тайваня. Неподдельную радость выказывали и простые тайваньцы. От аэропорта Суншань до резиденции Чан Кайши обе стороны широкого проспекта заполнило море людей, радостно махавших флажками Китайской Республики и США. Среди них были и привезенные гоминьдановцами представители островов Цзиньмэй и Мацзу. Люди танцевали, отовсюду неслась веселая музыка.

Чан Кайши встречал Эйзенхауэра в аэропорту — в парадном военном мундире, с орденом Синего неба и Белого солнца на левой стороне груди. Чан очень любил этот орден, хотя он был второй по значению наградой в Китайской Республике. У Чана имелся и высший орден — Национальной славы, которого он удостоился 10 октября 1943 года, в годовщину Синьхайской революции, но надевал он его редко. Орден Синего неба и Белого солнца был особенно дорог ему тем, что он получил его за объединение страны в результате Северного похода (орден был вручен ему в 1930 году).

Выглядел Чан Кайши для своих лет (ему шел уже 73-й год) неплохо: поджарый, с красивыми седыми усами и живыми глазами. Только вот стал сутуловат, да и голос больше не поднимался до прежнего резкого стаккато. Мэйлин же, приехавшая с мужем в аэропорт, была, как всегда, неотразима; 63 года ей никак нельзя было дать. По-прежнему элегантная и хрупкая, одетая в бело-голубое платье-ципао, она произвела на американского президента самое приятное впечатление. Мэйлин тоже была кавалером ордена Синего неба и Белого солнца, который Чан вручил ей сразу после Каирской конференции за большой вклад в переговоры с Рузвельтом, но она его не надела.

Чан и Мэйлин уже встречались с Эйзенхауэром, в ноябре 1943 года в Каире, но тогда Айк (как его все звали) был всего лишь членом американской делегации. Теперь же он в глазах Чана являлся главой всего свободного мира и его главным союзником. Чан, правда, был очень расстроен тем, что Эйзенхауэр ничего не сделал для защиты президента Южной Кореи, 84-летнего Ли Сын Мана, в марте 1960 года свергнутого в результате массовых демонстраций либеральной интеллигенции, выступившей против фальсификаций на прошедших тогда в Южной Корее выборах. Американцы лишь помогли Ли Сын Ману бежать на Гавайи.

Свержение южнокорейского диктатора не могло, понятно, не взволновать Чана. И не только потому, что он считал Ли Сын Мана другом, но и потому, что опасался, не предадут ли американцы его так же, как Ли, в случае аналогичных выступлений тайваньских либералов. Волновали его и события в Турции, где в мае 1960 года тоже произошли народные выступления и еще один союзник США, премьер-министр этой страны, потерял власть. По воспоминаниям Эйзенхауэра, Чан сказал ему, что за всеми этими восстаниями несомненно стоят коммунисты, как советские, так и китайские, и выразил опасение, не произойдет ли аналогичного переворота в Японии. Он был абсолютно убежден, что Хрущев и Мао действуют рука об руку и их главная цель — подорвать стабильность в Азии, «самом слабом звене в обороне свободного мира». В обозначившиеся в то время разногласия между КПСС и КПК Чан Кайши не верил, заверяя Эйзенхауэра в том, что «Мао никогда не сможет порвать с Советским Союзом, ибо своей властью он обязан поддержке Кремля».

Как же он ошибался! На самом деле именно в то время конфликт между Мао Цзэдуном и Хрущевым достиг точки невозврата.

В выступлениях и беседах с Чаном и Мэйлин Эйзенхауэр подчеркивал «твердую солидарность Америки» лично с Чан Кайши и его правительством, а пекинский режим называл не иначе как «воинственный и тиранический». В коммюнике же, опубликованном по итогам визита 19 июня 1960 года, было отмечено, что «оба президента выразили полное взаимопонимание по вопросу о жизненной необходимости достижения более тесного союза и укрепления всех свободных наций перед лицом продолжающейся угрозы коммунистической агрессии против свободного мира и в особенности свободных стран Дальнего Востока».

Много внимания было уделено и экономическим проблемам Тайваня. Чан рассказал об успехах, а Эйзенхауэр «выразил восхищение американского народа прогрессом, достигнутым Китайской Республикой в различных областях в последние годы, заверив <Чана> в неизменной помощи Соединенных Штатов».

Эйзенхауэр не зря выражал восхищение. Экономика Тайваня действительно была на подъеме. Первый четырехлетний план 1953–1956 годов был успешно выполнен, и если в 1952 году рост ВНП составил 12,3 процента, то за 1953–1956 годы он вырос еще на 37 процентов, а в пересчете на душу населения — на 17 процентов. Почти был завершен и второй четырехлетний план 1957–1960 годов, и было ясно, что ВНП вырастет еще на 31 процент, а в пересчете на душу населения — еще на 13 процентов. Магазины и рынки на Тайване были заполнены товаром. В отличие от КНР, где в результате «большого скачка» миллионы людей умирали от голода.

В 1960 году два важных события случились и в семье Чан Кайши: почти одновременно были сыграны две свадьбы. В апреле старший сын Цзинго и Фаины Ален женился на девушке Сюй Найцзинь (христианское имя — Нэнси), с которой вместе учился в Калифорнийском университете в Беркли. (Ален с сестрой Эммой приехали на учебу в Америку в декабре 1959 года.) Как и вторая жена Вэйго, Нэнси была наполовину немкой и так же, как все женщины в семействе Чана, настоящей красавицей. Но главное заключалось не в ее красоте. Нэнси имела очень сильный характер, и то, что она вышла замуж за Алена, стало настоящим счастьем для всей семьи. Дело в том, что в Америке Ален начал пить, так что будущей невесте приходилось буквально силой вытаскивать его из баров. И только женившись, он на какое-то время остепенился. Жили они с женой в северной части Беркли, недалеко от университета, на тихой улочке Килер, в доме 1095 — симпатичном двухэтажном особняке.

А через четыре месяца, 11 августа 1960 года, свадьбу сыграла и дочь Цзинго — Эмма. Она вышла замуж за Юй Янхэ, который был старше ее на 14 лет, да к тому же трижды разведенный. Правда, это был очень интересный человек, бывший военный летчик, участник более тридцати воздушных боев с японцами, а кроме того, сын чанкайшистского министра обороны генерала Юй Давэя. Но все равно этот брак вызвал неудовольствие Цзинго, обожавшего Эмму и желавшего ей лучшей доли. Тем не менее он вынужден был смириться. И молодые счастливо зажили в Штатах, в городе Окленде, поселившись в небольшой квартирке в доме под номером 5939 на центральном проспекте Телеграф. Их жилье находилось примерно в двадцати минутах езды от дома Алена.

