Человек. Книга. История. Московская печать XVII века

«Добро зело и душеполезно есть слушати книги сея словеса»[488] (Кириллические издания в хранилищах Тверской земли)

В первый Каталог, подготовленный в рамках программы «Книжность древней Твери»[489], вошли научные описания экземпляров кириллических печатных изданий с середины XVI в. до конца Петровского времени. Данная книга имеет несколько особенностей, которые были продиктованы задачами работы и конкретной ситуацией, сложившейся к концу XX в. на Тверской земле.

К 1980-м гг. в Твери не оказалось ни одного специалиста-профессионала, который мог бы на современном уровне определять и описывать кириллическую книгу. В то же время в государственных хранилищах области находились многие сотни древних книжных памятников, которые не только не были введены в научный оборот, но в ряде случаев не имели ни названия, ни датировки. Поэтому по инициативе директора Научной библиотеки Тверского государственного университета (НБ ТГУ) Е.В.Берёзкиной и Секции редкой книги Центральной библиотечно-информационной комиссии Министерства образования РФ была сформулирована программа «Книжность древней Твери», которая на первых порах была поддержана Госкомвузом РФ в рамках научной программы «Университеты России».

Проведение этой программы в жизнь потребовало нескольких лет. Первоначально с помощью и при прямом участии сотрудников Археографической лаборатории кафедры источниковедения исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова была проведена работа по изучению и описанию старопечатных и рукописных книг Научной библиотеки Тверского университета. После выхода в свет книги Г. С. Бадаловой[490] к программе присоединились все остальные тверские учреждения, в фондах которых сохранились памятники древней кириллической книги. Был создан коллектив из сотрудников университета, Тверского государственного объединенного музея (ТГОМ) и Государственного архива Тверской области (ГАТО). Свои памятники для описания предоставила также Тверская художественная галерея. Одновременно была начата работа по выявлению и определению всех кириллических книжных памятников, сохранившихся в области, и на базе этой работы — подготовка местных квалифицированных специалистов.

Программа с первых дней ставила своей задачей учет и описание всех книжных кириллических памятников, сохранившихся на территории Тверской области, независимо от ведомственной принадлежности учреждений-хранителей[491] и времени создания книги. Выполнить такую работу было возможно только в результате просмотра de visu книг во всех фондах, что можно было сделать также лишь при активном содействии руководителей заинтересованных организаций — директора НБ ТГУ Е. В. Берёзкиной, генерального директора ТГОМ Ю. М. Бошняка, руководителя архивного отдела администрации Тверской области М. А. Ильина и директора ГАТО А.В. Кузнецовой (ныне Л.М.Сорина и О.А. Кондратьев).

По своим задачам Тверская программа в определенной степени являлась продолжением дела Вологодской программы 1980-х гг., в результате осуществления которой вышли в свет краткие описания рукописных и печатных книжных памятников в хранилищах Вологодской области[492]. Современную Тверскую программу отличают от Вологодской несколько существенных признаков. Во-первых, авторами-исполнителями в нашем случае являются подготовленные в ходе работы специалисты самой Твери; во-вторых, все книжные памятники, как рукописные, так и печатные всех хранилищ, а не только музеев, получили полное научное описание согласно требованиям современных методик; в-третьих, описания различных типов тверских книжных памятников публикуются не по фондам, в которых они сегодня хранятся, а строго по хронологии. Такое решение определялось судьбами тверской книжности в XX в., в начале которого были реквизированы и собраны книги из большинства тверских монастырей, церквей и усадеб, свезены в Тверь, а затем переданы в разные хранилища без учета их характера или происхождения. Поэтому задачей программы было по возможности точное установление, как по архивным документам, так и по характеру помет на экземплярах книг, к какой библиотеке памятник принадлежал ранее. Еще одним отличием от фактически всеобъемлющей Вологодской программы является то, что пока Тверская программа ограничивается только кириллическими книжными памятниками[493].

Герб подканцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги. На обороте титульного листа издания: Статут Великого княжества Литовского [Вильно, ок. 1594–1595]. (Т. 7)

Путем сплошного просмотра всех кириллических фондов области были выявлены 287 экземпляров[494] 202 кириллических изданий XVI–XVII вв. и петровского времени, т. е. с 1553–1554 до 1724 г. Издания, экземпляры которых описаны, были напечатаны в 12 городах славянского мира: в России (Москва, Санкт-Петербург), на Украине (Киев, Львов, Острог, Почаев, Унев, Чернигов), в Белоруссии (Кутеин, Могилев) и Литве (Вильно).

К XVI в. относятся 10 экземпляров девяти изданий, хранящихся ныне на Тверской земле, описания которых и открывают книгу. Это так называемое узкошрифтное анонимное Евангелие 1553–1554 гг. — очевидно, самая ранняя книга, напечатанная в России; Острожская Библия Ивана Федорова 1581 г. — первая полная печатная славянская Библия; первые виленские издания, вышедшие в типографии Луки и Кузьмы Мамоничей (Евангелие 1575 г. и Псалтырь 1576 г.), напечатанные соратником Ивана Федорова Петром Тимофеевым Мстиславцем, а также Апостол (после 1595 г.) и очень редкие экземпляры первых печатных законов Великого княжества Литовского — Трибунала 1586 г. и Статута в издании 1594–1595 гг. Концом XVI в. датируются и два московских издания, выпущенные Андроником Тимофеевым Невежей, — Триодь постная 1589 г. и Октоих 1594 г. XVII веком датируются 153 издания, вышедшие в десяти городах, описания 218 экземпляров которых публикуются. К первой четверти XVIII в. относятся 40 изданий, сохранившихся на Тверской земле в 59 экземплярах.

В Указателе авторов и названий книг, обобщающем информацию описаний, учтено 106 названий, в том числе написанных (или приписываемых) 20 авторами.

а

б

в

Евангелие. Б. м., б. г. [М.: анонимная тип., 1553–1554]. Так называемое узкошрифтное Евангелие: а — начальный лист Евангелия от Марка; б — фрагмент текста Евангелия от Луки

Самое большое количество в современных фондах Тверской земли сохранилось ранних изданий Евангелий (Четвероевангелие, или Евангелие напрестольное). Всего в книге описано 58 экземпляров 26 изданий этой книги, в том числе и самое раннее из сохранившихся в Твери — упомянутое анонимное «узкошрифтное» Евангелие. Второе место по времени издания среди вошедших в книгу памятников занимает виленское Евангелие 1575 г. Далее по времени выхода — знаменитое Евангелие, напечатанное в Москве 29 февраля 1606 г. Анисимом Михайловым Радишевским. Необходимо упомянуть также издание, которое вслед за А. С. Зерновой авторы данной книги датируют временем около 1619 г. и относят к московским изданиям. Отметим, что в современной литературе выдвинута заманчивая версия о выходе этой книги в 1613 г. в Нижнем Новгороде[495].

К первой половине XVII в. относятся также экземпляры московских изданий Евангелия 1627,1628,1633,1637,1640 и 1644 гг. Обращает на себя внимание наличие в тверских фондах 11 московских изданий Евангелия второй половины XVII в. и пяти изданий 1701–1722 гг. Среди них в значительном количестве сохранились экземпляры достаточно редкие, например семь экземпляров издания 1677 г., по четыре экземпляра изданий 1681, 1688 и 1698 гг., а также три экземпляра издания 1689 г. Это объясняется характером тех исторически сложившихся библиотек, в составе которых книги и находились до поступления в современные тверские хранилища. Как правило, это были крупные монастырские и церковные библиотеки, в которых особенно тщательно сохранялись вкладные напрестольные Евангелия, напечатанные небольшими тиражами на хорошей александрийской бумаге значительно большего формата, чем обычная бумага. Именно на эти книги чаще всего ставились драгоценные оклады, которые также сохранились в музейных коллекциях Твери. Характером первоначального источника современных тверских фондов объясняется и то, что в описаниях учтено 12 экземпляров десяти изданий Служебников, вышедших в Москве с 1633 по 1723 г.

В фондах Твери всего семь изданий в девяти экземплярах Псалтырей учебных, начиная с так называемой Псалтыри с красными точками (Вильно, 1576) и кончая московским изданием 1696 г. Кроме того, сохранились два экземпляра Псалтыри в стихах знаменитого богослова, драматурга, литератора, книгоиздателя и первого придворного поэта Симеона Полоцкого, напечатанной в Верхней типографии Москвы в 1680 г. Текст

Леонтий Магницкий. Арифметика. М.: Печ. двор, 1703. Л. 1 (Т. 230)

Псалтыри в этом издании предваряется прекрасной гравюрой на меди с изображением царя Давида по рисунку Симона Ушакова.

В древней книжности Твери, кроме Евангелия и нескольких литургических типов книг, хорошо представлена именно учебная печатная книга XVII — начала XVIII в. Первое место среди всех изданий по количеству сохранившихся экземпляров занимает Арифметика Леонтия Филипповича Магницкого, впервые напечатанная на Московском печатном дворе в январе 1703 г. (девять экземпляров). Среди учебных книг мы также находим второе издание «Славяно-росского лексикона» «архитипографа» Киево-Печерской типографии Памвы Берынды, сохранившееся в четырех экземплярах, кутеинское издание 1653 г. (четыре экземпляра; полное название книги — «Лексикон сиа всероссийский и имен толкование»). Замечательно, что в тверских фондах выявлено пять экземпляров трех изданий фактически первой печатной российской истории — Синопсиса Иннокентия Гизеля (Киев, 1674, 1678, около 1700). Учтены в томе и два знаменитых учебных издания Федора Поликарповича Поликарпова — Букварь славено-греко-латинский 1701 г. и Лексикон треязычный 1704 г., выход которых говорит о принципиально новых явлениях в культуре и государственной жизни России на рубеже XVII и XVIII вв.

От фондов, в основе которых лежат прежде всего монастырские и церковные библиотеки, можно было бы ожидать значительного превалирования богослужебной книги. Однако библиотеки крупных тверских монастырей были фактически универсальными и включали наиболее важные издания всех направлений, в том числе и книги, изданные за рубежом на разных языках.

Наука о седми тайнах церковных. [Вильно, ок. 1620 г.] Титульный лист (Т. 16)

Поэтому среди зафиксированных в фондах Твери ранних печатных кириллических изданий необычно много книг авторских. Кроме неизменно присутствующих среди бытовавшего в России древнехристианского наследия сочинений Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, аввы Дорофея, а также популярного в России средневекового автора Цезаря Барония, мы находим основные произведения Антония Радивиловского, Димитрия Ростовского, патриарха Иоакима (Савелова), Иоанникия Галятовского, Иоанна Максимовича, Кирилла Транквиллиона Ставровецкого, Лазаря Барановича и др.

Кроме первых изданий законов Великого княжества Литовского, в том вошли описания нескольких экземпляров первых изданий российского светского и церковного права: Соборного уложения царя Алексея Михайловича, вышедшего двумя изданиями, 20 мая и 21 декабря 1649 г., по 1200 экземпляров каждое, и Кормчей книги 1653 г. (15 июня, вышло также 1200 экземпляров). В библиотеке Тверского университета хранятся два экземпляра Соборного уложения, один из которых в 1726 г. за семь рублей (при первоначальной цене в один рубль) был продан в главную Санкт-Петербургскую таможню, а на втором мы находим выразительную и вполне актуальную сегодня надпись: «В сеи книге, положим, примерно тысяча законных правил, но против их дватцать тысяч пороков, допрямо».

Таким образом, с точки зрения истории раннего славянского книгопечатания тверская книжная коллекция представляет значительный интерес, так как мы почти не имеем современных описаний исторически сложившихся фондов[496], принадлежавших библиотекам церквей и монастырей.

Интерес представляет фактическое «равноправие» изданий второй половины XVI — первой половины XVII в. и книг, вышедших во второй половине XVII — начале XVIII в. Поскольку большинство опубликованных научных описаний, выполненных на уровне экземпляров изданий, сделано на основании изучения фондов, составленных в том числе полевыми археографами, этот баланс оказывается, как правило, нарушен, так как археографы собирали книги у сторонников старой веры, не признающих послениконовские издания. В то же время наличие в тверской кириллической книжности значительного количества московских изданий первой половины XVII в., принадлежавших до революции крупнейшим монастырям и церквям Тверской епархии, доказывает, что дониконовская печатная книга, несомненно, оставалась в составе церковных библиотек.

Особенностью описанной коллекции является также и значительное количество украинских изданий. Как можно видеть в таблице, в томе учтено 32 экземпляра 27 изданий шести украинских городов. Это 12,7 % всех обнаруженных изданий и почти 11 % найденных в тверских хранилищах экземпляров кириллических книг XVI — начала XVIII в., причем большинство из них относится к раннему времени: 23 издания и 29 экземпляров — книги XVI–XVII вв.

Количество сохранившихся на Тверской земле изданий (и экземпляров) по времени и месту выхода

Любая печатная книга — это как бы двуликий Янус. С одной стороны, экземпляр печатной книги является частью тиража и отражает все или большинство характеристик издания, которые объединяют его с иными сохранившимися экземплярами. С другой стороны, каждая книга, как правило, имеет свою собственную неповторимую судьбу, в результате которой возникли особенности именно данного экземпляра соответствующего издания. Поэтому каждая книга, описанная в каталоге, должна иметь две тщательно выверенные характеристики: характеристику издания, без которой невозможно правильное описание экземпляра, а также характеристику всех (или хотя бы большинства) особенностей экземпляра, возникших в результате его бытования и выполнения им тех социально-культурных функций, для которых и было предпринято издание.

Поэтому работа над каждой книгой разделялась на две равно важные и необходимые части. Во-первых, это установление всех основных характеристик издания и сверка с ними данного экземпляра книги. Во-вторых, это описание данного конкретно-исторического экземпляра издания. Отсюда и различная методика описания издания и экземпляра, различная информация, которая была в результате получена, различные типы указателей, объединяющих и структурирующих эту информацию.

Исследователь, описывающий ранние кириллические книги, сохранившиеся в определенном хранилище и даже регионе, как правило, не может поставить перед собой задачу самостоятельного описания издания. Он должен брать характеристики из библиографии кириллических изданий, посвященной книгоиздательской деятельности различных стран, городов, типографий или печатников интересующего его времени. На рубеже XX и XXI вв. мы, к счастью, имеем специальную литературу фактически обо всех типографиях XVI и XVII вв., выпускавших книги кириллического шрифта. Авторы каталога могли опереться на описания изданий, опубликованные в работах их предшественников и современников, поскольку основную задачу регионального описания — максимальное выявление исторической информации экземпляров — невозможно выполнить без самой тщательной и детальной сверки каждого экземпляра с полной характеристикой издания. Однако, стремясь к унификации описаний всех изданий, авторы в ряде случаев, особенно для изданий последней четверти XVII и начала XVIII в., были вынуждены самостоятельно устанавливать отсутствующие в литературе характеристики издания на основании имеющегося у них экземпляра (или экземпляров), а если таковые были дефектными, обращаться в крупнейшие московские библиотеки. Речь, как правило, идет об отсутствии в описании издания указаний точного количества разных типов орнамента, двух или одной красок печати и т. и.

Описание каждого издания в каталоге предшествует описанию его экземпляров. Оно включает основные принятые сегодня в библиографии кириллической книги рубрики, любая из которых приводится авторами соответственно тому источнику, который ими был выбран как наиболее полно это издание описывающий. Для изданий XVI в. это, как правило, книга В. И. Лукьяненко[497]. Для московских изданий основным источником послужил незаменимый каталог А. С.Зерновой[498]. Характеристики изданий украинской книги в основном взяты из Каталога изданий украинских книг кириллической печати XVI–XVIII вв., хранящихся в РГБ[499]; описания белорусских изданий — из Сводного каталога белорусской книги[500]; описания литовских изданий приведены как по справочнику В. И. Лукьяненко, так и по каталогу белорусской книги.

В качестве источников описания изданий кириллической печати начала XVIII в. авторы использовали справочники, подготовленные А. С. Зерновой и Т.Н. Каменевой, Т. А. Афанасьевой, а также хорошо известную книгу Т. А.Быковой и М.М.Гуревич[501]. Одна из этих книг, которая послужила основным источником для описания данного издания, всегда указывается в конце его характеристики, использованной авторами. В редких случаях, когда в источнике издание описано недостаточно полно или его характеристики расходятся с характеристиками, выявленными при изучении экземпляра, на первом месте в разделе библиографии указывается иной, дающий более близкое описание источник. Чаще всего таковыми являлись издания Археографической лаборатории МГУ[502] и Отдела редкой книги и рукописей Научной библиотеки Ленинградского университета[503].

Авторы публикуемой книги стремились к максимальной унификации и полноте описания изданий, что при точном следовании избранному источнику можно было сделать только в примечаниях. Как правило, эти примечания касаются наличия и количества различных типов орнамента, используемого в издании, уточнения тетрадной и листовой формул, раскрытия сюжетов гравюр; в качестве дополнений к большинству используемых источников в описание издания введены сведения о наличии в издании красной краски[504], а также характеристика нумерации, использованной в книге (сигнатур, фолиации, пагинации), и места ее расположения на полосе[505]. Точно так же любые расхождения характеристик издания, выявленные в экземпляре, с таковыми в избранном библиографическом источнике комментировались под описанием издания.

Первую и вторую части описания каждого экземпляра, учтенного в предлагаемом ниже каталоге, связывают две характеристики: указание на варианты издания, если таковые имеются, и опечатки, найденные в экземпляре. Вариант издания, если он выделен в имеющейся библиографии, относится к описанию экземпляра.

Сложнее обстоит дело с опечатками, обнаруженными в тексте экземпляра определенного издания. Авторы, естественно, не могли поставить перед собой задачу выявить все имеющиеся в экземпляре опечатки и отметить их характер. Тем не менее было сочтено полезным для работы с экземплярами аналогичного издания отметить все опечатки, которые были замечены. При этом указываются место опечатки на полосе, слово, в котором она допущена, и та буква (или буквы), которые исправлены (они подчеркнуты); характер правки (типографская она или от руки). Если в нескольких экземплярах издания были обнаружены одинаковые опечатки, то указания на них вынесены отдельной рубрикой после описания издания. Остальные характеристики экземпляра, как правило, вполне индивидуальны и учитываются в шести разделах, из которых состоит описание каждой конкретной книги. Пять из них являются обязательными, а шестой — примечание — приводится по желанию авторов. Для того чтобы выявленная путем тщательного постраничного изучения каждого экземпляра книги информация была легко доступна для исследователей, она должна быть максимально четко структурирована и изложена на определенном месте в рамках описания каждого экземпляра.

Методика описания экземпляра разработана Археографической лабораторией МГУ и изложена в специальных методических пособиях[506]. Не имея возможности подробно излагать эту методику, только перечислим здесь обязательные рубрики описания экземпляра книги, не касаясь расположения, характера и глубины зафиксированной в них информации.

В Каталоге пронумерованы не издания, сведения о которых легко получить из указателя изданий и которые расположены строго по хронологии выхода, а все вошедшие в том экземпляры этих изданий по алфавитному порядку фондохранилищ, к которым они принадлежат.

Начинается описание каждого экземпляра со сведений, позволяющих точно идентифицировать именно эту книгу. В данном случае приводится сокращенное название хранилища, шифр и инвентарный номер книги. Затем следует указание размеров блока книги по вертикали и горизонтали, т. е. современный размер листов.

Второй раздел описания экземпляра наиболее сложен. В нем дается характеристика комплектности экземпляра относительно издания (т. е. перечисляются все утраченные элементы), указывается вариант издания, если таковой имеется, перечисляются замеченные опечатки в нумерации и тексте книги. Здесь же приводятся характеристики любых дополнений к тексту издания и всех замен его утраченных элементов. Характеристика физической сохранности экземпляра приводится в том случае, если гипотетическая первоначальная физическая сохранность его в чем-то нарушена.

Третий раздел описания посвящен характеристике переплета книги. Чрезвычайно важен четвертый раздел описания, в котором собрана вся информация о записях, маргиналиях, пробных записях и пометах, обнаруженных на листах книги. При этом все записи, содержащие историческую информацию о судьбе экземпляра, приводятся полностью в орфографии подлинника; маргиналии, т. е. пометы, сделанные к тексту книги, характеризуются суммарно. Также суммарно излагается информация о пометах и записях типа «пробы пера». В этом разделе приводится сначала информация обо всех записях в порядке их расположения на листах экземпляра[507], затем информация о маргиналиях, пометах и «пробах пера».

Пятый раздел описания экземпляра также чрезвычайно важен для Тверской программы, так как именно он содержит информацию, взятую как со страниц книги, так и из любых доступных авторам источников о принадлежности экземпляра к дореволюционной библиотеке и иных источников поступления книги в современное хранилище.

Последний раздел описания необязателен, но присутствует в описании тверских кириллических книжных памятников достаточно часто. Это раздел «примечание к описанию экземпляра». В нем для удобства читателей авторы приводят найденные ими дополнения и пояснения к информации записей: географическое положение упомянутых в них населенных пунктов, храмов и монастырей; время жизни иерархов; социальное положение и иные самые разнообразные сведения о лицах, судя по записям имевших прямое отношение к книге.

Насколько велика, интересна и разнообразна историческая, краеведческая, генеалогическая, историко-культурная и прочая информация вошедших в издание экземпляров ранней кириллической книги, являвшейся основополагающей частью древней тверской культуры, показывают подготовленные авторами указатели к описанию экземпляров. Это указатели имен владельцев, продавцов, читателей и коллективных владельцев (а также упомянутых лиц), указанных в записях на книгах. В первом указателе собрана вся выявленная авторами информация о субъектах, владевших, покупавших, продававших, вкладывавших, даривших и читавших книги в XVI–XX вв. Чтобы оценить значение этой информации, прежде всего для региональных тверских исследований, достаточно сказать, что в записях на 287 экземплярах кириллических изданий названы 430 имен людей, из которых 180 человек владели, вкладывали, продавали или покупали книги в XVII в., а 146 — в XVIII в. Таким образом, в записях на каждой сотне учтенных в томе книг в среднем содержится 154 имени людей, имевших в течение веков прямое отношение к сохранившимся древним книгам, в том числе 64 имени людей XVII в., 53 — XVIII в.

Среди записей, зафиксировавших судьбы тверской книжности, есть сделанные по приказу царей из династии Романовых, крупнейших русских и тверских иерархов, известных исторических и культурных деятелей России XVII в. — например, боярина Богдана Матвеевича Хитрово, боярина Глеба Ивановича Морозова, представителей родов Лобановых-Ростовских, Колычевых, Хованских, известного справщика Печатного двора, а затем тверского дьякона Палладия Рогуши (Рогова или Роговского), других работников Московской типографии, приказных, торговых, служилых, посадских людей и крестьян, также покупавших и вкладывавших эти книги.

На Минее служебной на февраль из первого московского печатного круга Миней, вышедшей на Печатном дворе 1 ноября 1622 г. (тираж 1050 экз.), 27 февраля 1635 г. сделана запись о вкладе книги царем Михаилом Федоровичем в церковь иконы Богоматери Корсунской города Торопца. Запись сделана подьячим Приказа Большого дворца Любимом Асмановым, хорошо известным исследователям ранней московской печатной книги. Среди других царских записей наиболее интересной представляется запись, сделанная 1 сентября 1681 г. от лица царя Федора Алексеевича («всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца») на вышеупомянутой Псалтыри в стихах Симеона Полоцкого. Запись адресована представителю древнего боярского рода Колычевых спальнику Ивану Ивановичу.

Вкладная запись 1688 г. дьякона греческой школы Палладия Рогуши в церковь Живоначальной Троицы Калязинского монастыря. Минея общая с праздничной. М.: Печ. двор, Май 1687 г. Л. 2-20 (Т. 171)

Совершенно поразительна судьба второй книги, на которой сохранилась еще одна запись царя Федора Алексеевича.

Это «Жезл правления» того же Симеона Полоцкого. Вышедшая в 1667 г. книга была посвящена остро актуальной в это время теме — борьбе с противниками церковных реформ — и фактически подводила итоги деятельности церковных соборов 1666–1667 гг. Эту книгу царь Федор Алексеевич вложил в феврале 1678 г. в церковь для поминовения своих родителей — Алексея Михайловича и Марии Ильиничны. В 1716 г., судя по следующей записи, книгу продал посадский человек города Димитрова Петр Тугаринов также димитровцу Алексею Ушатину. В середине XVIII в. книга принадлежала прапорщику С.В. Батюшкову, а затем его сыну,

В. С.Батюшкову. В XIX в. «Жезл правления» находился в одной из церквей «Подмонастырной» слободы Троице-Сергиева монастыря, а в начале XX в. перешел в собственность священника Ивана Башилова, проживавшего в селе Балашково Зубцовского уезда Тверской губернии.

Запись архиепископа Тверского и Кашинского Феофилакта (Лопатинского) с благодарностью и перечислением всех, кто вложил деньги или работал над цельнометаллическим драгоценным окладом на переплете Евангелия. Евангелие. М.: Печ. двор, 1689 (Т. 181)

Из книг, связанных с именами русских патриархов, можно упомянуть экземпляр московской Минеи на июнь, вышедшей на Печатном дворе 15 мая 1646 г. Первая запись на книге принадлежит мастеровому Московского печатного двора Ивану Тимофееву, который исправлял в этом экземпляре издания опечатки. 11 июля 1655 г. датирована вкладная запись патриарха Никона, который, начиная церковные реформы, «положил сию книгу Рожества Пресвятые Богородицы, что в Торжку под властью Иверского монастыря… на Святом озере». Очевидно, эта книга бытовала на Тверской земле до нашего времени, так как в 1980 г. была найдена в городе Ржеве археографами Московского университета. Еще одну вкладную русских патриархов мы находим на московском издании Службы, житий и чудес преподобных Сергия и Никона Радонежских (вышла 30 ноября 1646 г.). В 1672 г. ее вложил в Борисоглебский монастырь города Торжка патриарх Иоасаф «в век неподвижно в поминовение себе и по родителех своих». Но даже это условие патриаршего вклада не помешало архимандриту монастыря Тарасию уже в 1685 г. продать книгу за 2 руб. стольнику И. Г. Шишкову. В XVIII и XIX вв. книга была в тех же местах в руках старообрядцев, а в 1980 г. найдена археографами МГУ и поступила в ГАТО.

Московский Октоих 1638 г., принадлежащий ныне ГАТО, был вложен в январе 1644 г. боярином Борисом Ивановичем Морозовым — главой русского правительства и воспитателем Петра Великого — в церковь Преображения Господня его собственной вотчины в селе Лотошино Волоколамского уезда.

Несомненный интерес для тверской истории представляет книга, которую вложил в Калязинский монастырь киевский стрелецкий голова Алексей Аврамьевич Мещеренинов «на помин души» «блаженных памяти окольничьего Ивана Афанасьевича Гавренева и его сродник» — родственников сестры преподобного Макария Калязинского и матери преподобного Паисия Угличского Ксении Гавреневой. Далее в записи сделана приписка, что, когда умрет и сам Мещеренинов, «архимандриту с братиею душу его поминать по монастырскому чину, как и прочих вкладчиков». Издание Евхологиона, об экземпляре которого идет речь, напечатано в Киево-Печерской лавре в 1646 г. при известном церковном, политическом, культурном деятеле Украины Петре Могиле. Это издание было замечательно украшено. На его листах 600 инициалов, 50 заставок, 32 концовки и 20 сюжетных гравюр.

Необычно много на экземплярах старопечатных книг тверской коллекции записей людей XVII–XVIII вв. из низших социальных категорий, в том числе мы находим не просто их владельческие или вкладные записи, но даже и читательские. Так, на московском сборнике переводов Епифания Славинецкого 1665 г. обнаружена запись скорописью XVIII в.: «У сеи книги подписал тверской ямщик Степан Иванов сын Вогжанов своей рукой. Сию книгу именно читал».

Если говорить о судьбах и бытовании на Тверской земле вышеупомянутых изданий для обучения, то, например, экземпляр Славяно-греко-латинского букваря Федора Поликарпова-Орлова имеет несомненную мемориальную ценность, так как принадлежал известному тверскому ученому и действительному члену Тверской ученой архивной комиссии И. Д. Приселкову, который передал книгу в 1908 г. в Историческую библиотеку Комиссии. Экземпляр первого издания Грамматики Мелетия Смотрицкого, изданный в 1619 г. в Евье, в XVII в., когда эта книга сопровождала почти каждого действительно образованного человека, принадлежал окольничему князю Ивану Степановичу Хотетовскому. Вышеупомянутые экземпляры первого московского издания Арифметики Леонтия Магницкого, которую М. В. Ломоносов вместе с Грамматикой Смотрицкого называл своими «вратами учености», принадлежали калязинским и осташковским купцам, архимандриту тверского монастыря, смотрителю Старицкого уездного училища, бомбардиру лейб-гвардии Преображенского полка, известной семье Скалой в Царском Селе и даже Кашинскому совдепу. Вышеупомянутый Синопсис в издании 1674 г., судя по записям на нем, находился в конце XIX в. в музее (!) Осташковского высшего начального училища.

Достаточно внимательно просмотреть указатель имен владельцев, продавцов и читателей, встретившихся в записях на книгах (а он достаточно подробно аннотирован), чтобы увидеть фактически всеобъемлемость социальной принадлежности книги. Несомненно, наибольший интерес представляют записи владельцев книг, живших на самой Тверской земле. Среди них мы находим архиепископов Тверских и Кашинских Сергия, Иоасафа и Феофилакта, архимандрита Троицкого Калязинского монастыря Иосифа, архимандритов Борисоглебского монастыря в г. Торжке Феодосия и Тарасия, тверского посадского человека Федора Яковлевича Кожевого, ржевского посадского Василия Исаевича Конева лова, архимандрита Успенского Старицкого монастыря Корнилия, тверского купца Бориса Тимофеевича Коробова, слобожанина села Семендяева Васьки Кириллова по прозвищу Трус, члена ТУАК Ивана Димитриевича Присёлкова и многих других представителей различных сословий.

Самое ценное в богатой и разнообразной информации географического указателя — перечисление мест, расположенных на самой Тверской земле. Среди учтенной информации 229 записей в этом указателе зафиксировано 111 названий населенных пунктов и мест, 32 монастыря, 86 церквей. В городе Твери, кроме того, например, указаны Затьмацкий посад, река Тьмака и ручей Исаевец. В Москве названы Калязинское подворье, «что в Китае городе у Никольских ворот», сам Китай-город, Кремль, Никитские и Никольские ворота, Садовая слобода. Судя по этому указателю, книги, описанные на Тверской земле, принадлежали в том числе Афанасьевскому девичьему, Успенскому Желтикову, Христорож-дественскому монастырям в Твери, Николаевскому Малицкому близ Твери, Борисоглебскому монастырю в Торжке, Димитриевскому и Сретенскому девичьему монастырям в Кашине, Нилово-Столобенской пустыни под Осташковом, Успенскому монастырю в Старице.

Однако среди тверских монастырей, которым принадлежали эти книги, на первом месте, несомненно, Свято-Троицкий Калязинский монастырь, библиотеке которого повезло более других, поскольку значительная ее часть поступила в Калязинский районный музей. Всего учтено 45 книг, поступивших из этого музея, причем на многих из них сохранились записи или пометы, доказывающие принадлежность книги библиотеке калязинского монастыря. О богатстве и значимости калязинской библиотеки говорит то, что именно ей принадлежала значительная часть экземпляров наиболее ранних и ценных изданий, в том числе анонимное и виленское Евангелия, Острожская Библия и многие другие книги.

Среди книжных печатных памятников, ныне хранящихся на Тверской земле, есть, несомненно, совершенно уникальные экземпляры. Например, одним из таковых является экземпляр издания Киево-Печерской лавры, вышедшего 22 июля 1674 г. Эта книга — «Акафисты» — небольшого формата, в четвертую долю (4°), имеет 248 листов, на которых помещены 150 гравюр со 135 досок, 133 инициала, 12 заставок и две концовки. Книга сегодня принадлежит ТГОМ и хранится там под № КОФ-854. В экземпляр этого издания вшиты еще 13 листов гравюр, десять из которых выполнены методом тиснения на слюде и раскрашены темперой. Все эти вставки монтированы в рамки из бумаги XVII в., а названия их сюжетов вписаны скорописью конца XVII в. Вставки чрезвычайно красивы: например, на первой вставке гравюры отпечатаны золотом на сиреневой слюде, а пятая и шестая вставки представляют собой серебряное тиснение по розовой слюде. Интересна раскрашенная гравюра (на бумаге), в центре которой в прямоугольнике — изображение святого Григория Армянского, а вокруг — 16 медальонов с сюжетами его мучений. На гравюре сохранилось имя гравера по меди Теодора ван Мерлена (Theodor van Merlen). На других гравюрах также подписи немецких художников XVII и XVIII вв. Петера Бэка (Peter Beck) и Михаэля Кифера (Michael Kiefer). Перед каждой из вставок, как перед древнерусскими книжными миниатюрами, вклеены кусочки тафты, заключенные в рамки бумаги XVII в. Сюжеты вставок: изображения Богоматери, ангела-хранителя, пророка Даниила, а также Страсти, Распятие и Воскресение Христово. Замечателен переплет книги — зеленый пергамен с прекрасным золотым тиснением.

Среди изданий XVII в., сохранившихся на Тверской земле, описаны два экземпляра одной из самых интересных и роскошно оформленных печатных книг XVII в. — Киево-Печерского патерика 1661 г. В издании 49 гравюр с изображениями святых, самого монастыря и плана пещер (последние были выполнены с натуры); большинство этих иллюстраций принадлежит известному киевскому граверу Илие. Один из экземпляров Патерика, находящийся в Научной библиотеке Тверского университета и ранее принадлежавший настоятелю Преображенской церкви с. Молдино Вышневолоцкого уезда, раскрашен. Подкрашены все гравюры, заставки, инициалы, даже наборный орнамент, кроме лиц людей. Раскрашена книга умело и очень старательно, мягкими оттенками самых разнообразных цветов.

Особенно богата древняя книжность Твери художественными переплетами, имеющими не только высокую фактическую ценность, но и несомненное мемориальное значение для тверской истории и культуры. Одним из наиболее ранних среди них является переплет, поставленный на московское Евангелие в издании 1628 г. по приказу старца Ферапонта Опачинина в 1639 г. Книга была вложена в Калязинский монастырь, и вкладчик просит в своей записи «братию калязинскую» молиться за его грешную душу. Московское Евангелие 1681 г. вложила в Тверской отроч монастырь инокиня Фекла Ивановна Плещеева. По ее приказу на книге был поставлен драгоценный цельнометаллический оклад, изготовленный из золоченого серебра. Верхняя крышка оклада украшена высокорельефной чеканкой и 11 драгоценными камнями.

Особенно интересны оклады на двух экземплярах Евангелия Московского печатного двора 1698 г. Первый из них, ранее хранившийся в Тверском кафедральном соборе, украшен цельнометаллическим окладом золоченого серебра с роскошным чеканным узором и эмалевыми медальонами. Второй оклад выполнен «на келейные деньги» по приказу архиепископа Тверского и Кашинского Сергия. В этом случае на доски, поволоченные золотным бархатом, поставлены на деревянных подложках золоченые серебряные (литье с чеканом) средник и наугольники. Книга была вложена в Старицкий Успенский монастырь и ныне хранится в ТГОМ. Можно упомянуть еще один оклад, также имеющий самое непосредственное отношение к искусству Тверской земли. Речь идет об окладе 1822 г., поставленном на московское Евангелие в издании 1703 г. На досках, обтянутых малиновым бархатом, монтирован цельнометаллический серебряный оклад с изящной гравировкой растительного орнамента, наугольниками и средником работы тверского пробирного мастера Тимофея Богданова и мастера-серебреника Андрея Шихина. Эта книга, ныне также находящаяся в ТГОМ, принадлежала ризнице Тверского кафедрального собора. Приведенные в качестве примеров факты — незначительная часть той информации, которую открывают нам научные описания старопечатных книг из фондов тверских хранилищ.

Кроме вышеизложенного, надо упомянуть еще один важный тип исторической информации, систематизации которой посвящен указатель точно датированных записей и помет. Их на тверских книгах необычайно много. Всего на 287 экземплярах книг выявлено 216 точно датированных записей, которые и учтены в указателе. Из них 75 датируются XVII в., 62 — XVIII в., 59 — XIX в. и 20 сделаны в XX в. Интересна динамика таких записей по десятилетиям XVII в. Она достаточно адекватно показывает, когда именно обычай надписывать вложенную, купленную или продаваемую книгу был особенно популярен. Этой информации посвящен вышеупомянутый указатель, который и отражает необычно большой процент записей XVIII и XIX вв. Как правило, записей этого времени бывает значительно меньше, чем записей XVII в.

