Чароплет

Глава сорок третья

В ожидании темноты Никодимус постарался отоспаться.

Пришвартовав «Королевскую пику» к валуну на вершине скалистого холма, иерофанты разделили ее надвое. Половина корабля с командой приземлилась на холме, а остальная часть крыла дрейфовала в небе на манер воздушного змея. При малейшей угрозе команда отправит заклинание вверх по привязи, и парящая в небе половина вытянет всех в воздух.

Пилоты, не отцепляя от пояса шелковых страховочных тросов, принялась разбивать лагерь: поставили короткие двухместные палатки из корабельного шелка и накрыли немудреный ужин – лепешки, сыр и вода.

Когда зашло солнце, Франческа, усевшись рядом с Никодимусом, вручила ему рунную фразу. Перевел он быстро, однако несколько помарок все равно вкралось. «Возвращайся, иначе некому будет писать мне послания с чудовищными ошибками». «За-нещт=мнм!сдоа», – протянул он ей в ответ, и следом: «Хватет ахенеи до моего возрощения?»

Рассмеявшись, Франческа кинула в него исковерканной фразой. Никодимус сделал вид, что она выбила ему глаз, – невеселая шутка, но он все равно хохотнул, громко и нервно. Хорошо, что Франческа не слышит свой однозвучный неестественный смех.

«Что, если там ловушка? – написала она. – Угодишь прямо в лапы ко второму дракону».

«Ты миня спасешь».

«Как?»

Никодимус пожал плечами.

«Чтонибудь придумешь».

Франческа состроила гримасу.

Оба ненадолго прекратили переписку. Небосклон темнел. Наконец Франческа, собравшись встать, слегка качнулась к Никодимусу, и ему померещилась в этом движении готовность напутственно похлопать его по плечу. Он резко отпрянул. Бледное лицо Франчески потемнело от обиды. Никодимуса обдало жаром изнутри – словно он разрушил что-то хрупкое и дорогое. Но тут Франческа вспомнила, чем грозит его прикосновение, и лицо ее прояснилось. «Будь осторожен!» – написала она и, получив ответный кивок Никодимуса, ушла.

Никодимус остался, запечатлевая ее в памяти – статную фигуру, длинные каштановые волосы, темные глаза…

На землю спускался вечер. Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, рядом возник Сайрус.

– Когда пойдешь? – спросил он коротко.

– Скоро, – не меняя позы, ответил Никодимус.

– Мы стоим тут до середины завтрашнего утра. Потом Изему нужно в Дар и на Луррикару.

– Я вернусь до рассвета либо не вернусь вовсе, – кивнул Никодимус.

– Возвращайся с ее слухом.

Никодимус поднял голову. Смотрящие на него в упор карие глаза в прорези между тюрбаном и вуалью полыхали огнем.

– Я постараюсь.

– Можно мне с тобой? – спросил Сайрус.

– Ты только помешаешь. Он нашлет на тебя афазию.

Сайрус помолчал. Потом двинулся прочь, и вдруг обернулся на полпути.

– Мне сложно объяснить, но я за нее переживаю. Неустанно. И хочу, чтобы она была счастлива.

Никодимус догадывался, что в устах Сайруса это равносильно признанию в любви.

– Я тебя понимаю.

– Хорошо. Верни ее слух, – повторил просьбу Сайрус и, выдержав взгляд Никодимуса, ушел.

Четверть часа спустя черное небо заискрилось звездами. Так ярко и чисто они горели только в саванне. Накопленное за день тепло стремительно убывало.

Когда Никодимус направился к Зеленоводному, над холмами показался черный полумесяц. Благодаря праязыку Никодимус различал каждую складку местности по слабому свечению мха на скалах и короткой пушистой травы на земле. Летучие мыши – сияющие сполохи на фоне затканного алмазами неба – шелестели вокруг, охотясь на насекомых – крошечные световые пылинки, таявшие в воздухе прямо на глазах.

Перевалив через последний холм, за которым пряталась долина Зеленоводного, Никодимус остановился проверить свои татуировки. Хтонические письмена покрывали его с ног до головы.

Спускаясь в долину, он не сомневался, что идет прямо в расставленные сети – кем, Скитальцем или Тайфоном, неважно, да и неинтересно. Демон или полудракон наверняка готовят ему сюрприз – но и у него припасены для них подарочки.

