Человек с железным оленем

ГЛАВА 2 . ШКОЛА ВЫДЕРЖКИ

В ОДНОЙ из печорских проток Глебу попался полуразрушенный лесопильный заводик. Впереди искрилось застывшее море, а справа — бескрайняя скатерть Болшееземельской тундры. Через нее-то и рассчитывал пробиться велосипедист к Югорскому шару. Хорошо бы приспособить машину к движению по рыхлому снегу. Задержавшись на лесопилке, он занялся переоборудованием велосипеда.

Главное в придуманной им конструкции — так называемые "коньки-лыжи". Переднее колесо велосипеда он поставил прямо на лыжу, которую прикрепил на вилке. Заднее — ведущее — имело пару лыж. Они располагались с боков, по обе стороны колеса и чуть выше шины, упиравшейся благодаря этому в снег. Для того, чтобы лыжи шли и по льду, Глеб вбил в полозья лезвия, приспособив для этой цели куски старых поперечных пил.

Теоретически все казалось правильным. Конструктор считал, что сможет ехать даже под парусом. И в самом деле, на льду это довольно громоздкое сооружение — "велосани", говоря по аналогии с аэросанями, пошло довольно хорошо. Но на берег не выйдешь: как рыхлый снег, так ведущее заднее колесо прокручивается, буксует. Очевидно, его сцепление со снегом перекрывается торможением лыж. Изобретение оказалось неудачным. Жаль потерянного времени…

Шел февраль, день прибывал, можно учитывать кое-какие видимые ориентиры. На морской карте их наставлено немало: приметные скалы, мысы, возвышенности, становища, часовни и даже кресты. Тот, кто ставил их над могилами товарищей, даже и в таком случае проявлял заботу и о живых: если встать лицом к надписи на кресте, то перед тобой будет восток, позади — запад, а концы перекладины направят соответственно на север и юг.

Возле берегов — россыпь мелких островов и скал, тянущиеся в море мысы. Но первые же десятки километров показали, что определяться по островкам очень трудно. То они засыпаны снегом, то сливались с грядами торосов или с прибрежной тундрой. Отсчитывая километраж по циклометру, Глеб кружил по извилистому берегу от ориентира к ориентиру, сверяясь с картой. На компас глядел не часто. Его роль отлично выполняет путевой флажок на руле. Он всегда натянут ветром и имеет определенный угол к движению велосипеда. Остается мимоходом следить за этим углом. Но самое трудное, настоящая беда — это рыхлый снег. В низинах можно утонуть. Движение исключительно медленное, в иные дни по десять-пятнадцать километров. Неважно и с питанием. Промышлять тюленей он еще не научился, а запас галет и масла, взятый в Усть-Цильме, кончался.

На мысу, расположенном против острова Песякова, узкого и длинного, вытянувшегося параллельно берегу, Глеб встретил становище ненцев (печать — "Большеземельский кочевой самоедский совет").

Велосипедиста окружили люди, одетые в просторные меховые одежды, с румяными смуглыми лицами. Председатель совета на ломаном русском языке объяснял, что такую же машину он видел в прошлом году в Архангельске, куда ездил на большое собрание… Он даже попробовал взобраться на велосипед, чтобы пояснить сородичам принцип движения на нем, но не удержался, вызвав своим падением дружный смех.

Глеб немало прочел о Севере, о его народах, несчастных-де уже по той причине, что живут в Арктике. А перед ним были веселые, жизнерадостные люди, одетые в самобытное красивое и удобное платье, трудолюбивые и гостеприимные.

После ужина и рассказов о Большой земле спортсмен стал держать совет, как лучше пройти на Югорский шар.

Председатель, внимательно разглядывавший его карту, ткнул пальцем в остров Долгий.

На северной трассе

– Через него иди, морем. Держись дальше от берега, там лед ровнее и снега меньше. Рыбы тебе дадим.

Так и решили. Глеб спустился на лед. Но опыта движения по полярному льду у него еще нет. Снежные заструги и торосы, мокрая наледь — "рассол", трещины — все это преодолевалось с очень большой затратой сил.

