Человек, который не хотел любить

Глава одиннадцатая

Рим. Холм Авентин. По улочкам, окружённым античными арками, в начале Аппиевой дороги, среди римских вилл и огромных древних валунов, бежал Танкреди.

Вокруг всё было зелено, погода стояла тёплая. Он старался держать себя в форме и занимался каждое утро, где бы он ни был: в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Лондоне, Риме, Буэнос-Айресе, Сиднее. Бег отвлекал его: в это время он занимался расстановкой мыслей, организацией событий в течение недели, планов, желаний. Во время бега ему приходили в голову его лучшие идеи. Как будто бы постепенно они обретали форму, как будто всё становилось яснее с каждым шагом.

Он увеличил шаг. В его iPod mini последней модели играли самые успешные артисты со всего света: Шакира, Майкл Бубле, «Колдплей» – плейлист, который ему подобрала Людовика Биамонти. Она заняла место Арианны и уже больше трёх лет работала на него наилучшим образом. Она была идеальным личным стилистом и обладала безупречным вкусом. Она создала сеть людей, которые заботились о каждой мелочи жизни Танкреди. Воду, которую он любил пить, «Ту Nant», он мог получить в любом месте от Сицилии до Пьемонта, от Парижа до Лондона, от Нью-Йорка до крошечных островов Фиджи. Где бы он ни оказался, там обязательно должна была быть эта вода. То же самое касалось выбора вин, кофе и всех других продуктов, которые были протестированы, продегустированы и оценены, прежде чем занять своё место в разных домах. Но не только это. Каждый месяц в каждом доме проходила инвентаризация, во время которой проверяли, всё ли готово на случай, если Танкреди приедет, чтобы казалось, будто он никогда и не покидал это место, от свежего хлеба до молока, от местных газет до тех, что касаются международных дел.

Каждый год Людовика полностью меняла меблировку и обстановку во всех домах, устраивая всё по последнему писку моды. Во всех, кроме дома на Фиджи, где всё и так было настолько естественно красиво, что не требовало слишком сильных изменений. По проекту знаменитого архитектора вилла на Фиджи превратилась в настоящую жемчужину, инкрустированную в скалу, сливаясь в гармонии с зеленью острова. К дому прилегал естественный бассейн. Мурены, акулы и большие черепахи жили на его дне, но бассейн был отделён десятисантиметровым стеклом, так что Танкреди мог купаться в нём, словно внутри огромного аквариума, без каких-либо рисков.

Гостиная была отделана белым деревом, привезённым из бесконечных русских лесов. Танкреди уже много лет скупал там участки, многократно расширяя свою империю. Но никто не знал, что именно он владеет этими территориями. В глазах многих он был простым парнем тридцати четырёх лет, возможно, стильным и любившим красивые вещи, но никто и представить не мог, что он занимает одну из первых строчек в списке богатейших людей мира.

Людовика продумала всё, так что это жилище было очаровательно: элегантная гостиная, панорамное окно на природу вокруг, светло-серая мебель, идеально сочетающаяся с картинами «А, ты ревнуешь?» Поля Гогена и «Большой всплеск» Дэвида Хокни. В углу стояла скульптура Демьена Хёрста «Акула». Этот дом был создан для любви. Вот почему Танкреди так редко останавливался здесь во время своих путешествий. Он был культурным, богатым человеком, но тем, который не хотел любить. Этот дом, как и все остальные, никогда не слышал смеха счастливой любимой женщины, как не слышал он и смеха ребёнка. Однако Людовика Биамонти ещё не знала, что в одном она ошибалась.

Через год после того, как её наняли, Танкреди лично проверил всё своё имущество. Он внимательно изучил каждую деталь, от холодильников до новых занавесок, от ковров до полотенец, от простыней до посуды. Он долгое время был в разъездах и не вернулся, пока не посетил каждый дом. И только после этого он утвердил её в должности.

– Она идеальна, берём её! – сказал он Грегорио, но, выходя из кабинета, взглянул на того ещё раз: – Она действительно замужем, так? Мне бы не хотелось снова оказаться в бассейне с Сарой, – пошутил он.