Оставив позади длинный каменный гребень, Никодимус шагнул на еще не остывший от дневного солнцепека песок. После непролазной саванны с ее птицами и прочей крупной и мелкой живностью долина казалась голой – праязыком светилась лишь трава да кряжистые дубы.

Год назад Никодимус узнал от ликантропского чарослова, что деревья эти – древние творения Химеры, гибрид растения и зверя, способный порождать ликантропские магические руны. Именно эти деревья, растревоженные когда-то новосолнечными легионами, наводнили местность пресловутыми метазаклятьями.

Никодимус подозревал, что Скиталец будет скрываться где-то за ними, но на всякий случай отправился обходить оазис по дальнему краю.

Примерно на полпути что-то невидимое клацнуло за левым плечом. Никодимус не задумываясь оторвал с правого бедра короткое режущее заклятье и всадил в обидчика. Развернувшись в цепь из десяти тысяч фраз, оно колючей проволокой оплело восьмифутовую фигуру, которая тотчас повалилась на спину.

Обидчик катался по земле, не издавая ни единого звука, только трава и песок шуршали в темноте. Потом он задергался, словно металлический болван на пружинах. Шагнув ближе, Никодимус увидел обвитую колючей текстовой проволокой носатую морду, оскаленную в беззвучном вопле от невыносимой боли.

Ликантропский призрак.

Режущее заклинание затянулось, словно удавка, и призрак рассыпался. Вспомнив клацанье за плечом, Никодимус догадался, что призрак хотел его укусить, но заразился ошибками, а потом режущее заклинание довершило дело.

Происшедшее оставило Никодимуса почти равнодушным – хотя некоторую торжественность момента он все же прочувствовал: текстовый разум, написанный, наверное, еще до того, как новосолнечные легионы прошли победным маршем по полуострову, канул в небытие. Надо надеяться, остальные населяющие долину призраки усвоят урок и не полезут на рожон.

Из темноты донесся голос – басовитый, невнятный, перерастающий в утробный скрежет. Никодимус окинул взглядом дубраву, за которой поблескивала вода. Они скользили между деревьями – кто-то на четырех лапах, кто-то на задних. Даже в неясном звездном свете их большие черные глаза блестели, словно зеркало. Никодимус насчитал двенадцать.

Они затихли. Один, самый крупный, неуклюже припадал на широко расставленные лапы, словно придавленный тяжкой ношей. А еще он расплывался в глазах, как будто под водой.

Скиталец.

Остальные – ликантропы. Вернее, были ликантропами, до того, как Скиталец заразил их афазией и промыл мозги, обращая в своих адептов. Наверное, приманил их на брошенную тушу катазубра.

Никодимуса сковала холодная решимость. С ликантропами, конечно, шутки плохи, но сегодня однолунная ночь, а значит, он сможет выжать максимум из своих хтонических татуировок. Однако первое побуждение кинуться на врага Никодимус унял – надо как-то разобраться с памятью и слухом Франчески.

В холодном ночном воздухе несся полубредовый речитатив Скитальца. Никодимус выжидал, скрестив руки на груди. Речитатив делался громче.

– …недоумок-недоделок-недописок-описок… Никого-Никоко-калеко – мозги далеко… Венец творенья – конец озаренья…

Обычный бред. Отвечать бессмысленно. Никодимус ждал.

В речитатив вплелся лай, рык и тарабарщина пораженных афазией ликантропов.

– М-м-матерь моя. Другая. Другая. К тебе. М-моя м-м-матерь. Глодай свои кости, гость, высасывай костный мозг.

Это что-то новенькое, прежде Скиталец никаких матерей не упоминал. Никодимус начал замерзать и терять терпение.

– Глодай кости, пока не на погосте, – гнусавил Скиталец. Ликантропы кружили рядом, судорожно подергиваясь. – Невменяемый – не меняй его – не меня, его – неминуемо. Власть – всласть – впасть – в пасть.

Никодимуса замутило от отвращения. Приготовил ловушку, так захлопывай, не тяни волынку.

– Прострация, деградация, конец адаптации. Никоко-никакой.