В конце 1960 года, однако, Чана ждало неприятное известие. Оно, правда, касалось не семьи, а политики, но политика давно стала его семейным делом. В ноябре на выборах президента США кандидат от Республиканской партии вице-президент Ричард Никсон проиграл молодому демократу Джону Ф. Кеннеди. Проиграл Никсон с минимальной разницей, всего в семнадцать сотых процента, и это было особенно обидно. Чан достаточно натерпелся от американских демократов, а от республиканцев, того же Эйзенхауэра, видел в основном только хорошее. Поэтому болел за Никсона, тем более что знал его лично: в 1953 году Эйзенхауэр посылал своего вице-президента на Тайвань, где тот в течение семи часов беседовал с Чаном и Мэйлин, выполнявшей роль переводчицы. Никсон и Чан понравились друг другу, и Никсон впоследствии вспоминал, что был «приятно поражен его <Чана> высоким интеллектом и беззаветной преданностью делу освобождения китайского народа от коммунистического угнетения».

Правда, в 1949 году Кеннеди показал себя другом китайских националистов, выступив с осуждением китайской политики Трумэна, несмотря на то что был с ним из одной партии. «Когда-то мы сражались за свободу Китая, — сказал он 30 января 1949 года, понимая, что победа коммунистов очевидна. — Но то, что наши молодые ребята спасли, наши дипломаты и наш президент растратили попусту». Однако позиция Кеннеди в отношении Тайваня не вызывала у Чана оптимизма. Он не без оснований опасался, что Кеннеди пожертвует Тайванем ради развития отношений с КНР и, возможно, поддержит прием маоистского Китая в члены ООН.

Чан был недалек от истины. Концепцию двух Китаев вовсю проталкивал Дин Раск, ставший в январе 1961 года госсекретарем в администрации Кеннеди. Чан, конечно, не знал, что Эйзенхауэр, покидая Белый дом, сказал Кеннеди, что «хотя он и будет поддерживать его в общих вопросах внешней политики, но решительно выступит против любых попыток новой администрации признать Пекин и посадить материковый Китай в Организацию Объединенных Наций». Не знал Чан и того, что получив незначительный перевес в голосах на выборах, Кеннеди «проявлял большую осторожность в выборе вопросов, по которым готов был дать бой». Но осторожность он проявлял только в начале президентского срока. Скорее всего, у него просто не хватило времени внести принципиальные изменения в китайскую политику Вашингтона. По воспоминаниям его помощника Артура Мейера Шлезингера-мл., Кеннеди никоим образом не отбросил идею «двух Китаев» и признания КНР. «Это на самом деле бессмыслица — то, что Тайвань представляет Китай», — говорил он членам своей администрации в 1961 году, отложив признание КНР до окончания выборов в американский Конгресс в ноябре 1962 года.

В 1961 году Кеннеди добился лишь того, что Чан очень неохотно согласился дать указание своему представителю в Совете Безопасности воздержаться при голосовании вопроса о принятии в ООН Монголии. Чан был недоволен поведением Кеннеди в этом вопросе, так как по-прежнему считал Монгольскую Народную Республику частью Китая, несмотря на старый, 1945 года, договор с Советским Союзом, который он, понятно, считал недействительным. Тем не менее он вынужден был подчиниться президенту США.

Не понравилось Чану и то, что в 1962 году Кеннеди открыто дал понять и СССР, и Китаю, что поддерживать Чан Кайши во всех его «авантюрах» в отношении материкового Китая он не будет. Это обидело престарелого генералиссимуса, посчитавшего, что друг не должен «открыто объявлять врагу о том, что США не будет помогать» своему союзнику.

Между тем в 1961 году в семье Чана опять произошли радостные события. 21 марта у внука Чана — Алена и его жены Нэнси родилась дочь, первая правнучка Чан Кайши. В соответствии с традициями клана ее назвали Юмэй. Иероглиф «ю» («братство») приходится на 31-е поколение в роду Улинских Цзянов, а иероглиф «мэй» означает «цветок сливы». Полным же ее именем стало Юмэй Маргарита Фаина Мария. Маргаритой ее назвали в честь бабушки по материнской линии, Фаиной — в честь бабушки по отцовской, а Мария — ее имя, полученное при крещении.

Родилась девочка в Тайбэе, и Чан с Мэйлин были рады подержать правнучку на руках, она стала их любимицей. 30 июня в соответствии с китайской традицией они устроили праздник в честь ее ста дней. Вскоре Ален, Нэнси и Юмэй уехали в США, где Ален с Нэнси продолжили учебу. Забегая вперед скажем, что через три года Ален вновь начал пить и как-то, управляя автомобилем в состоянии алкогольного опьянения, попал в аварию в окрестностях Окленда, после чего его выслали из Соединенных Штатов. С ним на Тайвань вернулись и Нэнси с Юмэй. Но нет худа без добра. С тех пор Юмэй стала жить то в доме Чана и Мэйлин, то в доме Цзинго и Фаины. С вечно пьяным отцом было неуютно.

Пьянство не было наследственной болезнью Алена, хотя и Цзинго, и Фаина тоже любили хорошо выпить, особенно под русскую закуску. В их семье обожали русское застолье да и вообще все русское, даже общались Цзинго и Фаина между собой по-русски. Но ни Цзинго, ни Фаина алкоголиками не стали — в отличие от Алена, хотя Фаина даже незадолго до смерти (она скончалась 15 декабря 2004 года в возрасте 88 лет), уже будучи подключенной к кислородному аппарату, просила налить ей стаканчик водки.

В мае 1961 года у Чана от внучки Эммы родился и первый правнук. Назвали его Цзушэн, что значит «Голос предков». Родился он в Америке, в Сан-Франциско. Интересно, что его бабушка по отцовской линии, как и бабушка Юмэй по материнской, была немкой. Свекор Эммы Юй Давэй познакомился с будущей женой в Германии во время своей учебы, в начале 1920-х годов. Они полюбили друг друга, родили ребенка (будущего мужа Эммы) и собирались пожениться, но им это не удалось: родители невесты не только не разрешили дочери выйти замуж за китайца, но и заставили ее отказаться от сына. Так что Юй Давэй увез его в Китай, где муж Эммы и вырос.

Правнук, конечно, не являлся продолжателем рода Чан Кайши, так как был от внучки, но на отношении к нему Чана это не сказывалось. Генералиссимус был любвеобильным дедом — в отличие, кстати, от Мао Цзэдуна, относившегося к своим детям и внукам почти безразлично. Чан Кайши любил шумные семейные пикники в горах Янминшань, веселые застолья и даже сам иногда готовил еду для всей семьи — обычно обжаренный на масле рис. Любил он и бродить с детьми по горным тропам в длинном халате, с тростью, декламируя стихи танских поэтов: Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэя, Мэн Хаожаня.

В мае 1961 года хорошая новость пришла и из Вашингтона. Кеннеди прислал Чану письмо, заверяя его в том, что «США по-прежнему придерживаются своих обязательств перед националистами по договору о взаимной обороне, стоят на позиции непризнания коммунистического Китая, возражают против предоставления коммунистическому Китаю места в ООН, поддерживают представительство националистического Китая в ООН и верны своим обещаниям оказывать этой стране экономическую помощь». Это письмо передал Чану вице-президент США Линдон Б. Джонсон, посетивший Тайбэй вместе с женой, очаровательной Леди Бёрд, а также сестрой Кеннеди и ее мужем 14–15 мая с 23-часовым визитом.

