Человек, который не хотел любить

Глава девятая

– Не так. Видишь, ты не выдерживаешь темп?

София сделала глубокий вздох. На занятиях с Якопо требовалось много терпения. Очень много терпения. Но даже такие уроки были ей важны, а заработок необходим.

– Но тогда получается слишком медленно, понимаешь?

София улыбнулась:

– Но если он так написал, так придумал, так себе представлял, значит ему нравился такой темп, как думаешь? Посмотри внимательно: шестьдесят четвертей в минуту! А тут вдруг появляешься ты, спустя двести лет после того, как Моцарт написал свою сонату до мажор, и гонишь как на Формуле-один. Даже великие музыканты играют это произведение очень медленно. Медленно и точно, Якопо.

Якопо улыбнулся. Ему нравилась София, она была не такая, как все его предыдущие учительницы, она была гораздо приятней, а ещё моложе и, самое главное, красивее.

– О’ке-е-ей… – Якопо долго протянул это «о’кей». – Но сейчас постоянно переигрывают старую музыку по-новому! Мне кажется, так можно делать! Ты слышала, как сыграл «Канон» Funtwo на электрогитаре? Даже в моей новой игре офигенно играют, хочешь послушать?

Он поднялся, засовывая руку в карман штанов, чтобы достать оттуда бог знает что.

– Я верю тебе, – сказала София, возвращая его на стул. – Но твоим родителям не понравится, если я буду играть с тобой в игры…

– Ага, потому что ты проиграешь.

– Честно, мне всё равно. Они хотят, чтобы к следующему Рождеству ты мог сыграть хоть одно произведение от начала до конца без миллиона ошибок! Но сейчас… – она потрепала его за волосы, – это кажется очень маловероятным. Давай начинай с анданте, – София ткнула в верх листа, указывая на ноты, – и держи темп.

– Ладно.

Якопо уставился в точку, которую указала София, и начал играть оттуда. Пару раз он выпячивал губу вперёд, чтобы сдуть волосы с лица. Они упали ему на лицо из-за Софии, после того как она их потрепала. На самом деле он ненавидел, когда его волосы трогают, а особенно когда это делали дедушка или папа. Но когда их трогала София, ему не было неприятно. Очень странно. Ему надо было выучиться играть это произведение получше, даже если это значило играть Моцарта медленнее. «Если ей так нравится, значит, и Моцарту так нравилось», – думал он про себя. Он сконцентрировался и почти ни разу не ошибся, пока играл все четыре страницы.

– Браво! Вот! Вот так очень хорошо!

София притянула его за плечи. Якопо чуть не упал с табуретки, но был счастлив уткнуться в её рубашку, почувствовать вкусный парфюм и больше всего – прижаться к её мягкой груди.

– Хорошо… – София мягко отстранила его, когда поняла, что она его обнимает дольше, чем следует. – Тогда увидимся на следующей неделе.

– Ладно…

Якопо встал, снял куртку с вешалки, а потом ему пришла в голову очень обрадовавшая его мысль. Может, ему пришла идея, как можно с ней поиграть?

– О, София, а ты есть на Фейсбуке?

София тоже одевалась.

– Нет.

– А в Твиттере?

– Нет.

– Короче, тебя нельзя нигде найти?

Якопо расстроился, потому что никак иначе он не смог бы узнать, сколько ей лет или что ей нравится, в целом узнать о ней побольше, а может, даже и написать ей.

– Я тебе скажу только одно, Якопо. У меня есть дома компьютер, но, по правде говоря, я им почти не пользуюсь.

Единственным, кто им пользовался, был Андреа. Это был его способ выходить в свет, связываться с друзьями, видеть людей, смотреть кино, узнавать новое. Жить. Только так он мог это делать. Но этого точно не стоило говорить этому мальчугану.

– О’кей, – поднял плечи Якопо. – Жаль. Ты не понимаешь, сколько всего упускаешь. Там же новый мир, новая эра… – В качестве реванша и чтобы оставить за собой последнее слово, он сказал: – Вот почему тебе кажется, что медленно играть правильно: ты живёшь в аналоговой эре.

– Да-да… – смеясь, спускалась по лестнице София. – Передавай привет родителям. До среды!

В целом этот парень ей нравился, ему было десять лет, и он и вправду был очень смышлёным и забавным. У него даже были манеры настоящего мужчины. Она бы хотела иметь такого ребёнка. Мальчика. На мгновение эта мысль показалась ей такой далёкой, словно она никогда об этом не мечтала и не планировала в детстве, как всё будет. На самом деле она спланировала всё. Да так, что её даже дразнили подруги! Как они её там звали? А… да, «счётная машинка». Но вот однажды всё это просто испарилось. Как будто бы огромный корабль был готов отчаливать, отправляясь в кругосветное путешествие. Словно он был полон провизией всех сортов – от шампанского до минеральной воды, от сыра до сладостей, от бургундских до австралийских вин. А потом вдруг стоп! Корабль сел на мель, и никакой силой, никакой скоростью его уже нельзя было вытащить из песка. Он не шёл ни вперёд, ни назад, как и её закованная в кандалы жизнь. Как не выстрелившее оружие. Как впустую лязгающее железо. Вот так. А её любовь к Андреа? Почему в последнее время она издавала этот глухой звук? Почему её сердце больше не слышало её любимой музыки?