Отцепив от плеча убористый абзац хтонических рун, Никодимус зажал его в пальцах, словно дротик, осторожно нацелил на одного из ликантропов и взвел предложение-защелку. Абзац выстрелил, будто пружина, рассек темноту яркой молнией и впился в заднюю лапу ликантропа игольчатыми фразами. Возможно, зверь почувствовал укол вроде комариного укуса, но, судя по отсутствию реакции, иглы впились незаметно.

На памяти Никодимуса ни Скиталец, ни его адепты никогда не пользовались хтоническими языками, а значит, его заклинания разглядеть не должны.

Итак, одиннадцать ликантропов, не считая Скитальца в волчьей шкуре. Никодимус вытянул из плеча еще четыре сжатых пружиной заклинания и метнул в четырех волков, стоящих дальше всего от Скитальца. От соприкосновения с этим гадом заклинания попросту развеются.

Но это Никодимуса не беспокоило. Ловко отлепив со спины пять разрывных текстов, он прицепил их к только что запущенным фразам-наводчикам и, перехватив поудобнее сперва одно, толкнул вперед. Десять футов взрывной текст проскользил по наводчику, а потом с едва слышным щелчком сработал заключительный абзац-детонатор, и текстовая глыба обрушилась на цель. Ликантроп исчез в фонтане расплавленных букв, разлетаясь на сотню ошметков размером не больше головки сыра, а еще секунду спустя долину сотряс громовой раскат.

Остальные ликантропы присели и принялись озираться в недоумении. Никодимус запустил вторую текстовую гранату. Еще одного ликантропа разметало в клочья.

Теперь остальные, не дожидаясь продолжения, кинулись за деревья. Скиталец попытался призвать их к порядку, скалясь и рыча, но потом и сам последовал их примеру.

Никодимус ухватил три оставшиеся наводящие фразы, которые заплясали в воздухе, словно удилища с клюнувшей рыбой. Через несколько мгновений они затихли, из чего следовал вывод, что ликантропы укрылись за стволами. И тогда Никодимус метнул оставшиеся три гранаты, выдержав секундный интервал между первой и второй и гораздо дольше перед третьей. Хотел продемонстрировать, что никуда не торопится.

Получилось.

Трое ликантропов опрометью метнулись прочь из рощи. Один из оставшихся, словно свихнувшись, с рыком отбивался от невидимого противника, который раз за разом валил его на землю.

Никодимус скривился. Еще один дух. Только ликантроп, в отличие от какографа, не способен развеивать текстовые призраки одним прикосновением, поэтому невидимые челюсти медленно, но верно раздерут его в кровь.

Минуту спустя точно такой же атаке подвергся другой ликантроп. Третий без оглядки пустился наутек.

Никодимус посмотрел на расплывающийся силуэт Скитальца. Чудовище, поспешив на помощь адепту, каким-то чудом расшвыряло призраков. Но теперь уже волк, напуганный и растерянный, кинулся на своего повелителя. Тот взмахнул огромной когтистой лапой, отвешивая несчастному оплеуху, и в ночи отчетливо прозвучал треск проломленного черепа.

Последний ликантроп сбежал.

Никодимус остался со Скитальцем один на один. Чудовище снова завело свой речитатив.

– Джей Амбер! – выкрикнул Никодимус.

Силуэт сразу же обрел резкость. Стало видно, что из ликантропского тела в районе грудной клетки и живота выпирает паразитирующий торс Скитальца.

– Джей Амбер-р-р… Дже-е-ей Амбе-е-е-ер… Дже-е-е-еймбе-е-ер, – тоскливо завыло чудовище на разные лады.

Никодимус ждал.

– Ловишь меня в словесный капкан. Капкан, как он. Заклеймил моим же именем. Забрал, бер-р-и. – Он повернулся к Никодимусу. – Будешь жечь глаголом, ранить острым словом. Черная душа, Никодимус. Черствая. Клеймит словом и мажет рот навозом.

Никодимус не понимал, что все это значит. Но его это мало волновало.

– Джей Амбер! – выкрикнул он снова.

– Джейамбе-е-ер, – взревело чудовище, словно подстегнутое кнутом. Плечи его опустились, он весь ссутулился, сжался, будто признавая поражение.