Все бы ничего, но в начале 1960-х годов у Чан Кайши начались серьезные проблемы со здоровьем. Ему требовалась операция по удалению аденомы простаты, и в 1962 году встревоженная Мэйлин написала брату Т. В. Суну в Штаты, попросив найти хорошего хирурга-уролога. Прибывший на Тайвань хирург сделал успешную операцию, но после нее Чан долго приходил в себя. Мэйлин очень нервничала и упросила свою любимую племянницу Жанетт приехать к ней из Нью-Йорка. Жанетт поселилась в том же парковом комплексе Шилинь — по соседству с Чанами, в двухэтажном особнячке, именовавшемся «Постоялый двор». По желанию Мэйлин она взяла на себя управление всем поместьем, потребовав от слуг величать ее не иначе как генеральная управляющая Кун. Говорят, что со временем даже сам Чан да и Цзинго стали ее так называть. Как и прежде, Жанетт одевалась в мужское платье, и слуги, ненавидевшие ее за отвратительный характер, судачили о том, что она в любовных утехах предпочитает женщин мужчинам. Мэйлин старалась выдать ее замуж, но у нее ничего не получилось.

А весной 1963 года Чана вновь разозлил Кеннеди. В конце апреля президент США и его госсекретарь Раск объявили на пресс-конференции о своем стремлении «улучшить отношения» с КНР. Чан был вне себя. И только рождение 22 мая 1963 года еще одного внука улучшило его настроение.

Новый, последний, внук был, наконец, от Вэйго. Довольный дед назвал его Сяоган («сяо», как мы помним, — «почтительный к родителям», а «ган» — «крепкий», «твердый»). При крещении мальчик получил имя Грегори. Интересно, что он был на два года моложе своей двоюродной племянницы Юмэй и двоюродного племянника Цзушэна.

Рождение внука не могло, однако, отвлечь Чана от дурных мыслей надолго. В июле 1963 года в пику Кеннеди Чан Кайши решился на опасный гамбит: начать секретные переговоры с Советским Союзом на общей антимаоистской платформе. К тому времени он уже понял, что конфликт Никиты Хрущева с Мао Цзэдуном всерьез и надолго, а потому решил объединить с Хрущевым силы для возможного совместного удара по КНР. По приказу Чана соответствующие тайваньские службы стали прощупывать почву в этом направлении, но в то время у них ничего не вышло.

Между тем осенью же 1963 года Чан в Тайбэе созвал IX съезд партии. На форум, проходивший с 11 по 22 ноября, собралось 996 человек (600 делегатов и 396 гостей), представлявших 667 тысяч членов Гоминьдана. Со времени VIII съезда в 1957 году партия, как видим, возросла на 157 тысяч 136 человек. Молодежь в возрасте до 40 лет составляла уже чуть более 70 процентов (свыше 472 тысяч). На долю рабочих и крестьян приходилось 23 процента (более 150 тысяч), то есть на три процента меньше, чем в 1957 году. В целом члены Гоминьдана составляли 5,8 процента от более чем одиннадцати миллионов жителей острова.

Хотя Чану шел уже 77-й год, его опять единогласно избрали цзунцаем, Чэнь Чэн вновь стал его заместителем, а Цзян Цзинго — членом Центрального комитета (в комитет теперь вошли 74 человека — 60 избранных и 14 назначенных Чан Кайши). Было увеличено и число кандидатов в члены Центрального комитета — с 25 до 35 человек, а также членов Центрального консультативного комитета, отобранных Чаном, — с 76 до 144 (одним из его членов вновь стала Мэйлин). На 1-м же после съезда пленуме ЦК Цзян Цзинго вновь занял место среди пятнадцати членов Постоянного комитета ЦК. На съезде Чан выступил с речью, в которой заявил, что китайские националисты в настоящее время сильны «как никогда со времен революции 1911 года». По предложению Чана съезд принял «Программу противодействия коммунизму и строительства родины», в основу которой была положена идея объединения всех китайцев внутри и вне Тайваня в некий Китайский антикоммунистический союз строительства родины.

На следующее утро после съезда Чан получил новость, вызвавшую у него смешанные чувства: 22 ноября в 12 часов 30 минут на президента США Кеннеди было совершено покушение, и через полчаса он скончался.

Как мы помним, Чан Кеннеди не любил. С начала же ноября 1963 года он стал относиться к нему откровенно недоброжелательно — после того, как в Сайгоне 2 ноября в результате покушения был убит южновьетнамский президент Нго Динь Зьем. Возможно, Чан и не знал точно, что за убийством стояло ЦРУ, но до него не могли не дойти слухи о том, что именно Кеннеди был виновен в смерти сайгонского диктатора.

Через год, правда, по просьбе младшего брата покойного Роберта, Чан написал небольшие (в английском переводе — четыре страницы) воспоминания о Кеннеди для его мемориальной библиотеки, в которых дипломатично заметил, что уже во время президентской кампании 1960 года «стал питать глубокое уважение к его <Кеннеди> способностям, великому таланту, молодой энергии и умению находить выход из любой ситуации». Он даже заявил, что «считает президента Кеннеди “вторым Линкольном” среди президентов США» и не столько потому, что его тоже убили, а потому, что Кеннеди «старался вернуть свободу и надежду миллиарду людей, порабощенных коммунистами».

Что же касается нового президента США Джонсона, то у Чана с ним вроде бы сложились хорошие отношения еще со времени визита того на Тайвань 15 мая 1961 года. Когда Джонсон прилетел в Тайбэй, Чан вначале отнесся к нему прохладно, так как думал, что человек из окружения Кеннеди прибыл читать им с Мэйлин «лекции или бранить их, или сообщить им плохие новости о близившемся сокращении помощи Соединенных Штатов». Но вскоре выяснилось, что это не так. Как и Эйзенхауэр, Джонсон составил хорошее впечатление о Чане, Мэйлин и о положении на Тайване, отметив «большие успехи», достигнутые тайваньским режимом в экономической сфере, в особенности «в осуществлении земельной реформы и в развитии системы ирригации», а также «образования». Он обратил внимание и на повышение уровня жизни тайваньцев. «Коммунисты никогда не смогут рассчитывать на успехи там, где крестьяне владеют собственной землей», — сказал он.

Вместе с тем Джонсон тоже оказался «твердым орешком». 28 мая 1964 года без предварительных консультаций с Чаном он объявил, что США прекратят оказывать Тайваню экономическую помощь с июня 1964 года, поскольку «в Китайской Республике на Тайване и так наблюдается здоровый экономический рост». Военная помощь к 1970 году также должна была сократиться — со 100 до 30 миллионов долларов в год. До Чана дошли также известия о том, что Джонсон решил продолжить политику Кеннеди по наведению мостов с КНР.