Записей с ценами на книги, которым посвящен еще один указатель, совсем немного — они обнаружены только на 12 экземплярах. Большинство из них относится к концу XVII — началу XVIII в. Самая ранняя такая запись сделана в 1658 г. на виленском Апостоле, изданном после 1595 г. В это время книга стоила 30 алтын. В 1671 г. «за полтретья рубли», т. е. за 2 руб. 50 коп., было продано московское Евангелие 1668 г. В 1675 г. Кормчая книга 1653 г. была продана значительно дороже своей «указной» цены в 3 руб. — за 4 руб. «с полтиною». Ту же книгу в 1880 г. продали за 4 руб..

Значительное количество экземпляров старопечатных книг тверской коллекции имеют рукописные или печатные вставки, разнообразные добавления к тексту; их листы и переплеты нередко подклеены фрагментами документов, частными письмами; в некоторых случаях печатное издание входит в конволют с рукописями различного содержания. Все эти дополнительные материалы описаны, датированы, их содержание по возможности определено, а информация об этом сконцентрирована в специальном указателе. Имеется также самостоятельный небольшой указатель фрагментов печатных изданий, которые по тем или иным причинам вплетены в сохранившиеся экземпляры.

В томе приведены научные описания книг, представленных 11 хранилищами, из которых шесть — это головной музей в г. Твери и его филиалы в Калязине, Кашине, Торжке, Старице, Ржеве. Всего музеями Тверской области представлено 123 экземпляра старопечатных кириллических изданий, 80 книг принадлежат ныне Государственному архиву Тверской области, куда они поступили из фондов того же Тверского музея и ТУАК в 1930-х гг. Значительное количество книг поступило в ГАТО 25 ноября 1981 г. из находок археографической экспедиции в г. Ржев и его окрестности, которую провели в 1980 г. археографы Московского университета. 45 экземпляров старопечатных изданий представлены Научной библиотекой ТГУ, куда они также в основном поступили из фондов Тверского музея. Кроме вышеуказанных хранилищ, 11 экземпляров принадлежат Тверской художественной галерее и три — Этнографическому музею. Информация о современных хранилищах также сконцентрирована в специальном указателе; все указатели к книге подготовлены Т.В. Цветковой при участии Е.В.Перелевской.

Остается только от имени авторского коллектива, научного руководителя программы «Древняя книга Тверской земли» и редактора книги принести самую глубокую благодарность всем тем людям, без внимания и помощи которых ни работа над этой книгой, ни тем более ее издание не могли бы быть осуществлены. Прежде всего, это вышеназванные руководители тверских организаций-хранилищ, которые в течение нескольких лет всячески поддерживали работу по программе и выделили сотрудников для обучения и исследования книжности и книжной культуры древней Твери. Поскольку заслуга этих людей в том, что работа все-таки завершена, чрезвычайно велика, назовем их еще раз: директор Научной библиотеки ТГУ Е. В. Берёзкина, генеральный директор ТГОМ Ю.М.Бошняк, руководитель архивного отдела администрации Тверской области Л.М.Сорина и директор ГАТО О. А. Кондратьев. Кроме того, авторы и редактор в высшей степени признательны Александре Алексеевне Гусевой и Ольге Александровне Князевской за помощь и консультации; сотрудникам отделов редких книг РГБ и Научной библиотеки МГУ; М. А. Ефимову, сделавшему чрезвычайно много для издания тома, а также человеку, который много лет поддерживает это и аналогичные начинания, к авторитету которого авторы и редактор обращались неоднократно, главе Археографической комиссии РАН, академику РАО, профессору С. О. Шмидту и многим другим, кто помогал нам в этой работе.

Ранняя кириллическая книга земли Пермской[508]

Православная культура, государственность, духовная и социальная жизнь русского народа основывались на Книге — Писании и Предании, были организованы и во многом подчинены церковному календарю. Все важнейшие события в жизни человека и семьи социализировались, т. е. признавались обществом и государством только по совершении определенного чина богослужения. Со строго «книжного» богослужения начиналась деятельность и любого коллективного субъекта — будь то армия в походе «на агарян» или начало печатания нового издания в Московской типографии.

Христианская социальная жизнь человека, семьи, государства буквально регламентировалась, повседневно сопровождалась и освящалась текстами богослужебных книг.

Напряженная церковная полемика XVII в., вызванная началом раскола Русской православной церкви, присоединением Украины и внутрицерковной борьбой, апеллировала к книгам Писания и Предания, учительной христианской литературе, сборникам важнейших трудов отцов Церкви, которые систематически издавались на Московском печатном дворе начиная с 40-х гг. XVII в. События раскола даже вызвали к жизни составление и неоднократное издание в столичной типографии специального текста молебна, проклинающего людей, отошедших от Церкви[509].

Чтобы понять слова Писания, доказать свою правоту в полемике, найти свое место в событиях времени, было необходимо книжное знание. Поэтому более трети изданий Печатного двора являлись книгами, выполняющими в том числе учебную функцию: Азбуки, Буквари, Часовники, Учебные псалтыри и знаменитая Грамматика Мелетия Смотрицкого 1648 г.[510]

Издание в 1649–1653 гг. кодексов светского и церковного права было призвано обеспечить унификацию судопроизводства и церковной жизни. Как показало изучение «книг продаж» лавки Московского печатного двора (РГАДА. Ф. 1182. On. 1 и 3) и записей на экземплярах его изданий, московская печатная книга непосредственно в ближайшие годы после выхода расходилась по всей территории государства[511] — от Архангельска до Тобольска и «нового града Красноярского», который был основан в 1622 г. и стал одним из центров Сибирской земли (П. 21. Служебник 1602 г.).

Именно печатная книга стала, по крайней мере к концу первой половины XVII в., наиболее признанной и авторитетной, вплоть до того, что уже писцы о своей работе писали, что ими книга «напечатана», а не написана. Избирательность в зависимости от принадлежности или отхода человека от Русской православной церкви, в признании или отказе от «никонианских» изданий второй половины XVII в. не изменила, а только усилила внимание к книге печатной. Со второй половины века она почти полностью вытеснила рукописные книги при совершении богослужения, в значительной степени заменила рукописи в книгохранилищах монастырей и государственных учреждений, где основные социальные функции обслуживало теперь книгопечатание.

Пермская земля — уже освоенная и заселенная часть России — ассоциировалась не только с «рухлядью» и металлами, но и с ведущими достижениями в промышленности, искусстве, с демидовскими заводами и строгановскими школами иконописания, шитья и пения. Однако основу христианской культуры, принесенной сюда еще просветителем этой земли св. Стефаном Пермским, — местную книжность исследовали очень мало[512], на основе знаний ее незначительной или случайной части.

Книжности древней Перми не повезло даже после конфискации 1920-1930-х гг… В отличие от большинства обследованных ныне регионов, кириллические книги, собранные в эти годы, не находятся сегодня в центральных хранилищах Перми, старопечатные фонды которых, как можно увидеть в описаниях каталога, создавались по большей части уже во второй половине XX в. и не привлекали внимания исследователей центра. Этот факт при отсутствии собственных специалистов привел к тому, что до начала работ по программе «МГУ — российской провинции» в 2001 г. кириллические книги во всех государственных фондах Пермской области (ныне Пермского края) были не только не описаны, но зачастую неправильно определены и датированы.

Инициативу регионального описания всех кириллических книжных государственных фондов области, предложенную Археографической лабораторией исторического факультета МГУ, прежде всего активно поддержала директор Пермского областного краеведческого музея С. А. Димухаметова, по предложению которой вопрос был вынесен на обсуждение департамента культуры и искусства областной администрации. Поддержка администрации позволила начать работы сразу во всех хранилищах, независимо от их ведомственной принадлежности. Кроме фондов ПОКМ, пяти фондов районных музеев, работы также велись в Пермской областной универсальной научной библиотеке, Пермской государственной художественной галерее и Пермском государственном педагогическом университете. Таким образом, в томе описаны книжные фонды XVI–XVII вв. действительно всех государственных и муниципальных хранилищ Пермской земли [513]

При этом региональный фонд оказался примерно в два раза больше, чем предполагалось до начала описания, и значительно больше, чем сохранилось в прославленной своими книжными богатствами Тверской земле[514]. В Пермском каталоге описан 371 экземпляр кириллических изданий XVI–XVII вв., в Твери — только 227[515]. Для Пермской земли, так же как для Твери и Ярославля, характерно то, что большая часть старопечатного фонда сохранилась в музеях. Это 266 экземпляров (в Пермском музее — 92, Березниковском — 72, Чердынском — 60, Соликамском — 11, Кунгурском — 4, Чайковском — 2 и Ильинском — 1, в Пермской художественной галерее — 23), т. е. более 70 % всего собрания. Кроме музеев, 99 экземпляров кириллических печатных книг XVI в. (9 экз.) и XVII в. собраны в Пермской областной универсальной научной библиотеке; 6 экземпляров — в Пермском государственном педагогическом университете.

Пермская программа осуществлялась значительно быстрее, проще и четче, чем Тверская, благодаря трем факторам. Во-первых, как было уже сказано, с первых дней она была поддержана областной администрацией, что сняло целый ряд организационно-финансовых сложностей. Во-вторых, по заявке пермской администрации работы вошли в общегосударственную программу и в определенной степени финансировались через музеи Министерством культуры РФ по теме «Культура России 2001–2005 гг.». Наконец, исполнителями описаний стали сотрудники Археографической лаборатории, студенты и аспиранты исторического факультета, работавшие в Перми во время производственной студенческой практики.

Чрезвычайно важно, что в Перми, так же как во всех регионах, где осуществлялась программа «МГУ — российской провинции», на базе описаний книжных памятников проводилась и подготовка местных специалистов-археографов, умеющих и стремящихся работать с кириллической книгой как историческим источником. Для этого на базе ПОКМ, без систематической работы коллектива которого программу осуществить было бы невозможно, с 2000 по 2003 г. было проведено восемь семинаров, посвященных всем основным аспектам определения и научного описания памятников кириллической печати. Почти каждый семинар сопровождался лекциями, рассчитанными на широкий круг сотрудников местных культурных и учебных учреждений. На семинары собирались сотрудники фактически всех местных музеев и других хранилищ, в фондах которых имеются кириллические книги. Таким образом, по крайней мере в основных центрах Пермской земли по завершении программы есть свои специалисты, знакомые с основными типами рукописной и печатной книги, понимающие ее высокую значимость как исторического источника[516]. (Это также принципиально отличает Пермскую программу от Тверской, где учились и участвовали в работе по описанию книжных памятников только сотрудники организаций-хранителей областного центра.)

Пермский каталог действительно неоценим с точки зрения истории культуры региона. Прежде всего, наличие сегодня 21 экземпляра изданий XVI в. (напомню, что в Твери их оказалось только 10) уже говорит о многом. Но самое главное все-таки то, что записи на книгах в большинстве случаев доказывают историческую принадлежность экземпляров данному региону. Причем даже ранние издания достаточно часто поступали в церкви и монастыри Пермской земли в годы, близкие ко времени издания. Этот факт чрезвычайно важен, так как подтверждает на самом убедительном материале, что московские издания попадали даже в самые отдаленные освоенные к этому времени регионы России.

Верхняя крышка переплета. XVIII в. Евангелие. М.: Печ. двор, 1644. Золотная шелковая парча, серебро, зеленое стекло, золочение, чеканка, гравировка (П. 134)

Оклад на верхней крышке переплета. XVIII в. Евангелие. М.: Печ. двор, 1657. Серебро, золочение, гравировка, литье, чеканка (П. 199)

Более того, судя по записям на пермских экземплярах, московские издания, по крайней мере в XVII в., систематически поступали и значительно дальше Пермской земли — в Сибирь. Так, Служебник Андроника Невежи 1602 г. издания (П. 21) был положен «в новой Красноярской город». Вообще близость еще окончательно не освоенной колоссальной Сибирской земли хорошо чувствуется по записям XVII в. Достаточно напомнить вынесенную нами в качестве эпиграфа запись 1652/53 г. Ивана Колачева — крестового попа жены Василия Никитича Пушкина, Авдотьи Ивановны. Собственноручная вкладная запись попа Ивана сделана ради «выходу к Русскому государству» из «великого… страшного путного шествия из далные земли Сибирские и Тобольския… из-за Сибири (!) с пресловущия и славныя великия реки Лены». Эта запись тем более интересна, что В.Н.Пушкин был воеводой в Якутске (1644–1649), где и умер.

Анализ структуры ранней пермской печатной кириллицы позволяет подтвердить вполне очевидную картину, что «львиную долю» регионального собрания составляют издания Москвы. Московская книжная продукция представлена здесь почти 90 % (в 330 экземплярах) изданий. В то же время обращает на себя внимание заметный процент изданий украинских, которые составляют для XVII в. почти 8 % всех зафиксированных изданий и более 8 % экземпляров. Белорусские издания XVII в., очевидно, в Перми случайны — их всего два издания в двух экземплярах. Эти факты вполне понятны для Пермской земли, получившей во второй половине XVII в. заметное «вливание» украинско-польской культуры.

Сплошное обследование пермских кириллических фондов выявило значительно большее количество экземпляров XVI в., чем ожидалось ранее. Издания XVI в. представлены 21 книгой 12 изданий, т. е. 5,6 % изданий и 8,3 % экземпляров всей ранней кириллицы. Как показали региональные собрания Тверского и Ярославского регионов, первое и второе места в XVI в. занимают издания Москвы и Вильно. В Твери были обнаружены три московских издания в трех экземплярах и пять Виленских изданий в шести экземплярах[517]. В Перми — шесть изданий Москвы в 13 экземплярах и те же пять виленских изданий в семи экземплярах.

В Ярославле — семь московских изданий в 24 экземплярах и десять Виленских в 23 книгах[518]. Таким образом, в тверском и ярославском собраниях виленских изданий XVI в. несколько больше или почти столько же, сколько и московских. Этот факт наблюдается, как правило, и в других регионах и еще раз доказывает, что виленские ранние издания были, несомненно, ориентированы на Москву и предназначались русскому читателю. Кроме московских и виленских книг, в Перми обнаружен только один экземпляр острожского издания — это Маргарит 1595 г. (П. 9). Всего в Пермском региональном собрании представлена, кроме Московского печатного двора, продукция четырех городов Украины (Киев, Львов, Острог и Унев), двух городов Белоруссии (Евье и Могилев) и, как уже говорилось, одного города Великого княжества Литовского (Вильно). Всего собрание насчитывает 215 изданий в 371 экземпляре. Для XVI в. соотношение изданий и экземпляров составляет четыре к семи, а для XVII в. — чуть больше чем два к трем (т. е. в среднем в пермском собрании одно издание XVII в. представлено почти 1,7 экземплярами) (см. таблицу).

Место и время издания пермской кириллицы

Содержательный анализ пермского собрания позволяет сделать достаточно интересные наблюдения, хотя структура всего книжного фонда типична. Из 56 типов книг девятнадцатью (в 189 экземплярах) представлена литургическая книга; четырьмя типами (в 65 экземплярах) — Писание; книги, используемые и для обучения, — только тремя типами (в 12 экземплярах); два типа изданий, посвященных гражданскому и церковному праву (в 2 изданиях и 3 экземплярах). Однако обращает на себя внимание разнообразие учительной книги, которая представлена 30 (!) типами (в 97 экземплярах), что достаточно необычно и также является признаком сравнительно высокого уровня книжной культуры. При этом необходимо помнить, что вся культура изучаемого времени и тем более книжность — принципиально синкретичны. Поэтому «чистых» типов книг фактически не было, а их выделение в определенной степени условно.

Фрагменты владельческой записи купца, именитого человека, бургомистра и городского головы г. Чердыни С.В.Углицкого. Пролог, вторая половина (март— август). М.: Печ. двор, 1677. Л. 1-23 (П., 237)

Портрет С.В.Углицкого. Неизв. худ. 1820 (Чердынский краеведческий музей)

Из особенно редких изданий в Перми сохранились так называемое узкошрифтное анонимное Евангелие (П. 1); очень редкая виленская Псалтырь следованная 1586 г. (П. 2); первое издание Апостола 1591 г. той же типографии Мамоничей (П. 3); ранние киевские издания 1623, 1624 и 1625 гг., в том числе Толкование на Апокалипсис Андрея Кесарийского (П. 43–45, 47–49); московские Часовники 1632, 1634 и 1651 гг. (П. 72, 85, 350); Канонник 1634 г., найденный в четырех хранилищах в пяти экземплярах (П. 91–95); Кормчая книга (П. 174); пять экземпляров «Жезла правления» Симеона Полоцкого (П. 223–227) и многие другие. Однако с точки зрения истории русского книгопечатания особенно важна находка в Чердынском краеведческом музее первого известного экземпляра разыскиваемой Псалтыри с восследованием, вышедшей на Московском печатном дворе в сентябре 1684 г. (П. 279).

Из книг конца XVII в. интересны находки львовского Евангелия 1690 г. (П. 285), уневских Святцев 1693 г. (П. 310), киевского Нового Завета с Псалтырью 1692 г. (П. 305, 366) и московского издания «Православного исповедания веры» Петра Могилы 1696 г. (П. 326). Однако если особенных редкостей, кроме перечисленных изданий, в пермском собрании мало, то анализ бытования найденных экземпляров книг позволяет сделать ряд наблюдений и выводов, важных не только для истории и культуры Пермской земли, но и для истории общерусской книжности и особенно истории и культурного значения Московского печатного двора.

Прежде всего, сравнение с судьбами ранней книжности в Тверской и Ярославской землях позволяет впервые выявить ряд особенностей книжной культуры Пермской земли.

Авторы Каталога надеются, что выход книги в свет даст совершенно новый значительный материал для пермских исследователей краеведческих и генеалогических тем, истории церквей и монастырей, истории и культуры крестьянства. Поэтому в данном обзоре указаны только основные, бросающиеся в глаза особенности местной книжной культуры.

Во-первых, в отличие от других регионов, существенная часть книг, конфискованных в церквях и монастырях нескольких отдаленных районов Пермской области, была передана в местные районные музеи, где и сохранилась, достаточно репрезентативно представляя именно местную книжную культуру. Например, почти все книги, записи на которых удостоверяют их бытование в Чердыни и ее окрестностях (с. Анисимово, Бондюг, Вильгорт, Кушмангорт, Лекмартово, Пятигоры, Редикор, д. Ужгинская), находятся сейчас именно в Чердынском краеведческом музее, и только несколько экземпляров обнаружено в хранилищах Перми. То же самое можно сказать и о составе фондов Березниковского и небольшого собственно Соликамского музеев, также аккумулировавших книги именно своей округи. Географический указатель к книге наглядно показывает, что 186 описанных книг принадлежали восьми монастырям и церквям Соликамской и Чердынской округи.

Запись о покупке книги у чердынца Андрея Оболенского. 1693 г. Минея служебная, октябрь. М.: Печ. двор, 1690. Л. 1.

Во-вторых, пермскую книжную культуру отличает факт, чрезвычайно редкий или почти невозможный для Центральной России. В православных церквях, у православного священства до XX в. и даже в течение XX в. продолжают сохраняться и употребляться для богослужения и чтения как книги второй половины XVII в., так и дониконовские издания (!). На них сохранились не только записи, повествующие о покупке изданий XVII в. в Москве (в том числе и непосредственно на Печатном дворе) в конце XVIII в., но и доказывающие их активное использование в XIX–XX вв.

Поэтому совершенно особую картину представляет нам Указатель датированных записей и помет. В нем учтено 399 записей, начиная со сделанной 20 октября 1595 г. до 25 декабря 1589 г. Например, московская Псалтырь с восследованием, изданная 15 сентября 1634 г. (П. 84), не только на рубеже XIX–XX вв. была реставрирована по тем временам за очень большую сумму — 6 руб. 45 коп., но уже во второй половине XX в. несколько раз переходила из рук в руки, о чем хозяева считали необходимым, согласно древним традициям, делать соответствующие записи. На московской Триоди постной 1656 г. издания (П. 197), принадлежавшей

Соликамской Троицкой соборной церкви, сохранилась запись: «Всероссийский освященный церковный собор и Великаго господина нашего Тихона патриарха Московского все[я] Росси[и]…» Запись, несомненно, современна событию и сделана священником, скорее всего, с целью поминовения «за здравие» и признания Тихона всероссийским патриархом, несмотря на его заточение и преследования.

Совсем иное дело — записи XX в. на московской Псалтыри 1648 г. (П. 142), которая, судя по многочисленным маргиналиям, активно читалась в XX в. Как правило, в крестьянской среде на полях именно семейной Псалтыри записывались основные события в жизни ее владельцев. В данном случае записи сделаны во время голода: «Фонифаньтеи помер 1922 г. 24 февраля; 1922 г. Атаньида помер[ла] 14 марта; Марфа помер[ла] 1922 г. 5 марта». В 1937 г. (23 ноября) умирает Орина; в самое тяжелое и голодное для этих мест военное время (11 июня 1943 г.) умирает Иван, а 23 октября 1945 г. — Настасья. Но если в обоих этих случаях книга использовалась только как традиционное место записи, то одна из маргиналий к тексту «Кирилловой книги» 1644 г. (П. 132) показывает богословское осмысление революционных событий: у текста «обещания» сатаны Адаму сделана приписка: «Зри. Адаму обещено Богом быти и последнему роду — свободу, землю, волю, фабрики и заводы». Московскую Псалтырь с восследованием 1634 г. (П. 84) в 1953 г. «Улиана с Камгыса» «благословила» Павлу Григорьевичу Насонову, в подтверждение этого факта новый хозяин сделал запись 20 марта 1961 г. В 1989 г. книга от наследников Насонова перешла к Н.Б.Чапчикову.

Если сопоставить данные о датированных записях, которые являются одним из ярких признаков живой традиционной книжной культуры, на книгах пермского собрания и старообрядческой книжности, описанной в каталоге кириллических изданий МГУ 2000 г.[519], то более чем вдвое меньше (95 и 211) количество датированных записей XVII в. в Перми компенсируется значительным превышением таковых в XVIII и XIX вв. (104 и 68; 140 и 77). В XX в. датируемых записей на пермских книгах по крайней мере также не меньше (65 и 61). Но ведь описанные в собрании МГУ книги до последней четверти — конца XX в. находились в руках старообрядцев, а большинство книг пермского собрания во второй трети XX в. уже было в государственных фондах. Поэтому столь необычайными представляются эти цифры, фиксирующие не падение, а существенный рост количества записей: XVII в. — 95, XVIII в. — 104, XIX в. — 140.

Таким образом, нет сомнения, что древние книги в Пермском регионе были по крайней мере еще в начале XX в. частью, а скорее, основой традиционной культуры региона. Еще одно разительное подтверждение этого мы видим при сопоставлении пермских данных с ярославскими, где на 628 книгах XVI–XVII вв. обнаружено 237 датированных записей XVII в., но датированные записи XVIII в., как правило, фиксируют факты изъятия ранней печати из церквей и монастырей, а в XIX в. сделана только 41 датированная запись. Если в Перми количество записей XX в. соответствует 18,5 % экземпляров, то в Ярославле — только 6,5 %.

Третья особенность пермского собрания во многом объясняет и две первые — речь идет об особой «демократичности» пермской книжной культуры.

Среди почти 1100 имен, упоминаемых в записях владельцев, покупателей, продавцов и читателей книг значительно больше, чем обычно, государственных и крепостных крестьян, посадских людей, служителей промыслов (например соляных), мещан, ремесленников, низших чинов управления (например, Лихачев Иван — канцелярист чусовских и камских вотчин Строганова — владел книгой в 1750 г., П. 227). Некоторые жители этих мест и в XIX в. спокойно называют себя старообрядцами. Особенно много записей представителей клира пермских сельских церквей, не имеющих какого-либо сана, — дьячков, псаломщиков, а также церковных старост. Они, очевидно, считали для себя важным подписывать церковные книги, причем не в целях сохранности или проверки, как это обычно делалось в XVII в., а только чтобы увековечить свое имя и дату своего пребывания в церкви или, скорее, дату чтения (церковного богослужения, в котором участвовали).

В каталоге десятки таких примеров, но наиболее яркими, пожалуй, являются записи на книгах большого торгового села Вильгорт Чердынского уезда. Например, первую половину «казенного» московского печатного Пролога 1661 г. из Свято-Троицкой церкви Вильгорта (П. 201) в 1753 г. подписывает дьячок Григорий Марфин; 11 марта 1795 г. аналогичную запись на книге сделал Иоиль Быков; 25 февраля 1803 г. о том же пишет дьячок Иоаким Тетбев. На книге обнаружены две записи 1808 г.; запись 1841 г., сделанная 18 февраля «заштатным и запрещенным (!) дьяконом» Петром Белявским о том, что он Пролог переплел. Аналогичную запись тот же Белявский сделал и 23 апреля 1843 г. Чуть позже появляется запись, что книгу «читал села Вилгорта крестьянин Кондратий Ефимов-Орлов 1849 года, февраля 17 дня. Верно. Орлов». Тем же годом датируется и запись «села Вилгорта крестьянина Карпа Иванова». Есть еще записи 1850 г. и 19 марта 1859 г., в последней удостоверил, что читал все тот же Пролог Гурий Гаврилович Лундин.

Завещание Д.Е.Ржевина детям. Псалтырь с восследованием. М., 1649 (П. 168)

Записи позволяют проследить историю местных семей и родов в нескольких поколениях; на книгах сохранились завещания и поучения, трогательные и искренние. Достаточно напомнить уникальные записи на книгах Останиных, Лунеговых, Весниных и Ржевиных (П. 67, 168, 174, 327), в семьях которых из рода в род с конца XVIII до начала XX в. хранились и передавались книги, ставшие местом фиксации проникновенного завещания детям и семейной истории[520].

Анализ записей на сохранившихся экземплярах позволяет утверждать, что фонды районных музеев фактически полностью представляют местную книжность, а центральные, т. е. фонды пермских учреждений, также в своей значительной части представляют ее же. Например, в Указателе книг по источникам их поступления в современные фонды учтены 12 (!) церквей Чердыни и Соликамска, в которых находилась 51 книга из описанных в каталоге. В Перми же зафиксировано только три книги из трех собственно пермских церквей, единственная книга, принадлежавшая Пермскому архиерейскому дому, и 13 — Пермской духовной семинарии, очевидно ранее конфискованных у старообрядцев. Такое положение также является особенностью Пермской земли, но уже ее истории XX в., так как в иных обследованных областях картина совершенно иная. Например, в Тверском каталоге описано 30 экземпляров книг, принадлежавших трем монастырям и 12 церквям самой Твери, а львиная доля сохранившегося старопечатного фонда Ростово-Ярославской земли поступила именно из архиерейского дома.

Очевидно, что, кроме вышеизложенных наблюдений, записи на книгах, информация о которых тщательно учтена в именном и географическом указателях, дают значительный и яркий спектр самых разнообразных сведений, касающихся сотен людей XVII–XX вв., многих десятков населенных мест, около 30 монастырей (в том числе пермских — в Соликамске, Пыскоре, Чердыни, на р. Чусовой и ныне широко известного Николаевского Белогорского (П., 5, 8, 118, 121, 123, 224, 226, 268, 306, 320 и др.) и церквей (125 названий; возможно, меньше, так как все одноименные церкви без точного указания местности учитываются отдельно).

Начальный лист Евангелия от Иоанна и раскрашенная гравюра. Евангелие. М.: Печ. двор, 1681 (П. 266)

Для Пермской земли, ее экономики и культуры неоценимое значение имел род именитых людей, а затем баронов Строгановых. В именном указателе каталога перечислены 11 представителей этого рода, причем девять из них были вкладчиками сохранившихся книг. В их числе и знаменитый Петр Семенович, за свой счет собравший дружину на выручку Москве, за что и получил право наследственного звания «именитого человека»; его внук Григорий Дмитриевич, вложивший в церковь своей вотчины 25 (!) книг, вошедших в Пермский каталог. Сохранилась и одна книга из вклада Никиты Григорьевича Строганова, получившего в 1597 г. обширные земли по р. Каме, а в 1606 г. основавшего Новое Усолье (П. 26), куда по приказу Николая Григорьевича Строганова через 260 лет были перевезены многие книги из Орла-городка (см. именной и географический указатели). В каталоге учтено до 30 книг, принадлежавших церквям вотчины Строгановых — Орла-городка (церковь Похвалы Богородицы — 27 книг!), изданных от 1612 до 1686 г.

Записи показывают постоянную и прочную связь Перми в области книжной культуры с Москвой и Подмосковьем. Так, пермский экземпляр Евангелия, изданного около 1619 г.[521] (П. 30), в 1670 г. был еще у попа «Спаского собору, что у великого государя во дворце»; Канонник 1636 г. (П. 92) в XVII в. был «отказан» черному попу Макарию, который служил в Ивановском монастыре на Кулишках; Пролог 1641 г. (П. 120) был куплен 25 мая 1650 г. в овощном ряду торговым человеком Гришкой Григорьевым, а порукой при этом был торговый человек суконного ряда — сиделец Яков Михайлов Нестеров. В Москве книги, позднее вошедшие в пермское собрание, принадлежали насельникам шести монастырей (Андроников, Данилов, Ивановский на Кулишках, Новинский, Новодевичий, Чудов), находились в Белом городе, Китай-городе, на Бору, покупались в овощном ряду и в лавке Печатного двора.

Из наиболее известных деятелей и личностей XVII — начала XX в., по большей части также связанных с Москвой, упомянутых в записях как вкладчики и владельцы книг, можно назвать стольника Петра Сорановича Агибалова (П. 10, 1617 г. — вкладчик); Андроника, епископа Пермского и Кунгурского (П. 233, 1618 г. — упоминается); окольничего, воеводу в Витебске и Казани во второй половине XVII в. Никиту Михайловича Боборыкина (П. 151); сенатора, кавалера ордена Александра Невского, князя Всеволода Алексеевича Всеволожского (П. 214, 1738–1797 гг. — упоминается); князя боярина Ивана Васильевича Голицына и его жену Ульяну Ивановну, верховную боярыню и «маму» Петра Алексеева (П., 69 — вкладчица); стольника Михаила Андреевича Еропкина (П., 25 — вкладчик); боярыню Анну Ильиничну Морозову, родную сестру царицы Марии Ильиничны Милославской (П. 180 — вкладчица); комнатного боярина, стольника, «дядьку» царевича Алексея Алексеевича — Богдана Семеновича Писемского (П. 132, автограф 1656 г. — вкладчик); боярина, князя, воеводу в Астрахани — Ивана Петровича Пронского (П. 158 — вкладчик); царя Михаила Федоровича (П. 109 — вкладчик; П. 198 — упоминается); стольника, боярина, князя Ивана Ивановича Хованского (П. 161 — упоминается); князей Хилковых: воеводу в Новгороде, наместника в Чернигове и Рязани Андрея Васильевича (П. 117, 1642 г. — вкладчик), его сына Федора Андреевича; генерал-майора, ближнего стольника, воеводу Юрия Яковлевича (П. 3) и многих других представителей высших общественных слоев России.

а

б

Евангелие. М.: Печ. двор, 1697 (П. 332): а — гравюра с изображением евангелиста Матфея; б — гравюра с изображением евангелиста Марка

Интересна судьба «самой иллюстрированной» книги XVII в. — Печерского патерика 1661 г. (П. 203). Очевидно, первая запись на его экземпляре, сделанная через небольшое время после выхода книги, говорит о том, что Никольский поп с. Кожина Арзамасского уезда (Нижегородской губернии) Симеон Леонтьев купил Патерик «на свои денги, дана два рубли на Москве в овощном ряду».

Позднее, но до 1679 г., вдова сына покупателя — также Никольского попа в Кожине — попадья Евдокия продала Патерик благовещенскому дьякону Иосифу Дмитриеву.

В 1679 г. уже дьякон Иосиф продает книгу старцу арзамасского Троицкого монастыря Антонию Туркину. В 1682 г. Антоний снова продает Патерик дьячку своего же монастыря Никите Трофимову, но делает это на Макарьевской ярмарке. На рубеже XVII–XVIII вв. на той же ярмарке уже пермский крестьянин Игнатей Окулов покупает книгу и в 1712 г. благословляет ею своего внука «Леквенского… варницного промысла крестьянина вотчины Григория Димитриевича Строганова — Ивана Васильева Окулова». В 1786 г. печатный Патерик в губернском городе Перми «у бывшего служителя Егошихинского завода» Андрея Сидорова Олонцова покупает кунгурский купец Анисимов, а в 1901 г. книга оказывается у кунгурского мещанина Андрея Леонтьева Фофанова. Лучшее доказательство действительно живой традиционной культуры в Пермской земле просто трудно придумать.

Важно также подчеркнуть, что столь активный книжный рынок и систематическое движение древней книги мы можем проследить на многих иных вошедших в каталог экземплярах. Замечательно, что на той же Макарьевской ярмарке, очевидно, уже в XIX в., круг московских Миней 20-х гг. XVII в. был приобретен государственным крестьянином Неволинской волости Кунгурского уезда, «старовером», как он сам о себе пишет, Григорием Степановичем Кулыгиным «на собственное свое иждивение и своим усердием для спасения своей души и отпущения своих ведомых и неведомых многих грехов». Пермский крестьянин купил круг Миней, ранее принадлежавших соборному храму «у Соли Вычегодской», который целиком или частично был вложен туда отцом и сыном п.с. и Ф. П. Строгановыми. Более того, до сего дня три книги из этого круга (на июнь, июль и август, П. 56, 59, 63) хранятся вместе. Таким образом, особое значение в перераспределении книг действительно стала играть нижегородская Макарьевская ярмарка, но и Печатный двор сохраняет в какой-то степени свою прежнюю функцию. Например, московский Маргарит 1698 г. за 3 руб. 10 коп. в 1728 г. (!) «на Москве на Печатном дворе» покупает черный дьякон Соликамской церкви Богоявления. Позднее книга переходит в руки свягценнодиакона Преображенской Соликамской церкви Иосифа, который уже в бытность священником продает ее за 3 руб. в церковь Богоявления в казну (П. 33).

Анализ пермского территориального собрания показывает особенности книжной культуры региона, прежде всего активное функционирование древних книг во всех слоях общества, по крайней мере во всех окраинных уездах губернии, что давно доказано для Верхокамья[522](юго-западная часть области), а судя по записям, характерно также для Ильинского, Соликамского, Березниковского, Красновишерского, Чердынского регионов.

Для Пермской земли и ее книжной культуры важным признаком является и достаточно систематическое поступление в регион новых кириллических изданий уже в начале — первой половине XVII в. Позднее, в XVIII–XIX вв., древняя книга, находящаяся в пермских землях, не только систематически аккумулируется в старообрядческом Верхокамье, в Чердыни и Соликамске, но вновь приобретается в иных местах России и привозится сюда же. В значительной степени, как показал анализ записей, эту систематичность обеспечивали постоянные покупки новых изданий несколькими поколениями семьи Строгановых, вкладные записи которых обнаружены на книгах, начиная с московского Служебника 1602 г. (П. 23) и кончая Вечерей душевной Симеона Полоцкого 1683 г. (П. 273).

Особая демократичность книжной культуры региона прослеживается прежде всего в социальном составе владельцев и читателей XVII–XIX вв. кириллической книги и в специфическом, не замеченном до настоящего времени в иных региональных собраниях стремлении владельцев и читателей из демократических слоев общества оставить на древней (даже церковной «казенной») книге свое имя и дату чтения. Все эти черты пермской кириллической книжной культуры объясняют и наличие здесь активного рынка раннепечатной книги не только в XVIII–XIX, но даже и в XX в. Показательно и доказательно с этой точки зрения наличие именно на древних книгах многочисленных записей XX в.

Методика описания изданий и экземпляров книг, выявленных в хранилищах Перми, в своих основных принципах соответствует разработанной Археографической лабораторией МГУ и сегодня широко используемой методике описания[523]. Учтены в пермском каталоге и основные дополнения, принятые в первом опубликованном региональном описании Тверской книжности и в Каталоге отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ (2000 г.). В основном они касаются описания изданий, которые уже не только повторяют данные избранного библиографического источника, но уточняют и дополняют их.

Что же касается информации об изданиях, то к данным каталога А. С. Зерновой (ставшего классическим) добавлены дополнительные сведения. Это наличие колонтитулов и кустод, указание на номера страниц или листов, на которых расположены гравюры, характер печати (в одну или в две краски отпечатана книга) и, наконец, характер и место сигнатур и фолиации (или пагинации) издания.

Эти сведения очень важны для определения дефектных экземпляров книг, особенно для начинающих специалистов в регионах, но пока, как правило, в справочники они не включались. Поскольку все экземпляры сверялись и с тетрадной, и с листовой формулой издания, то найдены (что вполне естественно для старопечатной книги) определенные расхождения, указанные в примечаниях к изданию (реже листовая формула экземпляра приводится полностью, обычно это делается, когда в нумерации много ошибок).