А потом вскинул голову, втягивая носом воздух. Огромный ликантроп вразвалку двинулся к одному из павших собратьев, широко распахнул пасть, и оттуда высунулась голова с плечами, густо перемазанная чем-то блестящим и вязким – наверное, слюной.

– Голод не тетка, в лес не убежит, – раздалась очередная порция бреда, и протянувшаяся из пасти блестящая рука потащила тушу растерзанного ликантропа поближе, чтобы удобнее было чавкать.

– Джей Амбер! – воззвал Никодимус.

Словно огромный длинный язык, человеческое тело втянулось обратно в пасть. Чудовище встало на дыбы, задрав в воздух передние лапы.

– Сволочь, прочь! – огласил окрестности истошный крик. – Прочь, сволочь, и не трогай меня, не лезь ко мне своим каленым словом, своим закаленным алмазным умом. Вываляй свои глаза в грязи, вываляй свои…

Никодимус отлепил и метнул в труп рядом со Скитальцем фразу-наводчик, а потом плавным движением запустил гранату. Чудовище опрокинула на бок волна крови и костной шрапнели.

– Ну же, Джей Амбер! – крикнул Никодимус. Скиталец вскочил и ринулся на него. Никодимус закинул руку за голову, нащупывая самое мощное свое заклинание, однако в десяти шагах Скиталец, остановившись, присел на задние лапы. – Ты напал на женщину в моем лагере, – начал Никодимус. – Чарослова и целительницу. Ты похитил ее память и слух.

Чудовище замотало головой.

– Нетнетнет!

– Да.

– Не было там памяти в помине. И слуха слыхом не слышно было.

– Заткнись.

Скиталец припал к земле.

– Что ты с ней сделал?

– Должен был поймать тебя днем с огнем, чтоб сверкал изумруд и алмазный разум завершился разом. Но я хотел ее посмотреть, пощупать, узнать, что она такое есть. А он колется, он жжется как лед. Он у нее. Весь у нее.

– Что у нее?

– Алмазный разум. Весь ра-а-а-зом!

Никодимус угрожающе шагнул вперед, и чудовище съежилось.

– Не юли, объясни толком! Что у нее?

Скитальца била дрожь.

– Демон не знал, что я могу ее схватить. Память запамятовала, слыхом не слыхивала.

Никодимус глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.

– Поэтому ее праязык так ярко сияет?

Скиталец кивнул.

– А теперь второе чадо прибыло в город, прямо от маменьки. Нашей маменьки. Любимое чадушко.

– Второй дракон?

Чудовище, содрогнувшись, попятилось.

– В страшном сне не приснится. У них разум не испорчен, не чета нам. Нам. Ням-ням. У них разум хрустальный. Кристальный.

– У кого?

– У демонов. У драконов. – Он потряс головой. – Демонический разум подобен алмазу.

– Да объясни ты по-человечески!

– У них разум стерильный, стиральный, стабильный.

Никодимуса захлестнула ярость.

– Ты можешь вернуть Франческе память или слух?

– Нет-нет-нет. Ни в жизнь. Ни в жизни там такого не было.

– Как ты нашел наш лагерь, который мы столько времени благополучно скрывали?

В распахнутой ликантропской пасти мелькнуло слюдяное человеческое лицо.

– Тайфон отдал мне Дедре, чтобы утолить голод, а голод не тетка, и с нею в глотке мы узнали, где ковчег.

Никодимус почувствовал подступающую к горлу тошноту.

– Ты сожрал тело Дейдре?

Чудовище снова поежилось, в этот раз явно от удовольствия. У Никодимуса затряслись руки.

– А ковчег Боанн, что ты с ним сделал?

– Расколол, как орех, и высосал алмазное ядрышко. О-о-о, как оно царапалось в кишках!

– Ты убил Боанн?

– Все нутро исцарапало.

Помолчав, чудовище раззявило ликантропскую пасть, высовывая человеческую голову. Сморгнув слюну с век, Джей Амбер смерил Никодимуса взглядом. Его морщинистое лицо покрывали старческие пятна, короткие волосы топорщились седой щетиной, но вот глаза…

Глаза горели ярко-зеленым.