Все это было неприятно, тем более что вскоре международная ситуация на Дальнем Востоке резко ухудшилась. 16 октября 1964 года в три часа пополудни на полигоне Ма-лань в пустыне Лоб-Нор (Синьцзян) китайские коммунисты произвели успешное испытание ядерного оружия. Чан, конечно, страшно обеспокоился, хотя внешне вида не подал. Он давно предполагал, что Мао Цзэдун может стать обладателем своей атомной бомбы, а потому еще в декабре 1958 года отдал приказ о разработке собственной, тайваньской, бомбы. Приказ, понятно, был секретный — даже от американцев.

Создать бомбу раньше коммунистов у тайваньцев не получилось, а потому Чан Кайши, с одной стороны, активизировал работы по производству ядерного оружия, а с другой — стал просить нового президента США разрешить ему послать диверсионные группы в материковый Китай, чтобы уничтожить атомные объекты КНР. Чан считал, что «это единственный способ положить конец ядерной угрозе и сделать шаг в сторону уничтожения режима, принесшего неисчислимые бедствия в наш район». Но Джонсон ему этого не позволил.

В 1964–1965 годах американцы все сильнее увязали в Южном Вьетнаме, где партизаны-коммунисты, как местные, так и проникшие из Северного Вьетнама, вели войну против поддерживавшегося США правительства. После смерти Нго Динь Зьема в Сайгоне то и дело сменялись президенты, пока 14 июня 1965 года у власти с помощью американцев не утвердился генерал Нгуен Ван Тхиеу. Но и с его приходом военно-политическая ситуация в Южном Вьетнаме оставалась критической, а потому 28 июля 1965 года Джонсон решил направить туда большой контингент американских войск. Американцы окончательно увязли в Индокитае, и им уже стало не до планов Чан Кайши в отношении Мао Цзэдуна.

Интересно, что Чан еще за год до того в письме предупреждал Джонсона, что ввязывание в индокитайскую войну вызовет только ненависть вьетнамцев к Америке и американцы столкнутся с перспективой затяжной войны на истощение. Он отговаривал Джонсона от опрометчивого шага, однако Джонсон к нему не прислушался. Тогда Чан предложил отправить и свои войска во Вьетнам, но получил отказ. Ну что ж! Он не настаивал: это его предложение носило такой же формальный характер, как и предложение послать две дивизии в Корею. На самом деле Чан считал, что вьетнамцы сами должны решать свои дела.

Тем временем приближался 1966 год — год четвертого переизбрания Чан Кайши президентом Тайваня. Чану было уже 78 лет, и зачем ему нужно было опять переизбираться на шестилетний срок вместо того, чтобы заставить Национальное собрание провозгласить себя пожизненным президентом, неясно. Даже американцы хорошо понимали, что выборы на Тайване — профанация. Но так, видимо, устроены все диктаторы, живущие в современном мире, где демократия считается общепризнанной ценностью. Раз в несколько лет им требуется получать подтверждение «всенародной любви», пусть даже неискренней.

Увы! Как далеки они от благородных мужей древности, о которых Конфуций сказал: «Благородный муж требователен к себе, маленький муж требователен к другим».

Печаль и надежда

В феврале 1966 года Чан Кайши в очередной раз перед президентскими выборами проявил «деликатность», заявив, что не желает больше баллотироваться. В соответствии с китайской традицией надо было продемонстрировать «скромность». Но его, конечно, опять выдвинули центральные органы Гоминьдана, и он согласился. И в марте во время выборов получил 1405 из 1425 голосов депутатов Национального собрания (98,6 процента). Генерал Чэнь Чэн к тому времени уже умер (5 марта 1965 года), и на пост вице-президента Чан выдвинул нового кандидата. Им стал Янь Цзягань, известный на Западе как С. К. Янь, шестидесятилетний химик, с 1950 года занимавший различные посты в правительстве, в том числе министра экономики и финансов; в самом конце декабря 1963 года он заменил больного Чэнь Чэна на посту председателя Исполнительной палаты. При голосовании С. К. Янь получил 782 голоса из 1416 (55,2 процента).

По сообщению корреспондента Ассошиэйтед Пресс, избрание Чан Кайши «послужило поводом для празднований по всему националистическому Китаю». На улицах Тайбэя и других городов были устроены фейерверки, люди танцевали и поздравляли друг друга. Толпа тысяч в двадцать пять, собравшаяся в центре Тайбэя, пела песни под аккомпанемент десяти духовых оркестров, сменявших друг друга, а затем, разбившись в колонны, прошла «по украшенным флагами улицам столицы».

Трудно сказать, получил бы Чан большинство голосов, если бы выборы на Тайване были демократическими. С одной стороны, многие коренные тайваньцы не могли простить ему бойни 1947 года. Кроме того, местным уроженцам не нравилось, что во всех властных структурах доминировали прибывшие с материка гоминьдановцы. В самой партии большинство тоже составляли «люди с горы Тан» — 70 процентов. Но, с другой стороны, жители острова не могли не признать, что за последние 15 лет (со времени переезда гоминьдановского правительства на Тайвань) их жизнь значительно улучшилась. В 1951–1965 годах тайваньская экономика по темпам роста уступала в Азии только японской. Среднегодовой рост ВНП составлял 7,6 процента, а в пересчете на душу населения — 4,2 процента. И даже в 1956 году, когда мощный тайфун нанес народному хозяйству огромный ущерб, ВНП вырос на четыре процента. За 1951–1963 годы производство сельскохозяйственной продукции увеличилось на 82 процента, а промышленное производство — на целых 324 процента. В результате в общем объеме ВНП доля промышленной продукции возросла с 28 до 49 процентов. В середине 1960-х годов тайваньские власти стали создавать особые экономические районы (ОЭР) — примерно такие же в будущем, через 13 лет, начнет организовывать Дэн Сяопин, явно копировавший опыт Чан Кайши. Это были специальные экспортные зоны, в которых создавался идеальный инвестиционный климат, а произведенный товар освобождался от налогов и таможенных сборов. Иностранные или смешанные предприятия, создаваемые в этих районах, должны были выпускать продукцию на экспорт. Существовал также стабилизированный валютный рынок — один американский доллар стал обмениваться на 40 тайваньских.

Разумеется, такие успехи были бы невозможны без колоссальной финансовой, экономической и военной помощи США, которая в 1951–1965 годах составила огромную сумму — 1443,3 миллиона американских долларов. Более того, вряд ли Тайвань достиг бы такого прогресса, если бы американцы не взяли на себя и обеспечение его безопасности.

Но, конечно, решающую роль сыграла политика самого Чан Кайши. Ведь именно при нем крестьяне получили землю, а городские жители — возможность брать дешевые кредиты и свободно вести бизнес, не опасаясь ни полицейского произвола, ни чиновничьей коррупции, ни жестокой конкуренции с государственными и частными монополиями.