Грегорио рассмеялся. Однако на следующий день он пошёл и лично проверил все документы, свидетельство о браке госпожи Людовики Биамонти с неким Клаудио Спателларо. Всё было верно, они поженились и в церкви, и в муниципалитете. Только тогда Савини смог вздохнуть с облегчением.

Внезапно раздался грохот. Будто бы предзнаменование судьбы. На чистом вечернем июньском небе… так неожиданно, грубо и мрачно. Этот звук тут же перевернул весь мир с ног на голову. Небо заволокло тучами, солнце скрылось, поднялся лёгкий ветер и скинул оставшиеся на деревьях листья. А затем вдруг начался свирепый, яростный, сильный ливень. Он лил потоками, будто какой-то житель опрокидывал одно за другим ведро с водой со своего балкона, потому что ему не нравилась ночная болтовня у него под окнами.

Танкреди слушал Бена Харпера, когда его застала эта внезапная летняя буря. Он ускорил шаг, но в одно мгновение промок до нитки: вода затекла ему сначала под футболку, затем в шорты, трусы, носки и, наконец, в кроссовки. И он принялся смеяться – всегда такой точный, методичный, почти избавленный от любой непредвиденной ситуации благодаря выстроенному расписанию, он вдруг оказался под проливным дождём. Небо потемнело ещё сильнее, дождь стал идти холодный, а затем и вовсе начался град. То тут, то там падали большие и маленькие кусочки льда, стуча по всему подряд – мусоркам, крышам, машинам. Казалось, будто кто-то сверху решил потренироваться в стрельбе или затеял концерт с быстрой непрекращающейся ударной партией, как на концертах африканской музыки.

Танкреди решил, что нужно где-то укрыться от дождя. Чуть вдали краем глаза он увидел церковь. Перепрыгивая через две ступеньки, он оказался под портиком, который сразу спрятал его от воды. Но ветер продолжал дуть, казалось, он даже стал сильнее. Дождь вместе с градом теперь шел косохлёстом, так что его убежище оказалось бесполезно. Танкреди навалился на огромную деревянную дверь, и она поддалась. Он толкнул её обеими руками и поразился увиденному – церковь внутри была полна света и тепла. Огромное количество свечей всех размеров горели в маленьких и низких канделябрах, а другие, наоборот, были очень хитровыдуманные. И каждый огонёчек раскачивался, склонялся взад и вперёд, следуя за внезапным порывом ветра. Когда Танкреди прикрыл дверь, всё вернулось к спокойствию. Дверь закрылась с гулким низким звуком, а с другой стороны церкви донеслось сразу несколько голосов.

Две скрипки, один альт, флейта и несколько других инструментов. Десять детей заканчивали петь арию, которая и на последних нотах звучала волшебно. Наступила долгая тишина. А затем запела женщина перед хором. На немецком. Рядом с ней уверенно играла пожилая органистка, улыбаясь, будто бы для неё это было самым лёгким на свете. Вблизи дирижёр водила руками по воздуху, указывая для всех нужный темп. Казалось, что пламя свечей двигается ей в такт, а изображения на витражах постоянно меняли цвет, несомненно, из-за того, как двигались по небу тучи. Игра света и тени создавали ещё более магическую атмосферу в этой церкви.

«Erbarme dich, mein Gott, um meiner Zähren willen!» Будь милостив, Господь, сжалься над моими слезами…