Вечерний отдых теперь поистине заслуженный. У Глеба с собой палатка-восьмиклинка, сшитая из двойной бязи. Основанием для нее служит велосипед. Поставит спортсмен свою верную машину по направлению движения, колеса зароет в снег, а на седле укрепит насос. Получалась мачта, на которой растягивалась вкруговую палатка. Засунет в один торбаз обе ноги, другой под бок, под голову — куртку. И, не снимая мехового комбинезона, вытягивается вдоль велосипеда. Иногда даже свечу зажжет. Светло и тепло. Растяжимо понятие о комфорте…

Но недаром говорят: хорошо то, что хорошо кончается. Как-то проснувшись, путешественник обнаружил, что не может пошевельнуться в своей постели: примерз ко льду, да еще спиной. Ночью, по-видимому, где-то рядом образовалась трещина. Выступившая морская вода намочила одежду, которая, застыв, превратилась в ледяной склеп.

Втянув руки из широких рукавов под куртку, Травин с трудом добрался до закрепленного на поясе ножа и, двигая одной лишь кистью, начал методично обивать себя массивной ручкой. Освободив рукава, принялся работать уже лезвием, окалывая лед вокруг туловища…

Наконец, смог сесть — на спине, как ранец, повис кусок выколотого льда. Оставалось выручить ноги, вернее торбоза. Поспешил ли он или сказалось утомление, только последнюю операцию провел менее аккуратно. Когда поднялся, лед оказался усыпанным шерстью и даже клочками кожи.

О сне уже не приходилось думать: страх обморозить ноги гнал на восток, к жилью. Но ориентироваться в открытом море, когда береговая линия тонула то в тумане, то в предвечерней мгле — дело сложное.

Иногда Глебу казалось, что он уже не в море, а в тундре. Для того, чтобы разобраться, приходилось разгребать снег до самого льда. Туго пришлось ему в эти дни. Выручил случайный нартовый след. Следы попадались и раньше, но спортсмен уже познакомился с обычаем ненцев — в каждую поездку прокладывать новый путь. Такая колея могла увести за сотню километров и в любой момент оборваться. Но сейчас он решил попробовать, тем более что след совпадал со взятым им направлением. Глеб шел более суток, пока не увидел остров, а на нем — дымок. Обострившийся слух перехватил собачий лай. Это был остров Долгий.

Неожиданный приход и необычный вид длинноволосого человека с "железным оленем" напугал хозяев чума — ненцев. "Келе-дух!" — решили они. В самом деле, блестящий изогнутый руль с трехцветным фонарем чем не рога неземного творения?

"Дух" между тем быстро разулся и принялся стаскивать комбинезон. Вытертый и смерзшийся, с многочисленными дырками, он словно прирос к нижней одежде. Раздевшись догола, Глеб выскочил на улицу и стал торопливо растирать тело, лицо и особенно ожесточенно — большие пальцы ног. Они совсем белы. Он их тер, мял, толкал в снег… Вот они загорелись, заныли, но самые кончики оставались по-прежнему нечувствительными.

Рассмотрев сброшенные незнакомцем, прохудившиеся торбаза и потертый пыжиковый комбинезон, старик, по-видимому, глава рода, покачал головой: ему стало ясно, что "дух" — это занесенный к ним каким-то несчастным случаем путник. Он бросил в темный угол чума, где затаились остальные члены семьи, короткую повелительную фразу — и вскоре пожилая женщина поставила перед Травиным поношенные, но еще прочные торбаза.

– Надевай.

Общеизвестна удивительная отзывчивость людей Севера, их бесхитростность и радушие. С каким вниманием отнесется северянин к попавшему в беду человеку! Он не станет допытываться, кто и что ты, нет, просто примет, накормит, просушит одежду. И будет терпеливо и деликатно ждать твоего рассказа…

Несколько дней пробыл Травин в стойбище на островке. Задерживали обмороженные пальцы. На них страшно взглянуть — распухли, посинели. Не началась бы гангрена…

И вот еще раз ненцам пришлось принять человека за "келе". Вынув из ножен остро отточенный нож, гость принялся обрезать концы своих потемневших пальцев. Операцию он завершил несложной перевязкой, смазав раны глицерином, который хранил для велосипеда.

После операции Травин решил немедленно идти через Хайпудырскую губу к селению Хабарову, вблизи которого располагалась радиостанция Югорский шар. Ненцы снабдили его на дорогу легкой малицей, дали тюленины и вяленой рыбы.

От Долгого до Хабарова — пустяки, что-то около ста километров, но это, пожалуй, самая тяжелая сотня на всем пути. Особенно трудно утром. Первые шаги — пытка. Остановиться страшно: ступни словно чужие, боль непрерывно спорит с волей. Но все же она, воля, заставляла кровоточащие ноги двигаться вперед: раз идешь, значит и дальше можешь идти; сделал шаг, обязан и второй… Длительный отдых теперь грозил гибелью — либо замерзнешь, либо гангрена…

Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.