Большие успехи были достигнуты и в социальной сфере, в первую очередь в медицине и образовании. К 1963 году тайваньские медики полностью покончили с эпидемией малярии и смогли сократить уровень смертности от туберкулеза на 75 процентов. В результате развития системы всеобщего образования увеличился процент грамотных — с 57 до 76. На четыре процента возросла численность городского населения — с 31 процента в 1955 году до 35 процентов в 1963-м. Тиражи газет возросли с 350 до 750 тысяч, а у 490 человек из тысячи тайваньцев появились радиоприемники (в 1951 году только 31 человек из тысячи имел радио). Возросло и число тайваньцев, имевших личные телефоны, — с 29 человек из каждых десяти тысяч до 121.

Улучшение условий жизни привело к росту рождаемости — до 3,3 процента в год, а также к увеличению продолжительности жизни мужчин — с 51,7 до 65,2 года и женщин — с 54,7 до 67,6 года. В 1965 году население острова составляло уже 12,6 миллиона человек.

Ну и, конечно, жители Тайваня прекрасно знали, насколько их уровень жизни выше уровня их братьев и сестер в коммунистическом Китае. Они каждый день слышали о том, как их соотечественники умирают от голода после «большого скачка». А тут еще известия о начавшейся в апреле 1966 года некой «великой пролетарской культурной революции»! Взволнованные тайваньцы с ужасом читали сообщения о том, как в КНР наэлектризованные Мао Цзэдуном толпы молодежи громили университеты и другие образовательные и культурные центры, памятники тысячелетней цивилизации и религиозные святыни, оскверняли могилы Конфуция и других исторических деятелей, низвергали авторитеты и требовали мировой революции. Контраст с тихим Тайванем был налицо. К тому же объятый пламенем «культурной революции» маоистский Китай, и без того представлявший опасность для их страны, становился совершенно непредсказуемым. Все это заставляло народ Тайваня сплачиваться вокруг Гоминьдана и его вождя.

А Чан, как известно, умел играть на настроениях населения. Он постоянно внушал тайваньцам мысль, что на материке вскоре произойдет антимаоистская революция и порабощенный коммунистами китайский народ вернется под крыло Гоминьдана. При этом изыскивал любую возможность, чтобы подорвать режим Мао. 7 октября 1966 года Чан Кайши призвал всех христиан мира «объединиться против пекинского правительства, которое использует своих красных охранников <хунвейбинов>, чтобы уничтожить свободу религии в континентальном Китае». Он требовал «нанести жестокий удар <по> китайским коммунистам». Что он имел в виду под «жестоким ударом», непонятно, но в любом случае его призывы звучали не очень-то по-христиански. Правда, как мы помним, Чан был «ветхозаветным христианином», и, несмотря на то что каждый день читал Евангелие и «Потоки в степи» Летти Берд Коуман, заповеди Христовы не так уж глубоко проникали в его душу.

Через три дня Чан Кайши обратился по радио с воззванием к солдатам и офицерам армии КНР, призвав их восстать против пекинских властей. Он заявил, что в случае восстания сможет перебросить свои войска на материк «в течение восьми часов», и обещал всем восставшим «такое же вознаграждение и обращение, как и его собственным солдатам».

К сожалению для Чан Кайши, американские покровители по-прежнему отказывались поддерживать его воинственные планы. Более того, 12 июля 1966 года Джонсон открыто выступил за мирные отношения с КНР, заявив, что «в Азии никогда не наступит длительный мир, если 700 миллионов населения континентального Китая останутся изолированными… от остального человечества». В то же время американцы продолжали вести переговоры с китайскими коммунистами на уровне послов обеих стран в Варшаве (с 1955 по 1968 год было проведено 134 встречи).

Не вселял в Чана надежду на изменение курса США и Никсон, начавший свою новую избирательную кампанию на пост президента США весной 1967 года. В октябре 1967 года в статье, опубликованной в журнале «Форин афферс» («Иностранные проблемы»), он, к удивлению Чан Кайши, всегда считавшего этого видного республиканца своим другом, выразил желание улучшить отношения с Мао Цзэдуном.

На престарелого Чана это подействовало ужасно. Он очень разволновался. Правда, продолжал надеяться, что Никсон, с 1953 года неоднократно бывавший на Тайване в качестве личного гостя его и Мэйлин и поддерживавший с ними дружеские отношения, не сможет предать его и, придя в Белый дом, продолжит курс Эйзенхауэра, отстаивавшего интересы Тайваня. По некоторым данным, Чан всеми силами поддерживал никсоновскую кампанию и даже передал в фонд Республиканской партии США изрядную сумму денег. Но через год, летом 1968-го, вождь Гоминьдана на всякий случай решил возобновить попытки достичь взаимопонимания с СССР. К тому времени Хрущев уже лишился власти (в октябре 1964-го), и Чан возложил надежды на нового советского вождя — Леонида Ильича Брежнева, тем более что один из советских дипломатов, работавший в ООН, еще в феврале 1965-го пытался наладить диалог с тайваньским представителем в этой организации. Тогда Чан Кайши проявил осторожность, и дело ничем не кончилось, но в июле 1968-го он отдал тайный приказ одному из секретарей тайваньского посольства в Мексике установить соответствующий контакт с советскими дипломатами. И тот начал переговоры с первым секретарем посольства СССР, который в одной из бесед явно по приказу свыше заявил ему, что китайская проблема — «основная головная боль» советского правительства. Более того, сказал, что «мы признаем ошибки, допущенные нами в прошлом в <нашей> политике по отношению к Китаю».

Переговоры развивались на фоне все усиливавшегося разочарования Чана в США. В августе 1968 года, сразу после своей номинации, его друг Никсон заявил: «Мы не должны забывать Китай. Мы должны все время искать возможности вести с ним переговоры… Мы должны не только наблюдать за изменениями. Мы должны стремиться осуществлять изменения». В ноябре на президентских выборах Никсон победил, и Чан стал ждать, что он пересмотрит свои заявления, сделанные в ходе предвыборной кампании. Но этого не произошло.

Никсон на самом деле был очень заинтересован в нормализации отношений с Пекином. Дело в том, что к началу 1970-х американская война во Вьетнаме зашла в полный тупик, и ему была чрезвычайно нужна помощь Пекина. Никсон понимал, что рано или поздно надо будет выводить американские войска из Индокитая, но хотел, чтобы это не выглядело поражением. Ему было очень важно, чтобы Вьетконг (южновьетнамские партизаны) и Северный Вьетнам дали проамериканскому сайгонскому режиму хоть какие-то гарантии. Только тогда он мог бы «с чистой совестью» отдать приказ об эвакуации. Вот зачем ему нужен был Мао: он хотел, чтобы тот оказал давление на своих вьетнамских товарищей, обязав их пойти на уступки. Равным образом Никсон рассчитывал использовать и Москву, обещав Советам в обмен на их услуги в решении вьетнамской проблемы продовольственную помощь.