Однако надо иметь в виду, что, когда в описанных экземплярах нет гравюр и части листов и аналогичных изданий не оказалось в МГУ и в пермских хранилищах, указать точное место гравюр в экземпляре было невозможно. К счастью, таких случаев в данном каталоге совсем немного. Дополнением, отсутствующим в Тверском описании, но уже сделанном в Каталоге МГУ (только для московских изданий до 1640 г.), является публикация сведений архива Московского печатного двора (РТАДА. Ф. 1182) о тираже, себестоимости, указной (т. е. в лавке Московского печатного двора) цене за экземпляр данного издания, месте (т. е. в какой палате на Печатном дворе) и уточненном времени печати[524].

Уникальные сведения архива Московского печатного двора для изданий второй половины XVII в. публикуются впервые[525]. Аналогичные сведения о книгах первой половины века можно найти только в малотиражных изданиях, а также прежде всего в каталогах МГУ, РГАДА и методических пособиях, которых фактически нет ни в одном местном хранилище. В то же время эти сведения дают возможность понять и представить региональную книжную культуру в рамках общерусской. Знание тиража издания, себестоимости экземпляра, его цены в лавке Печатного двора позволяет сопоставить эти данные с информацией, выявленной при описании книги, и сделать объективные выводы о характере местной книжной культуры и книжного рынка. Сведения архива о стоимости разного вида переплетов дают возможность понять реальную цену большинства книг Московского печатного двора, составлявших, как говорилось выше, 90 % пермской книжности. А значит, в свою очередь, это позволяет представить социальные и экономические основы ее особой «демократичности».

Однако все эти вопросы выходят за рамки задач подготовленного коллективом Каталога и упомянуты здесь, чтобы показать одно из многих направлений дальнейших исследований. Например, московскую Минею общую с праздничной, вышедшую из печати 31 августа 1681 г., 31 мая 1682 г. в Чердыни покупает за 3 руб. (вместо 1 руб. 70 коп. официальной стоимости) поп церкви Прокопия Устюжского (П. 261). Для столь отдаленных мест это достаточно быстрый срок и не столь уж большая наценка, тем более что речь, очевидно, идет уже о книге в переплете.

Напомним, что даже в московских рядах книги, как правило, стоили дороже, чем в лавке типографии.

Что касается описания экземпляра, то обязательные основные его принципы и рубрики остались прежними, предполагающими выявление максимально полной книговедческой, исторической и краеведческой информации.

Для региональной программы особенно важна организация работы коллектива авторов, которых еще необходимо научить и теории, и практике сложного и многопланового исследования. Поэтому была организована проверка большинства первоначальных описаний, а на последнем этапе работы почти весь компьютерный набор был сверен de visu с книгами и выправлен. Очевидно, что при работе над томом разные авторы выполнили различный объем работы, тем более что для пермских коллег, как правило, это был первый опыт исследования древних книжных памятников. В связи с этим было принято решение не указывать авторов конкретных описаний — все, кто непосредственно описывал книжные памятники, названы в списке авторов; те же, кто оказал коллективу существенную помощь, — в списке принимавших участие в работе.

Сама работа над программой привела к тому, что, во-первых, хранилища стали больше внимания уделять печатной кириллице и уже на завершающем этапе работы приобрели несколько новых памятников; во-вторых, сотрудники местных хранилищ, члены рабочего коллектива, смогли выявить печатные книги XVI–XVII вв., оказавшиеся среди книг иного времени или иного характера. Именно поэтому 27 памятников описаны в Дополнениях к каталогу — их описания были сделаны только во время последней сверки книги.

Можно отметить еще одну особенность Пермского каталога, в определенной степени отличающую его текст. Поскольку описания выполнялись достаточно большим коллективом, строго проводилось требование точного и единообразного размещения в описании всего объема исторической информации об экземпляре, форма же передачи была достаточно свободной. С сожалением можно отметить, что в пермских описаниях содержится гораздо меньше, чем в Тверском каталоге, пояснений и примечаний, раскрывающих значение записей, что объясняется и сроками работы, и отсутствием архивных материалов.

Как и во всех изданиях Археографической лаборатории МГУ (и подготовленных под ее руководством), выявленная во время описаний информация структурируется в многочисленных указателях, в большинстве случаев комментируемых. В именном и в географическом указателях по возможности приводится дата записи, в которой назван данный пункт или имя; в именном — еще и характер отношения данного лица к книге: покупатель, владелец, вкладчик; упоминание и т. д. Существенно, что в Пермском каталоге в именной указатель выносится информация о записях-автографах указанного лица, и ее обилие еще раз позволяет сделать вывод о достаточно широкой грамотности демократических слоев пермского общества. О хорошей сохранности относительно большого количества экземпляров московских изданий свидетельствует то, что в именном указателе учтено 16 имен (17 фактов подписи) сотрудников Московского печатного двора, отвечающих за исправление опечаток в данном экземпляре. (Записи делались в самом низу оборота последнего листа книги с текстом, и поэтому чаще всего они утрачивались, обрывались или срезались.)

Совершенно очевидно, что описание более чем трехсот семидесяти книг в десяти хранилищах семи городов потребовало не только очень большого объема работы, но и поставило учреждения, где они проводились, в достаточно сложные условия. Поэтому выход этой книги — заслуга не только авторов, руководителей хранилищ, но и многих иных людей, кто помогал, советовал, уступал свое рабочее место, делал копии, брал на себя дополнительную работу, освобождая коллег для выполнения описаний. Спасибо им всем!

Авторский коллектив надеется, что первый том, вышедший по программе «Книжные памятники Прикамья», покажет всем участникам работы, что затраты сил и времени на его подготовку вполне окупились, а также облегчит подготовку и издание следующих томов, посвященных рукописным книгам XV–XVII вв. и памятникам кириллической печати XVIII в.[526]

«Богатство духовное»: кириллические издания в хранилищах Ростово-Ярославской земли[527]

Ростово-Ярославская земля — один из важнейших культурных центров Руси, с которой и в ранне-, и в позднесредневековое время связаны десятки крупнейших иерархов, деятелей Русской православной церкви и знаменитые памятники книжной культуры, поэтому принять решение о начале программы описания кириллицы было настолько же сложно, насколько и ответственно. Тем более что ни одно хранилище кириллических памятников не имело полного научного описания. Мы знаем самые древние ростово-ярославские рукописи[528], но вопрос о сплошном выявлении, изучении и описании славяно-русской книги встал только в последние годы.

Инициатором работ являлся Государственный музей-заповедник «Ростовский кремль», зам. директора которого JI. А. Михайлова пригласила автора данной статьи для консультации и разработки перспективного плана описания фондов музея. Инициатива была активно и сразу же поддержана директором Ярославского музея-заповедника Е. А. Анкудиновой. Заведующая отделом редких книг и рукописей музея Т. И. Гулина стала неизменным координатором и одним из основных исполнителей описаний, а зам. директора Н. А. Грязнова — важнейшей движущей силой проекта.

Работы в Ярославской области проводились в рамках программы «МГУ им. М. В. Ломоносова — российской провинции. Выявление, изучение, описание кириллических книжных памятников». Археографическая лаборатория МГУ к началу работы в области уже имела опыт аналогичных описаний в Тверской земле[529], но благодаря отделу культуры и туризма администрации Ярославской области работы в регионе были организованы оптимально правильно и начаты с совещания директоров организаций-хранилищ, на котором были достигнуты все основные договоренности о целях и задачах программы, ее сроках и участниках. Осуществление программы началось параллельно с составлением картотеки древних кириллических книжных памятников учреждений-хранителей и подготовкой местных кадров, которая продолжалась несколько первых лет работы.

Несомненно, самую значительную роль в осуществлении программы сыграли работы В. В. Лукьянова и А. А. Севастьяновой, под руководством которой археографическими экспедициями были собраны многие книжные памятники, ныне находящиеся в фондах Государственного архива Ярославской области, и воспитаны современные специалисты.

Поскольку в ГАЯО и большинстве музеев и библиотек области археографов не было, решено было, как и в других регионах с аналогичной ситуацией, начать описания (а значит, и подготовку их авторов) с Каталога печатной кириллицы. Во-первых, людей, освоивших методы и правила описания издания и экземпляра, значительно легче научить работать с рукописями, во-вторых, кириллические издания XVII в. фактически имеются почти во всех хранилищах.

Начиная с 2001 г. первые пять лет два-три раза в году на базе Ростовского музея и его фондов проводились семинары, в которых участвовали сотрудники, как правило, всех организаций-хранительниц, получающие во время занятий не только теоретическую, но и практическую подготовку описания и печатных, и рукописных кириллических книг.

Имеющиеся в хранилищах картотеки, как показал опыт, охватывали далеко не все памятники, поэтому после просмотра фондов de visu количество выявленных экземпляров оказалось значительно больше, чем предполагалось. Очевидно, для нестоличного региона количество древних книг, найденных в Ростово-Ярославской земле, рекордно: 55 экземпляров 24 изданий XV и XVI вв., 574[530] экземпляра 179 изданий первой половины XVII в. Поскольку оказалось, что печатных книг второй половины XVII в. еще больше, работу пришлось разделить на два этапа: описание книг, изданных до сентября 1652 г.[531] (т. е. до времени перехода Московского печатного двора в руки патриарха Никона, когда, как традиционно считается, начинается новый период деятельности типографии), и с этого времени по 1700 г. включительно[532]. Таким образом, после выхода описаний изданий XVI и XVII вв. была начата подготовка сотрудников и описание печатных кириллических книг XVIII в.[533]

Первый том программы включает полное научное описание 629 экземпляров 209 изданий XV — первой половины XVII в., выполненных по методике, учитывающей описание и всех изданий, и каждого экземпляра книги как уникального исторического источника.

Книги XVI — первой половины XVII в. были выявлены в восьми государственных хранилищах четырех городов Ярославской области: в Ярославском государственном педагогическом университете (ЯГПУ), в Ярославском музее-заповеднике (ЯМЗ), в Государственном архиве Ярославской области (ГАЯО), в Ярославской областной библиотеке (ЯОБ), в Ярославском художественном музее (ЯХМ), в Государственном музее-заповеднике «Ростовский кремль» (ГМЗРК), в Рыбинском музее-заповеднике (РМЗ), в Угличском историко-художественном музее (УИХМ). Кроме того, свои фонды для просмотра и описания предоставили елохинская Успенская старообрядческая церковь и архиепископ Иосиф. В каталог вошло также описание одной книги из личной библиотеки губернатора Ярославской области А. И. Лисицына, предоставившего нам московский Церковный устав 1641 г. с интересными записями XVII в. К сожалению, книжные фонды музея Переславля-Залесского оказались в те годы для коллектива авторов недоступны: несмотря на многочисленные просьбы и рекомендации, руководители музея не захотели или не смогли принять участие в работе[534]. Фонды почти всех остальных хранилищ были просмотрены de visu, и вся интересующая нас печатная продукция выявлена специалистами Т. В.Гулиной и Н. А.Гуляевой.

Конец Евангелия от Матфея и начало Евангелия от Марка. Евангелие. Б. м. и в. [М., 1553–1554]. JI. 88 об. — 89 (Я. I, 2). Так называемое узкошрифтное Евангелие

Методика источниковедческого описания каждого экземпляра издания, которую использовал коллектив при работе с фондами Ростово-Ярославской земли, была в своих основных принципах той же, что и при описании фондов иных регионов, и опубликована именно как результат изучения памятников ростово-ярославских фондов. Именно этот текст и опубликован пятым изданием этого методического пособия в Ростове в 2006 г., и эта публикация — последний вариант методики описания экземпляра. В данном контексте необходимо только специально остановиться на работе с переплетами книг.

Внимание к неизвестным, но идентичным по своей технике, тиснению и времени переплетам позволяет наметить местные особенности и центры книжной реставрации, например выявленную еще А. А. Севастьяновой старообрядческую переплетную мастерскую (см. Я. I, 535, 537, 557). В Каталоге отмечены многие переплеты, поставленные, возможно, именно в даниловской мастерской, в которой книги не только заново переплетались, но тщательно и профессионально реставрировались. Дальнейшая работа с изданиями второй половины XVII в. позволяет поставить вопрос и о наличии иных местных мастерских, в том числе изготавливающих элементы металлических окладов.

Очень часто для обклейки крышки и даже припереплетных листов использовались старые документы, самая общая их характеристика также должна быть приведена в последней части описания переплета. Если фрагменты этих документов представляют исторический интерес, их содержание может более подробно характеризоваться или полностью публиковаться в примечаниях к описанию экземпляра. И с этой точки зрения Ярославский каталог в данный момент представляется уникальным, так как большинство книг, очевидно, действительно было переплетено в Архиерейском доме или в местных монастырях, прежде всего Спасо-Ярославском. При этом использовались бумаги монастырских архивов (все выявленные документы учтены в указателе рукописных вставок).

Одним из самых интересных документов является грамота царя Алексея Михайловича Василию Яковлевичу Унковскому о «нерадении» ярославцев о своих душах. В грамоте от 16 марта 1660 г., которая опубликована Т. И. Гулиной в приложении к описанию экземпляра Триоди цветной, изданной в Москве в 1604 г., дана подробная и уникальная картина равнодушия и даже пренебрежения многих жителей к выполнению правил и требований Церкви в ближайшие годы после начала патриархом Никоном церковных реформ. В грамоте царь требует от воеводы самых решительных мер против «ослушников и бес[с]трашников» (см. ЯЛ, Приложение).

Гораздо больше внимания при работе с ростово-ярославской кириллицей авторский коллектив обратил на последний раздел описаний — Примечания. Как правило, в этом разделе приводятся сведения, позволяющие более полно раскрыть прежде всего историческую информацию записей, т. е. сведения об упомянутых лицах, церквях, монастырях и географических названиях, полученные из справочной или иной литературы. Большинство примечаний, раскрывающих местоположение, уточняющих название церкви или монастыря и т. п., сделано с.н.с. Ростовского музея-заповедника А.В. Киселевым; несколько примечаний генеалогического характера, касающихся известных в России людей, было сделано аспирантом исторического факультета МГУ В. П. Богдановым.

Работа по описанию 629 экземпляров старопечатных изданий велась более двух лет, поэтому авторы успели выполнить и опубликовать первоначальные исследования собранного материала[535]. Однако самые общие результаты работы, важные и для истории раннепечатной кириллической книги в России, и особенно для понимания культуры и книжности самой Ростово-Ярославской земли, необходимо упомянуть и в данном контексте.

Уникальную полноту выявленного книжного собрания удалось объяснить таким же уникальным, насколько известно, фактом культурной жизни этого центра России. Как показали записи на книгах XVI и первой половины XVII в., сделанные в середине 50-х — первой половине 60-х гг. XVII в., многие из учтенных в Каталоге экземпляров были изъяты в это время в ходе сплошного обследования церковных и монастырских библиотек епархии. Такие обследования и изъятия были связаны с запрещением использовать для богослужения и в церковной жизни так называемые дониконовские книги, т. е. издания Московского печатного двора до сентября 1652 г. Для такого обследования были выделены специальные люди, причем каждый раз делалась соответствующая запись, что книга «отобрана» потому, «что оная книга с новоисправленными несогласная».

Вот, например, типичный текст такой записи на экземпляре московского издания Шестоднева 1635 г. (вышел 16 мая, см. Я. 1,279): «Сия книга Шестоднев Ростовского уезду Титовского заказу села Георгиевского, что на Лехти, церкви святаго великомученика Георгия отобрана села Титова закащиком попом Василием в нынешнем 1754-м году декабря дня по силе присланнаго из Ростовской духовной консистории к нему закащику указу для предъявления сея книги во оную консисторию затем, что оная книга старонаречная и с новоисправными несогласная, о чем я закащикъ подписал своеручно».

Уникальным является не факт проверки или изъятия книги и даже не то, что все изъятые книги представлялись в Ростовскую консисторию. Уникальным является факт сохранения отобранных древних книг в епархиальных библиотеках до установления советской власти и передачи их в государственные хранилища. По крайней мере, если считать признаком этой передачи (как считают сами хранители) номера красной краской на корешке переплетов, то такие номера мы находим и на книгах библиотеки Спасо-Ярославского монастыря, и на книгах, имеющих записи о конфискации второй половины 50-х — первой половины 60-х годов XVIII в.

Бесспорно, сегодня мы обладаем не всей библиотекой Ярославского архиерейского дома и Преображенского монастыря, но даже то, что сохранилось, составляет, очевидно, существенную и представительную часть древней ростово-ярославской книжности. Именно этот факт во многом объясняет современное распределение древних книг по организациям: в ЯМЗ описано четыре пятых всех книг XV–XVI вв. и более двух третей книг первой половины XVII в. В Ярославском архиве благодаря передаче находок археографических экспедиций обнаружены три книги XVI в. и 58 — первой половины XVII в. В Ростовском музее — две книги XVI в. и 52 — первой половины XVII в.[536] На четвертом месте по количеству древних книг — Ярославская областная библиотека (две книги XVI в. и 43 — первой половины XVII в.). 20 книг (в том числе три — XVI в.) описано в ценнейшей по своему составу библиотеке Ярославского педагогического университета, 18 — в Рыбинском и семь — в Угличском музеях. 16 книг, в том числе одна — XVI в., обнаружены в Елохинской старообрядческой церкви (см.: Указатель книг в современных фондохранилищах).

Несомненно, столь представительные древние книжные фонды на Ростово-Ярославской земле — это заслуга крупнейших деятелей епархии: книжников, писателей, просветителей своего времени, таких как Иона Сысоевич (был митрополитом Ростовским и Ярославским в 1662–1690 гг.), и, конечно, святителя Димитрия Ростовского (Димитрий Саввич Туптало, был Ростовским и Ярославским митрополитом в 1702–1709 гг.), Арсения Верещагина (архиепископ Ярославский и Ростовский в 1783–1799 гг.) и других, которые, в отличие от руководителей большинства иных епархий, не только не уничтожали древние книги, но даже приумножали их в ростовских и ярославских библиотеках.

Однако деятели XVIII в. фактически обеспечили только сохранность древних книг, их же удивительное богатство в церквях и монастырях Ростово-Ярославской земли связано с десятками других имен более ранних русских книжников. Одним из них был архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Иосиф (1693–1700), оценить деятельность которого совершенно по-новому позволили последние находки. Именно этому страстному любителю и собирателю древних книг мы во многом обязаны сохранностью знаменитой библиотеки Спасо-Преображенско-го ярославского монастыря, которую, судя по записям, архимандрит систематически пополнял на рубеже XVII–XVIII вв. древними изданиями и рукописями. Именно в это время по приказу Иосифа, ввиду плохого состояния рукописных и старопечатных книг, которыми уже не пользовались при богослужении, их переплели заново, составляя конволюты, обеспечивавшие памятникам значительно большую сохранность[537].

На ряде книг сохранились пространные записи монастырских подьячих. Вот, например, текст одной из таких записей (см. Я. I, 502): «Лета седмь тысящъ двести третьяго (1695) апреля в двадесятыи день куплена сия книга Житие преподобнаго Сергия чюдотворца Радонежского въ Ярославль в Спасовъ монастырь в церковную книгохранителницу вечно на пользу чтущим и слышащим при архимандрите Иосифе, что из Володимира из монастыря царя Константина, да при келаре старце Пахомии Симонове, и при казначее иеродиаконе Иосифе и всей братии, а потписал сию книгу Житие Сергиево того Спасова монастыря Ярославского казенной подьячеи Андреи Козминъ сынъ Янышев по велению Спасова монастыря архимандрита Иосифа з братиею».

Еще более выразительны записи, сделанные при реставрации древних книг в книжнице Спасо-Ярославского монастыря: «Лета седмь тысящ двести шестаго (1698) майя в двадесят шестыи день сии две книги письменные уставные переплетены в одну книгу: книга Ефрем Сирин да книга Симеона Черноризца и иных избранных святых; собрано во едину за ветхость и для того, что мало ныне те письменные книги в церкве чтутся, потому что Ефрем Сирин есть печатные. А переплетены сии вышеписанные старинные книги во едину книгу и подписаны… по велению Спасова Ярославского монастыря отца архимандрита Иосифа, что из Володимера из монастыря Царя Константина был архимандрит же. А подписал… подьячеи Иван Иванов сын Копорулин».

Евангелие. Вильно: печ. Петр Тимофеев Мстиславец, 30 мая 1575 г. (Я. I, 8). Гравюра с изображением евангелиста Матфея и начальный лист Евангелия

а

б

Евангелие. Вильно: печ. Петр Тимофеев Мстиславец, 30 мая 1575 г. (Я. I, 8): а — гравюра с изображением евангелиста Луки; б — запись 1575–1576 гг. о вкладе виленского Евангелия 1575 г. в церковь Иоанна Предтечи на Волжский берег в Ростове

Архимандрит Иосиф, как доказали находки в фондах ЯМЗ его ставленных грамот, был переведен в Ярославль не из Николо-Угрешского подмосковного монастыря, как считалось до сих пор, а из владимирского монастыря Царя Константина и принял монастырь после другого Иосифа, переведенного сюда 19 февраля 1691 г. из вышеупомянутого Угрешского, с которым «нашего» Иосифа и объединили вслед за П.М. Строевым ученые XX в.[538]

Из 55 экземпляров изданий XV–XVI вв., которые были найдены и учтены в данном томе, 23 книги десяти изданий были напечатаны в 1575–1600 гг. в Вильно. В том числе, как показывают записи XVI–XVII вв., в ростово-ярославских церквях и монастырях находилось шесть (см. Я. I, 5-10) экземпляров Евангелия 1575 г., изданного сподвижником Ивана Федорова Петром Тимофеевым Мстиславцем «иждивением Ивана и Зиновия Зарецких» в доме Мамоничей. Найдено и второе по времени выхода виленское кириллическое издание, «Псалтырь с красными точками» 1576 г. Кроме виленских изданий Мстиславца в ростово-ярославских фондах найдено еще восемь виленских изданий: Учительное Евангелие 1580 г. Василия Михайловича Гарабурды, шесть изданий типографии Луки и Кузьмы Мамоничей, в том числе фрагмент редкой Псалтыри с Часословцем 1593 г., а также Служебник 1598 г. В хранилищах региона обнаружено и описано девять (!) экземпляров двух изданий Евангелий 1600 г., а также фрагмент Нового Завета с Псалтырью, изданного в типографии Виленского братства в 1596 г. Именно на этих книгах сохранились ранние записи, подтверждающие, что в самое ближайшее после выхода время виленские издания уже поступали в храмы Ростово-Ярославской земли.

Таблица 1

Структура ростово-ярославской печатной книги XVI — первой половины XVII в. по местам издания[539]

Самая ранняя из обнаруженных записей — вкладная на виленском Евангелии 1575 г., которую можно датировать временем между 1 сентября 1575 г. и 1 сентября 1576 г., т. е. первым годом после выхода книги. Она гласит: «Лѣта 7084 г<о> (1575/76) положена бысть си" книга Евангилие тетри (!) на престол во храм Ивана Пр<е>доwтечи (!) да Николы Чюдотворца на вол[ж]ско[и] берег рабъ Б<о>жии Никифоръ Григорьев с<ы>нъ, а прозвище Богдан Самари". А не властоватися тою книгою ни попу, ни диякону, ни прихожаном, ни дѣтем моим. А потписал с<ы>нъ его (написано над строкой) Григореи своею рукою». Эта запись — самая ранняя датированная запись на всех известных экземплярах этого издания[540] и документальное подтверждение того, что фактически в течение года Евангелие было привезено и вложено в церковь «на волжский берег» (см. Я. I, 8). Еще на двух экземплярах того же издания (см. Я. I, 6, 7) обнаружены записи 1578 и 1582–1583 гг. о вкладе Василия Яковлева и сына его Второго книг в храм Нерукотворного образа Иисуса Христа и о вкладе «раба Божьего Ивана Васильева сына» в церковь Николы Чудотворца в Новой Русе.

Таким образом, можно считать, что виленские издания в XVI в. поступали в Центральную Россию по Волге и прежде всего оседали в Ростово-Ярославском крае. Среди книг первой половины XVII в. — только два экземпляра виленских изданий, в том числе редкий экземпляр Молитвослова, изданного Братской виленской типографией около 1626 г.

Поскольку книги XVI в. давно стали объектом постоянного поиска и собирателей, и государственных хранилищ, многие издания XVII в. сегодня оказались гораздо более редкими или вообще (как вышеназванные Азбуки) исчезнувшими. Это касается прежде всего книг, используемых для обучения: многие издания Часовников, Учебных псалтырей, Букварей мы знаем только по упоминаниям в приходно-расходных книгах в архиве Приказа книг печатного дела. Среди редчайших находок, экземпляры которых вошли в данный каталог, «листовые» (т. е. на одном-двух листах) нравоучительные издания типографии Киево-Печерской лавры (в том числе отсутствующие в РГБ и хранилищах Украины). Они также найдены в конволюте (см. Я. I, 143, 167, 171, 189), содержащем целый ряд киевских изданий 1626–1628 гг. Из книг XVI в. наиболее редкими оказались острожское издание Ивана Федорова «Собрания вещей нужнейших» Тимофея Михайловича 1580 г. (в мире известно сейчас 18 экземпляров этой книги) и фрагмент виленской Псалтыри 1593 г. — до этой находки было известно 10 экземпляров издания, фрагмент которого также найден в конволюте (см. Я. I, 25).

Хотя мы уже писали о редчайших находках и неизвестных изданиях, экземпляры которых сохранились в ростово-ярославских фондах (Я. 1,227,470,471 и др.), напомним, что Азбука «на листу» 1686 г., обнаруженная в конволюте с Грамматикой 1591 г. (см. Я. 1,24), — первый известный экземпляр этого типа изданий, которые выходили на Московском печатном дворе чаще всего и самыми большими тиражами — до 12 заводов, т. е. до 14 400 экземпляров. Стоила такая книжечка копейку, а тиражи азбук молниеносно раскупались и полностью «зачитывались».

Тимофей Михайлович. Собрание вещей нужнейших. Острог: печ. Иван Федоров, 1580 (Я. 1,14). Д. 1

Насколько богата и уникальна «региональная» информация тома, можно увидеть, проанализировав географический указатель. Например, в указателе учтено 48 населенных пунктов, 27 церквей и три монастыря Пошехонского уезда, в которых в разное время, но в основном в XVII в. и первой половине XVIII в. бытовали изученные книги. Даже наши представления о высочайшей книжной культуре Ростова Великого не подготовили к результатам исследования реального распространения книги в Ростовской земле. Судя по записям, только те книги, которые сохранились до наших дней в государственных хранилищах области, в конце XVI — первой половине XVIII в. находились в 22 церквях самого города Ростова, в 30 церквях и семи монастырях Ростовского уезда. Кроме того, в записях названы 54 населенных пункта уезда и 12 географических понятий на его территории (реки и т. п.). Цифры по Ярославскому уезду еще более впечатляющи: здесь книги находились в 50 церквях, восьми монастырях и в 56 населенных пунктах. В Угличском уезде сохранившиеся книги принадлежали шестнадцати церквям города и уезда и четырем монастырям; кроме того, названы 24 населенных пункта. Таким образом, записи подтверждают (только по пяти уездам региона — кроме названных, и в Борисоглебовском), что учтенные в Каталоге книги находились в 150 церквях, 23 монастырях, 211 населенных пунктах Ростово-Ярославской земли и поныне находятся в музеях и библиотеках региона.

Гравюра с изображением евангелиста Луки и начальный лист Евангелия. Новый Завет с Псалтырью. Вильно, 1623. Л. 92 об. и 93 (2-го сч.) (Я. 1,122)

Эти данные, пожалуй, впервые доказывают репрезентативность информации выявленных сегодня книг как вполне объективного источника по истории региональной книжной культуры, книжного рынка и многих иных актуальных вопросов, широкое изучение которых ранее было ограничено ввиду отсутствия репрезентативных источников.

Гравюра с изображением царя Давида Псалтырь. Львов: Тип. Михаила Слезки, 18 октября 1639 г. (Я. I, 381)

а

б

Однолистное издание. Киев: Тип. Лавры, 27 июня 1627 (Я. I, 167): а — лицевая сторона: гравюра «Чистота, аки девица преукрашена»; б — оборотная сторона: гравюра с изображением Лествицы и текст

Несомненно, эти практически уникальные данные могут значительно расширить прежде всего возможности краеведческих исследований. Тем более что в именном указателе названо около полутора тысяч имен людей, имеющих к книгам прямое или косвенное отношение, причем большинство из упомянутых лиц также жители Ростово-Ярославской земли. Вкладчиками и владельцами книг в XVII в., как показывают записи, в основном были светские люди, причем торгово-посадское население, крестьяне и зависимые категории населения составляют почти 30 % их общего числа.

Значительный интерес для истории книги в России XVI в. представляют данные этого тома и с точки зрения складывания и функционирования общерусского книжного рынка, популярности тех или иных изданий в различных слоях общества, роли в истории издательских центров, рефлексии книжной культуры.

Особенно интересны вышеупомянутые записи с ценами на книги. Их выявлено 70, в том числе: 36 — XVII в., девять — XVIII в., восемь — XIX в. и 17 (!) — XX в. Например, виленское Евангелие 1575 г. продается в 1823 г. за громадную для своего времени цену — 120 руб.; виленское Евангелие 1600 г. в 1637 г. стоит 3 руб., в 1656 г. — 1 руб. с полтиной, а в 1834 г. — 12 руб. с полтиной серебром.

Нравоучительный листок с изображением Креста Господня и св. мчц. Акилины. Киев: Тип. Лавры, печ. Памва Берында, 1627. Лицевая сторона листа (Я. 1,171)

Особый интерес для решения проблем распространения книги имеет, например, запись о продаже не позднее 1652 г. московской Грамматики Мелетия Смотрицкого посадским человеком Шенкурского острога (300 км от Архангельска) игумену Антониево-Сийского монастыря за 20 алтын (60 коп.) — т. е. только на 10 коп. дороже указной цены книги в лавке Московского печатного двора (см. Я. I, 522). На экземпляре Уложения Алексея Михайловича (см. Я. I, 576) подьячий Иван Онаньин Понцов написал, что староста Губной избы Переславля-Залесского Степан Путятин купил книгу на деньги, собранные с сошных людей, и заплатил полтора рубля — вместо официальной московской цены в один рубль.

Среди людей, владевших книгами XVI и XVII вв., их покупавших, продававших и даривших, — сотни жителей Ростово-Ярославской земли, крупнейшие деятели русской истории и культуры, известные иерархи, царь, его семья, ближайшее окружение. Особую ценность представляют имена людей из низших слоев общества XVII в., живших в этом регионе и также покупавших книги для себя или вкладывавших их в церкви. Не менее объемна и важна, как уже было сказано, информация записей о бытовании книги в церквях, монастырях, городах и весях самой Ростово-Ярославской земли. Именно эта информация неопровержимо доказывает репрезентативность сохраненной до сегодняшнего дня и представленной в Каталоге части ростово-ярославской древней книжности, оказавшейся (независимо от первоначального местонахождения) в разных хранилищах области и тем не менее достаточно полно отражающей книжную культуру первой половины XVII в. и с точки зрения ее структуры, и с точки зрения распространения.

Требник (Евхологион). Киев: Тип. Лавры, 16 декабря 1646 г. Л. 262 об. — 263 (Я. I, 505)

Информация записей необозримо разнообразна — от истории архитектуры до исторической и социальной психологии, от истории климата до текстов загадок. Например, как показывает сравнение с энциклопедией «Монастыри и храмы земли Ярославской» (Ярославль, 2000), Каталог принципиально дополняет сведения этого издания о существовании в XVII и XVIII вв. храмовых зданий десятков церквей и монастырей. Можно упомянуть замечательную погодную запись 1719 г., сделанную жителем с. Киструс (Рязанской губ.), что с 17 апреля «полая вода разливалася такова велика, что и за сто лет нихто такой полой воды никто не помнит» (Я.1,537)[541].

Вкладная запись 1597 г. в церковь Николая Чудотворца в Ростов «на Волжский берег». Октоих. Ч. I. М.: печ. Андроник Тимофеев Невежа, 31 января 1594 г. Л. 4-28. (Я. I, 30)

Однако самые многочисленные и поразительные сведения мы находим о судьбах учтенных экземпляров раннепечатных кириллических изданий. Вот только один яркий пример из сотен других. В самое ближайшее после выхода 17 марта 1648 г. на Московском печатном дворе тиража Триоди цветной ценой в полтора рубля экземпляр книга была куплена и вложена в церковь Успения Богоматери на Шижехту (Шуйского уезда). Совершенно необычен источник, из которого получены средства на покупку: «а денги на сию книгу по прихоженъ успенских всѣхъ дворянъ по приговору и по докладу преwсвещеннаго Серапиwна… промѣнены ис тои же ц<е>ркви Успен<ь>я св<я>теи Б<огороди>цы старинные братцькие трехъ браковъ мѣсные болшие свечи — wfонасевьскаго и николскаго, и егорьевскаго — техъ браков тѣ свечи промѣнены» (Я. I, 529). Но из записей на той же книге известен и еще один поразительный факт. В 1703 г. (или 1713 г.; см. Я. I, 529) книга была «wбретена Пруцъкои земъле в городе Колъберъхе» и выкуплена за «три рубли шездесятъ копеекъ»[542].

Записи позволяют проследить сложную многовековую историю движения книги, сообщают имена ее хозяев, названия церквей в других епархиях России, куда она была вложена и откуда из-за «излишка» или «несогласия» с новоизданными она снова продается, уходя, как правило, уже в старообрядческую среду.

Не менее интересны, но значительно менее изучены маргиналии на старопечатных книгах, сохранившие нам почти отсутствующие сведения о реакции читателей, об их отношении к тексту книги. Насколько уникальны и нередко важны именно маргиналии, становится вполне очевидно даже из небольших цитат ожесточенной полемики читателя с авторами текстов сборника «Кириллова книга» (московское издание 1644 г., Я. I, 439). Вот, например, маргиналия на обороте л. 180: «Брѣхаешь на Өеwдорита ложно. Покажи имяннw коя глава» или на л. 181: «Лжеши на с<вя>тых от<е>цъ, на коем соборе узаконено…» и т. п.

Серьезное научное значение имеют и другие разделы информации записей — например, датированные записи, которых на 629 книгах зафиксировано почти 600, в том числе 250 сделаны в XVI и XVII вв. А ведь описаны издания, вышедшие только до 1652 г.!

Таблица 2

Хронология записей с ценами и датированных записей

Как видно из таблицы 2, обычного резкого падения количества датированных записей в XVIII в. в данном случае нет. Наоборот, мы видим незначительный, но все же их рост. Выше мы уже назвали причину столь необычного явления — обязательные записи об «отобрании» древних книг, дошедших до нас в составе библиотеки ЯАД. Сравнительно большое количество датированных записей XX в. объясняется наличием древних книг в среде старообрядческого населения, живущего на Волге.

Анализ ростово-ярославской книжности неопровержимо доказывает, что Московский печатный двор уже во второй четверти XVII в. снабжал по крайней мере центр России своей продукцией, удовлетворяя основные потребности литургической, церковно-государственной и образовательной деятельности. Даже сохранившаяся часть ранних книг московской печати чрезвычайно репрезентативна: так, из 16 учтенных у А. С. Зерновой московских изданий XVI в. найдены и описаны экземпляры семи (43 %), из 44 изданий 1601–1625 гг. — экземпляры 26 изданий (более 60 %), из 181 издания 1626–1652 гг. — экземпляры 126 изданий (70 %). О том же говорит и количество сохранившихся экземпляров московских изданий — в среднем 3,5 экземпляра каждого издания. Насколько полно Ростово-Ярославская земля в первой половине XVII в. получала московские издания и их удивительную сохранность, показывает сравнение с книжностью Твери и Перми[543].

Таблица 3

Количество сохранившихся в регионах московских изданий первой половины XVII в.

Совершенно очевидно, что эта и иная историко-культурная информация записей может быть использована при изучении и общерусской, и региональной истории книжной культуры. Однако для всех исследователей достаточно сложно собрать интересующую именно их информацию на страницах столь объемного тома. Поэтому, как бы тщательно и подробно ни были выполнены научные описания, каталог такого характера раскрывает исторические возможности источников только при наличии многочисленных комментированных указателей. Авторы стремились систематизировать большинство важнейших разделов выявленной ими историко-культурной информации в виде указателей к книге, полезных для большинства специалистов, изучающих различные направления духовной и материальной культуры. Одиннадцать указателей книги сами по себе являются богатейшим источником для разного типа исследований — от изучения социального состава читающего общества XVII в. до истории ростово-ярославских монастырей и церквей. Все указатели фактически аннотированы, т. е. повторяют датировку записи, характеристику упомянутого лица или географическое положение населенного пункта, и поэтому не требуют при работе с ними постоянного обращения к самим описаниям.