…— Что же ты, брат, на четвереньках? — говорит трехлетнему сыну прибывший с действительной солдат Леонтий Травин.

Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечает ни слова. Это так здорово — сидеть на коленях, главное — высоко.

Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет и в избе, и на улице передвигается только ползком.

– Что за болезнь прицепилась? — сетует мать, собирая на стол. — Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимается.

Глеб внимательно прислушивается к разговору родителей и искоса поглядывает на отца. Он очень боится, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке, с такими вкусными кренделями, вдруг скажет: "А ну, слазь!". Но отец молчит, у него свои заботы. Замолчала и мать, понимая его невеселые мысли.

– В город пойдем, в Псков. А, ползунок? — обращается вдруг отец к Глебу. — Только вот как, оба безногие? — невесело шутит он.

А назавтра происходит необыкновенное. Мать идет с водой от колодца.

– Мам, а мам, — окликает ее сидящий на траве Глеб. — У меня есть ножки.

– Ножки-то есть, да вот, напасть, ходить ими не умеешь.

– У-умею. — Глеб встает и, потоптавшись, словно пробуя крепость ног, делает несколько шагов.

– Леонтий, скорее сюда. Глеб пошел! — кричит мать.

А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется.

– Ай да Илья Муромец! — смеется отец, хватая Глеба на руки. — Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года и поднялся, как нужда пришла…

Резкая боль в ноге, словно удар тока, возвращает путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество…

Когда на горизонте показались прибрежные скалы Югорского полуострова, Травин почувствовал, что запас сил иссякает. Он не может сейчас сказать, как шел, вероятнее всего полз. Из полуобморочного состояния вывело тявканье и урчание. Кто-то хватал его за торбаза, за малицу и даже за волосы.

"Собака?" — Травин поднял голову — в сторону отпрыгнул небольшой с белым пушистым хвостом зверь. Песец!"

Ослабевший человек и наглый, но трусливый зверь, кравшийся за ним, по-видимому, уже давно пристально следили друг за другом. Травин, вынув нож, лег на снег и замер. Песец подумал, что человек безопасен, и снова подбежал вплотную. Ошибка стоила ему жизни…

Но где же Хабарово? По карте должно быть тут, рядом. Оставив на берегу велосипед и ружье, Травин пополз дальше. Час, два… Порыв ветра донес откуда-то аромат свежею хлеба. Галлюцинация? Нет, с каждым шагом хлебный дух настойчивее, ядренее.

Я уже говорил, что запас сил у путника иссякал, но кто знает, где он — предел этих последних сил у человека?! Травин увязал в снегу, падал, поднимался, но шел и шел за своим невидимым, но верным проводником…

Хабарово представляло что-то похожее на торгово-продовольственную базу: склад госторга, пекарня… Госторговцы, увидев состояние незнакомца, сделали ему перевязку и, разыскав велосипед, повезли на радиостанцию.

Пуржило, но собаки, не сбавляя темпа, мчались по хорошо укатанной дороге. Показались высокие фермы радиомачт. Зимовщики — начальник, радист, моторист и врач были чрезвычайно поражены, когда в дверь вместе со снежными космами пурги ввалились соседи из Хабарова с больным незнакомцем, державшим в руках велосипед.

"Сегодня к нам прибыл путешественник на велосипеде Глеб Травин, — отстукивал на морзянке радист. — У него обморожены ноги. Оказана первая помощь".

– Это какое-то безумство, а не спорт, — ворчал медик, бинтуя кровоточащие пальцы.

– Никчемное геройство, — прямо и резко уточнил пожилой начальник зимовки. — Мальчишество.

Понятно, несмотря на все заботы, Травин чувствовал себя неловко. Каждый день мораль и перевязка — сразу два мучения. Кроме того, терзала мысль, что находится на положении иждивенца.

Спортсмен твердо решил, как подживут раны, продолжать маршрут. Через десяток дней он уже занялся велосипедом.

– Куда собираетесь с такими ногами? — убеждал врач.

– Вы же сами говорили, что гангрены я избежал потому, что находился постоянно в движении. Вот и дальше пойду. Получится что-то похожее на лечебный курс, — отшучивался Травин, собирая машину. — Думаю на Вайгач съездить, на радиостанцию.

– На Вайгач?!. Ну, знаете, — развел руками врач.

***

Отпраздновав на Юшаре, как ласково называли свою станцию зимовщики, Первое мая, поблагодарив за помощь, Травин отправился по льду через пролив Югорский шар на остров, на северной окраине которого расположена радиостанция.