Затем вдруг Танкреди почему-то захотелось обернуться. Он будто что-то почувствовал. Но ничего особенного как будто не произошло. В темноте одного из нефов, там, где полутень была особенно густой, в нескольких метрах от него, сидела она. Танкреди замер с открытым ртом. Её нежный профиль, зелёно-голубые глаза, светлые веснушки, русые волосы, переливающиеся светлыми полосами, – эта женщина, её красота, её приоткрытые губы и идеальные белые зубы. Танкреди зажмурил глаза, потому что не мог поверить в то, что он видит, будто перед ним было всего лишь видение. Он был поражён: его сердце билось с бешеной скоростью. Эта женщина действительно сидела там, в паре метрах от него, в полутьме церкви. Пламя свечей плясало, и свет падал на неё частями, из которых складывалась целая картинка. Она была высокая, стройная, одета она была в белую рубашку, торчащую из-под голубой куртки, джинсы и кроссовки. Танкреди пытался понять, откуда и кто она. Он взглянул на её руки – они были замёрзшие, уставшие от каких-то дел, и всё же они легко двигались по воздуху. Короткие, практически неуловимые движения каждого отдельного пальца, попадавшие в ритм, танцующие, словно это они играли каждую ноту произведения. Она точно была пианисткой. Танкреди не мог оторвать взгляд от её рук. Он снова посмотрел на её лицо. Она закрыла глаза и медленно покачивала головой то вправо, то влево в такт музыке.

Он вернулся к её рукам, попытался увидеть, есть ли кольцо, но его не было, чему он сперва сильно обрадовался. Но когда пригляделся получше, то увидел, что оно на месте, и расстроился. Затем он подумал, что ничто не бывает навсегда, что, может, она ещё и будет его. Он улыбнулся. Он находился в церкви, а думал о таких вещах. Он продолжил её разглядывать. А что, если они столкнутся взглядами? Что бы он сделал? Улыбнулся? Решительно и уверенно взглянул ей в глаза, чтобы она поняла его желание?

И прямо в этот момент это и произошло. Женщина медленно повернулась и столкнулась взглядом с Танкреди. Она остановилась. Казалось, что в тот момент она проникла в него, в его сердце, нарушив древний закон, закрывший, усыпивший его, бросивший его на дно потайного склепа. Она всего лишь улыбнулась. Это была мягкая, вежливая улыбка женщины, разделяющей с этим мужчиной только одно: любовь к музыке. Танкреди не нашёлся что ответить, он не выдержал её простой вежливой улыбки. Он отвернулся, притворился, что ничего не произошло, и даже в смущении опустил голову, сбитый с толку своей собственной реакцией.

Вдруг музыка замолкла. Танкреди как будто очнулся. Он обернулся. Направо. Налево. Он запаниковал. Её нигде не было. Затем он услышал аплодисменты, смех, он посмотрел в центр церкви. Дети веселились, окружив пожилую преподавательницу, а та женщина присоединилась к ним. Он не мог расслышать их голосов, но понял, что они друг друга знали. Кто-то тянул её за куртку, кто-то смотрел на неё снизу вверх, одна девочка смеялась, а потом фыркнула, привлекая её внимание. Женщина наклонилась к ней и потрепала её по волосам. Девчушка вытянулась, чтобы обнять её, но не дотянулась даже до середины спины. Танкреди улыбнулся. Все её любили. Он хотел бы быть одним из этих детей. И затем он рассмеялся, вообразив, что бы сказали те, кто знал его, услышав эту его мысль. Что ж, по крайней мере, эта женщина подняла ему настроение.

София взяла Симону на руки, эту маленькую разбойницу, которой едва ли исполнилось шесть, но которая зато обладала очень мелодичным, музыкальным голосом.

– Ну что ж, – произнесла София с улыбкой, – ты прекрасно выступила, но как же это так вышло?

– Наша учительница Оля, – и Симона указала кивком на преподавательницу, – она нам объясняет всякие приёмчики…

София прижала её к себе:

– Но это же не приёмчики. В том, что ты делаешь, нет никакой магии – только твоё мастерство, приверженность, трудолюбие и страсть.

Симона обхватила её руками, уткнув свой нос ей в волосы:

– Ага, но с тобой мне всегда веселее.

София подыграла ей и прошептала на ухо:

– Точно, мы с тобой вечно что-то придумываем.

Она поставила девочку на землю. Симона побежала играть к остальным ребятам.

Оля подошла к Софии:

– Я очень рада, что ты сегодня здесь.