Два указателя суммируют данные описания изданий — это указатели изданий по «Месту и времени выхода, типографиям и печатникам» и «Авторов и названий книг». Оба они составлены Е. В. Воробьевой. Восемь указателей обобщают информацию описаний конкретных экземпляров старопечатных изданий, это именной указатель, в котором приведены имена, упомянутые в записях (авторы — Т. И. Гулина, А.В. Хатюхина, А.В. Зубатенко); географический указатель, объединивший названия населенных пунктов, церквей и монастырей, названных в записях на книгах (автор — А. В. Киселев); указатели датированных записей (автор — Т. И. Гулина) и записей с ценами (автор — Т. И. Гулина), рукописных вставок и печатных добавлений, обнаруженных в книгах (авторы А.В. Дадыкин и И.И. Солтанова), книг с окладами (составитель — А.В. Дадыкин). В особом указателе, в какой-то степени дублирующем указатель географический, сконцентрированы сведения о коллективных владельцах книг XVI–XX вв. (составлен Т. И. Гулиной). Завершает указатели список книг по современным фондам хранения, наглядно показывающий вклад каждого хранилища в общую работу (автор — А. В. Киселев).

Одним из принципов программы «МГУ — российской провинции» является стремление по возможности быстро вводить результаты совместных исследований в науку. Осуществить это в нашем случае помогло восстановление основной научной конференции по истории книги и книговедению — Федоровских чтений. Доклады, прочитанные на ней, были опубликованы уже к началу самой конференции[544].

В процессе работы над Каталогом А. В. Дадыкиным была расшифрована интересная запись на экземпляре московского Евангелия 1640 г., выполненная редкой системой тайнописи (см. Я. I, 391). Экземпляр другого, близкого по времени московского издания с аналогичной записью был обнаружен в РГБ. Результаты исследования А.В.Дадыкина также опубликованы отдельной статьей[545].

Однако информация, представленная в Каталоге, отнюдь не исчерпывается одной или несколькими статьями; она поистине необозрима и может быть активно использована при изучении самых различных аспектов истории и истории культуры края.

При столь большом, как в этой книге, коллективе молодых авторов едва ли была возможна строгая унификация передачи всей историко-культурной информации экземпляра. Тем более что применение даже отработанных и многократно апробированных принципов методики описания к «живому» памятнику по большей части не может быть абсолютно идентичным. Экземпляры одного издания в своем историческом бытовании приобретают совершенно разные черты. Даже очень редкий случай совместного бытования служебных Миней от продажи в лавке типографии до нашего времени не обеспечивает, да и не может обеспечить полную идентичность их особенностей. Научное описание любого книжного памятника всегда требует творческого применения принятой методики, результаты которого равно зависят от опытности субъекта и сложности объекта. Поэтому при любой работе обязательно возникает специфика описаний и специфика передачи в них историко-культурной информации экземпляра. Тем более что даже опытный автор далеко не всегда может датировать, например, поздние записи, иногда невозможно сделать это и для литургического полуустава, и для русских почерков XIX — начала XX в. Достаточно часто невозможно прочитать местные названия или фамилии, написанные небрежным почерком, выцветшими чернилами, в случае плохой сохранности бумаги, в результате множества других причин. Поэтому и научные описания реальных книжных памятников могут отличаться друг от друга, хотя все они строго следуют единой методике и логике.

Поскольку первоначальное описание каждого из авторов проверяли, набирали, сверяли с подлинниками, как правило, другие, более опытные члены авторского коллектива, в книге не указывается, кто именно и на каком этапе описывал данный памятник. Имена всех авторов описаний указаны, так же как и имена людей, способствовавших непосредственному выполнению работы: все они в меру своих сил и возможностей внесли незаменимый вклад в работу. Однако этот список охватывает далеко не всех, чей труд, внимание, доброе слово помогали авторам и позволили им закончить работу над томом.

Особенно много сделали для выхода книги руководители Ростовского и Ярославского музеев А. Е. Леонтьев и Е. А. Анкудинова, непосредственные организаторы работы Л. А. Михайлова и Н. А. Грязнова, без постоянного и ежедневного внимания которых работа никогда не была бы закончена. Значительная дополнительная нагрузка в связи с описанием легла на сотрудников библиотек обоих головных музеев, отделов драгметаллов и ряда других подразделений всех участвовавших в работе учреждений, в которых авторам приходилось работать, получать необходимую информацию и помощь. Совсем не просто в наше время организовать приемлемый быт и условия работы для значительного коллектива студентов и сотрудников, приезжающих на практику в самый разгар туристического сезона. Поэтому так велика заслуга «палочек-выручалочек» нашего коллектива: Т.С.Кузминой — в Ярославском и А.И.Зякиной — в Ростовском музеях, а также неизменного руководителя студенческой практики исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова — В. И.Ерофеевой. Авторский коллектив глубоко признателен редакторам этого тома Т.Я.Брискман и И. Г. Гальпериной, а также И.В.Клюшкиной, начинавшей работу по унификации набора и оформления описаний.

И все же самая большая заслуга в том, что эта книга и, как мы надеемся, следующие тома Программы смогут выйти в свет, принадлежит всем упомянутым и оставшимся неизвестными людям, тем, кто свято хранил и спасал эти книги в течение долгих веков нашей сложной и бурной истории, ибо, как написал архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Иосиф:

От лица всего коллектива трудившихся над книгой, следуя примеру наших далеких предшественников, остается попросить читателей: «Аще что кому помнится в книге непотребно… нас, Бога ради, благословите, а не клените… да и сами Того же прощения и благословения сподобитесь».

Человек. Книга. История: печатная книга на Ростово-Ярославской земле во второй половине XVII века[546]

Социальная, культурная, интеллектуальная история этого древнего региона, воплощенная в сотнях исключительного художественного значения памятников архитектуры, иконописания и книгописания, привлекает ученых многих стран — историков, искусствоведов, краеведов. Высокая культура края, несомненно, основывалась на богатстве этого региона, его прочных торговых связях, издалека привлекавших русских людей и зарубежных торговцев, на знаменитых монастырях, деятельности просвещенных иерархов, удаленности от пограничных районов и мест военных действий, на выработанной веками активности его жителей.

Публикация описаний сохранившихся в государственных хранилищах региона экземпляров печатных кириллических книг[547] позволила показать исключительные книжные богатства региона, ранние связи с основными центрами славянского книгопечатания XV–XVII вв. — Краковом, Вильно, Москвой, Киевом; повсеместное распространение книги и высокую грамотность представителей всех социальных слоев общества. Уникальная сохранность древней книги в регионе объясняется дальновидностью и образованностью ростовских иерархов — изъятые в 50-60-е гг. XVIII в. из библиотек церквей и монастырей ранние книги, «с новопечатными не сходные», передавались в Ростовский архиерейский дом, вместе с его библиотекой затем перешли в Спасо-Преображенский монастырь Ярославля, а в 1926 г. в значительной части поступили в фонды Ярославского музея-заповедника.

Работы по описанию ранних печатных кириллических книг государственных хранилищ области были начаты по инициативе Ярославского государственного музея-заповедника и Государственного музея-заповедника «Ростовский кремль» и ведутся совместными силами археографов исторического факультета Московского государственного университета и местными специалистами, подготовленными учеными Москвы в процессе общей работы по программе «Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова — российской провинции. Региональные описания книжных памятников. Выявление. Изучение. Описание» (руководители — академик РАН профессор С. П. Карпов, д.и.н. И.В.Поздеева), поддержанной федеральной программой «Культура России» (2001–2005 гг. — грант Ярославского музея-заповедника и администрации Ярославской области).

В ростово-ярославских хранилищах найдено и описано: один экземпляр одного издания XV в., 58 экземпляров 23 изданий XVI в.[548]и 623 экземпляра 187 изданий первой половины XVII в. То есть в данный момент выявлено 211 изданий в 681 экземпляре печатных кириллических книг XV — первой половины XVII в., сохранившихся до начала XXI в. в Ярославской области. Это собрание в данный момент самое значительное и представительное из всех нам известных ранних региональных книжных фондов. Несмотря на редкость многих из этих книг, в собрании учтено 70 % (!) зафиксированных в каталоге А. С. Зерновой[549] московских изданий первой половины XVII в. — 153 издания в 583 экземплярах. Результаты описания этих книг опубликованы, достаточно подробно изучены и представлены в литературе[550].

В 2008 г. в регионе закончено описание печатной кириллицы второй половины XVII в. (1652–1700): в фондах девяти государственных и трех личных библиотек Ярославской области выявлены 843 экземпляра изданий 12 типографий десяти городов славянского мира.

Столь высокая сохранность регионального книжного фонда требовала его тщательного изучения, ставшего возможным только в результате коллективной работы[551] по описанию каждого памятника, суммирования и рубрикации выявленной необозримой исторической информации в 12 указателях к тому.

Для оценки репрезентативности регионального книжного собрания необходимо прежде всего ответить на три вопроса: насколько в собрании сохранились издания изучаемого времени, т. е. какова его полнота относительно репертуара славянских типографий второй половины XVII в.? Как широко сохранившиеся книги использовались в населенных пунктах, церквях и монастырях, т. е. географический аспект распространения региональной книжности? Наконец, каковы социальные аспекты распространения книги в Ростово-Ярославской земле, т. е. кто покупал, вкладывал, продавал, завещал или дарил кириллические печатные книги, сохранившиеся в регионе? Естественно, все эти вопросы предполагают ответы прежде всего для периода второй половины XVII в.

Из 230 кириллических изданий этого времени, зафиксированных сегодня в хранилищах Ярославской области, 76,5 % — это издания Московского печатного двора, что само по себе вполне очевидно. Они представляют 176 московских изданий (в 695 экземплярах) из 251 учтенного в Каталоге А. С. Зерновой (т. е. 70 %). В ростово-ярославской книжности сохранилось 94 % учительных книг, вышедших в эти годы в Москве (при 100 % изданий Верхней типографии), 89 % книг для богослужения, 100 % изданий книг Писания.

Запись в 1706 г. архимандрита Иосифа (Петропавловского) о вкладе в ростовскую церковь Богоявления Господня. Евангелие толковое Феофилакта Болгарского. М.: Печ. двор, 1698. Л. 9 (1-го сч.) — 26 (2-го сч.) (Я. II, 796)

Надо вспомнить историю России в последние 350 лет, чтобы понять, насколько непостижимо полно сохранились эти книги — основа духовной жизни своего времени. Так, достаточно привести сравнение с библиотекой Печатного двора (ныне в РТА ДА), куда сразу по выходе должны были поступать экземпляры фактически всех новых изданий. В ней сохранились, например, 79 изданий из 100 вышедших на Московском печатном дворе в 1652–1675 гг., а в анализируемом нами собрании — 71!

Какие же издания Печатного двора не обнаружены на Ростово-Ярославской земле и почему? Были ли они куплены ее жителями, и если так, то почему не сохранились? Принимая во внимание цифры сохранности основных типов книг, среди литургических и учительных типов изданий несколько книг не сохранилось случайно, но, судя по составу книжности, очевидно, были приобретены. Не сохранились книги, которые традиционно веками использовались для обучения, — азбуки, буквари, Учебные псалтыри и Часовники, Канонники. Эти самые частые, самые востребованные и дешевые на Печатном дворе издания, согласно данным архива Приказа книг печатного дела, раскупались в несколько дней, в основном представителями торговых людей из разных городов России и демократических кругов общества[552].

В «книгах продаж» лавки Печатного двора в начале 60-х гг. XVII в. зафиксированы покупатели из 68 городов и уездов. На первом месте среди них 34 ярославца, которые купили 72 книги[553]. В числе приобретенных книг были и учебные: Псалтыри 1661 и 1662 гг. изданий, Часослов учебный 1662 г. и Канонник. Другие книги, вышедшие в это время и купленные ярославцами в лавке Печатного двора, сохранились: Пролога первой и второй половины (4 и 6 экземпляров), Служба и житие Николая Чудотворца (1 книга), Евангелие 1662 г. (11 экземпляров); сохранился даже один экземпляр Святцев 1662 г., но ни одной учебной книги из купленных ярославцами в эти годы не сохранилось — точно так же, как и в других регионах. Эти издания просто «зачитывались», так как служили и для обучения, и для повседневного чтения, видимо, нескольким поколениям.

На Печатном дворе во второй половине XVII в. вышло 51 издание (в 250 тысячах экземпляров!) Азбуки малой, или учебной, стоившей всего 1–1,5 коп. Например, в 1659 г. в лавке типографии за 16 дней было раскуплено 3966 экземпляров такой Азбуки. При этом было сделано всего 20 покупок — каждый покупатель приобретал от 100 до 500 экземпляров. Ярославец Анисим Давыдов купил 200 Азбук[554] — несомненно, для продажи в своем городе. Судя по тем же «Приходным книгам», ярославцы были обязательными и постоянными покупателями новых московских изданий, которые увозились ими в ростово-ярославские пределы и сохранились здесь в значительном количестве экземпляров: среднее количество экземпляров одного издания Московского печатного двора второй половины XVII в. сегодня — 4,1 книги.

Однако учебные книги реже всего встречаются во всех старопечатных фондах, а многие «зачитаны» полностью. Например, из девяти изданий Букварей второй половины XVII в., известных сегодня, в Каталоге

А. С. Зерновой учтено шесть, в ростово-ярославском собрании — два; из 35 изданий Учебного часослова и стольких же Учебной псалтыри А. С.Зерновой было известно 16 и 13, в анализируемом собрании их — 5 и 4. Сейчас нам известны 11 изданий Канонника этих лет, в Сводном каталоге учтено 8, а в собрании — 2. Но наиболее показателен тот факт, что из 250 тысяч экземпляров 51 издания Азбуки ни одного экземпляра издания в российских библиотеках не сохранилось[555] и А. С. Зерновой известно не было. Экземпляр этого первого (и по времени издания, начиная с Азбук Ивана Федорова последней четверти XVI в., и по функции) учебника грамоты найден именно здесь, в Ярославском музее-заповеднике. Это московская Азбука, напечатанная в сентябре 1686 г.[556] Таким образом, отсутствие учебных изданий в ростово-ярославском фонде объясняется функцией этих книг, огромной востребованностью, приводившей к их гибели уже в ближайшие годы после выхода. Однако именно они во многом подготовили русское общество к требованиям Нового времени, когда нововведения Петра I могли быть осуществлены только людьми грамотными.

Полноту изучаемого фонда можно показать на примере важнейшей книги для каждого храма — Служебника, тем более что именно эта книга подвергалась наиболее частой переделке в годы патриаршества Никона и ряд этих изданий встречается достаточно редко. Во второй половине XVII в. вышло 15 изданий этой книги, они сохранились в ростово-ярославском собрании в 53 экземплярах. Служебник июля 1676 г. оказался самым популярным: в регионе учтено 15 экземпляров этого издания. По крайней мере 12 из них доказательно бытовали именно в этом регионе, пять экземпляров происходят из Ярославского архиерейского дома, из церкви Иоанна Предтечи в Ярославле, церкви с. Песошны, Троицкого Варницкого монастыря, Ростовской соборной церкви, церквей Ростова и его уезда.

Большинство московских изданий поступало в регион в ближайшее после выхода из печати время. Книги покупались и непосредственно в лавке Печатного двора, о чем говорится во многих записях, и в торговых рядах, и у москвичей, чаще всего младших членов церковного клира, мелких чиновников, посадских, приобретавших книги для перепродажи. Нередки были покупки московских книг в северных городах и монастырях, куда они также систематически поступали.

Самым поразительным доказательством того, что московские книги приобретались не от случая к случаю, а по выходу новых изданий и что ростово-ярославское собрание XXI в. вполне репрезентативно представляет репертуар изданий Московского печатного двора второй половины XVII в., говорят впечатляющие цифры нижеследующей таблицы.

Соотношение количества изданий МПД второй половины XVII в. (по десятилетиям) и их наличия на Ростово-Ярославской земле

Совпадение зависимости количества приобретенных (и сохранившихся) в регионе московских изданий второй половины XVII в. и изданий, в эти же годы напечатанных, невероятно точно. Насколько меньше было издано книг — именно настолько меньше их и сохранилось на Ростово-Ярославской земле. Расходятся эти цифры самое большее на 0,7 %. Это кажется настолько невероятным, что можно было бы принять если и не за подтасовку, то за ошибку. Однако данные вышедшего тома описаний позволяют проверить и убедиться в справедливости этих подсчетов.

Таким образом, несомненно, что московская книжность, сохранившаяся в Ростово-Ярославской земле и бытовавшая здесь во второй половине XVII в., достаточно точно отражает репертуар изданий Печатного двора и доказывает, насколько систематически и полно напечатанные в Москве книги поступали в этот регион. Более того, сказанное позволяет считать, что и количество экземпляров тех или иных изданий, сохранившихся в регионе (кроме книг для обучения), показывает их относительную востребованность, так как если среднее количество экземпляров всех московских изданий составляет сегодня в регионе 4,1 на издание, то многие представлены 10–20 книгами, а только некоторые — одной-двумя.

Поскольку на большинстве книг прочитаны записи, сделанные жителями региона, которые фиксируют факты передачи (вклада, обмена, дарения) книг в этих местах, мы можем утверждать, что по крайней мере большинство зафиксированной сегодня в регионе печатной кириллицы было реальным фактом и фактором местной культуры накануне петровского времени. Например, наличие 39 экземпляров шести изданий Верхней типографии, в том числе 15 книг Вечери душевной 1683 г. — последнего издания Симеона Полоцкого, фактически на всех экземплярах которого обнаружены записи и маргиналии к тексту, позволило отказаться от мнения, что в XVII в. эти книги были еще мало популярны.

В двух других территориальных коллекциях, описания которых также опубликованы[557], мы тоже находим книги Верхней типографии, хотя древняя книжность Твери многократно в XX в. уничтожалась, а из Пермской земли книги постоянно уходили. И тем не менее в Пермской земле учтено 8, а в Твери — 4 экземпляра изданий Симеона Полоцкого. Вопрос о распространенности и месте изданий Верхней типографии в книжной культуре Руси тщательно изучен Е.В.Градобойновой[558], которая показала, что, несмотря на строжайший запрет патриарха Иоакима в 1690 г. читать эти книги и суровые наказания за его нарушение, и до и после этого книги Симеона Полоцкого постоянно читались, использовались по назначению (в том числе для проповеди), систематически переходили из рук в руки, что является прямым доказательством востребованности[559].

а

б

в

г

д

Симеон Полоцкий. Обед душевный. М.:Тип. Верхняя, 1681 (Я. II, 195): а, б — титульный лист и дарственная запись царевны Софьи митрополиту Ионе; в — портрет митрополита Ростовского и Ярославского Ионы (Сысоевича). Парсуна (ГМЗРК); г, д — автограф архимандрита Угрешского монастыря Иосифа. Л. 687 об. (Я. II, 499)

Что касается изданий немосковских типографий, то их репертуар подчеркивает характер всего собрания как результата так называемой естественной выборки, целенаправленно комплектуемой книжности, структурно сохраненной в результате особых историко-культурных судеб региона. Так, из 29 киевских изданий второй половины XVII в., сохранившихся в 83 экземплярах, только два (одно — Апостол и одно — Псалтырь малая) представляют типы книг, вышедших в эти годы в Москве.

а

б

Евангелие. М.: Печ. двор, Декабрь 1681 г. (Я. II, 503): а — титульный лист; б — гравюра с изображением евангелиста Луки и начало Евангелия

Все остальные — это издания текстов, которые на Печатном дворе не издавались; то же самое относится и к 27 изданиям иных немосковских типографий. Так, актуальная полемическая книга Лазаря Барановича «Меч духовный» (1666) найдена в П экземплярах, первые три издания (части I–III) Житий святых преподобного Димитрия Ростовского — в 20 экземплярах; «Трубы на дни нарочитых праздников» Лазаря Барановича — в десяти. Представлены и два издания знаменитого Печерского патерика (1661 и 1678 гг.) в пяти экземплярах и два издания Синопсиса Иннокентия Гизеля (1674 и 1700 гг.). В ростово-ярославском собрании оказались и редчайшие киевские издания, такие как «Наука о тайне святого покаяния» (1671), «Житие великого князя киевского Владимира» (ок. 1673), «Сказание об обретении честных мощей княжны Юлианы» (ок. 1698) и др. О том же самом — целенаправленном пополнении фонда — говорит и тот факт, что из пяти черниговских изданий того же святителя Димитрия Ростовского «Руно орошенное» представлены четыре (1683,1691, 1696 и 1697 гг.).

а

б

Лазарь (Баранович). Меч духовный. Киев: Тип. Лавры, 1666 (Я. II, 275): а — титульный лист; б — посвящение и фронтиспис

Таким образом, мы впервые можем анализировать региональное книжное собрание второй половины XVII в. как адекватно отражающее печатную книгу Российского государства, доказывающее ее повсеместное географическое распространение и самое широкое использование. Но самое главное, эти факты доказывают наличие уже в середине — третьей четверти XVII в. постоянной информации об издании славянских типографий и уже функционирующего российского книжного рынка.

На вопрос, насколько зафиксированная в XXI в. книжность отражает культуру именно этого, одного из богатейших и наиболее культурных регионов своего времени, могут ответить сведения о географическом распространении и социальном характере использования печатной книги на этой земле, т. е. данные записей на книгах, учтенные в именном и географическом указателях.

В географическом указателе (составлен А.В.Киселевым) учтено более 600 названий населенных пунктов, административных и географических понятий, упомянутых в записях, при этом указано время записи и зафиксированное ею отношение книги к данному месту — покупка, владение, вклад и т. д. В отдельных указателях собрана информация о книгах в монастырях и церквях. Всего названо 65 монастырей, местоположение которых известно (24 города или уезда), и 24 — в неустановленном месте; 244 церкви, из которых 186 — в указанных населенных пунктах. Более всего упомянуто церквей и монастырей г. Ростова и его уезда. Этот материал приведен в статье А.В. Киселева, который, тщательно изучив все данные записей, пришел к выводу: «…печатные книги использовались практически во всех храмах и монастырях города, а также зафиксированы во многих храмах большинства населенных мест Ростовского уезда»[560].

В записях на книгах названы три монастыря г. Ярославля и два — в его уезде; 21 церковь в самом городе и 27 — в уезде. Например, Спасо-Преображенский собор Ярославля назван как место вклада или пребывания книги в 30 записях, и в четырех он только упоминается.

В указателях также учтены 31 населенный пункт (село, сельцо, деревня и т. д.) Пошехонского уезда и 16 церквей; 21 населенный пункт и девять церквей Угличского уезда, 10 церквей самого г. Углича.

Фактически, судя по указателям, в записях на 843 книгах второй половины XVII в. ростово-ярославского собрания названо большинство территорий, входивших в это время в состав епархии. Очевидно, что книги поступали во все, даже самые отдаленные от Ростова и Ярославля населенные пункты, церкви и монастыри. Необходимые книги чаще всего приобретались, судя по записям, в Москве в лавке Печатного двора, в овощном и других торговых рядах, в любых местах, куда по торговым и иным делам попадали жители региона. После Москвы это чаще всего традиционно богатые книжностью северные земли — Белоозеро, Рогозерская волость, Олонец, Великий Устюг.

Таким образом, география распространения печатной книги второй половины XVII в. позволяет считать собрание и с этой точки зрения вполне репрезентативно отражающим книжность региона. Если же поставить вопрос о распространении книги внутри общества этих лет, то вышесказанное говорит о несомненно ведущем значении в книжной культуре церковных корпораций. Однако именно во второй половине XVII в. значительно увеличивается количество книг в личном владении, и не только в личном владении представителей церковного клира. Книги покупаются представителями фактически всех социальных слоев населения региона, в том числе и крестьянами. Для многих торговых и посадских людей во второй половине XVII в. стало обычным явлением приобретать и читать книги. Значительно увеличился и слой читателей-чиновников. Об этом говорят многочисленные купчие и владельческие записи XVII в. Также очевидно, что значительное количество приобретенных представителями этих кругов книг через какое-то время становится объектом вкладов, но теперь часто вкладные записи значительно отстоят от времени выхода книги в свет или от времени ее приобретения. Что касается социального состава владельцев, то тот же А. В. Киселев приводит интересные данные о составе вкладчиков: из 118 вкладов книг в церкви и монастыри 45 (38,1 %) сделаны представителями духовенства, 34 книги (28,8 %) купили «светские власти», 12 (10,2 %) — посадские люди и 9 (7,6 %) — крестьяне; 18 вкладов (15,2 %) сделали не указавшие свое положение люди, т. е., скорее всего, посадские и зависимые[561].

а

б

в

г

д

Патерик, или Отечник Печерский. Киев: Тип. Лавры, 1661 (Я. II, 452): а — фронтиспис с изображением киевского храма Софии; б — гравюра с изображением Нестора летописца; в, г — гравюра с изображением при. Антония и начало его жития. Л. 1 об. — 2; д — гравюра с изображением прпп. Спиридона и Никодима. Л. 299 об.

Не менее 400 человек второй половины XVII в. зафиксированы в именном указателе среди полутора тысяч имен, в этот указатель вошедших. Необходимо напомнить также, что довольно часто записи сохраняют сведения о коллективных вкладах наименее обеспеченных прихожан, чаще всего крестьян, но не называют в этом случае имен вкладчиков. Признаком приближения Нового времени является и появление заметного количества женщин из демократических кругов общества, в том числе и крестьянок, которые в записях выступают самостоятельными действующими лицами. Новым представляется и появление трогательных дарственных записей, из которых очевидно, что книга предназначена для человека, умеющего этот дар оценить.

Близость к Москве, богатство торгового региона и исторические события в конце XVI–XVII в. обеспечили постоянные связи со знаменитыми монастырями и церквями этой земли представителей не только ряда аристократических родов, высших иерархов, но и членов царской семьи. Все эти связи хорошо отразились в записях на книгах. На 19 экземплярах обнаружены записи о вкладе царей Иоанна и Петра, на двух книгах — царевны Софьи. На многих книгах — записи о вкладах или принадлежности членам родов Боборыкиных, Мусиных-Пушкиных, Протасьевых, Ртищевых, Стрешневых, Хитрово. Аннотированный именной указатель (составлен Т. И. Гулиной), сам по себе прекрасный источник по составу книжников-читателей Ростово-Ярославской земли, одновременно представляет почти полный социальный срез общества накануне Нового времени.

Сквозь призму записей на книгах можно увидеть реакцию людей на важные исторические события, прямую или косвенную их оценку, что и должно фиксироваться книгой — источником мудрости и учителем для всех образованных людей времени. И действительно, в записях отразились и последствия страшной эпидемии чумы, и финансовый кризис, приведший к Медному бунту, и последствия раскола Русской православной церкви, и многие другие события общерусской истории.

Кто же конкретно владел, получал, продавал книги, сохранившиеся на этой земле? Это и задворный конюх ростовец Михайло Евстафьев, который продал книгу московского «книжного ряду» Федору Харитонову; приобрел московскую книгу «ростовец посадский человек» Сидор Трофимьев сын Зыков; князь Петр Иванович Мизинев купил книгу «в Ярославле у ярославца у Ильи Лоханина из лавки»; «затворник монах Корнилий» продал Шестоднев и лично его подписал; новгород-северским Анфологионом 1678 г. поочередно владеют два подьячих и два дьячка; на книге «Служба и житие Николая Чудотворца» 1679 г. собственноручная подпись двух крестьян; свою собственность на книгу подтвердил и крестьянин Федор Никитин Еремин; книгами владели «посадские люди» — «ярославец Стефан Васильев Тарабаев» и «ростовец» Бориска Васильев Малгин; в 1661 г. вклад сделал «гостиной сотни член» Алексей Аврамов Зубчанинов; в 1686 г. обе части Октоиха (в издании 1666 г.) в Ярославль к церкви Ильи пророка «положили в вечное помяновение усопшего раба Божия священника Никифора Семенова, бывшаго книг печатного дела справщика». Книгой Ефрема Сирина (в издании 1667 г.) владел ярославский купец Савелий Дьячков; Андрей Янышев — подьячий Спасо-Преображенского монастыря — вкладывает в обитель книгу «по своих родителях»; стольник Степан Герасимович Дохтуров вкладывает книгу в церковь собственной вотчины село Рождествено; другой стольник, боярин Иван Борисович Троекуров, — также в церковь своей вотчины, в село Бурмакино; книгой «Трубы словес проповедных» (издана в 1674 г.) владели стряпчий Сыскного приказа Михаил Андреев Юдин, подьячий «государевы мастерской палаты», затем дьяк, участник похода на Азов — Тихон Митрофанович Тугаринов. В 1670 г. книгу Иоанна Златоуста «О священстве» «пожаловал Ростовского уезда в пустыню» «царь и великий князь Алексей Михайлович»; другой экземпляр того же издания уже «в вечный поминок» по душе царя Алексея «взял с Печатного двора по челобитной попа Иоанна Григорева и переплел на свои деньги Сытного двора стряпчий Семен Толкачев».

Это перечисление можно было бы продолжить, используя по крайней мере половину имен указателя. Таким образом, в приобретении книг участвовали представители всех социальных слоев Ростово-Ярославской земли. И по своему содержанию, и по использованию литургическая книга и произведения отцов Церкви во многом представляются как бы внесоциа л ьными.

Но если выявленные, изученные и описанные 843 книги второй половины XVII в. действительно адекватно отражают книжную культуру региона, то в их составе и в записях на них должны, так или иначе, отразиться особенно яркие черты местной культуры. Ростово-Ярославская земля во второй половине XVII в. стала одним из богатейших торговокупеческих регионов страны, особо отличаемым верховной властью (вспомним хотя бы роль Ростова, Ярославля, Переславля-Залесского, Углича в событиях конца XVI, начала и конца XVII вв.). Все это превратило регион в центр строительства и художественной жизни, привлекло мастеров иконописи, фрески, пения, резьбы, литейного дела и многого другого, необходимого для строительства и украшения церквей. Отразились ли эти особенности ростово-ярославской культуры в книжном собрании? Прежде всего, уже состав книжности говорит об уникальном богатстве региона. Особенно убедительно это можно показать на московских, наиболее роскошно оформленных и дорогих книгах Писания.

Четвероевангелие было издано на Печатном дворе во второй половине XVII в. двенадцать раз. Эти издания в книжном собрании сохранились в 126 экземплярах.

Евангелие 1653 г. издания имело обычный вид и обычное количество украшений: четыре полосные гравюры с изображениями евангелистов, 5 инициалов с 5 досок, 24 заставки с 10 досок, 21 рамку на полях с 5 досок. Стоило оно в лавке типографии также цену «стандартную» — 2 руб. Очевидно, именно потому, что это было первое издание Евангелия при патриархе Никоне, книга сегодня сохранилась в регионе в 24 (!) экземплярах. Примерно таким же было и издание 1657 г., которое стоило те же 2 руб. и учтено в 17 экземплярах. Евангелие 1663 г. вышло в разгар финансового кризиса, и, хотя оно стоило громадные деньги — «2 рубля с четью серебром», этих книг в собрании девять экземпляров. В этом же году вышло и первое московское издание Библии, которое продавалось по 5 руб. и сохранилось в семи экземплярах. Евангелия 1668 г. издания (цена 1 руб. 20 коп.) и 1685 г. («в полудесть», цена 1 руб. 15 коп.) сохранились в шести экземплярах; Евангелия 1688, 1694, 1697 и 1698 гг. стоили каждое около двух рублей и общее их количество в собрании — 21 экземпляр. Резко отличались издания 1677,1681 и 1689 гг. Евангелие 1677 г. было украшено, кроме четырех гравюр (одна из которых была резана Алексеем Нефедьевым по рисунку Федора Зубова), еще 84 инициалами, 44 заставками, 12 концовками и 21 рамкой на полях. Экземпляры книги на обычной бумаге стоили 2 руб. 50 коп., а на александрийской — 6 руб. Среди 21 сохранившегося экземпляра этого издания по крайней мере три — это экземпляры более дорогие. Размеры их блоков даже сегодня от 385 до 399 мм по вертикали и от 235 до 250 мм по горизонтали. На десяти из этих книг были цельнометаллические оклады из драгоценных металлов высокопрофессиональной, как московской, так и местной, работы. То есть эти книги обошлись вкладчикам много дороже, чем стоило само издание.

а

б

Симеон Полоцкий. Вечеря душевная. М.: Тип. Верхняя, Январь 1683 г. (Я. II, 530): а — титульный лист; б — оборот титульного листа

Издание 1681 г. оформлено особенно роскошно: все 762 полосы набора были заключены в линейные и из наборных украшений рамки. На страницах были отпечатаны 90 инициалов, 46 заставок, 27 концовок и 266 рамок на полях (естественно, присутствовали и четыре гравюры

с изображениями евангелистов). Все книги были напечатаны на александрийской бумаге: 40 — на большой, 395 — на средней и 14 — на малой. Они стоили соответственно 8 руб., 6 руб. 42 коп. и 3 руб. Большая часть из 17 сохранившихся экземпляров напечатана на средней и большой бумаге.

Совершенно особое место в московском книгопечатании занимает Евангелие 1689 г. Это единственное издание XVII в., напечатанное «на целом александрийском листу на стороне по одной странице по 16 строк большими словами». Шрифт книги был специально вылит (10 строк равны 254 и 173 мм). Было отпечатано всего 150 экземпляров этой книги. Обилие и разнообразие украшений (помимо гравюр) этого издания уникально для Москвы: на его страницах 682 рамки, 2596 вставок в клейма рамок, 396 инициалов (с 61 доски). На 10 экземплярах издания рамки, гравюры и весь орнамент были не отпечатаны, а врисованы. Это издание чрезвычайно дорогое и редкое, его нет даже в крупных библиотеках, но в ростово-ярославском собрании пять (!) Евангелий 1689 г. Один из этих экземпляров Евангелия в 1697 г. был вложен в Спасо-Ярославский монастырь по душе боярина Родиона Матвеевича Стрешнева.

В книжном собрании отразилось не только богатство региона, но и художественная культура его жителей. Возможно, что столь большое количество именно Евангелий объясняется тем, что они (вместе с изданием Библии) были самыми красивыми московскими печатными книгами тех лет.

Раскрашенная гравюра с изображением евангелиста Марка и начало Евангелия Библия. М.: Печ. двор, 12 декабря 1663 г. Л. 415 об. — 416 (Я. II, 197)

В основе художественных достижений времени и ярославских мастеров лежало прежде всего книжное знание. Достаточно вспомнить трактовки библейских сюжетов фресок, заполняющих буквально все стены церквей этого и более позднего времени, чтобы понять, как глубоко знали Писание и его толкования ростово-ярославские мастера, освоившие и древнерусскую традицию, и доступные образцы западного искусства. Уже давно высказывались предположения, что источником ряда ярославских росписей было иллюстрированное издание Библии Пискатора. В своем «завещании»[562] архимандрит Спасо-Ярославского монастыря Иосиф прямо называет имеющуюся у него Библию Пискатора источником копирования изображений на стене храма Иоанно-Предтечева монастыря «у архимандричьего места»[563]. Нет сомнений, что это результат пребывания Иосифа в Ярославле. В записях на ростово-ярославских книгах названы: иконописец из Углича Григорий Афанасьев, великоустюжский живописец Кузьма Березин, «клирик», «изограф» ростовской церкви Похвалы Богородицы Иван Иванов; иконописцами, судя по записям, были Петр Федоров Карабанов и др.

Ярославская земля в конце XVII в. славилась и знатоками крюкового пения, неоднократно вызываемыми в Москву к царскому двору. Одним из них был ростовец, «государев певчий дьяк» Дмитрий Иванов, вложивший «Вечерю душевную» Симеона Полоцкого в церковь Рождества Богородицы своего родного города.

Таким образом, в ростово-ярославском книжном собрании представлен основной репертуар изданий Московского печатного двора, сохранившиеся книги обслуживали все направления духовной жизни всего региона и всех слоев общества второй половины XVII в.; записи на книгах отразили основные общерусские события и тенденции, достаточно полно запечатлели особенности и жизнь региона, поэтому зафиксированное в Каталоге 2009 г. собрание представляется пока единственным, несомненно адекватно представляющим книжную культуру XVII в. этого древнего российского региона.

Такой вывод заставляет нас особенно внимательно отнестись к необозримой и самой разнообразной информации (это отчасти уже очевидно из вышесказанного), которую хранят тысячи записей на книгах, показывающих активное функционирование части собрания в XVIII–XIX и даже в XX в. Подсчитать, сколько всего записей на книгах собрания, просто невозможно — несколько тысяч. Только датированных записей — около 800, 25 % которых (196!) относятся ко второй половине XVII в. Их значительно больше, чем датированных записей первой половины XVII в. на книгах этого времени, которых всего 15,8 % (94 записи из 595 датированных на 627 экземплярах), хотя в последнем случае речь шла почти о веке, а в первом — всего о 48 годах. И это — прямое свидетельство более активного движения книги в регионе во второй половине XVII в. и в последующее время: к XVIII в. относятся 240 датированных записей, к XIX — 202, к XX — 143 записи.