Снова один на один с суровой пустынной землей. В зимнее время всего-то населения на Вайгаче две-три ненецких семьи. Кочуют, как правило, в его северной части. Голый, плоский и какой-то безликий остров. Даже широко распространенных на севере крестов и гуриев — каменных небольших пирамид — не видать. Единственное строение — это домик, поставленный давным-давно экспедицией военного гидрографа Варнека. Он находится на южном берегу, в бухте, названной именем ученого. Здесь Глеб переночевал.

Остров вытянулся напрямую с севера на юг немногим более чем на сто километров. Для поездки Глеб выбрал его восточную, карскую сторону, менее изрезанную. Он считал, что на дорогу уйдет не более двух-трех дней…

Все тело было наполнено бодрящим ощущением весны. Правда, не видать еще ни ручьев, ни проталинок. Но жесткийй панцырь наста уже просел и на возвышенностях покрылся чешуйчатыми, сияющими под солнцем зеркалами. Тепло. В полдень можно переходить на облегченную одежду.

Глеб жал на педали, стараясь не терять из вида излома береговой полосы — главного ориентира. Вдруг в привычной музыке шуршания скатов он уловил под ногой какой-то иной, тревожный звук. Спешился, осмотрел передачу. Все ясно — лопнул левый педальный шатун, очевидно, сказалась перегрузка велосипеда. Сложность в том, что в запасе такой детали нет. Надо спешить к радиостанции, там будет легче что-либо придумать.

Но ускорить движение не удавалось — машина вышла из строя. Дорога, на которую велосипедист намеревался потратить два-три дня, растянулась на целую неделю. Вот и высунувшийся в море мыс — Болванский нос, самая северная точка острова. Существует легенда, что на этом мысу главный идол стоял. Сюда ненцы не только с Вайгача, но и из Большеземельской тундры, с Ямала приезжали поклониться. Еще несколько десятков километров западнее, на другом мысу, — радиостанция "Вайгач".

Снова изумленные лица, снова расспросы. Как же! Человек с материка и со сломанным велосипедом. Зимовщики поймали около месяца назад радиограмму с Югорского шара о прибытии Травина, но приняли это сообщение за апрельскую шутку соседей. И вот спортсмен здесь.

Глава местной власти, степенный ненец Георгий — становище находилось рядом с мачтами рации — начертал в регистраторе свою подпись — две печатные буквы "Г. Т." и дату — 24 мая 1930 года. Затем, подышав на печать, вырезанную из моржовой кости, пришлепнул красный оттиск: "Вайгачский островной Совет".

На станции Глеб узнал новость. Пришла радиограмма с известием, что в Югорском шаре побывал ледокол и высадил там геологов и что в ближайшее время ожидается приход Карской экспедиции.

Карские экспедиции — групповые транспортные рейсы из Архангельска в устья Оби и Енисея являлись важнейшим мероприятием в развитии советского арктического мореплавания. Начаты они были по инициативе Владимира Ильича Ленина. Первый караван организовали в 1920 году для переброски сибирского хлеба голодающему европейскому северу страны. Для этой экспедиции с трудом собрали около двух десятков разношерстных изношенных судов. Но задание республики моряки выполнили — доставили в Архангельск две тысячи тонн хлеба, много сала и масла, С тех пор Карские экспедиции формировались ежегодно, обслуживая промышленными товарами север Западной Сибири до Енисея и вывозя хлеб, пушнину и лес. В экспедиции текущего, 1930 года уже участвовало более пятидесяти транспортных кораблей. Основная масса судов шла в Игарку, в новый советский арктический порт, за лесом. Движение в ледовых условиях обеспечивали ледоколы "Ленин" и "Малыгин". Экспедицию возглавлял известный полярный гидрограф Николай Иванович Евгенов.

Глебу надо бы спешить назад, на юг острова, посоветоваться с полярными моряками о дальнейшем выборе пути, а тут как назло авария. Мастерская на рации беднее, чем в его саквояже, самое ценное что там есть — это походный горн. Потолковав с мотористом, он решил сам отковать средник шатуна. Познания, приобретенные в псковской механической мастерской, пригодились. Деталь, изготовленная из куска подручного металла, не казалась изящной, но размерами вполне соответствовала поломанной. Самое трудное, пожалуй, нарезать резьбу. Но смекалка и здесь выручила. Вместо метчика Травин рискнул использовать саму педальную ось, и получилось очень удачно. Новая педаль на "техническом совете" радиостанции была признана надежной.