19 октября 1968 года Чан записал в дневнике: «Я чувствую, что унижен всеми и прежде всего — безгранично обманут и предан Соединенными Штатами. Это небывалое бесчестье для всей нации и для моей семьи. Если бы я не заставил себя осознать реальность и не принял соответствующих решений, я бы лишился надежды вернуться на континент и в конце концов превратился в сторожевого пса Америки. Как стыдно было бы мне тогда предстать перед моей нацией, моим народом и духами предков! Безмерно стыдно! Теперь же мне остается только одно: ради спасения и защиты моего правительства порвать с американцами и начать все заново. Пока еще это не слишком поздно».

Еще бы чуть-чуть, и Чан действительно вновь бы стал нашим другом, как о том пророчил мой дед. В октябре 1968 года в Тайбэй даже прибыл сотрудник КГБ Виктор Евгеньевич Луи, работавший под прикрытием — корреспондентом британской газеты «Ивнинг ньюс» («Вечерние новости»). Чан лично дал разрешение на его приезд, поскольку был очень заинтересован в успехе переговоров. По его поручению все встречи с Луи контролировал Цзинго, который 29 октября даже лично встретился с посланцем Москвы. Луи прямо сказал Цзинго, что Москва поддержит Гоминьдан в его вторжении в КНР, но выставил одно условие: чтобы националисты, вернувшись на материк, допустили существование просоветской компартии Китая. Чан был разочарован. Достаточно натерпевшийся от кремлевских вождей, то и дело пытавшихся его обмануть, он и к этой идее отнесся с подозрением, решив, что новые советские лидеры тоже хотят всего лишь использовать Гоминьдан для разгрома своего врага (в данном случае Мао Цзэдуна), после чего приведут к власти в Китае свою новую марионетку: промосковскую компартию Китая.

Переговоры Чан Кайши все же не прекратил, и его представитель Вэй Цзинмин, возглавлявший отдел информации в тайваньском правительстве, еще дважды встречался с Луи, но уже не на Тайване, а в Европе: в мае 1969 года в Риме и в октябре 1970 года в Вене.

Чан хотел, чтобы СССР предоставил Тайваню наступательное вооружение, причем бесплатно, но так ничего и не добился. И он знал почему. Его разведка докладывала, что советское руководство не было едино в вопросе об установлении союзнических отношений с Китайской Республикой на антимаоистской платформе. За союз с Чаном наиболее активно выступали только два члена Политбюро: Арвид Янович Пельше и Александр Николаевич Шелепин. Первый был председателем Комитета партийного контроля, а второй — председателем Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов. Но решительно против был председатель Совета министров Алексей Николаевич Косыгин, стремившийся восстановить отношения с КНР. В итоге Брежнев так и не принял решения, а Чан потерял интерес к СССР и отдал приказ свернуть переговоры.

Вряд ли из этих встреч с Луи вообще что-нибудь вышло бы, даже если бы Косыгин и не противился союзу с Тайванем. Ведь Чан Кайши на самом деле никогда не решился бы начать вторжение в материковый Китай, так как у него не было шансов победить Мао Цзэдуна, обладавшего ядерным оружием. В марте 1969 года у Чана, правда, возникла надежда на то, что Советский Союз поможет ему не только вооружением, но и действием, ударив по ядерным объектам маоистского Китая. Между СССР и КНР в то время возник настоящий вооруженный конфликт. Советские и китайские пограничники вступили в бой за остров Даманский (Чжэньбао) на реке Уссури. С обеих сторон имелись десятки убитых и раненых. И Чан стал жадно следить за развитием событий, дав указание тайваньским средствам массовой информации изменить враждебное отношение к СССР. Вся печать Тайваня немедленно стала сочувствовать русским в их конфликте с КНР. Чан, конечно, не знал, что в то время члены советского Политбюро действительно рассматривали возможность взорвать китайские атомные объекты, а министр обороны СССР Андрей Антонович Гречко настаивал на ядерной атаке против промышленных центров Китая. Брежнев, однако, опять ни на что не решился, дав лишь команду нанести массированный удар по китайской территории из пусковых установок «Град» на глубину до 20 километров. В апреле, мае, июне и августе 1969 года имели место новые столкновения — как на Дальнем Востоке, так и в синьцзянском секторе границы. Но на этом дело и кончилось.

Между тем в конце марта 1969 года Чан созвал очередной X съезд партии. Он проходил с 29 марта по 9 апреля в величественном дворце имени Сунь Ятсена, возведенном за три года до того в горах Янминшань. В съезде принимали участие 1198 человек, в том числе 596 делегатов, представлявших 919 тысяч 327 членов партии. Со времени IX съезда в 1963 году партия, таким образом, выросла на 252 тысячи 327 человек. Рабочие и крестьяне по-прежнему составляли 23 процента ее членов, а женщин, как и прежде, было мало, хотя чуть больше, чем раньше, — 9 процентов. Данных о количестве молодых партийцев до 40 лет не приводилось, а вот тех, кому было до тридцати пяти, в партии насчитывалось 39 процентов. 56 процентов гоминьдановцев имели высшее и среднее образование. Чан председательствовал на открытии и закрытии съезда. В своей речи 29 марта он призвал всех членов Гоминьдана и граждан страны выполнить три задачи: «Осуществить всесторонние реформы, заложить прочную базу возрождения; сплотиться воедино, искоренить коммунистических бандитов и возродить новый Китай, основанный на этических, демократических и научных трех народных принципах».

Съезд принял новый устав партии, в котором пост заместителя цзунцая (генерального директора, вождя) ликвидировался. Вместе с тем создавался новый орган — Президиум Центрального консультативного комитета из одиннадцати человек. В него вошли Мэйлин, а также другие заслуженные ветераны, в том числе Сунь Фо, Хэ Инцинь, Чжан Цюнь и Чэнь Лифу, вернувшийся на Тайвань из США в 1966 году. Сам же Центральный консультативный комитет был расширен со 144 до 154 человек. Увеличен был и Центральный комитет — с 74 до 99 членов и с 35 до 51 кандидата в члены. Чан, понятно, единогласно вновь был избран цзунцаем. Цзинго, как и раньше, ввели в состав ЦК, а на 1-м после съезда пленуме Центрального комитета — в Постоянный комитет ЦК, состоявший теперь из 21 члена.

Съезд, как обычно, прошел без сюрпризов, да их и не могло быть: члены партии привыкли подчиняться вождям. Но вот международная обстановка оставалась нервозной. Накануне съезда дурная весть опять пришла из Вашингтона. 27 марта новый государственный секретарь США Уильям П. Рожерс, выступая перед сенатским комитетом по международным делам, заявил: «С трудом можно представить себе, как продвигаться вперед в таких фундаментальных вопросах, как Ближний Восток, Вьетнам и разоружение без того, чтобы не подвергнуть внимательному изучению наши отношения с… коммунистическим Китаем, обладающим потенциальной мощью… Мы… продолжаем надеяться, что придет время, когда мы сможем достигнуть прогресса… и двинуться в направлении более конструктивных отношений <с этой страной>».