Постоянный спрос на книгу в этих местах подтверждают и записи с ценами на московскую печать, которые в регионе всегда были относительно выше, чем в самой Москве. Записи сообщают нам замечательные, нередко уникальные факты — например, откуда брали деньги в церквях и монастырях, когда было необходимо купить книгу, а денег не было. Напомним, что Триодь цветная 1648 г. была куплена в церковь Успения «в промен» на «старинные братьцкие трех браков… большие свечи» (№ 529). В новой книге говорится, что Библию 1663 г. в Спасо-Ярославский монастырь покупают «на заморные деньги, сколько у кого осталось по сорокоусье» (№ 194).

Из сказанного уже понятно значение собрания для изучения книжной культуры России накануне Нового времени и роли в ней московской печати. Но ростово-ярославское региональное собрание позволяет ставить на репрезентативном материале и объективно решать многие вопросы о распространении московской печатной книги, популярности разных типов книг и разных изданий, составе читателей, грамотности населения и многом другом.

Еще большее, неоценимое значение имеет краеведческая информация записей на книгах: в ней сообщается о ранее неизвестных в регионе церквях, датах их освящения, времени посещения властями, о пожарах, особенных явлениях природы, широчайших торговых и личных связях населения региона и многом ином.

Если напомнить, что не менее значительны и вышеназванные выявленные и изученные фонды кириллической книги XVI — первой половины XVII в., то мы впервые получаем реальную возможность ставить вопросы не только о динамике географического и социального распространения московской печатной книги в регионе, об изменении читательских интересов и интересов церковных корпораций, изменении значения тех или иных монастырей, но и о гораздо более общих вещах.

Например, сравнение географических указателей каталогов первой и второй половины века показало значительное различие даже для одного уезда. При этом во второй половине века ни разу не упоминается ряд церквей и даже некоторые монастыри, хорошо известные по более ранним книгам. Может быть, эти церкви сгорели, может быть, исчезли или совсем обеднели определенные населенные пункты (что могут установить краеведы). Можно сравнить полученные данные с картами региона. Надо сказать, что уникального материала по самым разным проблемам краеведения так много, что к указателям и текстам записей могут обращаться и те, кто изучает историю и экономику края, торговые и семейные связи его жителей в разных местах России, генеалогию очень многих местных знатных и крестьянских родов, посадских людей и многое иное.

Совершенно особое значение приобретает изучение ростово-ярославской книги второй половины века, если напомнить, что при ее описании авторский коллектив использовал методику, требующую довольно подробно излагать и содержание маргиналий, обнаруженных на книгах. В отличие от «записей», сообщающих о судьбе книги как объекта купли, продажи, обмена, вклада, завещания и даже места для долговой, хозяйственной, летописной записи, маргиналии — это записи к содержанию текста книги: дополнения, замечания, согласие или критика, эмоции, связанные с чтением, и т. и. Собранные по типам и времени, маргиналии позволяют получить самую ценную и неизвестную информацию о наиболее важных, с точки зрения читателей, темах, наиболее популярных авторах, психологии чтения, уровне книжных знаний и т. д. Именно эта информация, непосредственная и, как правило, не рассчитанная на иных людей, позволяет наконец перейти от проблемы «книга и общество» к проблеме «человек и книга». Однако это уже задача иной работы.

Коллекция кириллических изданий Папского восточного института в Риме[564]

Коллекция кириллических изданий первого периода славянского книгопечатания, собранная в библиотеке Папского восточного института в Риме, — одна из лучших, если не лучшая в Италии. Ее состав стал известен благодаря прекрасной работе проф. о. Я.Крайцара[565], в которой точно определены издания всех имеющихся в собрании книг и приведены минимальные сведения об особенностях экземпляров. Необходимость более полного знакомства с этими особенностями объясняется двумя причинами. Во-первых, активной работой книговедов славянских стран над подготовкой «Сводного каталога глаголических и кириллических изданий XV–XVII вв.», в рамках которого на уровне описания экземпляра должны быть учтены все известные нам старопечатные книги[566]. Во-вторых, интересующее нас собрание составлено библиотекой Восточного института совсем недавно, фактически только в XX в. Таким образом, и записи, и иные особенности экземпляров книг, хранящихся в Риме, отражают историю их бытования в славянских землях, где они функционировали несколько столетий как часть славяно-русской культуры. Наша цель — ознакомить читателя с наиболее интересными книгами собрания, страницы которых сохранили любопытные факты и свидетельства, собрать которые в общую копилку исторической информации — одна из актуальных задач источниковедов и книговедов.

В собрании Восточного института (на рубеже 70-80-х гг. XX в.) было 113 кириллических книг XV–XVIII вв., среди которых, как правило, нет дублетов — библиотека имеет по одному экземпляру каждого издания. О ценности этого небольшого собрания говорит наличие в нем трех славянских инкунабул: краковских изданий Швайпольта Фиоля — Часослова, Триодей постной и цветной (№ 1–3)[567]; венецианских изданий (Служебника 1554 г., № 4; Псалтыри 1569 г., № 6); дофедоровского московского «широкошрифтного» Евангелия (около 1560 г., № 5); двух книг Ивана Федорова (львовского Апостола 1574 г., № 7, и Острожской Библии 1581 г., № 9); первенца виленской печати Петра Мстиславца — Евангелия 1575 г., изданного соратником русского первопечатника в типографии Луки и Кузьмы Мамоничей (№ 8); московских изданий преемников Ивана Федорова — Андроника Тимофеева Невежи, его сына Ивана Невежина и др. Среди редчайших книг собрания можно назвать Октоих 1604 г., напечатанный в Дермани (№ 14), и Служебник того же года, изданный в Стрятине (№ 15). Половина имеющихся книг (58) — московские издания. На втором месте издания Украины; ранние типографии Львова и Киева представлены в библиотеке Восточного института одинаково — каждый город по 19 изданий. Виленских изданий XVI–XVII вв. в собрании три; венецианских, острожских, напечатанных в Евье — по два; печатная продукция типографий в Дермани, Стрятине, Кутеине и Супрасле представлена одним изданием каждой типографии (№ 14,15, 74,109). Интересен и подбор текстов собрания: из 49 названий 17 (в 79 экземплярах) — литургические книги; 30 (в 33 экземплярах) — учительные, учебные, книги по церковному праву и т. и.; две книги — смешанного типа (включают и службу, и житие святого).

Таким образом, собрание книг кириллической печати Восточного института достаточно представительно как с точки зрения состава, так и времени и места издания собранных памятников. Давая ниже, как правило в хронологическом порядке, обзор некоторых книг собрания (хронология обзора нарушается, когда книги группируются по месту издания), мы ни в коей мере не ставим своей задачей их полное поэкземплярное описание, которое, очевидно, войдет в упомянутый выше Сводный каталог[568]. Записи на книгах в зависимости от их значения могут быть нами упомянуты, изложены, приведены с сокращениями или полностью. При этом сохраняются только те особенности орфографии древних писцов, которые можно передать русской азбукой.

Все три экземпляра краковских изданий, имеющихся в Восточном институте, несут на себе следы их бытования в России еще в XIX в. Экземпляр Часослова (1491, № 1) несколько раз реставрировался. При реставрации XVIII в. полууставом дописаны утраченные части текста (иногда значительные). Для реставрации книги использовались фрагменты русских документов XVII в.; переплет, пол у кожаный картон в бумаге с кожаными уголками и корешком, — XIX в. Любопытно, что снизу картон крышек переплета оклеен рекламкой «Отечественных записок». Судя по характеру реставрации и карандашным пометкам на полях, экземпляр краковской Триоди постной (ок. 1493, № 2) также еще в конце XIX в. находился в руках русских старообрядцев. На экземпляре Триоди цветной (Краков, ок. 1493, № 3) сохранился конец, очевидно, московской записи плохой скорописью XVIII в., в которой упоминаются имена всех четырех московских митрополитов-чудотворцев и добавлено: «К сей росписке вместо старосты Алексея Иевлева по его велению Трофим Гаврилов». В XIX в. книга тщательно изучалась. От этого времени на листе с номером 70 (135) остались две записи кириллицей, сначала: «Двух листов нет», затем первая запись зачеркнута и написано: «Все листы есть, заметка излишняя»; возможно, тогда же на переплетном листе книги сделана ссылка на библиографический труд В. М. Ун дольского[569].

Аналогичному изучению подвергся в конце XIX в. и экземпляр венецианского Служебника (печатан иеромонахом Пахомием в 1554 г.), на втором переплетном листе которого приведены сведения об издании (в более кратком виде они повторены и на корешке) и номер по каталогу Ундольского. Переплет книги русский: доски в коже с золотым тиснением второй половины XVIII в. Изящный суперэкслибрис — ветвь с листьями и цветами, поднимающаяся из небольшой вазы и полностью заполняющая прямоугольную рамку.

Общеизвестно, какой интерес и значение имеет для истории русского книгопечатания каждый новый экземпляр анонимных изданий, поэтому остановимся на его характеристике несколько подробнее. Речь идет о московском Евангелии, так называемом узкошрифтном[570], напечатанном около 1553–1554 гг. Интересно, что описываемый экземпляр этого анонимного издания не совпадает ни с одним из трех вариантов, выявленных А.С. Зерновой[571], но точно повторяет особенности четвертого варианта, отмеченные в экземпляре библиотеки Московского университета[572]. На л. 9-14 Евангелия две записи, сделанные одна под другой. Первая запись крупным полууставом, более ранняя (возможно, XVI в.): «Сию книгу гл<агол>емое Еванг<ел>ие напрестольное надано бысть в собор святаго славнаго пр<о>рока и Предтечи Кр<е>ст<ите>ля Г<оспод>ня Иоанна рабом б<о>жи<и>м Миною Супроновичом Агришком (?) Васильевичом бояры… (одно слово неразборчиво)». Нижняя запись сделана скорописью XVII в. и как бы продолжает первую: «…и тое Евангелие напрестольное в той же храме святом оправили ново аксамитом и серебром за приводом и стараньем чеснаго господина отца Григория Михаиловича в року 1637 многогрешный раб Божий Олексий (одно слово неразборчиво) мещанин островский и многогрешная раба Божия Мелания Лукьяновна… Чиркина вдова».

Таким образом, мы узнаем еще одно место и храм, где в XVI–XVII вв. имелось московское дофедоровское издание, которое, судя по большому количеству воска на листах книги, достаточно часто использовалось для чтения. В XIX в. и этот экземпляр находился в руках человека, интересующегося историей книгопечатания. Он написал на первом переплетном листе: «Евангелие без выхода, напечатанное в XVI столетии, в одной из южных типографий, может быть, в Угровлахии. Унд[ольский]. Оп[ись] библиотеки] А.Н.Кастерина, № 40». Ниже более поздняя поправка: «Евангелие напечатано в Москве Ив. Фёдоровым прежде Апостола 1564 г.». Таким образом, на экземпляре зафиксированы разные гипотезы

0 происхождении этой книги, причем надо помнить, что проблема эта и сегодня решается только на основании сравнительного изучения экземпляров и датировки обнаруженных на них записей.

Экземпляр венецианской Псалтыри (№ 6), напечатанный Иеронимом Загуровичем и Яковом Крайковым в 1569 г., особенно интересней своим переплетом, вернее, суперэкслибрисом на верхней крышке. Переплет (доски в коже с тиснением) поздний и сборный; суперэкслибрис Московского печатного двора — единорог и лев борются под короной в круге, над которым и под которым изображено по паре птиц, — все это заключено в прямоугольную рамку[573]. Но в круге на этом суперэкслибрисе вместо орнаментального заполнения — текст из Псалтыри (гл. 21, ст. 22), передающий понимание смысла изображения: «Смирение мое, избави мя от уст Львовых и от рог единорожь». Суперэкслибрис Московского печатного двора с данным текстом встречается редко, и только на поздних переплетах. Скорее всего, это старообрядческое использование знака (хотя в данном случае никаких иных признаков использования экземпляра в старообрядческих кругах не обнаружено), что и объясняет столь широкое распространение суперэкслибриса Печатного двора в XVIII и XIX вв. Однако этот же переплет заставляет нас обратить внимание на суперэкслибрис не только как на свидетельство об определенной принадлежности, но и на смысл знака, который должен быть настолько общеизвестен и актуален, чтобы быть понятным любому человеку, взявшему в руки книгу. К сожалению, мы фактически только начинаем изучать историю переплетного дела как части книжной и духовной культуры.

Возвращаясь к экземпляру венецианской Псалтыри, необходимо отметить также, что среди рисунков пером (лицо, кресты, монограммы и т. п.) и записей типа «пробы пера» есть записи полууставом XVI–XVII вв.: «Сию книгу г<лагол>ими (!) псалтирь донесе Иосиф Раковичанин и даде еа Василию», а также плохо читаемую и незаконченную запись другим почерком — очевидно, XVI в.: «мое пишет в село Порьхово попу».

На экземпляре первой украинской печатной книги — львовском Апостоле Ивана Федорова 1574 г. — ранних записей нет. Однако можно утверждать, что в XVII–XVIII вв. книга находилась в России, так как для ее переплета использована ярославская бумага последней трети XVIII в., а нижняя крышка подклеена фрагментами текстов несколько более раннего времени, в том числе обрывком, очевидно, личного письма: «Вы есте мя гневаетеся и звобити[ся], называете мя яко сутник… во истину напрасно суть».

Экземпляр виленского Евангелия 1575 г., находящийся в библиотеке Восточного института, прекрасной сохранности — в нем даже имеется часть (5 из 12) чистых листов. И хотя записей на книге также нет, установить, что в первой трети XIX в. книга была в России, позволяет характер переплета и использованная в качестве обклейки крышек бумага фабрики Пчелиных 1815–1827 гг.[574]

О второй книге, вышедшей со станка русского первопечатника, знаменитой Острожской Библии, экземпляр которой имеется в библиотеке Восточного института, мы можем сказать гораздо больше. На книге две записи. Первая, очень плохим почерком и пером, относится к концу XVI — началу XVII в. В ней говорится: «Сию книгу библею продал Евсеевец Остафьев сын Коробов Васил[и]ю Гарасимову с[ы]ну Жирову». Вторая запись, сделанная красивым полууставом XVII в., тщательно вытерта, однако сохранившаяся часть говорит о многом и по аналогии с уже известными записями[575] легко восстанавливается: «Сия кн<и>га Переславля Р[я]з[анского] д[ома] прес<вя>тые Б<огоро>д<и>цы… [казенная подписал по указу] преосвещенного Павла… [митрополита рязанского и муромского Казенного] приказу под’ячей Григорей Морозов[576]лета 7191 го ноября в 1 де[нь] (1 ноября 1682 г.)».

В конце XIX в., судя по записи 1876 г., книга принадлежала купцу Ивану Васильевичу (?). Тогда же, возможно, был на нее поставлен и новый, типичный роскошный переплет — доски в коже с обильным золотым тиснением; на тисненом корешке золотом по красному полю — «Библия» и ниже по оливковому — «Острозская». К переплетному листу в начале книги подклеен листок со сведениями об издании, в котором также сообщается, что в библиотеку института подарил ее «administrateur apostolique de Moscou» Иван Михайлович Фадеев в 1927 г. (см. также в описании Крайцара, № 9).

Следующие книги — образцы послефедоровской московской печати XVI в.: Триодь постная (20 декабря 1589 г., № 11), первое издание Андроника Тимофеева Невежи и его же Минея общая (20 июня 1600 г., № 12).

Оба экземпляра сохранили если не первоначальный, то, несомненно, тот вид, который они имели в XVII в. Переплет Триоди — доски в коже с тиснением — и бумага обклейки крышек XVII в. Суперэкслибрис на верхней крышке нам хорошо известен — это изображение пеликана, разорвавшего себе грудь и кормящего птенцов кровью. Он также определенное время являлся суперэкслибрисом книг, переплетенных на Московском печатном дворе. Особый интерес эта книга представляет в связи со значительной правкой печатного текста, сделанной киноварью в XVII в. Особенно на л. 4а, 46,42,49–58,70-83,90,113,122,133–134 и др.

На экземпляре Минеи сохранилась запись 1647 г., выполненная отличным профессиональным полууставом: «Лета 7155 году м<е>с<я>ца априля в 2 д<е>нь сию книгу гл<агол>емую минею общую отказал в дом Р<о>ж<е>ству пр<е>ч<и>стои Б<огороди>цы и великому с<вяти>т<е>лю Николе Чюдотворцу на Бережную Дуброву Тихон Савинов с Лузова по своих родителех и по собе. Да он же отказал праздницы одиннатцать икон. А на книги подписал тое ж в<о>л<о>сти ц<е>рковнои диячок Иософко Григор<ь>ев по повелению племянника его Ефима Лаврентьева». Последний факт удостоверен записью самого Ефима: «Ефимка Лаврентьев велел на книги подписат<ь> и руку приложил». Как и ряд других экземпляров, книга при реставрации была подклеена фрагментами русских документов XVII в.

Последняя книга XVI в.[577], хранящаяся в библиотеке института, — Евангелие, напечатанное 17 июля 1600 г. в виленской типографии Мамоничей. Этот экземпляр интересен замечательным переплетом западно-русской работы: вся поверхность верхней крышки кожаного переплета покрыта изящным тисненым растительным орнаментом; углы заняты изображениями евангелистов, изобилующими деталями, в том числе архитектурными; в середине крупное распятие с предстоящими, окруженное овальными медальонами с повторением распятия и профилем святого (возможно, Христа?). На книге владельческая запись Воздвиженской Бувкевской (?) церкви, а также записи XVI–XVII вв. молитвенного характера, сделанные прекрасными западнорусскими почерками.

Говоря о книгах собрания, напечатанных в XVII в., мы сможем остановиться только на особенно интересных экземплярах. Таковым, несомненно, является Служебник 1604 г., изданный Ф.Ю. Балабаном в Стрятине. На нем сохранились две большие записи[578], точно и непосредственно демонстрирующие нам решение типичной проблемы того времени и особенности исторической психологии людей. Речь идет о передаривании в иную церковь или монастырь книг, ранее уже вложенных на «вечные времена» и «охраняемых» развернутыми «формулами проклятий» с призыванием самого Христа в качестве судьи возможного нарушителя приказа вкладчика. Мы чрезвычайно часто сталкиваемся с этими фактами, причем новые вкладчики и владельцы могли и не обратить внимания на первую запись, но чаще уничтожали ее целиком или частично в тех местах, где говорилось об именах людей, сделавших более раннюю запись, и о местах вклада. Поэтому нижние поля листов, на которых по большей части и были записи, чуть ли не каждой третьей из сохранившихся старопечатных книг срезаны, протерты до дыр, заклеены, протравлены кислотой, немилосердно зачеркнуты чернилами или замазаны краской.

Иное, несомненно «правильное» с точки зрения своего времени, очень редко зафиксированное решение этой проблемы и находим мы в записях на Служебнике. Они сделаны мелким изящным полууставом по нижнему полю л. 1-17, при этом вторая запись — под более ранней. Первая запись — автограф вкладчика: «В лето от сотворения света 7130 а от по плоти р<о>жд<е>ства Г<оспод>а Б<ог>а и Сп<а>са нашего И<су>с<а> Х<рист>а 1622 (написано: 1X22) м<е>с<я>ца маиа 20 дня за д<е>ржавы княжати слуцкаго Криштофа Радивила (!) и благоч<е>стиваго ктитора с<вя>тыа сея его м<и>л<о>сти п<а>на Грагориа Володковичя надана быст<ь> сия с<вя>тая книга г<лаго>лемаа Служебник в храм… (стерто) монастыря Грозовского при иждивением всех православных хр<и>стиан ради м<и>л<о>стыни, тщанием иеромонаха Исакия строителя с<вя>тыа обители сея. М<о>лю же всех чтущих сию с<вя>тую книгу, да не д<е>рзнет никто ея оудаляти от тоя с<вя>тыя обители, аще ли же кто д<е>рзнет сие сотворити, да будет на нем клятва б<о>жиа и с<вя>т<о>го архериа чюдотворца Николы; и будет таковыи со мною суд имети на оном грозном и страшном судищи х<ристо>в[е]; вышеименованыи, рука власная». Как видим, вкладчик не жалеет слов для угроз человеку, дерзнувшему «удалити» служебник от места вклада.

Вторая запись сделана на 20 лет позже: «Сия же книга како и коим дер[з]нутием взята там таго манастыра Грозовскаго, от иерарха х<ристо>ва Николы, не вемы[579]; зде ж ко нашей с<вя>тои обители привез и надал ко пределу Бл<аго>в<е>щениа пр<е>с<вя>тои Б<огоро>д<и>ци в манастыри нашем Межиборзком его милость (?) пан Самоел Заборовский з Слуцкого повету, и даде ея в вечные времена. От сея ж с<вя>тыа обители отинюд никто да не дерзнет вторицею похищати, аще бы кто дерзнул, под тое ж проклятие с<вя>тых от<е>ц подлежит. И молю, ч<е>стные иеромонахове, чтуще сию с<вя>тую книгу во м<о>литвах с<вя>тых оных и нас не презирайте да не воменит ему Г<оспо>дь Б<о>г во грех сотворившему сия. И мы же вземше з рук от вышреченного п<а>на Самоеля Заборовского во своем монастыри, о том дерзнутом орудиа не имамы никоего ж; о[н] испытан пред справедливым судиею будет. Подписал же сия многогрешный иеромонах Паисии Феодорович игумен на тот час манастыра Межиборского, рок 1642 июль 21и». Таким образом, межиборский игумен старательно подчеркивает не только свою невиновность в перемене места хранения книги, но и полное свое незнание, каким образом это произошло. Он называет имя дарителя и заявляет, что именно тот, из рук кого книга получена, будет отвечать на Божьем суде. Мало того, он призывает всех молиться не только за нового, но и за прежних дарителей и владельцев книги и надеется, что все эти меры обеспечат сохранность дара и книга «отнюдь» «вторицею» не будет похищена! Из сотен вторичных записей о вкладах эта — единственная нам известная, где соблюдены все этические требования христианского поведения.

В том же году, что и описанный выше Служебник, в Москве вышла первая книга, изданная Иваном Андрониковым Невежиным, — Триодь цветная, датированная 30 августа 1604 г. (№ 16). Ее экземпляр, ныне хранящийся в Риме, судя по записи, в 1801 г. принадлежал Никольской церкви «села Вяземского горотка», а подписал книгу крепостной человек попа Алексея. Вторая книга того же Ивана Невежина, Апостол, вышла в Москве при Лжедмитрии 18 марта 1606 г. (№ 17). Доски переплета этой книги оклеены изнутри документами о продаже вина, в том числе целовальником Яковом Ларионовым в ноябре 1725 г., «в кружки и в чарки».

6 ноября 1609 г. вышла в Москве Минея общая печатника Никиты Фофанова. Экземпляр этого издания, как говорится в записи дьячка Василия Кирилова, в 1715 г. принадлежал Рождественской церкви села Рождественского. Позднее крышки переплета этой книги были подклеены азбучными прописями XVIII в.

Образец издания Евье (Диоптра, 1612, № 20), который имеется в собрании, любопытен нечасто встречающейся акварельной (зеленой, желтой и красной) раскраской орнамента.

Как уже говорилось выше, в Восточном институте хорошо представлены украинские издания — Я. Крайцар под № 22–29 описал книги, напечатанные в 1619–1630 гг. в Киеве и во Львове. На основании изучения экземпляров можно установить судьбы пяти из них. Четыре книги — Триодь постная (Киев, 1627, № 24), Номоканон (Киев, 1629, № 26), Апостол (Киев, 1630, № 28), Октоих (Львов, 1630, № 29) — бытовали в XVII–XIX вв. на Украине. Например, на экземпляре Триоди три украинские записи: в XVII в., судя по их содержанию, поп Матфей и «подружие его Мария», а также «другой человек… Михаил и подружие его Анна с родителями и чадами» вложили книгу в церковь и перечислили имена многочисленных родичей, за которых необходимо было «молить Бога». Вторая запись — 1771 г. «рабы божией Гафии (?)» о покупке и вкладе книги в Успенскую церковь в Дотогиде (?), которая подтверждается записью того же года попа Ференца, бывшего там «за пареха». Экземпляр Номоканона имеет переплет XVIII в. с типичным украинским тиснением (изображение архангела) и польскую запись Иоанна Пеняцкого; на киевском Апостоле 1630 г. запись XVII в. о принадлежности книги «церкви Молоденецкои… великои Параскеви» и помета 1874 г. церковного певчего Матфея Мелиновского (?). На львовском Октоихе 1630 г. несколько украинских записей XVII–XVIII вв.

Наибольший интерес представляет вкладная 6 марта 1631 г., в которой говорится: «…изволением всего поспулства и всей громады Лувчин[с]кои купили сею книгу Охктоих за золотых 210 (!?) до села Ловчин ко… храму… пр<о>рока Илии». Это пример часто встречающихся записей о коллективных покупках и вкладах книг жителями села, конца, здесь — «всей громады».

Пятая книга — Лимонарь (Киев, 1628, № 25) в XVIII в. находилась в Муромском уезде, о чем и сделал две записи дьячок Троицкой церкви Федор Яковлев Пономарев.

Почти все издания 30-40-х годов XVII в., имеющиеся в собрании Восточного института, — московского происхождения, и почти все книги имеют интересные записи, содержащие значительную информацию. Экземпляр Минеи общей (20 января 1632 г., № 32) его владелец Исакий Максимович Грибоедов в 1676 г. намеревался вложить в церковь, о чем и сделал своеручную запись его сын Алексей, однако намерение это исполнено не было, судя по второй записи на том же экземпляре: «187-го апреля в 4 де[нь] (4 апреля 1679 г.) продал сию книгу минею общую (вставлено поверх строки другим почерком) Николы Чюдотворца, что на Покровке в Блинниках поп Исакий Максимов, а продал Ивану Викулову с<ы>ну, а подписал вместо отца своего по повелению попа Исакия с<ы>н иво Алешка Исаков, а по прозвищу Апарин своею рукою; а продана зачисто никому не продана (зачеркнуто); хто в сию книгу вступитца, и нам очищать». Еще более точный московский адрес указан на Апостоле (5 мая 1633 г., № 35): «Кн<и>га климентовского попа Констянтина Иосифова, что на Москве в Китае у Варварских ворот, а подписал своею рукою лета 7157 сентября 29 (29 сентября 1648 г.)». В 1653–1654 гг. появилась в книге владельческая запись «колуского (!) посацкого человека»; к XVII в. относится и запись попа Афонасия Васильева, давшего «сию книгу» церкви «Рождества Христова, что на посаде на Глинном городище».

Записи на Требнике (29 августа 1636 г., № 36) не только дают возможность выяснить историю бытования книги, но и являют прекрасный пример развитой «формулы проклятия» потенциального вора, о которой шла речь выше. Приведем эту интересную, с ярко выраженными диалектизмами запись полностью: «Ле[та] 7145 году марта в 25 ден<ь> (25 марта 1637 г.) дал вкладу сию книгу глаголемый потребник Иван Афанас<ь>ев с<ы>н Давыдов [в] чесную в преивеликую абитель Успенья пречистыя Богородицы в Зосимав манастырь инока Ондреяна в Клинско[м] уезде, а даю я сию книгу вклат по радителех своих при игумене Мисаиле. Буди сия книга во веки маностырская. А игумену и келарю и никакому причету церковному и братьи старцом и роду моему и племяни и мне, Ивану, и никакому мирскому человеку сие книги из манастыря не имать и своею никому не называть, и будет хто возмет из монастыря от церькве божии, и взем продаст или заложит или кому отдаст, или хто сию книгу своею назовет, и тово разорителя церьковнова судит Б<о>г своим праведным судом на втором пришествии своем… а преже (?) сиво я, Иван, дал вкладу в той же манастырь псалтырь следованьем да минею опщую, а потписал сию книгу глаголемый потребник я, Иван, своею рукою». В 1817 г. книгу купил священник старообрядческого Рогожского кладбища Тимофей, а в 1841 г. она принадлежала московскому мещанину Федору Васильевичу Жигареву.

Экземпляр московского Евангелия (3 февраля 1637 г., № 37) записей не имеет, но представляет интерес, так как, очевидно, сохранил свой первоначальный вид — размеры полей этого экземпляра следующие: верхнее — 65, правое — 80 и нижнее — 95 мм[580]. Экземпляр части Трефологиона, март — май (21 мая 1638 г., № 38), имеющийся в библиотеке Восточного института, — хороший образец старообрядческой реставрации книги. Текст утраченных листов восстановлен литургическим полууставом на бумаге фабрики Гончаровых последней трети XVIII в.; многие листы книги монтированы или подклеены той же бумагой, а утраченный текст дописан; заставки на л. 1, 34, 101 рисованы пером.

Служебные Минеи представлены в собрании кругом московских изданий 40-х гг. XVII в. Пять экземпляров из них имеют несомненный интерес. Если Минея на сентябрь (6 декабря 1644 г., № 51) в XIX в. принадлежала коломенским купцам — А.В.Бабаеву, а с 1866 г. — его сыну А. А. Бабаеву, то о Минее на март (29 июня 1645 г., № 52) мы узнаем, что она была «хоромной» книгой «всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержца» Иоанна Алексеевича, а в январе 1699 г. «ис хором» все 12 книг переданы по приказу «благоверние гос<удары>ни ц<а>р<и>цы и великие кн<я>г<и>ни Парасковьи Фёдоровны в можайскую вотчину боярина кн<я>зя Бориса Ивановича Прозоровского в село Поречье в ц<ержовь Иоанна Предтечи».

На октябрьской Минее (25 июля 1645 г., № 54) вкладная XVII в. Богдана Герасимовича Приклонского «з детми, с Михаилом да Ываном» и штамп конца XIX — начала XX в. старообрядческого священника Г. С. Юдина. Майскую Минею (20 июня 1646 г., № 61) боярин, князь, стольник, строитель железных заводов Михаил Яковлевич Черкасский в 1695 г. дал «в село Никольское на Клязьму в церковь Николая Чудотворца». Наконец, экземпляр служебной Минеи на июль (1 июня 1646 г.), который находится в собрании и имеет ранний переплет с суперэкслибрисом Московского печатного двора, 11 июля 1663 г. «продал… москвитин стретенскои сотни Ерофеи Павлов торговой человек кузьмыдем’янцем — попу Сидору Максимову зачисто, а потписал сам Ерофеи своею рукою». В 1761 г. книга была куплена кем-то «на ярманке».

Интересна судьба экземпляра Толкового Евангелия Феофилакта Болгарского, изданного в Москве 1 апреля 1649 г. (№ 72). Размашистым писарским полууставом 20 января 1658 г. написано на его листах, что «положил сию кн<и>гу Евангелие своего строения в новые Иерус<а>л<и>м в м<о>н<а>ст<ы>рь Живоначального Воскресения… Великии г<о>с<у>д<а>рь с<вя>теиший Никон архиепископ ц<а>рьствуюгцаго великаго града Москвы и всеа Великия и Малыя и Белоя Росии патриарх». В этой записи Никон титулован именно Великим государем, что потом неоднократно инкриминировалось ему как прямое посягательство на честь, равную царской. Начало следующей записи — вкладной XVII в. — не сохранилось. Известно только имя «[3]ахар с<ы>н Хармеев» и замечательная, совершенно иная, чем цитированная выше, «формула проклятия», в которой говорится, что если кто книгу «утаит яко же Анания и Сапфира, да отымет от него Г<о>с<по>дь Б<о>г св<я>тую м<и>л<о>сть, и затворит двери св<я>тых щедрот своих, и да прейдет на него неблагословения… и казнь б<о>жия душевная и телесная в нынешнем веце и в будущем вечная мука; а кто сие писание каким злым измышлением отимет от книги сия, да испишет его имя Г<оспо>дь Б<о>г от книги животная». Как мы видели уже на многих примерах, эта часть записи была, несомненно, актуальна, но также, несомненно, и малодейственна!

Славяно-русское книгопечатание второй половины XVII в. представлено в коллекции значительно хуже. Меньше среди этих книг и интересных экземпляров. И тем не менее они имеются, например конволют из двух московских изданий: Псалтыри 11 февраля 1653 г. (№ 82) и изданной ок. 1646 г. книги «Служба и житие Саввы Сторожевскаго» (№ 58). Судя по записям на этих книгах, конволют мог быть составлен еще в XVIII в. (хотя сохранившийся переплет книги — XIX в.), так как оба издания в это время, очевидно, принадлежали одной церкви. На «Службе…» владельческая запись Рождественской церкви Черноголовской волости, сделанная пономарем Алексеем Никифоровым. Если выше мы говорили о вкладах бояр, князей, патриарха, то запись на Псалтыри 1653 г. — типичный пример крестьянской записи: «Лета 7162 (1653/54) положил сию книгу псалтыр<ь> у Рождества Х<ристо>ва в Ямкине Черноголовские волости крестьянин] Трофим Никитин с<ы>н по своих родителех и по своей д<у>ше, и которой свещельник (!) у Рождества Х<ристо>ва станет служить, и ему за меня Б<о>га молити и родители мои поминати. А хитрости над сею книгою никто не учинит и от Рожества Х<ристо>ва никуды не отнести. А учинит над сею книгою которой свещеник или каков ч<ежо>в<еж и нам будет с ним суд на фтором [пришес]твии пред Х<ристо>м».

Триодь цветная Пентикостарион (№ 99), напечатанная Московским печатным двором в январе 1680 г., в XIX в. принадлежала Тверскому кафедральному собору. На этом экземпляре собрания сохранилась ценная для нас помета, очевидно работника Печатного двора, сделанная, как это было принято, на обороте последнего листа: «Илья Иванов». Из записей на книге мы узнаем и место бытования в конце XVII в. московского Евангелия издания 1685 г. (8 мая, № 104), и его цену: «Сие светое Евангелие напрестольное Воронежского уезду Короченского стану села Манина Рожественского попа Василия, куплена на ево денги, дано три рубли». Несколько позже другим, не очень грамотным человеком, эта запись как бы продолжена: «…а отдано сие евангелие по обещанию в дом Преображению гасподьне пустани Даншена городища для поминовения родите<л>и своих, а буде кто бы мел удалити от того светого места каким случием, да буди проклят и анафеме предаст’ся».

В данном сообщении невозможно изложить весь материал, полученный нами при изучении собрания, однако и приведенного достаточно, чтобы оценить его значение как с точки зрения типической, так и оригинальной историко-культурной информации. Это еще одно подтверждение необходимости, важности и актуальности изучения славяно-русских источников, находящихся за рубежами нашей страны.

Кириллические издания Публичной библиотеки Нью-Йорка[581]

Культурная и научная ценность кириллических изданий, собранных в Отделе славянских и балтийских фондов Нью-Йоркской публичной библиотеки (NYPL), очевидна: достаточно напомнить, что здесь собраны знаменитые работы славянских первопечатников Швайпольта Фиоля, Франциска Скорины, Божидара Вуковича, Ивана Федорова, Петра Мстиславца и труды не менее известных продолжателей их дела — Анисима Радишевского, Петра Могилы, Василия Бурцова и ряда других ранних печатников и издателей, по образному выражению Ивана Федорова, «рассеивающих» печатные «словесе аки пшеницу» по всей вселенной.

В собрании Отдела ранними (или даже самыми первыми) славянскими печатными книгами представлены Краков, Прага, Венеция, Москва, Вильно. Хранится здесь экземпляр шестого киевского издания, печатная продукция Острога, Львова, Дельского, Кутеинского и Почаевского монастырей, образцы кириллических изданий, вышедших в неславянских странах. По экземпляру Отдела впервые описано Я. Д. Исаевичем и Р.Н. Дэвисом одно из неизвестных изданий Московского печатного двора — Часовник, датированный 16 ноября 1630 г.[582]

Каталог нью-йоркского собрания по составу необычен для изданий такого типа крупнейших русских библиотечных фондов; однако, как кажется, именно такой принцип издания перспективен для каталогов кириллицы зарубежных или небольших российских хранилищ. Прежде всего, в книгу включены все издания Отдела, напечатанные кириллическим шрифтом, поступившие не позднее января 1994 г., независимо от времени и места их появления. Это объясняется тем, что критерием выделения этих изданий в категорию редких является кириллический шрифт и, как правило, старославянский или церковнославянский языки, на которых эти книги напечатаны[583]. Поэтому в Каталог и включены издания кириллического шрифта на церковнославянском языке вплоть до книг Московской патриархии конца 1970-х гг. В этот же фонд, а значит, и в Каталог вошли и новые книги возрождающихся сегодня старообрядческих типографий.