Закончив сборы, Глеб отправился в стойбище попрощаться с оленеводами. Но что за странная картина? Все население толпилось у костра. Возле огня сидел пожилой ненец с широкой костью в руке. Время от времени он совал ее в костер, затем внимательно осматривал.

– Что это? — обратился Глеб к мотористу.

– Гадают, куда оленей гнать на лето, — мрачно ответил парень. — Это оленья лопатка. Вот треснет на огне — и результат готов: куда трещина — в том направлении и табун гони… А ведь каждый день рассказываем, что в стране происходит и за рубежом…

Старик выхватил кость. Послышался ропот.

– Трещина на Болванский нос показала, — комментировал моторист.

– Опять шаманишь! — ворвался в круг председатель Георгий. — Хочешь снова, как в прошлом году, на наст оленей пригнать, — гневно говорил он старику. — На радиостанции сказали, что снега будет мало на западном берегу. Советская власть никогда не обманывает, не то что твоя лопатка.

Старик что-то пытался возражать, но авторитет председателя быстро взял верх, и гадальщик, со злостью бросив кость в огонь, пошел к чуму.

В этот же день Травин направился в обратный путь, к Югорскому шару.

***

Бухта, названная именем Варнека, врезается в Вайгач как раз напротив поселка Хабарова. Когда Глеб шел на север Вайгача, берег был пуст, сейчас же здесь белели палатки. Возвышались под брезентом штабеля мешков и ящиков. Это был лагерь промышленной геологической экспедиции, первой на этом клочке земли. Уже начались съемки, бурение, взрывные работы. Каждый взрыв обнажал сероватые, пробитые ледяными иглами вечной мерзлоты горные породы. Травин познакомился с геологами.

– Оставайтесь с нами, — предлагал начальник.

– Нет, я уже на Камчатке решил жить, там, кстати, богатств такого рода не меньше. Да и пройти осталось сущие пустяки…

– Ну да? тридцать тысяч километров, если считать по берегу, — уточнил геолог…

Назавтра Глеб направился в Хабарово, чтобы выяснить у радистов время прибытия Карской экспедиции.

Крошечное сельцо сейчас было шумным и многолюдным. Сюда, для сдачи пушнины, добытой за зиму, один за другим приезжали с семьями оленеводы и охотники. Ставили остроконечные чумы и начинали торг. В обмен на меха мешками закупали сухари, плиточный чай, табак, брали винтовки, патроны, посуду, мануфактуру. И каждый глава семьи шел первым долгом в кочевой Совет, расположившийся в бывшей часовне с кумачевым знаменем на штыре. Садились прямо на пол и, спустив до пояса верхнюю одежду, начинали разговор. Главная тема — коллективизация.

– Работать вместе, помогать друг другу, школы-интернаты строить, — говорил недавно побывавший в Архангельске председатель. — Советская власть даст нам боты с моторами, поставим дома большие, электростанцию. Электричество, как солнце, даже лучше — оно и в полярную ночь светит.

– Баню построим. Будем бороться с болезнями, с грязью, — прозвучал высокий голос.

Собравшиеся обернулись к стоявшей у стены кареглазой девушке.

– Правильно, товарищ фельдшер, — подтвердил председатель.

Травин уже знал, что эта девушка прибыла сюда вместе с геологической экспедицией. Геологи направились на Вайгач, а ее оставили в Хабарове для организации постоянного медицинского пункта.

– А "железные олени" будут? — крикнул кто-то помоложе, глянув на далекого гостя.

Слава о том, что Травин пересек зимой на "железном олене" Большеземельскую тундру, уже гуляла по всем становищам. Когда велосипедист вернулся с Вайгача, то о его походе рассказывали с такими подробностями, словно кто-то сопровождал каждый его шаг, начиная с устья Печоры. Это действовал "беспроволочный телеграф" передачи из уст в уста новостей в бескрайних пространствах тундры.

– Я для того и еду на велосипеде по вашему краю, — вступил в беседу Глеб, — чтобы все северяне могли видеть, какая хорошая машина — велосипед. И, конечно, у вас много будет таких машин. В Москве, в Харькове заводы уже начали выпускать тысячи велосипедов или, как вы говорите, "железных оленей".

– О-о, целые стада! — рассмеялся любопытствующий, — ягеля такому олешку не надо…

– А следом за велосипедом придут мотоциклы, аэросани, вездеходы — продолжал Глеб. — И вы научитесь управлять ими.

Молодое — к молодому тянется.

Пока в Совете велись обстоятельные беседы, Травин приглядывался к фельдшерице и, наконец, подсел к ней:

– Вас как звать?