Отношениями с США теперь занимался Цзинго, 25 января 1965 года занявший пост министра обороны Тайваня, а 1 июля 1969-го — заместителя председателя Исполнительной палаты. Чан все более сближался с Цзинго, а вот к младшему сыну Вэйго охладел. Перемена в чувствах была связана с тем, что 21 января 1964 года некий генерал Чжао Чжихуа, сменивший Вэйго в 1963 году на посту командира 1-й танковой дивизии (когда того перевели на должность ректора университета Генштаба сухопутных войск), неожиданно поднял антиправительственный мятеж в местечке Хукоу недалеко от Тайбэя. Чжао быстро арестовали его же подчиненные, и из попытки мятежа ничего не вышло, но Чан так и не смог простить Вэйго то, что именно он рекомендовал будущего мятежника на пост командира дивизии. Вэйго сильно переживал, что подвел отца, и с горечью говорил знакомым: «Мне не сравниться со свиньей и собакой». Как мы помним, Вэйго родился в год Дракона (в 1916-м), Чан — в год Свиньи (в 1887-м), а Цзинго — в год Собаки (в 1910-м).

Теперь Чан много времени проводил в Янминшани. В 1969 году он затеял строительство новой резиденции чуть выше в горах, чем его старая Цаолу. Она называлась Чжунсин биньгуань (вилла Возрождение). Но 19 сентября 1969 года около пяти часов пополудни на горной дороге он и Мэйлин попали в автомобильную аварию. Виновником инцидента был шофер армейского джипа, неожиданно вылетевшего из-за поворота на большой скорости. Головная машина кортежа резко затормозила, чтобы избежать столкновения, и роскошный «кадиллак» Чан Кайши, двигавшийся сзади, врезался в нее. Чан и Мэйлин не были пристегнуты, их подбросило, а затем швырнуло вперед, прямо на стальную перегородку, отделявшую салон от водителя. Мэйлин повредила руки и ноги, а Чан разбил лицо, сильно поранившись. Обоих доставили в ближайший Госпиталь ветеранов.

Мэйлин долго не могла встать на ноги и несколько месяцев провела в постели. Травмы же Чана быстро прошли, но через некоторое время лечащий врач обнаружил у него шумы в сердце. С тех пор Чан стал недомогать, то и дело жалуясь на боли и жжение в грудной клетке. Опытный врач (звали его Сюн Вань), бывший рядом с ним с 1943 года, понял, что у Чана поврежден клапан аорты. Он делал все возможное, но возраст (Чану шел 82-й год) и нервный стресс, полученный в результате аварии, не оставляли Чану шансов на выздоровление. Кроме того, у Чана вновь возникли проблемы с предстательной железой. Ему сделали еще одну операцию, но неудачно.

И инцидент, и болезнь Чана составляли, конечно, государственную тайну, как это принято в авторитарных и тоталитарных странах. Даже американцы узнали об аварии спустя полгода. Так что Никсон смог выразить сочувствие супругам Чан Кайши только в середине ноября 1969 года.

Запоздалое сочувствие Никсона было, конечно, приятно, но Чан и Мэйлин предпочли бы вместо пустых слов поддержки, чтобы президент США, на которого они так рассчитывали, прекратил свои реверансы в отношении маоистского Китая. Но этого не происходило. В конце 1969 года Никсон отозвал 7-й флот США из Тайваньского пролива, а в начале октября 1970-го в интервью журналу «Тайм» («Время») даже выразил желание посетить КНР. «Если бы я и хотел что-либо сделать перед тем, как умру, так это съездить в Китай, — сказал Никсон. — Если же я не съезжу, я хочу, чтобы мои дети сделали это». А через год, в апреле 1971-го, в Китай из японского города Нагойи, где проходил 31-й чемпионат мира по настольному теннису, по приглашению китайских теннисистов, согласно личному распоряжению Мао, прибыла команда из США. 14 апреля американцев (а также участвовавших в чемпионате теннисистов Канады, Колумбии, Англии и Нигерии, приглашенных заодно с ними) торжественно принимали в китайском парламенте. Языки всех стран мира обогатились новым выражением: «пинг-понговая дипломатия». А вскоре, 9 июля 1971 года, в Пекин через Пакистан прибыл специальный представитель Никсона Генри Киссинджер, советник президента по национальной безопасности. В течение трех дней он беседовал с Чжоу Эньлаем и сотрудниками МИД КНР за закрытыми дверями. 15 июля 1971 года по предварительной договоренности было обнародовано совместное китайско-американское заявление об этих встречах. В тот же день Никсон сообщил, что его советник по национальной безопасности привез ему приглашение от премьера Чжоу, которое он «с удовольствием» принял.

Эти сообщения буквально подкосили Чана. А за ними пошли новые, все более ужасающие. В начале октября 1971 года прибывший в Тайбэй по поручению Никсона губернатор Калифорнии Рональд Рейган сообщил Чану, что американцам необходимо допустить КНР в ООН. Чану было предложено либо согласиться на двойное китайское представительство в этой организации (и КНР, и Тайваня), либо добровольно уйти из нее. Под давлением Мэйлин больной Чан предпочел «сохранить лицо», и 25 октября 1971 года тайваньская делегация покинула здание ООН, а делегация КНР заняла ее место. Соответствующая резолюция (2758) была принята Генеральной Ассамблеей. Американский представитель, до того отстаивавший права Тайваня, снял возражения. А через четыре месяца, 21 февраля 1972 года, президент США с супругой прибыли в Пекин. И их принял Мао! После чего 28 февраля в Шанхае было опубликовано совместное китайско-американское коммюнике, в котором, помимо прочего, подчеркивалось, что «прогресс в деле нормализации отношений между Китаем и Соединенными Штатами соответствует интересам всех стран».

В марте 1972 года Чан Кайши в пятый раз баллотировался на пост президента. Ему уже шел 85-й год, но членов центральных органов Гоминьдана это ничуть не смущало! Сначала Центральный консультативный комитет, а затем и Центральный комитет (оба — единогласно) выдвинули Чан Кайши, чтобы, как они заявили, «удовлетворить общее желание китайского народа». Китайский народ, конечно, никто не спрашивал, но это никого, в том числе и народ, похоже, не волновало. Чан получил 1308 голосов из 1316, то есть целых 99,4 процента. Это был его лучший результат за все годы участия в выборах! Баллотировавшийся во второй раз на пост вице-президента С. К. Янь из 1307 голосов набрал 1095, то есть 83,8 процента.