Первоначально в Каталог предполагалось включить все русские издания XVIII в., и частично работа была выполнена. Однако комплектование фондов Отдела этими редкими изданиями оказалось столь активно, что пришлось выделить их в самостоятельную коллекцию, а именно в будущую книгу, оставив в данном Каталоге только описания петровских изданий как кириллического, так и русского шрифтов. Описаны восемь изданий 1714–1724 гг: № 52, 56, 58 и 59 являются Месяцесловами, № 51 — известная Книга считания удобного, перепечатанная в 1714 г. в Санкт-Петербурге с издания 1682 г.; оставшиеся три книги (№ 53, 55 и 57) — труды С. Пуффендорфа, Гвидо де Колумна и Вергилия Урбанского — могут служить прекрасным примером становления новой русской книги, еще целиком связанной с книгой церковнославянской.

Логическим дополнением ранней кириллицы стали три издания, прямо к ней не относящиеся, — два глаголических издания на «словенском» языке, выпущенные Конгрегацией распространения веры в 1635 (два экземпляра, № 17 и 18) и в 1791 гг. (№ 67) в Риме, а также иллюстрированное амстердамское издание 1714 г., в состав которого входит и описание путешествия по России (№ 50), включенное в Каталог для удобства тех, кто интересуется культурой и этнографией, историей позднего русского Средневековья.

Однако составители Каталога прекрасно понимают, что его интерес далеко не только в представительности состава фонда в отношении ранней истории славянского книгопечатания. Каждый экземпляр книги, изданной 400–200 лет назад, является не только частью культуры того времени, когда она вышла в свет, но так или иначе активным участником духовной истории на протяжении всего периода своего существования. Судьбы книг поразительно точно отражают бесконечное разнообразие судеб людей и библиотек своего времени. Для изданий же, которым посвящена эта работа, «своим» является любое время, так как и сегодня в старообрядческих кругах древняя кириллическая книга остается живой и выполняет те же самые культурно-исторические функции, для которых была предназначена первоначально[584].

Методика поэкземплярного описания[585] требует выявить если не все, то большинство записей и помет, оставленных на полях или чистых листах книги ее владельцами, покупателями, вкладчиками, собирателями. Диапазон этих записей во всех отношениях — от временного до социально-культурного — чрезвычайно велик[586].

Самую раннюю запись — на первой из изданных в Москве книг с выходными данными, так называемом первопечатном Апостоле Ивана Федорова и Петра Мстиславца, — сделал в последней четверти XVI в. священник церкви архидиакона Стефана Василище Федоров сын о том, что он продал книгу Апостол за 34 алтына, т. е. за 1 руб. 2 коп., другому священнику — Семеону Тихонову сыну (№ 4). Наиболее поздние записи на книгах собрания сделаны в наше время. Например, на четырех изданиях мы видим владельческие записи XX в. о. Семена Гаюка, для которого книги были основой его богослужебной и учительной деятельности. Ровно 60 лет назад, день в день с написанием этого текста, на роскошном издании Поморских ответов, вышедших в 1911 г. в старообрядческой Преображенской типографии в Москве, появилась пометка: «Perlstein, 10 Jan. 1934».

Среди тех, кто владел книгами, ныне входящими в фонды NYPL, люди самого различного социального положения. Это и русский патриарх Адриан (02.Х.1627-15.Х.1700), который в 1693 г. посылает в далекую Мутьянскую (Молдавскую) землю майскую служебную Минею (№ 39), и крестьяне братья Волынцы — Петр и Илья Ивановичи. Об Илье Волынце (Илъко Волынецъ) из записей на книге мы узнаем, что в 1909 г. он был церковным певцом, а жил в местечке «Мервичахъ повѣта Жовкви». Это говорится на первом переплетном листе книги, а на втором листе другой рукой приписано: «Илко шшов до Америки 22 листопада р[оку] 1912. А померь 15 марта 1913» (№ 34). Одно из знаменитых львовских изданий XVII в. — «Ключ разумения» Иоанникия Галятовского (1663) — принес с собой в Америку этот украинский крестьянин.

Очень разнообразна информация, которую мы получаем из анализа записей на экземплярах коллекции Отдела. Прежде всего, это сведения, связанные с изданием книги. На экземплярах двух изданий Московского печатного двора XVII в. — переводе книги И.Я.Вальхаузена «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (№ 26) и Кормчей 1653 г. (№ 32) — сохранились автографы тех людей, кто эти книги печатал и исправлял. Особенно интересны эти записи, да и вся судьба экземпляра первой напечатанной в Москве светской книги — «Учение и хитрость ратного строения». Кроме подписи работника Печатного двора, ответственного за исправление опечаток, — «Захарка Васильев»[587], есть еще и подпись «[на]борщик Iван Христiани[н]»[588]. На книге сохранился не просто древний, а первоначальный переплет, современный изданию (использована бумага, выработанная ок. 1649 г.). Судя по тисненому суперэкслибрису на верхней крышке, в XVII в. книга принадлежала Троице-Сергиевой лавре. В 1858 г. И. А.Бартоломий (1813–1870), генерал-лейтенант, ученый, член-учредитель Кавказского отдела Русского географического общества, писатель, известный нумизмат, распространитель грамотности на Кавказе, подарил «Учение и хитрость…» другому ученому — горному инженеру генерал-майору А. Б. Иваницкому (1811–1872), который в 1866 г. отдал ее «для славянской библиотеки при Одесском университете». Скорее всего, в Америку экземпляр, ныне хранящийся в NYPL, попал в результате государственных продаж советской Международной книги.

Таким же образом, очевидно, попала в Отдел славянских фондов и книга из библиотеки видного русского ученого В.Г. Дружинина «Ответы пустынножителей на вопросы иеромонаха Неофита» («Поморские ответы») (№ 86), на которой напечатано: «Досточтимому Василию Григорьевичу Дружинину от Старообрядческой типографии Симакова в Уральске». На книге сохранились интересные пометы владельца.

Как показывает предлагаемый Каталог, даже сравнительно небольшое количество экземпляров редких изданий позволяет выявить ценнейшую информацию — не только историко-культурную или биографическую, но и прямо связанную со спорными вопросами истории книги. Например, экземпляр санкт-петербургского издания, названного «Книга считания удобного» (т. е. таблицы умножения) (№ 51), перепечатанного, как уже говорилось, в 1714 г. с московского издания 1682 г., позволил решить старый спор о тираже этой очень нужной в петровское время книги. Гипотезы о количестве отпечатанных в 1714 г. книжек были самые противоречивые: от 40 до 980 экземпляров[589]. Экземпляр NYPL — корректорский (так же, как и экземпляр «Истории» Гвидо де Колумна, № 54). Он принадлежал главной Синодальной библиотеке, где хранился под № 79 на четвертой полке двенадцатого шкафа. Почти на каждом листе книжки есть корректорская правка, а в конце каждой тетради — запись справщика о том, что тетрадь выправлена, и его подпись с датой завершения работы, т. е. передачи для тиражирования. Например, вторая тетрадь выправлена 7 июня, а седьмая — 6 августа. В конце первой тетради и обнаружилась запись, определяющая тираж: «Выправя, делать… 1200 книжек».

Записи на книгах нередко связаны со сложнейшими перипетиями истории. Например, киевский «Катихизис» 1712 г. (№ 48), очевидно, тесно связан с событиями и участниками Русско-турецких войн. По крайней мере, книга была в главном городе Добруджи, где ею владел Ф. В. Флокен, а затем попала в черногорские монастыри.

Если говорить о разнообразии исторической информации записей, отвечающей буквально на все запросы своей эпохи, то можно обратить внимание читателей на трогательные украинские стихи, которые их автор записал на переплетном листе экземпляра одного из первых киевских изданий — Сборника литургий, вышедшего в 1620 г. (№ 12). Стихи посвящены Кресту — орудию духовного спасения:

Нередко в книгах содержатся записи летописного характера, в которых упоминаются особо поразившие владельца события государственной или личной жизни. Так, на описанном в Каталоге (№ 53) экземпляре Нового Завета (вышел в Москве в 1715 г.) беглым почерком XVIII в. записаны известия о «моровом поветрии» и так называемом «чумном бунте» в Москве в сентябре 1771 г., когда был убит московский архиепископ Амвросий, и о том, что «Въ 773 и 774 годах в низовых краях был бунтовщикъ Пугачев казак с Дону беглой, который разорил многие городы и заводы». Текст других записей на этой книге позволяет предполагать, что сделаны они в городе Кинешме.

В связи с типичными особенностями старопечатной и даже поздней старообрядческой кириллической книги необходимо упомянуть о наличии в фондах Отдела интересных конволютов, составленных, как правило, в XVIII и даже в XIX в., но включающих как рукописные, так и древние печатные издания или их фрагменты. Несомненный интерес (исторический, лингвистический, палеографический) представляют и рукописные тексты, написанные взамен утраченных листов печатных изданий, однако сейчас речь идет об оригинальных рукописях, составляющих если и не основу, то существенную часть этих конволютов.

Так, в томик, описанный в Каталоге под № 10, вошел не только Новый Завет с Псалтырью, вышедший в Вильно в типографии Братства Святого Духа в 1596 г., но и рукописный конволют XVII в. (85 листов). Кроме Месяцеслова, Родословия Святыя Богородицы и выписок из Летописца вкратце, в нем переписана притча «О четырех временех года», текст которой сопровождается тонкими профессиональными миниатюрами. Конволют открывается выходным листом Нового Завета с Псалтырью, но не виленского, а напечатанного Иваном Федоровым в Остроге. К сожалению, в экземпляре Отдела сохранился только один лист этого редчайшего издания. Очевидно, конволют был составлен в старообрядческой среде, для которой характерно глубочайшее уважение к древней книге. Именно это приводило к типичному для старообрядческих сборников стремлению даже в новые рукописи вплетать фрагменты древних книг, призванные как бы освятить всю рукопись.

Основой второго конволюта (№ 69) являются рукописные лицевые Святцы конца XVIII — начала XIX в., в которые вошло большинство известных в русской традиции видов календарных таблиц, в том числе и популярные подсчеты по фалангам пальцев руки[590]. Рукописные святцы в современном их состоянии (очевидно, в начале утрачено 9 листов текста) начинаются рассказом о 12 знаках зодиака, или, как говорится в начале каждого месяца, — «знамениях». Текст сопровождается наивными и нетрадиционными, но непосредственными и живыми миниатюрками, врисованными в круглые «рамки». В конволют входят и печатные Святцы, датированные по так называемой «пасхалии зрячей» 1796 г. В конволют вошли небольшие фрагменты двух редких московских изданий: 19 листов из Канонника, отпечатанного В.Ф.Бурцовым 15 января 1641 г. (№ 22), и 6 листов из Канонника, вышедшего на Печатном дворе 25 августа 1651 г. (№ 30).

Необычайно широкий хронологический состав описанных в Каталоге кириллических изданий при сравнительно небольшом их количестве (только 91 номер) заставил обратить особое внимание на необходимую в этих условиях и важную методическую унификацию описаний не только экземпляров, но и изданий, независимо от времени их выхода. Автору пришлось решать задачу: описывать издания разного времени по принятой для них методике — ведь в фонде Отдела находятся и книги раннего XVI в., и кириллические издания второй половины XX в. — или попытаться выработать методику, которая позволила бы учесть все особенности каждого издания, но в одних и тех же параметрах. Такое решение представляется не вынужденным, а принципиальным, так как единообразие описания выявляет и традиции, и новации книги кириллического шрифта. К примеру, Триодь цветная, изданная Московской патриархией в 1975 г., имеет фолиацию не арабскими, а кириллическими цифрами. Эти наблюдения справедливы, как представляется, в отношении всех элементов библиографического описания издания, обязательных для компьютерного каталога редких книг Отдела славянских и балтийских фондов NYPL.

Ко всем описанным в каталоге отдела изданиям, таким образом, применялись общие правила описания[591], включающие: указание размера (в долях листа)[592], общее количество листов, характер полосы набора (количество строк на полосе, наличие кустод и колонтитулы) и размер (размеры) шрифта (шрифтов). Согласно правилам указываются гравюры — как иллюстрации (в случае их наличия), так и орнамент. При описании издания учитывается также характер печати (краски), сигнатур, фолиации, пагинации. Этими характеристиками, так или иначе, обладают все, даже поздние издания, и серьезных проблем ни при их выявлении, ни при их передаче, как правило, не возникало.

Гораздо сложнее обстоит дело с передачей названия книги. Принятые в библиографии правила для кириллических изданий XVII, XVIII и XIX вв. различны, насколько различны и сами издания. В большинстве современных библиографических источников и каталогов славяно-русских книг XV–XVII вв. используется принятое, как правило условное, краткое название: Служебник, Требник, Библия и т. д. Причины этого очевидны, так как титульного листа в печатных книгах этого времени, например в московских, почти не бывает, а традиция передавать самоназвание издания, обычно имеющееся в выходных сведениях, библиографией XX в. утрачено. Для кириллической книги XVIII в. характерны длинные, часто велеречивые подробные титульные листы, которые по определенным правилам и приводятся в библиографических каталогах. Следуя утвердившимся и широко вошедшим в научную литературу правилам, для описания кириллических изданий столь разного времени лучше всего приводить самоназвание книги (конечно, если оно сохранилось в экземпляре или имеется в литературе[593]). Для книг XVII в. самоназвание приводится в примечании (в сноске), для изданий XVIII в. и всех киевских изданий — аналогично основному для данного издания библиографическому источнику[594].

Тетрадная формула при описании изданий в столь широких хронологических рамках также не может являться обязательной частью описания издания. Не входит она и в параметры компьютерного каталожного описания собрания NYPL. Однако для кириллической книги, и вообще для любого раннего книгопечатания, фактически до широкого развития печатных машин тетрадная структура книги чрезвычайно важна. Поэтому она описывается для всех изданий, в том числе и книг XX в.[595], как важнейшая информация, необходимая для описания экземпляра, наглядно и структурно показывающая состояние и сохранность книги. Что касается листовой формулы, то она обязательная часть описания каждого издания, даже позднего, за исключением случаев, когда в книгах XIX–XX вв. сплошная арабская фолиация не имеет никаких отклонений и построена по типу: например, л. 1-250 = 250 л. В этом случае достаточно указать только общее количество листов.

В описание экземпляра издания входит, кроме размера книги, тетрадной и листовой формул, характеристика ее сохранности — как сравнительно с составом издания, так и физической сохранности блока и бумаги. Очевидно, что последняя приводится только в случае нарушения гипотетической первоначальной сохранности и, насколько возможно, исключает оценочные характеристики. В случае замены утрат печатной книги рукописным текстом или наличия в томе рукописных вставок приводится их описание согласно правилам, принятым для описания рукописей: характеристика бумаги, украшений и роспись содержания рукописного текста (см. № 10 и 69).

Описание экземпляра старопечатного издания[596] включает еще два обязательных элемента: 1) характеристику переплета и 2) тексты всех имеющихся на листах книги содержательных записей независимо от времени их написания, а также суммарную характеристику маргиналий и записей типа «проба пера». Записи фиксируются и передаются в орфографии подлинника, но на строчки не разделяются, так как в большинстве случаев являются полистными (т. е. по одному-два слова на листе)[597]. При передаче текста все сокращения, сделанные писцом, обычно раскрываются и вносятся в строку. Пропущенные писцом буквы или утраченные фрагменты текста восстанавливаются, если для этого есть убедительные основания, в квадратных скобках. Заглавные буквы и необходимая для понимания текста пунктуация вносятся независимо от передачи в подлиннике.

Каталог имеет как обычные для библиографии пять указателей: названий книг, имен авторов, печатников и лиц, упомянутых в описании изданий, изданий по месту и времени выхода, — так и указатели, систематизирующие информацию записей, прочитанных на книгах, и вообще информацию, полученную при описании экземпляров. Это указатели: библиотек, владельцев книг и лиц, упомянутых в записях; географических названий и названий монастырей и церквей, упомянутых в записях.

Все указатели к Каталогу выполнены постоянным консультантом и соавтором составителя Зорой Кипел. Ей, так же как и всему коллективу Отдела, без систематической помощи, внимания и терпения всех членов которого предлагаемая работа едва ли могла быть выполнена, автор имеет счастливую возможность выразить свою благодарность и восхищение.

«В начале было слово…» (Русская православная церковь и московская печать XVII века)

В начале было Слово…» Отчетливо понимая смысл этого евангельского изречения, мы тем не менее с полным правом можем перенести его и на историю православной цивилизации в славянских странах и на Руси. Христианская культура начиналась здесь с создания азбуки, перевода книг и их распространения. Прошло несколько веков, пока Российское государство и Церковь ощутили острую необходимость принципиального расширения количества книг и их унификации. Поиск «искусства книг печатного дела» стал первостепенной задачей Церкви и престола; выполнить ее после длительных неудачных попыток смогли митрополит Макарий и царь Иван IV Грозный. Опыт до сих пор загадочных для нас «анонимных» типографий середины XVI в. получил историческое развитие только в работе госту некого дьякона Ивана Федорова, типографская деятельность которого в Москве была продолжена Андроником Невежей, Иваном Невежиным, Анисимом Радишевским, Никитой Фофановым, Никифором Тарасиевым. Патриархи всея Руси Иов и Гермоген, цари Борис Годунов и Василий Шуйский активно продолжали московское печатное дело, прерванное затем событиями Смуты и их тяжелыми последствиями для Центральной России.

Восстановление Московской типографии, издание книг «печатного дела» стало одной из первых и важнейших задач для новой династии, особенно после избрания на патриарший престол отца царя Михаила Романова — Филарета. С этого момента деятельность Московского печатного двора прерывалась только на несколько месяцев во время эпидемии «морового поветрия» в 1657 г., хотя юридически типография продолжала работать — сотрудникам даже было выплачено за это время государево жалованье.

Все эти годы Церковь была не только инициатором большинства новых изданий, но и осуществляла контроль за правильностью их содержания и основную работу по их подготовке к печати, так как руководителями Печатного двора и сотрудниками Правильной палаты, готовившими оригинал для набора и проверявшими набранный текст, как правило, являлись иерархи Русской православной церкви и наиболее грамотные и просвещенные монашествующие.

Такое положение совершенно естественно для средневековой Руси, где в течение столетий бурной и трагической истории создателями и хранителями книжного знания были и оставались русские монастыри. Но именно то, что раннее русское книгопечатание при полной поддержке государства оставалось прежде всего церковным делом, вызывало и в XIX, и в XX в. недооценку его историко-культурного значения. Причиной этого было длительное, глобальное отрицание культурного значения деятельности Русской православной церкви.

В распространении и внешней убедительности отрицательной оценки роли раннего московского книгопечатания свое значение имело и недопустимое прямое сравнение с развитием книгопечатания в европейских странах, экономическое и социально-культурное положение которых резко отличалось от России допетровского времени[598].

В последней четверти XX в. истинный характер и роль раннего кириллического книгопечатания были аргументированно доказаны в результате параллельного изучения книговедами ленинградской и московской школ данных архива Приказа книг печатного дела (1620-1690-х гг. XVII в., синоним «книгопечатного») и судеб тысяч сохранившихся экземпляров московских изданий тех лет. В настоящее время благодаря академическим специальным изданиям (Федоровские чтения, сборник «Книга», исследования Пушкинского дома, ИМ Л И и т. д.), а также изданиям каталогов научных описаний печатной кириллицы в фондохранилищах ряда городов старые концепции истории раннего московского книгопечатания полностью пересмотрены. Кратко изложить результаты этой работы разных ученых и коллективов — задача данной статьи.

Говоря об историко-культурном значении печатной книги в России XVII в., было необходимо установить возможно полный репертуар типографии и его предназначение, социальный и географический аспект распространения печатных книг в ближайшие годы после выхода, т. е. кто эти книги приобретал и как использовал; как далеко расходилась новоизданная книжная продукция.

Два последних аспекта исследования особенно важны для более раннего времени, так как считалось, что книги, по крайней мере в первой половине века, в основном оставались в районе Москвы и Подмосковья. Соответствующие исследования касались московского книгопечатания в основном 20-60-х гг. XVII в., так как именно для этих десятилетий в архиве Приказа книг печатного дела, управляющего Печатным двором, сохранились значительные или даже исчерпывающие документы о цене и первоначальном распространении многих изданий. Первоначально при развозке новых изданий по городам в документах учитывался только географический аспект — сколько и каких книг поступало в указанные города. С 1632 г. появляются книги продаж книжной лавки самого Печатного двора, в которых зафиксированы десятки тысяч фактов продажи московских изданий лицам всех социальных слоев общества из самых разных мест, монастырей и регионов страны, поскольку в этих книгах указывалось не только какие книги и по какой цене куплены, но и имена покупателей, их социальное положение и место проживания. Исследование этих документов позволило убедительно ответить на последние два вопроса.

В работах ряда исследователей уже для второй четверти XVII в. доказано, что печатная московская книга поступала в достаточно представительном количестве во все основные регионы Центральной и Северной Руси, в Поволжье, на Пермскую землю, в десятки городов и монастырей. Только в 1621–1624 гг. 3755 экземпляров шести новых изданий были развезены работниками типографии в 36 российских городов от Холмогор до Перми Великой, от Каргополя до Чебоксар, от Вологды до Вятки..} Уже в первой книге продаж 1632 г. зафиксировано, что новое издание [599]

Псалтыри с восследованием куплено в лавке Печатного двора жителями 61 населенного пункта России, в том числе Вологды, Перми Великой, Соловков, Новгорода, Арзамаса, Смоленска… Показательно, что, очевидно, тираж первой книги, проданной через лавку, — большой и дорогой Псалтыри следованной (1 рубль 20 алтын, хотя и продавалась «почем в деле стала», т. е. по себестоимости), вышедшей 8 сентября 1632 г., — был раскуплен уже к 10 ноября. (Нужно иметь в виду, что лавка работала далеко не ежедневно.) В приходной книге книготорговой лавки Московского печатного двора зафиксированы покупки 658 экземпляров этой книги, сделанные 468 людьми в порядке их социального положения: сначала 83 книги были проданы 31 представителю важнейших боярских и княжеских фамилий — Романовым, Шуйским, Черкасским, Пожарскому, думным дьякам и т. д. В списке названы также покупатели из 15 степенных монастырей, 84 церквей, по одной книге было разрешено купить работникам типографии (всего 150 экземпляров). Продажа остальных книг «всех чинов людям» расписана при этой первой продаже через собственную лавку не была.

9 ноября 1632 г. целовальнику Приказа книг печатного дела Никите Спиридонову было дано на продажу 1145 экземпляров Учебной псалтыри, вышедшей из печати 29 августа, но не обычного формата учебной книги — в 4°, а «в десть», т. е. в 2°. Эти книги на обычной бумаге стоили 24 алтына (72 коп.), а на александрийской — 30 алтын (90 коп.). В приходной книге зафиксированы покупатели 1104 книг: 181 книгу купили представители 80 (!) монастырей, 28 экземпляров приобрели иерархи, 133 — члены церковного клира, 50 человек — представители светских властей и торговые люди — купили 129 книг; 51 экземпляр приобрели работники самой типографии[600].

В исследовании записей продаж одного года — с 1 сентября 1636 г. до 31 августа 1637 г., выполненном В.П. и Л. В.Пушковыми[601], учтены 2704 акта книжных продаж. В 1853 случаях сословный состав покупателей этих книг известен. Исследователи выявили в книге 93 «сословных признака» покупателей и отнесли их к восьми сословным группам, указав для каждой число покупок и их процент к общему количеству. На первом месте по количеству покупок, естественно, белое духовенство — 777 покупок (42,1 %); черное духовенство — 305 покупок (16,6 %). Исследователи соединили церковных иерархов и светскую знать, которые вместе сделали 266 покупок (14,4 %); почти столько же приобрели приказные чины — 257 покупок (13,9 %); 94 покупки сделали в книжной лавке за указанное время работники Печатного двора (5,1 %). С 19 сентября по 29 октября 7145 (1636) г. 707 покупателям было продано 1026 экземпляров Требника выхода 1636 г.; 47 раз за указанный год эту книгу покупали служилые люди (2,6 %); среди покупателей в приходных книгах зафиксированы и представители зависимого населения: «монастырские и патриаршие» крестьяне, слуги — «человек его», даже «нищий Вахромей»; эти люди приходили на Печатный двор и сделали 29 покупок, что составило 1,6 % всех продаж.

Что касается географического аспекта распространения вышедших на Московском печатном дворе книг, то В.П. и Л.В. Пушковы установили 113 названий городов и монастырей, жители и насельники которых купили в указанное время книги в лавке, причем на один адрес всегда приходилось несколько покупок; значительно меньше — на близкие к Москве и легкодоступные адреса: от 1,9 экземпляра в Московский уезд до 9,4 экземпляра на адреса понизовских волжских городов и 3,9 покупки — на адреса Поморья и Севера[602].

Значительно полнее наши сведения о снабжении разных регионов России московскими изданиями для 40-х и 60-х гг. XVII в. Так, материалы приходных книг МПД позволили А.В.Дадыкину установить судьбы 4663 экземпляров (т. е. 97,1 % тиража!) первых двух изданий Пролога — 1641 и 1642/43 гг.[603] Из них 176 книг были розданы безденежно, а 4462 экземпляра проданы в результате 2700 фактов покупок. На долю индивидуальных и коллективных покупателей, представляющих российские духовные круги, приходится 34,33 % всех купленных экземпляров. Среди этих покупателей монашествующих было 181 человек, они купили 478 экземпляров книги; 404 представителя белого духовенства приобрели 886 книг; 19 монастырей купили 120, а 16 церквей — 47 экземпляров Прологов. Таким образом, 1532 книги были приобретены представителями Русской православной церкви. Из 2930 экземпляров книг, купленных светскими покупателями, которых мы знаем по приходным книгам лавки, несомненно, большая часть была приобретена для вкладов и в ближайшие же годы также перешла в руки церковных корпораций.

Не меньшую активность проявили представители всех кругов российского общества в приобретении первых четырех московских изданий Паренесиса Ефрема Сирина (два издания вместе с Поучениями аввы Дорофея). Всестороннее исследование этого материала выполнил И. И. Соломин, который установил первоначальную судьбу 3727 экземпляров четырех изданий этой книги на Московском печатном дворе в 1647–1652 гг.[604] 794 книги купили для выгодной перепродажи, отчасти и «про свой обиход» мастеровые и «розница» Печатного двора; 2336 книг было приобретено 1331 светским покупателем. В том числе: 108 лиц высшего общества купили 203 книги; 87 служилых — 117 книг; 159 приказных приобрели 243 экземпляра; 188 представителей торговых кругов — 327 книг; 239 посадских — 575. Из зависимого населения 21 человек купил 32 книги. 699 покупателей, представлявших духовенство, монастыри и церкви, приобрели 1688 книг. В том числе 535 книг Ефрема Сирина и аввы Дорофея купили представители черного духовенства.

Самое большое количество книг приобретали архиереи, которые распространяли новое издание в своих епархиях. 13 человек из этого круга лиц приобрели в лавке Печатного двора 111 книг (т. е. на 1,86 % всех духовных лиц приходится 8,54 % всех купленных книг). Это значительно больше, чем даже корпоративные покупки церквей (17 церквей приобрели 108 книг — в среднем по 6,35 книги), и в три с половиной раза больше, чем средняя покупка на одного покупателя из духовных лиц — 2,41 экземпляра. Несомненно, ту же функцию распространителей нововышедших московских изданий выполняли и монастыри. Например, Чудов монастырь и его насельники приобрели 105 (!) экземпляров всех четырех изданий Паренесиса. Показательно, что если первого издания монастырями был куплен 31 экземпляр, второго — всего 9, то третьего и четвертого — 30 и 35 экземпляров, хотя выход последних двух изданий разделяло всего восемь месяцев (01 января — 11 сентября 1652 г.). 35 книг 1-го, 2-го и 4-го изданий приобрел Кириллов монастырь, 27 — Соловецкая обитель, 26 — суздальский Спасо-Евфимьев и т. д.

Таким образом, четыре издания Паренесиса Ефрема Сирина, предназначенного прежде всего монашествующим, но образно и просто излагающего основные обязанности любого верующего, были раскуплены представителями всех социальных страт общества. Хотя между двумя первыми и двумя последними изданиями прошло всего около пяти лет, а общий тираж книг был достаточно велик — 4800 экземпляров, 4405 книг были реализованы через книжную лавку типографии, при этом цена книг была не маленькая: 1 руб. — экземпляр первых двух изданий, третье — 32 алтына полшестых деньги с полушкой (чуть меньше 99 коп.), а четвертое — 28 алтын три деньги с полушкой, т. е. меньше 86 коп. При первоначальной продаже 83 % всех книг были куплены жителями, церквями и монастырями Москвы и уезда и только 17 % — иногородними. Однако 240 книг, купленных работниками Печатного двора, и 247 — приобретенных 137 рядовичами, несомненно, в большей части были предназначены для перепродажи.

Значительное количество книг, приобретенных москвичами и жителями Подмосковья, судя по записям на сохранившихся экземплярах, очень быстро поступало в виде вкладов в монастыри и церкви, порой очень далеких вотчин или мест службы. Об этом красноречиво говорят данные, полученные при описании печатной кириллицы XVII в. в хранилищах Ростово-Ярославской земли, обобщенные Т. И. Гулиной[605]. На книгах XVII в. прочитано 168 записей, из которых 139, т. е. 83 %, — вкладные и только 29, т. е. 17 %, — владельческие.

Итак, можно утверждать, что большинство книг, купленных представителями светского общества, также предназначалось для вклада — молитв «на помин души» или «во здравие».

Естественно, совершенно иную картину демонстрируют записи XVII в. духовных лиц на тех же книгах. Т. И. Гулина выявила 81 запись представителей черного и белого духовенства; 42 записи, т. е. 51,9 %, оказались также вкладными, а 39, т. е. 48,1 %, — владельческими. Другими словами, духовные лица имели личные библиотеки, необходимые для богослужения и пастырской деятельности. Но если соединить данные записей людей светских и духовных, то из 249 записей XVII в. — 181, т. е. 72,7 % всех зафиксированных фактов принадлежности книги или ее передачи, — это вклады.

Таким образом, именно духовные корпорации в XVII в. обладали самыми значительными библиотеками. При этом нельзя забывать, что, как правило, эти библиотеки обслуживали и прихожан, и окружающее монастыри население. Недаром бывший архимандрит ярославского Спасо-Преображенского монастыря Иосиф, во многом способствовавший пополнению и сохранению монастырской библиотеки, пишет в своем завещании, что «многие книги», розданные из библиотеки для чтения в дома, не были возвращены, и просит (это последние годы XVII в.) людям за стены монастыря его книги больше не выдавать[606].

В своей работе «Читатели изданий Московской типографии в середине XVII века» С.П.Луппов[607] приводит названия 96 населенных пунктов, 52 монастырей и пустыней и восьми уездов, жители и насельники которых приобрели в лавке Печатного двора книги в 1649–1665 гг. (только учтенные в приходных книгах № 47 и 65). По количеству покупок на первых местах древние и традиционные культурные центры — Кострома (39 упоминаний), Ярославль (38), Рязань (25), Нижний и Великий Новгород (46), Вологда (28), Казань (26). В среднем иногородние покупатели сделали 32,6 % всех учтенных автором покупок, что при условии вышеуказанного процента (83 %) книг, приобретенных для вкладов, составляло только часть поступающих в регионы московских изданий.

Итоги изучения ситуации, сложившейся к началу второй половины XVII в. с распространением книг московской печати, снова подвел В. П. Пушков[608].

Анализ данных о социальных и географических аспектах распространения через лавку Печатного двора новых изданий 1662–1664 гг. показывает дальнейшее продвижение московской печатной книги во все слои общества большинства традиционных и новых регионов. В книгах продаж этих лет зафиксированы покупки жителей 79 уездов, в том числе Соловков, Витебска, Смоленска, Киева, Вятки, Чердыни, Сибири. Таким образом, можно предполагать, что уже во второй трети XVII в. сложился рынок снабжения книгами основных традиционных регионов России; к середине века фактически не осталось районов, куда новые московские издания так или иначе не попадали бы уже в ближайшее после выхода время.

К концу первой трети XVII в. именно Московский печатный двор успешно решал важнейшую функцию обеспечения печатными книгами большинства территорий Российского государства, и Русская православная церковь не только определяла репертуар изданий, но и была основным их потребителем и распространителем.

При этом историко-культурная роль ранней российской печати зависит от состава, функций и общероссийского значения издаваемых типов книг. Попытаемся проанализировать состав репертуара государевой Московской типографии в преддверии нового, петровского времени — в сложнейший период второй половины XVII в. Провести убедительный анализ результатов деятельности Печатного двора стало возможным только после сплошного исследования 17 000 страниц скорописи приходно-расходных документов архива Приказа книг печатного дела, позволившего дополнить уже известный список сохранившихся изданий[609]еще почти 100 названиями, т. е. 35 %. В результате мы получили возможность говорить о 410 изданиях Московской типографии, вышедших в свет с сентября 1652 до конца 1700 г. За 48 лет — годы трагического раскола Русской православной церкви, моровых поветрий, стрелецких и городских восстаний, соловецкой осады — Московская типография подготовила 84 типа книжной продукции, отпечатанной 410 изданиями в количестве не менее 1 010 430 экземпляров, что доказательно подтверждено документами архива.

Для дальнейшего анализа (учитывая еще сохраняющуюся средневековую синкретичность многих изданий) необходимо представлять основные типы вышедших в типографии в эти годы книг согласно их основным функциям.

Естественно для культуры православного государства, что на первом месте указываются книги Писания, функции которых можно было бы определить как «всеобщие», — источник постижения Веры, единственный неопровержимый авторитет в делах церковных и государственных, в полемике, решении большинства спорных вопросов.

На Московском печатном дворе во второй половине XVII в. были отпечатаны 23 тиража (31 160 экз.) книг Писания: Четвероевангелие вышло в 12 изданиях, Апостол — в 10, а первая московская полная Библия — в одном. Книги Писания были адресованы фактически только Церкви, приказам, высшим государственным и местным учреждениям, библиотекам духовных лиц и представителей высших сословий, как правило имевших домовые моленные. Эта политика руководителей Печатного двора равно вызвана наличием многочисленных экземпляров прежних изданий и тщательным сохранением книг Писания, минимальной справой именно этих книг (что и позволило еще многие годы их использовать), необходимостью срочного издания новых типов книг и значительного увеличения тиражей книг для обучения. Необходимо помнить, что продажа книг всегда была открытой, ограничивалось только количество закупок сотрудниками самого Печатного двора.

Именно Евангелие, как книга совершенно необходимая почти для любого богослужения, наиболее популярная и ценная, становится шедевром с точки зрения искусства московского книгопечатания последней четверти XVII в. В 1681 г. при патриархе Иоакиме напечатано роскошное издание напрестольного Евангелия. Каждая из 762 страниц книги была помещена в рамки — линейную и наборную. В книге, кроме обязательных четырех гравированных изображений евангелистов и эмблемы распятия, 90 инициалов (с 21 доски), 46 заставок (с 10 досок), 27 концовок и 266 вставок в рамки на полях. Тираж был напечатан на бумаге «трех рук и цен». Один из лучших граверов Печатного двора — Алексей Нефедьев «резал к делу» 15 клейм, четыре заставицы малые, 15 «слов фрязских больших» и 20 слов «полуфрязских». На издание были «положены» 166 руб. 20 коп., потраченных «на каменное строение»; себестоимость 40 книг на большой александрийской бумаге стала по 4 рубля 8 алтын 2 деньги, но цена на эти книги была назначена по 8 руб. (!), и тем не менее все книги быстро разошлись, став в течение нескольких десятилетий предметом особо ценных вкладов. На подносные экземпляры именно этого издания чаще всего ставили драгоценные переплеты. Почти во всех региональных собраниях есть вкладные экземпляры Евангелия 1681 г.

Например, в Тверском государственном объединенном музее под № 1257 хранится экземпляр этого издания в окладе с высокорельефными изображениями с позолотой на средниках и наугольниках, вложенный в Старицкий Успенский монастырь в 1685 г. Никитой Никифоровым Годовиковым, перечислившим во вкладной записи весь свой род[610]. Еще два экземпляра того же издания в музее происходят из библиотеки кафедрального собора. Один из них — в цельнометаллическом золотом и серебряном окладе XVII в. — в 1697 г. «построен» в отрочь монастырь при архимандрите Ионе инокиней Феклой Ивановной Плещеевой по ее сестре Анне Ивановне Квашниной. Четвертый экземпляр Евангелия 1681 г. происходит из Калязина монастыря[611].

Четыре экземпляра этого издания учтены и на Пермской земле. На двух из них сохранились драгоценные высокопрофессиональной работы оклады XVIII в. и 1853 г.; последний весит, судя по выбитой на нем надписи, 7 фунтов серебра. На пластине в центре нижней крышки оклада выгравирована надпись: «Во всю землю изыде вещания их и в концы вселенныя глаголы их. Рим. Гл. 10, стих 18. Поновлено усердием прихожан апреля 1853 года»[612]. Таким образом, это издание полностью сохраняло в веках свою особую привлекательность.