– Клава… то есть Клавдия Васильевна, — поправилась фельдшерица.

– А я, Глеб Травин, командир запаса, спортсмен.

– Я слышала о вашем переходе. Кажется, в каком-то журнале читала сообщение о вас. По совести сказать, не поверила.

– Хотелось вам на Север?

– Конечно, — загорелась девушка. — Я приехала по направлению Комитета Севера при ВЦИКе. Но дела пока идут неважно… Главное, нет подходящего помещения под меддпункт.

– Так где же ваш пункт? Пойдемте, посмотрим.

Вопрос этот Глеб задал больше для вида. В Хабарове всего пять избушек, склад и часовня, в которой они сейчас находились. Этот "храм" имел любопытную историю. Лет пятьдесят назад сюда прибыли из Соловков семь монахов-миссионеров с целью просветить заблудшие души северян в обмен на меховую дань. Ненцам было недосуг заниматься своим "спасением". В Хабарове они бывали только тогда, когда приходил корабль купца Сибирякова, того самого, который снаряжал экспедицию Норденшельда на судне "Вега", об этом речь впереди… Вместе с ненцами занимались торговыми операциями и монахи. Как-то священнослужители закупили в качестве "христовой" крови не пару бутылок традиционного кагора, а целую кладовую спирта. Теперь им стало не до треб… И вот, рядом с Хабаровым, одна за другой, в эту зиму появились шесть могил. История умалчивает — то ли спились и сгорели от спирта святые схимники, то ли свалила их цинга. Могилы седьмого нет, хоронить его, видно, было уже некому.

В монашеской избушке и разместили пока медпункт.

– Ну что ж, вымыть, выскоблить — это ваше дело, — говорил Глеб, пригибаясь, чтобы не стукнуться головой о притолоку. — А печку и прочее попытаюсь оборудовать.

Рядом с пекарней валялись старые кирпичи. Глеб перетаскал их к медпункту, намесил глины и принялся за работу. Через три дня мастер, фельдшерица и пекарь опробовали печь. Дым пошел вверх, в трубу, — это было, по словам Клавы, самым главным. Затем Глеб из старых ящиков сбил полочки для медикаментов, сколотил стол и даже нарисовал вывеску: "Медпункт".

Клава, пригласив в помощь двух девушек-ненок, навела в избушке идеальный порядок.

Стоял полярный день. Круглые сутки кружилось по небу солнце, освещая и согревая бурную жизнь прибрежной тундры. Тонко пахла полярная сирень. Желтым пламенем горели крупные маки, голубели поля незабудок, белели, розовели тысячи различных ярких цветов.

Все побережье заполнено стаями пернатых: гусей, уток, куликов, куропаток. Носились над волнами красноносые, с виду неуклюжие тупики, стремительные белокрылые чайки, хромоногие гагары. Все это гнездится в отвесных скалах или просто на сухих холмах в самой тундре. Бескрайни дали, прозрачен воздух, как осколки неба, — озера…

В августе полностью очистился ото льда Югорский шар. Торопливо поспевали ягоды. Пройдешь по тундре — следом тянется сиреневая полоса от раздавленной голубики. Налилась соком оранжево-красная морошка. Над карликовыми березками поднялись шляпки подберезовиков и сыроежек.

Пришла, наконец, долгожданная телеграмма, в которой сообщалось, что ледокол "Ленин" — база Карской экспедиции, прибыл в Югорский шар и находится у южной оконечности Вайгача, в бухте Варнека.

Глеба мучили обмороженные пальцы, раны на них часто открывались, но оставаться в Хабарове до полного выздоровления он не мог: срывались все графики пробега. Спортсмен решил снова направиться на Вайгач, надеясь побывать на ледоколе и посоветоваться там о лучшем варианте маршрута.

Лодки в Хабарове не было, Глеб за неделю сбил из старых досок небольшой бот с мачтой. На нем он намеревался переправиться через пролив.

– Сообщите, пожалуйста, морякам, чтобы подкинули медикаментов, — обратилась с последней просьбой фельдшерица. — Вот здесь список. И берегите свои ноги…

Провожало велосипедиста все население поселка — русские и ненцы. У многих дрогнуло сердце, когда сшитый из мешковины косой парус заплясал над волнами, лавируя между льдинами. Казалось, сейчас пенистый вал захлестнет ботик. Но сильная рука крепко держала шкоты, кормчий менял галс, и крошечная посудинка, подпрыгивая, благополучно взбегала на гребень волны…

***

Добрался человек с "железным оленем" до Вайгача или нет? Через несколько дней с Юшара пришла успокаивающая весть. Радист ледокола "Ленин" сообщал своему коллеге на берегу, что к ним на судно прибыл с велосипедом спортсмен Травин.