Однако реальная власть сосредоточилась уже в руках Цзинго, в мае 1972 года сменившего С. К. Яня на посту председателя Исполнительной палаты. Чан Кайши почти совсем отошел от дел, а в июле 1972-го вообще тяжело заболел. Случайно простудившись, он, несмотря на интенсивное лечение, чувствовал себя все хуже. Его лечащий врач Сюн Вань рассказывает: «Помню, как-то на озере Жиюэ-тань господин Чан попросил меня зайти поговорить, и я тут же заметил, что у него не все в порядке с речью. Мне показалось, что у него микроинсульт». Доктор забеспокоился, и Чана перевезли в его новую резиденцию Возрождение, находившуюся высоко в горах Янминшань. Здесь было прохладнее, но, к сожалению, фэншуй (организация пространства в соответствии с даосскими представлениями) оказался неблагоприятным. Как-то гуляя по окрестностям, Чан вдруг ощутил тяжесть в ногах. Он остановился, не в силах сделать ни шагу. Врачи и телохранители перенесли его в дом и уложили в постель. Но ему становилось все хуже. Сюн посоветовал госпитализацию, и Чан согласился. «Хорошо, я поеду в госпиталь», — проговорил он заплетающимся языком, но не смог встать. Он вдруг весь обмяк и уткнулся лицом в руки доктора. Сюн вколол ему нужное лекарство и привел в чувство, но от госпитализации пришлось отказаться. Из соседнего Госпиталя ветеранов прибыла группа врачей, и Чана стали лечить на дому. Вечером 21 июля 1972 года он сделал очередную запись в дневнике, которая оказалась последней: «Отомстим за позор[126]. Я сегодня очень устал, на душе неспокойно. Днем заходил Аньго[127]. Потом с Цзинго катались в машине по горным дорогам». На следующее утро у него началась пневмония, он стал задыхаться и в 17 часов впал в кому.

6 августа с величайшей осторожностью Чан Кайши перевезли в Госпиталь ветеранов и по странной случайности поместили в палату номер 6. Хотя врачи, лечившие его, вряд ли читали Чехова. Все они тоже перебрались в госпиталь, заняв соседние палаты.

Между тем в мире началась волна официального признания КНР. В сентябре 1972 года премьер-министр Японии Танака посетил Мао Цзэдуна, и между КНР и Страной восходящего солнца были установлены дипломатические отношения. А через месяц состоялся обмен послами между КНР и ФРГ, а затем и многими другими странами.

Но Чан этого уже не знал, он лежал без сознания. Его постоянно окружали врачи во главе с Сюн Ванем, но они были бессильны. По предложению доктора Сюна из Америки пригласили известного кардиолога, доктора Пола Юя (Юй Наньгэна), заведующего отделением кардиологии в госпитале нью-йоркского Университета Рочестера. Но и он ничего сделать не мог. Чан медленно умирал, артериальное давление было высокое, дышать ему стало очень трудно.

Чан вышел из комы через полгода, в январе 1973-го. Очнувшись, он первым делом позвал Цзинго. Ему захотелось обсудить с ним государственные дела. С тех пор Цзинго каждый вечер приходил к нему с докладом. Как только солнце начинало клониться к закату, Чан спрашивал у врачей: «Цзинго пришел?» И если ему отвечали «да», тут же распоряжался: «Давайте ужин!» Без Цзинго он теперь не ужинал. Если же в палату заглядывал Вэйго, Чан уделял ему несколько минут, после чего говорил: «Ну хорошо, никаких дел нет, можешь идти!»

В середине 1973 года Чан Кайши стало лучше, он уже мог подниматься в кровати, и его стали вывозить на коляске в больничный двор. Но еще несколько месяцев он провел в госпитале, и только 22 декабря 1973 года врачи разрешили перевезти его в городскую резиденцию Шилинь. Туда же переехали Мэйлин, Жанетт и Цзинго, а также все лечащие врачи и медсестры. Поскольку больному становилось лучше, Пол Юй вернулся в Нью-Йорк, но доктор Сюн каждый день общался с ним по телефону.

В то время пока Чан болел, втайне от него госпитализировали и Мэйлин: у нее обнаружили рак молочной железы, и ей пришлось удалить часть груди. Но, сильная по природе, Мэйлин пережила болезнь. И 25 марта 1974 года даже смогла присутствовать на обеде в связи с отъездом с Тайваня посла США Уолтера П. Макконахи. По ее желанию на обеде присутствовал и Чан — в коляске, страшно исхудавший и мертвенно-бледный. В соседней комнате наготове был весь состав врачей с кислородным баллоном и медикаментами. Правда, помощь не понадобилась, Чан выдержал весь обед до конца. Но с тех пор больше уже никогда не показывался на публике.

Вплоть до апреля 1975 года он и правда чувствовал себя совсем неплохо и физически, и морально, а его мозг продолжал хорошо работать. Ежедневно в обеденное время к нему заходила Мэйлин, а каждый вечер — Цзинго, Чан с удовольствием общался с ними. Однажды он попросил и жену и сына зайти к нему вместе, после чего потребовал, чтобы они, взявшись за руки, поклялись любить друг друга после его смерти. Они выполнили требование.

В самом начале апреля наступил кризис. Неожиданно на мониторе зубцы электрокардиограммы вытянулись в прямую линию. Сердце Чана перестало биться. Врачи тут же добавили лекарство в капельницу, и сердце восстановило работу. Чан пришел в себя. Слабым голосом он попросил медсестру почитать ему стихи танских поэтов, где говорилось бы о традиционном в Китае событии — празднике поминовения усопших (цинмин цзе), который отмечается 4–6 апреля. И медсестра прочитала ему стихотворение Ду Му (803–852), так и называвшееся — «Цинмин»:

5 апреля против обыкновения Цзинго зашел к отцу утром. Спросил, как тот провел ночь. Чан ответил, что спал очень хорошо.

— Ты иди, сам отдохни, — проговорил он.

И Цзинго ушел — не отдыхать, конечно, работать. Но весь день сердце у него было не на месте.

И не случайно. В восемь часов вечера Чану вновь стало очень плохо. Случился инфаркт. Сердце остановилось во второй раз. Доктор Сюн сделал укол в сердце. На электрокардиограмме появились зубцы, но вскоре опять потянулась прямая линия. Сюн сделал новый укол. В эту минуту в комнату вошли Мэйлин и Цзинго. Сердце Чана то билось, то останавливалось. Сюн обратился к Мэйлин:

— Вы видите, мы не можем его спасти, может быть, прекратить попытки?

— Нет! Продолжайте! — приказала Мэйлин.

Бедный Сюн старался оживить Чана еще в течение получаса. В конце концов Мэйлин сказала:

— Остановитесь!

В это самое время за окном вспыхнула молния и началась страшная буря, тяжелые потоки воды обрушились на землю, завыл ураганный ветер, затрещали пальмы. Конечно, это было чистое совпадение, но все же весьма символичное!

Генералиссимус скончался на 88-м году жизни.

Занятые его спасением люди забыли посмотреть на часы. И когда секретарь Чана спросил доктора: «Во сколько же умер почтенный господин?» — тот не знал, но сказать правду побоялся. Было уже около двух часов ночи 6 апреля. И доктор Сюн, вспомнив, что они начали оживлять Чана часа три назад, ответил:

— Пятого апреля в двадцать три пятьдесят.