– Они охотятся на алмазные умы, – с расстановкой проговорил Джей Амбер. – Изумруд приложить к тебе, а меня превратить в алмазно-разумного дракона. – Голос постепенно выравнивался, креп. – У меня маркий разум, нестерильный, поганый разум. Они хотят положить этому конец, чтобы больше никаких помарок.

– Кто они?

– Демоны и первый демон Лос. Не хотят больше помарок в праязыке. Хотят, чтобы все тихо увяло.

– Что тебе известно про тихое увядание?

– Каленым железом праязык, – кивнуло чудовище. – Долой нарушения, долой оговорки. Чтобы больше ни-ни. Только по правилам, всех поправят. Кругом лед, ледяной язык.

Никодимус озадаченно покачал головой.

– Я хотел, чтобы ты медленно варился у меня в желудке, высасывать мало-помалу языкознание из твоей головы. А потом нашел ту, с беспамятной памятью. Тайфон сделает мой разум кристальным, как у нее. Так они хотели в Звездной крепости.

– В Звездной… – заморгал Никодимус.

Слюдяная голова кивнула.

– В З-з-звездной крепости, где они клеймят словом, как железом, где я был как ты, до того, как ты стал, как я.

– У нас с тобой ничего общего!

– Пурпурные словеса, фиолетовая завеса. Твои татуировки, не коснись меня лживое железо, были бы и у меня такие. Я учил призрачный язык хтоников. Они хотели меня удержать, выдержать, но вырвался, и выучился, и сбежал, и избег. Я намного тебя старше, я твой кузен, брат по крови, брат по несчастью. – Чудовище помолчало, а потом произнесло нормальным человеческим голосом: – Я знаю праязык. Я знаю, кто такие какографы на самом деле.

Никодимус отшатнулся, сложив наконец два и два.

– Джей Амбер, – прошептал он. – Раньше тебя звали иначе.

– Дж-е-е-й-мбе-е-ер, – взвыло чудовище. – Джеймбер. Джем Бер-р-р.

– Джеймс Берр, – подсказал Никодимус.

– Джеймс Берр. Когда-то, давным-давно, Джеймс Берр.

– Самый злосчастный какограф на свете, – прошептал Никодимус, впившись взглядом в зеленые глаза. – Значит, ты не погиб триста лет назад, когда бежал в саванну…

Джеймс Берр помотал головой.

– Я кроил праязык, кроил и перекраивал. Я превращал жизнь в ахинею. Я научился влезать в чужие шкуры и мешать их меж собой. Я научился сводить людей с ума ахинеей.

– Ахинея – это твой диалект праязыка.

– И зараженных, искаженных, искореженных.

– Все эти сотни лет ты был Саванным Скитальцем.

– Пока алмазный разум Тайфона не укротил меня, не приструнил меня, не огородил меня городом, и не всадил в меня этот каленый язык. Он превратил меня в полудракона, чтобы я мог выбивать язык из других. – Чудовище содрогнулось. – Слова, слова, слова! Талдычат, долдонят, вдалбливают, задалбывают. – Он изменил голос, явно подражая кому-то: – Мы научим тебя, Джеймс Берр, проучим! Мы сломим тебя, Никодимус. Твой разум должен быть подобен льду или не должен быть вовсе. Они вдалбливали в меня свой язык и поплатились – я заставил их взять свои слова обратно, я проклял их механические мозги их же словами!

Никодимус сглотнул.

– То есть тогда, давным-давно, когда во время твоей учебы в Звездной академии погибли волшебники, это вышло не случайно?

В ответ раздался резкий смех.

– Случайно, чрезвычайно, отчаянно. Не чаяли – так получайте сдобу к вечернему чаю, я его хорошо сдобрил, чтоб вам подавиться собственным языком. Мое проклятье жгло их до волдырей. Корчиться им в вечных муках за то, что корчевали мой разум.

– Ты чудовище, – прошептал Никодимус.

Берр улыбнулся, сверкнув имперскими зелеными глазами.

– Ты такой же, как я, кузен. У нас поганый разум. Он марает их правила. Марает, вымарывает…

– Я не такой, как ты!

Берр с улыбкой шагнул ближе.

– Кузен, кузенчик, кузнечик. Прибереги злобу для каленых языков, для алмазных умов. Ты должен освободить меня от Тайфона.