– Да. – Она взглянула на всех этих радостных детей. Они все светились чистотой и искренностью. Пение уже утомило их. Теперь они казались будто взрослыми, которые вежливо обсуждали жизненные обязательства, но только с одним отличием: в их сердцах не было лицемерия. – Они и вправду большие молодцы. Спеть хорал Баха… Да, я просто поражена.

– Ага. Но могло быть и лучше. Всегда можно сделать лучше, как говорил Бах.

София сделала вид, что не услышала. Оля, однако, знала её очень хорошо и решила, что пришла пора надавить на неё сильнее.

– Подумай, от чего ты отказалась. Если ты действительно не хочешь больше играть, ты могла бы стать отличной матерью. Это наполнит тебя.

София не повернулась к ней:

– Оля, музыка была всей моей жизнью. Играть – это то, что я любила, люблю и буду любить вечно, и именно поэтому я решила от этого отречься.

– Даже сейчас, спустя столько времени, крупные музыканты спрашивают меня о тебе, они хотят, чтобы ты играла, давала концерты по всему свету. Они готовы платить огромные суммы.

– Мне не нужны деньги. То, что мне нужно, никто не может мне дать.

– И что тебе нужно, София?

Только сейчас она взглянула преподавательнице в глаза:

– Чудо.

Оля не знала, что ответить. Она смотрела, как в тишине удаляется эта талантливая девушка, вместе с её невероятным дарованием, которое могло бы отправить её на самые вершины. Но вместо этого она заперла его внутри. Оля вздохнула…

– Давайте, ребята, попробуем ещё раз. Открывайте двенадцатую страницу, я хочу, чтобы в воскресенье на службе у всех челюсть отпала оттого, как вы поёте «Ich will hier bei dir stehen».

На улице дождь только закончил лить. София остановилась на ступенях церкви и глубоко вздохнула. Она закрыла глаза, опьянённая запахом влажной травы, земли, жизни. Да, жизнь. А что стало с её жизнью? Её энтузиазм, музыка её сердца? Когда она открыла глаза, он стоял в нескольких шагах от неё. Она заметила этого человека ещё в церкви и удивилась, что какой-то незнакомец пришёл послушать хор, но сразу же забыла о нём. Ей показалось, что он один из тех туристов, которые выходят на пробежку по Авентину и при первой возможности заходят в какую-нибудь церковь. Он был очень красив и улыбался ей. На секунду ей показалось, что они знакомы. Но, покопавшись ещё в памяти, она поняла, что видит его впервые в жизни. Вполне возможно, что он иностранец. У него были тёмно-синие глубокие глаза, немного холодные. По одежде ничего нельзя было сказать, потому что он был в футболке и спортивных штанах.

Пока он ждал снаружи, Танкреди представлял их встречу. Как начать разговор с такой девушкой, как она? Он совсем ничего о ней не знал: не знал её происхождения, школы, в которую она ходила, была ли она из Рима, из какого района, где работала. Он только знал, что она, должно быть, умеет играть на фортепиано. Да, она пианистка, или дирижёр оркестра, или, возможно, скрипачка. Но он ничего не понимал в музыке.

Они молча стояли на лестнице возле церкви, пока над ними рассеивались облака. Невдалеке над лугом между травой и небом показалась радуга, ознаменовавшая окончание дождя. Танкреди огляделся, всё светилось каким-то особенным сиянием, а они двое застыли на лестнице. Начинало становиться неловко.

– Мы как будто с картины Магритта. Ты знаешь Магритта?

«Он итальянец, – подумала София, – и наглец».

Танкреди улыбнулся. София уставилась на него. У него было поджарое, хорошо очерченное телосложение. Он был высокий и мускулистый, но пропорциональный. Он мог быть кем угодно, даже опасным типом. Его улыбка, однако, уверяла или скорее намекала на то, что в нём было что-то особенное, что-то, от чего он страдал. Она покачала про себя головой. Пересмотрела фильмов. Это был просто незнакомец, который хотел завязать разговор. Или ещё хуже, какой-нибудь нищий, который хотел украсть её сумку, воспользовавшись своим обаянием. Но невольно он захватил её внимание.