Глеб в эту минуту стоял, вытянувшись по-военному, перед начальником экспедиции Н. И. Евгеновым, докладывая о себе.

Это было довольно интересное и, если бы другая ситуация, даже забавное знакомство. Опытнейший полярный деятель, автор первой лоции Карского моря, участник всемирно известного плавания через арктический бассейн на судах "Таймыр" и "Вайгач" в 1913–15 годах, с удивлением слушал рассказ молодого и похоже очень самонадеянного спортсмена, взявшего на себя задачу за год-полтора пересечь Арктику на машине, менее всего приспособленной для движения по Северу.

– Итак, вы хотите проделать арктический поход, который, мягко выражаясь, можно назвать фантастическим как по организации, так и по транспортным средствам?

– Почему фантастическим? Насколько помню, велосипед стоял на вооружении последней экспедиции Скотта к Южному полюсу в 1911–1912 годах.

– Вот именно "последней". Одна из причин, что она оказалась гибельной для Роберта Фалькона Скотта, отважного и хорошо подготовленного полярника, заключается в том, что он выбрал не те средства передвижения по пространствам Антарктики: лошадей и моторные сани. Что касается велосипеда, раз уж вы о нем напомнили, то в экспедиции Скотта это была просто прогулочная машина для поездок на главной базе. И вообще, зачем вам ссылаться на такие примеры, вы же не исследователь, а спортсмен?!

– Что ж, рассматривайте мой поход как спортивный велопробег по северу Республики. А потом, если говорить по правде, то Амундсен, который тогда всего лишь на четыре недели опередил Скотта в достижении Южного полюса, тоже ведь был скорее спортсмен, чем ученый. Вспомните его слова из дневника о том же путешествии на полюс: "Наука во время этой маленькой прогулки должна была сама позаботиться о себе".

– Ну, а опыт?

– Пройденный путь — достаточное свидетельство моего умения ориентироваться.

– Вы, молодой человек, начитались романов. Поймите же, баз дальше нет, питания нет. Радиостанция последняя на Диксоне. Я обязан вас задержать, теперь я отвечаю за вашу жизнь

– Если задержите, то усугубите мое положение.

– Вам предлагают остаться, — сделав ударение на "предлагают", Евгенов выжидательно замолчал.

– То есть, бросить сделанное и отказаться от плана, — уточнил по-своему Глеб. Он подумал: "Хорошо, что не рассказал о своих ногах, тогда бы положение действительно "усугубилось".

– Но ведь девяносто девять шансов за то, что вы погибнете, — сверкнул очками начальник экспедиции. — Только один процент за вас.

– Ну вот, я один и еще один процент — вдвоем-то как-нибудь дотянем, — грустно сострил путешественник.

Николай Иванович попытался повлиять другим приемом, предложив Травину дать подписку, что трудности ему известны, что с ним провели соответствующую беседу и что ответственность лежит на нем самом.

Можно ругать этого спортсмена за несговорчивость, называть безумством идею велосипедного путешествия по Арктике, но в душе нельзя было не восхищаться такой целеустремленностью и отвагой…

– Что ж, в таком случае познакомимся детально с вашим планом. — Евгенов подошел к огромной карте советского сектора Арктики…

– Нет, ни в коем случае не огибайте Таймыр берегом моря, зимой он совершенно пустынен. Не возражайте…. Советую дойти с нашими пароходами до Дудинки на Енисее, а оттуда есть тропа на Хатангу… Далее, о путях к устьям Оленека и Лены. Десять лет назад в этих местах я руководил гидрографическими работами. Я напишу вам рекомендательные письма к некоторым знакомым, живущим в низовьях этих рек.

– Да, Таймыр, — оторвался от карты Евгенов, — это орешек. Вот здесь, — ученый показал на мыс Челюскина, — в 1915 году мы долго стояли во льдах. Могилы товарищей оставили… Лейтенант Жохов, совсем мальчик, перед самой смертью стихотворение написал:

Под глыбой льда холодного Таймыра,

Где лаем сумрачным непуганый песец

Один лишь говорит о тусклой жизни мира,

Найдет покой измученный певец, —

с чувством продекламировал Евгенов. — Эту строфу вырезали на его кресте. Так, запомните, через Таймыр путь только с низовьев Енисея на устье Хатанги, — дал последний совет Николай Иванович. — Желаю удачи. Встретимся ли…

…Встретились они через четыре года.

