Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Сеппо Эскапист

После ухода Сеппо Нумми по состоянию здоровья с поста гендиректора, хельсинский музыкальный фестиваль возглавил интеллигентный, хрупкий молодой человек в роговых очках – Сеппо Киманен. Этот, третий Сеппо, убежденный эскапист, был открыт и радушен. Мы симпатизировали друг другу. В свободное от концертов время Киманен развлекал меня как мог. Вывозил на так любимую им северную природу, приглашал домой. В его уютном доме хозяйничала жена – красавица-японка Йошико. Сеппо учил меня финскому, мы смеялись.

«Я люблю тебя» по-фински звучит так – «минас ракастан синуа».

Мне очень хотелось отплатить Сеппо добром за добро, показать ему нашу прекрасную страну…

В 1977 году я пригласил его провести вместе со мной отпуск. Сеппо с радостью согласился и летом приехал. Мы с моей набожной и веселой подругой Анечкой встретили Сеппо в Ленинграде, поселили его в гостинице «Европейская». Всласть побродили по городу, зашли в музеи и рестораны, осмотрели достопримечательности. Посетили даже новое шоу Аркадия Райкина «Листья» в театре эстрады. Сеппо там ничего не понял, но весь вечер вежливо улыбался…

Из Ленинграда вылетели в Пицунду, где нас обещал устроить отдыхающий там в цековском Доме отдыха замминистра культуры Владимир Иванович Попов.

Попов помог мне с Анютой снять комнату в частном доме, а вот от устройства финского гостя решительно отказался…

– Финика своего, Андрюха, бери на себя, у меня ни времени, ни возможности нет им заниматься.

С огромным трудом мы организовали для Сеппо номер в единственной гостинице Пицунды, там, где «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная»… В уборную эту, кстати, всегда стояла длиннющая очередь. Ночью гости выпивали, громко пели и отплясывали какие-то национальные танцы. Бедный эскапист не мог по ночам сомкнуть глаз.

Только через два дня я понял, какую ужасную ошибку совершил. Сеппо не мог питаться в гостиничном ресторане. Наивный финн несколько раз покупал в ларьке хачапури и абхазские купаты с каким-то подозрительным соусом. У него началось тяжелое расстройство желудка. Пришлось бедному европейцу помучиться. На солнце ему становилось плохо. Ни о каком пляже бедняга и думать не мог. Сеппо похудел, побледнел, осунулся и буквально через несколько дней стал похож на описанных Евгенией Гинзбург и Варламом Шаламовым лагерных доходяг.

Владимир Иванович Попов приглашал нас с Анютой на роскошные обеды в свой привилегированный Дом отдыха с частным пляжем, своим сосновым лесом, теннисными кортами и яхтами. «Финика» туда не звали… К счастью, мы с Анютой нашли какую-то эстонку, с которой Сеппо мог отвести душу… Эстонка переводила нам его жалобы…

Я проклинал свою тупость, до меня только там, в Пицунде, дошло, что все мы, совки, живем в антисанитарных, экстремальных условиях, губительных для обычного европейского человека…

Я навещал Сеппо по нескольку раз в день в его вонючей гостинице в центре Пицунды. Сеппо, дрожа от отвращения и корчась от боли в животе, рассказывал мне, как он стоял в очереди в этот «страшный туалет, весь в коричневой жиже, с дыркой посередине»… Иногда Сеппо плакал у меня на руках. Я проклинал себя и считал дни до его отлета.

Наконец, мы отвезли Сеппо на аэродром в Адлер. Буквально втащили его в самолет на Питер. Сеппо тяжело дышал и заводил глаза.

Когда он улетел, мы с Анютой побежали сдавать его номер. Зашли в небольшую комнату, смахивающую на тюремную камеру. В комнате стояли засиженный мухами стол, грубый табурет и ужасная койка… На столе лежал лист писчей бумаги, на котором Сеппо написал только два слова – Rakas Yoshiko. Это было прощальное письмо жене…