Насколько ценилось это издание, показывает наличие в современном собрании Ростово-Ярославской земли 17 (!) экземпляров этой книги, большинство из которых отпечатаны на александрийской бумаге, сохранили (или имели и утратили) драгоценные переплеты и оклады. Один экземпляр этого издания, в котором гравюры и первые листы Евангелий были заменены высокопрофессиональными миниатюрами и рукописным текстом, видимо, происходит из личной моленной царевны Софьи.

Очевидно, оправданный успех книги 1681 г. привел в 1689 г. к изданию еще более роскошного Евангелия. В отличие от всех известных нам печатных московских книг второй половины XVII в. оно было издано «на целом александрийском листу на стороне по одной странице» (т. е. in folio в подлинном смысле!) «по 16 строк большими словами… заводом 140 книг в клейме, 10 книг без клейма и без фрязских слов» (т. е. экземпляры, в которых были оставлены пустые места для ручной росписи). На 323 листах (626 с.) книги девять заставок, 396 инициалов, все страницы в рамках со вставными гравированными клеймами.

Резал новые орнаменты тот же Алексей Нефедьев по рисункам Ивана Епифанова. В собрании Ростово-Ярославской земли описаны пять экземпляров роскошного издания 1689 г.! Размеры этих книг и сегодня от 650 до 658 на 440–450 мм. На всех книгах в той или иной степени сохранились драгоценные оклады. На одном из них выгравировано, что в 1694 г. в ростовскую соборную церковь по благословению митрополита Ростовского и Ярославского Иоасафа его внук Иван Яковлев «дал вкладу на сие святое Евангелие камень изумруд в золоте четверодолной». Вторая книга вложена в Спасо-Ярославский монастырь при архимандрите Иосифе «во веки неотъемлемо» по приказу боярина Родиона Матвеевича Стрешнева его сыном Иваном Родионовичем для поминовения членов рода Елизаровых.

Историко-культурное значение первого московского издания Библии очевидно, о высоте художественного и типографского искусства его оформления также сказано достаточно. Библия 1663 г. активно раскупалась современниками, несмотря на достаточно высокую цену (5 руб.); уже в 1664 г. через лавку Печатного двора было продано 1456 книг на сумму 7280 руб. Тираж Библии составлял 2412 экземпляров (12 — на александрийской бумаге)[613].

Тексты московских изданий Писания сверялись с древними греческими и славянскими рукописями, с различными кириллическими изданиями. Наиболее подробное изложение такой работы известно по документам об издании Апостола 1679 г. При подготовке текста справщики должны были «чести книгу Апостол с древнейшими апостолы рукописными и харатейными словенскими, с киевскими, кутеинскими, Виленскими, с Беседы апостолскими и со иными переводы»[614].

Исправление текстов для новых изданий требовало наличия на Печатном дворе библиотеки, которая сначала находилась в самой Правильной палате, и один из ее сотрудников был за соответствующее жалованье книгохранителем. Книги в библиотеку Печатного двора приобретали постоянно, в том числе греческие, латинские, польские, белорусские. Платили за них и деньгами, и «рухлядью» — соболями из Посольского приказа[615]. Нередко книги на Печатный двор дарили и русские, и зарубежные архиереи. Архимандрит Дионисий оставил свои книги в России «ради…

царского пресветлого величества дел и ради церковный потребы и общая пользы». Сверяя московские, славянские и «старогреческие» тексты, справщики понимали невозможность дословного перевода и справедливо указывали, что из-за того, что «во еленогреческом языке едино имя на многия разсуждения полагается и глаголется и во единоя глаголе многия различная речения бывают», в русском переводе неизбежны «речения произволныя» (издательский текст на обороте титульного листа сборника переводов Епифания Славинецкого, издание 1665 г.).

35 типов книг для богослужения были изданы во второй половине XVII в. 170 (!) изданиями общим тиражом 293 630 экземпляров, что составляло 247 стандартных (по 1200 экземпляров) тиражей, т. е. средний тираж одного литургического издания составляет 1,45 стандартного — 1727 экземпляров.

Основные типы богослужебных книг также были сверены и выправлены. Особенно тщательно и долго готовилось руководство Печатного двора к новому изданию Церковного устава, который вышел только в 1682 г. (через 41 год после выхода предыдущего издания!); затем все новые издания связанных с ним типов книг также были соответствующим образом скорректированы.

Однако этим новое в издательской деятельности не ограничилось. Церковь особое внимание во второй половине XVII в. обратила, во-первых, на самостоятельные издания тех текстов, которые стали в том числе поводами для раскола Русской церкви, так как изменения в их текстах не были приняты частью православного общества. Во-вторых, было предпринято издание особенно часто повторяемых текстов или особенно значимых в условиях острейшей полемики с последователями Аввакума, Никиты Пустосвята и других «раздорников». Потребовались не только новые типы изданий, но и их новые формы, рассчитанные на гораздо более широкие круги общества, а не только на духовенство и церковный клир. Церковь теперь обращается непосредственно к верующим, убеждая их в неправоте «супротивников». Так, значительно расширяется репертуар изданий в лист, т. е. маленьких книжечек в восьмую долю листа (8°), состоящих из восьми листов (16 страниц).

Новым было и издание особенно актуальных текстов «на листу», т. е. на одной стороне большого листа, которые использовались как современные плакаты, в том числе наклеивались на стены церквей для всеобщего обозрения. Уже 3 апреля 1657 г. таким образом были напечатаны 2400 «Листов о поклонах», объясняющих запрет патриарха Никона (ставший началом открытой конфронтации) так называемых метаний в Великий пост во время чтения покаянных молитв. 25 марта 1658 г. были отпечатаны 3600 книжечек «в лист» с текстом Символа веры, изменение текста которого и вызвало знаменитую фразу протопопа Аввакума: «Умрем за единый “аз”». «Символ» был заново сверен с греческими текстами и противительного союза «а» между словами «рожденный» и «несотворенный» уже не содержал. В новый перевод «Символа» были внесены и еще несколько существенных корректив. К этому же типу относятся и Сборник с текстами ектений (или Дьяконник), напечатанный в 1656 г., и самостоятельные издания текстов Вечерни (пять изданий — 20 400 экземпляров!).

Новым для московской печати было и то, что ряд изданий предназначался для людей, по той или иной причине не имеющих возможности присутствовать на богослужении. Таковыми были прежде всего отдельные издания канонов, тексты которых публиковались и в соответствующих типах богослужебных книг — Минеях и Триодях. Например, Канон святой Пасхе был отпечатан в 1682, 1686 и 1700 гг. тиражом 13 200 экземпляров, Каноны преподобному Сергию Радонежскому на 25 сентября и на 5 июля были напечатаны в 1689 и 1692 гг. Каноны Алексию митрополиту Московскому, актуальные ввиду того, что он был небесным покровителем не только России, Москвы, но и царя Алексея, публиковались самостоятельными изданиями многократно: с 1661 по 1692 г. всего вышло шесть изданий. Первостепенное значение для каждого христианина именно пасхальной службы определило необходимость публикации не только Канона Пасхе, но и всего Восследования во святую неделю Пасхи и светлую седмицу: в апреле 1690 г. вышла специальная 32-листовая книжечка в 8° с этими текстами, удобная и для воинского похода, и для личной поездки, и для нового, еще не имеющего Триоди, храма. Чрезвычайно важны были отдельные издания Канонов за упокой с помянником, напечатанные на Московском печатном дворе в 1680 и 1682 гг. общим тиражом 3600 экземпляров. К тому же типу богослужебных текстов, выбранных из основных литургических книг, рассчитанных на самые широкие круги общества и изданных на Печатном дворе самостоятельно, относятся Молитвы спальные и утренние, которые с 1678 по 1693 г. были изданы четыре раза, а их общий тираж составил 7500 экземпляров. Насколько эти книжечки были необходимы, говорит постоянный рост их тиражей: 300 экземпляров (первое издание), 1200, 2400 и 3600 (четвертое).

Важнейшей заботой Церкви в эти годы, наряду с изданием книг Писания и текстов богослужения, были книги учительные, особо актуальные в связи с полемикой со сторонниками и последователями протопопа Аввакума и наступлением европейских реформационных конфессий. Говоря об этих типах изданий, написанных талантливыми русскими иерархами и изданных сразу за определенными событиями, необходимо помнить, что борьба шла и против государственной власти, и против Церкви, которые выступали как единая сила, использующая в этой борьбе не только яростное, грозное слово, епитимьи и отлучения, но и ссылки, тюрьмы, жесточайшие средневековые казни, применение которых прямо благословлялось Церковью. Достаточно напомнить об изданиях в двух редакциях Слова «На Никиту Пустосвята», приписываемого патриарху Иоакиму, напечатанных в июле 1682 г., и о «Слове благодарственном о избавлении Церкви от отступников» (1683), прямо посвященном благодарности Господу за казни руководителей «отступников». Страшные проклятия на «сопротивных сопостатов» Церковь обрушивала и в специальном молебне «О умирении и соединении веры», текст которого также трижды был издан в 50-60-е гг. XVII в.

Учительные тексты, посвященные борьбе с «отступниками», принадлежавшие перу патриархов Никона и Иоакима, Симеона Полоцкого, архиепископа Холмогорского Афанасия, напечатанные на Московском государеве печатном дворе, по актуальности и простому языку, быстроте выхода и массовому адресату можно прямо сравнить с публицистикой следующих эпох. Однако надо отдать должное их авторам — при всем вышесказанном все эти труды являлись талантливыми богословскими сочинениями чрезвычайно начитанных и уверенных в своей правоте иерархов, не просто опровергающих положения своих оппонентов, но и приводящих (цитирующих) их в своих сочинениях, что, несомненно, значительно способствовало убедительности полемики, которая и с той и с другой стороны по ряду спорных проблем не была достаточно доказательна.

Русская православная церковь, а значит, и Печатный двор в это время не могли не обратить самое серьезное внимание на активное наступление католицизма, униатской и реформационных церквей. В предисловии патриарха Адриана к московскому изданию 1696 г. Катехизиса Петра Могилы, вышедшему под названием «Православное исповедание веры соборной и апостольской церкви восточной», прямо говорится именно об этой направленности книги. Патриарх пишет, что совершенно необходимо опровергнуть «лживые догматы», которые, «аки волцы во овчих кожах», начали «тайно и явно» «в нашу всероссийскую полуденную страну… вносити» «латиницы… люторы… кальвины». Адриан жалуется, что все это вносится путем распространения «типом изданных книг, написанных славянским чистым диалектом». Очевидно, что и бороться с ними было необходимо в эти годы также с помощью православного печатного слова.

Поскольку речь во второй половине XVII в. шла о необходимости убедить все общество, и прежде всего многие тысячи людей из низших сословий, впервые поставленных расколом Русской церкви перед принципиальным выбором пути, который должен привести каждого к спасению его души, активность интереса к вопросам религии выросла многократно. А значит, многократно усложнились задачи Церкви. По сути дела, почти каждое новое издание Печатного двора так или иначе отвечало актуальным задачам опровержения противников церковных реформ.

Важнейшую роль в этом отношении играли Поучения святительские к новопоставленному иерею (Хиротонии, или «Чиновники священнические»), которые должны были подготовить священников к их новым сложным задачам. Поучения были рассчитаны на тысячи вновь поставленных иереев, для которых в самом начале патриаршества Никона на том же Печатном дворе было издано 7000 ставленных грамот. Это были те люди, на плечи которых легло объяснение необходимости церковных реформ и их реальное осуществление. Поучение святительское издавалось с 1670 по 1683 г. семь раз (!). Немаловажную роль играли и издания поучений, непосредственно трактующих полемические вопросы, например «Извещение чюдесе о сложении триех первых перстов», изданное в 1677 г.

Русская православная церковь, как и всегда в сложные исторические периоды, обращалась к незаменимым трудам отцов и учителей христианской Церкви. Впервые в Москве были изданы труды Иоанна Златоуста — Беседы на евангелистов Матфея и Иоанна (1664 и 1665 гг.), актуальные поучения того же автора «О священстве», а также книги Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского, Иоанна Дамаскина (в сборнике переводов Епифания Славинецкого 1665 г.); были переизданы такие незаменимые в русской книжной культуре сборники, как Маргарит, Евангелия учительное и толковое, Поучения Ефрема Сирина (1667). Именно сочетание в репертуаре типографии трудов древних признанных авторитетов раннего христианства и православия и актуальных сочинений русских авторов — современников и участников событий — во многом обеспечило значение изданий второй половины века.

Этот принцип удачно осуществлен уже в первом же полемическом сборнике 1655/56 г. «Скрижали»[616]. В книге объединены решения церковного Собора 1656 г., тексты приехавших в Москву глав Православных церквей, например патриарха Гавриила Сербского «О седми тайнах», и самого Никона, труды отцов Церкви, например Афанасия Великого, Николая Кавасилы (Византия, XIV в.), а также более поздних христианских авторов — Николая Малаксы «О сложении трех перстов» (опубликовано в Венеции в XVI в.) и других авторов XVI в., Зиновия Отенского и даже тексты переписки Никона с Паисием Константинопольским. Таким образом, Русская церковь и издатели аккумулировали буквально всю богословскую традицию для подтверждения истинности своей позиции фактически по всем спорным вопросам.

Громадное значение имело и издание в 1653 г. полного исправленного сборника «Кормчая книга» — основного средоточия церковного права, публикация которого вместе с Уложением 1649 г. обеспечила государство и Церковь полным печатным, т. е. единым для всех, текстом и светских законов, и церковных установлений (впервые в Европе!).

Значение многих — на первый взгляд только чисто богослужебных — текстов далеко выходило за рамки церковных интересов, объединяя цели духовные и государственные, призывая высшую милость и поддержку делам светским. К таковым, несомненно, относятся столь важные для каждого участника военных походов «Ектении о победе на агаряны» (пять изданий 1679–1687 гг.), молебное пение, «певаемое во время брани», изданное вместе с поучением патриарха Иоакима «Во время нахождения супостатов». Красноречиво полное название этого издания: «Последование молебного пения ко Господу Богу нашему за царя и за люди, певаемого во время брани против супостатов, находящих на ны»[617]. Вторая часть издания с текстом патриарха Иоакима также называлась совершенно точно: «Поучение, возбуждающее люди до молитвы и поста во время нахождения супостатов». К этому же типу изданий относятся 1200 экземпляров, напечатанных 11 августа 1656 г., совершенно необходимых в преддверии страшного «морового поветрия», поучений патриарха Никона «православным христианом о опастве морового поветрия»[618] и ряд иных московских изданий второй половины XVII в.

Среди них на первом месте необходимые для русского земледельческого общества Святцы, содержащие всегда не только солнечный календарь церковных праздников, дней памяти, циклов, постов, но и «Зрячую пасхалию», позволяющую определить для любого года день Воскресения Христова, праздники и циклы лунного календаря — данные настолько необходимые для православного государства, что окончание предыдущего Великого индиктиона вызвало представление о связанном с его завершением концом света и Вторым пришествием Христовым.

В XVII в. вся жизнь русского человека, крестьянина определялась христианскими праздниками и памятями. С ними было связано начало и завершение сельскохозяйственных работ, поминовение усопших, время смотрин и свадеб, ежегодные циклы запасов на зиму, мужских и женских домашних работ, т. е. вся жизнь общества, семьи, личности. Поэтому именно Святцы (Месяцеслов, Малый устав) были логично избраны Русской церковью в качестве места для кратких сведений по истории Церкви и России: памяти святых и подвижников раскрывали события российской истории, а сам тип этой книги справедливо получил название «Святцы с летописью». Незаменимая роль этого календаря и определила количество изданий Святцев — за 48 лет (1652–1700) на Печатном дворе вышло 11 изданий традиционных Святцев (обычно книжечка в 8° и даже 12-ю долю листа, удобная именно для личного употребления); четыре раза — в 1662, 1663, 1664, 1679 гг. — Святцы выходили в новой форме, в виде листа односторонней печати, чрезвычайно удобного для всеобщего ознакомления прихожан в церкви. Об отношении к этой книге говорит то, что 15 изданий были отпечатаны 40 стандартными тиражами (!) и вышли в 48 000 экземплярах. В 1659 и 1662 гг. были напечатаны Святцы с летописью в количестве 2400 экземпляров каждое издание.

Информация этих книжек, в XVIII и XIX вв. многократно перепечатывавшихся и ставших важнейшим и самым кратким источником исторических знаний русского народа, охватывает время от начала христианства, а для Руси — с ап. Андрея Первозванного и св. Кирилла, что «переложил… за 130 лет до крещения Руси… грамоту греческую на русский язык», до 1625 г. — дара Москве части хитона Иисуса Христа. По подсчетам М.В.Гусевой, подробно проанализировавшей эти издания[619], в Святцах с летописью 112 статей посвящены истории Русской церкви и русской святости, которые отражают и основные события российской истории — от принятия христианства до, как уже было сказано, XVII в. В годы борьбы внутри общества трудно переоценить это издание, в котором не только на примерах русских святых мучеников и подвижников, преподобных иерархов и благоверных князей доказывалась глубокая историческая святость Русской православной церкви, но воспитывался естественный патриотизм и гордость своей историей и своими предками. Те же Святцы сообщали своим читателям сведения по раннехристианской истории, укрепляя веру и понимание единства древних христианских церквей и Русской церкви. Фактически Святцы создавали третий тип самых кратких житий святых — после минейного и проложного — «календарный», который оказал важное влияние на психологию русского верующего человека.

Однако все сказанное выше только конкретизирует и дополняет тот факт, что для русского православного общества все события государственной, общинной, семейной и личной жизни социализировались, освящались, т. е. становились признанной реальностью, только вследствие совершения определенного богослужебного чина, молебна, молитвы, тексты которых и заключались теперь и для Церкви, и для ее паствы в московской печатной книге[620].

Важным шагом, предпринятым Церковью и типографией, была подготовка и издание так называемых «Часов на кругах», полное название: «Указные часы на листах». Дело в том, что в России до конца XVII в. фактически не было часов, кроме достаточно редких солнечных, очевидно в условиях страны малоэффективных, и башенных, требующих постоянной коррекции. Но организация вседневного церковного богослужения, совершаемого круглый год в соответствующее время суток, требовала знания соотношения и длительности дня и ночи, которое в наших широтах, в отличие от мест, где складывалось христианское богослужение, постоянно менялось. Жизнь общества и жизнь Церкви требовали не только знания точного времени, но и его унификации. Пока же начало вечерних богослужений определялось примерно так: «по заходе солнца мало» — или аналогичными по своей точности указаниями. В Святцах для каждого месяца называлась длительность дня и ночи. Достаточно простая и удобная схема корректировки и определения времени суток была выгравирована и напечатана на одной стороне листа, так же как «Святцы на листу», и была незаменимым к ним дополнением и пособием и для определения начала уставного богослужения в тысячах церквей, и, несомненно, для корректировки башенных часов. Поскольку это издание выходило два раза (скорее три: в 1663, возможно, ок. 1668 и 1687 гг.) в очень значительном количестве — не менее 8400 экземпляров (двух известных изданий), оно предназначалось по крайней мере для городских и монастырских церквей[621].

Во второй половине XVII в., в связи с историческими событиями, развитием и усложнением социальной и экономической жизни, активным становлением личностного начала во всех общественных и интеллектуальных сферах, была необходима прежде всего широкая грамотность русских людей, которым предназначались многие (скорее большинство) изданных на Печатном дворе текстов. Именно эту задачу также средствами книгопечатания и решили во второй половине XVII в. Русская православная церковь и Российское государство. Из 1 млн 12 тыс. экземпляров книг[622], вышедших в 1652–1700 гг. со станов Московской типографии, 536 тысяч составляли книги для воспитания в вере и обучения грамоте. Таким образом решалась и задача, скорее важнейшее условие, Петровских реформ и перехода средневековой Руси в Новое время — грамотность значительной части общества.

Во второй половине века при всех патриархах и при всех руководителях Печатного двора систематически издавались книги для обучения грамоте. В синкретичной культуре Средневековья все древние типы книг были многофункциональны. Обучение грамоте любого члена общества начиналось с усваивания азбуки. На Печатном дворе первые Азбуки были напечатаны в 1634 г. и подготовлены подьячим «азбучного дела» В.Ф.Бурцовым. Этот тип книжечки в один печатный лист (16 страниц текста) включал одно и то же содержание, начиная с Азбуки Ивана Федорова. Азбука — или «Первоначальное учение детем» — содержала и во второй половине XVII в. изображение букв азбуки, слоги из двух и трех букв, названия букв, самые основные сокращения, т. е. «слози имен по азбуце под титлами», «число церковное» — славянские цифры — и «имена просодиям» — надстрочным и строчным знакам. Во второй половине XVII в. на Московском печатном дворе было выполнено 51 издание Азбуки «на листу», только три из которых отпечатаны одним стандартным тиражом, остальные — в количестве от 2 до 12 тиражей, т. е. от 2400 до 14 400 экземпляров. Всего за эти годы отпечатано 258 тыс. Азбук, которые были общедоступны, так как по большей части продавались по одной копейке и раскупались в лавке Печатного двора за несколько дней.

Следующей книгой для обучения был Букварь, или Расширенная Азбука («Азбука с прибавкою», «Азбука с орацеями»[623]). Если не считать Букварь В.Ф.Бурцова, отпечатанный в его типографии, то первая такая книжечка на Печатном дворе вышла в 1657 г. В типографии она именовалась «Азбука с прибавкою» или «Букварь с тестаментом». В интересующее нас время вышли (известны сегодня) восемь изданий Букваря (22 800 экз.) и девятое для нужд царского двора (всего 20 экз.) — знаменитый Букварь Кариона Истомина, содержание которого определялось в указе (июнь 1699 г.): «Напечатать царевичу Алексею Петровичу 20 Букварей з десятословием и с шестью совершенствы Нового Завета и с приветствиями на господские праздники и с виршами и Стоглавом Геннадия патриарха в полдесть на полуалександрийской бумаге шестью разными азбуками»[624].

После усвоения Азбуки (или Букваря) далее любой учащийся переходил к Часовнику, по которому все и учились читать. Это был решающий и фактически идеальный выбор, о котором мечтали все педагоги Нового времени, обеспечивавший одновременно обучение и воспитание. Часовник, содержащий неизменяемые тексты суточных служб, таким образом, предоставлял ученикам возможность усвоить самые общие, важнейшие положения христианства. Специально эта проблема освещена в статье Е.В.Градобойновой, которая убедительно показывает, что «Часовник не просто давал комплекс элементарных знаний, необходимых христианину, чтобы он мог понимать церковную службу, самостоятельно совершать молитву», но и учил «строить свои взаимоотношения с окружающей действительностью, с социумом и, конечно, со своим собственным миром»[625].

Завершением и обучения, и воспитания для большинства учащихся этого времени служила Псалтырь, которая на Печатном дворе в эти годы всегда, в отличие от Псалтыри следованной, называлась Учебной (ранее — келейной или малой). Это одна из важнейших книг христианской эпохи, часть Ветхого Завета, — по определению Василия Великого, «Царь-книга», «Книга книг» — лежала в основе христианского персонализма, учения о Вечном, Всемогущем и Всемилостивом Боге и взаимоотношениях Господа с личностью человека, созданного Им по своему образу и подобию. Псалтырь во многом определяла глубину веры и менталитет человека в течение веков православной цивилизации в России; все оттенки человеческих чувств, рожденных верой, социумом, внутренней жизнью, получили свое раскрытие в Псалтыри. Именно эта книга более всего воспитывала личность, давала ключ к пониманию себя самого, а значит, и других, близких и далеких. XX век во многом потерял это знание, исключив для громадного большинства людей этот учебник воспитания личности, движения к высшему, ничем его не заменив. В XX в. утрачено умение понимать и свою, и чужую жизнь души, утрачена и все более утрачивается неповторимость и глубина личности. В своих азбучных стихах архимандрит Иосиф[626] — замечательный духовный писатель, поэт, рачительный хозяин и богослов — сумел выразить эту мысль совсем кратко: «Читай Псалтырь зде — счастлив будешь везде».

Во второй половине XVII в. за 48 лет Печатный двор выпустил 35 изданий Часовника[627] и 33 издания Учебной псалтыри, но в первом случае были напечатаны 132 тыс. Часовников, а во втором — 93 тыс. Псалтырей. Обе эти книги фактически выполняли в православной России две неразделимые важнейшие функции: являлись основой обязательного вседневного богослужения в храмах, монашеского правила и домашней молитвы, а также воспитания в вере и обучения грамоте.

Подвести итоги сказанному можно словами архимандрита Иосифа — человека, соединившего в своих трудах, интересах, своем образе и, главное для нас, в книжном знании Средневековье и Новое время. Иосиф писал, что если земля Господом дана людям для «чювственной сытости», то книги — для «сытости духовной»: «Зане птице криле на летание, духовнии сии (книги. — И.П.) — криле уму на летание к высоте небесней… Птица без крила скоро поймана будет, инок без книг от диавола поруган. Божие слово на диавола острее меча…»

Археография XXI века[628]

Рубеж XX–XXI вв. ознаменовал для России не только новую временную эпоху, но и радикальные изменения во всех областях жизнедеятельности общества и государства, в том числе и науки, прежде всего гуманитарной.

Большинство гуманитарных дисциплин в значительной степени зависит от общественно-государственной ситуации и находится сегодня в противоречивом положении. Потребность общества в новых исторических концепциях, в популяризации научных достижений чрезвычайно велика. Перед историками стоит задача вернуть народу его великую и сложную историю, в популярной литературе нередко забытую, оболганную, хитро подправленную, подогнанную под те или иные интересы. Однако отстоять правду о нашем прошлом гораздо труднее, чем его исказить. В конце XX в. вышли сотни прекрасных профессиональных исторических книг, которые, однако, не могут серьезно повлиять на общественное мнение и сознание, как правило, из-за мизерности тиражей. Научная книга недоступна даже для большинства профессионалов, тем более она не способна ответить на потребности общества.

Новое положение в издательской и информационной деятельности вызвало к жизни, с одной стороны, плюрализм профессиональных научных мнений, с другой — лженаучные и просто бредовые концепции, сфабрикованные источники, пересмотр оценок всего и вся — от древнего язычества до Великой Отечественной войны. В отличие от полуголодной науки, эти книги имели финансовую поддержку, дорогостоящий пиар, стотысячные тиражи. Достаточно вспомнить ставшую нарицательной деятельность А. Т. Фоменко и иже с ним, которая из первоначально неграмотной попытки «физиков» стать «лириками» в последнем десятилетии превратилась в крупное финансовое предприятие, сознательно стремящееся подорвать влияние научных исторических дисциплин, подменив их модным сегодня сенсационным словоблудием.

В начале XXI в., как всегда в развитии исторической науки, каждый шаг вперед обусловлен необходимостью систематического пересмотра, коррекции или подтверждения прежних идей, положений и выводов; связан с введением в науку новых источников или переосмыслением уже известных, с использованием новых методик, более глубоким всесторонним изучением известных памятников. Это особенно важно для истории далекого прошлого, спекуляции по поводу оценки которого, как правило, требуют ответа на современном уровне научных исследований. Отсюда существенно возросшее значение источниковедения в самом широком его понимании.

Это положение прежде всего касается археографии как сложившейся и апробированной системы выявления, изучения, адекватного научного описания каждого (и любого) письменного памятника. Она объединяет современные достижения многих дисциплин, с помощью которых анализируются носитель текста, материалы и способы нанесения текста, особенности почерков или шрифтов и многое другое, что позволяет определять время и место памятника в культуре его эпохи, общие и индивидуальные черты, историческую судьбу.

Археограф опирается на достижения филигранологии, палеографии, текстологии, кодикологии, должен детально знать «историю в лицах», стили и школы орнаментики, миниатюры и гравюры, технологию переплета, историю русской литературы и многое другое. Научное описание памятника — это выводы из его всестороннего комплексного анализа; именно такое археографическое исследование необходимо при работе с любыми подлинниками — от списка Хронографа до писем времен Великой Отечественной войны.

Исследователь не в состоянии объехать сотни российских и мировых хранилищ, в фондах которых могут находиться интересующие его источники, самостоятельно изучить каждый их список или экземпляр издания. Отсюда столь важное значение современных археографических исследований и публикаций, которые вводят в научный оборот тысячи новых памятников, позволяя исследователям значительно расширить их источниковую базу, более глубоко и точно ее проанализировать.

Попытки свести задачи археографии и ее формы исключительно к эдиционным представляются достаточно странными, если вспомнить, что издаются тексты, возможно, только доли процента изучаемых памятников. Отсюда же вытекает высокая оценка археографии самым признанным авторитетом XX в. в области изучения русской культуры — Д. С. Лихачевым, который писал, что именно «археографией начинаются все науки, изучающие русскую культуру… и именно археография сохраняет будущим поколениям самое ценное в любой культуре, а в русской — особенно, — книги, рукописи, Слово»[629]. Он же отмечал, что история и филология опираются на достижения археографии, которые всегда должны предшествовать иным гуманитарным исследованиям.

Различные формы археографии — полевую, описательную (часто встречается термин «камеральная») и эдиционную — постоянно использовал в своей разносторонней деятельности «отец русской археографии» академик П.М. Строев, который называл ученых (и себя самого), работающих в хранилищах и библиотеках разных губерний России, археографами «путешествующими». Он считал необходимым провести поиски новых памятников во всех регионах страны, что, с его точки зрения, только и могло обеспечить превращение «отечественной Клио из жалкого бедняка в обладательницу несметных сокровищ»[630].

Задачи и методы полевой археографии были разработаны и успешно применены на практике в 50-60-х гг. XX в. В.И.Малышевым, создавшим ленинградскую школу полевой археографии. Быстрое и плодотворное развитие археографии пришлось на достаточно короткий срок: вторую половину 1960-х — первую половину 1990-х гг., и было достигнуто во многом благодаря деятельности Археографической комиссии Академии наук СССР во главе с С. О. Шмидтом, продолжившим работу, начатую академиком М.Н.Тихомировым. Тихомировские чтения Археографической комиссии 1970 г. и Всесоюзная археографическая конференция 1976 г. подвели впечатляющие итоги полевых работ многих коллективов археографов разных регионов страны[631]. Было достигнуто понимание, что полевые работы, особенно перспективные в регионах, исторически заселенных старообрядцами, переросли задачи только собирания. Из собирания книжных памятников истории и культуры, а затем из собирания и изучения их в среде бытования полевые работы превратились в комплексное изучение самой среды бытования — традиционной народной культуры и культуры книжной как основы сохранения и воспроизводства традиций.

Задачей полевой археографии стала фиксация и изучение всех аспектов традиционной веры и культуры в их исторических связях с кириллической книгой. Именно такие исследования, которые многие годы вели в регионах коллективы специалистов разного профиля, впервые не просто декларировали, а на конкретном историческом материале показали и доказали реальную связь всех аспектов традиционной культуры с книгой — инструментом сохранения и воспроизводства древних народных традиций.

Результаты полевых археографических исследований существенно обогатили целый ряд гуманитарных дисциплин. История, история книги и книговедение получили тысячи новых книжных памятников, многочисленные ранее неизвестные исторические источники. Полевые работы также позволили составить представление о региональных книжных собраниях и коллекциях, достаточно адекватно отражающих особенности и характер местной культуры, показали, что традиционную культуру русского старообрядчества в некоторых регионах еще можно было описать как систему, а это, в свою очередь, позволило выявить ее внутренние связи, зафиксировать структуру и характер, оценить как живую модель традиционной крестьянской жизни[632].

Археографы, ведущие полевые исследования, уже в 1960-х гг. столкнулись с тем, что народная культура позднего русского Средневековья и книжная культура старообрядчества XX в. основывались на дониконовской печатной книге, прежде всего московской (более ранние экспедиции В.И.Малышева и отдела рукописей ГБЛ собирали только рукописную книгу). Это, в свою очередь, заставило археографов обратить самое серьезное внимание на деятельность Московского печатного двора, историко-культурная роль которого в советской литературе принципиально отрицалась[633].

Сплошное тщательное изучение всех документов архива Приказа книг печатного дела позволило принципиально пересмотреть господствующую в историографии концепцию, значительно расширить сведения о количестве, характере и значении напечатанных в XVII в. книг, доказать, что руководители Печатного двора уделяли приоритетное внимание книгам, предназначавшимся для обучения вере и грамоте[634], тем самым обеспечивая и действенность остальных своих изданий.

Поскольку архив Приказа зафиксировал только первоначальную распродажу изданий в книготорговой лавке, чтобы доказать их ведущую роль в культуре того времени, необходимо было выявить реальное географическое распространение и социальную функцию московской печати. Важнейшим источником этих исследований стали сохранившиеся экземпляры московских печатных книг (вернее, многочисленные записи на полях, оставленные их продавцами, покупателями, вкладчиками и читателями), особенно книги, найденные в регионах.

Задача изучения экземпляров кириллической старопечатной книги как исторического источника заставила выработать специальную методику[635] их скрупулезного описания и правила публикации каталогов таких описаний, которые предполагали четкую рубрикацию описаний, структурирование типов полученной информации в 10–12 аннотированных указателях. Это, в свою очередь, способствовало значительному сближению описаний печатных и рукописных памятников, возвращая науку к представлениям о единстве рукописной и печатной книг, являющихся неразрывными составляющими книжной культуры второй половины XVI в., XVII и даже XVIII в.

Народная культура как система воззрений и их хозяйственных, общинных, семейных художественно-прикладных проявлений, охватывающая все сферы жизнедеятельности, всегда имеет две координаты, которые ее определяют, — пространственную и временную. То есть народная культура всегда региональна и исторична.

Мы называем русской национальной культурой комплекс явлений, ставший основным ориентиром развития общенациональных традиций, выбранных и сохраняемых временем и объединенных жизненным пространством народа и/или государства. Богатство и жизненные силы национальной культуры определяют, сохраняют и развивают богатство и разнообразие традиционной культуры разных регионов страны, которая всегда «прирастала провинцией». И сегодняшняя культурная самоидентификация регионов требует изучения и понимания особенностей местной культуры и истории. Именно региональная культура может и должна быть противопоставлена нынешнему безудержному наступлению так называемой массовой, в определенном смысле «синтетической» культуры, которую широко распространяют сегодня все СМИ.

Однако и трагические, и вполне логичные события и естественные процессы XX в. повсеместно уничтожили традиционную культуру, нередко подменяя ее усредненной, «массовой». Казалось, что мы нигде и никогда не сможем зафиксировать всеобъемлющие традиции в их системном единстве. В значительной степени эту задачу ставили именно «комплексные» археографические экспедиции, выросшие на базе осмысления возможностей собирательских задач полевой археографии. Последняя, поставив перед собой цели не только собирания, но и изучения традиционной книги и книжной культуры в среде их бытования, стала самостоятельным направлением научной деятельности, решающей своими методами новые для науки задачи. Правда, новое в науке нередко оказывается хорошо забытым старым. Еще П.М. Строев писал: «Археография не есть дело, известное всякому: как наука, она имеет свои правила и требует познаний многих, разнообразных»¹. Комплексные полевые археографические исследования ставили своей целью изучение и самой среды бытования книги, т. е. тех (в реальности почти всех) направлений традиционной духовной и материальной культуры сельских старообрядческих общин в регионах, где археографическая разведка подтвердила возможность изучения и фиксации традиционной культуры как системы.

Особенной удачей было открытие в 1972 г. экспедицией МГУ им. М. В. Ломоносова региона в верховьях реки Камы, на границе Пермской земли с Удмуртией и Кировской областью. Значение этого открытия даже его исследователи поняли не сразу — настолько бедны были эти глинистые или болотистые земли, убыточно хозяйство местных совхозов, тяжела жизнь местного старообрядческого населения, еще в 1970-1980-х гг. составлявшего большинство населения этих мест. Богатство древних традиций Верхокамья раскрывалось постепенно, но уже в 1974–1975 гг. ученые оценили этот район как уникальный, в котором благодаря особенностям истории местных старообрядческих общин еще возможно было зафиксировать традиционную культуру крестьянского населения как систему — фактически в репрезентативной полноте, достаточной для объективного исследования и убедительных выводов.

Сохранность традиционной культуры региона, как удалось установить, объясняется двумя основными причинами. Во-первых, его замкнутостью: до середины XX в. отсутствовали постоянные транспортные коммуникации, кроме железной дороги, пересекающей всего один его край. Во-вторых, превалированием в этих местах с конца XVII до начала XXI в. старообрядческого населения, объединенного конфессиональными общинами — соборами. Особая архаизация всей жизни соборов объясняется расколом местной поморской общины в 60-80-х гг. XIX в. на «деминцев» и «максимовцев» и постоянной, непрекращающейся непримиримой полемикой между ними (настолько ожесточенной, что друг друга они принимали «первым чином» крещения, а приходящих из Русской православной церкви — вторым).