– Тебя? Ты его ручной полудракон!

Берр состроил гримасу.

– Я его раб. Если мы коснемся тебя изумрудом, он кристаллизует мой мозг, скует его кристаллической решеткой. Я не смогу сеять ошибки, не смогу экспериментировать. Освободи меня, пока демон не заставил меня поймать второе чадушко. Едва мой разум станет алмазным, я переберусь через океан, а за мной и все демоны. А Разобщение не позволит ошибаться уже никому.

Никодимус сделал шаг назад.

– Мне казалось, Разобщение упразднит язык как таковой, превратив его в бессмыслицу.

Берр покачал массивной волчьей головой.

– Какограф-перевертыш, – рассмеялся он. – Язык бессмыслен без ошибок, без смрадного удобрения хаоса. Идеально упорядоченный язык де-скрип-ти-вен, сиречь описателен, а значит, покорный раб природы. Плодородный хаос делает его пре-скрип-тивным, предписывающим, сиречь творческим, созидающим. Как только язык станет идеальным, отсечет лишнее, он отсечет и все живое, что населяет плодородный слой, и останутся одни алмазные умы. А праязыку нужен ум изворотливый, гибкий, ему нужны ошибки, и уродцы, и словесные поединки. И бранные слова тоже нужны, чтобы на поле брани побеждало сильнейшее – самое острое, самое меткое.

Никодимус попятился снова.

– Ты не врешь?

Берр качнул ликантропской головой, а потом перевел взгляд на свое грузное тело.

– Волчья плоть от твоего прикосновения пойдет язвами. Кинусь на тебя в этом обличье, ты его сгноишь.

Ликантроп несколько раз дернул горлом, будто давится, и отрыгнул блестящее от слюны человеческое тело Берра. Едва обнаженный человек поднялся на ноги, ликантропская оболочка повалилась на бок и содрогнулась в предсмертной конвульсии.

Никодимус отлепил со спины самое мощное боевое заклятье. Фиолетовые и индиговые руны сплелись между собой в длинный меч, на лезвии которого плясали огненные языки. Никодимус направил клинок на Берра.

Невероятное создание лишь улыбнулось.

– Я старший какограф. Любое твое писание развеется от соприкосновения со мной, – невозмутимо проговорил он.

Никодимус шагнул назад.

– Что же ты не помешал мне перебить своих адептов?

Улыбка Берра стала шире.

– Не собирался. Как иначе было подманить тебя поближе? Зачем еще я стал бы тебе все это рассказывать? – Он сделал шаг вперед. – Ты должен освободить меня, пока мой разум не обалмазился. Ты должен стать как я, управлять своим плодородным, навозным разумом. И сделать это сейчас, чтобы остановить демона.

Никодимус сделал шаг назад.

– Я предпочту гореть по очереди на каждом круге ада.

– Они закуют тебя в языковые оковы. Если ты сразишься с демоном, сам станешь демоном. Ты возомнил, что тебе нужен изумруд, кристальный разум. А ты должен быть неповторимым, как неповторимы чудовища. Я освободил тебя, освободи же и ты меня! Освободи!

– Еще шаг, и я освобожу твою шею от лишнего груза!

Берр двинулся прямо на него.

Никодимус вонзил текстовый меч ему в грудь, но едва коснувшись Саванного Скитальца, клинок растаял. Никодимус хотел отцепить с плеча разрывное заклятье, но Берр перехватил его руку, и текст обратился в прах.

Словно смытые дождем, все покрывающие Никодимуса татуировки полились на землю чернильными струями.

– Я старший какограф, – нараспев проговорил Берр. – Теперь ты пойдешь со мной. Ты не сможешь сражаться с демоном и не стать им. Марающий разум – единственная надежда всего живого избежать алмазной решетки, избежать Разобщения.

Никодимус, застыв, не отрываясь смотрел в такие же ярко-зеленые, как у него самого, глаза. Берр не отпускал его руку. Впервые за десять лет человек касался его, не рискуя прогнить изнутри.

Берр медленно кивнул.

– Теперь ты все понял. Я покажу тебе как. Мы освободимся. Мы не станем демонами. Мы избежим тихого увядания и Разобщения.