– Да, я знаю, кто такой Магритт. Но что-то не могу вспомнить ни одной его картины, где двое персонажей теряют время.

Танкреди улыбнулся:

– Помнишь ту картину, где нарисована трубка? Её большинство людей знают. А внизу подписано: «Ceci n’est pas une pipe…»

– Что значит «Это не трубка». Я говорю по-французски.

– Я даже не сомневался, – улыбнулся он снова. – Ты же не дала мне закончить. Эта картина означает, что всё, что существует, на самом деле не существует. Трубка – это нечто большее, это не просто трубка, это её изображение, это мужчина или женщина, которые её курили, или же это просто знаменитая картина. Как и мы… – София изо всех сил пыталась понять, что он имеет в виду, но её отвлекала его красивая улыбка. – То есть мы не просто персонажи, которые теряют время. Если бы нас рисовал Магритт, мы, возможно, были бы совсем другими. Оказались бы на его картине в каком-нибудь параллельном измерении… Мы могли бы быть двумя влюблёнными из прошлого при дворе короля или прогуливающимися по Парижу, Нью-Йорку или по лондонским паркам; могли бы играть в огромном театре, быть одетыми в непонятные костюмы. Почему ты увидела в нас лишь трату времени?

Почти опьянённая звуком этих слов, София позволила увлечь себя картинами, которые описывал Танкреди. Они две модели Магритта… Этот человек продолжал улыбаться и говорить, а она почти не слушала, утопая в его глазах, в его забавной уверенности, что всё это возможно.

– Или, может, ты пианистка, играешь в концертном зале Парижа, а я рядом за твоим роялем, перелистываю страницы.

Последний образ, словно толчок, вернул её к реальности и к невозможности всех этих фантазий.

– У меня для тебя плохие новости, – Танкреди замер в удивлении, на его губах застыла очередная идея. – Магритт умер много лет назад.

София обошла его и начала спускаться по ступеням церкви.

Танкреди тут же последовал за ней:

– Ты заставляешь меня волноваться. Да, я знаю… Но почему ты убегаешь? Погоди…

Он остановил её, прежде чем она спустилась. София посмотрела на его руку, схватившую её, но она не испугалась, а скорее наоборот. Она ощутила какой-то трепет, абсурдное чувство. Она была словно одним целым с этим незнакомцем. Ей было стыдно за своё желание, которое переполнило её внезапно в ту секунду. Её сердце сильно забилось. «Что я делаю? Что на меня нашло? Я сошла с ума? Да. Разрушить всю свою жизнь, занявшись с ним любовью вот так, на этих ступенях, позволяя взять себя на пыльных, сырых камнях». Она не могла поверить в то, что происходит в её голове. Её дыхание сбилось, стало дышать труднее. Она посмотрела на него. Но Танкреди ничего этого не понял.

– Прости… Я просто не хотел, чтобы ты ушла. – Он отпустил её руку. – Ты не веришь, что случайности не случайны? Сегодня у меня был самый обычный день, я вышел на пробежку, как вдруг начался ливень, какого уже давно не было, и я спрятался в церкви… Ты знаешь, сколько я уже не был в церкви? – Танкреди вспомнил Клодин, но только на мгновение. – Уже лет двадцать… Я должен был встретить тебя, чтобы снова поверить.

София улыбнулась:

– Не смеши меня. С таким не шутят.

– Нет, это правда, я увидел, ты мне улыбнулась…

– Что ж, значит, я тоже ошиблась.

Танкреди остановился и глубоко вздохнул:

– Ты права. Давай начнём с начала. Тебе не кажется, что это знак свыше? Что-то навевает мне мысли о том, что наши жизни идут не так, как нужно, и нам нужно начать всё с начала, с сегодняшнего дня…

София молчала. Танкреди думал о том, что она не ушла, а стоит и слушает, – это уже небольшой успех. Он не должен терять время, ему нужно снова завлечь её.