Она подошла к автомату, чтобы взять кофе. Пока она пила, кто-то позвал её:

– София?

Она обернулась.

Её старая преподавательница по фортепиано стояла перед ней в тёмном коридоре школы, в которой много лет назад София сыграла свои первые ноты.

– Привет, Оля.

Оля, а точнее, Ольга Васильева преподавала вместе с ней в церкви Фьорентини и в консерватории. Она была русской и одевалась по-старинному: носила широкие юбки, накрытые сверху ещё одной юбкой, которую достали бог знает из какого сундука, уцелевшего, видимо, после переезда её семьи в Италию.

Обе женщины обнялись, затем Оля отстранилась, но всё ещё держала Софию за плечи.

– О чём ты думала?

– А что?

– У тебя был такой вид… где же твоя обыкновенная улыбка?

«На мгновение ты стала такой же старой, как и я», – хотела добавить преподавательница, но подумала, что это может её ранить.

– О, – улыбнулась София, – я думала о том, что забыла сделать.

– Или о том, о чём перестала мечтать? – Оля не дала ей ответить. – Тебе достался весьма особенный талант, а твоя наивность была особенно милой.

– Какая наивность?

– Ты думала, что то, что могут эти пальцы, совершенно естественно… – Она взяла её за руки. – Я никогда не забуду, как мы вместе готовили Рахманинова… Тебе было всего лишь шестнадцать. А теперь они вялые, уставшие, загубленные… А самое главное… – она посмотрела ей в глаза, – ты испытываешь чувство вины.

– Да нет, Оля… я ничего не сделала.

– В этом ты и виновата. Ты ничего не сделала.

София стала серьёзной:

– Я же сказала, что не буду больше играть. Я дала этот обет ради него, ради его жизни. Я молилась, и мне пришлось отказаться от самой прекрасной вещи в моей жизни. А отречься от всего остального было проще… Возможно, однажды он излечится, и тогда я вновь стану играть. Но, к сожалению, пока это невозможно…

В этом «пока» Оля увидела намёк на надежду, проблеск света, тот слабый огонёк, который оставляют в детской, чтобы дети не боялись ночью. Тогда она улыбнулась. Она всё ещё была девчонкой благодаря своему дару и, в ещё большей степени, благодаря любви к жизни. Она засияет вновь.

– Ты виновата, София, не потому, что отреклась от музыки, а потому, что отреклась от жизни.

Они молча стояли посреди коридора. Там, где София начала свои уроки в шесть лет, получив аттестат по фортепиано. Она единственная из всей музыкальной школы была способна сыграть «Трансцендентные этюды» Листа на память, не закончив ещё и девятого класса.

Оля была её основным преподавателем по фортепиано, и она не переставала испытывать бурю эмоций каждый раз, как за инструмент садилась София – многообещающая молодая итальянка, пианистка, способная поразить весь мир, о которой уже знали все вокруг. А она была всего лишь простой учительницей.

Затем Оля мягко на неё посмотрела:

– Даже брак или другие прекрасные истории кончаются, но из-за этого они не становятся менее важными. Мы всегда ищем виноватого, но случается так, что не виновен никто. Как и в твоём случае.

София опустила глаза, чтобы немного успокоиться, как бывает с пианистами, которые ждут, когда публика затихнет, и сосредоточиваются, прежде чем поставить руки на клавиши. Но в этот раз исполнения не последовало. Она просто улыбнулась, слабо, бессильно, но по-своему твёрдо:

– Я не могу.

И она нежно посмотрела на учительницу, ища её прощения, но не находила его. Ольга не понимала.

София стала медленно удаляться по коридору, затем ускорилась, сбежала по лестнице, добралась до двери, распахнула её и вышла из школы. Она оказалась на улице, среди людей, в свете дня. Она остановилась на площади. Люди проходили рядом с ней, перед ней, позади, не замечая её. Кто-то шёл к газетному киоску, кто-то заходил в бар, третьи гуляли и болтали друг с другом, другие ждали автобус на остановке. «Вот, – подумала она, – здесь я хочу быть. Чтобы меня не замечали, не узнавали люди. Мне не нужна слава, не нужен успех, я не хочу быть идеальной пианисткой, не хочу, чтобы кто-то думал обо мне, не хочу вопросов и не хочу искать ответы».

Она медленно зашагала, словно была невидимкой, не зная, что совсем скоро ей придётся столкнуться с самым сложным вопросом в её жизни. Ты хочешь снова быть счастливой?