Никодимус вглядывался в глаза своего древнего кузена. Жгучий страх и холодная решимость сменяли друг друга, бросая то в жар, то в холод, будто в лихорадке. Казалось, его сейчас вывернет наизнанку. И в то же время он чувствовал облегчение: такова его судьба, ничего не попишешь.

– Я старший какограф, – произнес Берр вкрадчиво, обнажая неровные зубы, которыми он растерзал Дейдре.

Ужас и слепая ярость захлестнули Никодимуса с такой силой, что потемнело в глазах. Со всего размаху он влепил кулак в этот щербатый оскал.

Голова Берра запрокинулась назад.

Схватив за плечи, Никодимус рванул его на себя, вонзая колено в живот. Джеймс отрыгнул воздух и повалился на бок.

– Я младший какограф! – взревел Никодимус. Он был сильнее, быстрее и распален яростью.

Навалившись на кузена, Никодимус пригвоздил его коленом и принялся с оттяжкой бить кулаком в челюсть. На первых двух десятках размашистых ударов Джеймс еще сопротивлялся. Кровь заливала лицо, перебитый нос свернулся на сторону, руки и ноги слабо дергались невпопад. Никодимус вопил, без слов, просто голосил, как сирена, ничего не видя от слез. Кулаки, не в силах остановиться, наносили удар за ударом – справа, слева, еще справа, еще слева.

Подобрав попавшийся под руку камень, он и его обрушил на лицо кузена – и услышал, как хрустнул зуб. Еще удар – и снова хруст костей. Тогда он нацелил камень на выпуклый край глазницы, дробя ее в щепки. Едкая пелена из крови и слез застилала глаза, но он снова и снова долбил камнем не глядя, попадая вместо головы по горлу, по груди, по плечу, размозжив ключицу. И все это время выл не переставая, пока не задохнулся и все вокруг не завертелось волчком.

Он упал на четвереньки, думая, что его сейчас вырвет. Силясь вздохнуть, он судорожно заглатывал воздух, потом желудок снова подступил к горлу, но во рту набралась лишь желудочная кислота. Он сплюнул.

Заливаясь слезами, ревя, как младенец, Никодимус упал на локти, уткнулся лбом в землю, перемешивая слезы, кровь и пот с песком, втягивая вместе с воздухом мелкие травинки. Слезы рекой, рев… долгие прерывистые всхлипы… постепенное успокоение.

Наконец мир вокруг перестал вертеться. Утерев кровь и слезы, Никодимус увидел превращенное в фарш с ошметками костей лицо Джеймса Берра. Одно глазное яблоко болталось в раздолбанной глазнице.

Но Джеймс Берр еще дышал.

Ничего не чувствуя, Никодимус отшвырнул камень и уперся коленом полудракону в горло. Всем своим весом он вдавил колено в ненавистную глотку. Берр не сопротивлялся.

Еще чуть-чуть, и все будет кончено.

Никодимуса передернуло. Ему столько раз приходилось убивать за годы, проведенные в Авиле, зачастую лишая иерофантов жизни всего лишь за невольное служение демону. Никодимус убрал колено с горла убийцы, потерявшего человеческий облик. Старшему какографу нет нужды учить его, как стать чудовищем. Он уже все познал сам. Никодимус медленно поднялся. Распростертый на земле Берр продолжал дышать.

Может, старик захлебнется собственной кровью. Может, его растерзает саванный хищник. Это будет справедливо. А может, он уцелеет. Какая разница?

С колотящимся сердцем, тяжело дыша, Никодимус стоял над поверженным врагом, но часть его умирала там, на песке.

А может, давным-давно умерла.

Неважно. Никодимус воочию представил себе жизнь Берра: злость и обиду ущербного ребенка, отлучение от дома, а потом и от общества, порабощение Тайфоном. Берр наполнил свою жизнь болью и яростью, а другие превратили его в источник мук. Это ужасно. Это достойно сожаления. Никодимус ухватился за эту соломинку жалости. Вот она, последняя надежда уберечься от превращения в Саванного Скитальца. С земли донесся стон Джеймса Берра.

Никодимус отвернулся. Он не сможет прикончить кузена. Волоча ноги, он побрел прочь из долины.