На ледоколе Глеб познакомился с корреспондентом какой-то французской газеты парижанином Транэном (в экспедиции участвовало много иностранных судов). Журналист предложил на память обменяться визитными карточками. Вот они:

Физкультурник-турист

вокруг света на велосипеде

Глеб Леонтьевич ТРАВИН

Псков — Арктика — Камчатка.

Эдмун ТРАНЭН

Журналист и географ.

Париж

От капитана ледокола Глеб узнал, что в нескольких десятках миль, во льдах, стоит пароход "Володарский", который пойдет на Диксон. Туда же пробивается с караваном ледокол "Малыгин". Заручившись разрешением начальника экспедиции, Травин решил перебраться на "Володарском" через открытые воды Карского моря.

20 августа поствлена печать ледокола "Ленин", и велосипедист по штормтрапу снова спустился с машиной на лед… Только вчера — тепло, душ, вкусные обеды, беседы с моряками в роскошной, отделанной красным деревом кают-компании, а сегодня — вой ветра, битый лед, плохая видимость и близкая ночевка в снегу…

На исходе пятнадцатых суток пути по торосистому льду Травин заметил над горизонтом дымок парохода. Вовремя добрался! Через сутки ледяные поля, среди которых застрял "Володарский", начала ломать зыбь — отголосок далекого шторма. Судно, не дожидаясь ледокола, самостоятельно пошло по образовавшимся разводьям к открытому морю. Четырьмя днями позже на горизонте показались скалы острова Диксона.

В морской бинокль можно было разглядеть высокие мачты радиостанции и маленькие домики, белевшие на фоне диабазовых осыпей. Остров вытянулся длинной дугой вдоль таймырского берега, образуя глубоководную внутреннюю бухту.

Сюда через узкий пролив Превен заходят корабли. Здесь снабжаются они топливом и водой, здесь спасаются от штормов.

Взгляните на карту Карского моря, и вы поймете, почему приобрел такое важное значение этот небольшой островок, прилепившийся к северо-западной оконечности Таймыра. Видите, через Енисейский залив он непосредственно связан с великой сибирской рекой — основной транспортной магистралью колоссального хлебного, лесного и рудоносного района нашей страны. Диксонский порт принимает и перерабатывает потоки грузов, идущих морем и рекой. Отсюда расходятся они по побережью и островам центральной и восточной Арктики.

Не менее важено и другое. Мореплавателям, идущим по Северному морскому пути, больше всего хлопот доставляют проливы Карские ворота и Вилькицкого. Они частенько в разгар навигации оказываются забитыми льдом, и тогда движение приостанавливается. Как раз на полпути между этими проливами находится Диксон, с его базой снабжения и ремонтными мастерскими.

Значение этого острова понимало даже царское правительство, которое, вообще говоря, почти ничего не делало для развития Севера. В 1915 году тут была построена радиостанция — одна из самых мощных в то время. Небольшая воинская команда, обслуживавшая станцию, много сделала для расширения наших знаний об этом районе. Здесь служили честные патриоты, понимавшие свой долг. В 1918 году контрреволюционное "Северное правительство" предложило диксонскому гарнизону присягнуть на верность "Единой, неделимой", грозя в случае отказа жестокими карами. В ответ в эфир полетели слова: вас не признаем, присягаем Советской республике, подчиняемся Ленину.

В летопись Диксона вписан и такой факт. В годы Великой Отечественной войны фашистский линкор "Адмирал Шеер", пробравшийся в Карское море, появился неожиданно на траверзе острова. Без предупреждения гитлеровцы открыли огонь, намереваясь вывести из строя порт и радиостанцию.

Ответ диксонцев был столь быстрым и решительным, что пират счел за лучшее ретироваться…

На радиостанции велосипедист Травин встретился с летчиком Б. Г. Чухновским. На Диксоне организовывалась одна из первых баз советской полярной авиации. Самолет Чухновского так и назывался "Комсеверпуть-1".

Борис Григорьевич, занимавшийся ледовой разведкой, подшучивал над спортсменом: "На каких координатах разыскивать зимой ваш двухколесный вездеход?".

Неподалеку от Диксона, в Енисейском заливе, стоял "Малыгин". Приведенные им транспорты ушли за лесом в Игарку. Молодой полярный город давал первую партию продукции на экспорт.

13 сентября 1930 года Травин побывал на ледоколе, а утром следующего дня он уже на берегу материка, на Таймыре.