Заслуга многолетнего (в 1972–2003 гг. — ежегодного) систематического комплексного изучения традиционной культуры Верхокамья принадлежит факультативному коллективу, в который входили археографы МГУ, студенты, в том числе закончившие образование, но продолжающие свою работу в Верхокамье, позднее (с 1984 г.) к ним присоединились профессор ПГУ Г. Н. Чагин со своими учениками, директор Пермского областного краеведческого музея С. А. Димухаметова и сотрудники музея, куда с этого времени поступали все найденные в регионе памятники материальной культуры, составившие уникальный по полноте Верхокамский фонд, значительная часть которого подробно описана и иллюстрирована в издании С. А. Димухаметовой[636].

Верхокамские комплексные полевые исследования — первый (и, к сожалению, видимо, единственный) опыт проведения полного спектра археографических комплексных исследований. Они потребовали выработки специальной методики, определенной последовательности постановки научных задач, новых форм полевой фиксации, документации, немедленного стационарного изучения полученных в поле материалов, позволяющего сформулировать цели следующего полевого сезона. Успех многолетних работ был достигнут благодаря участию в них блестящих специалистов и энтузиастов своего дела: в первые годы это Е.М.Сморгунова, С.Е. Никитина, Г.Н.Чагин, Е.Б.Смилянская, Е. А. Агеева, а затем В. П.Пушков, Н.В. Литвина, И. С. Куликова, М. В.Макаровская и многие другие (за 30 лет ежегодных экспедиций в Верхокамье в них участвовали более 180 человек, и каждый внес свою лепту в общее дело). Однако продолжить и завершить работы во второй половине 1990-х гг. (когда были прекращены вузовские летние экспедиции) и в начале XXI в. удалось только потому, что руководство исторического факультета МГУ сохранило археографическую полевую практику для студентов, специализирующихся в близких областях исторического знания.

В результате в Верхокамье был составлен уникальный поливидовой архив традиционной культуры местного крестьянского населения, состоящий из шести фондов, отражающих разные аспекты духовной, материальной жизни и творчества общин в их связи с народной верой и книжной культурой[637].

Изученные как целое, именно эти фонды отражают историю местной традиционной культуры в ее диахронном развитии и синхронном богатстве. Традиционную словесность Верхокамья репрезентативно передают книжное собрание НБ МГУ (более 600 памятников XV–XX вв.)[638]и фонд аудиозаписей 1972-1990-х гг.[639] Сегодня в этом фонде зафиксировано несколько сотен номеров всех, без исключения, жанров устной традиционной русской народной словесности, в том числе уникальное региональное собрание записей духовных стихов[640]. (К ним можно добавить небольшой фонд переписки первых десятилетий работы.)

Зрительный образ местной культуры сохранил почти двухтысячный фотофонд (1972–2014) и видеозаписи, выполненные в регионе в 1993–2014 гг.[641] Только аудиовизуальные записи передают во всей полноте человеческую красоту и искренность веры носителей традиционной культуры Верхокамья[642]. Эти материалы объединяют, конкретизируют, позволяют персонифицировать большинство полученных памятников. Благодаря фонду документации (ежегодные дневники каждого полевого отряда, описи находок, рабочие картотеки) можно рассмотреть все фонды как отражение верхокамской традиционной культуры в ее полноте и многогранности. Памятники материальной культуры верхокамского крестьянина-старообрядца, сохранившего до XX в. традиционные методы ведения личного хозяйства, призванного обеспечить всем необходимым «соборных» членов общины, составили в Пермском областном краеведческом музее уникальный по своей полноте верхокамский фонд[643]. Описания индивидуальных крестьянских хозяйств конца 90-х гг. XX в. и их многолетняя история, выявленная при изучении похозяйственных книг, были выполнены под руководством В. П.Пушкова и также зафиксированы в полевых дневниках[644].

Насколько востребованы материалы, полученные верхокамскими комплексными археографическими экспедициями, показывает библиография, которая на 2008 г. состояла из 132 публикаций, им посвященных[645].

Среди них фундаментальные публикации описаний найденных памятников — рукописных книг XV–XX вв., позволяющие впервые документально проследить духовные традиции и книжную культуру конкретного региона на фоне истории его народонаселения и в тесной связи с богатейшей устной словесностью носителей традиции.

В 2007 г. издательство ставропигиального московского Данилова монастыря издало книгу, которая лучше всего подтверждает это положение: «Кому повем печаль мою»[646]^[647]. В книге перед нами представлен не только духовный мир крестьян-старообрядцев (104 текста духовных стихов, опубликованных по многочисленным текстам XIX–XX вв., и 65 мелодий, расшифрованных по магнитофонным записям экспедиций 70-90-х гг. XX в.), но и зрительный облик материальной культуры региона и ее носителей, так как в книге опубликованы многие десятки фотографий, выполненных в этом же регионе.

Во время изучения верхокамского материала, пожалуй, впервые удалось столь четко поставить вопрос о взаимозависимости письменной и устной культур, составляющих традиционную народную словесность, в которой устные формы и общие формы устной и письменной словесности играют более значительную роль, чем представлялось ранее[648]. Выявление в маленьком регионе в верховьях Камы более 2200 кириллических книг, большая часть которых датируется XVI — первой половиной XVII в., и не менее впечатляющее богатство всех жанров и форм устной словесности при реальной бедности местного крестьянства в 1970-х гг. — все это могло бы показаться необъяснимым. Однако местная книга и устная история при их совместном изучении позволяют объяснить этот феномен и доказать, что собранные материалы можно рассматривать как системную модель народной культуры, традиционной для местных старообрядческих крестьянских общин, базирующейся на печатной книге дониконовского времени, воззрениях старовыговского беспоповства, строгой системе запретов, повсеместно сохранявшихся еще в 1970-1980-х гг. существующими в Верхокамье конфессиональными общинами[649].

Прекращение в конце XX в. большинства археографических работ было связано, как правило, с прекращением их государственного финансирования. Однако способствовали этому и вполне объективные процессы.

Сменились, на наш взгляд, и наиболее актуальные задачи археографии, объектом которой является кириллическая книга. Во-первых, на рубеже веков фактически не осталось мест, где древним книгам угрожала бы прямая физическая гибель, как это было почти повсеместно в 1960-1980-е гг. Во-вторых, там, где книги еще оставались в частных руках, археографы, как правило, не могли противостоять наплыву грабителей или богатых скупщиков на вездеходах, буквально подчистую вычищавших деревенские сундуки и чуланы. В-третьих, во многих старообрядческих регионах, где еще недавно сохранялась древняя культура, даже при наличии конфессиональной общины народные традиции исчезают под напором современных коммуникаций и индивидуализации бытия (исключением являются, очевидно, самые отдаленные места, такие как Сибирь или Алтай).

К сожалению, процесс реального возрождения в XXI в. старообрядческих общин, восстановления церквей фактически не связан, да и не может быть прямо связан с возрождением традиций народной жизни и культуры. Он сопровождается внутренними расколами согласий, насаждением на местах усредненных традиций центрального региона (например, в крюковом пении и даже в конфессиональном костюме). Процессы возрождения тем не менее представляют несомненную важность и интерес, так как ранее мы прослеживали только затухание, но интерес этот уже не археографический.

Сказанное вовсе не отменяет необходимости комплексных исследований традиционной культуры в неизученных регионах, исторически заселенных старообрядцами, где сегодня сохранены в достаточной степени даже отдельные направления традиции. Однако самым трудным в их проведении оказываются уже именно археографические исследования, так как в большинстве районов древние книги утрачены, а их истинные знатоки и ценители ушли из жизни. И тем не менее регионы, где комплексные исследования перспективны, несомненно, должны быть тщательно изучены. Например, археографы МГУ ежегодно проводили полевую студенческую практику в районах Кировской области, заселенных старообрядцами очень мало изученного согласия беспоповцев-филипповцев. Основные результаты этих работ опубликованы[650].

Книга и книжность, являясь структурообразующей частью, но только частью культуры многих эпох, связанной с ними тысячами нитей, оставаясь фактом именно данной культуры, продолжают жить как фактор последующих исторических эпох. Современное книговедение и история книги имеют комплексный характер и, кроме социального, стремятся учитывать исторический, современный и даже прогностический аспекты. Поэтому важной частью работы историка становится рассмотрение каждой книги не только как сложного и многозначного комплекса духовного и материального, но и как части библиотеки, книжного собрания, в свою очередь являющихся частью исторически сложившейся книжной культуры региона в ее диахронном развитии и синхронном единстве[651].

Комплексное изучение книжности русского Средневековья позволило добиться существенных успехов в области исследования истории книжной культуры Русской православной церкви, монастырей как центров образования. Для этого использовались многочисленные описи библиотек церквей и монастырей, известных деятелей, родовых и иных исторически сложившихся книжных комплексов. Однако terra incognita оставалась книжность и книжная культура народа, для изучения которой фактически не было репрезентативных исторических источников.

Народную книгу, запрещенную Церковью, мы знали лучше по судебным процессам и спискам запрещенных и конфискованных произведений, чем в ее реальном функционировании.

Возможность создания источника для изучения традиционной книжной культуры народа возникла только с развитием полевой археографии как самостоятельной научной дисциплины, собирающей и изучающей памятники в среде их бытования, т. е. впервые в непосредственном единстве с человеком читающим, его верой, особенностями жизни и культуры[652]. Именно полевая археография поставила вопрос о возможности создания собраний кириллической книги старообрядческих регионов как модели традиционной книжной культуры русского крестьянства и доказала, что эта цель, при определенных условиях и для определенного периода, достижима[653].

Благодаря русскому старообрядчеству, веками аккумулировавшему дониконовскую печатную книгу, и деятельности археографов, спасших и изучивших в 1950-1990-х гг. XX в. несколько десятков тысяч древних книг, благодаря документам архива Приказа книг печатного дела первой половины XVII в. русская история получила вполне репрезентативную базу источников для всестороннего изучения печатной кириллической книги как основной формы коммуникации общества, государства и Церкви.

Совершенно иначе на рубеже XX и XXI вв. стояла проблема изучения книги и книжной культуры второй половины XVII в. — важнейшего периода подготовки общества к Петровским реформам, знаменовавшим начало новой эпохи российской истории. Чтобы понять реальное значение печатной книги во второй половине XVII в., было необходимо, прежде всего, получить достаточно полные сведения об издательском репертуаре Московского государева печатного двора, о функциях новых типов печатной продукции и их тиражах.

Ответы на первые вопросы дали материалы архива Московской типографии, которые подтвердили, что более трети (!) изданий, вышедших в 1652–1700 гг., отсутствуют в центральных хранилищах страны, на основании фондов которых был составлен вышеназванный каталог ранней печатной продукции Москвы. Это объясняется тем, что издания второй половины XVII в., хранившиеся в тысячах российских церквей и монастырей, в значительной степени заменялись в XVIII в. на новоизданные, а большинство сохранившихся погибло в 1920-1970-х гг.; да и государственные фондохранилища они долго не интересовали. Сохранность печатной книги зависела и от функций ряда остро необходимых изданий, которые, как, например, книги для повседневной молитвы и обучения, «зачитывались», а листовые издания (форматом «в лист», в отличие от изданий «на листу») почти совсем не сохранились.

Изучение содержания новых типов изданий второй половины XVII в. вместе с их тиражами и стоимостью показало актуальность новых книг и их предназначение достаточно широким социальным кругам, что было особенно важно в условиях острой полемики между сторонниками и противниками учения Аввакума и его последователей.

Принципиально новым результатом исследований архива Приказа книг печатного дела стало выявление изданий, использовавшихся для обучения, вышедших с 1652 по 1700 г. общим тиражом более полумиллиона экземпляров: 258 тыс. Азбук, 23 тыс. «Расширенных Азбук» (Букварей), 152 тыс. Часовников, 93 тыс. Учебных псалтырей, 27 600 Канонников, одно издание «Считания удобного» и одно издание для обучения военному делу — «Краткое обыкновенное учение с кратчайшим и лучшим растолкованием в строении полков»[654]. При этом ни один (!) экземпляр Азбуки в российских фондохранилищах не был ранее известен.

Судя по приходным книгам книготорговой лавки Печатного двора, десятки тысяч Азбук, Часовников и Псалтырей раскупались в самые ближайшие торговые дни после передачи тиража в лавку, так как были доступны широким кругам общества. Эти сведения позволили подтвердить важнейшее просветительное значение и ведущую роль печатной книги в подготовке грамотных и активных людей — социальной опоры Петровских реформ.

Однако роль вновь выходящих типов книг снова оказалась под сомнением. Тем более что после 60-х гг. XVII в. в архиве нет материалов ни о продажах, ни о каком-либо централизованном распространении печатной продукции Московской типографии (кроме двух-трех изданий, которые не распродавались и были куплены государством и Церковью для бесплатной раздачи епархиальным архиереям).

Но в чьи руки и как быстро попадали литургические, полемические, учительные книги, в какие регионы и как быстро расходились новые издания Печатного двора? Неопровержимые ответы на эти вопросы снова можно найти только в записях на экземплярах изданий этого времени. Кроме того, именно эти книги стали основой региональной культуры во второй половине XVII в., когда шло оформление социально-экономических и культурных особенностей регионов Российского государства. Однако описаний экземпляров именно этих изданий было очень мало, так как они не входили в состав старообрядческой книжной культуры, ставшей основой многих старопечатных фондов государственных хранилищ и личных библиотек как в XIX в., так и в последней трети XX в.

Эти положения и определяют, на наш взгляд, основную задачу археографических работ начала XXI в., которые в подлинном смысле слова нельзя называть «полевыми». Скорее вспоминается термин академика П.М. Строева «путешествующие археографы». Да и задачи археографов XXI в. фактически сформулировал тот же ученый без малого 200 лет назад в докладе 1823 г., прочитанном на заседании Общества любителей российской словесности Московского университета. П.М.Строев не только на века вперед определил задачи всех трех форм археографии, но и сам сделал очень много, практически развивая все эти направления науки. Благодаря П.М.Строеву и его последователям были найдены знаменитые исторические и литературные памятники, опубликованы каталоги, создана Археографическая комиссия — специальное учреждение, предназначенное для выявления, собирания, изучения и публикации славянских книжных памятников[655].

Археографическая комиссия АН СССР во главе с М.Н. Тихомировым, затем возглавлявшаяся С. О. Шмидтом, а ныне С. М. Каштановым, решала именно эти проблемы. Ее сотрудники в 1958–1962 гг. провели пять археографических экспедиций в Бурятию и на Дальний Восток[656].

Археографическая комиссия издала описания славяно-русских рукописей XI–XIII вв. — коллективную работу ведущих археографов страны[657]. Первый том описания рукописей XIV в. подготовлен под руководством А.А.Турилова и вышел в 2004 г.[658] Исследователь составил и «Предварительный список славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР» (М., 1986). «Дополнения к Предварительному списку славяно-русских книг XV в.» были составлены Н.А.Охотиной и А.А.Туриловым (М., 1993).

Задачи описания ранних памятников славянского и русского книгопечатания во многом выполнили книги Е. Л.Немировского и А. А. Гусевой, представивших созданную на основании многочисленных фундаментальных исследований, говоря языком П.М. Строева, «общую роспись» славяно-русских изданий XV–XVI вв., которая дает возможность идентифицировать большинство кириллических изданий этого времени и даже их фрагменты в любом хранилище, в котором будут указанные справочники[659]. Несколько сложнее обстоит дело с описаниями самых многочисленных и повсеместно имеющихся печатных кириллических книг различных типографий XVII в. Однако известные издания сводных каталогов Москвы, Украины, Белоруссии в значительной степени решают задачу справочной литературы и при описании книг XVII в. В связи с выходом книги А.В.Вознесенского, посвященной славянской печатной Псалтыри (Учебной)[660], решается теперь и сложнейшая задача определения дефектных экземпляров изданий, не сохранивших (очень частый случай) выходные сведения. Тем более что в труде А. В.Вознесенского указан состав каждого издания печатной Псалтыри, выходившей на Московском печатном дворе в XVII в. (что совершенно необходимо сделать и для ряда иных изданий этого времени).

Таким образом, на рубеже XX и XXI вв. в исторически сложившихся древних регионах России возникло четкое представление, что для убедительной самоидентификации необходимо знание основы российских национальных и региональных традиций — книжной культуры, ее региональных и исторических особенностей.

Для выполнения этого завета «отца русской археографии» сегодня необходимо изучить и описать книжные памятники, прежде всего местных книгохранилищ, не только не введенные в научный оборот, но и в ряде случаев не определенные, не датированные и, как правило, не описанные не столько из-за непонимания их исторической, культурной и материальной ценности, сколько из-за отсутствия в большинстве субъектов Российской Федерации подготовленных специалистов и финансовой бедности региональных учреждений-хранителей.

Поэтому параллельно с решением поставленной П.М. Строевым задачи описания кириллических фондов региональных учреждений как условия их использования необходимо было готовить на местах профессиональные кадры археографов, которые смогли бы не только описать хранящиеся у них книги, но и использовать их в краеведческой, просветительной и экспозиционной работе. Найти пути решения проблемы в конце XX в. помогла деятельность секции редкой книги Центральной библиотечной информационной комиссии Министерства образования РФ (ЦБИК) и инициатора создания этой секции — сотрудника министерства доктора филологических наук П. Г. Буги. Министерство высшего образования и ЦБИК поставили задачу создания, укрепления и расширения отделов (или фондов) редкой книги в вузах России и активно ее решали; именно в вузах министерство видело силу, способную организовать изучение древних книг в регионах.

Археографическая лаборатория Московского университета — ведущая организация в секции редкой книги ЦБИК этих лет — разработала форму подготовки специалистов на местах в виде школ-семинаров для сотрудников местных фондохранилищ, работающих с кириллическими книжными фондами в музеях, архивах и библиотеках, независимо от их ведомственной принадлежности. Первые школы были организованы в г. Бологое Тверской области и в самой Твери; их создатели — Научная библиотека ТГУ (директор Е. И. Берёзкина), Тверской государственный объединенный музей (ТГОМ, директор в те годы Ю.М.Бошняк), а затем областной музей Костромской области. Научное руководство всеми школами осуществляла Археографическая лаборатория МГУ.

В 2006 г. уже шестую школу-семинар блестяще провел Музей-заповедник «Ростовский кремль». Если первую школу поддержало Министерство высшего и специального образования РФ, то следующие три — Министерство культуры РФ, сотрудники которого принимали участие в работе школ, разъясняли республиканское законодательство об охране книг — памятников истории и культуры — и политику ведомства в этом направлении.

Работа всех школ в той или иной степени соответствовала основным принципам: впервые в годы жесткого ведомственного разделения учреждений-хранителей их сотрудники получили единые навыки и методику описания региональных фондов как важнейшего для изучения истории и культуры источника. Региональные каталоги (при условии единства принципов описания) уже стали источниками общерусских исследований, опирающихся на действительно исчерпывающие (из возможных) данные о книжной культуре особенно важного для России времени — позднего Средневековья и раннего Нового времени, когда в значительной степени именно в книгах были сформулированы идеи и постулаты, ставшие основой национальной самоидентификации.

Вторым и третьим принципами всех школ стали привлечение в качестве лекторов ведущих специалистов страны — А. А. Амосова, О. П. Лихачевой, А. А. Гусевой, А. А. Тури лова, Е.И.Яцунок и других известных книговедов, а также обязательные практические занятия слушателей школ на базе местных книжных фондов.

Министерство культуры рекомендовало ведомственным учреждениям направлять своих сотрудников для участия в занятиях. Подготовку в школах прошли сотрудники учреждений-хранилищ более 40 (!) городов — от Владивостока до Архангельска, от Тобольска до Уфы. Таким образом, во многих регионах России появились кадры, способные древнюю книгу определить, выполнить ее первоначальное описание, использовать в музейной и краеведческой работе. Именно они стали инициаторами нового (хорошо забытого старого, охарактеризованного еще П.М. Строевым) этапа археографической работы.

Результатом подготовки археографов в Тверской области явились два региональных каталога, учитывающие древние книжные памятники десяти хранилищ семи городов, в которых приведены подробные описания 287 экземпляров 202 изданий с середины XVI в. до 1725 г. и 90 рукописных книг XIV–XVI вв.[661]

По инициативе Пермского областного краеведческого музея (ныне Государственное учреждение культуры «Пермский краевой краеведческий музей»; директором была С. А. Димухаметова, ныне — О. С. Смирнова), музеев Ростова Великого и Ярославля (Государственный музей «Ростовский кремль» и Ярославский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник; директорами были доктор исторических наук А.Е. Леонтьев, Е. А. Анкудинова) аналогичные археографические работы начались в этих двух регионах. Они так же, как и тверские, велись под руководством Археографической лаборатории исторического факультета МГУ, но были организованы иначе.

С первых дней все работы выполнялись при активной поддержке администрации Пермской области (затем правительства Пермского края) силами не только сотрудников местных фондохранилищ, но и участников археографической производственной практики исторического факультета МГУ. Параллельно с работой по выявлению и описанию книжных памятников ежегодно (в первое время два-три раза в год) проводились семинары, на которых местные специалисты знакомились с теорией и практикой определения времени и техники производства бумаги, с историей с л авяно-русского печатного дела, типами изданий, особенностями работы различных типографий, с библиографией и другими вопросами, знание которых необходимо для описания печатных и рукописных кириллических книжных памятников.

С 2003 г. работы в регионах велись по программе «Московский университет — российской провинции», позволявшей направлять участников археографической практики в города Пермской и Ярославской областей. В осуществлении этой программы в рамках государственной программы «Культура России» ярославский и пермский музеи поддержало Министерство культуры и массовых коммуникаций РФ. Совместная работа дала достаточно быстрые и неожиданные даже для опытных московских археографов результаты, которые превзошли самые радужные надежды. Прежде всего, это подготовка в Пермском крае и в Ярославской области в ряде государственных хранилищ местных кадров археографов, с полным правом ставших членами авторских коллективов уже изданных или сданных в печать каталогов.

В трех очень разных по своей исторической судьбе, но типичных регионах были обследованы все государственные хранилища, в которых могли быть кириллические книжные памятники. Фонды этих учреждений были полностью просмотрены de visu. (Фактически были обследованы все без исключения государственные учреждения-хранилища.)

В результате в 35 учреждениях 24 городов (и поселков городского типа) были выявлены: одно издание в одном экземпляре XV в.; 31 издание в 88 экземплярах XVI в.; 445 изданий в 2042 экземплярах XVII в.; 455 изданий в 839 экземплярах XVIII в.[662] Таким образом, были выявлены, описаны и вошли в каталоги уже 2970 памятников ранней славяно-русской кириллической печати; еще более 100 книг XVI–XVII вв. поступили в фондохранилища Ярославской области и Пермского края после выхода первых каталогов в результате значительного оживления работы музеев и библиотек и интереса общества к древним книжным памятникам. Кроме того, в 2012 г. вышло логическое дополнение ростово-ярославского собрания — Каталог научных описаний Переславского музея-заповедника[663], в котором 131 книга из 138 учтенных экземпляров кириллических изданий XVII в. вышла из печати во второй его половине.

Поскольку около трети всех изданий Московского печатного двора второй половины XVII в. не сохранилось, а старообрядческая книжность памятников этого времени не признает, единственная надежда найти отсутствующие издания — именно работа в местных хранилищах. Реальность таких находок уже показали сплошные обследования названных выше фондов.

К сожалению, в Тверской области, хранители которой являлись инициаторами начала сплошного археографического обследования, после выхода каталога работы прекратились. Более того, фондохранилища фактически потеряли своих сотрудников — подготовленных археографов и авторов первой книги. Уже две администрации области не поддержали эту программу, несмотря на то что выставка «Вера и книга древней Твери», подготовленная на базе изучения хранилищ, имела большой успех даже далеко за пределами региона[664]. Только в 2013 г. благодаря фонду «Русский мир» и многолетним трудам Г.С.Гадаловой вышло в свет описание 90 рукописных книг XIV–XVI вв., выявленных и изученных тем же коллективом тверских специалистов[665]. Второй причиной «летаргии» Тверской программы стал уход из жизни активных ее пропагандистов — руководителей крупнейших тверских организаций-хранилищ (ГАТО и ТГОМ) М. И. Ильина и Ю.М.Бошняка[666].

Приступая к работам в Пермском и Ярославском регионах, археографы постарались учесть тверской опыт. Поэтому в этих регионах они являются не только научными руководителями программ «Книжные памятники Прикамья», «Древняя книга Ростово-Ярославской земли» и подготовки местных кадров, но и непосредственными исполнителями работ.

В настоящее время осуществлять в вузе такую деятельность систематически можно было только в форме производственной студенческой археографической практики. Естественно, для этого на историческом факультете МГУ стала ежегодно проводиться более интенсивная подготовка студентов к археографическим работам, которая позволила будущим специалистам не только приобрести профессиональные навыки, стать авторами-составителями фундаментальных публикаций, но уже до времени окончания вуза опубликовать самостоятельные исследования[667]. К сожалению, современная форма финансирования не позволяет включать в коллектив исследователей аспирантов, что существенно затрудняет работы.

Регионы же получили местные кадры профессионалов, систематически работающих с сохранившимися на их территории книжными памятниками и активно комплектующими свои фонды. С 2002 г. все работы были сконцентрированы в Пермской и Ярославской областях. Их результаты продемонстрировали не просто перспективность, но и уникальные возможности сплошного регионального выявления и описания книжных памятников. И дело не в том, что было выявлено в два раза больше древних книг, чем предполагалось, и даже не в том, что найдены десятки неизвестных или редчайших изданий. Сплошное обследование и описание местных книжных фондов позволяет представить, проанализировать, изучить региональное книжное собрание, в большей или меньшей степени отражающее местную книжную, а значит, и духовную культуру достаточно далекого и недалекого прошлого. При этом древняя книга для местных ученых и жителей из достаточно абстрактного явления превращается в конкретный исторический источник, всегда связанный с людьми, на этой земле жившими.

Как уже было отмечено, для изучения истории регионов и общерусской истории особо значимой является книга второй половины XVII в. — времени, подготовившего радикальные социальные, духовные и общественные перемены. Могут ли книги, сохранившиеся в исторически сложившемся регионе, через три с половиной века быть репрезентативным источником? Каковы критерии определения этого? Каковы методики изучения сохранившихся региональных собраний? Эти и многие другие вопросы (и новые возможности!) встали перед археографами, получившими столь значительные результаты региональных описаний.

Сегодня известны описания ряда книжных комплексов: исследование М. И. Малышевым собранных во время полевых работ усть-цилемских рукописных книг; описание Н.Н. Покровским и новосибирскими учеными найденных ими книжных памятников; краткое описание вологодских музейных хранилищ коллективом под руководством А. А. Амосова; исследования екатеринбургских археографов уральской и вятской книги; изучение описей библиотек русских монастырей — книжных центров своего времени; отдельных литературных произведений и книжных памятников. Но даже все это вместе взятое не могло заполнить лакуну в знаниях о реальном бытовании книги в русском обществе накануне Нового времени, о человеке читающем в исторической и социальной конкретике времени. Ответ на все эти вопросы могло дать только изучение комплексов книги, отражающих специфику места и времени, т. е. территориальных (точнее, региональных) книжных собраний.

Возможность изучения каждого экземпляра печатной книги как исторического источника связана с особенностями ее использования на Руси: большинство владельцев считали своим правом, а часто и долгом оставлять на полях книг записи самого разного характера — подтвержающие владение, продажу, иные способы передачи книги в другие руки; фиксирующие условия вклада, залога, завещания и т. д.

Значительная часть всех книг приобреталась с целью вклада в церкви и монастыри ради молитв за здравие, за упокой, на помин души людей, чьи имена указывались в записи на книге. Запись воспринималась как документ определенного типа, как договор вкладчика с храмом или монастырем; в записи обычно указывались цели вклада и те условия, которые должны были быть выполнены: внесение имен во вседневные или праздничные синодики, кормления в определенные дни и др. Однако главным условием, нередко несколько раз повторяемым в записи, было «вечное» (покуда сей храм стоит) пребывание книги в данном храме: «не продать, не заложить, не променять <…> и никакими хитростями от престола <…> не отдалить <…> доколе церковь сия стоит». На голову нарушителя этих условий вкладчик призывал всевозможные кары и требовал суда над ним самого Христа «на втором страшном пришествии».

В записях нередко указывались место покупки книги и ее цена, имена свидетелей законного приобретения книги, запрет детям и внукам требовать книгу из церкви; приводилась и иная самая разнообразная информация. Очень часто на книгах делали записи покупатели и продавцы, удостоверяя, куплена ли книга «зачисто» или за покупателем остался долг.

Именно на полях и чистых листах книг современники делали записи об особо важных событиях, необычных погодных явлениях и др. Причем такие записи оставляли владельцы и читатели древних книг и в давние века, и в недавнее время. Содержание записей бесконечно разнообразно; как правило, они датированы, информация правдива, так как записывалась на книге «божественной», к которой в русском народе неизменно сохранялось глубокое уважение, да к тому же многие записи делались скорее для себя, чем для других. На одной и той же книге, которая функционировала 300–400 лет, нередко находятся записи многих людей, живших в разное время, имевших разное социальное положение. Делались они с различными целями, которые позволяют проследить характер функционирования книги в разных условиях.

Совершенно особый характер и значение имеют записи по поводу текста книги, которые мы называем маргиналиями. Это выражение различного отношения к прочитанному: дополнения, указания на источники, оценка и многое иное, характеризующее грамотность и интересы читателя, интеллектуальное и эмоциональное восприятие прочитанного. До самого последнего времени, к сожалению, маргиналии, ввиду их объема, характера и других особенностей, требующих большого времени изучения, при описаниях не фиксировались вообще или отражались недостаточно точно, хотя являются уникальными источниками для изучения характера чтения. В последних каталогах ростово-ярославской и переславской кириллицы второй половины XVII в. все маргиналии кратко описаны: определялся характер, время, приведены наиболее яркие примеры текстов маргиналий. Суммарное изучение этого материала показало особую информативность таких записей, содержащих нередко совершенно уникальную информацию о человеке читающем.

Когда прочитаны тысячи записей на книгах, бытовавших на протяжении веков в одном регионе, книжное собрание становится богатейшим историческим источником, способным ответить на самые неожиданные вопросы. Впервые мы получили именно такой источник, выявив, изучив и описав печатные кириллические книги ярославских государственных хранилищ, нескольких личных коллекций и старообрядческих церквей. Всего на Ростово-Ярославской земле сохранились почти 1600 экземпляров печатных кириллических книг XV–XVII вв. — времени, когда именно эти книги стали основой просвещения, культуры, полемики. Из них 59 книг XV–XVI вв. и 1586 — с учетом переславских экземпляров — XVII в.[668]

Чтобы оценить репрезентативность книжности Ростово-Ярославской земли как источника для решения проблем, связанных с функциями и исторической ролью печатной книги, была разработана методика, применение которой показало, что собрание репрезентативно и с точки зрения отражения в нем репертуара кириллических изданий своего времени и общерусских тенденций и особенностей книжной культуры: в собрании четырьмя экземплярами представлены 70 % московских изданий этого времени, причем недостающие издания — это учебная книга, утраченная во всех известных комплексах. Статистические сравнения выхода книг и их поступления в регион доказали, что книги поступали в ростово-ярославские пределы систематически сразу по их выходе в типографии. Удалось доказать, что ко второй половине XVII в. сложилась система информации о выходящих книгах, очевидно, во всех типографиях, печатавших кириллицу, что привело к четкой работе книжного рынка.

Записи на книгах ростово-ярославского собрания отражают основные социально-культурные тенденции времени и события этих лет: финансовый кризис, раскол Церкви, расширение социального слоя владельцев и читателей книги, рост индивидуального личностного характера записей, широчайшие торговые связи региона фактически со всей Россией. Удивительно полно и ярко в записях на книгах и в самом составе собрания отразилось богатство Ярославского региона, его высокие художественные традиции в иконописи, духовном пении, строительстве, собирании книг… Анализ записей доказал, что новые издания попадали во все самые отдаленные населенные места региона, находились в руках всех слоев общества, в том числе светских людей — посадских, мелких чиновников, крестьян.

В именном указателе к описанию ростово-ярославских книг второй половины XVII в. полторы тысячи имен людей, 430 из них жили в изучаемое время. В географическом указателе учтено только в Ростовском уезде: 56 населенных пунктов, 38 монастырей и церквей, 7 монастырей и 22 церкви самого Ростова; аналогичная картина характерна и для остальных уездов. О постоянном движении книги в регионе, т. е. о ее постоянной потребности, говорят 780 датированных записей из нескольких тысяч, прочитанных на 843 книгах второй половины XVII в. Записи представляют нам и интеллектуальную элиту региона — иерархов, священников, образованных купцов, государственных деятелей из Боборыкиных, Мусиных-Пушкиных, Ртищевых, Стрешневых, Хитрово, известных московских дьяков и др. Можно напомнить, что на рубеже веков архимандритом Ярославского Спасо-Преображенского монастыря был Иосиф, страстный собиратель книг — человек скорее уже Нового времени.

Таким образом, выявленный и изученный комплекс сохранившихся печатных книг второй половины XVII в. рассматривается нами как репрезентативный источник, адекватно отражающий высокую книжную культуру Ростово-Ярославского региона — основу его духовной культуры, искусства и самоидентификации.

Записи на книгах позволили объяснить и причины, обеспечившие столь значительную полноту и высокую сохранность фонда как в XVIII–XIX вв., так и в XX в.[669]

В отличие от Ростово-Ярославской земли в Тверском крае сохранилась только незначительная часть фонда печатной кириллицы, что и отразил состав тверского каталога. Однако именно здесь был обнаружен и описан десятый известный экземпляр издания Трибунала 1586 г., 29-й — Статута 1594 г. и ряд иных редчайших книг. Описания также дали обширный исторический, краеведческий, книговедческий материал[670].

Начиная работы в Пермском крае, мы вовсе не надеялись на значительные результаты, так как книги монастырей, церквей, епархиальной и иных библиотек центральных уездов района в 1920-1930-х гг. были полностью утрачены. Однако оказалось, что книжные фонды Чердыни, Соликамска и многих церквей в их округе в значительной своей части поступили в местные музеи и сохранились. Их анализ позволяет представить в достаточной полноте картину книжной культуры этого важнейшего региона на востоке России в XVII–XVIII вв. В частности, получены интереснейшие сведения о путях и сроках поступления в столь отдаленные места московских печатных книг; об их владельцах и читателях; правилах фиксации, проверки и хранения церковных библиотек; о семьях и даже родах библиотекарей-церковнослужителей и т. д. Но главное, пермский книжный комплекс позволил выявить особенности местной книжной культуры и прежде всего ее особую демократичность и традиционность, а также активное функционирование книг XVII в. вплоть до середины XX в.

Книга «Кириллические издания XVIII в. в хранилищах Пермского края» (Пермь, 2008) пока в нашей литературе уникальна. В ней описан 781 экземпляр 452 изданий кириллического шрифта 18 типографий славянского мира (сделанные на них сотни записей прочитаны и опубликованы), выявлены новые данные об известных изданиях и неизвестные ранее книги или экземпляры разыскиваемых изданий. В аннотированном именном указателе к тому учтено более 1300 имен, а в географическом — более 600 населенных пунктов и географических понятий. Указатель датированных записей включает около 650 дат с 1705 по 1998 г., а записей с ценами на книги — более 70.

Все эти сведения впервые позволяют всесторонне изучать реальное функционирование кириллической печати XVIII в., изменения в книжной культуре, связанные с распространением русской книги.

Если работы только в трех регионах России, инициированные археографами одного университета, возвратили в нашу историю и культуру около трех тысяч древних книжных памятников, в том числе уникальных и редчайших, сохранивших обширную историческую информацию многих тысяч записей, то трудно даже представить, сколь важные результаты может дать осуществление задачи, сформулированной П.М.Строевым: «…найти, извлечь, привести в известность… памятники нашей Истории и Словесности, рассеянные на обширном пространстве от Белого моря до степей украинских и от границ Литвы до хребта Уральского»[671].

Перед археографией XXI в. стоят именно эти задачи, их совершенно необходимо решить, и, главное, как доказали вышеописанные работы «путешествующих» археографов последних лет, решить можно, если привлечь исследователей и коллективы хотя бы тех центров, которые еще недавно вели широкие полевые работы.

Тогда и только тогда осуществится мечта П.М. Строева: будет выполнено «самое полное и вернейшее описание всех где-либо существующих памятников нашей Истории и Литературы, которые и доставят собою ключ к обширному книгохранилищу целой России»[672].