– Давай воспользуемся этой возможностью, узнаем друг друга получше, выпьем кофе, сходим в бар… – Он указал на маленький бар недалеко от них. – Проведём немного времени вместе… – Он видел, что она сомневается. – Один час. Всего лишь час, а затем поймём, имеет ли всё это смысл и стоит ли оно того, и, может, наши дороги разойдутся. Но что, если нет? Что, если всё получится? Может… Кто знает, что всё это значит… А иначе будем задаваться этим вопросом всю свою жизнь, так и останемся с нерешённым сомнением…

София на минуту задумалась. Новая жизнь… Она вспомнила свои вчерашние мысли перед зеркалом на кухне, вспомнила свою усталость, убегающее время, весь мир в движении и свою обездвиженную жизнь. И потом она вспомнила свой обет. А кто был этот человек перед ней? Этот парень. Да, он красавец… И что? Ему нужно приключение, внезапный секс, может, он украдёт её сумку, как только она отвернётся, может, ему нужны её деньги. Да, говорит он складно, но слов не всегда хватает. Жизнь – это другое. Здесь нужны факты. Жизнь нужно выстраивать. Возможно, когда-то она была поверхностной, капризной, такой же, как и все, но, к лучшему или худшему, её жизнь изменилась. Теперь София чувствовала себя важной и нужной для Андреа, чтобы ему стало лучше, чтобы он выздоровел.

Она получше рассмотрела этого парня перед ней. Его глубокие синие глаза, полные надежды, ждали её ответа. То, что он сказал ей, могло стать поворотным моментом в её жизни. София молчала и невольно закусила губу. Он был прекрасен, и его уверенная улыбка очень ей нравилась, он привлекал её и пугал, будто рискованная авантюра. Затем вдруг она поняла… Этот человек был испытанием. Он был похож на её постоянное желание сесть за пианино и начать играть.

Она глубоко вздохнула, вновь обретя силу и равновесие:

– Мне жаль. Нам придётся жить с этим сомнением.

София продолжила идти, спускаясь по последним ступеням, и зашагала в сторону машины. Танкреди продолжил следовать за ней, терпя поражение. В отчаянии он искал, как ещё её можно остановить, завоевать, привлечь её внимание… Но ему ничего не приходило в голову, он ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она была великолепна, что она его околдовала, что никогда в жизни ещё он не чувствовал себя таким увлечённым, таким чертовски захваченным, так отчаянно завоёванным.

И он попробовал сделать последний ход:

– Я не верю, что тебе совсем не любопытно, что ты не хочешь дать шанс…

– Кому?

– Нам.

София улыбнулась:

– Нам? Но мы ничто.

– Неправда. – Танкреди говорил серьёзно. – Каждый раз, как ты встречаешь кого-то, твоя жизнь меняется. Хочешь ты того или нет, но мы уже встретились. Я вошёл в твою жизнь, а ты в мою, как та музыка в церкви и твои руки, играющие в тени, пока ты сидела, закрыв глаза…

Софию поразило, что он всё это видел.

Танкреди продолжил:

– Кто это был? Шуберт, Моцарт…

– Бах, «Страсти по Матфею».

– Вот, прекрасно, произведение, которое я никогда не слышал, которое я не знаю. Всё это кажется мне знаком свыше… – София подошла к машине. Танкреди встал перед ней: – Ты мне не веришь? Скажешь что-нибудь или нет?

– Да, – София села за руль, – что тебе стоит узнать побольше композиторов.

Она завела машину и уехала.

Танкреди остался один посреди улицы и крикнул ей вслед:

– Я согласен с тобой! Я узнаю!

София посмотрела на него в зеркало заднего вида и улыбнулась: «Ага, только больше у меня не будет возможности задать тебе вопросы на знание истории музыки». Она даже не представляла, как сильно она ошибалась.

Танкреди проследил, как машина повернула в конце улицы. Он начал рыться в карманах штанов. Ничего. У него ничего с собой не было. Для Грегорио Савини это будет плёвое дело. Нужно только не забыть номер её машины.